Люба показала форточку, через которую утащили японский «Националь». Окно выходило во двор с детской песочной площадкой посередине. Со стороны площадки его плотно загораживал черемуховый куст. Ржавый запорчик форточки оказался чисто символическим, но зато сама форточка была основательно прибита гвоздями к оконной раме.
— Это после кражи Лева заколотил, — сказала Люба.
Голубев посмотрел на Бирюкова:
— Ну, что, Игнатьич, пойду беседовать с народом?..
— Иди.
Когда Слава вышел, Люба села на кровать и робко предложила Бирюкову единственный стул. Стараясь не раздавить старый стул, Антон осторожно присел на краешек и, встретившись взглядом с Любой, спросил:
— Значит, Лев Борисович собирался в столицу?..
— Да, он хотел там попасть на прием к известному профессору, который успешно лечит энцефалит.
— У него была какая-то договоренность?
— Нет, просто лечащий врач посоветовал.
— Каким же образом он рассчитывал встретиться с тем профессором?
— Не знаю. Видимо, через знакомых. В Москве у Левы есть друг, который помогал добывать разные штуковины для ремонта. В новосибирских магазинах сильно не разживешься радиодеталями.
— И часто брат встречался с тем другом?
— Нет. Леве тяжело было по состоянию здоровья из дома отлучаться. Поэтому он отсылал другу деньги, а тот слал почтовые посылки.
— Деньги у брата не переводились?
— У него есть сберкнижка. И наличные всегда при себе были. Рублей по триста и больше.
— А в этот раз, когда ушел из дома, он не взял с собой кругленькую сумму?
— Нет. Пятьсот тридцать рублей для поездки в Москву в столе лежат… — Люба выдвинула ящик стола, достала оттуда пачку десятирублевых купюр и показала Антону. — Вот они… Других денег у Левы не было. Он говорил, ему и этих за глаза хватит.
— Сберкнижка на месте? — спросил Антон.
— Да, конечно.
Люба стала выкладывать на стол содержимое ящика. Чего там только не было; магнитофонные кассеты, радиолампы, конденсаторы, разноцветные сопротивления с короткими медными проводками, электрические батарейки и еще много всякой всячины, о назначении которой Бирюков не имел представления. Осторожно разложив все это богатство по столу, Люба достала из глубины ящика потрепанную общую тетрадь с черными ледериновыми корочками, толстую пачку писем в надорванных конвертах и, наконец, сберегательную книжку. Заглянув в нее, сразу подала Бирюкову:
— Вот Левины сбережения. Всего полторы тысячи.
Бирюков полистал сберкнижку. Она велась около двух лет. Вклады были систематические, но небольшие, в основном по сорок — шестьдесят рублей в месяц. Люба тем временем стала перебирать письма и раскладывать их по столу. Краем глаза Антон видел, что адресованы они Зуеву Льву Борисовичу на новосибирский адрес. Два письма пришли уже сюда, в райцентр, на улицу Озерную. В обратных адресах фигурировали Москва, Рига, Одесса, Владивосток и даже Петропавловск-Камчатский. На одном из конвертов жирно чернела отпечатанная на пишущей машинке короткая строчка: «ул. Озерная, No 7, кв. 13». И все. Видимо, это заинтересовало Любу. Она вытащила из конверта сложенную вдвое половинку тетрадного листка в клеточку, нахмурившись, прочитала и дрогнувшей рукой молча протянула Антону.
«Левчик, ты начинаешь меня раздражать. Занимайся своим ремонтным бизнесом и прекрати писательство. Не забывай, что мы в разных весовых категориях. Если сойдемся, от тебя мокрое пятно останется. И скажи карикатуристке, чтобы прикусила язык. Иначе я сделаю из вас неузнаваемые карикатуры», — прочитал Антон машинописный текст.
— Это же неприкрытая угроза… — тихо проговорила Люба.
Бирюков внимательно оглядел конверт. Никаких знаков почтовой пересылки на конверте, разумеется, не было, а короткая адресная строчка наводила на мысль, что «ультиматум» вручен Зуеву через посредника, приезжавшего в райцентр.
— Брат не говорил вам об этой угрозе? — спросил Антон.
— Ни слова.
— Каким «писательством» он занимался?
Люба задумалась:
— По-моему, это переписывание магнитофонных записей. За деньги, ручаюсь, Лева никогда никому ничего не писал. Он даже возмущался теми, кто на этом деле греет руки.
— Конкретного случая не помните?
— Конкретного… Ну, например, после оформления на пенсию Лева устроился оператором студии звукозаписи. Вскоре он уволился. Я тогда жила у него, сдавала экзамены на заочное отделение. И вот, брат пришел домой очень расстроенный. Спрашиваю: «С начальством не поладил?» Он усмехнулся: «При чем начальство… Думал, там люди работают, оказалось, мафиози собственные карманы набивают». — «Ну, и чего ты скис? Напиши об этом куда следует». Лева махнул рукой: «Ага! Попробуй, напиши… Они, как муху, раздавят».
— И все-таки не написал он?..
— Вряд ли. После того разговора Лева о студии ни разу не вспоминал.
— И никаких дел с этой студией не имел?
Люба вновь задумалась:
— Две недели назад брат приезжал ко мне в общежитие с двухкассетником «Шарпом». Есть такой японский магнитофон. Весь вечер переписывал на нем какие-то ритмы. Потом за этим магнитофоном забежал высокий симпатичный парень в коричневом кожаном пиджаке. Мишей его зовут, фамилии не знаю. Лева говорил, Миша — единственный порядочный человек в студии.
— Сколько лет примерно тому Мише?
— Ну, он постарше Левы… Наверное, где-то около тридцати, но выглядит… В общем, как парень. — Люба смутилась и сразу предложила: — Давайте посмотрим другие письма.
Каждый раз, когда Бирюкову приходилось сталкиваться с личной перепиской незнакомых людей, он чувствовал себя неловко, будто подглядывает в замочную скважину. Хотелось в таких случаях побыстрее перелистать написанное, однако служебный долг, напротив, обязывал не только читать внимательно, но и анализировать содержание, выискивая смысловые тонкости, заключающиеся, как говорится, между строк.
Все письма, адресованные Зуеву, были от любителей музыки. Одни благодарили его за отличный ремонт «Сони»; другие просили совета, стоит ли покупать с рук подержанный «Акай»; третьи спрашивали, нельзя ли чего сделать, чтобы приемник «Шарп-777» ловил радиостанции Европы так же надежно, как ловит азиатские страны. В нескольких письмах содержались благодарности за прекрасные магнитофонные записи. Одно из таких писем заинтересовало Бирюкова. Адресовалось оно некому Ярославцеву Анатолию Ефимовичу, проживающему в Новосибирске по улице Иркутской.
«Здравствуй, дорогой дядя, Анатолий Ефимович! Бандероль твою получил. Записи — люкс! Теперь у меня полностью русский репертуар незабвенной Анны Герман с чистейшим звучанием. Сосед твой — Мастер с большой буквы. Уплати ему, сколько запросит, и телеграфируй мне сумму. Деньги пришлю немедленно. А если он согласится сделать мне с таким же чистым звуком пару кассет Софии Ротару (хотя бы последние песни), то не посчитаюсь ни с какими деньгами. Качество того заслуживает!.. Ты предлагаешь вернуть на студию записи, сделанные халтурщиками. Это длинная песня, и овчинка выделки не стоит. Теперь у меня прекрасный двухкассетник. Недавно купил в Токио. Увлекся я этим делом, как мальчишка. Других увлечений нет. По-прежнему ловлю рыбку, большую и малую. Сейчас ремонтируюсь во Владивостоке. Пробуду здесь полмесяца. Затем уйду в Атлантику за сельдью. По возвращении — полугодовой отпуск. В первую очередь залечу к тебе. Соскучился — жуть! Как себя чувствуешь, старый мушкетер? Не укатали Сивку крутые горки?.. Держись, гвардеец! На таких, как ты, опирается матушка-Русь. Здоровья тебе и успехов, мой двужильный богатырь! Крепко обнимаю и троекратно целую. Безмерно любящий тебя — морской скиталец Сережка».
Ниже размашистой подписи было приписано:
«Одновременно с твоей бандеролью получил пакет от Жени Дремезова. Прислал прожект с „научными“ обоснованиями и чертежами изобретенного им метода лечения алкоголиков. Предлагает желающим морякам ехать к нему и гарантирует стопроцентное выздоровление. В Новосибирске, пишет, медицинские бюрократы не дают ходу новому методу. Ох, насмешил меня Женя „своим изобретением“! Видно, основательно у мужика мозги помутились. Грустно. Славный ведь был парень. Страшно подумать, сколько талантливого люду погублено „зеленым змием“! Спохватиться бы нам лет на 20 раньше…»
В левом верхнем углу письма, похоже, старческим почерком была начертана наискосок шутливая резолюция: «тов. Зуеву — для сведения и принятия мер по обеспечению капитана дальнего плавания С. П. Ярославцева добрыми песнями С. Ротару. Старперпенс А. Ярославцев».
Люба, прочитав письмо после Антона, сказала:
— Анатолий Ефимович — персональный пенсионер, бывший сосед Левы по новосибирской квартире. Ему, наверное, уже под восемьдесят. Высокий интересный дед. Женька Дремезов тоже из бывших соседей. Спившийся алкоголик, я уже говорила. Кстати, здесь и от него письмо есть…
Она быстро перебрала конверты и один из них подала Бирюкову. Антон внимательно стал читать:
«Здорово, Лева! Ты чего, корефан, проходишь не заходишь? Я теперь работаю то строителем, то слесарем, то просто так — на подхвате. Все это называется „ремонтные работы“. Тощища страшная. Где-то прочитал, что чем выше интеллектуальный потенциал, тем тяжелее выполнять примитивную работу. Действительно, столько замыслов в голове. Стучатся не совсем ординарные мысли, а приходится замешивать раствор, носить его или работать со стекловатой, что вдвойне противно. Совесть, чувство собственного достоинства не позволяют мне прятаться за спины товарищей по труду. Берусь первый и за самую тяжелую операцию. А мои „коллеги“ по лопате этими комплексами не страдают. Они прекрасно освоили формулу: будь не так в деле, как при деле. Посмотришь: стоит и держит шланг, из которого течет вода в бочку, хотя его можно вполне положить. Находят повод, чтобы отлучиться. И это те, кто способен только на физическую работу! Противно, что приходится кувыркаться за кусок, словно медведю на манеже. Виноват, конечно, сам: „лето красное пропел…“ Что-то я разнюнился перед тобой. Настроение такое. Но в целом все не так уж хреново. Сейчас ушли в смену — работаем по скользящему графику. Днем могу что-то делать для себя по мелочи. Слава богу или черту, я не пью вот уже, как ты знаешь, полтора года. И чем дальше, тем безумнее мне кажется начать. Отвращение к спиртному — и моральное, и физическое. Раньше, когда после лечения не пил, хотел, но держался. Сейчас — иное. Все-таки мой метод — всем методам метод! Одумайся, Лева, сообрази мне музыкальное сопровождение. Прославимся на весь мир! Без шуток… Недавно в аптеке встретил „Грубияночку“. Побормотали. Не вяжись с ней! По-моему, она наркоманит, зараза. Будешь в Новосибирске, обязательно заходи. Я жду от тебя положительного ответа, как соловей лета. Жму лапу! Кирюха Женька».
Бирюков дал прочитать письмо Любе. Когда она прочла, спросил:
— Какие у Дремезова могут быть дела «по мелочи»?
— Кто его знает.
— А что за «Грубияночка» в письме упоминается?
— Дашка Каретникова, с Левой в ГПТУ училась.
— Наркоманка?
— Нет вроде бы, но… довольно странная. Никогда не угадаешь, какой трюк выкинет.
— Какие дела связывали с ней Льва Борисовича?
— У них сложная история… — Люба опустила глаза и вдруг будто спохватилась: — Минуточку, сейчас покажу эту красавицу…
Она взяла со стола общую тетрадь, быстро полистала ее и подала Бирюкову небольшую фотографию. На цветном снимке молодая миловидная блондиночка с распущенными по плечам густыми волосами, словно рекламируя пышную грудь, едва прикрытую низко расстегнутым нежно-розовым батником, с томными голубыми глазами смотрела прямо в объектив. На обратной стороне снимка кокетливым почерком было написано с каким-то намеком: «Вам отдавая свой портрет, вас о любви я не молю…»
— Хороша самореклама? — с брезгливой усмешкой спросила Люба.
Бирюков улыбнулся:
— Что это она так?..
— Спросите дурочку. Вообще-то Дашка неглупая, но всегда прямо из кожи лезет, чтобы выделиться. Если что-то задумает, своего всегда добьется. Вот, Лева около года за японским магнитофоном охотился, она — в неделю провернула… — Люба опять полистала тетрадь и подала Антону распечатанный почтовый конверт. — Пожалуйста, приглашение явиться за покупкой…
Письмо, адресованное в райцентр Зуеву, было без обратного адреса. Бирюков внимательно посмотрел на новосибирский штемпель с неразборчивым числом отправления и достал из конверта картинку с обнаженной женской ногой, отрезанную от упаковки импортных колготок. На чистой стороне была короткая записка почти чертежными буквами: «Левчик! Нашла милого дядечку. Если не передумал иметь японский однокассетник, срочно вези 600 р.».
— Значит, «Националь» помогла купить Каретникова? — спросил Антон.
— Наверное. Лева мне об этом ничего не говорил. Это я нашла в столе, когда запасной ключ от квартиры искала.
— Где Каретникова живет?
— По-моему, где-то в Железнодорожном районе Новосибирска.
Бирюков взглядом указал на общую тетрадь:
— Там нет ее адреса?
— Нет, Лева сюда только свои стихи записывал.
— Можно посмотреть?
— Пожалуйста, смотрите.
Антон, перелистывая страницы, стал читать рифмованные строчки. Почти все стихотворения Зуева были о любви. В общем-то, как говорят, складные, но откровенно подражательные. Бегло долистав до конца, Бирюков отложил тетрадь и еще раз прочитал отпечатанный на машинке «Ультиматум».
— «Карикатуристка» не Каретникова? — спросил он Любу.
— Не знаю, — тихо ответила Люба. — В общем. расскажу вам всю запутанную историю Левы с Дашкой… Когда учились в ГПТУ, у них любовь была. Брат прямо жить не мог без Дашки, ну и она… глазки ему строила. Когда бабушка наша умерла и Лева квартиру на себя оформил, даже свадьба намечалась. Но тут Леву энцефалитный клещ укусил. С ней же, с Дашкой, ездил в лес — и там… Дашка вроде бы сильно переживала, каждый день в больницу к Леве бегала. А как только его выписали, она вильнула хвостом и за какого-то старика замуж выскочила. Лева чуть с ума не сошел. пытался Дашку образумить. У них какой-то скандал был. Леву в милицию вызывали, даже под суд отдать грозились. Подробностей я не знаю, но когда старик Дашкин умер, все затихло. И преподобная Дашенька опять к Леве зачастила. А у нее бессчетное количество поклонников. Может, они и… убили Леву?..
— Все может быть. Брат ничего на эту тему не рассказывал?
— Лева очень замкнутым был. Я старалась к нему в душу не лезть. Сердцем чувствовала, что Леве и без моих расспросов тошно. А тут еще у самой неприятности начались…
— Какие?
— Парни повадились в общежитие звонить. Почти каждый день приглашают к телефону и загадочными намеками встречу назначают, сальности всякие плетут.
— Не угрожают?
— Нет, просто хамят, подонки, и все.
— С Каретниковой не разговаривали насчет Левы?
— С Дашкой бесполезно говорить. Она из воды сухая выйдет. Как-то встретились, спрашиваю: «Зачем ты над Левой издеваешься? Чего за нос его водишь?» Дашка напрямую, будто в порядке вещей: «Не могу же за инвалида замуж выходить. Так хромает, что стыдно рядом идти». — «А со стариком не стыдилась?» — «Старик коньки отбросил и квартиру в центре города мне оставил. Вот если Левчик поправится, перестанет хроматъ, мы с ним свадебный пир на весь мир устроим». Высказала я от всего сердца, кто она есть на самом деле, на том и расстались. Каждая при своем мнении…
— В какой обуви брат ушел из дома? — внезапно спросил Бирюков.
— В белых кроссовках «Адидас» — Дашка недавно ему подарила на день рождения, — Люба недоуменно глянула на Антона. — А что?..
— Разули его.
— Ой… В морге я даже не заметила этого. Следователь что-то спрашивал насчет обуви, а я, как чумная, только головой крутила…
Бирюков взял со стола фотографию Каретниковой. Рассматривая ее, сказал:
— Придется забрать у вас некоторые письма и портрет этой красавицы. Кстати, она не уроженка Новосибирска?
— Нет, из Ордынского района в ГПТУ приехала.
— А ваши родители где живут?
На глазах Любы в который уже раз навернулись слезы:
— В пригородном совхозе жили. Позапрошлой зимой рано закрыли печную трубу и угорели. Теперь я одна осталась. Не представляю, как Леву похоронить…
— Завтра утром к вам придет участковый инспектор милиции. Поможет организовать похороны.
— Спасибо, — еле слышно проговорила Люба и уткнулась лицом в ладони.
Глава V
Сбор информации о Зуеве Слава Голубев начал с опроса жильцов соседних квартир, однако ничего от них не узнал. Все удивленно пожимали плечами и отговаривались, что почти не знают недавно подселившегося соседа. От бесплодных разговоров оптимизм Голубева несколько увял. Чтобы собраться с мыслями, Слава вышел во двор и сел на скамейку у песочной площадки.
Во дворе мальчишки гоняли большой полосатый мяч. Под ногами у них путался крепенький розовощекий малыш. Изо всех силенок он пытался завладеть мячом, но опережали более взрослые. Основательно запарившись, мальчик подолом рубахи обтер вспотевшее лицо, устало подошел к Голубеву и отчетливо, чуть не по слогам, проговорил:
— Здравствуйте.
Голубев улыбчиво подмигнул:
— Здравствуй, будущий Пеле.
— Меня Димой зовут.
— Извини, пожалуйста, — Слава, подхватив мальчика под мышки, усадил рядом с собой на скамейку. — Как живешь, Дима?
— Хорошо живу, — малыш показал растопыренные пальцы на одной руке и мизинец — на другой. — Мне скоро вот сколько лет будет, полных шесть.
— Ну, молодец! В детский садик ходишь?
— Садик ремонтировают. К нам мамина бабушка из деревни приехала. Говорит, до зимы меня будет каравулить. У меня еще бабушка есть. Только бабе Маше некогда со мной водиться. Она пенсию зарабатывает. А мамина баба Феня давно заработала…
— Ух, какой ты богатый бабушками! Во дворе играешь?
— Да, — малыш показал на песочную площадку, — Вот здесь крепости строю.
Слава повернулся к черемуховому кусту, загораживающему окно Зуева:
— Дим, кто живет в квартире вон за тем деревом?
— Это дерево чуромухой называется, — с трудом выговорил Дима. — Бабушка говорит, на чуромуху нельзя лазить. Упасть можно, и тогда горб на спине вырастет.
— Верно, — поддерживая разговор, сказал Голубев. — Так кто же живет за черемухой, не знаешь?
— Знаю. Хромой музыкант там живет. У него в комнате много-много музыки.
— Ты был у музыканта в гостях?
— Нет, он меня в гости не звал. Мальчишки через окно видели. А я не видел. Бабушка говорит, нельзя в чужие окна заглядывать.
— Почему же мальчишки заглядывали?
— Они большие. Их бабушки уже не каравулят.
— А они из комнаты через окно ничего не вытаскивали?
— Нет, только музыку посмотрели.
— А кто из вашего двора еще любит музыку?
Дима ладонью потер нос:
— Дядя Федя на гармошке играет. Когда с получки надерется, громко поет, как он на почте служил ямщиком.
— Выпивает дядя Федя?
— Не знаю. Это бабушка, как услышит песню, говорит: «Опять Федька с получки надрался».
«Музыкальный» вопрос оказался малышу не по зубам. Слава хотел было попросить Диму, чтобы тот познакомил со своей бабушкой, которая «каравулит» его во дворе и наверняка знает о мальчишках, заглядывавших в окно к хромому музыканту. Но в это время к скамейке подошла энергичная старушка в длинной, будто с чужого плеча, вязаной кофте. Окинув Голубева пристальным взглядом, она строго спросила:
— Почему, гражданин, с ребенком заигрываешь? Умыкнуть хочешь?..
Голубев засмеялся:
— Соображаю, кому бы такого джигита под контроль сплавить.
— Ты мне зубы не заговаривай!
— Честное слово, не ворую. — Слава достал из нагрудного кармана рубашки служебное удостоверение. — Я в милиции, бабуся, работаю. Сам воров ищу.
Старушка, прищурясь, заглянула в развернутые корочки. Будто читая по слогам, шевельнула губами и подобрела:
— Это другой табак, а то — джигит… Тут такие джигиты мельтешат, того и гляди, чего-нибудь стибрят. Да и люди теперь всякое говорят…
— Не слушайте пустые разговоры.
— Здоров живешь! Как не слушать? Из пустого не придумают. Видать, что-то было на самом деле, коль говорят. Сам-то чего, прошлогодний снег здесь ищешь?
— Из тринадцатой квартиры через форточку магнитофон утащили.
— О, батюшки! У хромого музыканта?
— У него.
— Когда?
— Четыре дня назад, пятнадцатого числа.
— Это, стало быть… В понедельник?..
— Так, выходит.
— Жалко инвалида. Очень приветливый, ласковый паренек. — Старушка вдруг подняла со скамейки любопытно притихшего внука и поставила его на землю. — Топай, Димочка, домой. Мама оладушков испекла, тебя поджидает.
Мальчик с неохотой, но беспрекословно пошел к подъезду.
— Хороший малыш, послушный, — глядя ему вслед, сказал Голубев.
Старушка присела на скамейку. Чуть помолчав, вздохнула:
— В таком возрасте все хорошие да послушные, а подрастут — закусывают удила.
— Вас как зовут, бабуся?
— Федосьей Андреевной. — Старушка опять вздохнула. — Своровали, говоришь, у инвалида музыку?
— Своровали.
— Вот несчастье… Это, так и знай, кто-то из подрастающего молодняка набедокурил. Помешались ныне молодые на музыке. Вот, к примеру, возьми мою внучку Татьяну, старшую Димину сестру В восьмом классе учится. Считай, невеста. А прибегает из школы и… загудело все в квартире. Такую оглушительную музыку заводит, хоть из дому убегай. На прошлой неделе подарила ей ко дню рождения десятирублевку. Купи, мол, сама себе подарок. И что, думаешь, купила?.. — Старушка протянула сморщенную ладонь. — Вот такую, меньше моей ладошки, фитюльку с музыкой. «Пленка» — называется. А на той пленке: то ли черти горох молотят, то ли ведьмы с подвывом горшки об пол бьют. Покачала я головой: «Эх, Татьяна, не жаль тебе было спалить десятку за такое дерьмо?» Она от удивления глаза таращит: «Ты что, бабуленька?! Это настоящий американский рок!» Вот и поговори с ней…
— Где Татьяна купила эту музыку? — заинтересовался Слава.
— В магазине, должно быть.
— В магазинах такое не продают.
— Ну, видать, жулик какой-то Татьяну облапошил.
— Федосья Андреевна, — спросил Голубев, — подростки часто в окно к хромому музыканту заглядывают?
— Почти каждый день пялются. Музыкант сам с ними заигрывает.
— Из вашего двора мальчишки?
— Нашенские.
— А чужие здесь бывают?
Старушка задумалась:
— В понедельник… или во вторник, не могу точно вспомнить, два посторонних стригунка, лет по двенадцати, на черемуху за ягодой хотели взобраться. Я прикрикнула, чтоб сучья не обломали. Их как ветром со двора выдуло.
— Не они ли в форточку залезли?
— Кто их знает. Шустрые были мальчуганы. Один конопатый, как сорочье яйцо, у другого личико чистенькое.
— Одеты как?
— Оба в школьной форме.
— Волосы какие?
— Конопатый — светленький, другой — чернявый. Подстрижены коротко. Видать, перед началом школьного года в парикмахерской были.
— Вы в какое время обычно во дворе находитесь?
— Считай, целыми днями тут вот сижу. Только после обеда, когда Дима на часик засыпает, отсутствую… — Старушка вдруг придвинулась к Голубеву и понизила голос: — Слушай-ка, а ведь в понедельник утром появлялся в нашем дворе подозрительный мужчина. Годов ему этак… возле сорока. Роста приличного, белесый и круглолицый. Одет хорошо. Белые наутюженные штаны; рубаха, видать, заграничная — с разными картинками вдоль и поперек; на макушке расписная тюбетейка. Другими словами, если по одежке судить, человек интеллигентный. Но руки рабочие. И улыбка нехорошая, от уха до уха. А во рту, поверь моему слову, сплошь золотые зубы…
— Что этот мужчина здесь делал? — быстро спросил Голубев.
— Музыканта хотел дождаться, но тот поздним вечером домой заявился.
— Долго ждал?
— Во двор он зашел около десяти. Аккурат я с Димой из квартиры вышла. С полчаса посидел со мной на этой вот лавочке. Потом где-то по райцентру часа два мотался. Вернулся уже после обеда. Еще минут двадцать о разных пустяках со мной поговорил. Признаться, я без охоты с ним разговаривала и прямо высказала, мол, чего-то ты, гражданин, не вызываешь у меня доверия. Он не обиделся. «Тебе, — говорит, — мать, прокурором надо работать. Но в данный момент подозрения твои ошибочны». — «А какая нужда приспичила к хромому музыканту?» — спросила. «Дружки мы с ним. Хочу подработку дать». После этих слов закурил папиросу и быстренько испарился. Вечером, когда музыкант домой прибыл, рассказала ему о «дружке». Тот удивился: «Нет у меня, бабушка, такого друга, с золотыми зубами».
— Не испугался?
— А чего пугаться? Только плечами передернул.
— Как он вообще, музыкант?..
— Безотказный, услужливый паренек. По ремонту музыки большой спец. Соседи распознали, ну и зачастили к нему с просьбами насчет неисправных телеков да прочего радио. Наше бытовое обслуживание без радости встречает клиентов. Придешь в бытовку, а там то нахамят, то запчастей нету, то очередь такую создадут, что и до морковкиного заговенья не дождешься починки. А музыкант придет в дом, покумекает возле неисправного телека, смотришь, тот разом и заиграл как новенький… — Старушка помолчала. — И, главное, вроде из чистого интереса неисправности устраняет, денег за починку с соседей не берет. Только материалы просит оплачивать. Ну это и понятно: не станет же мастер из собственного кармана еще и запчасти доставать. Скажи, не так?..
— Так, — согласился Слава.
Разговор со старушкой вдохновил Голубева. Он почувствовал внутренний подъем еще и оттого, что инвалид Зуев был, кажется, порядочным человеком. Вообще-то Слава не делил потерпевших на положительных и отрицательных, но порядочных людей, когда волею случая или злого умысла на них обрушивалось несчастье, жалел больше. Поэтому при раскрытии преступлений, где пострадали невинные люди, Голубев работал вдохновеннее и напористее.
Взяв мысленно на заметку «золотозубого в тюбетейке», как про себя окрестил Слава мужчину, показавшегося Федосье Андреевне подозрительным, он поинтересовался у старушки, в какое время прибыл Зуев домой в понедельник вечером.
— Сразу после ужина со стороны железнодорожного вокзала пришел. Налегке, без багажа, — ответила Федосья Андреевна.
— Бывало, и с багажом появлялся?
— Иногда подкатывает к подъезду на такси. То какие-то коробки привозит, то, видала, телевизор как-то выгружал.
— А клиенты к нему на машинах не приезжают?
— Теперь машин развелось, не сразу поймешь, кто к кому едет.
— Когда вы последний раз видели музыканта?
Старушка, будто считая, принялась загибать пальцы:
— После ужина во вторник Дима тут в песочке копался, а я на лавочке так же сидела. Аккурат в это время музыкант и появился с красивенькой барышней Поздоровался со мной. Я пошутила: «Никак невесту подхватил?» Он сконфузился: «Сестренку, бабушка, на вокзале встретил. Из Новосибирска приехала». Вот и все.
— Больше не видели?
— Нет. Барышню ту сегодня видала. С нашим участковым милиционером куда-то из дому уходила.
— Другие «сестренки» здесь не надоедают?.. — опять намекнул Слава.
— Ни-ни! В этом отношении очень скромный паренек.
С улицы во двор вошла высокая девушка в модной курточке и белых «бананах». Увидев ее, старушка доверительно шепнула Голубеву:
— Глянь, моя Татьяна тут как тут. Во, в какую лосиху вымахала…
— Надо бы узнать, у кого она пленку с американским роком купила, — быстро сказал Слава.
— Сейчас узнаем. Татьяна!.. — окликнула девушку Федосья Андреевна.
— Что, бабуленька?
— Ходи-ка, милка, сюда…
Девушка неторопливо подошла к скамейке. Скосив ироничный взгляд, поздоровалась с Голубевым. Старушка снизу вверх посмотрела на нее:
— Скажи, милая, где продают американскую музыку, которой ты мне всю голову заглушила?
— В магазине.
— В каком?
— Где радиотовары.
— Не винти! В советских магазинах таким безобразием не торгуют, — старушка кивком указала на Голубева. — Между прочим, этот гражданин из милиции.
— Бабулька!.. — Девушка, наигранно испугавшись, расширила чуть подкрашенные глаза. — Нельзя пугать детей милицией. Это запрещено. Наша милиция — лучшая в мире.
Татьяна оказалась не из робкого десятка и с юмором. Разговорившись с ней, Слава узнал, что японскую кассету для портативного магнитофона она действительно купила за девять рублей в районном магазине радиотоваров, а музыку записал на пленку Лева Зуев бесплатно.
Беседу с Федосьей Андреевной Голубев закончил в сумерках. Когда он зашел в квартиру Зуева, чтобы выяснить, не знает ли Люба золотозубого человека в тюбетейке, Бирюков уже собрался уходить. Они остановились в небольшой прихожей, тускло освещенной настенным светильником. По словам Любы, среди знакомых брата не было мужчин с золотыми зубами, и тем более никто из них не носил редкую для Сибири тюбетейку.
На этом Бирюков и Голубев расстались с Любой. Перед тем как разойтись по домам, обменялись информацией.
— Игнатьич, почему Зуев написал заявление о краже магнитофона, а в милицию не передал?.. — спросил Слава. — Тебе не кажется, что он из страха придержал свою бумагу?
— Может, из страха, а может, просто не успел, — ответил Антон и показал цветную фотографию Каретниковой: — Не встречал эту красавицу?
— Нет, — внимательно посмотрев на снимок, сказал Голубев.
— Ты вот что… Завтра утром пригласи участкового Дубкова и вместе с Владимиром Евгеньевичем помогите Любе Зуевой организовать похороны брата.
— Игнатьич, я в похоронных делах — профан. Там ритуалы…
— Без ритуалов, Слава, по-человечески. Кстати, приглядись, кто приедет проститься с Зуевым.
— Сейчас меня больше интересует, кто увез Зуева из дома, — сделав ударение на слово «кто», со вздохом проговорил Голубев.
— Надо искать его связи. Без них ничего не сделать.
Глава VI
Утреннее оперативное совещание у начальника районного отдела внутренних дел подполковника Гладышева, как обычно, началось с доклада дежурного. За прошедшую ночь происшествий в районе не случилось, поэтому доклад носил чисто формальный характер и занял не больше двух минут. По заведенному правилу, после дежурного Гладышев предоставил слово Бирюкову. Когда Антон подробно рассказал о деле Зуева, подполковник нахмурился: