— Не задержит их никто! Там рядом будут группы НТВ и западников. Все просчитано давно. Как Лука рот откроет, так бабы поднимут крик. У четверых из них есть дети. Маленькие. Вот и начнутся вопли про брошенных чад... Если все удачно пройдет, мы иск в Страсбург организуем. Или в Гаагу. Типа, от имени обесчещенных женщин. Тогда Луку ни в одну европейскую страну не пустят.

— Красиво говоришь...

— Слушай, Таня, не тяни. От тебя одно надо — пальцем ткнуть и данные этих баб к себе записать. Чтоб от правозащитников выступить. Не хочешь, тогда я к Потупчику пойду. Он же у вас председатель наблюдательного совета...

— Вячорка с Худыко вопрос согласовал?

— Естественно...

— А с Поздняковичем?

— Слушай, на кой нам этот Позднякович, а? Он только формально лидер у народнофронтовцев, ты же знаешь... Сам в Польше живет, сюда носа не кажет. В «БНФ» все Худыко решает. Вот с ним Вячорка и говорил.

Прутько провела пальцем по прыщавой щеке. Номинальный глава «Белорусского Народного Фронта» действительно обосновался в Польше. Но не потому, что на родине ему грозили какие нибудь неприятности, а по более прозаической причине. У Поздняковича в Польше был налажен бизнес по транзиту угнанных в Европе автомобилей, и он не хотел оставлять свое предприятие без присмотра.

У Прутько в фирму Поздняковича были вложены средства. И ей следовало поддерживать с ним дружеские отношения. Иначе в один прекрасный день ей заявят, что деньги пропали. Наезжать же после такого заявления на Поздняковича не только бессмысленно, но и опасно. Ибо курирующие автомобильный бизнес чеченцы предпочтут по быстрому замочить Татьяну, а не выслушивать ее претензии.

— Надо Поздняковичу все таки позвонить...

— Сама и звони, — раздраженно выдохнул Серевич. — Ты же с ним делишки вертишь, тебе и карты в руки.

— Хотя он против не будет, — Прутько вытерла потные ладони о засаленную юбку.

— Так ты решила насчет кандидатур?

— Сейчас... — правозащитница вновь стала перебирать бумаги.

Газетчик покрутил в руках папку с письмами сочувствующих «Народной доле» постоянных читателей и решил дать Прутько еще десять минут на раздумья. Он вытащил первое попавшееся послание и углубился в хитросплетение текста, пришедшего из Санкт Петербурга.

Читатель В. П. Туповский был Серевичу знаком.

Сей продукт неудачной внутривидовой мутации целиком и полностью оправдывал свою фамилию. Валерий Петрович Туповский был непроходимо и воинственно глуп. В родном городе он подвизался в качестве независимого историка, кропал статейки и даже сподобился выпустить книжонку, где переврал не только суть произошедших в двадцатом веке событий, но и напортачил с хронологией. Когда же ему указали на очевидные ляпы, Туповский обвинил во всем «неумеху редактора».

Редактор, естественно, был ни при чем.

Ко всему прочему, «историк» по совместительству был еще хроническим алкоголиком, так что на вопиющую безграмотность «Валерика Бухарика», как именовали самостийного ученого соседи по многоэтажке, накладывалось и неумеренное употребление веселящих напитков. То Туповский объявлял, что России надо захватить Босфор и Дарданеллы, дабы обеспечить себе беспрепятственный выход к Тихому океану, то на полном серьезе рассуждал о требованиях Милюкова в далеком тысяча девятьсот пятнадцатом году относительно «присоединения» к империи Батуми (ставшего русским за тридцать восемь лет до названного года, в тысяча восемьсот семьдесят седьмом), то исследовал «феномен ГКЧП» и объяснял поражение путчистов тем, что они якобы забыли пообещать народу «право частной собственности на землю».

На этот раз Туповский прислал в «Народную долю» свою статью о «преступлениях Сталина». В ней Валерий Петрович живо, но немного косноязычно обрисовал «ужасы тридцать седьмого года», поведал, что Тухачевский был расстрелян по прямому приказу Верховного Главнокомандующего «сразу после войны», и записал в ряды «репрессированных и сгинувших в застенках ГУЛага» генералов НКВД КГБ Семичастного и Судоплатова, благополучно доживших почти до конца двадцатого века.

Серевич также не был силен в истории, и материал ему понравился.

— Эта и эта, — наконец решилась Прутько, отложив два листа.

— Вот и хорошо, — газетчик сгреб остальные в портфель. — Сейчас сделаем ксерокопии, и я поеду к Вячорке.

Девяностокилограммовое тело в два прыжка преодолело расстояние от толпы до спокойно стоящего Владислава и попыталось сходу пырнуть его ножом.

Направленного на себя оружия Рокотов не любил.

Здоровяк сделал очередной шаг, клинок пошел снизу вверх, и тут биолог скользнул под вытянутую руку, перехватил нападавшего за брючный ремень, развернулся и перебросил оппозиционера хулигана через себя.

Энергия поступательного движения нетренированного тела была столь велика, что грузный юноша взмыл в воздух на добрых два метра, пролетел пяток шагов вперед ногами и в положении «на спине» обрушился вниз. При этом он болтал враз ослабевшими четырьмя конечностями, напоминая большую лягушку.

Ожидаемого глухого удара о землю, который в самом худшем случае мог закончиться отбитыми внутренними органами и легкими переломами, не случилось. Вместо этого распластанное тело со всего маху налетело на торчащую из земли ржавую трубу трехсантиметрового диаметра, ранее бывшую частью металлического ограждения детской площадки.

Раздел старинной воинской игры «вьет во дао», посвященный захватам и броскам с последующим приземлением противника в точно означенное место, удавался Владиславу особенно хорошо.

Неровно обрезанная, с торчащими заусенцами труба пробила легкую ткань футболки, разодрала в клочья спинную мышцу здоровяка, перерубила позвоночник, рассекла предсердие и вышла через грудь. Хруст ломающихся ребер слился с хрипом неудачливого владельца холодного оружия. Умирающий забился в конвульсиях, изо рта у него хлынула алая кровь, и он съехал по трубе до самой земли, оставляя на ржавой поверхности металлического цилиндра густую бурую слизь и мелкие осколки кости.

Толпа оцепенела.

Рокотов не стал ждать, когда товарищи убитого выйдут из ступора, и помчался прочь, в направлении хлипкого деревянного забора, окружавшего какие то ангары.

Спустя четверть минуты после его стремительной ретирады позади раздались крики и топот ног.

Биолог припустил еще пуще, перемахнул через несколько скамеек, домчался до забора и с облегчением увидел, что поверх него никто не удосужился натянуть ни колючей проволоки, ни сигнального провода. Он подпрыгнул, подтянулся на руках и перевалился за ограду, успев бросить взгляд на преследователей.

Плотная кучка оппозиционеров отставала всего на сотню метров.

— ...Мы совершенно точно подсчитали ущерб, который нанесен Латвии во время советско русской оккупации, — Витаутас Лансбергис гордо посмотрел на собравшихся в пресс центре литовского сейма журналистов. — Компенсации семьям репрессированных, репарации за использование зданий, заводов и природных ресурсов, незаконное завладение нашей собственностью за рубежом и возмещение морального ущерба. Голосование прошло без единого воздержавшегося и единогласно «за». Если Москва не выплатит эти деньги в течение пяти лет, мы обратимся в международный суд и будем требовать ареста всего имущества России в Европе и США. Но думаю, что в Кремле до этого доводить не захотят.

— Так какова же общая сумма иска? — спросил корреспондент «Аргументов и фактов».

— Четыреста семьдесят шесть миллиардов долларов на сегодняшний день. Сумма может быть скорректирована, если появятся новые данные о преступлениях оккупантов...

Несмотря на декларируемую уже почти десять лет полную независимость Литвы от влияния России, Лансбергис был вынужден говорить по русски. Иначе его не поняли бы девяносто процентов журналистов. Как российских, так и иностранных. Литовский язык никакого интереса для мировой филологии не представляет, а подавляющее большинство жителей Запада вообще не знает, что он существует в природе. Девяносто девять американцев, французов или немцев из ста ничтоже сумняшеся ответят, что в Литве говорят по русски или по фински. И очень удивятся, если им сообщат, что эта маленькая прибалтийская страна имеет свое наречие.

Аналогичная ситуация существует и по отношению к латышскому, эстонскому и другим нераспространенным языкам. Во многих, даже европейских, странах нет ни одного специалиста, который бы мог понять приезжего прибалта, если тот не знает английского или русского.

И поэтому парламентариям стран Балтии приходилось наступать себе на горло и давать интервью на языке «ненавистного оккупанта». Они, конечно, старательно имитировали акцент, поминутно сообщали журналистам, что не поняли вопрос, так как «плохо гофорят по русски», и вызывали презрительную усмешку у все понимающих «акул пера».

Однажды хохмачи корресцонденты скинулись по двадцать долларов и непосредственно перед пресс конференцией вручили тысячу «президентов» непримиримому литовскому националисту, пробивавшему в парламенте закон о полном запрещении центров «чужеродной» культуры. Деньги были переданы с одним условием — отвечать на вопросы по русски и не выпендриваться.

Эффект превзошел все ожидания.

Разбогатевший на штуку баксов националист временно утратил свой акцент, говорил бодро и образно, веселил собравшихся еврейскими анекдотами и даже согласился налоследок спеть со всеми «Катюшу». Правда, при выключенных телекамерах. Националисту пошли навстречу, и его голос влился в общий хор. У литовца оказался на редкость приятный баритон, его долго хвалили, поднесли граненый стакан водки, и он по собственной инициативе исполнил гимн Советского Союза. Выяснилось, что до вступления в «Саюдис» нынешний апологет лесных братьев заведовал культмассовым сектором в одном из райкомов комсомола города Клайпеды. Через полчаса опьяневший литовец уже орал «Не прощу Горбатому развала СССР!» и виртуозно матерился.

В общем, повеселились на славу...

— Сколько сколько? — переспросил корреспондент «АИФа».

— Четыреста семьдесят шесть миллиардов, — Лансбергис сложил на выпирающем животике пухлые ручки.

— А харя не треснет? — тихо сказал посланец «Нового Петербурга».

Парламентарий сделал вид, что ничего не расслышал.

— Но как вы вывели эту цифру? — в середине зала поднялся хриплоголосый и небритый ведущий программы «Однако».

— Это просто. Наши специалисты провели полный обсчет согласно международным правилам.

— Каким, однако, правилам? — в голосе телеведущего появились язвительные нотки.

— Вы можете обратиться с этим вопросом к специалистам, — отрезал Лансбергис.

— А какие такие заводы находились на территории Литвы до так называемой оккупации? — ядовито поинтересовался очкарик из «Нового Петербурга». — Вы же все промышленные товары импортировали. И сие общеизвестно.

— Это провокация и ложь! — наставительно заявил Витаутас. — У Литвы была развитая промышленность, которую разрушили специальные отряды НКВД. В дооккупационной Литве было все! Металлургия, нефтехимия, приборостроение... — закончить свое выступление парламентарию не дали.

— Нефтехимия?! — заржали непочтительные журналисты.

— Приборостроение?!

— А нефть откуда?! Из канализации?!

— Покажите нам хоть одну литовскую домну!

— А в космос вы не летали?!

— Литовские микросхемы — самые большие в мире! — загоготал корреспондент «Нового Петербурга» Юра Нерсесов. — Я так статью назову!

— Да мы даже автомобили производили! — истерично выкрикнул потерявший всяческую осторожность Лансбергис. — И еще...

Остальные его слова потонули во взрывах хохота.

Рокотов добежал до полуоткрытой двери длинного деревянного барака и юркнул внутрь.

В помещении длиной в полсотни и шириной около двадцати метров стояли штабеля бочек и картонных коробок. На стеллажах вдоль стен выстроились батареи бутылок с растворителями и жестяные банки краски, эмали и олифы. По периметру на высоте трех метров шла довольно широкая балюстрада, куда вели четыре приставные лестницы и пологий пандус. На балюстраде тоже что то стояло.

Владислав прикинул диспозицию и остался недоволен.

Несмотря на наличие массы крупногабаритных предметов, прятаться в бараке от десятка разгоряченных алкоголем и смертью товарища оппозиционеров можно было от силы минуту.

«Вот черт! Эк меня занесло то. Придется не обращать внимание на гуманистические ценности, работать по полной программе... А жаль. Трупы — это повышенное внимание со стороны ментовки и ненужные проверки паспортного режима. Хотя одного я уже в парке заделал. Да и с Маслюковой вышло аналогично... — биолог вскарабкался по лестнице наверх и отбежал в самый темный угол. О тишине передвижения по двухдюймовым доскам, из которых была наспех сколочена балюстрада, можно было даже не думать. Криво прибитые к балясинам, доски гулко дрожали от каждого шага. — Вот ведь незадача! Сподобился нарваться на пьяных придурков. Сейчас у них в крови такой градус гуляет, что море по колено. Были бы потрезвее, не побежали бы за мной...»

Влад выставил на перила несколько бутылок с масляной краской.

Авось пригодятся.

Скрипнули створки дверей, и в барак ввалились задыхающиеся потные оппозиционеры. Трое остались на выходе, остальные рассредоточились по складу. У нескольких парней в руках были подобранные по пути палки.

— Вон он! — худосочный юноша в розовой футболке первым заметил Рокотова.

— Бей его! — подхватили остальные и рванулись к лестницам.

Владислав схватил две бутылки и побежал вдоль перил.

Первый удар пришелся по макушке ловко взбиравшегося по ближайшей приставной лестнице парня. Он уже схватился руками за вертикальный столб и собирался переносить ногу, как проносящийся мимо Рокотов врезал ему сосудом по голове.

Бутылка раскололась, на парня выплеснулся литр зеленой краски, мгновенно залившей лицо и плечи. Оппозиционер хрюкнул, разжал руки и опрокинулся навзничь. По пути вниз он сшиб с лестницы поднимающегося следом. Два упавших тела подняли столб пыли. Залитый краской не шевелился, его более удачливый товарищ на четвереньках отполз в сторону и заскулил, держась за сломанную руку.

«Минус два...» — мстительно подумал Рокотов и прыгнул вперед.

Вторая бутылка, брошенная недрогнувшей рукой, угодила в лоб толстячку в вельветовой рубашке и также скинула того с балюстрады. Жирное тело кувырнулось в воздухе и приземлилось животом на штабель картонных коробок. Коробки обрушились, зазвенели, и на пол посыпались литровые бутыли ацетона. Толстяк прокатился по битому стеклу и врезался в бочку.

По бараку мгновенно распространился запах химикатов.

Биолог добежал до пандуса, перескочил через ограждение и лоб в лоб вышел на шумно дышащего юношу с ножом в одной руке и палкой в другой.

Белорус взмахнул палкой.

Влад сделал быстрый шаг вперед и тут же отскочил назад.

Юноша с диким криком опустил оружие в пустоту, ударил по доскам пандуса, не удержался на ногах и распластался прямо перед Рокотовым. Тот без задержки засадил белорусу носком кроссовки в шею, под челюсть.

Молодой оппозиционер отключился.

Владислав сиганул через лежащее тело, набрал скорость на спуске и одним прыжком взлетел на пирамиду ящиков. На вершине пирамиды биолог подхватил забытый кем то из работников склада полуметровый толстый гвоздодер и метнул его подобно бумерангу в открывшего рот придурка в розовой футболке.

Железка со свистом рассекла воздух и соприкоснулась с лицом худосочного противника. Раздался треск, белоруса отбросило на стеллаж. Доски не выдержали, и несколько полок соскочило со своих креплений.

На поверженного противника посыпались тяжелые металлические банки.

«Минус пять...»

Из за штабеля бочек выбежали двое с палками и устремились к Владу.

Он стукнул ногой по крайней нижней бочке, и весь ряд обрушился.

Рокотов развернулся и бросился к выходу.

Опрометчиво взобравшиеся на балюстраду и теперь метавшиеся там оппозиционеры злобно взревели. Во Владислава полетели бутылки и банки. Но было уже поздно.

Биолог метнулся из стороны в сторону, свернул за кучу пустых коробок, вытащил зажигалку и поднес язычок пламени к воняющей ацетоном луже.

Огонь пробежал по поверхности лужи, охватил разгромленную пирамиду, у основания которой валялся толстяк, и рванулся вверх. С балюстрады раздались крики ужаса. Сбросив вниз емкости с горючими жидкостями, трое оппозиционеров сами отрезали себе путь к отступлению. Между ними и дверью барака полыхало огненное озеро.

Истошно завизжал парнишка, на которого упала пылающая пластиковая бочка с уайт спиритом. Через секунду завопил его товарищ, оступившийся на размокшем от пролитой краски полу и пытающийся затушить тлеющую брючину.

Рокотов чесанул прочь и выскочил из барака прямо перед носом охраняющих выход парней. Те так растерялись, что потеряли драгоценные секунды.

Влад резко остановился и спрятался за выступом стены.

Со склада вылетели трое оставшихся невредимыми белорусов и в недоумении затормозили. Их обидчик куда то исчез.

Биолог бесшумно зашел парням в тыл и двойным прямым ударом в основание черепа отправил ближайших к себе юношей в нокаут. А может быть, и на тот свет. Дозировать силу ударов не было ни времени, ни желания.

Последний оппозиционер упал на колени от тычка сложенными «копьем» пальцами в подреберье. Он открыл рот, но боль в поврежденной диафрагме была столь велика, что вместо крика белорус издал только слабый сип. Глаза закатились, и безвольное тело рухнуло набок.

Владислав огляделся по сторонам.

Пусто.

Однако задерживаться у дымящегося барака не следовало. С минуты на минуту на пожар должны были примчаться огнеборцы на ревущих красных машинах. А вместе с ними — и обеспокоенные происшествием стражи порядка.

Радовало одно обстоятельство: после того как пламя потушат, снять отпечатки пальцев уже никто не сможет. Огонь и вода уничтожают все следы. А что до механических повреждений на обгоревших трупах, так с этим следователи будут разбираться не одну неделю.

Рокотову же достаточно нескольких дней, по истечении которых он либо предотвратит покушение на Президента, либо погибнет.

Влад встряхнул головой, еще раз осмотрелся по сторонам и трусцой побежал в глубь территории.

Спустя три минуты после того, как его фигура скрылась за П образным административным зданием, первая пожарная машина проломила бампером хлипкие деревянные ворота и встала напротив полыхающего склада.