Глава 1

На Чистых прудах, в доме за рестораном «Самовар», относящемся к участку оперуполномоченного Сергея Кострецова, был очередной труп нового русского. Расстрелянное тело хозяина квартиры лежало рядом с бронированной дверью. Капитан милиции Кострецов, прозванный в здешних пенатах Костью, со своим помощником, молодым лейтенантом Геной Топковым, осматривал лестничную площадку, хотя и не надеялся, что убийца наследил.

Работал, очевидно, профессионал: четкий «почерк» — пули в живот и голову. Капитан Кострецов задержался тут, прежде чем зайти в квартиру к истерически рыдающей жене убитого, потому что через окно подъезда заметил во дворе своего стукача Кешу Черча. Тот, несмотря на холодное осеннее утро, мотался в распахнутой легкой курточке, всем своим видом демонстрируя крайнюю озабоченность.

Кеша, он же Иннокентий, по полной кличке — Черчилль, словно бы сигналил Кострецову, что важное «имеет сказать». Сергей подошел вплотную к распахнутому окну, чтобы его было видно со двора. Дождался, когда Черч кинет в его сторону глаз-ватерпас, и вроде бы рассеянно покивал кудрявой головой на случившееся несчастье, давая ответный знак стукачу.

Щуря свой наметанный глаз, капитан отправился в квартиру. Напоследок отметил, что кровь из ран убитого почти не видна на кашемировом пальто сливового цвета, в котором тот вышел из своих хор?ом последний раз в жизни.

Жена убитого Алексея Пинюхина, тридцатилетняя красотка с растрепанными прядями крашеных волос, в атласном халате поверх кружевной ночной рубашки, успокаивала себя за столом в гостиной коньяком из хрустального бокала. Всхлипывая, она горестно поморгала длинными ресницами покрасневших глаз, когда Кострецов назвал себя и лейтенанта Гену.

— Я еще тепло Алешиных губ помню, — сдавленно произнесла женщина. — Поцеловала его, как всегда, в прихожей на дорожку. Он дверь захлопнул — и сразу: бац! бац!..

Она уткнулась в ладони с перламутровыми ногтями и снова зарыдала.

— Два выстрела слышали? — уточнил севший напротив нее Кострецов.

Пинюхина кивнула, не поднимая лица. Капитан пододвинул к ней коньяк.

— Еще выпейте. Чем ваш муж занимался?

Женщина отерла глаза, пригубила коньяк.

— Директор круизного агентства «Пальма».

Кострецов переглянулся с Топковым: фирма в их краях известная. Сергей спросил Пинюхину:

— Его офис в здании бывшего общежития ЦК ВЛКСМ, в Лучниковом переулке?

— Да.

— Гостиницей он тоже руководил?

— Да.

— Ваш муж арендовал это здание?

Та недоуменно взглянула.

— Конечно. А как иначе?

— Ну, может быть, выкупил его в свою собственность.

Пинюхина остро поглядела на Кострецова.

— Вы представляете себе, сколько этот дом рядом с Лубянкой может стоить?

— Нет, но возможности у вашего супруга были. — Сергей посмотрел в глубь многокомнатной квартиры, уставленной антикварной мебелью.

Женщина вдруг жалко сморщила лицо и почти выкрикнула:

— Возможности? Вон все его возможности! — Она ткнула рукой в сторону прихожей.

Капитан промолчал, потом посмотрел на так и не присевшего Топкова. Тот под пронзительным взглядом опера приземлился на краешек стула.

— Можете что-то конкретное сказать о причинах гибели вашего мужа? — по-прежнему сдержанно спросил Кострецов.

Помотала головой Пинюхина, вздохнула.

— Как у всех, полно было у Алеши врагов.

— У кого — у всех? — осведомился опер Кость.

— У крупных людей я имею в виду, — с раздражением ответила дама.

Она всмотрелась в Кострецова, словно только что обнаружила его в комнате. Достала из пачки «Мальборо» сигарету, прикурила от золотой зажигалки «Дюпон». Предложила Сергею, взмахнув ресницами на уже сухих глазах:

— Закуривайте.

У опера в кармане тоже лежала пачка «Мальборо». Из роскошной жизни он только эти сигареты себе и позволял. Сергей вежливо улыбнулся.

— Спасибо. Я к «Беломору» привык.

— Неужели эти папиросы еще выпускают? — удивилась дама, поправляя на роскошном бюсте расшитый драконами халат. — Или их выдают вместо пайка в милиции? — уже весело добавила она.

— Паек мы другим берем, — невозмутимо сказал опер. — А «Беломор» действительно ментам бесплатный. У блатных отнимаем, эта марка — высший воровской сорт. — Он встал из-за стола. — Спасибо вам за посильную помощь следствию.

Они с Топковым раскланялись и вышли из квартиры.

На лестничной площадке, откуда уже увезли труп, Кость наконец закурил и напутствовал Топкова:

— Давай, Гена, за мотивом убийства.

— Прямо так сразу — за мотивом? — улыбнулся лейтенант и потрогал грудь.

На последнем деле, которое он тоже вел вместе с Кострецовым, Гену ранили в грудь, она еще побаливала. Сергей разогнал рукой от лица Топкова сигаретный дым.

— Тянет рана-то?

— Самую малость.

— О-о, — улыбнулся капитан, — по-простому, в натуре, студент, базаришь.

Топков пришел в уголовный розыск после окончания исторического факультета МГУ. Кость постоянно подтрунивал над напарником, хотя переживал: Гена вышел на службу, до конца не долечившись.

Капитан продолжил, как ни в чем не бывало:

— А почему не за мотивом? Ты ж историк: сметаешь хронологическое досье на Пинюхина, поисследуешь фактуру. На поплавочную удочку, даже не на донку, мотивчик вполне можно подсечь. В жирном омуте Пинюхин плавал.

— Живец на этот раз не понадобится? — усмехался Гена, передразнивая рыбацкую терминологию капитана, заядлого рыболова.

Небезосновательно тоже намекал: знаменит был Кость внедрением завербованных в стан противника и сам не раз «живцом» выступал.

Жилистый, «костяной» капитан белозубо улыбался, попыхивая «Мальборо».

— На нашей рыбалке, как всегда, по ходу лова видно будет. Эхма, и не нужна нам денег тьма!

Стояла холодная осень 1999 года по Рождеству Христову, трепыхался вечнозеленый доллар на высочайшей отметке, в подъездах престижных домов все чаще звучали заказные выстрелы. Двое «земляных» оперов — молодой Гена, но уже «крещеный» и матерый в свои тридцать три Кость, тоже не раз изувеченный, — шли в очередной розыск, прикрываясь шутливостью, чтобы попусту не нервничать.

Попрощавшись с Топковым, отправившимся собирать информацию о Пинюхине, Кострецов перешел Мясницкую к Банковскому переулку напротив. В нем располагалась любимая пивная Кеши Черча. Сергей не сомневался, что тот ждет его для разговора.

С помощью генеральского сынка Кеши, еще в школе прозванного Черчиллем, а теперь — спивающегося бомжа Черча, капитан провел не одно расследование. Кеша был цепкой рыбкой в криминальных заводях Чистяков, как местные называли эти края, и никогда просто так оперу на глаза не лез. Они обставляли свои встречи на людях вроде случайно, разыгрывая старое школьное приятельство.

Капитан потянул дверь пивной и очутился в ее чреве, еще не взлохмаченном по грустному настроению похмеляющихся с утра. Кеша стоял за угловым столиком с кружкой. Кострецов кивнул ему, будто бы впервые сегодня увидев, а Кеша, в обычной своей вымогательской манере, крикнул:

— Кость, с тебя кружка пива в честь встречи!

Черч в стукачах старался больше из любви к оперскому искусству, так как когда-то состоял в добровольном комсомольском оперотряде, а теперь к тому же отрабатывал свои уголовные грешки.

Сергей принес и поставил на стол пару кружек любимого Кешей «Адмиралтейского».

— Без пива флотскому никуда! — моментально осушив халявные полкружки и крякнув, произнес Черч, улыбаясь ртом с выбитыми зубами.

Каждый раз, видя Черча вблизи, Сергей поражался, что судьба с ним сделала. Не верилось, что эта изношенная физиономия со слипшимися остатками волос принадлежала когда-то преуспевающему генеральскому сыну, знающему английский сызмальства и обученному игре на фортепьяно. После окончания института Черч плавал на подводных лодках, работая наладчиком экспериментальной аппаратуры судостроительного завода. Именно поэтому он навечно зачислил себя в моряки. После смерти родителей, опускаясь все ниже и ниже, Кеша безвозвратно вылетел на обочину жизни.

— А при чем пиво во флоте? — поинтересовался Кострецов, очень уважавший этот напиток.

Черч ощерился, снова изображая улыбку, и блеснул знаниями, которые по привычке от бывшей благополучной жизни иногда и сейчас вычерпывал из брошенных газет:

— Еще при Петре Первом по его «Уставу морскому» матросу полагалось на месяц семь ведер пива, ежедневно литра три. А как же? В походах сплошь солонину ели, жажда, и вообще обезвоживание организма. Потом, правда, во флотях на водочку больше перешли. Четырежды в неделю свистали на «коробках» к чарке по сто грамм. — Кеша подсосал щелью рта воздух. — Сегодня и мне за твой счет, Кость, не грех чарку грамм в пятьсот выпить.

— Что-то по убийству Пинюхина слышал? — тихо спросил капитан.

— Видел, — прошипел Черч.

— Неужели самого исполнителя?

— Да, вроде похож на мочильщика тот мужичок, — проговорил Кеша, придвигаясь к Кострецову.

Сергей не торопил его, зная высокомерную в таких случаях ухватку Черча говорить монологом. Кеша отхлебнул из кружки и сказал:

— Я ж в дворах за «Самоваром» часто кантуюсь. Иной раз на чердаках ночую, там они покультурнее.

— А еще из-за мемориальности, — с улыбкой подсказал Кость. — Банк, где Паршин ночевал, рядом.

Сергей вспомнил легендарного медвежатника Паршина, который обвел уголовку, разыскивавшую его по всей Москве, между тем как сам спокойно ночевал прямо в этом банке на Мясницкой.

— Вот-вот, — серьезно произнес Черч. — А этой ночью в тех занырах другой крутой притаился. Я-то наверх полез, сунулся под одну крышу — чую, кто-то на чердачке есть. Нюхом как бы надыбал, тот тихо-тихо сидел. И как-то нехорошо я себя почувствовал. Словно тот штымп пулю или перо готов был в меня всадить. Я раком да в люк обратно сполз. Дай-ка сигаретку.

Курить кострецовское «Мальборо» тоже было Кешиным ритуалом при их встречах. Он подымил и продолжил:

— Выскочил я во двор и стал за подъездом сечь. Такой осторожный штымп должен был со своего насеста из-за моего шухера соскочить. И правда, гляжу, канает… Плоховато я его в темнотище разглядел, но одно точно: брови сросшиеся. А так — в подходящей спецодежде: все черное, штаны, куртка, шапочка на лоб. Я брови-то под ее краем и отметил.

— С меня, Кеша, бутылка, — сказал опер.

— Как бы не две, — усмехнулся Черч. — Еще видел, как он одну штуку в карман засовывал. Должно быть, перед выходом на улицу ею последний раз пользовался. Такая, с экранчиком, а внизу кнопочки, слева — пара или тройка клавишей.

— На сканирующий приемник похоже. Он способен прослушивать радиоэфир, в том числе пейджинговых и сотовых компаний.

— Тебе, Кость, виднее. Я-то в последнее время никакой аппаратуры, кроме стакана да пивной кружки, не держу, — печально проговорил Кеша.

Кострецов отсчитал деньги и сунул их Черчу под столиком.

— Донесение на литр тянет, но извини, даю только на бутылку. Ты ж знаешь, из кровных отстегиваю.

Черч иронически взглянул на него.

— Когда на лапу от крутых научишься брать?

— Никогда, — буркнул Кость, допивая свое пиво.

— За это еще со школьных драк тебя, Серега, и уважаю.

Кострецов вышел из пивной и зашагал снова за ресторан «Самовар» к дому с указанным Кешей чердаком.

Там опер поднялся в люк, через который минувшей ночью пятился Черч. Внимательно оглядел помещение: никаких заслуживающих внимание следов, как было и утром на лестничной площадке с трупом Пинюхина. Зато из чердачного оконца отлично проглядывались окна пинюхинской квартиры.

«А со сканирующего приемника, — прикинул капитан, — можно было перехватывать все телефонные переговоры Пинюхина по сотовику, чтобы определить время, когда он должен выйти из квартиры. Его шофер, скорее всего, подъезжая утром к дому, боссу отзвонился».

Кость спустился во двор, пересек его и поднялся снова к квартире Пинюхина. Ему открыла вдова, уже накрашенная, затянутая в черный траурный костюм.

— Извините, — любезно сказал капитан, — я на минутку. Ваш муж, наверное, ездил на машине с шофером?

— Да.

— Он сегодня с водителем перед выходом из дома по телефону говорил?

— Конечно. Как обычно, по сотовому. А вы как догадались?

— Курение «Беломора» помогает, — с неподдельным добродушием улыбнулся, тряхнув кудрями, опер.

Он махнул рукой и сбежал вниз по лестнице.

На следующее утро расторопный Топков докладывал Кострецову по биографии Алексея Пинюхина:

— В начале девяностых годов Пинюхин являлся вице-президентом акционерного общества «Главтур». Это была крепкая организация, оказавшаяся наряду с другими преемником Госкоминтуриста СССР. «Главтур» владел несколькими гостиницами и административными зданиями в центре Москвы. Но в середине девяностых его стал «осваивать» президент Национального фонда спорта Борис Федоров.

— Тот, которого ранили при покушении? И который этой весной все же умер?

— Так точно. Но тогда еще Федоров был в отличной форме, дружил с тогдашним министром спорта Тарпищевым, приближенным по своим теннисным заслугам к Ельцину. Пинюхин же был из другой команды и сильно противодействовал Федорову. Как-никак, сражались за акционерное общество, через которое ежегодно проходило миллионов десять бюджетных долларов. На Пинюхина стали наезжать, уже тогда грозили убийством.

— Пинюхин жаловался в органы? — спросил капитан.

— Да какое там! Обычная коррупционная конспиративность. Пинюхин предпочел уйти из «Главтура», но открыл собственное турагент-ство «Пальма», стал директором одноименной гостиницы. Но и здесь пуля достала.

— Думаешь, отомстили за расправу его команды над Борисом Федоровым в свое время?

— Чья была, Сергей, расправа, до сих пор официально не установлено. Да и вряд ли стали бы за то мстить. Ведь Пинюхин теплое место в «Главтуре» бросил. Скорее всего, влез Пинюхин в какую-то новую опасную историю.

— История-то, может, новая, а счеты старые. Кто стал руководителем «Главтура» после ухода Пинюхина?

— Некий Александр Ячменев.

— Человек Федорова?

— Может быть. По нему у меня мало информации. Федоров тогда создавал мощный холдинг, хотел подмять и туризм. Но Федорова самого на тот свет подмяли, так что этот Ячменев теперь под другим боссом.

— Отработай, Гена, как следует Ячменева.

— Хорошо.

— Та-ак, — Кострецов покрутил ручку в пальцах, бросил ее на стол, — по Пинюхину, раз он в таких звонких делах крутился, что-нибудь обязательно из тех сфер всплывет. А у меня уже есть наводка по убийце этого туриста.

Топков заинтересованно глянул из-за своих окуляров.

— На свидетеля повезло?

— Да, причем на моего стукача. Тот более-менее рассмотрел парня, который в ночь перед убийством на чердаке против пинюхинских окон сидел и перехватчиком телефонных переговоров пользовался. Сканирующий этакий приемничек.

— Клюнуло!

Кострецов усмехнулся.

— Пока плотвичка лишь поплавок тронула. Но примета есть — сросшиеся брови.

— О-о! Сергей, в народных поверьях, помню, много чего есть про сросшиеся брови.

— Существенное нам подспорье в расследовании, — иронически протянул капитан, закуривая. — И что сообщается?

— Старые люди твердили, что нельзя верить человеку со сросшимися бровями.

— А мы ему и не поверим, когда возьмем.

Лейтенант уныло поглядел на него.

— Киллера, который пользуется фирменным радиоустройством?

— Да, неплохо был экипирован этот Сросшийся, хорошего класса спеца наняли. Видно, что не из блатных. Те больше на свои органы чувств полагаются. Однако спецура же обычно не засвечивается, а этот на улице приемничек в карман совал.

— Но ухлопал Пинюхина и скрылся четко. Ведь понимал, что того жена до двери может провожать. Промахнись он, мог бы влипнуть.

— И это верно, Гена. Тем более что у подъезда его шофер ждал. Опросили шофера?

— Так точно. Никого выходящим из подъезда в это время он не видел.

— Значит, Сросшийся через чердак ушел. Наверняка он все окрестные чердаки изучил. Проверяли подъезд?

— Люк на чердак был открыт.

— Ну вот, ушел Сросшийся по нему и спустился через другой подъезд. Я систему чердаков в этом доме знаю: почти везде в старых домах по Мясницкой так же. Уйти поверху — милое дело. Мог даже по крышам, они там друг к другу лепятся.

— Маловато у нас примет по этому Сросшемуся.

— Ничего, брови не сбреешь. Оставим пока исполнителя, мотив убийства нужен. Кто мог Пинюхина заказать? После покушения на Бориса Федорова там следаки все вылизали. И вряд ли на этом пепелище что-то новое накопаешь. А по Ячменеву, который в «Главтуре» основным стал, что слышно?

— Из комсомольцев, начинал в ЦК ВЛКСМ…

— Погоди, Гена! А пинюхинская-то гостиница «Пальма» как раз из бывшей цековской общаги переоборудована.

— Ну, уж общаги! Жильцы, наверное, неплохо жили.

— Кое-какие, конечно. Но теперь ее не узнать, весь дом изнутри перестроили. Знаешь, как сейчас крутые организации перелопачивают? Ломают всю начинку дома, вплоть до перекрытий, лишь стены остаются. А потом по международному классу внутри отстраивают.

— Ты не случайно об аренде этого дома жену Пинюхина спросил?

— А то как же? Здание внутри — конфетка, забредал я туда по делам. Я почти был уверен, что хозяин его не Пинюхин, слишком лакомый кусок для директора турагентства. Наверное, Москомимущество домом владеет. А какие криминалы нынче по туристам этим? Раньше не особенно их убивали. Вернее — тех, кто жирел на путешественниках.

— Безусловно, — раздумчиво сказал Топков, — это же не нефтяной бизнес. Правда, много было дел по облапошиванию желающих осмотреть чудеса света. Создавали подставные турфирмы, собирали с людей деньги и исчезали.

— Вряд ли Пинюхин таким гоп-стопом стал бы заниматься. Ведь был в верхушке «Главтура» с его ежегодными миллионами баксов. Тем более — бюджетных, мог черпать из них царской рукой. Что-то здесь должно быть другое. Поковыряй связи комсомольца Ячменева. Тот из ЦК ВЛКСМ, здание Пинюхина по той же линии.

— Когда это, Сергей, было? Эти американо-комсомольцы уж забыли, с какой организации воровать начинали.

— Почему «американо»?

— А их на Западе советологи так называли. Такие же они, как коммунисты послесталинского замеса, которые из идейных большевиков превратились в членов партии. Этим хлебную карточку КПСС давала, а высоким комсомольцам — их МК, ЦК, обкомы. По-американски лихо кроили, взять зашибаловку с теми же студенческими строительными отрядами.

— Это было больше в стиле Америки времен Дикого Запада.

— Конечно, теперь в США с их прорвой законов так не развернешься. А ковбойская ухватка комсомолятам ныне пригодилась. В российском диком капитализме они как щуки в воде.

— Да, подросли щурятки. И славно нахапали, до сих пор то наследство пулями делят.

— Не поделят, — мрачно сказал Гена.

— Почему? — серьезно спросил его капитан.

— Потому что костью подавятся.

Бывший университетский студент Топков, такой же бессребреник, как его старший напарник опер Кость, обыграл это прозвище, прилипшее к Кострецову из-за его упертости еще в школьных драках. И капитан смущенно опустил глаза, начал вытаскивать из стола папки, показывая, что на сегодня их служебная беседа закончена.

Глава 2

В своей отделанной по евростандартам квартире на Арбате, где квадратный метр стоит почти три тысячи долларов, архимандрит Феоген Шкуркин раздумывал о едущей к нему с дачи старой подруге Марише. Он прятал ее все лето там, в своем кирпичном коттедже на Рублевском шоссе, чтобы давний грех не выплыл наружу.

Начинал церковную карьеру Шкуркин в восьмидесятые годы монахом при офисе Троице-Сергиевой Лавры. Место было ходовое: принимать знатных гостей и иностранцев. Но не вышло у Феогена сработаться с начальником офиса, то есть делить почет и доходы, как бойкому Шкуркину хотелось. Начальник сбагрил его духовником в отдаленный женский монастырь. Там Феоген увидел монахиню Марию, которая теперь стала Маришей.

Прошлое Мариши не удалось до конца выяснить Феогену на ее исповедях, которые быстро приняли двусмысленный, страстный характер. Эта крутобровая девушка с серыми глазами-озерами, точеной фигурой, которую не могло скрыть мешковатое монастырское одеяние, когда-то водилась в Москве с наркоманами, потом связалась с сектантами и наконец горячо обратилась в православие.

Мариша делилась с духовником своими наваждениями — сплошь эротического характера. Развратные сцены якобы преследовали девицу во сне, и она, описывая их, просила расшифровать Феогена, что именно они ей пророчили. Например, она рассказывала, как берет во сне мужской член в рот, и тут же интересовалась:

— Как же возможно — в рот? Ведь мы принимаем этими губами святое причастие.

Или живописуя, как с ней сношаются через заднепроходное отверстие, задавала якобы бесхитростный вопрос:

— Ведь это содомский грех! Или с женщиной можно совокупляться и в это место?

Феоген, парень в соку, потел от ее рассуждений. А что он, монах, знал и в таких делах мог «расшифровывать»? Правда, насчет заднепроходных отверстий он достаточно наслушался в церковной среде, где гомиков хватает. И Феоген подхватывал:

— Не положено отдаваться в зад женщине.

— А если это муж и жена — одна плоть? — вела дальше Мариша. — Разве не все им дозволено в ласках?

Потом Шкуркин потеть перестал, уже вожделенно представляя, каков зад у Мариши и все остальное, скрытое под грубым платьем. Однажды ночью он зашел к ней в келью, и Мариша вынырнула совершенно обнаженной из-под одеяла. Феоген ослепился статью ее тела с тяжелыми чашами грудей, веерными тугими бедрами. А вскоре монахиня забеременела, был скандал.

Мариша ушла из монастыря, а Феогена опять вернули в подмосковную Лавру. Тут он — под насмешливыми взорами самых ехидных из братии — три года замаливал проступок. О Марише знал лишь, что она сделала аборт и живет в Москве.

После перестройки карьера Шкуркина неожиданно пошла в гору. В Отделе внешних церковных сношений Московской патриархии вспомнили его бурную работу с иностранцами и перевели к себе. Феоген Шкуркин в новых условиях российской жизни и церковного предпринимательства оказался незаменим, из иеродиакона быстро стал архидиаконом, потом архимандритом. И тут на него опять «наехала» Мариша.

Феоген уже обзавелся шикарной арбатской квартирой и дачей на Рублевке, когда однажды вечером к нему неожиданно зашла бывшая пассия. Но теперь это была не монахиня Мария. Юбка, подчеркивающая умопомрачительные бедра, бюст, колышущийся под шелком блузки, походка, откровенный взгляд — все било в сердце Шкуркина, не забывшего ее жарких ласк в плохо натопленной келье.

Их снова закружила страсть, но заматеревший архимандрит сумел опомниться и переместил подругу на дачу, которая и стала постоянной обителью Мариши. Сегодня утром она впервые устроила Шкуркину по телефону скандал и ехала к нему сейчас на Арбат для серьезного разговора.

Впрочем, Феоген особенно и не настаивал, чтобы Мариша дожидалась его на даче, потому что стосковался по ней. Только что он вернулся из очередной загранкомандировки, где переводчицей у него была лихая девица, прямо заявившая архимандриту, что еще никогда с монахом не спала. Она заглянула к нему ночью в номер в пеньюаре на голое тело, Феогену стоило больших усилий выгнать ее, но та словно обострила роковое влечение Шкуркина к Марише, с которым он годами безуспешно боролся.

Так Феоген, поджидая любовницу, и на этот раз ничего не решил в отношении ее.

Мариша открыла дверь квартиры своими ключами, и до Феогена в гостиной долетел запах ее духов «Кензо». Оглаживая бороду, он встал, собираясь выглядеть чинно. Но когда Мариша стрекозой впорхнула, разок крутанувшись на каблуках, маня лирой бедер в узком платье, он растаял и горячо обнял ее тело.

— Феогенюшка, — пропела Мариша, давя ему на подрясник дынями бюста, — я хочу жить в Москве. На даче скучно и холодно.

Шкуркин целовал ее прохладную высокую шею, мял во вспотевших руках и молчал. Мариша отстранилась, села в кресло, закинув ногу за ногу, в обтянутых шоколадного цвета колготках. Феогену тут же захотелось их раздвинуть, но он сдержался. Сел напротив и пробурчал:

— Это невозможно, у меня бывают люди из патриархии.

— Ну, не знаю. Я от тебя за десятки километров больше не могу.

— Причуда, дорогая. Тебе нужно там только ночевать, а днем и вечерами мы в Москве часто вместе бываем.

Она капризно надула вишневые губы.

— Я больше так не могу. Хочу все время спать с тобой.

— Мариша, — печально произнес Шкуркин, — ведь ты знаешь мой монашеский сан.

Мариша легким движением скинула туфли, подняла ноги и положила их на журнальный столик, потом согнула одну в колене, и от этого движения у Феогена занялось дыхание.

— Мне нужно с дороги принять душ, — вдруг заявила она и ушла в ванную.

Когда Мариша оттуда вышла, то на ней были одни черные чулки с кружевными резинками, контрастно оттеняющими ее молочные ляжки. Она качнула попой и, приоткрыв рот, потрогала себя за соски грудей. Феоген раздевался, цепляясь за крючки своего одеяния.

— Ты же была в коричневых колготках, — сдавленно прохрипел он.

— Эти специально для тебя надела.

Мариша подошла к аэродрому кровати и оперлась о ложе руками, волосы рассыпались льняным водопадом по узкой спине. Феоген схватил ее сзади за бедра и стал целовать в ложбинку над ягодицами и ниже.

Потом Мариша легла на спину, приподняв и широко расставив ноги. Шкуркин вонзился в центр ее клумбы, оттороченной черной полоской волос. Он брал, рвал эти цветы, скатывая края чулок к круглым плящущим коленям Мариши. Чернота чулок, спущенных жгутами, взвихряла его еще больше. Когда Мариша стонала и вскрикивала, Феоген словно проваливался в пряный дурман.

Засыпая, Мариша ласково спросила:

— Так я останусь у тебя хотя бы на пару деньков?

Феоген ответил ей длинным нежным поцелуем.

Шкуркин крепко спал, когда Мариша тихо встала с кровати и проскользнула в кухню. Там она набрала номер по сотовому телефону, прислушиваясь, не проснулся ли Феоген. Ей ответили, Мариша сказала в трубку:

— Нормально, Сверчок. Пробуду у него минимум пару дней.

Человек по кличке Сверчок проговорил хриплым голосом:

— Лады. Стрелка, где договаривались.

Мариша начала игру с Феогеном Шкуркиным, а въедливый лейтенант Топков нащупал его со своей стороны. Гена докладывал Кострецову после очередного этапа сбора материала по убийству Пинюхина:

— Развесистый след, Сергей, дал анализ по связям нынешнего гендиректора «Главтура» Александра Ячменева. И выходит он, не поверишь, на Московскую патриархию. Церковные деловики в этой истории замешаны.

— Какие в церкви могут быть деловики? — недоуменно спросил капитан.

— А те, которые любят напоминать, что слово «богатство» происходит от слова «Бог». Есть в церковных писаниях и такое определение, как «тримудрый». Подходит оно к хитромудрым попам.

Кострецов резковато заметил:

— Тебе, как историку, лишь бы лягнуть церковь, а я к вере с уважением отношусь. Я при-родный мент и, высоко говоря, офицер правопорядка, — уважаю любую иерархию. Так что ты не пересаливай.

Гена прищурился.

— И воровскую тоже?

— Эту нет, но отношусь к ней со всей серьезностью, как и к запредельной сволочи: чертям, демонам, в общем, порождению дьявола. А как иначе? Нечисти и ангелы противопоставлены друг другу.

— Ангелы, демоны… Не ожидал такого от опера услышать.

— Слушай, раз уж на священную территорию полез, — говорил капитан, не сводя с Гены строгих глаз. — Тебе, бывшему университетскому, наверное, кажется, что все менты — одноклеточные. Ошибаешься. О христианстве мы, например, с опером Сретенки Петей Ситниковым запросто говорим.

— Это мордатый, глазки пуговичками, по фене все время выражается?

— Ага, полный глухарь с виду, а верует. Однажды мне заявил: «Те черти, что где-то летают, не наша забота, с ними всякие ангелы-серафимы разберутся. А наша разборка — с теми, которые со шпалерами да „калашами“».

— Ну, Сергей, суди сам. Комсомолец Ячменев после перестройки устремился в бизнес и очень пригодился деятелям из Отдела внешних церковных сношений Московской патриархии, которые организовали наживу на беспошлинном импорте сигарет.

— Постой, — горячо возразил Кострецов, — церковь не занимается торговлей — такова законодательная установка.

— Поэтому и перебрасывали курево из-за границы как гуманитарную помощь. Как знал, что ты озадачишься, вот запасся документами. — Гена разложил перед капитаном ксерокопии деловых бумаг. — Видишь, во всех таможенных документах постоянная ссылка на некий договор о гуманитарной помощи Русской православной церкви. Но здесь же и обозначено: «Производитель — Филипп Моррис продакт инкорпорейтед», «Продавец — ОВЦС Московской патриархии». Есть и адрес отправителя: «Швейцария, город Базель, Фридрихштрассе, 132». А марок зелья сколько! Десятка полтора: «Магна», «Кэмел», «Уинстон», «Салем»…

Кострецов задумчиво посмотрел на дымящуюся сигарету «Мальборо» в своей руке.

— Слава Богу, что эту марку курю. Незамаранная мудрилами из патриархии. И они же антитабачные брошюрки в храмах продают. Помню название одной: «Курить — бесам кадить!»

— Сами и кадят. А размах какой! Читай: «Штаб гуманитарной помощи Русской православной церкви при ОВЦС МП обязуется осуществить фактический ввоз в РФ подлежащих маркировке товаров в соответствии с таможенным режимом выпуска свободного обращения табачных изделий в количестве шестидесяти миллионов пачек сигарет, поместить их в АОЗТ „Пресненское“. Гарантийное обязательство ОВЦС МП на сумму семнадцать миллионов семьсот сорок пять тысяч триста двадцать четыре доллара». Датировано январем 1997 года. Это только одна партия.

— Зна-аменито зарабатывают, — протянул капитан, роясь в бумагах. — Успешно занимаются этим делом с 1994 года… Вопрос о льготных поставках табачных изделий под крышей ОВЦС Московской патриархии решался на уровне президентской администрации, премьер-министра, председателя Государственного таможенного комитета… — Кострецов поднял глаза.