Стрелка высотомера отсчитывает последние метры. Как они дороги в этот момент летчику!
      Расплывчатый свет врывается в кабину. Передо мной посадочная полоса. Убираю обороты двигателя. Колеса будто прилипают к бетонке и, шурша, катятся вдоль огней.
      Земля. Как она мила и как бывает порой беспощадна!
      С аэродрома мы идем втроем: я, Геннадий и Дятлов. Теперь мы живем в одном доме: мне дали отдельную комнату. Инна переехала ко мне, она перешла работать в районную больницу.
      Еще издали вижу свет в окне, Инна поджидает меня. Придется отругать: два часа ночи, а ей рано вставать на работу. И так вот всегда. Но на душе у меня тепло и радостно.
      - Твоя опять не спит, - кивает на окно Дятлов. - Так и не расписался с ней?
      - Нет.
      Мы действительно все еще не расписались: никак не выберем свободного времени. То Инна занята, то я.
      - Романтики, - ворчит Дятлов беззлобно. - Все хотят по-новому. Вроде и своя и чужая, - острит он. - Вот я ей завтра скажу, что ты специально перед командировкой не расписываешься, холостяком хочешь там слыть.
      - А скоро поедем? - спрашивает Геннадий.
      - Пятого августа.
      - Через пять дней? Вот здорово! - Геннадий обрадовался, как мальчишка, уезжающий в пионерский лагерь.
      - Только жен своих и... девушек, - он искоса глянул на меня, предупредите, чтобы не носились с этой новостью по соседям.
      Квартира наша на третьем этаже. Я через ступеньку шагаю по лестнице. Чем ближе к дому, тем быстрее несут меня ноги. И так всегда, как бы я ни устал.
      Инна открывает дверь, когда я делаю последний поворот на лестнице, и с улыбкой смотрит на меня. В коридоре она прижимает свои теплые ладони к моим щекам.
      - Устал? На улице туман. Тебе трудно было? Она уже знает, когда мне бывает нелегко.
      Возвращение
      Истребители летели плотным правым пеленгом. Длиннотелые, с короткими крыльями, они больше походили на ракеты, отлитые из серебра. На их гладкой поверхности играли ослепительные солнечные блики. Я с восхищением смотрел на самолеты, будто видел их впервые, хотя знакомство с этой новой машиной произошло три месяца назад. Мы изучали ее конструкцию, учились управлять ею и теперь возвращаемся на свой аэродром. Вот это настоящая машина! Могучая, грозная, стремительная. Словно стальная стрела, пущенная гигантской рукой в небо.
      Мы летели на огромной высоте. Сопки проносились под нами, как волны за кормой быстроходного катера. На душе было радостно. То ли от сознания своей человеческой силы, то ли от предстоящей встречи с Инной. Три месяца я не был в Вулканске, истосковался по ней. Мы прожили вместе больше двух месяцев, но я никак не мог привыкнуть к мысли, что она моя жена. Да и она вряд ли это чувствовала. Мы так и не расписались с ней. Перед отъездом в командировку собрались было пойти в загс, но Инну вызвали к больному. Вернулась она поздно...
      - Успеем, - сказала она. - Все равно это ничего не изменит.
      Действительно, если она разлюбит меня, ее не Удержит ничто. Не смог же удержать Олег. А с ним ее связывало многое - Москва, институт травматологии, блестящие перспективы. Правда, она говорила, что с Олегом у нее произошла ошибка, что чувства уважения и благодарности он принял за любовь. Но не ошиблась ли и она в чувствах ко мне? От таких мыслей у меня холодело в груди. Я отгонял их, старался думать о другом, но они возвращались снова. Да, я мало знаю Инну, не могу понять ее до конца. Она все еще остается для меня загадкой. Может быть, это и влечет меня к ней человек всегда стремится к неразгаданному.
      У Геннадия все просто: он любит Дусю, верит ей, и ничто его не волнует. Дуся регулярно, каждую неделю, посылала ему письма. Я почти уверен, что в каждом письме она говорила о том, что скучает и ждет его не дождется. Иннины письма были короткими и сдержанными, будто она берегла свою ласку. Я тоже много ей не писал: жив, здоров, дела идут неплохо. А вот Геннадий... Он часами просиживал за своими посланиями. Лишь однажды, получив письмо, он прочитал его и нахмурился.
      - Что-нибудь случилось? - спросил я.
      - Та, - махнул рукой Геннадий. - Дуся в самодеятельность записалась. И, помолчав, сказал примирительно: - Хай поет.
      - Конечно, хай, - решил подтрунить я над ним. - Человек - как птица: поет либо от радости, либо от тоски.
      Геннадий холодно посмотрел на меня.
      - Деревенськи девушки далеки от высоких материй и любят намертво, сказал он твердо.
      Да! Геннадий был уверен в Дусе... Больше на эту тему мы разговор не заводили.
      Внизу мелкие гряды сопок сменились более крупными и величественными, кое-где на их вершинах уже лежал снег. Мы приближались к Вулканску. Я начинал испытывать нетерпение. Если бы разрешили включить форсаж, я бы сделал это.
      Истребитель Дятлова качнул крыльями: пора снижаться.
      Сопки заметно росли. Теперь уже никак нельзя было принять их за волны. Некоторые, наиболее приметные, я узнавал. Здесь мы летали не раз.
      А вот и Нижнереченск. Белые игрушечные кубики домов вытянулись рядами вдоль реки. Милый, родной город!
      Я хотел отыскать улицу, на которой жила Инна. Но где там! Под нами был уже Вулканск. Мы пронеслись над нашим поселком на малой высоте звеньями, крыло в крыло. Представляю себе, как зазвенели стекла в домах, как кинулись к окнам жены и дети.
      Пока мы делали круг над аэродромом, садились, заруливали на стоянку и сдавали техникам машины, у проходной собралась толпа.
      День был тихий, безоблачный. Стояло позднее бабье лето. Солнце, хотя и перевалило за полдень, почти не грело. Кое-где в низинах виднелась изморозь, по ночам уже изрядно подмораживало.
      Мы молча шли втроем: Дятлов, Геннадий и я. Не доходя до проходной, сквозь решетку ворот увидели, как от толпы отделились Дуся и жена Дятлова с трехлетним мальчиком. Инну я пока не видел. Сердце у меня зачастило. Быстро прошли проходную. Дуся обхватила Геннадия за шею и громко поцеловала. Дятловы встретились более сдержанно: улыбнулись друг другу. Иван взял сына на руки, чмокнул его в розовую пухлую щечку и прижал к себе. Я взглядом окинул женщин. Инны среди них не было.
      - Инну Васильевну, по-видимому, вызвали к больному, - сказала жена Дятлова. - Она ждала вас.
      "Мою Инну называют по имени и отчеству. Значит, уважают ее", - с гордостью подумал я.
      Мы миновали толпу и вышли на дорогу. Дуся, обеими руками уцепившись за руку Геннадия, увлекла его вперед. Она прижалась головой к его плечу и о чем-то весело рассказывала. Дятлов нес на руках сына и разговаривал то с ним, то с женою. Я шел рядом, но чувствовал себя лишним. Отстать тоже было неловко.
      Геннадий, видимо, вспомнил обо мне и остановился.
      - Ты чего отстал? - крикнул он. - Или к начальству поближе?
      Я догнал их. Дуся подхватила меня под руку.
      - Да ты не расстраивайся, - с веселой улыбкой сказала она, - никуда твоя Инна не денется. Работа, что же ты хотел!
      Дуся шла между нами, бодрая и веселая. Только теперь я обратил внимание на ее новое, цвета морской волны, демисезонное пальто с нежной отделкой из норки; на голове - зеленая, с коричневой лентой, Шляпка. Вместо длинных волос у Дуси теперь короткая прическа. А давно ли она приехала в Вулканск в темно-синем пальто, сшитом без всякого вкуса, в тупоносых черных валенках, покрытая серым пуховым платком, тихая и застенчивая. А теперь рядом со мной шла изящно одетая женщина.
      - Ты знаешь, - повернулась она ко мне, - мы сегодня в честь вашего прилета даем концерт. А потом танцы. Приходите с Инной. А то я знаю вас, мужиков, наскучались там...
      Нет, Дуся изменилась только внешне.
      Едва я переступил порог комнаты, как на меня дохнуло теплом и уютом, знакомым запахом "Красной розы". Эти духи любит Инна, и я к ним привык, как к чему-то родному. Все мои сомнения и терзания улетучились вмиг. На столе в хрустальной вазе стояли живые цветы, огромный букет георгинов, а около него лежала записка. Крупными буквами Инна написала:
      "Срочно вызвали к больному. Скоро вернусь, Инна".
      Я ходил по комнате, трогая руками каждую вещицу, словно не был дома век. На туалетном столике рядом стояли два небольших портрета, Иннин и мой. Когда она успела их заказать?!
      У соседей заиграла радиола.
      Смотри, пилот, какое небо хмурое. Огнем сверкает темной тучи край. Суровый день грозит дождем и бурею. Не улетай, родной, не улетай!..
      Это у Александра Романова, моего однокашника. К нему жена приехала незадолго до нашей командировки. Нелегко было ей одной. Нигде не работает, знакомых завести не успела. А когда человек не занят делом, одиночество переносить особенно тяжело. Это я прочувствовал на гауптвахте. Да, трудная жизнь у наших жен, не зря мы зовем их боевыми подругами. Не каждая выносит такую долю. Как чувствует себя Инна, какое у нее настроение? Нижнереченск все же город, там большая больница, операции. А что здесь? Прослушивание сердца и легких, измерение температуры и выписка рецептов. Не раскаивается ли она?
      Я так задумался, что не слышал, как поднялась по лестнице Инна. Она открыла дверь и вошла в комнату, улыбающаяся и счастливая, но, как всегда, сдержанная. Поставила чемоданчик в прихожей, подошла ко мне и, прижавшись, уткнулась лицом в мою грудь. Потом долго смотрела на меня своими ласковыми глазами.
      - А ты похудел, - сказала она, как, бывало, говорила мне мать после долгой разлуки. Но, помимо материнской теплоты, в голосе Инны было что-то еще, переполнившее меня счастьем.
      - А ты стала еще красивее, - сказал я, снимая с ее головы голубенькую шляпку, ту самую, которуюона купила весной, когда мы не были еще женаты, и которая мне очень нравилась.
      - Я так тебя ждала!..
      Оркестр играл слаженно. Жора Мехиладзе, летчик третьей эскадрильи, добился-таки своего: за полгода создал неплохой самодеятельный духовой оркестр. Когда он только находил время для репетиций? Помимо всего, он еще и капитан футбольной команды, об успехах которой мы знали из писем и по сообщениям в окружной газете.
      Жора стоял у самого парапета, одной рукой держа кларнет, другой дирижируя. С лица его не сходила улыбка.
      В клубе становилось тесно. В этот вечер вряд ли кто остался дома. Люди соскучились не только по родным, но и друг по другу. С какой, например, радостью я встретился с Кочетковым, хотя мы не были друзьями, нередко спорили.
      Мы стояли с Геннадием, когда он подошел к нам. Тепло поздоровавшись, мы отошли в уголок в более спокойное место - по всему фойе кружились пары.
      - Ну, как учения? - спросил Кочетков.
      - Как обычно, - ответил я. - Теория, потом практика.
      - А как истребитель? Говорят, строгий?
      - Разумеется. Такая скорость! Видел, какие крылья? Ракета! Но летать на нем - одно удовольствие.
      Пока мы беседовали, Инна и Дуся рассматривали фотомонтажи, но вот они подошли к нам.
      - Хватит вам тут о своих самолетах говорить, - сказала Дуся, - успеете на службе наговориться. Дам своих хоть догадались бы на танец пригласить.
      Она поправила складку на темно-бордовом платье, туго облегающем талию. Губы у нее были ярко накрашены, а брови соединены, как у индианок. "К чему такой камуфляж, - удивился я, - когда и без того она красива?"
      Лавируя между танцующими, к нашей компании пробрался Игорь Винницкий ведомый Кочеткова. Он поздоровался и сказал Дусе, что ей пора на сцену.
      Лицо Дусино загорелось кумачом, и она засуетилась: взяла у Геннадия сумку, что-то в ней стала искать.
      - Да вы не торопитесь, успеете, - сказал Винницкий и пошел разыскивать остальных участников самодеятельности.
      - Это ваш хормейстер? - спросил я у Дуси.
      - Да, - как-то неуверенно ответила Дуся и смутилась.
      Вначале я не придал этому значения, решив, что Дуся волнуется перед выходом на сцену. Но через несколько минут, когда мимо снова прошел Винницкий и кивком головы позвал ее, лицо Дусино вспыхнуло снова, и она, не взглянув на меня, торопливо поспешила на сцену.
      Я больше не сомневался, что причина ее волнения - Винницкий. Он ей нравился. Заметил ли это Геннадий? Нет. Он с увлечением рассказывал что-то Инне. Я мысленно сравнивал его с Винницким. Геннадий - высокий и широкоплечий, со смуглым, восточного типа лицом, медлительный и грубоватый. Винницкий - чуть ниже ростом, тонок и строен, как черкес, лицо худощавое, холеное, манеры изысканные. Он начитан, разбирается в музыке и неплохо играет на рояле.
      Да, соперник он опасный. Интересно, далеко ли зашло у них с Дусей? Впрочем, почему отношения у них должны зайти дальше обычного знакомства? Мало ли кто кому нравится! Ведь помимо чувств есть еще рассудок, и Дуся не из тех женщин, которые легко идут на измену.
      А когда мы вошли в зал и я увидел Дусю среди других жен офицеров участниц самодеятельного хора, подозрения мои окончательно развеялись.
      Как хорошо, когда рядом любимый человек! Голова Инны лежала на моей руке, мы говорили и говорили. Инна рассказывала о своей работе, о людях, с которыми приходится ей встречаться, и я убеждался, что она довольна Вулканском. Уснул я со спокойной душой.
      Разбудили меня длинные, настойчивые звонки в коридоре. Инна уже проснулась и включила свет: еще было темно, заря едва занималась. Щелкнул замок.
      - Инна Васильевна, - услышал я мужской голос, - беда стряслась: Иван Кондратьич себя ранил. На охоте был, переплыл на лодке Тунгуску, стал сходить и ружье за ствол потянул. На грех, курок за сиденье зацепился, а ружье было заряжено. Выстрелил прямо в грудь. Спасать надо...
      - Сейчас. Проходите в комнату.
      - Не беспокойтесь.
      - Вы на чем приехали?
      - На мотоцикле.
      - А как же его везти?.. Надо машину, - решительно сказала Инна.
      - Оно... конечно, да пока ее раздобудешь...
      - Я возьму у дежурного по части, - сказал я, сбрасывая одеяло.
      Одеться было делом нескольких минут, и вскоре мы уже мчались по проселочной дороге, петлявшей то среди кочковатой мари, то среди низкорослых, с еще не опавшими, бурыми листьями дубков. Рядом с шофером сидел мужчина, приехавший за Инной на мотоцикле, и указывал дорогу. Мотоцикл пришлось оставить в гарнизоне: наш газик надежнее, к тому же дорога каждая минута. Я, воспользовавшись тем, что нам дали выходной (во время переучивания выходных у нас не было), поехал с Инной.
      Ехали мы долго, несмотря на то что шофер не сбавлял скорости даже на ухабах. Нас кидало из стороны в сторону, подбрасывало вверх до самой обшивки кабины. Я держал на коленях Иннин чемодан с инструментами, беспокоясь, как бы не побить ампулы с кровью, за которой мы заезжали в больницу. Инна была сосредоточенна, но спокойна. Я переживал за нее: сумеет ли она справиться с такой задачей? Выстрел прямо в грудь. Таких операций ей еще не приходилось делать...
      Газик миновал редколесье и выскочил на невысокий холм. Справа сверкнула зеркальная гладь реки. Мы помчались вниз, и река снова исчезла из виду.
      - Теперь направо, - сказал наш проводник, когда газик спустился в лощину.
      Километра через полтора мы уткнулись в кустарник. Шофер затормозил.
      - Здесь, - сказал проводник, вылезая из машины.
      Я и Инна последовали за ним. Прошли метров двести и вышли к реке. На обрывистом берегу стоял юноша. Завидев нас, он торопливо спустился к лодке и стал заводить мотор. Мы плыли еще минут двадцать. Наконец лодка причалила. От самого берега по траве к кустарнику тянулся кровавый след. Юноша, бледный и растерянный, не говоря ни слова, пошел вперед.
      Через минуту мы увидели печальную и жуткую картину. Под кустом, на охапке сена, лежал большой, грузный мужчина в резиновых сапогах и расстегнутом ватнике, из-под которого виднелись пропитанные кровью тряпки, обмотанные вокруг груди кое-как. Лицо мужчины было бледным, с заострившимися чертами, покрытое редкой седой щетиной, губы синие и потрескавшиеся, глаза глубоко запавшие, с остановившимся взглядом. Мне показалось, что он уже мертв.
      Инна наклонилась над ним, взяла руку и стала прощупывать пульс.
      - Костер! - властно сказала она.
      Такой тон я слышал впервые.
      Я, проводник и юноша кинулись выполнять ее приказание. Хвороста было много, и через пять минут костер пылал. Инна достала из чемодана круглую металлическую банку из-под шприцев и послала меня за водой. Пока я ходил, она вспорола повязку, обнажив грудь раненого. Вокруг раны застыли сгустки запекшейся крови, лишь кое-где сочились еще алые струйки.
      Мне стало страшно - и за мужчину, и за Инну.
      - Пакет! - повелительно потребовала Инна и сверкнула на меня сердитыми глазами. Я протянул ей небольшой в непромокаемой бумаге сверток. Она одним движением вскрыла его, отрезала кусок марли и, окунув в спирт, стала обрабатывать рану.
      Я удивился ее хладнокровию. Она действовала так спокойно и уверенно, словно через ее руки прошли сотни раненых.
      - Еще пакет... Йод! - Она требовала от меня то, что я знал; инструменты, названия которых мне были незнакомы, она брала сама.
      - Приподними его за плечи.
      Мужчина был тяжелый, в полусогнутом положении я еле его удерживал. Инна наложила ему на грудь плотную повязку и туго ее затянула. Раненый по-прежнему не подавал признаков жизни.
      - Много потерял крови, - ответила Инна на мой вопросительный взгляд. Придется сделать переливание, иначе не довезем.
      Она взяла прокипяченные на костре иглы, выбрала самую большую и достала ампулы с кровью.
      - Закатай ему левый рукав!
      Рука у мужчины была худая, желтая, с землистым оттенком. Вены не было видно. Тогда Инна взяла скальпель и сделала небольшой надрез в локтевом изгибе. По краям выступили крохотные росинки крови. В глубине разреза я увидел синеватую вену. Инна поддела ее пинцетом, воткнула иглу и отпустила зажим на резиновой трубке, соединяющей иглу с ампулой. Но кровь в вену не поступала. Тогда Инна подсоединила резиновую грушу и стала качать. В малой ампуле побежала тонкая красная струйка, кровь пошла.
      Не знаю, сколько это длилось, но мне показалось мучительно долго. Я держал ампулу и смотрел, как медленно, почти незаметно, убывает кровь. Инна периодически считала пульс, следила за дыханием.
      После того как опустела вторая ампула, она облегченно вздохнула.
      - Пульс наполняется, - сказала она, убирая в чемодан инструменты.
      Губы раненого чуть порозовели, стало заметно дыхание.
      - Берите его и несите в лодку, - сказала Инна.
      Когда мы его стали поднимать, он застонал и закашлялся.
      Юноша перевез нас на противоположный берег к машине. В газике мы все поместиться не могли, а раненого надо было сразу везти в Нижнереченск: ближнюю дорогу туда знал только проводник.
      - Езжайте, я дойду пешком, мне торопиться некуда, - сказал я.
      Газик тронулся и через несколько минут скрылся из виду.
      Только теперь я глянул на часы. Было начало одиннадцатого. А мне казалось, что день уже на исходе. Солнце висит над Вулканом, золотя вытянутую У горизонта кромку перистых облаков. В низинах стелется редкий, уползающий к реке туман, высокая, но уже жухлая трава искрится от изморози. А с деревьев еще не опала листва... Побуревшие дубки стоят могуче и непоколебимо, клены щеголяют яркостью красок и лишь тонкие белоствольные березки с поблекшими и поредевшими листьями, задумчивые и притихшие, кажется, приготовились к суровым зимним вьюгам.
      Я всей грудью вдыхал терпкий, щекочущий ноздри воздух и поглядывал вокруг, любуясь красотой осени. Настроение, несмотря на несчастный случай, было хорошее. Я был уверен, что охотник останется жив, и радовался за Инну. Я шел по еле заметкой тропинке, полностью доверившись ей, зная, что, как бы ни петляла, все равно она приведет меня к Вулканску.
      К гарнизону я подходил во втором часу. На окраине увидел Дятлова с женой и сыном. Они, видимо, возвращались с прогулки. Мальчик бегал по полю и срывал с кустов не успевшие осыпаться желтые листья. Я ускорил шаг и нагнал их.
      - А-а, тоже вышел подышать свежим воздухом, - приветствовал меня Дятлов. - А почему один?
      - Так вот получается, - шуткой ответил я. - Современные женщины считают, что, чем мы реже их видим, тем больше любим.
      - Так тебе и надо, - улыбнулся Дятлов. - Говорил тебе - распишись. Или ждешь родительского благословения? Что ж, тоже верно, родители есть родители, в этом серьезном вопросе их обходить нельзя.
      Я насторожился, стараясь понять, к чему он клонит. Дятлов искоса глянул на меня.
      - Хочешь в отпуск?
      Так вот в чем дело! Кто не ждет этого счастливого времени! Но я совсем не собирался к родителям, о чем успел их предупредить. Можно неплохо отдохнуть и здесь. Куплю ружье, рыболовные снасти и буду днями пропадать в тайге, а то махнем с Инной недельки на две куда-либо. Пожить вдвоем в лесу, в бревенчатом домике, разве не удовольствие! Ее отпустят.
      - Можно и в отпуск, - сдержанно ответил я.
      - Вот и хорошо. Завтра с Манохиным можете оформляться. Там вам доктор путевки в Сочи приготовил. Отдохнете, а потом - готовиться к дежурству на наших "ласточках".
      Так мы называли новые истребители.
      Вечером, направляясь в столовую, я зашел за Геннадием. Он, как всегда, занимался, читал газету. Дуся гладила белье. Лицо у нее было грустным.
      - В отпуск собираешься? - спросил я.
      - К батьке на свеженину, - ответил Геннадий. - Как раз письмо прислал, что кабана заколол.
      - А путевку?
      Геннадий пожал плечами, взглядом указывая на Дусю.
      - Чего уж там, - не отрываясь от работы, отозвалась Дуся. - Раз врач рекомендует, значит, надо! Поезжай один. Я не о том, - повернула она ко мне голову. - Мне курорт не нужен, еще не устала. Но мне надоело одной сидеть в этих стенах. Когда он был на переучивании, я места себе не находила. Всякие мысли в голову лезли. Хорошо хоть люди в самодеятельность затянули. Теперь вот снова одной.
      - Поезжайте вместе, - посоветовал я. - Ты устроишься на квартире.
      - Вдвоем мы не можем, - возразила Дуся. - Один билет сколько стоит. Я прошу его о другом. Скажи ему, Борис, что в том плохого, если я пойду поработаю на овощном складе? Там сейчас так нужны рабочие: картошку перебирать, капусту засаливать.
      - Видал, надумала? - усмехнулся Геннадий. - Тильки ее там и не хватало. Не наработалась в колхозе. Мать пише, шоб отдыхала, а она...
      - Да пусть поработает, тебе-то что? - спросил я.
      - Мне ничего, - ответил Геннадий. - Так другие-то не идут. А она чем хуже?
      Другие рассуждают точно так, как ты: мол, жене летчика унизительно в земле ковыряться. Слишком важными персонами некоторые считать себя стали.
      - Ты говоришь так потому, что Инны это не касается.
      - Нет. Я никогда не стал бы навязывать ей свою волю, тем более в выборе профессии.
      - Вот именно... в выборе профессии. Ладно, не будем спорить. Ты на ужин?
      Он снова решил уйти от этого разговора, и я замолчал: не стоит обострять их отношения. Сами разберутся. Геннадий - не глупый мужчина и поймет, что Дусе, как никому другому, надо быть среди людей. В одиночестве мельчают даже сильные натуры, а Дусю я не мог отнести к сильным. Другая бы сумела настоять на своем, а она нет. К тому же Дуся впечатлительна и легкоранима. После Юркиной аварии недели две не могла без ужаса смотреть на летящий самолет...
      - Да, на ужин.
      - Я сейчас. - Геннадий сложил газеты и стал одеваться.
      Когда мы вышли на улицу, я не сдержался и сказал:
      - Твоя забота становится ей в тягость. Если ты не дашь ей отдушину в работе, она найдет ее в другом.
      Я еще не знал, как был близок к истине В воскресенье мы уезжали в Сочи. До Хабаровска - поездом, а там возьмем билеты на самолет Инна и Дуся поехали с нами в Нижнереченск. До отправления поезда оставалось более двух часов, и мы зашли в вокзальный ресторан. За столиком, недалеко от входа, сидели Кочетков и Винницкий. Завидев нас, они поднялись навстречу.
      - Привет отпускникам! - помахал рукой Кочетков - Прошу к нашему шалашу. У нас сегодня тоже торжественное событие. Вот этому юноше, - он кивнул на Винницкого, - исполнилось двадцать три. Правда, знаменательное событие?
      - Извините, - приложил к груди свою тонкую холеную руку Винницкий Прошу
      Он выглядел великолепно. Стройный и тонкий, в отлично сшитом и отутюженном костюме, с длинными волнистыми волосами. Голубые глаза сияли то ли от выпитого вина, то ли от того, что он увидел Дусю. Он не отрывал от нее взгляда, и Дуся, заметив это, зарделась румянцем. На Инну он тоже, кажется, произвел приятное впечатление. Но что-то в Винницком мне не нравилось. В полк он прибыл немного позже нас из другого училища и до сих пор ни с кем не сдружился. Кочетков - не в счет, это его ведущий, так сказать, начальство. Не прослужив в полку и года, Винницкий уже рвется в академию. Может быть, такое стремление и похвально. Говорят: плох тот солдат, который не стремится стать генералом. Но у меня на этот счет свое мнение для летчика главное не должность и звание, а мастерство.
      - Я приглашаю вас выпить за именинника, - продолжал Винницкий и повернулся наконец от Дуси к Инне - Надеюсь, грозные мужья не будут возражать против этого.
      Отказываться было неудобно, и мы, подставив к столу еще два стула, сели Винницкий, как гостеприимный хозяин, сразу же подозвал официантку и заказал вина и закусок.
      - Этот тост - поднял рюмку Винницкий, - я предлагаю за смысл жизни.
      - Интересно, - сказала Инна, приготовившись слушать - В чем же он заключается?
      - Способен лишь возвышенный предмет Глубины человечества затронуть. Ведь узкий круг сужает чашу мысль С возросшей целью человек взрастает!
      прочитал Винницкий.
      - О-о! Вы знаете Шиллера? - удивленно воскликнула Инна.
      - Кое-что - Винницкий на секунду смутился. - Да, это в свое время сказал Фридрих Шиллер. Но это предисловие, суть впереди. Итак, в чем смысл жизни? Вы ожидаете лозунгов - их не будет Я человек смертный и бессмертия не жажду. Выпьем за то, чтобы нам, пока мы живы, всегда светила Венера. Он бросил мимолетный, но многозначительный взгляд на Дусю - Улыбалась фортуна... Чтобы жизнь наша играла, как это шампанское.
      - Да, суть у вас здорово расходится с предисловием, - заметила Инна
      - Пустое. Главное, чтобы в жизни планы не расходились с делами.
      Он выпил и принялся ухаживать за женщинами. Но к Инне он обращался лишь для видимости. Все его внимание было приковано к Дусе. Она, понимая это, трепетала под его взглядом. Да, Винницкий был ей не безразличен. Теперь я убедился окончательно. Кажется, заметила это и Инна. Лишь Геннадий ничего не замечал. Он был уверен в своей Дусе.
      - Нам пора, - сказал я, поднимаясь из-за стола.
      - Мы вас проводим, - вызвался Винницкий.
      - Нет, нет, - категорически запротестовала Инна. - Дайте нам возможность побыть с мужьями одним.
      Винницкий снова театрально приложил к груди руку:
      - Извините.
      Уезжал я с каким-то неприятным осадком на сердце. И мысли мои были не о нас с Инной. Впервые я был спокоен за свою жену и не спокоен за Дусю, эту деревенскую женщину, которая любит намертво.
      Глава пятая.
      Шар-шпион
      Как быстро бежит время! Вот и еще год остался позади. В жизни моей никаких изменений не произошло, если не считать, что я досконально изучил и освоил новый самолет, стал летчиком второго класса и допущен к боевому дежурству. "Дельфин" по-прежнему нередко появляется у нашей границы, и мы вылетаем ему наперерез. Но границу он больше не нарушает. Наши летчики ведут себя с ним осторожно, помня случай с Лаптевым.
      Юрка изредка пишет. Учится в юридическом институте и с тоскою вспоминает о полетах, о Дальнем Востоке.
      Геннадий теперь командир звена, и я у него в подчинении. Он стал еще серьезнее и будто постарел на десять лет: всегда озабочен чем-то, внимателен и вездесущ. Он первым узнает, кто из солдат был в самовольной отлучке, кто имел замечание в увольнении, кто из молодых летчиков допустил в воздухе ошибку... Дятлов на него не нарадуется, но кое-кому из старых летчиков такое усердие не по душе, и они острят по этому поводу. Геннадий не обращает на это внимания. Почти все свободное время он пропадает на службе - либо в казарме среди солдат, либо в библиотеке за учебниками. На полеты приходит первым и уходит последним...
      Мы с Геннадием лежим рядом на койках в дежурном домике. На нас летное обмундирование и противоперегрузочные костюмы. Напротив домика в полной боевой готовности стоят наши "ласточки". На стене перед нами висит динамик. В нем слышатся слабые шорохи, изредка откуда-то издалека доносятся короткие доклады и команды. Где-то идут полеты. Стоит только услышать нам "Двадцатый и двадцать первый - воздух!", как мы пулей вылетим из домика и в считанные секунды поднимемся в небо. Но такие команды бывают не всегда. Сегодня вряд ли нас побеспокоят: день на исходе, через два часа придет смена.
      Я поглядываю на Геннадия и думаю о нем. В последнее время с ним творится что-то неладное: ходит задумчивый и хмурый, сильно похудел, под глазами появились темные круги. Не помогла и недавняя поездка в Сочи. На этот раз он ездил с Дусей, у нее тоже ни с того ни с сего разболелись поясница и ноги. Сейчас Дуся чувствует себя хорошо. Про нее и про Игоря Винницкого в гарнизоне ходят нехорошие слухи, но, скорее всего, это сплетни. Возможно, кто-то, как и я, заметил, что Дуся при встречах с Винницким смущается, а может быть, он когда-то проводил ее домой после репетиции, их увидели, вот и пошло... Как бы там ни было, Дуся теперь в самодеятельности не участвует, и Геннадий с нею почти нигде не показывается.
      Дружба наша с Геннадием тоже начала затухать. Правда, на службе мы говорим по-приятельски, но в гости друг к другу не ходим. То ли он считает, что командиру не следует быть с подчиненными запанибрата, то ли тому причиной Дуся, которая почему-то стала избегать Инну.
      Как-то я спросил у Инны, в чем дело. Она испытующе посмотрела на меня, подумала, а потом ответила загадкой:
      - Людей сближают общие интересы и взгляды на жизнь. Видимо, так лучше для Дуси - не встречаться, особенно теперь...
      Она чего-то недоговаривала, а я допытываться не стал: если не хочет говорить, зачем принуждать ее?
      К дежурному домику подъехала легковая автомашина. Мы встали. Вошел полковник Щипков. Геннадий отдал ему рапорт. Щипков поздоровался и посмотрел на часы.