Михаил Черненок
      ПРИ ЗАГАДОЧНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ
      
      1. УБИЙСТВО НА ПАСЕКЕ
      Такого заядлого грибника, как дед Лукьян Хлудневский, в Серебровке не знали со дня се основания. Несмотря на свои семьдесят с гаком, старик был еще так легок на ногу, что потягаться с ним мог не каждый из молодых. От колхозных дел Лукьяи отошел "по пенсионным годам", и поскольку мать-природа здоровьем его не обделила, с наступлением грибного сезона старик почти ежедневно неутомимо сновал с берестяным туесом по серебровским колкам. Тот сентябрьский день для Хлудневокого начался неудачно. Едва дед вытащил из-под лавки туес, обычно спокойная бабка Агата заворчала: - Угомонился бы ты, суета, с этими грибами! Девать-то их уже некуда... - В сельпо сдадим, - бодро ответил Лукьян, - На прошлой неделе Степка Екашев с сыном полста рублей отхватили за малосольные груздочки. - То Екашев! У Степана копейка меж пальцев не проскочит, не то что у тебя, простофили! Вчера-ить полнехонький туес по деревне задарма расфукал, а ныне опять навостряешься... - Не задарма - за спасибо. Зачем, старая, нам деньги? Пенсии хватает. Бабка Агата сердито принялась мыть в чугуне картошку. Опасаясь, как бы старуха и его не втравила в домашнюю работу, дед Лукьяк тихонько юркнул за дверь, позабыв второпях бутылку воды, которую всегда брал с собой. День, будто назло, выдался безветренным и жарким, словно в разгаре лета. Когда солнце подобралось к зениту, старик основательно запарился. Недалеко от Выселков, - так серебровцы называли заросший густой крапивой участок прежних крестьянских отрубов, - дед Лукьян свернул на знакомую тропку и зашагал к студеному роднику. До желанной воды оставалось рукой подать, по деду вдруг вспомнилось, что у родника обосновался цыганский табор, подрядившийся слесарничать в колхозе. Хлудиевский терпеть не мог навязчивых цыган. Досадливо крякнув, старик остановился, поцарапал сивую бороду и задал кругаля к колхозной пасеке. Возможная встреча с пасечником Гринькой Репьевым, прозванным в Серебровке Баламутом, тоже не радовала деда, однако пасечник, хотя и баламут, был все-таки своим, однодеревеноким - не то, что бродячие цыгане. Сокращая путь, Хлудневский вошел в молоденький березовый колок и, поглядывая по сторонам - не попадется ли где попутно груздочек, неожиданно увидел роящихся над ворохом прошлогоднего сушняка пчел. Это удивило. "Х-хэ, дурехи! Нашли, лентяйки, медовое место", - усмехнулся дед Лукьян. Из любопытства старик подошел к сушняку. Осторожно, чтобы не жиганула шальная пчела, стал растаскивать хворостины. Под ними оказалась пятидесятилитровая алюминиевая фляга, измазанная у крышки янтарными потеками свежего меда. "Мать моя, мачеха! Не иначе Гринька припрятал, чтоб уворовать", встревоженно подумал Хлудневский и, отмахиваясь от пчел, торопливо уложил хворост на место. После этого старику совсем расхотелось появляться на пасеке. "Глаза бы мои тебя не видали, баламута", - возмутился дед. Но до Серебровки предстояло топать добрых две версты, а пасека - вот она, за колком сразу. Пить хотелось - хоть помирай. И дед Лукьян все-таки решил зайти на пасеку - не узнает же Гринька, что его секрет с медовой флягой раскрыт. Над пасечной избушкой дрожало знойное марево. Безудержно стрекотали кузнечики. Словно соревнуясь с ними, одинокая пичуга раз за разом вопрошала: "Никиту видел, видел? Никиту видел, видел?" Рядом с избушкой, уткнувшись оглоблями в густую траву, стояла телега. За ней, раскинув босые ноги, навзничь лежал Репьев. Недалеко па зеленой траве желтели крупные куски медовых сотов и валялась опрокинутая глиняная миска. "Вот работничек царя небесного - в такую жарищу до потери сознания водки натрескался". - осуждающе подумал о Гриньке Хлудневский. Стараясь не потревожить пасечника, он поставил на землю туес с груздями и тихонько подошел к избушке, у которой, возле распахнутой настежь двери, на скамречке стояло ведро с водой. Вода была теплой, словно парное молоко, но дед Лукьяп прямо через край ведра пил ее жадными глотками, обливая сивую бороду. Утолив жажду, отдышался и вдруг почувствовал необъяснимую тревогу показалось, будто Гринька Репьев не дышит. Старик, крадучись, подошел к нему и остолбенел - горло пасечника было глубоко перерезано, а прорванная-на груди рубаха запеклась черным пятном крови. Хлудневокий никогда не отличался религиозностью, но тут чувствуя, как ноги словно приросли к земле, старательно начал креститься.
      2. ОСМОТР МЕСТА ПРОИСШЕСТВИЯ
      Оперативная машина милиции круто свернула с магистрального шоссе на старую проселочную дорогу и устремилась к серебровокой пасеке. Через несколько минут между березок замелькали разноцветные ульи. За ульями показалась черная от времени избушка-зимовник, возле которой, будто часовой на посту, замер низенький участковый инспектор милиции с капитанскими погонами на серой форменной рубашке. Тут же, сидя на ошкуренном бревне, хмуро курили два молодых парня в механизатороких спецовках и сутуло насупившийся рослый мужчина в черной морской фуражке с позеленевшим "крабом". Рядом с "моряком" сидел белобородый сумрачный старик. Едва только оперативная машина остановилась, участковый решительно направился к ней, словно хотел отдать рапорт по всем правилам устава. Однако мигом выскочивший из машины щуплый, будто подросток, оперуполномоченный уголовного розыска Слава Голубев опередил его: - Ну, что Кротов?.. - Убийство при загадочных обстоятельствах, Вячеслав Дмитриевич, участковый показал на труп. - Огнестрельное ранение в грудь. К тому же, видать, бритвой по горлу... Из машины тяжело вылез грузноватый районный прокурор с двумя звездами в петлицах. Протягивая участковому инспектору руку, проговорил: - Здравствуй, Михаил Федорович. Как же ты проморгал такое? - Здравия желаю, товарищ Белоносов, - поздоровался Кротов и стал объяснять: - Случай, полагаю, преднамеренный. Предупредить его было затруднительно, поскольку участок у меня, сами знаете, не малый, и на всей территории в летнюю пору наблюдается массовый наплыв горожан, которые... - Считаешь, это - дело рук приезжих? - перебил прокурор. - Непременно, товарищ Белоносов. За многолетнюю мою службу такого здесь не случалось. - Вот, а теперь случилось. Участковый развел руками - дескать, что поделаешь. Выбрались из машины и остальные участники следственно-оперативной группы: белобрысый молодой следователь прокуратуры Петр Лимакин; лысоватый, преждевременно располневший хирург районной больницы Борис Медников, выполняющий обязанности судебно-медицинского эксперта; всегда хмурый эксперт-криминалист Семенов и пожилой проводник служебно-розыскной собаки сержант Онищенко со своим подопечным Барсом. - Приступайте, - коротко сказал кинологу прокурор. Онищенко, ослабив поводок, что-то шепнул овчарке. Шерсть па загривке Барса вздыбилась. Пригнув морду к траве, дымчато-серый пес неуверенно потоптался перед входом в избушку и сунулся к трупу. В трех шагах от него нервно заводил носом, словно принюхиваясь к босым ногам пасечника, затем изо всей силы потянул кинолога к тревожно насторожившемуся старику. Старик испуганно повалился с бревна на спину. Сидевший рядом с ним мужчина в морской фуражке быстро вскочил на ноги, как будто приготовился схватить собаку за горло. - Товарищ Онищенко! - вскрикнул участковый. - Дед Лукьян Хлудневскпй обнаружил труп, а возле него - колхозный бригадир из Серебровки Витольд Михалыч Гвоздарев и ребята, приглашенные мною в качестве понятых. Кинолог натянул поводок, опять что-то шепнул Барсу. Тот мгновенно присел и чуть слышно заскулил. Поводив мордой, вернулся к избушке, покружил вокруг телеги и размашисто бросился к березовому колку, в сторону родника. Оперуполномоченный Голубев устремился следом. Ворвавшись в колок, Барс сунулся к сушняку, из-под которого виднелся белый бок фляги, повернул было назад, но, словно передумав, закружил на месте. Неожиданно он повеселел и потянул кинолога вдоль тропинки. Быстро миновал колок, прыжком перемахнул через прозрачный родничок и вместе с Онищенко выбежал на утоптанную поляну, где чернело широкое пепелище недавнего костра. Здесь суетливо сделал несколько восьмерок. И лег, виновато уставясь на своего хозяина. - Управился, лучший друг человека? - спросил запыхавшийся от бега Голубев. - Многие тут наследили, - попытался оправдать собаку Онищенко. Голубев медленно побрел по поляне. Кругом валялись обрывки газет, окурки, пустые папиросные и сигаретные пачки, консервные жестянки, несколько бутылок из-под виноградного сока. В трех местах торчали колышки от просторных палаток. Рядом с родником в зарослях крапивы чернели догнивающие толстые бревна, видимо, когда-то, очень давно, служившие фундаментом небольшого строения. Суглинок вокруг родника был густо затоптан босыми ребячьими ногами. В кустах лежали обломки старого тележного колеса. За кустами трава примята, словно от поляны по направлению к пасеке проехала телега. Онищенко пустил Барса по этому следу. Обогнув колок, тележный след вывел на выкошенный неширокий луг. Здесь по отпечаткам копыт можно было предположить, что лошадь гнали во весь мах к старому тракту, проходящему от пасеки метрах в ста пятидесяти. Возле пасеки телега вроде бы останавливалась. У этого места Барс опять занервничал и круто свернул к пасечной избушке. Не добежав метров пять до трупа, над которым склонились следователь Лимакин, судмедэксперт Медников и криминалист Семенов, он остановился, поводил носом и через реденький колок вернулся к тележному следу на выкошенном лугу. Отмахав вдоль него до старого тракта, покрутил восьмерки и точно так же, как прошлый раз на поляне у родника, прилег, высунув набок мокрый розовый язык. Голубев, пристально рассматривая поросшую травой старую дорогу, без подсказки Онищенко понял, что дальше собака ровным счетом ничего не покажет проехавшая следом за телегой груженая автомашина широкими своими скатами, словно утюгами, пригладила колею. Когда Голубев и Онищенко с понурым Барсом пришли к пасеке, следователь Лимакин уже набрасывал схематический план места происшествия, а эксперт-криминалист Семенов, сосредоточенно морща лоб, "колдовал" над принесенной из колка флягой, снимая с нее отпечатки ладоней и пальцев. Борис Медников, докуривая сигарету, разговаривал с прокурором. Участковый Кротов, старик Хлудневский, волею случая оказавшийся свидетелем, колхозный бригадир и понятые насупленно слушали их. Голубев кивнул в сторону родника: - Что за туристы там стояли? - Табор цыганский с полмесяца обитался.. - густый басом ответил бригадир Гвоздарев и, словно сам испугавшись своего го-. лоса, смущенно кашлянул. Дело такое - уборочная в разгаре, а слесарей у меня в бригаде не хватает. Подвернулись эти самые цыгане, предложили свои услуги. Я, конечно, с председателем колхоза Игнатом Матвеевичем Бирюковым согласовал. Тот дал "добро", ну и пристроил я цыган в механической мастерской. Работу нарядами оформлял, оплата - в конце каждой недели. Так договорились. Работали любо-дорого. Сегодня спозаранку, как всегда, в мастерскую пришли, а когда удочки смотали - ума не приложу... - Что, и деньги, заработанные за последнюю неделю, не получили?- удивился Голубев. - Деньги они получали в правлении колхоза, в соседней деревне Березовке, - бригадир посмотрел на старика Хлудневского. - Когда дед Лукьян сообщил мне об убийстве, я как-то сразу на цыган подумал. Позвонил из конторы в мастерскую - там их нет. Стал звонить в правление колхоза, чтобы расчет не выдавали, а мне говорят, что цыгане в Березовке не появлялись сегодня... В разговор вмешался участковый Кротов: - Товарищ Голубев, в ваше отсутствие по распоряжению товарища прокурора я из служебной машины связался по рации с дежурным райотдела и попросил, чтобы придержали в райцентре табор, если он там появится, поскольку на цыган подозрение падает. - Правильно сделали, Михаил Федорович. Прокурор, глядя на труп пасечника, сказал: - Есть предположение, что из допотопной охотничьей бердаики почти в упор стреляли. Старую латунную гильзу тридцать второго калибра нашли и два газетных пыжа. Голубев подошел к трупу, спросил Медникова: - А горло действительно бритвой?.. - Это уже мертвому разрезали. - Зачем? Медников тщательно загасил окурок, усмехнулся: - Тебе, Слава, как сотруднику уголовного розыска, самому на этот вопрос ответить надо, а ты врача спрашиваешь. - Со временем ответим, Боря. Потянув за козырек. Голубев надвинул фуражку чуть не на самые глаза и подошел к распахнутой настежь двери пасечной избушки. Заглянул в нее. В избушке у единственного оконца стоял самодельный стол с перекрещенными ножками. На нем - крупно нарезанные ломти хлеба, черный от копоти эмалированный чайник, две деревянные ложки, захватанный пальцами граненый стакан и чуть сплющенная алюминиевая кружка. За столом, в углу. Слава увидел узкую кровать с перевернутой постелью. Возле нее - опрокинутая табуретка и новые женские босоножки небольшого размера. В правом углу, срязу у двери, была сложена из кирпича примитивная низкая печь, на которой стояла прикрытая крышкой кастрюля. От печки вдоль стены выстроился ряд пустых бутылок. Прокурор тоже заглянул в избушку. Спросил у Голубева: - На месте табора, Вячеслав Дмитриевич, нет характерных деталей? - Кто-то на телеге торопился в сторону райцентра, Семен Трофимович, ответил Голубев. - Надо следователю с криминалистом основательно там поработать. - Здесь управимся, перейдем туда. - У цыган лошадь была? - Бригадир говорит, была старенькая пегая монголка. - Любопытно, куда обувь пасечника делась? Почему он босиком и никакой мужской обуви не видно? - Вчера утром, говорят, ходил в новых кирзовых сапогах. Приезжал в Серебровку за колесом для пасечной телеги. Получил его на складе, а куда дел - тоже не известно. Телега стоит на старых колесах. Бригадир предполагает, что цыганам продал. У их телеги одно колесо совсем негодное было. - Вполне такое возможно, за родником обломки старого колеса валяются. Что понятые о пасечнике говорят? - В один голос с бригадиром заявляют: выпивал Репьев лишнего, но дело свое исполнял старательно. - Он из местных жителей? - Нет, приезжий. - Это чьи?-показывая на женские босоножки, спросил Слава. - Говорят, одной цыганочки из табора. Розой ее зовут, - прокурор достал из кармана пачку "Беломорканала", закурил. - Видимо, приласкал пасечник эту Розу, а у цыган на сей счет обычай суровый. Кстати, участковый такую версию выдвигает. - Михаил Федорович! - позвал Голубев, и Кротов тотчас подошел. - У цыган было ружье? - По моим сведениям огнестрельного оружия в таборе не имелось. Голубев сдвинул фуражку на затылок: - Что за табор, Михаил Федорович?.. - Собственно, две цыганских семьи, возглавляемых Козаченко Николаем Николаевичем, который имеет паспорт с временной пропиской в городе Первоуральске Свердловской области. - Как вели себя цыгане? - В первые дни цыганки бойко стали продавать местным женщинам губную помаду, краски для глаз да бровей, заграничные духи. Цену значительно завышали. Я побеседовал с Козаченко - спекуляция прекратилась. Одновременно состоялся разговор на предмет незаконного хранения не только огнестрельного, но и холодного оружия. Козаченко заверил, что такового в таборе не имеется. Оснований для досмотра вещей, сами понимаете, никаких не имелось. Пришлось поверить на слово. Заговорил прокурор: - Может, зря, Михаил Федорович, мы цыган подозреваем? Гильзу-то нашли от старой берданки. У кого из местных жителей есть такое ружье? - Ружья системы Бердан, товарищ Белоносов, местными охотниками давно не употребляются. Теперь в моде высококлассиые двуствольные бескурковки. Подошли бригадир и следователь Лимакин. - Извините, Семен Трофимович, - обращаясь к прокурору, сказал следователь, - надо бы избушку внутри осмотреть... - Осматривайте, - ответил прокурор. - После этого тщательна поработайте с криминалистом на месте стоянки табора. Замерьте ширину тележной колеи, снимите отпечатки копыт лошади... - Надо, Петя, попытаться зафиксировать рисунок протектора автомашины, которая после телеги по тракту проехала, - подсказал Голубев. - Попробуем, - вздохнул следователь. Прокурор повернулся к бригадиру: - Сколько цыгане у вас заработали? - За последнюю неделю около двухсот рублей вышло. Наряды у меня в столе лежат, можно подсчитать точно. - О Розе какого мнения? Бригадир махнул рукой: - Смазливая цыганочка. Поет, пляшет, гадает, ребятам подмигивает. Вот Гриня за ней и приударил. - Сколько же лет Репьеву было? - Тридцать с небольшим... Мертвый он значительно старше выглядит. - Холостяк? - Да. - Увлекался женщинами? - Не сказал бы. Впервые на него какая-то дурь с этой цыганочкой нашла. Предупреждали ведь и я, и Кротов: "Не шути, Гриня, с огнем". Нет, не внял разуму. Видимо, судьба... Помолчали. Прокурор опять спросил: - Слушай, Гвоздарев, а из местных никто с Репьевым не мог счеты свести? Бригадир отрицательно крутнул головой: - Нет, за местных жителей я ручаюсь. Гриня, конечно, не ангелом был, и прозвище "Баламут" к нему не случайно прилипло. Иной раз, как выпьет, зубатился с людьми. Но из наших селян ни один человек на убийство не решится. - А иэ гостей?.. - Гости в Серебровку обычно по субботам да воскресеньям наплывают, а сегодня - средина недели. Прокурор повернулся к Голубеву: - Будем отрабатывать версию с цыганами. Мы сейчас закончим здесь осмотр, прочешем прилегающую к пасеке местность и уедем, чтобы в райцентре допросить цыган. Тебе же, Вячеслав Дмитриевич, придется на денек остаться в Серебровке и по поручению следователя потолковать с народом.
      3. ЦЫГАНСКАЯ ЛОШАДЬ
      Серебровка была обычной сибирской деревней с двумя рядами добротных бревенчатых домов, выстроенных вдоль одной ровной, как линейка, улицы. От других сел, будГо оправдывая свое название, она отличалась, пожалуй, лишь особой ухоженностью. Крыши домов белели аккуратно пригнанным шифером, окна - в узорных, ярко выкрашенных наличниках. Огороженные палисадники густо заросли цветниками и малинником, а по сторонам от проезжей- дороги вдоль всей улицы зеленела - такая редкая в современных селах - придорожная мурава. Смерть пасечника вызвала у серебровцев неподдельное удивление. Все, с кем пришлось беседовать Славе Голубеву, будто сговорившись, заявляли, что врагов у Репьева в селе нет. Не без того, конечно, кое с кем из селян Гриня скандалил, но ни рукоприкладства, ни угроз никогда не было, и ему, само собой, никто мстить не собирался. В Серебровке Репьев появился пять лет назад, освободившись из исправительно-трудовой колонии. Где он отбывал наказание н за что, серебровцы не знали. В колхозе начал работать шофером, водительское удостоверение у него было, - затем пробовал трактористом, комбайнером, куда-то уезжал из Серебровки, но быстро вернулся и упросил бригадира Гвоздарева направить его на курсы пчеловодов. Проучившись зиму в Новосибирске, прошлой весной принял колхозную пасеку. С той поры поселился в пасечной избушке. В деревню наведывался лишь за продуктами да по делу. Подвыпив, любил разыгрывать стариков и "качать права" начальству. Трезвый был замкнутый, нелюдимый и как будто стеснялся своих пьяных выходок. Несмотря на "художества", пчелиное хозяйство Репьев вел добросовестно и колхозный мед не разбазаривал, хотя на пасеку частенько подкатывались горожане. Своим же колхозникам, по распоряжению бригадира и председателя, меду не жалел. Об отношениях Репьева с цыганами никто из серебровцев ничего толком не знал, за исключением того, что Гриня "крутил любовь" с Розой. Поздно вечером, допросив по поручению следователя около десятка сельчан, Голубев пришел в бригадную контору. В просторном коридоре с расставленными у стен стульями пожилая техничка мыла пол, а из кабинета бригадира сквозь неплотно прикрытую дверь слышалось пощелкивание конторских счетов. Гвоздарев, кивком указав на стул, подбил костяшками итог, записал полученную цифру и сказал Голубеву: - Двести сорок один рубль тридцать четыре копейки надо было получить цыганом за прошедшую неделю. - Такие деньги шутя не оставляют... - проговорил Слава. - Витольд Михалыч, а можно сейчас пригласить сюда кого-нибудь, кто сегодня утром начинал работу с цыганами? - Пригласим... - бригадир посмотрел на приоткрытую дверь. - Матрена Марковна! В кабинет заглянула техничка: - Чо такое?.. - Сходи до Федора Степановича Половникова. Скажи, бригадир, мол, срочно в контору зовет. - Прямо щас бежать? - Прямо сейчас. Когда техничка скрылась за дверью, Гвоздарев повернулся к Голубеву; - Половников - кузнец наш. В прошлом году на пенсию вышел, а работу не бросает. По моей просьбе он как бы шефствовал над цыганами. - Что они хоть собою представляли, эти цыгане? - Всего их десятка два, наверное, было. Мужчины в возрасте от тридцати до сорока. Один, правда, молодой парень, лет двадцати-двадцати двух. Красивый, на гитаре, что тебе настоящий артист, играет. Старуха годов под семьдесят да два пацаненка кудрявых. Старшему Ромке лет около десяти, а другой года на три помладше. Ну, да вот Роза еще... - Сам Козаченко как? - Деловой мужик. Слесарь первейший и порядок в таборе держит - будь здоров! Я как-то смехом предлагал ему стать моим заместителем по дисциплинарной части. Отпетых разгильдяев у меня в бригаде, конечно, нет, но, что греха таить, дисциплинка иной раз прихрамывает. Как ни крути ни верти, а в сельском хозяйстве трудновато наладить работу по производственному принципу. У нас ведь, как страда начинается, - перекурить некогда... Только-только Голубев и бригадир разговорились о житейских делах, в кабинет вошел кряжистый мужчина с морщинистым лбом и густой проседью в медно-рыжих, подстриженных "под горшок" волосах. Взглянув на Голубева, одетого в милицейскую форму, он смял в руках снятый с головы кожаный картуз, невнятно буркнул "Добрывечер" и, словно изваяние, застыл у порога. - Проходи, Федор Степанович, садись, - пригласил бригадир. - Разговор к тебе есть. - Дак, я ж ничего не знаю, - с акцентом сказал кузнец, примащиваясь на стул у самой двери. - Откуда тебе известно, о чем разговор пойдет? Бронзовое лицо кузнеца покраснело. Он словно растерялся и виновато кашлянул: - Дак, по селу брехня покатилась, вроде цыгане на пасеке убийство совершили... - И ты о цыганах ничего нам сказать не можешь? - А чого я про них плохого скажу?.. - Нам не только плохое нужно. - Ну, а так... цыгане есть цыгане. - Как они сегодня с работы ушли? - спросил Голубев. Кузнец пожал плечами: - Дак, кто ведает, как... Бригадир нахмурился: - Ты не был, что ли, с утра на работе? - Был. - Ну, так в чем же дело, Федор Степанович? Почему откровенно не говоришь? - Я ж ничего особого не знаю. - Тебя про особое и не спрашивают. Вопрос простой и ясный; как цыгане сегодня ушли с работы? Кузнец помолчал, откашлялся, словно у него першило в горле, и медленно заговорил; - К восьми утра все десятеро под главенствованием самого Миколая Миколаича Козаченки явились в мастерскую. Не успели перекурить, Торопуня на своем самосвале подкатил. Правую фару, видать, по лихости умудрился выхлестать... - Это шофер наш, Тропынин фамилия, а прозвище за торопливость получил, объяснил Голубеву бригадир. Кузнец, будто соглашаясь, кивнул: - С Торопуниной фарой занялся сам Козаченко. Быстро управился, и цыгане всем гамузом стали домкратить списанный комбайн, на котором в прошлом годе Андрюха Барабанов работал. Хотели годные колеса с комбайна снять... Часов в десять прибег Козаченкин Ромка и во весь голос: "Батька! Кобылу угнали!" Козаченко мигом сгребся и - к табору. Совсем недолго прошло, опять Ромка прибег. Прогорготал с цыганами по-своему: "гыргыр-гыр", - и вся компания чуть не галопом подалась из мастерской. Больше я не видал их... - Что там у них стряслось? - Дак, если б Ромка по-русски говорил... Вот, когда первый раз про кобылу закричал, это я понял. - В какое время Ромка первый раз прибежал? - Глядя по солнцу, часов в десять, может, чуток позднее. Надо Торопуню спросить - тот всегда при часах. - Это при Тропынине произошло? - Нет, наверно, час спустя после того, как Торопуня с Андрюхой Барабановым от мастерской отъехали. Бригадир опять пояснил Голубеву: - Барабанов - наш механизатор. Поехал покупать себе "Ладу". Вчера утром из райпотребсоюза звонили, что очередь его подошла. - И спросил кузнеца: Значит, Андрей с Торопуней в райцентр уехал? - Ну, - подтвердил кузнец. Голубев перехватил его настороженный взгляд: - Цыгане не упоминали в разговоре пасечника Репьева? - Этот раз нет. - А раньше? - Вчерашним утром пасечник в мастерскую заходил. - Зачем? - Чего-то с Козаченкой толковал. - Что именно? - Навроде про тележное колесо разговор вели. Не знаю, на чем столковались. - Репьев предлагал колесо цыганам? - Так навроде. - А цыганочку Розу знаете? - Знаю. - Она не родня Козаченко? - Сестра. Миколай Михолаевич в строгости ее содержит, а Роза подолом так и крутит. Кузнец заметно успокоился, однако лицо его по-прежнему каталось напряженным. Задав еще несколько вопросов и не получив в ответ ничего существенного. Голубев закончил писать протокол и предложил, кузнецу расписаться. Тот с неохотой вывел в нужных местах неразборчивые закорючки, правой рукой сделал перед грудью замысловатое движение, вроде бы перекрестился, и поспешно вышел из кабинета. - Верующий он, что ли? - спросил Голубев бригадира. - Есть у Федора Степановича такая слабость. Библию почти наизусть помнит, церковные посты соблюдает... - Гвоздарев усмехнулся. - Любопытная штука с религией получается. Взять, к примеру, того же Половникова. Всю сознательную жизнь при Советской власти прожил, а в бога верит. Поддался с молодости религиозной мамаше. Понимаете, даже семьи собственной не завел, бобылем живет, с домашним хозяйством один управляется. Но мужик тестный до беспредельности. - Странный какой-то... - Голубев помолчал. - Каждое слово из него клещами вытягивать надо. Кажется, что-то - он недоговаривает. - Недоговорить Федор Степанович может, но соврать - никогда, Великим грехом ложь считает. - Гвоздарев мельком взглянул иа часы: - Ого! Придется вам заночевать у меня, гостиницы в Серебропке нет. - Я обещал Кротову. Не беспокойтесь. - До кротовской усадьбы дальше, чем до моей. - Разговор у меня с участковым. - Это другое дело, - пробасил бригадир. Серебровка, погруженная в осеннюю темень, тихо засыпала. В доме участкового светились только два окна. Кротов в старомодных очках с тонкими металлическими дужками, сидя за кухонным столом, читал газету. - Думал, уж не придете... - оказал он Голубеву. - Семья спит, сам ужином угощать буду, - и несуетливо стал разогревать на электроплитке большую сковороду жареных окуней. - Вчера вечером березовские мальчишки подарили. Удочкой на Потеряевом озере ловят. - Часто в Березовке бываете? - спросил Слава. - Каждый день. Там центральная усадьба колхоза, ну и, понятно, рабочий кабинет мой там же. - Не надоедает взад-вперед ежедневно по два километра шагать? " - Это у меня как физзарядка. При срочности - служебный мотоцикл имеется, связь к моим услугам, - Кротов показал на телефонный аппарат, стоящий на тумбочке у кухонного буфета, и неожиданно сменил тему разговора: - Какие успехи в раскрытии преступления? - Неутешительные. Голубев устало присел к столу и принялся пересказывать то, что узнал от серебровцев. К концу его короткого рассказа "подоспели" окуни. Ставя на стол скворчащую сковородку, Кротов заговорил: - У Репьева в пьяном состоянии имелась порочная замашка неразумные шутки шутить. То, бывало, начнет с нехорошим смешком кому-либо угрожать, что подожжет усадьбу. То засидевшейся в гостях старухе скажет, что ее старик только что в колодец упал. То всей деревне объявит, будто у пасеки фонтан нефти из земли вырвался и там начался такой пожар, который вот-вот докатится до Серебровки и спалит всю деревню. Словом, находясь в нетрезвом состоянии, Гриня баламутил народ основательно. Имел, к тому же, в этом отношении артистические способности. Так вот, полагаю, не подшутил ли Репьев таким способом над цыганами? Серебровцы, понятно, давно раскусили его неразумные шутки и пропускали их мимо ушей: мели, мол, Емеля - твоя неделя... А цыгане по неведению могли принять за чистую монету... Весь ужин Голубев и участковый, словно соревнуясь, высказывали друг другу самые различные версии, но ни одна из них не была убедительной. В конце концов оба решили, что утро вечера мудренее, и Кротов провел Голубева в отведенную ему для ночлега комнату. Рядом с кроватью высилась вместительная этажерка, битком заставленная годовыми комплектами журнала "Советская милиция". У окна стоял письменный стол. На нем вразброс лежали: толстый "Комментарий к уголовно-процессуальному кодексу РСФСР", такой же пухлый том "Криминалистики", "Судебная медицина", "Гражданский кодекс РСФСР" со множеством бумажных закладок, школьный учебник русского языка и небольшой сборник стихов Александра Плитченко. Над столом, в простенке между окнами, висела застекленная большая фотография, иа которой улыбающийся молодой генерал с пятью звездами в квадратных петлицах пожимал руку совсем юному красноармейцу, чем-то похожему на Кротова. Заметив, что Голубев внимательно рассматривает фотографию. Кротов с некоторой смущенностью заговорил: - За неделю до начала Великой Отечественной войны сфотографировано. Командующий Западного Особого военного округа поздравляет меня с выполнением боевой задачи по стрельбе на "отлично". Через сутки, как я отправил эту фотографию родителям, грянула война. Голубев с нескрываемым уважением посмотрел на Кротова: - С самого первого дня Отечественную начали? - Так точно. И в последний день расписался на рейхстаге, фашистских главарей из фюрербункера выкуривал, умерщвленных геббельсовских детишек своими глазами в кроватках видел. Жуткая картина, доложу вам. - Трудно в Первые дни войны было? На глазах Кротова внезапно навернулись слезы, однако он быстро совладал с собой: - На войне всегда нелегко, товарищ Голубев, а для Западного округа Отечественная началась особенно трагически. Командование утеряло связь с войсками. Наш стрелковый полк, к примеру сказать, трижды попадал в окружение. Когда последний раз вырвались из кольца, в живых осталось всего около роты... Голубев рассеянно взял со стола сборник стихов. Перелистнув несколько страничек, спросил: - Поэзию любите? - В райцентре недавно купил. Стихи о деревне понравились. Есть шутливые, но вроде как про нашу Серебровку написаны. Вот послушайте... Участковый взял у Голубева сборник, полистал его и с неумелой театральностью продекламировал:
      Шумно в нашем сельсовете. Ба! Знакомые все лица. Разлетевшиеся дети прилетели подкормиться...
      Возвращая сборник, улыбнулся: - Совершенно точно подмечено. По воскресным и праздничным дням молодежь из города в село, словно саранча, налетает. И мясо отсюда в город везут, и овощи разные. Родители едва-едва успевают разворачиваться. - Из "прилетающих подкормиться" пасечник ни с кем не конфликтовал? - Исключать такое, полагаю, нельзя, но доложу вам, серьезных конфликтов у Репьева с односельчанами не было.