Братва - Братва особого назначения, или Демьян и три рекетера!

Именно за год, так как столько времени по договору с полицией хранились материалы видеозаписи с камер, помещённых над входом в отель, на автомобильной парковке, в холле и у входов в казино и ресторан.

Каждая видеокассета хранила в себе запись длительностью в двадцать четыре часа. Винни приходил в каморку раз в сутки и, вынув кассету из магнитофона, помечал на ней синим фломастером дату и камеру, с которой велась съёмка. Поэтому на стеллаже они так и были подписаны: «Двадцать шестое июля — вход», или «Пятнадцатое августа — парковка»… Разобраться было несложно. Сам Винни очень гордился своей работой.

Жан-Пьер — напарник Марка, тоже администратор, только старший, предположил как-то, что Винни втихаря оборудовал маленькие камеры слежения в кабинке для переодевания перед бассейном отеля, а также в некоторых номерах для богатых посетителей, и толкал кассеты с интимными съёмками нелегальному торговцу порнушкой.

«Сейчас в моде съёмки скрытой камерой разных звёзд шоу-бизнеса и титулованных особ», — со знанием дела заявил тогда Жан-Пьер своему напарнику. Марк и сам как-то получил по интернет-рассылке предложение купить видеокассету со съёмками сексуальных забав Памеллы Андерсен и Томми Ли. Эта парочка как раз недавно приезжала во Францию и даже на сутки останавливалась в их отеле. Рассылку прислал интернет-магазин, который специализировался на продаже порнографического видео и регулярно присылал Марку различные предложения и информацию о своих последних новинках, как постоянному покупателю.

Однако же ни Павлински, ни его напарник, старший администратор гостиницы Жан-Пьер, не решились спросить у накачанного и вспыльчивого корсиканца Винни, правда ли это. Хотя им очень хотелось посмотреть, что же отснято на этих кассетах, и существовали ли они действительно.

Однажды Жан-Пьер предложил Марку проникнуть в заповедную комнату и посмотреть, есть ли там эти самые кассеты, на которых отсняты постельные забавы постояльцев «Виктора Гюго». Но сам Жан-Пьер нарушать закон не хотел, а потому предложил сделать это Марку, правда, в его, Жан-Пьеровскую ночную смену.

Марк тогда отказался, хотя в интернет-магазине-то такая видеокассета стоила тридцать четыре доллара девяносто пять центов, что во французской валюте было чуть меньше ста семидесяти пяти франков. О-ля-ля, как говорят в таких случаях французские любители крутой эротики!

Сейчас Марку предстояло украсть двадцать кассет. За одиннадцатое, двенадцатое, тринадцатое, четырнадцатое и пятнадцатое июня, от всех четырех камер наблюдения. Украсть и, спрятав их в пластиковый пакет от магазина «Карефур», подменить потом чистыми кассетами, надписав их таким образом, чтобы ни Винни, ни полицейские, которые изредка навещали службы отеля, ни сном, ни духом не догадались о краже и произведённой подмене.

Эта сладкая русская, когда подбивала администратора на преступление, говорила, что никто и никогда не догадается, что кассеты похищены и подменены. Да и сам Марк не помнил такого случая, чтобы хоть кто-то когда-то хватился кассет.

Медленно оглядываясь в комнате, где стояли видеомагнитофоны, и хранились нужные для счастья кассеты, постоянно вздрагивая от любого подозрительного шороха, Марк Павлински успокаивал себя: «Ну кто их станет считать и смотреть!»

Тонко попискивали японские видеомагнитофоны. На четырех чёрно-белых мониторах — застывшие картинки безлюдного паркинга и столь же безлюдного холла…

Постояв немного и подождав, пока глаза привыкнут к темноте, Марк принялся быстро шарить рукой по корешкам видеокассет. Во рту он держал, словно заправский вор-домушник в исполнении великолепного Жана Габена, маленький фонарик, обычно лежавший без дела в ящике стола, что за стойкой.

Так — это март, это апрель, это май…

Вот он — июнь!..

Что за чёрт! Что за чёрт!

Марк оторопело посмотрел на кассеты, стройными рядами вытянувшиеся перед ним.

Девятое, десятое…

И сразу — сразу семнадцатое июня!!!

«Такого не может быть! Не может быть!» — пронеслось у него в голове.

Спина Павлински сразу стала липкой от пота.

«Нет этих кассет», — стучало у него в голове.

Их кто-то уже забрал. Их кто-то уже забрал…

«Кто это сделал?» — задавал он себе один и тот же вопрос.

Марк принялся лихорадочно рыскать глазами по стойке — может, их переставили?

Но куда? И, главное, — зачем переставили? Этого не могло быть. Чертовщина какая-то!

Марк прислонился спиной к стене и стал думать.

Что ему делать? Уйти? Но теперь могут подумать, что это он украл эти кассеты… А если их взяла полиция? Но Винни сказал бы ему. Ведь они с Винни приятели. Значит, это не полиция и не Винни. Тогда кто? Русские шпионы?

Ведь показывали позавчера по телевизору, как русский шпион проник во Францию в гробу!

И тут в голове у Марка что-то щёлкнуло.

Это игры международных спецслужб, которые ведут свою секретную войну прямо во Франции! Точно! И он, бедняга Марк, оказался замешанным в их грязные дела. Вот это, называется, попал, так попал! Что же ему теперь делать?

Ведь если он не принесёт этой русской её кассеты — завтра утром, как они договорились, — то она не только не отдастся ему, но он не получит и обещанных сорока тысяч… А… А может, она его и убьёт! Ведь она шпионка!

Администратор в отчаянии заломил руки.

И зачем только он ввязался во всё это!

На лице Марка застыло безысходное выражение.

Нет, он так просто не сдастся. Он что-нибудь обязательно придумает. Но как глупо он попался на крючок этой ловкой русской Алки! Или она вовсе не Алла, а какая-нибудь Татьяна? Или Ивана? Или как там зовут в этой снежной России шпионок?

Решение пришло само собой.

Павлински снял со стеллажа кассеты за первое, второе, третье, четвёртое и пятое июня, а потом взял чистые наклейки, которые лежали на столике рядом с видеомагнитофонами, и фломастером написал на них требуемые даты: двенадцатое, тринадцатое, четырнадцатое… Потом машинально, словно робот, наклеил их на корешки кассет…

Марк, совершенно липкий от пота, закрыл дверь, и почти побежал назад к своей родной стойке.

Он сел в кресло дежурного. Отдышался.

В холле по-прежнему никого не было.

Сердце ещё учащённо билось, но в стоявшем рядом пластиковом пакете от универмага «Карефур» уже лежали ключи к его счастью. Поддельные ключики…

Ну и что?

Администратор ненароком глянул в зеркало, висевшее у лифта, рядом с юккой, и подмигнул своему потному отражению.

3

Софи редко пользовалась положением «папиной дочки».

И хотя все менеджеры отеля «Виктор Гюго» знали, кто она такая, эта красавица Софи, сама Софи предпочитала не афишировать своего статуса, и, если и приезжала в «Виктор Гюго» отдохнуть на пару весенних или осенних деньков, то делала это тихо, без помпы. Она не хотела ставить всех менеджеров на уши: дескать, дочка и наследница приехала, все постройтесь, равняйсь, смирно! Главный менеджер гостиницы — два шага вперёд! Отчитайся о проделанной работе.

Но в этот раз Софи изменила своим правилам, потому что того требовали обстоятельства.

Вечером, накануне великого проникновения в заветную комнатку, Софи явилась в кабинет к главному менеджеру, знавшему её ещё с пелёнок, и, попросив вызвать к ней старшего электрика гостиницы Винченцо Аррозини, потребовала принести ей материалы наружного наблюдения за пять дней июня — с одиннадцатого по шестнадцатое.

Когда Винни принёс кассеты, Софи приказала обоим служащим — главному менеджеру и главному электрику — молчать о том, что она взяла видеокассеты, под страхом увольнения.

Вот и вся история.

«И нечего тут мудрить, — подумала Софи, неся видеокассеты к себе в номер, где дожидался её русский бойфренд, такой опасный и рисковый парень, что, когда Софи на него смотрела, то у неё где-то внизу живота все сжималось от волнения. — Хотя бойфренду о такой простоте знать не надо. Пускай думает лучше, что я их украла».

И когда Софи в номере отдала кассеты своему возлюбленному, она была необычайно счастлива его простой, по-детски искренней радостью.

Софи была счастлива оттого, что счастлив он, её русский Дёма.

«Какое у него смешное и простое имя: „Дё-ма", — думала она, глядя на своего возлюбленного, — Дёма, это почти Дюма…»

Они заказали в номер шампанского и улеглись в постель.

И ничто уже, казалось, не омрачало Дёминого чела. Хотя и омрачало немного. Во-первых, не хотелось расставаться с этой чудесной француженкой, а, во-вторых, Демьян не знал, как теперь вернуться на родину, в Россию, где его ждали верные братки, Папа Эдуард и Поля.

* * *

Когда Софи с Демьяном вышли к лифту, чтобы спуститься к паркингу и отправиться куда-нибудь покататься — туда, где красивые виды, хоть бы и в Анфлер или совсем в другую сторону — на запад, к Бискайскому заливу, в Монт-Сен-Мишель или в воспетый фильмом о зонтиках Шербур, возле лифта они заметили любопытную парочку. Высокая, с прямой балетной спинкой, русская красавица и при ней маленький, в очках, плюгавый французик. Причём французик имел очень знакомую физиономию. И этот самый французик, как заметила Софи, сразу засмущался, задёргался, неловко отворачивая свою физиономию, чтобы не говорить обычного «бонжур». Именно так смущаются старшеклассники, когда классная мадам, проходя мимо ночного клуба, куда им ходить не положено, вдруг застукает их у входа.

Но русская, не допускавшая никаких отклонений от составленного ею плана, быстро утянула за собой очкастика в кабинку лифта.

Демьян только хмыкнул, глядя на такие отношения.

— Это же был наш портье, — задумчиво сказала Демьяну Софи, когда они уже вышли из отеля и направились к ожидавшему их мальчику в фирменной гостиничной курточке, стоявшему около подогнанной к входу машины. — И ничего себе, как нагло! Им запрещены любые интрижки с посетителями гостиницы, а тут эта русская!

Если бы она только знала, за что так благоволила нынче русская красавица к простому администратору, то Марк вполне мог бы провести этот вечер в помещении с решётками на окнах.

— Это ты об этом плюгавом? — спросил Демьян, по-хозяйски усаживаясь за руль спортивной машины. — А я эту, как ты говоришь, русскую, узнал-таки, наконец. Вспомнил я её… И знаешь что?!

— Что? — переспросила Софи.

— То, что линять мне надо. Она, эта баба, тоже за кассетами приехала сюда. Только она с русской полицией связана, и меня здесь ищет. И, видать, нашла, — озабоченно констатировал Демьян, выжимая педаль газа и с разгону врываясь в небольшой поток автомобилей на главной улице курортного городка.

* * *

Красавица Алла была далеко не дурой. Не всегда у женщин эффектная внешность и развитые формы заменяют полушария головного мозга. Алла Замоскворецкая наконец вспомнила лицо, уже не в первый раз промелькнувшее перед ней в холле отеля «Виктор Гюго». Несомненно, это было лицо того хулигана, что побил их с Гераклом в степногорском баре.

Получалось, что он тоже здесь. И наверняка ради того же, ради чего приехала сюда она, — ради видеокассет.

Она сделала контрольный звонок Сушёному. Кратко, не вдаваясь в подробности, сообщила о кассетах и о том, кого послал противник в Трувилль.

— Я соберу о нём всю информацию. — После некоторой паузы сказал Геракл и добавил: — Сам нашёлся, гад!

— Озадачь Тереха, Гера! Пусть кого-нибудь из его родственников или друзей у себя подержит, пока я не вернусь. А ещё лучше, если достанете девчонку этого парня, у меня для неё работа найдётся, и должок вернём.

— Главное, чтобы он у тебя кассеты не стащил. Чтобы больше никаких остановок и подружек…

— Не стащит. Адью, милый…

Опоздал браток! Кассеты уже у неё в сумке! Но что-то ей во всём этом не понравилось. Слишком легко все получалось. И почему этот плюгавый Марк при виде спутницы степногорского братка чуть в штаны не наложил.

Алла, как бы невзначай, поинтересовалась у спутника, почему тот так задёргался при виде этой фифы, словно сошедшей с обложки журналов «Вояж и отдых» и «Фит энд Фан».

— Это наша хозяйка. «Виктор Гюго» — её отель. Хозяйка она… — пролепетал Марк, вмиг вспотевший под настойчивым, так и буравящим его взглядом русской, не то шпионки международного класса вроде агента Джеймса Бонда, не то бандитки, но уж никак не балерины.

И Алла в который раз задумалась… А те ли у неё видеокассеты? Что-то уж больно её французский ухажёр юлит. Да и глазки у него странно как-то бегают.

— Мне нужен номер с видеомагнитофоном, — сказала она Павлински.

И даже не просто сказала, но приказала.

— Хорошо, дорогая, и мы там с тобой… — гостиничный администратор с надеждой заискивающе глянул на свою королеву снизу вверх.

— Да, и мы там с тобой, урод! — ответила Алла по-русски, и так посмотрела на своего ухажёра, что тот тут же понял, что ничего уже у них не будет, в смысле секса, и, слава Богу, если после всей этой заварушки он вообще останется живым.

4

Софи слегка всплакнула, когда, отказавшись ехать кататься, честный Демьян рассказал ей и о Полине, что ждала его в русском городе на реке, и о коварной шпионке страшного полицейского, полковника Сушёного, которую они только что встретили возле лифта, и о том, что ему — её милому русскому Демьяну — уже надо срочно улетать. Во что бы то ни стало. Иначе заметут его и упрячут в каталажку на многие, многие долгие годы.

«Вот так. Только я обрела свою любовь, которой нужна я сама, а не деньги моего отца, как эта любовь уже покидает меня», — подумалось бедняжке.

Они медленно шагали, взявшись за руки, по морскому берегу. Софи сняла туфли и босиком шлёпала по самой кромке воды. Её маленькие милые пальчики утопали в песке. Демьян, сначала шедший поодаль, тоже скинул кроссовки и, закатав джинсы до колен, присоединился к француженке.

— Ты её любишь? — тихо спросила Софи.

— Да, — признался Демьян.

— Счастливая, — откровенно позавидовала француженка далёкой русской, которую даже ни разу не видела.

Набежавший морской бриз подхватил брошенное слово и понёс его за семь морей, за семь земель, вертя и крутя, словно яркую цветную бабочку, по собственному любопытству попавшую в вихрь событий, да так и не выпутавшуюся из него. И волны, набегая одна на другую, омывали ноги медленно бредущим по берегу юноше и девушке, таким разным, но ставшим за короткое время очень близкими.

— Ти хороший, — все ещё смешно коверкая русские слова, сказала Софи, кротко взглянув на Демьяна.

— Нет, — замотал он головой. — Я плохой. Я не сказал тебе сразу о Полине.

— Это неважно.

— Нет, это важно, — упрямо повторял Демьян.

Софи остановилась и, поддавшись внезапному

порыву, бросилась на шею оторопевшему Демьяну, покрывая его лицо многочисленными поцелуями,

— Дёма, Дёма, — шептала девушка, крепко-крепко прижимаясь к нему всем телом. — Я такая дурак набитый, да?

— Ну, с чего ты взяла? И не дурак ты, — как мог, старался успокоить Софи совсем растерявшийся Демьян. — Ты мне тоже очень нравишься, Софи. Честное слово…

Он и не предполагал, что вызвал в ней столь сильные чувства.

Наконец, проплакав, сколько положено, Софи успокоилась, промакнула глаза малюсеньким платочком с вышитыми вручную инициалами и лучисто улыбнулась ему.

«Ладно, чего уж там, давай двигаться дальше», — говорили её глаза и улыбка.

— Идём, дорогой, — сказала Софи, смирившаяся с неизбежностью злодейки-судьбы, и такая милая, что у Демьяна аж сердце защемило.

«Черт, с этими девчонками не поймёшь: то она на тебя с кулаками бросается, то все прощает, — думал он, медленно бредя по песку. — Когда в Большой город ехал — мечтал о девчонках, вроде тех, с журнальных обложек, а теперь уж и жалею об этом».

Пройдя мимо оставленных шезлонгов, расставленных полукружьем у большого зонта с надписью «Coca-Cola», молодые люди, все так же держась за руки, вошли в маленькое кафе возле самого пляжа. Лишь несколько старых выщербленных каменных ступенек отделяло крохотный павильончик от тёмных волн, с шумом накатывающих на песок и разбивающихся о ступеньки брызгами, в которых играла бликами радуга.

Усевшись за столик и заказав подошедшей официантке два кофе, Демьян и Софи стали глядеть друг на друга.

— Эта русская, она очень опасна? — с напускным безразличием спросила француженка.

— Очень.

Тут Демьян Пятак взял руку девушки в свою и нежно уставился на неё. Девушка улыбнулась ему одними губами, но её глаза оставались все такими же заплаканными и грустными, словно уже попрощавшимися со своей так внезапно возникшей, но такой недолговечной любовью.

— Помоги мне ещё раз, Софи, — попросил Дёма, трогательно и нежно глядя на неё.

«Господи, ну за что мне такое счастье и такое горе? — спрашивала себя Софи. — Будто бы я — героиня романов Федора Достоевского. Несчастная и одинокая».

Официантка принесла кофе.

— Она очень красивая? — неожиданно спросила Софи.

И хотя француженка не уточнила, о ком спрашивала, Демьян сразу же догадался.

— Да. Поля, она красивая.

Софи посмотрела на то место, где горизонт сливался с морем и где за много-много миль находилась страна, где родился человек, полагавший, что люди произошли от обезьян. Сама-то она не верила в теорию английского естествоиспытателя Дарвина.

«Нет, не от обезьян. В нас есть частица Божия. А Господь Бог учил помогать всем людям», — думала про себя Софи, нежно улыбаясь Демьяну.

— Ты любишь её, — медленно и тихо повторила девушка. — У меня к тебе просьба. Когда приедешь в свою далёкую Россию, пришли мне открытку. Или лучше фотографию, где ты с ней. Я просто хочу на неё посмотреть.

Демьян удивлённо посмотрел на француженку. Он, как-то, ещё в далёком детстве, слышал от бабки, что есть такие люди, которые верят в чёрную магию, и что с помощью фотографии можно наслать на человека разные болезни и даже смерть. Но он и сам в эти бредни не верил, и думал, что Софи не из тех, кто будет, безлунной ночью на перекрёстке четырех дорог, с отрубленной головой петуха в одной руке и с чёрной свечой в другой, произносить идиотские заклинания над фотографией своей соперницы.

— Хорошо, я пришлю фотографию, — пообещал Демьян.

— Просто я хочу видеть тебя счастливым, — пояснила француженка. — А счастлив человек бывает только рядом со своим любимым.

Она была хоть и женщиной, но прекрасным другом и чуточку философом, эта Софи.

Море тихо плескалось у ступеней кафе. Так плескалось оно и сто лет назад, и двести. И когда Наполеон прощался с Жозефиной, все понимающей, а оттого прощающей, ради нового брака, — и тогда море так же плескалось на этом благословенном берегу Франции. И когда Орлеанская Дева — Жанна д'Арк — объявила, что Бог повелел ей возглавить поход против англичан, вероломно захвативших почти всю её родину, — и тогда море шумело в этих местах, с тихим шёпотом набегая волнами на каменистые ступеньки.

И даже когда Господь создавал море и сушу — даже тогда море, впервые появившееся, понесло свои волны к благословенному берегу и стало накатываться на песок.

Так было, и так будет.

И миллионы девушек будут сидеть на берегу этого моря, смотреть на волны и плакать по уходящим от них юношам.

* * *

Алла Замоскворецкая в это время, как она не без оснований полагала, делала шах и мат и Демьяну, и всей команде бандитских паханов, стоящих за ним.

Неторопливо, словно удав, раскачивающийся в ужасном танце перед кроликом, Алла набрала номер полицейского комиссариата, который был указан в памятке, выдаваемой всем посетителям гостиницы, и, услыхав на том конце красивое контральто, спросила по-английски:

— Вы говорите по-английски?

Когда контральто на том конце подтвердило, что оно по-английски «спикает», Алла продолжила:

— У меня важная информация, по поводу того русского, который пересёк границу в гробу. Он находится в отеле «Виктор Гюго» в Трувилле. Я только что его видела здесь минуту назад.

На том конце провода хотели, для верности, что-то переспросить, но Алла уже положила трубку.

Все — шах и мат!

Конец вам, ребята!

Конец тебе, Марлуша Недрищев, сотоварищи!

Вот так — просто и красиво. Как в шахматах.

Откинувшись на спинку кресла, Алла закинула руки за голову и сладко потянулась. На столике перед ней стояла бутылка «Дон Периньон» — лучшего, что нашлось в баре. Маленькие пузырьки тонкими струйками поднимались к поверхности бокала.

Холёными наманикюренными пальчиками Алла погладила длинную ножку бокала. Если бы она только могла, то уже сейчас уехала бы из этого рафинированного и прилизанного, но такого скучного курортного городишки. Нет, что бы ни говорили про Россию-матушку, но в ней живёшь, а тут, на этом бережку серовато-синего моря, просто существуешь.

Тут не кипит жизнь, не проводят разборок бандиты, не сливают друг на друга компромат политики, не отмывают левые деньги через её, Алкино рекламное агентство, большие начальники из МВД. Здесь все сыто и скучно. А ей бы так хотелось тяпнуть сейчас водочки, да закусить солёным огурчиком, да закатиться в какой-нибудь кабак…

Алла подумала было, что и здесь она может отправиться в ресторан и выпить водки. Правда, насчёт огурца в меню местного кабака она сильно сомневалась, но это было не так уж важно. Ведь все равно она скоро полетит к себе домой, в родной город, где передаст Жоржу, точнее, Жорику, Гере, Гераклу Сушёному, видеокассеты и отчитается о вояже.

* * *

Полицейский отряд, посланный в отель на двух автомобилях, летел так быстро, что обогнал красного «Морриса» с Демьяном и Софи, лишь слегка обдав их специфическим ветерком голливудской романтики — всеми этими мигалками, сиренами, инспекторами с тяжёлыми «вальтерами» и элегантными «береттами» под ворсистыми спортивными пиджаками.

Во всех странах мира работники органов правопорядка одинаковы — везде они любят одеваться в свободные, расклёшенные от талии пиджаки, за которыми легко прятать пистолеты и револьверы. Они и выглядят почти одинаково, и смотрят на других людей тоже одинаково — сурово-задумчиво: ведь вполне может быть, что их собеседники — это преступники, находящиеся в розыске. Такова уж специфика работы. Так, во всяком случае, сами работники правоохранительных структур любят объяснять эту свою насторожённость.

— Это за мной, — убеждённо произнёс Демьян. — Эта сучка меня всё-таки узнала и сдала.

— Не бойся, милый, я знаю, что нам делать, — сказала Софи и нажала на кнопку поднятия кожаного верха.

Вскоре их машина остановилась на маленькой безлюдной улочке возле унылой парикмахерской с блекло-жёлтой вывеской. Наказав Демьяну оставаться в салоне автомобиля, француженка направилась в неприглядное заведение с пыльными стёклами.

Из парикмахерской Софи вернулась с большим свёртком в руках. Потом они подъехали к универмагу «Карефур». И снова Софи на полчаса покинула своего возлюбленного.

Демьян томился в длительном ожидании. Он беспрестанно нажимал на кнопки автомагнитолы, переключая каналы, но почему-то ни одна из многочисленных французских радиостанций не передавала его любимого Мишу Шуфутинского.

«И что же я теперь буду делать? — озабоченно думал он. — Как я теперь отсюда выберусь? Что мне, как настоящему шпиону, границы переходить, что ли? Вот это называется, попал!»

Софи вышла из универмага, нагруженная свёртками и пакетами. Демьян ловко открыл ей дверцу машины, не выходя из неё.

— Ну все! Теперь тебя никто и никогда не поймает, — сказала довольная Софи, садясь в салон. — Едем на берег, я знаю одно безлюдное место.

Она ловко вырулила на проезжую часть и покатила вдоль морского берега, изредка поглядывая на заметно волновавшегося Демьяна и непрестанно улыбаясь чему-то своему.

* * *

— Что? Гримироваться под бабу? Да никогда! Да это же «западло»! — кричал на самого себя Демьян, едва Софи вытащила из многочисленных пакетов пару париков, платье, туфли и женский плащ…

Но Софи не была бы дочкой своего отца, если бы отступила под натиском обычного крика, выражавшего вековечное мужское недовольство теми изменениями, которые собиралась внести в его облик женщина. А мы разве поступаем иначе?

— Я не знаю, что такое «западло», но точно знаю, чтоименно так мы можем вернуться в гостиницу и потом выехать из Трувилля в Париж, — жёстко проговорила Софи. — И, будь другом, доверься мне, ведь я училась на визажиста и год работала гримёром в студенческом театре, когда училась в Нью-Йорке.

Сказаны эти слова были таким твёрдым и убедительным тоном, что Демьяну ничего не оставалось, как отдаться в нежные руки Софи.

Он, тяжело вздохнув, стал покорно снимать с себя футболку и джинсы, вместо которых ему предстояло натянуть какие-то непонятные чулки на подвязках и, боже мой, лифчик с накладными грудями. А ещё парик, платье, туфли на каблуках. И не забудьте про грим…

Море ласково накатывалось на песчаный берег, от души смеясь над перевоплощением и Демьяновым вынужденным позором, единственным свидетелем которого оно было.

5

Уже в аэропорту имени великого французского генерала и президента Шарля де Голля Демьян вдруг понял, какого друга он приобрёл в лице Софи и какую женщину в её лице он теперь теряет.

Они постояли у входа в аэропорт, долго глядя друг на друга, но так и не сказали то, что надо было сказать в таком случае. А зачем? Тяжело вздохнув, Демьян направился в сторону стойки регистрации пассажиров.

Он протянул документы девушке в русской аэрофлотовской форме…

— Мадам Замоскворецкая? У вас совсем нет багажа?

— Нет, — томно ответил писклявым голосом Демьян, слегка покачнувшись на высоких, всё время некстати подворачивавшихся каблуках.

Этот голос… Со стороны казалось, будто эта русская мадам всю поездку во Франции только и делала, что дегустировала местные вина, причём дегустировала, не переставая: и утром, и днём, и вечером, и в постели. Но работники доблестного «Аэрофлота» уже столько всякого насмотрелись с нашими пассажирами, что какая-то очередная отъезжающая, судя по голосу, мучимая похмельем и посадившая себе голосовые связки, для них была не в новинку. Так что регистрация прошла гладко.

Ах, какая, всё-таки, умница, эта Софи!

Софи взяла ключи у главного менеджера, и пока в гостинице шёл шухер с полицией, просто и спокойно стянула из сейфа паспорт этой русской, мадам Замоскворецкой.

А загримировать Демьяна под смазливую русскую бабёнку для неё — талантливой студентки-гримёрши, чуть ли не шекспировского театра — было уже парой пустяков. Тут прибавить штукатурки, там замазать лёгкую синеву над верхней губой.

Девушка в фирменной аэрофлотовской форме с вежливо-безразличной улыбкой вернула Демьяну стянутый у Замоскворецкой загранпаспорт и сказала равнодушно: «Следующий». Молодые люди отошли от стойки.

— Прощай, милый, — прошептала Софи.

И поднявшись на цыпочки, чмокнула его в губы.

— Передавай привет своей Полине.

Демьян заглянул в ясные серо-голубые девичьи глаза и понял, что никогда, никогда он уже больше не сможет забыть этот влюблённый взгляд, который будет сниться ему всю оставшуюся жизнь.

— Может, свидимся ещё, — тихо сказал он.

— Может быть. Иди, не люблю долго прощаться, — сказала, так некстати осипшим вдруг голосом, Софи. — Все. Иди…

И только когда Демьян скрылся в прозрачном тоннеле, уносимый движущейся лентой эскалатора, она вдруг в голос разрыдалась…

Эта крепкая Софи… Она была такой слабой!

Прощай, французская любовь…

Глава одиннадцатая

КТО-ТО СТРЕЛЯЕТ, А КТО-ТО НАВОДИТ

1

— Демьян, а можно тебя за титьку потрогать? — сидя рядом с вернувшимся из Франции непривычно задумчивым другом на заднем сиденье большого Папиного «Мерседеса», шутя спросил своего корешка Андрюха Путейкин.

Пятак так и не успел ещё смыть с лица грим и выглядел, конечно, в глазах пацанов ужасно. Но он был герой. Он вернулся «на щите» и «со щитом». Точнее — с видеокассетами, которые были так нужны Папе Эдуарду. Так нужны, что он самолично приехал в аэропорт встретить своего подопечного.

Такого уважения Эдуард Аркадьевич никому ещё не оказывал из своей братвы.

Демьян ткнул Путейкина локтем в живот, да так, чтобы этому остряку мало не показалось.

В салоне негромко звучала речь диктора с радиостанции «Азия-минус»:

«Оригинальный метод борьбы с организованной преступностью изобрели вчера руководители оперативного штаба по празднованию последнего дня дней нашего города. После того, как было принято решение всех пойманных преступников считать киллерами, а непойманных — исключить из официальной статистики, показатели раскрываемости выросли в десять раз. Представитель президента, как всегда, остался удовлетворённым и оплодотворённым…»

Папа, с интересом прислушиваясь к голосу диктора «Азии-минус», сидел на переднем сиденье, рядом с Адидасом, который лихо «подрезал» «носы» и «задницы» всем, еле тащившимся по мокрому асфальту машинам. Чтобы ехать быстрее, Адидас отчаянно моргал дальним светом фар и громко сигналил замешкавшимся лохам четырехтональным клаксоном.

Папа обернулся к Пятаку и, ласково улыбнувшись, сказал:

— Ну, молодец! Ну, герой! Как там, за бугром? Понравилось?

— Понравилось, — признался Демьян и так же честно добавил: — Но дома лучше.

— Вот то-то! — Папа поднял вверх указательный палец, довершая важность высказываемой мысли. — Все нашу Россию-матушку ругают, а за границей-то не так сладко, как кажется на первый взгляд. Там, за границей, не жизнь, а сплошное существование. Как у этих, у приматов. — Папа снял очки в золочёной оправе, делавшие его похожим на ректора престижного вуза, и стал важно протирать стекла зелёным платком с красиво вышитым в углу оленем. — Они там уже с жиру бесятся, а мы тут дела делаем. Так ведь, а?

— Так, — хором подтвердили Простак и Адидас, которые, по правде сказать, ни разу не были за границей.

Демьян вытащил из сумки пачку разовых гигиенических полотенец и прямо в машине начал смывать с лица ненавистный ему грим.