"Вчера в дальневосточной тайге найден вертолет, пропавший три месяца назад с шестьюдесятью килограммами золота на борту, - прервал раздумья Валентина голос диктора. - По предварительным результатам расследования он потерпел катастрофу из-за сложных метеоусловий. Экипаж и два пассажира погибли."
      Не о его ли вертолете идет речь? Другой "золотой", насколько ему известно, не пропадал. Но почему тогда сообщается о членах экипажа и двух пассажирах? В его случае на борту находились трое и он - командир экипажа. Может, "деза" на время следствия? Вполне вероятно. А значит, Анатолию не поверили? Или он так обставил дело? Ах, как хотелось бы Валентину знать истину! Впрочем, какая теперь разница - кто? что? сколько? В любом случае Иванкина Валентина Васильевича больше нет. Теперь есть Ахтырцев Валентин Васильевич, кубанский казак, уроженец станицы Холмской...
      Он полежал раздумывая, прихватить на свидание с Любавой свой кейс или нет. Ведь сколько же можно оставлять его без присмотра. Там среди бельишка, летного костюма и туалетных принадлежностей лежат все его деньги и пистолет.
      Проходя через вагон-ресторан, Валентин увидел за столиком ужинающих бритоголовых, проводивших его взглядами, которые Иванкин почувствовал затылком. Это окончательно убедило его в том, что он чем-то заинтересовал молодцев. Впрочем, нетрудно было и догадаться чем...
      К его удивлению, в купе Любава находилась одна. Она встретила Валентина как давнего друга:
      - А я уж думала, что вы не придете. Я сама не одобряю мимолетные знакомства, и извините, если показалась вам назойливой.
      - Не надо извинений, - остановил он её. - Все как и должно быть: наши родственные, тоскующие души потянулись друг к другу. Разве это плохо, и разве можно это осуждать? А где же ваша соседка?
      - Видите, как все неожиданно и нескладно получилось: вы и в самом деле можете невесть что обо мне подумать - соседка, оказывается, сошла в Чите. А я, не зная об этом, пригласила вас.
      - Что ж, прекрасная неожиданность. Вдвоем нам будет проще, свободнее. К сожалению, на станции мне ничего, кроме вот этого, достать не удалось, и он извлек из "дипломата" конфеты и колбасу. - Буфетный коньяк брать не стал, чтобы не портить впечатление от вашего божественного "Мартини".
      - И правильно сделали. - Любава достала из-под полки бутылку, застелила столик, положил сверху колбасу. - У вас нож есть?
      - Увы, - развел руками Валентин. - Не предусмотрел.
      - Ничего, я попрошу у проводницы, заодно и стаканы возьму.
      Она поднялась и вышла.
      Несмотря на гостеприимство Любавы, на её доверительный тон, располагающую откровенность, что-то толкнуло Валентина поинтересоваться её гардеробом: такие женщины даже в командировку берут уйму вещей - платья, кофточки, юбочки, туфельки. У этой же, кроме маленькой дорожной сумки да легкой, не для дальневосточной зимы курточки, - ничего. Заглянул на верхнюю полку, приподнял крышку нижней - пусто. Что это? Нежелание обременять себя лишним или что-то другое?
      Любава отсутствовала довольно долго. Правда, женщины любят поболтать по поводу и без повода, а проводница, заметил Валентин, примерно одних с Любавой лет.
      Наконец девушка появилась, неся в руках два стакана, нож и полбатона хлеба.
      - Извините, - сказала виновато. - Пришлось булку занять... Открывайте, - кивнула она на бутылку, - а я пока колбасы нарежу.
      Вино, несмотря на то, что Валентин к сладким спиртным напиткам относился пренебрежительно, понравилось ему, и он смаковал его, как заправский дегустатор, приглашенный к лучшему виноделу. Они пили "Мартини" маленькими глотками, наслаждаясь ароматом чудодейственного нектара, бодрящего кровь и приятно туманящего голову, и говорили, казалось бы, о всяких пустяках, на самом же деле в каждом безобидном вопросе было желание поглубже узнать друг о друге. Они понимали игру своих слов, знали, чего хотят друг от друга, однако продолжали где шутками, где намеками приоткрывать некоторые стороны своей жизни.
      Любава сказала, что работает учительницей, преподает математику, что сразу вызвало у Валентина недоверие: какие командировки в Москву могут быть у педагога в разгар учебы? Побывала-де замужем. Прожили год и разошлись: муж много пил и оказался совсем не таким, какого она полюбила в восемнадцать лет. Теперь вот живет одна, мужчин боится, но в Валентине рассмотрела нечто такое, что вызывает доверие и симпатию.
      Слова словами, а глаза Любавы, её поведение говорили Валентину значительно больше. Он замечал, как смелее и ярче разгораются её большущие карие глаза, как в движениях, в манере говорить появляется все больше кокетства, бьющей через край чувственности. Она становилась веселее, бесшабашнее, дразняще выставляла перед ним красивые ноги, обтянутые тонким эластиком, наклонялась ближе, иногда будто нечаянно задевая его упругой грудью. После каждого глотка вина она делала вид, что хмелеет все сильнее, тянулась к нему с лукавой усмешкой, поощряя к более решительным действиям. Но Валентин не спешил.
      Допив вино и не дождавшись от партнера активности, Любава сама пересела к нему, взяла за руку, зашептала хмельным голосом:
      - Спасибо, что ты пришел (она незаметно перешла на "ты"), а то на меня такая тоска навалилась, хоть вой. А ты... Ты очень хороший. - Она обняла его одной рукой за шею и, прильнув чуть сладковатыми и пахнущими вином губами к его губам, второй рукой скользнула как бы невзначай по карману пиджака, остановилась на кармане брюк, где лежал пистолет. Застыла на мгновение ошарашенная, медленно отстранилась, не в силах вымолвить ни слова.
      - Что с тобой? - удивленно спросил Валентин, словно не догадываясь о причине столь резкой перемены в поведении Любавы. - Что тебя испугало?
      Она закусила губу, досадуя, что выдала себя, попыталась улыбнуться, но улыбка получилась неестественная, вымученная. И он, понимая, что теперь нечего скрывать, решил помочь ей выйти из затруднительного положения.
      - Это тебя напугало? - вытащил он пистолет.
      Она оправилась от секундного замешательства, пытливо глянула ему в глаза и кивнула. Затем спросила негромко, все ещё продолжая воображать испуг:
      - Ты... бандит?
      - Это для наших дорожных приключений имеет значение? - на вопрос вопросом ответил он.
      - Конечно, - снова кивнула она и пояснила: - Я боюсь тебя.
      - Ты так богата?
      Она помолчала, не зная, в каком направлении продолжить игру, кивнула, криво усмехнувшись:
      - Богата и очень. Только с собой ничего не взяла, знала, что по дорогам бандиты шастают.
      - Тогда успокойся. Я подожду, когда ты вернешься в Хабаровск.
      - Там у меня есть надежные защитники.
      - А здесь? - теперь уже Валентин пытливо глянул ей в глаза.
      - Здесь?.. - Она выдержала его взгляд. - Здесь я надеялась на тебя.
      Она окончательно овладела собой, кокетливо улыбнулась.
      - Выходит, плохой ты педагог, коль так ошибаешься в людях. А я вот сразу определил твоих спутников или сообщников, - пошел он ва-банк. - Решил поближе с ними познакомиться, потому и пришел к тебе.
      Она изменилась в лице: исчезло оживление, погас блеск глаз, губы сомкнулись, превратив ямочки у рта в досадливые складки.
      - О чем ты говоришь, о каких сообщниках? - спросила она, с трудом сдерживая раздражение.
      - О тех, которые подослали тебя ко мне.
      - Никого я не знаю... Я к тебе со всей душой, а ты... или, может, ты мент?
      - Похож? И кого же ты больше боишься, бандита или мента?
      - Никого я не боюсь. - Губы Любавы сделались ещё тоньше, складки у рта обозначились резче, и красивое лицо стало злым и неприятным. - Уходи. Сейчас же!
      - Зачем же так грубо? Это тебе совсем не идет. И неужели я тебе стал так безразличен, что даже не хочешь до конца выяснить, кто же я?
      - Теперь - да. Я глубоко ошиблась, и это мне будет хорошим уроком.
      Неужели и вправду он заподозрил её напрасно и те двое бритоголовых не имеют к ней никакого отношения? А испуг после того, как она обнаружила у него пистолет? А это презрительное - "мент", словцо, которое учительница вряд ли произнесла бы?
      Пока Валентин раздумывал, верны ли его подозрения и как уйти с достоинством от разгневанной хозяйки купе, Любава опять овладела собой и, иронично посмотрев на него, потом на свои руки, чему-то грустно улыбнулась.
      - И все-таки я не хочу, чтобы вы (она снова перешла на "вы") думали обо мне плохо и ушли обиженным. Давайте в знак примирения выпьем чаю. Я сейчас принесу. - Она взяла стаканы.
      Валентин посмотрел на часы. Без пяти двенадцать.
      - Кто же так поздно даст вам чай? Проводница давно дрыхнет без задних ног.
      - Ничего, мы с ней подруги, она сделает.
      - Спасибо, не надо, - твердо сказал Валентин и поднялся. - Благодарю за вино, за проведенный вечер. А то, что мы не поняли друг друга, вполне закономерно: говорят, чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть. Спокойной ночи.
      Он направился к двери. Любава с недоумением и сожалением проводила его взглядом, в котором, трудно сказать, чего было больше - досады на себя или желания удержать его.
      И все-таки он ей не верил и объяснял резкую смену её настроения, приглашение к чаепитию не чем иным, как желанием предупредить сообщников о том, что у него есть пистолет. В таком случае они могут напасть на него без предупреждения.
      Все уже спали: ни в коридоре, ни в тамбуре - ни души.
      Валентину предстояло пройти четыре вагона. На всякий случай он дослал патрон в патронник, поставил оружие на предохранитель.
      Три вагона он преодолел благополучно и снова было засомневался в верности своих предположений, как в тамбуре четвертого столкнулся с бритоголовыми. Они явно поджидали его.
      Валентин сунул руку за борт пиджака, куда переложил пистолет, и смело двинулся на качков. Те расступились, один шагнул к входной двери, второй к ведущей в вагон.
      - Мужик, дай закурить, - прикинувшись пьяным, попросил тот, что перекрыл вход в вагон.
      - Не курю, уступи-ка дорогу.
      - Тогда дай взаймы с полмиллиона на пропитание сиротам, - осклабился детина, выставив вперед руку с выскочившим лезвием ножа.
      - А целиком "лимон" не хочешь? - Валентин выхватил пистолет, снимая с предохранителя, отскочил вправо, беря обоих на мушку. - А ну, суки, лицом к двери! - властно приказал Иванкин перекрывшему вход в вагон, и тот оторопело повиновался. - А теперь открывай эту! - кивнул он на входную.
      - Да ты что, мужик, мы ж пошутили! - заблажил детина, все ещё держа нож на изготовку.
      - Открывай! Или пришью обоих! Ну, быстро!
      Валентин был уверен, что выполнит угрозу: он столько натерпелся бед и так ненавидел всю эту шваль, живущую за чужой счет, что рука бы не дрогнула.
      Бритоголовые переглянулись в нерешительности и застыли у двери, надеясь, видимо, на то, что мужик с "пушкой" в руке не станет поднимать шума - не в его это интересах. Валентин был уверен, что в грохоте колес его выстрел вряд ли кто услышит, а медлить нельзя: надо все провернуть, пока они ошеломлены и растеряны.
      Пуля прошла поверх головы стоявшего у входной двери. Малый незамедлительно открыл её. Морозный ветер засвистел, заметался по тамбуру, обдавая бритоголовых снежной порошей, и они сунулись было назад. Один из них снова заблажил:
      - Мы же там окочуримся!
      - Ни хрена. Марш! - прикрикнул Валентин. - Разрешаю перебраться на приступки соседнего вагона. Но если сунетесь сюда, предупреждать не буду. И на первой же остановке чтобы духу вашего не было. Ясно? - Он навел на ближайшего пистолет. Оба качка юркнули на подножку, захлопнув за собой дверь. Валентин защелкнул запор.
      К его удивлению, соседи по купе не спали и все трое с удивлением уставились на него.
      - Что-то случилось? Почему вы не спите? - спросил Валентин.
      - Мы... мы, - промычал мужчина и посмотрел на его полку, словно там кто-то затаился: - Тут двое лысых приходили. Говорили - из уголовного розыска. Вас спрашивали. Мы сказали, что на ужине. Они спросили про ваши вещи. Ничего не нашли, перетряхнули заодно и наши шмотки. Потом ушли. Мы думали...
      - Это бандиты, а не уголовный розыск, - пояснил Валентин. - Спите спокойно, их уже забрали. - Такое заключение пришлось сделать, чтобы окончательно снять подозрение, что его ищут.
      - Слава Богу, - перекрестилась женщина.
      - А я сразу не поверила, - затараторила было их дочь-толстушка, но отец оборвал ее:
      - Цыц! Тебя ещё тут не слухали... Она "сразу не поверила", - сбавил он тон и стал поправлять свою постель. - Тут сам черт не разберет, кто ныне кто... Прилично одеты, представительные...
      Валентину не спалось. Хорош вечерок! Пропадешь ни за понюх табаку. Нет, смерти он не боялся: жизнь так опостылела ему, загнала в такой тупик, что мысленно любой исход он ждал как избавления. А тело, мышцы после встречи с бритоголовыми были как натянутая струна, и сердце частило словно после аварийной посадки. Только теперь он ясно осознал всю трагичность недавнего положения. Почему он пощадил их, и пощадили бы они его, окажись он невооруженным?
      Вспомнился случай многолетней давности. Ему было четырнадцать. На поезде зайцем он возвращался в родной Воронеж из Ревды, куда поехал после смерти родителей к сестре отца, жившей вдвоем с мужем. Рассчитывал там окончить десятилетку, а не прожил и двух недель. Муж тетки оказался садистом, пьяницей и негодяем. Напиваясь, он избивал жену до потери сознания. Однажды Валентин не выдержал, бросился на защиту тетки и, получив затрещину, отлетел к шифоньеру, больно ударился головой об угол. Истязатель на этом не остановился, схватил за шиворот, как щенка, и выбросил за дверь. Стояла зима, январь месяц, от морозов трещали деревья, и в подъезде был собачий холод. У Валентина зуб на зуб не попадал. Спасибо на шум вышли соседи и пригрозили дебоширу вызвать милицию. Тот впустил Валю обратно в квартиру, сунул ему в руки пальтишко и шапку и сказал категорично:
      - Убирайся куда хочешь. Чтоб я тебя здесь больше не видел!
      Валентин пришел на вокзал и прыгнул на подножки вагона уходящего поезда. Как тогда не замерз, только Богу известно. Его не раз ссаживали, приводили в милицию, а в Казани здоровенный капитан, прежде чем учинить допрос, залепил ему оплеуху. Обыскали, проверили, нет ли на руках татуировок, и, убедившись, что парень не из блатных, отпустили.
      У него двое суток во рту не было маковой росинки, но просить он стыдился, а воровать - такой мысли даже не приходило. За Пензой он уже околевал самым настоящим образом: не чувствовал ног, руки плохо держались за поручни, и, наверное, свалился бы под колеса, если бы проводница не сжалилась над ним и не пустила в вагон, накормила, обогрела.
      Домой он добрался с обмороженными руками и ногами. Выдюжил, закончил десять классов. А теперь? Теперь он мужчина, сильный, здоровый. Он бывший военный летчик, прошел, как говорится, огонь, воду и медные трубы и не должен опускать рук перед невзгодами. Если он пацаном выкарабкался, встал на ноги, выкарабкается и теперь...
      Успокоенный этой мыслью, Валентин уснул. Ему приснилось, что он снова летчик, а штурманом у него - Русанов Толька. Они летят над горами, внизу в солнечных лучах сверкает серебром на перекатах речка, небо синее-синее, не хочется глаз отвести. И двигатель не шумит, а поет его любимую песню: "Светит незнакомая звезда..." И в салоне в красивой авиационной форме с пилоткой на голове - Антонина, разносит на подносе кофе. Вот она подходит к Валентину, протягивает ему чашечку и говорит своим милым, нежным голосом:
      - Выпей, родной. Ты очень устал за последнее время. Теперь все позади. Мы отдохнем с тобой на берегу Черного моря. Наконец-то будем вдвоем: ты и я. И никого нам больше не надо...
      Проснулся он с легким сердцем, будто и в самом деле все невзгоды остались позади. Утром в вагоне-ресторане Валентин не увидел ни Любавы, ни бритоголовых. Позавтракав, постучал в её купе, но никто не отозвался.
      - Не стучите, она сошла в Улан-Удэ с двумя симпатичными молодыми людьми, - не без ехидцы сказала проводница.
      - Спасибо, - поблагодарил Валентин, чувствуя облегчение на душе. Значит, интуиция пока ещё не подводит...
      3.
      Целый день он бродил по Москве, сам не зная зачем, видимо, надеясь встретить знакомых и остановиться хотя бы на день, чтобы обдумать свои дальнейшие шаги. А может, прошлое неотступно преследовало его и тянуло по знакомым адресам, воскрешая воспоминания. Ему некуда было спешить и нечем было заняться.
      День выдался серый, слякотный, и столица показалась ему неухоженной, намного хуже той, которую видел в позапрошлом году: улицы не убраны от серого, грязного снега, у домов - кучи мусора, и люди какие-то хмурые, согбенные, торопящиеся куда-то. В метро и переходах нищие с протянутой рукой или с плакатиками на шее: "Хочу есть. Подайте Христа ради". Старики, дети и бомжи, музыканты, играющие на скрипках или аккордеонах. От наигрываемых ими даже веселых мелодий у Валентина сердце щемило и на глаза наворачивались слезы. До чего перестройщики-реформаторы довели страну! Вот и он, Валентин Иванкин, тоже безработный, вынужден скитаться, скрываться, добывать кусок хлеба неизвестно каким путем. За что?
      От этих мыслей на душе становилось ещё тягостнее. Но думы думами, а инстинкт самосохранения, оказывается, не покидал его ни на минуту: в универмаге, примеряя понравившуюся куртку - легкую, удобную и теплую, он заметил внимательно наблюдавшего за ним неброско одетого мужичонку лет пятидесяти, выглядывавшего из-за спин покупателей. А когда их взгляды встретились, мужичонка с равнодушным видом отвернулся и скрылся в толпе. Выходя из универмага, Валентин снова увидел у витрины его, будто заинтересовавшегося рекламой, но боковым зрением не пропускавшего ни одного выходящего.
      О том, что Москва кишит всевозможными тайными агентами, топтунами, подсадными утками, слухачами, Валентин догадывался по сообщениям радио: война в Чечне привела к небывалому всплеску терроризма не только в так называемой Ичкерии, а и по всей России. Непримиримые, мстительные абреки постараются нанести удары и в самой столице, о чем не раз в своих выступлениях предупреждал Дудаев; потому бдительность необходима. А черная бородка Валентина, усы под носом с горбинкой делают его похожим на кавказца. Хорошо, если пасут только из-за этого, хуже, если разыскивают конкретно Иванкина. Как бы там ни было, а освобождаться от "хвоста" надо было как можно быстрее и незаметнее.
      Валентин неторопливо вышел из универмага, ещё несколько минут помозолил глаза топтуну и походкой не обремененного срочными делами человека направился в метро - самое людное место, где легче всего отделаться от преследователя.
      Так оно и получилось: сразу же с эскалатора он юркнул в вагон подошедшей электрички, и ищите ветра в поле.
      Выйдя на Курском вокзале, направился к билетным кассам, чтобы взять купе в первом же отходившем в южном направлении поезде.
      У касс народу было немного. Окинув стоявших около окошек мужчин и женщин беглым, но внимательным взглядом, стараясь определить среди них тех, кто мог крутиться здесь совсем не по дорожным делам, Валентин обратил внимание на мужчину с тонкими усиками и сочными толстыми губами и чуть не вскрикнул от радости: "Абдулла!"
      Да, перед ним стоял Абдулла Нагиев, полковой врач, с которым они делили радость побед и горечь утрат в Афганистане. Весельчак и балагур, капитан Нагиев был любимцем летчиков. Ни одна вечеринка не обходилась без него, незаменимого тамады, к тому же Абдулла был не только превосходный врач, он и прекрасный повар, умеющий готовить чанахи и шашлыки, секреты которых знал не всякий профессионал. И по женской части, несмотря на прямо-таки невзрачную внешность, Абдулле не было равных. Бабы липли к нему, как осы к сладкому.
      Из армии Нагиев уволился сразу, как только полк вывели из Афганистана. Уроженец Баку, он рвался домой, обещая открыть там такую частную клинику, о которой заговорит весь мир, как говорит об известном окулисте Святославе Федорове.
      - Он только окулист, а я - терапевт, гинеколог, хирург, невропатолог, дерматолог, - смеясь, говорил о себе Абдулла, - теперь вот здесь, в Афганистане, постиг тайны восточной медицины. Так что ко мне со всех концов будут ехать.
      И вот он, Абдулла, стоит перед ним с двумя здоровенными детинами лет по двадцать. Вот так встреча! О ней Валентин и не мечтал, а тут буквально уверовал, что Абдулла послан ему судьбой, он поможет решить главную проблему - куда податься.
      Иванкин шагнул навстречу с распростертыми объятиями:
      - Привет, Абдулла! - глянул он в удивленные широко открытые глаза доктора, ещё не узнавшего его, точнее, смущенного черной бородкой, усами, сильно изменившими внешность одного из лучших летчиков полка, заставившими усомниться - а вообще Иванкин ли это.
      Узнал, тоже расставил руки для объятий, и они обхватили друг друга крест на крест, стали тискать, целовать, будто родные братья, не видевшиеся целую вечность.
      - Откуда ты? Уж не с чеченского ли неба свалился? - чуть заикаясь от волнения, спрашивал Абдулла, с восхищением рассматривая Валентина. - Бороду отпустил, усы - настоящий боевик. Неужто и там успел повоевать?
      Валентин помотал головой:
      - Слава Богу, там не был. А вот на Дальнем Востоке полетать снова довелось. Правда, по гражданке: теперь я, как и ты, сугубо штатский человек.
      - И на чем теперь летаешь?
      Валентин грустно усмехнулся.
      - На своих двоих.
      - Как это?
      - А вот так: век самолетов и вертолетов намного короче, чем летчиков. Последних наклепали больше, чем первых. Короче - безработица.
      - Но не для таких же асов, как ты?! - возмутился Абдулла. - Тебе ведь нет сорока!
      - Ну и что?
      - Велик Аллах! - воздел вверх руки Абдулла. - Такой летчик! - Пытливо глянул он в глаза Валентина. - И чем ты теперь занимаешься?
      - Пока ничем. Вот собираюсь прокатиться куда-нибудь в теплые края, развеяться немного.
      - Отлично! Хочешь с нами в Баку? - Он указал на стоявших рядом парней. - Познакомься, это мои... - он замялся, - компаньоны.
      Валентин протянул руку и назвал свое имя.
      - Артем, - представился выглядевший несколько постарше широкоплечий сероглазый с толстой, как у быка, шеей.
      - Рамин. - Этот был пониже, гибкий, с черными, как нефть, зрачками глаз, в которых отсвечивали блестками огни вокзальных плафонов.
      Руки у обоих - твердые, сильные; в пожатии чувствовались воля и уверенность.
      "Не иначе, телохранители", - подумал Валентин. И спросил напрямую:
      - Выходит, удалось тебе осуществить заветную мечту - создать собственную клинику?
      - Бери выше! - осклабился Абдулла. - Мы такие дела завернули - столица ваша перед нами шапку ломает. Что главное для человека? Здоровье. Вот в чем корень. На этом и основан мой бизнес. Азербайджан - кладезь лекарственных трав. Да зачем я тебе это говорю?! - вдруг спохватился Абдулла. - Приедешь, сам увидишь. Так едем? С ходу предлагаю тебе должность шеф-пилота.
      - У тебя что, и вертолет свой? А может, и самолет есть?
      - А как же! Или мы хуже других?! - покровительственно похлопал по плечу бывшего однополчанина новоиспеченный бизнесмен. - С Абдуллой не пропадешь. Так едешь?
      - Само собой. Кто ж откажется от такой заманчивой перспективы?! А почему в таком случае ты здесь, а не в аэропорту?
      - Э-э, - скривил лицо Абдулла. - Кто зимой летает? Снег, дождь, метель... Да и тебе ли не знать, какая это канитель с диспетчерской службой. Тем более мы теперь - заграница. И, - Абдулла поднял палец вверх, - пока я ещё не обзавелся таким классным летчиком, как ты. Теперь буду летать! - Он повернулся к черноглазому: - Рамин, дуй в кассу. Четыре в эсвэ! Постарайся, чтоб в соседних купе.
      4.
      Дело об убийстве депутата Госдумы Белозерова, взятое на контроль Анатолием Русановым, зашло в тупик: ни мотивов преступления, ни вещдоков, ни тем более убийц. Русанов в который раз просматривал материалы расследования, стараясь найти хоть какую-то зацепку. Тщетно.
      Белозеров возвращался с именин друга около одиннадцати ночи и был убит, вероятнее всего, с целью ограбления.
      Телефонный звонок оторвал Русанова от бумаг. Дежурный по управлению передал приказание генерала Водовозова срочно зайти к нему.
      Русанов закрыл папку: являться пред грозные очи начальства ни с чем было не только тягостно, но и унизительно: значит, не справился с заданием. Ты плохой работник... А что он мог сделать за неделю, когда опытные следователи за месяц не добились никаких результатов. Генерал на каждом совещании склоняет их группу по всем падежам, и его понять можно: Дума есть Дума, с ней не шутят. А мнение о том, что следственные органы погрязли в коррупции и за последние годы не раскрыли ни одного громкого заказного убийства, развеять не так-то просто... Генерал что-то писал. Не отрываясь от бумаг, кивком указал Русанову на стул и, положив ручку, спросил как бы между прочим:
      - Как дело Белозерова?
      - Пока ничего нового, - ответил Анатолий.
      Генерал не придал значения его виноватому тону. Побарабанил в задумчивости пальцами по столу. Внезапно спросил:
      - Читали сегодняшнюю сводку по Чечне?
      - Так точно, читал.
      - Обратили внимание на убийство командира эскадрильи майора Федулаева?
      - Обратил. Поскольку убийство произошло ночью, в селении Ханкала, в частном домике, где временно проживала гражданка Хаджиева, это обыкновенное бытовое преступление.
      Генерал несогласно помотал головой.
      - Не так все просто, Анатолий Иванович. Эскадрилья майора Федулаева активно работала по позициям боевиков Басаева, а этот абрек мстительный, хитрый, коварный. Насколько мне известно, он проявлял особый интерес к эскадрилье Федулаева. Получал от кого-то информацию, предупреждающую о налетах. В общем, надо вам лететь туда и возглавить группу по расследованию этого преступления...
      Чечня. Вот и снова судьба забросила Русанова в горячую точку. Если бы точку! Огнем охвачены сотни городов и сел, смерть уносит ежедневно десятки людей - военных и гражданских, с оружием и без, мужчин и женщин, стариков и детей. В Афганистане было проще - там чужой город, другие нравы, да и задача была иная: выполнять интернациональный долг, помогать соседнему народу покончить с эксплуататорами и зажить свободной жизнью. А здесь? Свои же люди, россияне, ещё недавно жившие мирно бок о бок, делившиеся не только куском хлеба, но и печалями и радостями, а теперь вставшие с оружием в руках друг против друга, ставшие непримиримыми, беспощадными врагами. Из-за чего? Из-за каких кровных обид? Во имя чего? За какую идею? За какие блага? Странная, непонятная война...
      Многие сослуживцы Русанова уже побывали в Чечне, а его, Анатолия, как-то начальство обходило - в авиации, кроме боевых потерь, не требующих особого расследования, других не было. И вот первое убийство, то ли на бытовой почве, то ли на политической.
      Русанову раньше доводилось бывать на Кавказе - отдыхал на Кавминводах. Ему нравились воспетые Лермонтовым места, синее небо, горы со снеговыми шапками, море цветов и изобилие фруктов...
      Но то было мирное время, когда Кавказ благоухал ароматом роз и лаванды, магнолии и белой сирени, когда рыночные лотки ломились от овощей и фруктов, а местные мастера кожаных изделий на каждом шагу предлагали лакированные туфли и босоножки, куртки и дубленки. Теперь там бушует огонь войны и благоухание цветов сменилось гарью и смрадом.
      В самолете люди подобрались в основном в военной форме, и настроение у них было далеко не такое, какое бывает у летящих в теплые края: одни читают газеты, пытаясь чужими мыслями вытеснить свои невеселые думы, другие делают вид, что дремлют, третьи о чем-то негромко спорят, но лица у всех сосредоточенные, напряженные - что-то ждет впереди?
      Рядом с Анатолием сидел полковник, уже не молодой - лет под пятьдесят, из управления МВД. Они не раз встречались на совещаниях, но полковник то ли не признал Русанова, то ли сделал вид, что не узнает его, на приветствие лишь кивнул головой и, едва усевшись в кресло, уронил на грудь голову, будто век не спал. По его хмурому лицу видно было, что командировка пришлась ему не по душе. А Русанов даже обрадовался, когда генерал поставил перед ним эту новую вводную - лететь в Чечню. Он знал войну в Афганистане, следил за событиями в Нагорном Карабахе, не пропускал телепередач о боевых действиях в Югославии. Там все шло более-менее по законам войны, а вот что творится в Чечне, Анатолию было непонятно. И прежде всего - как такая могучая армия, оснащенная первоклассной техникой, не может справиться с отрядами бандитов, пусть тоже хорошо вооруженных, имеющих боевой опыт? Почему она несет такие потери, раз за разом бездарно попадает в ловушки? Это просто в уме не укладывалось. Афганские душманы вон какой опыт войны имели, им в открытую помогали многие зарубежные страны, да и условия ведения боевых действий были намного сложнее, но таких просчетов наше командование не допускало. А тут...
      Самолет приземлился в Моздоке поздно вечером. Прибывших встречали военные в камуфлированной форме. В сумерках трудно было определить, кто в каком звании. Один из тамошних, высокий, с густым командирским баском, объявил, что все будут ночевать при аэродроме.
      - Извините, что наша гостиница без удобств, - с улыбкой объяснил офицер, - утром всех развезут по намеченным точкам.
      Анатолий всегда в командировки брал с собой сухой паек: печенье, чай, кофе, сало. Возил непременно кипятильник. Он занял одну из солдатских кроватей и, пока попутчики мылись, утрясали какие-то вопросы, вскипятил воду, заварил чай, предложил оказавшемуся рядом все тому же полковнику из МВД вместе поужинать. Но тот мотнул головой:
      - Спасибо. Чай на ночь не пью.
      Когда же Анатолий заканчивал трапезу, полковник достал из баула бутылку коньяка, бутерброд с колбасой и, налив в складной стакан изрядную порцию, выпил залпом, зажевал и лег спать. Рано утром он уехал в Грозный.
      Автобус на Ханкалу, где размещался военный аэродром, шел лишь в десять утра, и Анатолий успел побеседовать с местными летчиками, которые отсюда уходили на боевые задания. Нового узнал он немного: о плохом снабжении авиаторов керосином, продовольствием не раз писалось в газетах, сообщалось по телевидению и радио; на это сетовали и сами летчики: "Надо нанести удар, а вылет срывается: нет топлива или боеприпасов".