Мичман Ю. Анисимов, техник гидроакустического комплекса:
      "По тревоге я сразу же прибыл в первый (носовой) отсек. Здесь уже были капитан-лейтенант Сперанский, мичманы Григорян и Кожанов. Мы с тревогой прислушивались к командам, которые центральный пост давал в аварийные отсеки... Они неслись из динамика "лиственницы"... Больше всего боялись, что рванут аккумуляторные батареи. Дали и нам команду подготовить ВПЛ к работе. Начали давать давление, а его нет... Потом пена пошла. Всплыли и сразу же заметили крен на левый борт... Все водолазное имущество в отсеке было наготове. Если бы дали команду надеть, мы бы за пять минут одели друг друга.
      Потом к нам постучал Калинин: "Ребята, одевайтесь потеплее и наверх выходите!"
      Я взял два мешка с "секретами", потом ящик с документами на спину надел. Когда вылезал, услышал, как командир сказал: "Растет дифферент на корму..." Вылез наверх, волной с меня ящик сбило. Ухватился за козырек мостика. А когда вторая волна схлынула, увидел плот метрах в двадцати. Отпустил козырек и поплыл прямо к нему. Володя Каданцев помог мне залезть. Там был такой прогиб, как яма, вот туда и плюхнулся. Но сильная волна смыла меня за борт. Так бы и унесло в море, но я ухватился за Калинина. Рядом из последних сил держался Сперанский. Очередная волна ударила, он отбросился назад, и все... Смыло его... И как Волкова смыло, я тоже видел. Умирали все молча. Никто не кричал, не прощался... Очень тяжело было смотреть, когда на твоих глазах... И ничем не можешь помочь... Сам старался двигаться, чувствовал себя плохо. Все время думал о детях, трое их у меня. Как подумаю о них, так сил прибавляется... Потом услышал: "Шлюпка! Шлюпка!" Легче стало и морально, и физически. И даже потеплело как-то. Судно я не видел. Оно сзади было... Со шлюпки кинули конец, и все за него ухватились. Я одного помог поднять, второго. Почти самый последний с плота и снялся... Дальше что было, не помню. Открою глаза, смотрю - плывем. Глаза закрываю и снова ничего не помню. Пришел в себя в каюте. Мне стакан спирта, разведенного с вареньем, дают. Я спрашиваю: "Что это?" А мне: "Пей, не спрашивай!" Потом кто-то спросил: "Щекотки боишься?" Я говорю: "Нет. У меня ноги и живот замерзли". И они давай меня растирать. Очень хорошо растирали...
      Оклемался. В парную, душ сходил. Прилег, но никакого сна. Примерно через час куртку надел, нас вообще очень тепло одели, белье водолазное выдали, свитеры, и вышел на верхнюю палубу. Там погибшие лежали. К тому времени всех уже наверх вынесли. На каждого смотрел и многих не узнавал. Все почти опухшие..."
      Капитан-лейтенант Виталий Грегулев, начальник xимической службы. Рассказывал чуть заикаясь, видимо, до сих пор не веря в свое спасение:
      "В ночь на 7 апреля я дежурил. Проверял радиационную обстановку. Все было в норме.
      По сигналу аварийной тревоги сразу же перекрыл подачу кислорода во все отсеки. В кормовых - необитаемых - отсеках было процентов 20, а в жилых - 23. Система поглотителя окиси углерода вышла из строя.
      В третьем отсеке, в штурманской выгородке, мы с мичманом Черниковым развернули пост переснаряжения изолирующих противогазов - "ипов". Все аварийные партии уходили со свежими "ипами". Кстати, они и ПДУ показали себя хорошо, в отличие от шланговой дыхательной системы. Задумано хорошо, а исполнение... В ПДУ, рассчитанном на 10 минут, я бегал час.
      Мичман Черников (погиб во всплывающей спасательной камере) действовал четко и хладнокровно. Я не раз поминал добрым словом наших флагманских химиков Жука и Журавлева - их школа.
      Стали убирать отработанные ПДУ. Черников говорит: "Сейчас плавбаза подойдет, но я, наверное, здесь останусь". Мы и предполагать не могли, что лодка не выдержит, начнет тонуть... Тут прибегает Каданцев: "Вода в четвертом!.."
      Когда дали команду выйти наверх, я схватил свой транзистор (мне его флагманский на день рождения в море подарил). Китель забрал, брюки. Вылез на мостик, вижу - плыть придется. Все оставил и прыгнул в воду с рубки. Вынырнул, обернулся - глазам своим не поверил - корабль тонет.
      Поплыл к плотику, волны в лицо. Воды нахлебался, потерял плот из виду. "Ну ладно, - думаю, - черт с ним!.. Чего зря мучиться". Хотел руки сложить - и вниз. Вспомнил семью... Рассказ Джека Лондона вспомнил "Любовь к жизни". Его герой полз по тундре, боролся с волками. Я думаю: "Нет уж, надо жить..." И многие так боролись. У нас на плоту один уже не мог руками держаться, отнимались от холода. Так он зубами за чью-то шинель схватился.
      Очень жить хотелось! Вот сейчас телевизор смотрю, там бастуют, там кого-то режут. Но ведь вы живете! Чего вам ещё надо!
      Когда вдруг открылся второй, пустой плотик, хотел плыть к нему, догнать. Но чувствую, ноги замерзают. Сбросил ботинки, стал растирать.
      Капитан-лейтенант Ю. Парамонов:
      "А я все-таки решился. Прыгнул в воду и поплыл. Потом думаю: что это я в ватнике плыву; сбросил его, шапку сбросил... Плыть пришлось против волны. Гребни все время плот заслоняли. Я-то его видел с высоты нашего борта. Словом, потерял из виду и вернулся к своему".
      Капитан-лейтенант А. Грегулев:
      "А ведь некоторые плавать не умели вовсе. Вот матрос Михалев, трюмный. Хороший моряк, добросовестный. И вот он тихо так, молча ушел. Нас в училище - я Каспийское кончал - первые два года здорово гоняли: и бегать, и плавать. Двойки ставили, отпусков лишали, но зато все к пятому курсу нормально плавали. Иначе бы я сейчас ничего не рассказывал...
      Я как борт шлюпки увидел, так и отключился. Очнулся уже на плавбазе. Лежу и думаю: "Чего это я голый?"
      Никто из нас не заболел, потому что на "Хлобыстове" врачи сразу нами занялись. У них там и терапевт, и хирург, и стоматолог, рентгенолог, и три медсестры... Врачи не виноваты, что Молчанов, Нежутин и Грундуль погибли. Ведь хорошо себя чувствовали. Вышли после ужина покурить - и на тебе. Потом выяснилось, что у них в организме начался необратимый процесс и этот почти незаметный для здорового человека "никотиновый удар" от одной сигареты для них оказался роковым.
      Морякам "Хлобыстова" мы все своим вторым рождением обязаны. Когда они получили радиограмму "лодка горит", так они чуть ли не швартовы рубили. Из машин выжимали все, что можно. Даже пожарную команду в трюм спустили - до того они раскалились..."
      "ГДЕ МЫ БЫЛИ?"
      "Не забуду слов матери погибшего подводника, - говорит моряк Владимир Плескач. - Выйдя из Дома офицеров, заставленного гробами и портретами погибших, она увидела многотысячную толпу отдающих последний долг и тихо сказала: "Как много людей собралось. А где все были, когда ОНИ погибали?"
      Где мы были?
      В тот день, когда подводники замерзали на плотике, в продажу поступил апрельский номер журнала "Морской флот". На его обложке два моряка демонстрировали новейшую модель гидротеплоизоляционного спасательного костюма для арктических вод. Они улыбались, лежа в воде, и показывали оттопыренные большие пальцы: "Во, как хорошо!"
      То была издевка фортуны...
      Узнав о гибели "Комсомольца" и смерти Таланта Буркулакова, наш общий сослуживец капитан 2-го ранга Владимир Стефановский написал в редакцию "Правды" горькое и честное письмо о том, как обстоят дела на подводном флоте и почему они так скверно обстоят. Поминался там и тот злополучный аварийно-сигнальный буй, который сорвало штормом на буркулаковской лодке.
      "Для обозначения затонувшей подводной лодки, - пишет бывший флагманский механик нашей бригады, - предусмотрены два всплывающих аварийно-сигнальных буя для связи подводников с внешним миром. Один из них - носовой с радиосигнальным устройством.
      Нельзя сказать, чтобы они конструктивно были достаточно продуманы и совершенны. Крепление их к корпусу ненадежно. Очень часто подводная лодка, уходя в море, возвращается в базу с зияющей пустой "корзиной" - буй в сильное волнение срывается со своего штатного места и "уходит в самостоятельное плавание". Тут вполне справедливо можно упрекнуть создателя такой конструкции. Но, с другой стороны, кому поможет этот буй, если, например, рабочая глубина погружения подводной лодки 300 м, длина кабель-троса буя соответственно 350 м, а под килем - километры? И все же буй не раз выручал подводников.
      Одним из основных элементов электрической сигнальной схемы буя является герметичная семиконтактная муфта. С некоторых пор она стала дефицитом. Трудно сказать почему. Отчасти потому, что буй часто затекает по той причине, что подводник не всегда умело зажимает на нем колпак, эта муфта в морской воде быстро выходит из строя и уже ремонту не поддается.
      Промышленностью почему-то в достаточном количестве они не выпускаются. Заводы выпускают то, что им планируют. А тот, кто планирует, не знает, что нужно.
      Получается так, что подводная лодка, закончив, скажем, ремонт на заводе, не может выйти на ходовые испытания, так как аварийно-сигнальный буй не в строю - отсутствует семиконтактная муфта. Судоремонтный завод её изготовить не в состоянии. Да ему за это и не заплатят, потому что это комплектующее изделие и его должен обеспечить заказчик. А чтобы оплатили заводу, приходится искать незаконный обходной маневр, прибегать к двойной-тройной запутанной и опасной бухгалтерии. То есть, чтобы сделать жизненно необходимую деталь, нужно идти на нарушение закона и изворачиваться. А потому чаще всего этот ажиотаж вокруг семиконтактной муфты заканчивается тем, что муфта вдруг появляется. Воспитанные в суровых условиях дефицита, судоремонтники ничему не удивляются и вопросов, откуда взялась муфта, не задают.
      Через несколько дней "танец с саблями" вокруг этого скромного изделия возобновляется с ещё большей силой: на соседней подводной лодке пропала семиконтактная муфта! Но это ещё не все. При подготовке подводной лодки к автономно-атлантическому плаванию представитель аварийно-спасательной службы флота не уйдет с корабля до тех пор, пока буй вместе с этой семиконтактной муфтой не будут проверены на комплектность и в работе по прямому назначению. С большим трудом добываются по всему соединению и флоту все недостающие элементы схемы.
      Наконец, все укомплектовано, все работает. Представитель спасательной службы горд тем, что добился приведения в исправность спасательных средств, механик зол, что... зря потратил время. Через несколько дней (перед самым выходом в плавание) он даст указание матросу приварить этот буй к корпусу лодки намертво по причинам, изложенным выше. На глубине Атлантического океана он никому не нужен. Не утонем - не будем биться в судорогах при его списании. Такой вот анекдот. К сожалению, на флоте таких анекдотов не перечесть.
      В критические минуты, когда авария подводной лодки стала реальностью, судьбу подводника может решить индивидуальный спасательный аппарат ИДА.
      Это довольно сложное устройство, позволяющее подводнику дышать по замкнутому циклу (аппарат - легкие) в любой, в том числе и отравленной, атмосфере, и даже под водой (хотя и не бесконечно и не на любой глубине).
      Этот умный и не требующий никаких дополнительных операций после включения на дыхание по замкнутому циклу аппарат спас немало жизней подводников.
      Авторы некоторых публикаций в связи с катастрофой "Комсомольца" немало упреков адресуют создателям аппарата ИДА, и справедливых, и попросту несерьезных.
      Существующий на вооружении флота аппарат ИДА создан в 1959 году. Соответственно его условное обозначение - ИДА-59. Он является составной частью индивидуального снаряжения подводника - ИСП-60. Поступил он на вооружение флота, конечно, значительно позже.
      От опытного образца, а тем более от идеи до серийного производства новой, или даже не новой, а модернизированной, машины или аппарата у нас проходит не один и не два года. Это наша беда.
      В нашем случае - это беда подводника и вина промышленности, за которой стояли "слуги народа" - министры, председатели, секретари и другие аппаратчики, создавшие такой уродливо-неповоротливый хозяйственный механизм.
      Конечно, бросается, и даже резко, в глаза тот факт, что оружие уничтожения, самое что ни на есть современное, идет в ногу со временем, а средства спасения человека отстали на тридцать лет".
      Гласом вопиющего в канцелярской пустыне прозвучал крик души бывшего командира атомной ракетной подводной лодки стратегического назначения капитана 1-го ранга запаса А. Горбачева:
      "На следующий день после катастрофы хорошо знакомый мне дворник недоумевал, почему это подводники гибнут от переохлаждения, когда в московских спортивных магазинах продаются костюмы с подогревом, с какими-то поплавками, сигнальными лампочками... Что можно ответить на это? В стране и тем более в мире действительно есть костюмы с отличным утеплением и даже с подогревом, с поплавком для длительного удержания на воде, с сигнализацией для ночного обнаружения и даже с герметичной микрорадиостанцией. В таком костюме можно держаться в ледяной воде часы, а то и сутки. Почему же их нет у наших подводников? Нет средств? Да ведь одна затонувшая подводная лодка стоит столько таких костюмов, что их хватило бы для всех моряков мира!
      Почему бы российскому подводнику не иметь легкий, удобный спасательный комплект, где будет все необходимое для выживания на воде при всех условиях? Честное слово, слез одной-единственной матери достаточно, чтобы все эти "мелочи жизни" были решены раз и навсегда. На АПЛ есть индивидуально-спасательные аппараты для выхода из затонувшей лодки, для плавания на поверхности моря после всплытия за счет плавучести гидрокомбинезона и дыхательного мешке аппарата. Однако все это устаревшее, неудобное в использовании, громоздкое и тяжелое устройство.
      Почему же большинство подводников оказалось и без этого устройства? Наверное, потому, что на всех 69 человек их просто не было? Наверно, и потому, что весь этот водолазный комплект (аппарат, гидрокомбинезон, теплое белье) разукомплектован и хранится в разных местах отсека. При задымленности, в экстремальных условиях личный состав, как правило, их не находит. Воистину все сделано для того, чтобы подводник прыгал в воду без спасательных средств и тонул".
      Неотвязный вопрос, едва заходит речь о трагедии в Норвежском море, на устах у всех: "Почему у нас так плохо со спасательными средствами?" Когда меня спрашивают об этом, я задаю встречный вопрос: а почему у нас так плохо с протезами для инвалидов и колясками для калек? С одноразовыми шприцами? С оказанием неотложной медицинской помощи на дорогах? С горноспасательной техникой? Все это задубевшие плоды давнего небрежения нашей Системы ко всему личностному и индивидуальному, к каждому из нас как просителю, клиенту, пациенту... Все это от чиновной привычки рассматривать нас всех как "население", "народную массу", "личный состав", с которым "архитекторы светлого будущего" обращаются столь же вольно, как с любым расходным материалом. Как с неизбежными щепками при рубке леса. Как скульптор с глиной. У нас всего много: и тайги, и глины, и людей.
      Новое оборонное мышление непременно должно включать в себя и новое отношение к военному человеку - не как к инвентарному имуществу, живой силе, пушечному мясу, но как к кровной части народа, одетой в шинели.
      О том, как спасали подводников, написано немало. И все же многих мучает ещё один тревожный вопрос: а могли ли спасти всех, кто оказался на воде? Ведь большая часть моряков погибла не в отсеках, а в волнах. Так ли их спасали, как надо? Почему не обратились к норвежцам? Почему не вылетели гидросамолеты? Почему не раскрывались спасательные плоты? Все эти вопросы я задавал не только должностным лицам, но и своим товарищам по флотской службе, у которых не было причин кривить передо мной душой.
      К норвежцам не обращались, потому что реальная необходимость в их помощи возникла не с первых минут всплытия, а лишь в 17 часов, когда подводная лодка, поджидавшая буксировщик, неожиданно для всех стала уходить в воду. Если бы в этот момент норвежцы получили международный "SOS", то их вертолеты, по признанию офицера спасательной службы Ариля Осереда, смогли бы поспеть к месту катастрофы только к 19.30, то есть на полтора часа позже наших рыбаков.
      Почему не вылетели гидросамолеты Бе-12, рассказали командиры этих кораблей:
      "С тактико-техническими данными нашего самолета спасать в открытом море, при тех гидрометеоусловиях в районе потерпевшей бедствие подводной лодки, было невозможно. Гидросамолет может выполнять взлет и посадку только в идеальных условиях: при высоте волны 0,6 - 0,8 метра. И даже при таких условиях взлетать и садиться в заливе или на озере весьма непросто. Мы убедительно просим поставить задачу генеральному конструктору товарищу Константинову разработать настоящий спасательный гидросамолет для оказания помощи в открытом море при волнении не менее 5 баллов. Хотим задать вопрос товарищу Константинову: "Почему в годы Великой Отечественной войны летчики нашего полка на "Каталинах" спасали людей в открытом море при волнении более 4 баллов, а наш Бе-12, созданный через 20 лет после войны, не в состоянии?"
      Коллеги гидроавиаторов - летчики-противолодочники - на своих "илах" оказались технически более подходящими для выполнения несвойственной им задачи. Вся беда в том, что подводников спасали так, как спасают летчиков. Летчик же приводняется вместе с автоматически надувающейся лодочкой и на ней подгребает к сброшенному на парашюте спасательному контейнеру (КАСу контейнеру авиационному спасательному). Из лодки же тянет он пусковой шнур раскрытия большого спасательного плота. Ничего этого люди, окоченевшие в воде, проделать не могли. Их, подводников, всегда готовились спасать прежде всего из тисков глубины. Для этого построены специальные суда и подводные лодки. Но в этот раз подводники оказались в положении пассажиров злосчастного парохода "Адмирал Нахимов". Так же, как и та трагедия, эта, новая, ещё раз показала беспомощность наших спасательных служб перед проблемой, вечной, как само мореплавание, - спасения жизни на воде".
      После всех бесед и расспросов могу сказать одно: в той ситуации и при тех подручных средствах, какими располагал Северный флот, был найден единственно верный выход: послать противолодочные самолеты, которые часами кружили над аварийной лодкой, держали с ней связь, а главное - по кратчайшей прямой навели на плотик, облепленный моряками, суда рыбаков. Любая неточность в курсе, лишние минуты поиска стоили бы новых жизней.
      - Эх, окажись бы там катерок любой, захудалый, - вздыхали потом спасенные подводники, - всех ребят бы спасли...
      Я был потрясен, когда на другой день после похорон подводников увидел в музейном ангаре ВВС Северного флота спасательный катер "Фрегат", который был создан специально для того, чтобы его сбрасывали с самолета. До 1985 года он ещё стоял на вооружении поисково-спасательной службы ВВС флота. И вдруг - музейный экспонат.
      "То, что вы видели в музее, - рассказывает начальник поисково-спасательной службы ВВС Северного флота полковник Куц, - это вчерашний день. Наше сегодня - десантируемый катер "Ерш". Он выезжает из грузового салона АН-12 на специальных лыжах и приводняется на парашютах вместе с экипажем из трех человек (среди которых фельдшер-спасатель). Вот это то, что было нужно там, в Норвежском море. Но..."
      Горькое "но", проиллюстрированное бесстрастными документами и негодующими комментариями, вкратце сводится к безотрадному выводу: катера сделаны настолько из рук вон плохо, что главный конструктор их вкупе с полковником Куцем подписали запрет на применение "Ершей" в деле. В таком виде они не только никого не спасут, но и погубят самих спасателей. Почему же их так сработали? В Ленинграде, куда я прилетел с Севера, чтобы найти ответ на этот вопрос, В. Д. Рубцов, главный конструктор "Ершей", поведал старую как мир историю. Детище его погубила система коллективной безответственности. Так, Минсудпром отвечает лишь за мореходные качества катера, Минавиапром - за летно-парашютные, Промсвязь - за аппаратуру радионаведения, которую выпускают как в морском (тяжеловесном) варианте, так и в авиационном (портативно-легком).
      Самое печальное то, что третье поколение катеров-спасателей ("Гагары") - испытанное, согласованное, утвержденное - на долгие годы будет представлено единственным опытным образцом, так как Сосновский судостроительный завод, которому поручен запуск серии, откликаясь на злобу дня, налаживает в первую очередь выпуск ширпотреба: прогулочные лодки, пляжное оборудование, металлопосуда... Но ведь в любой день, в любой час помощь с воздуха окажется необходимой не только подводникам, но и рыбакам, пассажирам, яхтсменам, нефтедобытчикам, космонавтам. Кто окажет ее?
      Думаю, что по тем же причинам подводники не скоро ещё получат неопрокидываемые плотики, спецодежду, которая не вспыхивает на теле, как бальное платье от новогодней свечи, удобные дыхательные маски из углеродистой ткани, которые не плавятся на лице, да и самое главное корабли, способные продержаться, в случав аварии, до подхода спасателей.
      Часть средств, что освобождается нынче от сокращения военных расходов, должна пойти на создание надежной спасательной техники. Отсюда, с опустевшего причала, это кажется очевидным и бесспорным.
      Глава пятая ХОЖДЕНИЕ ЗА ТРИ ГЛУБИНЫ
      И вот наступил этот день... День, когда субмарина XXI века, сверхглубоководная атомная подводная лодка К-278 ("Плавник"), более известная миру как печальной памяти "Комсомолец", должна была испытать свой титановый сверхпрочный корпус погружением на предельную глубину. Это свершилось 5 августа 1985 года в Норвежском море.
      Рассказывает старшина команды штурманских электриков К-278 мичман запаса Вениамин Матвеев:
      "В тот день с глубиномера в центральном посту была оторвана черная бумажка, закрывавшая на его шкале секретности ради цифры предельной глубины. Мы ахнули: 900,1000,1100 метров..."
      Мы сидим с Матвеевым на главной улице Воронежа против кафе "Капитан Немо". Над входом поблескивает морской бронзой макет фантастического "Наутилуса", придуманного Жюлем Верном. Рядом со мной - реальный человек из фантастического действа - хождения за тысячу метров, за три предельных глубины для обычных атомарин. И рассказывает он об этом, как об обычном флотском деле. Вернее, пытается так рассказывать, нет-нет да срываясь на восторженную скороговорку, хотя и прошло более четверти века. Такое не забывается...
      Мы все тогда знали, чем закончилось погружение на предельную глубину американской атомной подводной лодки "Трешер". Книга "Тайна гибели "Трешера"1 зачитывалась подводниками до дыр. Вот самые драматичные страницы:
      "Первый день испытаний прошел успешно. Лодка совершила несколько погружений на половину предельной глубины. Ничто не предвещало трагического поворота событий. В 6 час. 23 мин. 10 апреля "Трешер" всплыл под перископ в 10 милях от "Скайларка" (судно, обеспечивающее погружение. - Н.Ч.) для того, чтобы в последний раз определить свое местоположение перед глубоководным погружением. К этому моменту подводная лодка уже прошла континентальный шельф и вышла в район впадины Уилкинсона, где глубина резко увеличивалась с 300 до 2400 м. Уже после гибели "Трешера" американская общественность не раз задавала вопрос: почему испытания подводной лодки, имеющей предельную глубину погружения 360 м, проводились в таком глубоководном месте? Ответ на этот вопрос дал командующий подводными силами Атлантического флота США Элтон Гренфелл. По словам Гренфелла, в пределах континентального шельфа у восточного побережья США не было глубин, достаточных для погружения подводной лодки "Трешер", а переход её в другие районы вызвал бы задержку испытаний на несколько суток. Таким образом, безопасность была ещё раз принесена в жертву стремлению как можно быстрее ввести подводную лодку в строй действующего флота.
      Утро 10 апреля 1963 года выдалось на редкость хорошим. Море было спокойным, видимость отличная, скорость ветра не превышала 3,5 м/сек. В 7 час. 47 мин. с "Трешера" сообщили на обеспечивающее судно об окончании последних приготовлений к испытаниям.
      Следует отметить, что качество связи между подводной лодкой и "Скайларком" менялось в зависимости от состояния моря и глубины погружения лодки. Как известно, связь между надводным кораблем и погруженной подводной лодкой в значительной степени затрудняется наличием в океане так называемого "слоя температурного скачка", проходя через который гидроакустические сигналы частично отражаются и искажаются. Современная техника позволяет преодолеть это затруднение путем применения гидрофона, который может быть опущен ниже "слоя температурного скачка". Однако на "Скайларке" не было такого устройства и прием сообщений с "Трешера" производился с помощью обычных стационарных гидрофонов, установленных на обшивке корпуса.
      Итак, около 8 часов утра 10 апреля подводная лодка "Трешер" начала глубоководное погружение. По договоренности между командирами "Трешера" и "Скайларка", погружение лодки до предельной глубины предполагалось осуществлять постепенно, отдельными этапами протяженностью примерно по 30 м. Джон Гарвей должен был сообщать на обеспечивающее судно обо всех изменениях курса, скорости хода и глубины погружения, причем промежутки между сеансами связи не должны были превышать 15 мин. Всплытие лодки на поверхность согласно графику намечалось на 11 час. 15 мин.
      Три человека на борту "Скайларка" - командир, штурман (оба бывшие подводники) и гидроакустик - стояли у пульта гидроакустического телефона. Кроме них, в штурманской рубке находился ещё один матрос, который вел запись переговоров с "Трешером". Магнитофона не было, поэтому все сообщения фиксировались лишь в вахтенном журнале судна. В 7 час. 54 мин. с борта лодки была принята первая телефонограмма:
      "Все в порядке, продолжаем погружение".
      Дальнейшие события в то памятное утро развивались следующим образом:
      8 час. 00 мин. - произведена проверка звукоподводной связи.
      8 час. 02 мин. - "Трешер" достиг глубины 120 м. На лодке произведены тщательный осмотр прочного корпуса, проверка забортной арматуры и трубопроводов.
      8 час. 09 мин. - с борта "Трешера" получено сообщение, что пройдена половина пути до предельной глубины погружения. Темп погружения после этого несколько замедлился.
      8 час. 24 мин. - произведен очередной сеанс связи с подводной лодкой.
      8 час. 35 мин. - подводная лодка достигла глубины "на 90 м меньше предельной" (ориентировочно 250 - 270 м).
      8 час. 53 мин. - подводная лодка приблизилась к предельной глубине погружения.
      9 час. 02 мин. - произведен сеанс связи с подводной лодкой; "Скайларк" запросил курс "Трешера" и получил ответ, что курс не изменился.
      9 час. 10 мин. - подводная лодка не ответила на вызов "Скайларка". Она не ответила и на повторный вызов через минуту. Обеспокоенный штурман взял микрофон у гидроакустика и прокричал в него: "У вас все в порядке? Отвечайте, отвечайте, ради Бога..." Ответа не последовало.
      9 час. 12 мин. - с борта подводной лодки поступило сообщение, из которого стало ясно, что на "Трешере" обнаружены какие-то неполадки, лодка имеет дифферент на корму и пытается продуть водяной балласт. Через 2 - 3 сек. после этого на "Скайларке" услышали шум сжатого воздуха, поступающего в балластные цистерны. Этот шум слышался в течение 20 - 30 сек.
      Спустя некоторое время на судне услышали последнее искаженное сообщение с "Трешера", из которого удалось разобрать лишь два слова: "...предельная глубина..." Вслед за этим раздался приглушенный неясный грохот.
      Штурман "Скайларка" младший лейтенант Джеймс Уотсон попытался вспомнить, где он слышал подобный шум. Его взгляд упал на переборку штурманской рубки. Хронометр на переборке показывал 9 час. 17 мин. Впоследствии Уотсон (по опыту участия во Второй мировой войне) охарактеризовал раздавшийся шум как "треск ломающихся отсеков прочного корпуса", однако в этот момент на "Скайларке" ещё не догадывались о происшедшей катастрофе.
      Капитан-лейтенант Хеккер (командир "Скайларка". - Н.Ч.) приказал гидроакустику запросить "Трешер": "Управляется ли подводная лодка?" Когда ответа не последовало, он сам взял микрофон и трижды повторил свой вопрос, однако ответа не дождался.
      Зная о ненадежной работе гидроакустического телефона, Хеккер в этот момент больше беспокоился о положении собственного судна. Подводная лодка "Трешер" находилась вблизи "Скайларка", и он опасался, что в момент аварийного всплытия лодка может нанести удар в корпус судна.
      В течение полутора часов "Скайларк" безуспешно ждал всплытия лодки. Напряжение на борту спасательного судна возрастало по мере того, как проходил один 15-минутный период за другим без ответных сигналов с "Трешера".
      Пять. Десять. Пятнадцать минут. И снова пять минут... Напрасно прослушивал подводные шумы гидроакустик. Напрасно искал позывные "Трешера" в эфире радист. Напрасно люди на мостике пытались обнаружить в океане знакомые очертания подводной лодки".
      "Трешер" затонул на глубине почти два с половиной километра...
      Невольно вспоминается мое первое глубоководное погружение. И было оно вовсе не рекордное, а обычное, плановое...
      Все в тот день казалось особенным. Даже чайки кружили над нашей лодкой как-то странно - обрывая полет над нашей рубкой, взмывая круто вверх...
      Протяжный клекот ревуна. Вышли в точку глубоководного погружения. Тревога!
      Спешу в центральный пост.
      Командир опускает толстенную крышку люка, раскрашенную, как штаны арлекина, на две половинки - синюю и желтую. Последние солнечные блики ещё скользят по трубе шахты. Все. Тяжелая литая крышка легла на комингс, обрубив солнечные лучи.
      С коротким хриплым ревом врывается в цистерны вода.
      Командир нажимает тумблер на пульте громкой связи:
      - Вниманию экипажа. Еще раз напоминаю об особой бдительности несения вахт. Погружаемся на предельную глубину. Слушать в отсеках!
      Слушать, не шипит ли где просачивающаяся вода, не каплет ли из сальников... Остановлены все шумящие и ненужные сию минуту механизмы, батарейные и отсечные вентиляторы.
      Лодка уходит к предельной отметке не сразу, а как бы по ступеням, выжидая на каждой некоторое время, чтобы в отсеках могли осмотреться.
      - Погружаемся на двести пятьдесят метров! - объявляет командир. Открыть двери во всех помещениях!
      Деревянные двери кают и рубок должны быть раскрыты, иначе из-за обжатия корпуса на большой глубине их выдавит из косяков. Чтобы продемонстрировать молодым матросам, как действует сила обжатия, доктор натянул поперек жилого отсека нить: когда лодка пойдет на всплытие, стальные бока её слегка разойдутся после деформации и разорвут нить.