- Отдраить верхний рубочный люк!
      Каданцев провернул зубчатку кремальерного запора и откинул толстенный литой кругляк. Выход в мир солнца и ветра, в океан свежайшего воздуха был открыт. Но выйти наверх позволительно было пока лишь одному человеку вахтенному офицеру.
      Капитан-лейтенант Верезгов:
      "Всплыли без хода с отваленными носовыми рулями глубины. Свежий ветерок прохватывал насквозь куртку РБ (легкая хлопчатобумажная одежда, которую атомоходчики носят в отсеках). Посмотрел на корму и ахнул. Толстое резиновое покрытие вспучилось и сползало с корпуса, словно чулок. В корме все ещё бушевал пожар".
      Скупые строчки вахтенного журнала:
      "11.21. Пожар в IV отсеке. Горит пусковая станция насоса (искрит и дымит). Насос обесточен.
      11.27. Принесен огнетушитель в центральный пост. На пульте управления движением лодки появился очаг открытого огня. Загазованность и ухудшение видимости в центральном посту".
      Первый заметил дым из "корунда" капитан 1-го ранга Талант Буркулаков.
      - Вон дымит! - крикнул он, указав пальцем на источник дыма. Стали выдергивать электронные блоки. Из одного гнезда полыхнуло пламя. Очаг завалили огнегасящей пеной. Пульт обесточили, но раздирающий легкий дым заволок центральный пост - мозговой центр корабля.
      - Лишним - наверх! - распорядился командир. Все, кто не был занят борьбой за живучесть, - гидроакустики, штурманы, вычислители, метристы, полезли на мостик. Остальные - пультовики - надели маски ШДА - шланговой дыхательной автоматики, которая питалась от общесудовой магистрали сжатого воздуха. Гибкие шланги позволяли передвигаться в радиусе шагов десяти, они исправно подавали воздух, но... Угарный газ, как известно, коварен тем, что не ощутим ни на цвет, ни на запах. Никому и в голову не могло прийти, что из спасительных масок они дышат отравленным воздухом. Лишь лодочный врач старший лейтенант медслужбы Заяц почуял неладное, ощутив во рту едва различимый сладковатый привкус. Он сорвал маску и велел химику мичману Черникову (погиб) замерить состав воздуха.
      - Концентрация СО, - доложил ошеломленный химик, - в смертельной дозе!
      Высокое давление в горящем седьмом гнало окись углерода в систему ШДА, проходившую и через аварийные отсеки. Больше всех надышались ядовитым газом старший кок Сергей Головченко, радиометрист Сергей Краснов и торпедист Алексей Грундуль. Их немедленно вынесли на мостик, и доктор принялся за работу.
      В ЯДОВИТОМ ДЫМУ
      Из вахтенного журнала:
      "11.34. Увеличивается крен на левый борт. Продут главный балласт.
      11.41.Увеличивается крен.
      11.43. Крен выравнивается.
      11.45. Передано три сигнала аварии. Квитанций (подтверждений о приеме радио. - Н.Ч.) нет. Не работает охлаждение дизеля".
      Остановили дизель-генератор, последнее сердце атомарины. Быстро переключились на питание от аккумуляторной батареи. Однако резкий скачок напряжения вывел из строя многие приборы. На табло управления ГЭУ - главной энергетической установкой (атомным реактором) - вспыхнули сразу все мнемознаки. Пульт испортился. Но и без его показаний было ясно: температура активной зоны падала, расхолаживание шло в автоматическом режиме.
      "11.58. "Всем, у кого есть связь, выйти на связь с ЦП!" (команда, переданная командиром из центрального поста. - Н.Ч.). С четвертым отсеком связи нет. Там примерно 9 человек".
      Теперь самым неотложным делом стало спасать этих девятерых. Что с ними? Живы ли? Что там творится, в этих задымленных и, может, ещё горящих отсеках?
      В разведку ходят не только за линию фронта... Идти разведчиками в аварийный отсек вызвались командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Вячеслав Юдин (впоследствии погиб) и инженер-вычислитель лейтенант Анатолий Третьяков (жив). Натянув на лица маски изолирующих противогазов, они влезли в дымное жерло межотсечного люка. Лучи аккумуляторных фонарей вязли в густом, клубящемся дыму. Шли почти на ощупь. Шли, как по минному полю. В любую секунду из любого угла может хлестнуть крутым паром, огненной струей, электрическим разрядом... В герметичной выгородке над реактором они нашли двух живых в масках ПДУ. Срок действия регенеративных патронов уже истекал, и разведчики подоспели вовремя. Они вывели реакторщиков из темных дебрей отсека. Это были инженер главной двигательной установки лейтенант Андрей Махота (остался жив) и техник мичман Михаил Валявин (утонул, тело не найдено).
      Провентилировали четвертый отсек и стали готовить к вскрытию пятый. Первым влез туда Юдин, за ним - добровольцы из аварийной партии. Здесь были дела похуже. Два часа назад по палубе отсека на высоте метра вдруг полыхнуло пламя. Загорелась одежда. Моряки тушили друг друга, прислонялись к переборкам, сбивали огонь с рукавов, штанин, плечей... Когда их вывели, кожа свисала с обгоревших рук лохмотьями. У капитан-лейтенанта Волкова, командира электротехнической группы, расплавилась на лице резиновая маска. Он спасся тем, что лег на палубу, зажал нос и дышал через оголившийся загубник (увы, через несколько часов он погибнет в море). Сильные ожоги получили инженер ГДУ лейтенант Александр Шостак (умер в воде), рулевой-сигнальщик матрос Виталий Ткачев (не найден в море), машинист трюмный матрос Юрий Козлов (жив), старшина команды мичман Сергей Замогильный (умер в воде). Их немедленно отправили наверх, на мостик, где доктор Леонид Заяц вместе с начальником политотдела Буркулаковым развернули подобие лазарета.
      Но в пятом оставались ещё двое: техник-турбинист мичман Сергей Бондарь и его подчиненный матрос Владимир Кулапин. Они включились в шланговую дыхательную систему и, надышавшись угарного газа, потеряли сознание. Вытащить их взялись командир турбинной группы капитан-лейтенант Сергей Дворов (жив) и мичман Михаил Валявин, сам только что спасенный из приборной выгородки четвертого отсека. Они с большим трудом вынесли из машинного лабиринта два безжизненных тела и на специальных лямках осторожно подняли наверх через 10-метровую башню всплывающей спасательной камеры.
      Рассказывает лодочный врач Л. Заяц:
      "Мы сразу же принялись спасать этих двоих как самых тяжелых. Кулапин не дышал, пульс отсутствовал, зрачки расширены. Те же признаки клинической смерти были и у Бондаря. Я делал непрямой массаж сердца, а Верезгов вдувал воздух в легкие матроса через рот. Буркулаков набирал в шприц адреналин. Я взял длинную иглу и сделал укол в сердце. Увы, оно так и не забилось. Вскоре по коже пошли синюшные пятна, и я констатировал смерть обоих. Они слишком долго дышали окисью углерода. Я спустился в центральный и доложил командиру, что на борту два трупа. Ванин велел записать их в вахтенный журнал и приспустить флаг.
      Это были первые две жертвы, которые мы видели воочию. В это не хотелось верить. Но меня ждали другие пациенты. Я поднялся на мостик, захватив из амбулатории чемоданчик с обезболивающими наркотиками. Волков и Замогильный, у которых слезла кожа с обожженных кистей и предплечий, испытывали чудовищную боль, но оба твердили, что обойдутся без уколов, просили экономить морфин, который неизвестно скольким ещё понадобится. Никогда не забуду их мужество!"
      Вахтенный журнал:
      "12.25. Получена окончательная квитанция на сигнал аварии.
      12.41. Задымленность в 4-м отсеке очень большая.
      12.48. В 1-м отсеке обстановка нормальная.
      13.00. "Подсчитать всех людей".
      13.27. Выведен из 5-го отсека Кулапин. Начался сеанс связи. Нет пульса у Кулапина.
      13.39. Состояние главной энергетической установки; заглушен реактор всеми поглотителями. У Кулапина пульса нет.
      13.40. Дворов потерял сознание в 3-м отсеке.
      13.41. В 5-м отсеке людей нет, 5-й отсек осмотрен. Бондарь поднят наверх (без сознания).
      13.46. Слюсаренко, Третьяков - страхующие, Юдин, Апанасевич аварийная партия в 6-й отсек.
      14.02. Кулапин и Бондарь - умерли. Заключение врача".
      Тем временем аварийная партия - Юдин и старший матрос Игорь Апанасевич (не найден в море) - попыталась вскрыть предпоследний, шестой отсек. Но едва приоткрыли перепускной клапан, как из шестого ударила струя черного газа. Пожар там бушевал вовсю. Приставили термометр к горячей переборке. Синий столбик зашкалил за 100 градусов.
      В вахтенном журнале не ставят восклицательных знаков, но, право, эти записи звучат ликующе:
      "14.20. Дан ЛОХ в 6-й отсек из 5-го.
      14.40. Визуально обнаружен самолет.
      14.41. Ил-38, классифицирован".
      Вахтенный офицер капитан-лейтенант А. Верезгов:
      "Связь мостика с центральным постом - только голосом через спасательную камеру. Снизу запрашивают: "Не видны ли самолеты?"
      Осмотрелся по горизонту - с левого борта 160 градусов заходит самолет. Подумал - не наш. Но когда пролетел над рубкой, увидел на фюзеляже звезду".
      "15.18. Передано на самолет: поступления воды нет. Пожар тушится герметизацией.
      15.23. Температура переборки 6-го отсека (носовой) - больше 100 градусов".
      "Что вам нужно?" - запрашивали с самолета.
      "Фреон", - просил командир.
      "К вам идут рыбаки, - сообщали летчики. - Ориентировочное время прибытия - 18.00".
      Теперь, когда стало ясно, что помощь близка, на душе полегчало. Отсеки герметизированы, шестой заполнен фреоном. Большая часть экипажа выведена наверх, чтобы отдышаться от дыма. Огромная черная туша всплывшей атомарины покачивалась невалко. Казалось, самое страшное позади. В эти минуты никому в голову не приходило не то что взывать о помощи к норвежцам, сама мысль, что они могут очутиться вдруг в ледяной воде, казалась дикой. Все знали, что прочный корпус их подводной лодки - самый прочный в мире, как уверяли конструкторы и судостроители. Все знали, что нигде и никогда "погорелые" подводные лодки не тонули за считанные часы. Сутки, а то и несколько держались они на плаву. Вот почему подводники вышли наверх без гидрокомбинезонов, которые остались в задымленных отсеках. Они вышли, чтобы перейти на борт плавбазы, а не прыгать в смертельно ледяную воду. Винить их в непредусмотрительности все равно что упрекать в беспечности жителей высокоэтажек в рухнувших армянских городах.
      То, что произошло дальше, по своей неожиданности и скоротечности весьма напоминает землетрясение. Корпус подводной лодки содрогнулся от внутренних ударов . Это рвались, как сейчас полагают, запаянные банки с "регенерацией" - кислородовыделяющими пластинами, веществом, горящим даже в воде. Скорее всего, именно их воспламенение привело к тому, что прочный корпус прогорел на стыке гермопереборки (впрочем, последнее слово тут за государственной комиссией). Так или иначе, но в оба кормовых отсека прорвалась вода. Затопление было стремительным, корма стала быстро погружаться, а нос - выходить из воды. На все про все оставались считанные минуты. Командир ринулся чтобы поторопить тех немногих, кто заканчивал свои дела в "штабном" отсеке. Последним, кто видел его живым, был техник электронавигационного комплекса мичман Виктор Слюсаренко...
      "По приказу штурмана я уничтожал в рубке секретную аппаратуру. Когда крикнули: "Всем выходить наверх!", схватил два спасательных жилета и кинулся в центральный пост. Столкнулся с командиром. "Ты последний?" спросил он. "Кажется, да". Но внизу, в трюме центрального поста, хлопотал у дизель-генератора командир электромеханического дивизиона капитан 3-го ранга Анатолий Испенков".
      Я прерву рассказ...
      Так же как командир покидает борт корабля последним, так и инженер-механик выходит последним из-под палубных недр. Чаще всего не выходит, а до последней секунды - как это было на "Новороссийске", на "Нахимове" - обеспечивает свет бегущим в многоярусных машинных лабиринтах. Так погиб и Анатолий Испенков, переведя жизнь свою в свет, безо всяких метафор. Так погиб и его коллега - комдив живучести Вячеслав Юдин, положив жизнь за живучесть всплывающей спасательной камеры. Вместе с ними до конца исполнил свой командирский долг капитан 1-го ранга Евгений Ванин.
      "В спасательной камере нас оказалось пятеро: Ванин, Юдин, мичманы Черников, Краснобаев и я, - рассказывает Слюсаренко. - Вместе с лодкой мы проваливались на глубину под грохот ломающихся переборок..."
      Глава четвертая ИЗ БЕЗДНЫ ВОД...
      Этот украинский парень, наверное, и сам того не знает, что он единственный в мире подводник, кому удалось спастись с глубины полтора километра.
      История спасения людей с затонувших подводных лодок - это таинственная алгебра судьбы с коэффициентами роковых случайностей и счастливых шансов. Тут никаких формул, никаких законов. Бывало так: лодка тонула у причала и никого не могли спасти. А то в открытом неспокойном море с предельной глубины подводники вырывались на поверхность с криками рожденного заново. Виктор Слюсаренко родился не в одной - по меньшей мере в двух рубашках...
      Войти внутрь этой уникальной атомарины можно было только через отделяемую от корпуса в случае нужды спасательную камеру. В её огромной капсуле мог разместиться весь экипаж, все 69 человек плотно усаживались в два яруса, механик отдавал стопора, и яйцеобразная титановая камера всплывала на поверхность с глубины 1000 метров. Так было в теории. В жизни вышло так, что в момент быстрого затопления корабля почти весь экипаж находился наверху, то есть в ограждении боевой рубки, и потому все сразу же оказались на поверхности моря. Из отсеков подводной лодки не успели выбраться её командир капитан 1-го ранга Евгений Ванин, командир дивизиона живучести Юдин, командир электротехнического дивизиона Испенков, а также мичманы Черников, Краснобаев и Слюсаренко. Всех их неожиданное погружение субмарины застало в центральном посту корабля. Четверо из этой обреченной шестерки уже находились в ВСК - во всплывающей спасательной камере. И только Испенков, несший вахту у дизель-генератора, и Слюсаренко были в самой лодке.
      Слюсаренко:
      "Лодка уже тонула. Едва я влез в горловину нижнего люка спасательной камеры, как из верхнего люка с десятиметровой высоты на меня обрушился столб воды. Он сбил меня вниз. Я с ужасом понял, что "Комсомолец" погружается с открытым люком. Это конец!"
      Внезапно поток воды прервался. Это мичман Копейка, прежде чем спрыгнуть с рубки в воду успел захлопнуть входной люк. Ничего этого Слюсаренко не знал. Он только почувствовал, что водопад прервался и можно снова попытать счастья забраться в спасательную камеру. Лодка вздыбилась почти вертикально. Испенкова отшвырнуло вниз, на переборку отсека, ставшую теперь полом башни, в которую превратилась тонущая лодка. Слюсаренко же удалось вцепиться в горловину нижнего люка и даже вползти в нее, благо стальной колодец теперь не нависал, а лег почти горизонтально. Но как только мичман пролез в него по пояс, лодка отошла в нормальное положение, и Виктор , уже изрядно обессиленный, застрял на полпути, отжимая увесистую крышку.
      "Страха не было, - рассказывал мичман. - Мне придало силы отчаяние. Я подумал, что там наверху ребята видят голубое небо, а я его уже никогда не увижу. И ещё как представил, что моя молодая красивая жена останется одна и к ней будут подбивать клинья другие, то сразу же рванулся вверх".
      - Да вытяните же его! - услышал Слюсаренко голос командира. Чьи-то руки подхватили его под мышки, втащили в камеру и тут же захлопнули нижний люк. Лодка стремительно провалилась в пучину. Слюсаренко осмотрелся. Сквозь дымку не рассеявшейся ещё гари недавнего пожара он с трудом различил лица Ванина и Краснобаева - оба сидели на верхнем ярусе у глубиномера. Внизу командир дивизиона живучести Юдин и мичман Черников тащили изо всех сил линь, подвязанный к крышке люка, пытаясь подтянуть её как можно плотнее. В отличие от верхнего люка с накидной крышкой, нижняя откидывалась, и потому задраить её было куда труднее. Сквозь все ещё не закрытую щель в камеру с силой шел воздух, выгоняемый водой из отсеков, он надувал титановую капсулу, будто мощный компрессор. С каждой сотней метров давление росло, так что вскоре камеру заволокло холодным паром, а голоса у всех стали писклявыми. Все-таки крышку втянули и стали обжимать кремальеру, чтобы как можно плотнее задраить люк, перекрыть наддув. Сделать это было совсем не просто. Шахта люка метра на полтора заполнилась водой, и Юдину приходилось погружаться с головой, нащупывая гнездо ключа. Вдруг снизу раздались стуки. Так стучать мог только человек. Это Испенков добрался-таки до входного люка и просился в камеру. Ванин крикнул сверху неузнаваемо сдавленным голосом:
      - Откройте люк! Он ещё жив. Надо спасти!
      Юдин снова окунулся, пытаясь попасть ключом в звездочку кремальеры, но тут камеру сильно встряхнуло ещё раз. Еще.
      - Лопаются переборки, - мрачно заметил Юдин.
      Стуки затихли. Море ворвалось наконец в отсеки, круша все, что заключало в себе хоть глоток воздуха. Лишь капсула спасательной камеры продолжала ещё свой стремительный спуск в бездну.
      - Товарищ командир, какая здесь глубина? - крикнул вверх Слюсаренко.
      - Тысяча пятьсот метров.
      Их было пятеро, и они неслись вниз, в пучину, под грохот рвущихся переборок. В такие мгновения перед глазами людей проносится все, что дорого им было в жизни. Но у этих пятерых не оставалось времени на прощальные воспоминания. Им надо было успеть отдать стопор, чтобы титановое яйцо капсулы успело вырваться из тела титановой рыбины до той предельной черты, за которой тиски глубины расплющат её.
      Мичман Черников читал вслух инструкцию по отделению камеры от корпуса. Она висела в рамочке, и мичман читал её, как чудотворную молитву: "...Отдать... Открыть... Отсоединить..." Но стопор не отдавался. Юдин и Слюсаренко в дугу согнули ключ. Скорее всего, сильное обжатие корпуса заклинило стопор.
      Разумеется, спасательная камера должна была легко и быстро отделяться от субмарины при любых обстоятельствах. Однако на одном из учебных погружений стопор ВСК отдался сам по себе, и камера всплыла. После этого крепление усилили. И, видимо, перестарались... Гибнущая атомарина цепко держала последнее прибежище жизни на своем борту. Глубина стремительно нарастала, а вместе с ней и чудовищное давление. Щипцы, сжимающие орех, рано или поздно сломают скорлупу. Спасательная камера превратилась в камеру смертников. Законы физики обжалованию не подлежат...
      Глубиномер испортился на 400 метрах. Стрелка застыла на этой, оставшейся уже далеко наверху отметке, будто прибор смилостивился и решил не страшить обреченных в их последние секунды жуткими цифрами. Так завязывают глаза перед казнью...
      Корпус лодки содрогнулся, вода ворвалась в последний отсек.
      Падение в тартарары продолжалось.
      - Ну вот и все, - промолвил Ванин, - сейчас нас раздавит.
      Все сжались, будто это могло чем-то помочь. Камеру вдруг затрясло, задергало.
      - Всем включиться в аппараты ИДА! - крикнул Юдин. На такой глубине они бы никого не спасли, родные "идашки". Но Слюсаренко и Черников, скорее по рефлексу на команду, чем по здравому разумению, навесили на себя нагрудники с баллончиками, продели головы в "хомуты" дыхательных мешков, натянули маски и открыли вентили кислородно-гелиевой смеси. Это-то их и спасло, потому что в следующую секунду Юдин, замешкавшийся с аппаратом, вдруг сник, осел и без чувств свалился в притопленную шахту нижнего люка. Оба мичмана тут же его вытащили и уложили на сиденья нижнего яруса, обегавшие камеру по кругу. Комдив ещё был жив - хрипел.
      - Помогите ему! - приказал Ванин.
      Слюсаренко стал натягивать на того маску, но сделать это без помощи самого Юдина было непросто. Вдвоем с Черниковым они промучились минут пять, пока не поняли, что пытаются натянуть маску на труп. Тогда они подняли головы и увидели, что командир, Ванин, сидит ссутулившись на верхнем ярусе и хрипит, как только что бился в конвульсиях Юдин. Рядом с ним прикорнул техник-вычислитель мичман Краснобаев.
      Аппаратов ИДА по счастливой случайности оказалось в камере ровно столько же, сколько и людей. "Идашки" вообще не должны здесь находиться. Просто доктор, готовясь использовать ВСК как барокамеру для кислородной терапии, велел перетащить сюда пять аппаратов.
      - Один из них я тут же раскрыл, - рассказывает Слюсаренко, - и попытался надеть на командира. Но опять подвела неудобная маска. Очень плохая конструкция. Сам на себя и то с трудом натянешь, а на бездвижного человека - и говорить нечего.
      Позже медики придут к выводу, что все трое - Юдин, Ванин, Краснобаев - умерли от отравления окисью углерода. Камера была задымлена, а угарный газ под давлением умерщвляет в секунды.
      И все же чудо случилось: ВСК вдруг оторвалась и полетела вверх, пронзая чудовищную водную толщу, представить которую можно, поставив друг на дружку три останкинские телебашни. То ли стопор отдался сам по себе, но камера неслась ввысь, как сорвавшийся с привязи аэростат.
      "Что было дальше, помню с трудом, - продолжает Слюсаренко. - Когда нас выбросило на поверхность, давление внутри камеры так скакнуло, что вырвало верхний люк. Ведь он был только на защелке... Я увидел, как мелькнули ноги Черникова: потоком воздуха его вышвырнуло из камеры. Следом выбросило меня, но по пояс. Сорвало об обрез люка баллоны, воздушный мешок, шланги... Камера продержалась на плаву секунд пять - семь. Едва я выбрался из люка, как она камнем пошла вниз. Черников плавал неподалеку лицом вниз. Он был мертв.
      Я не видел, как наши садились на плотик, и вообще не знал, куда они все подевались. Просто плыл себе, и все, пока не наткнулся на свой собственный дыхательный мешок.
      Да, этот парень родился не в одной, а в двух счастливых рубашках. Рыбаки, заметив в волнах оранжевую точку (дыхательный мешок), подобрали Слюсаренко.
      ВСК - всплывающая спасательная камера - предназначалась для выхода с глубины всего экипажа. Из 69 человек она спасла одного. Но и в этом случае её строили не зря.
      Виктор Слюсаренко живет сегодня в Киеве, служит в органах безопасности Украины. Растит двух сыновей. Удивительная вещь: до рокового похода у четы Слюсаренко долгое время не было детей. Пережитый стресс, уверяют врачи, весьма способствовал долгожданной беременности. Жена мичмана родила сразу двойню.
      "ОНИ УМИРАЛИ МОЛЧА"
      Они попали из огня да в полынью. В "Словаре командных слов" нет такой команды - "Покинуть подводную лодку!". Для подводников это звучит столь же абсурдно, как приказ "Расстаться с жизнью", ибо подводная лодка, прочный корпус - защитная оболочка одна на всех, общее тело всего экипажа...
      Покинуть подводную лодку?! В это не верилось, как не верится в конец света.
      Мичман Кожанов, старшина команды гидроакустиков, глядя, как открывают контейнеры с плотами, шутливо воскликнул: "Неужели мне придется замочить новые ботинки?!" Он шутил потому, что, как и все, не верил в невероятное: не может их прочнейшая из наипрочнейших атомарина пойти на дно, как протараненная баржа. Но она пошла...
      Капитан 1-го ранга Б. Коляда, заместитель командира дивизии:
      "После 15 часов летчики передали, что к нам идут: атомная подводная лодка (она была приблизительно в ста милях), гидрографическое судно "Колгуев" и сейнеры во главе с плавбазой "Алексей Хлобыстов". Время подхода - 18 часов. Лодка вела себя нормально. Инженер-механик доложил мне, что при затоплении двух кормовых отсеков (шестого и седьмого) корабль по диаграмме остойчивости останется на плаву. Поэтому мы оценивали ситуацию так: выгорит кислород, вскроем отсеки, введем в строй рулевые машинки и пойдем на буксире в базу. И все будет так, как на лодке, горевшей в Атлантике два года назад. Однако ближе к 17 часам крен и дифферент стали медленно нарастать на правый борт и корму. Я сказал командиру:
      - Готовь "секреты" к уничтожению, а личный состав - к переходу на надводный корабль. Чтоб швартовая партия была на корпусе...
      Около 17 часов подводная лодка резко пошла на корму. Когда я вылез наверх, оба спасательных плота были ещё в контейнерах. Вместе с мичманом Григоряном мы вытащили левый плотик. Он стал надуваться. Мы держали его за спусковой линь. Плот, надуваясь, приобретает шарообразную форму, и вот в этот момент его и перевернуло волной. Мы пытались вытащить его на носовую надстройку, по сильная волна перебросила его на другой борт. Все стали прыгать за ним. А плот правого борта, вытащенный наполовину, так и пошел вместе с лодкой. Его потом выбросило из-под воды. Он вынырнул перевернутым, и его понесло ветром от нас...
      Я был одет легко, в одном РБ, поэтому быстро догнал плот левого борта, облепленный людьми. Талант Буркулаков протянул мне руку и помог влезть. Он вытащил меня из воды до половины..."
      Мичман А. Копейка:
      "Я, наверное, покидал мостик самым последним. Почему? Вытаскивал из ограждения рубки обожженного. Когда же добрался до плотика, он уже был весь облеплен. Я долго его обплывал, пока с левой стороны не нашел, за что ухватиться. Все прыгали на правый борт, поэтому и плот был с правой стороны перегружен, а с левой - более-менее...
      Лодка погрузилась метрах в трех от плотика. Просто не верилось. Сколько нам на разводах зачитывалось о всяких авариях! Но я никогда не мог подумать, чтобы лодка могла вот так взять и исчезнуть...
      ...Потом, на плоту, мы друг друга поддерживали, да и самолеты надежды много давали. Вначале ещё терпимо было. А потом, примерно через полчаса, волнение усилилось и нас стало накрывать с головой. Многих стало просто отрывать и уносить. А кто-то и сам терял силы: глаза стекленели, на губах пена выступала, отпускал леер и тут же уходил под воду.
      Механик, капитан 2-го ранга Бабенко, до последней минуты повторял: "Где корабли? Где корабли?.."
      У капитан-лейтенанта Богданова часы шли, и все спрашивали, сколько там до восемнадцати осталось. А он подбадривал: "Ребятки, потерпите немного, пять минут осталось". И так с добрых полчаса у него все ещё "пять минут" оставалось. Поддерживали нас, пока были живы, старпом, капитан 2-го ранга Аванесов, начпо Буркулаков... Все верили, что нас не оставят, не бросят.
      А потом вдруг под нами что-то взорвалось. Тряхнуло так - решили, плот лопнул. Осмотрелись - все в порядке. Ну и, чтобы панику пресечь, запели "Варяга".
      А командир БЧ-4 (связи) капитан 3-го ранга Володин до последних минут все повторял: "Ребята, я сам был на связи, я сам слышал, как летчики передали: "Корабли идут на помощь".
      И когда самолеты стали стрелять ракетками, мы поняли - помощь близка, на нас наводят суда, надо продержаться во что бы то ни стало. И мы держались..."
      Капитан медслужбы Л. Заяц:
      "Где-то за полчаса до гибели лодки я спустился вниз, зашел к себе, взял фото дочери и сына. Хотел забрать и книги, что прихватил из дома, "Гойю", "Рассказы о Пушкине" Тынянова, но оставил на полке. Подумал, что здесь они будут целее, чем на плавбазе. Я не сомневался, что нас поведут домой на буксире. На всякий случай попрощался с каютой, погасил свет. Поднялся наверх и увидел, как глубоко ушла корма в воду. Раньше как-то не смотрел в ту сторону - головы было не поднять, а тут - сердце екнуло.
      Больные мои спрашивают: "Ну как там?" Я их успокаивал: "Нормально". Подошел к Волкову, командиру электротехнической группы, поправил повязки, тихо спросил: "Коля, как ты думаешь, продержимся?" Он мне так же тихо: "Слишком быстро нарастает дифферент..." Я поднялся чуть повыше, вижу корма на глазах уходит в воду и нет никакой силы, чтобы удержать, остановить её погружение. Тут стали спускать плотики. Я к Коляде:
      - Борис Григорьевич, больных надо в первую очередь.
      - Да, конечно.
      Я ждал, что плотик вот-вот появится по правому борту. А его все нет и пет. Я перешел на левый борт. Капитан 3-го ранга Манякин, комдив движения, рванул за пусковой линь, раздался хлопок, и плотик стал надуваться. Его мгновенно перевернуло. Все, кто стоял рядом, и Коляда, и Григорян, пытались вернуть его в нормальное положение. Одной рукой держались за леер ограждения рубки, другой рвали линь, когда волна подбрасывала плот. Четыре попытки не удались, плот был слишком тяжел, пятая, самая сильная волна и вовсе перекинула плот через надстройку на другой борт. Только тут я заметил, что стою в воде, рубка быстро погружается, лодка становится торчком. Крики. Шоковое состояние. Оторопь берет, когда посреди моря твердь уходит из-под ног. Все ринулись вплавь. Неразбериха, толкотня. Ближайшая к лодке сторона плота была тут же облеплена. Я плыл в фуфайке и чехле от "канадки". Натыкался на кого-то, на меня натыкались. Плавать умели почти все, кроме старшего мичмана Еленика (он пошел на дно сразу, ни за кого не цепляясь, без криков о помощи), матросов Головченко и Михалева.
      Отчетливо помню мысль: "Боже, какая нелепая смерть! Неужели и мне так придется?!" Перед глазами встали мама, дети. "Что маме скажут? Где могила сына?!" И тут все внутри поднялось, волна жизни такая накатила, откуда силы взялись - вцепился рукой в леер плотика, а рядом Игорь Калинин вскарабкался сам и других стал втаскивать. На плоту собралось человек тридцать, а то и больше. Я смотрел на них, как на счастливцев, которым дарована жизнь... Во-первых, как врач знал, что в этой воде минут через двадцать наступит холодовой шок и остановится сердце, во-вторых, силы и без того уже меня покидали. На плот мне не забраться... Рядом мой бывший пациент, обгоревший лейтенант Шостак, налегке, без одежды, залез на плот. Прошу его:
      - Саша, дай руку.
      Он спустил ногу, в неё я и вцепился. Кто-то крикнул:
      - На плотик больше не влезать! Иначе все потонем.
      И, кажется, мичман Каданцев, у него голос громкий, четко скомандовал:
      - Разберитесь вокруг плотика!
      Все расположились более-менее равномерно, и плотик выровнялся. Но волны накрывали нас с головой. Манякин захлебнулся прямо на плоту. Я почувствовал, что мне мешают брюки, скинул их. Потом, когда меня вытащили, то оказалось, что я в ботинках, но без трусов.
      Минут 30 - 40 я держался за ноги Шостака. Потом мне удалось забросить на плотик и вторую руку. Вцепился намертво. Так меня и сняли.
      Рыбаки приняли нас как родных. Оттирали всем, что содержало хоть толику спирта, - одеколоном, лосьонами, даже французский коньяк не пожалели".
      Есть ли более жизнеутверждающее чтение, чем рассказы людей, переживших смерть? Пусть кому-нибудь вспомнятся в трудную минуту эти строки.
      Фотография мичмана Юрия Анисимова, обнимающего своих троих, едва не осиротевших детей, обошла десятки газет... Его фамилия открывала список спасенных.