- Второй вентилируется!
      Мы все услышали шум воздуха, рвущего воду. Шардаков вентилировался в полузабытьи, подчиняясь настырным просьбам-приказаниям Стукалова. Все повеселели. На шкафуте спасательного судна лихорадочно готовилась к спуску партия новых водолазов. Но им требовалось добрых полчаса, чтобы добраться до Шардакова. Мичман же дышал редко и надрывно, словно легкие его были избиты в кровь... Порой казалось, что все это происходит не на яву, а в некоем страшном радиоспектакле. Увы, к Шардакову не успели. Он задохнулся...
      Я рассказываю эту печальную историю для того, чтобы была ясна мера риска тех акванавтов, которые выполнили нечеловечески трудную работу на "Курске". Она продолжалась 19 суток. И не в Черном, а в арктическом штормовом море. И на вдвое большей глубине, и в куда более тесном пространстве. Слава богу, обошлось без новых жертв.
      Кстати, командиром одного из спусков на СС-21 был тогда капитан-лейтенант Василий Величко. Именно он возглавил потом отряд российских глубоководников, вошедший в отсеки затопленного "Курска".
      Капитан 1-го ранга Василий Васильевич Величко и его группа из 12 специалистов вылетели в Мурманск из питерского аэропорта Левашово 8 сентября 2000 года.
      - Мои ребята - уникальные специалисты, - рассказывает он. - Выполняют любые работы на глубине: сварку, резку, взрывные работы. Половина личного состава группы - офицеры, остальные - мичманы.
      "328-й аварийно-спасательный отряд существует уже семь лет, сообщает журналистка Марина Танина. - Создание его - заслуга капитана 1-го ранга Василия Величко, в прошлом главного водолазного специалиста Черноморского флота. Командование ВМФ поручило ему создать аварийно-спасательный отряд, равных которому нет в России. А поскольку водолазов-глубоководников в нашей стране не так много - всего около ста человек, Величко собрал лучших со всего бывшего Союза".
      - Почему же их не было в первые дни аварии на "Курске"? - недоуменно спросят многие.
      А потому что там были нужны спасатели совсем иного рода - акванавты, пилоты автономных подводных аппаратов, и они там были в самые первые дни. Потому что только на таких мини-субмаринах и можно было поднять на поверхность подводников, если бы они были живы.
      Могли ли наши водолазы открыть злополучный входной люк в девятый отсек? Не сомневаюсь, что могли, поскольку выполнили работу во сто крат более сложную - эвакуацию тел погибших из заваленных отсеков. Тогда почему же на позор нам всем люк открывали норвежцы?
      Объясняю себе только одним - это военная дипломатия: надо было показать, что мы не чураемся иностранной помощи - раз; надо было показать независимым специалистам, что люк в девятый так просто не открывался, его все-таки заклинило - два; наконец, важно было, чтобы иностранцы сами убедились, что шлюзовая камера и в самом деле оказалась затопленной после взрыва.
      Для профессионалов любого флота стало ясно - спасение при таких условиях невозможно. Тем более что и спасать-то уже было некого...
      11 ноября водолазы вернулись из Норвегии в Санкт-Петербург. В аэропорту Пулково их встречали с шампанским, обнимали, дарили цветы. Они разъехались по домам и весь день отсыпались. Ночью одному из них стало плохо, его тут же увезли на дополнительную декомпрессию. Остальные прошли полномасштабное медицинское освидетельствование и уехали с семьями на отдых.
      Как потом выяснили журналисты, пытавшиеся отыскать героев водолазной эпопеи, ни у одного из питерских "смертолазов", за работой которых следил весь мир, нет домашних телефонов, да и квартиры-то имеют далеко не все.
      В России все секрет и ничто не тайна. Водолазов не представили журналистам. А зря.
      Глава пятая
      ОГНЕННАЯ РАЗВЯЗКА
      Одна из разгаданных ныне мрачных загадок "Курска": почему тела поднятых подводников, в том числе и тех, кто написал после взрыва записки (Колесникова и Аряпова), были обгоревшими, даже частично обугленными? Когда же они успели написать свои записки? Выходит, пожар был уже после того, как они перешли в отсек, слегка отдышались, провели перекличку?
      Да, так оно и было.
      Но что горело, почему вспыхнуло пламя, когда на лодке все уже было обесточено, все вроде бы стихло?
      Самая вероятная причина пожара, погубившего всех, кто пытался спастись в девятом отсеке, - вспыхнули пластины регенерации при попадании на них масла. Судя по тому, что посмертная записка Колесникова была в масляных пятнах, маслом, хлынувшим из лопнувших при взрыве гидравлических систем, было забрызгано все - и сами подводники, и стенки отсеков. При попадании масла, даже одной капли, на пластину химически связанного кислорода - "регенерации", как её называют подводники в обиходе, происходит бурное горение, которое не останавливает практически ничто - ни вода, ни пена, ни порошок, ни наброшенная противопожарная кошма: горение не нуждается во внешнем кислороде, поскольку пластина содержит его в себе. Иногда вспышку "регенерации" вызывает даже вода, попавшая на пластину. От такого пожара погибла в Бискайском заливе атомная подводная лодка К-8 в 1970 году (первая наша потеря атомарины в море). Одна из металлических коробок, в которых хранятся пластины до применения, потеряла герметичность, в неё проникли вода, или масло, или вода, смешанная с маслом, "регенерация" тут же вспыхнула, и начался неукротимый пожар.
      На одной из подводных лодок возгорание "регенерации" случилось и вовсе по причине трагикомического свойства. Молодой матрос укачался во время шторма (был надводный переход) и "скинул харч", как говорят моряки, в пустую коробку из-под кислородных пластин. На беду, это произошло почти сразу после завтрака - флотский завтрак стандартен: чай и хлеб с маслом. На дне коробки оставались крошки от "регенерации", которые, соединившись с бутербродным маслом, сразу же вспыхнули.
      Короче, кислород с маслом такое же опасное сочетание, как огонь с порохом.
      Теперь представим себе обстановку в девятом отсеке. Подводники, чтобы насытить кислородом свой скудный воздух, вскрыли жестянки с пластинами и снарядили ими регенеративные дыхательные установки (РДУ - "эрдэушки"). Это железные контейнеры вроде тумбочек, в которых пластины устанавливают, как уточняет бывший командир-подводник капитан 1-го ранга Тужиков, "в резиновых перчатках на резиновом коврике, строго в вертикальном положении и желательно сухом отсеке. Потому что, не дай бог, попадет хоть капля масла или жира на такую пластину - огонь вспыхнет, как при аргонодуговой сварке. Использовать их в затопленном отсеке, при крене - нереально".
      Да, нереально, но ничего другого не оставалось, как снаряжать РДУ, возможно, в темноте, на ощупь, в отсеке отнюдь не сухом да ещё забрызганном маслом, которого в кормовых отсеках всегда в избытке.
      Тужиков: "На "Комсомольце", например, в кормовом отсеке была цистерна для слива грязного масла от главного упорного подшипника. А основные масляные цистерны - в турбинных отсеках, и это масло по трубочке идет туда самотеком..."
      Пожар мог вспыхнуть и при снаряжении "эрдээушек", и позже, когда обильно замасленная вода, наполнившая трюм девятого отсека после взрыва и удара лодки о грунт, стала подниматься и добралась через какое-то время до пластин в РДУ, которые и сработали как химический взрыватель замедленного действия. Так срок жизни подводникам в корме, скорее всего, был отмерен не столько наличием кислорода в воздушной подушке, сколько скоростью поступления воды, точнее, тем моментом, когда масло на её поверхности пришло в соприкосновение с кислородовыделяющими пластинами. Как скоро сработали эти клепсидры смерти, как быстро поступала в отсек вода и сколько её уже там было к тому моменту, когда в девятом собрались все, кто уцелел? Теперь уже никто точно не ответит на эти вопросы. Можно только предположить, что сразу же после взрыва в отсек хлынула вода из разорванных вентиляционных магистралей, которые проходят через все отсеки. Насколько быстро удалось перекрыть клинкеты внутрисудовой вентиляции и насколько легко и успешно они сработали после страшного удара, если задраивали их к тому же полуоглушенные матросы, - вопрос. Во всяком случае вода уже подтопила отсек. Но самый главный и самый неукротимый источник забортной воды - это два дейдвудных сальника в кормовой части девятого отсека. Через них уходят за борт гребные валы. Отверстия, проделанные в прочном корпусе под валы, - огромны, каждое размером с добрый бочонок. Их герметичность обеспечивается сальниками, которые вполне могли быть выбиты инерционным сдвигом (при ударе о грунт) самих многотонных валов, увенчанных семитонными гребными винтами. Пойди вода оттуда, остановить её практически невозможно, место труднодоступное да и сил ни у кого почти не оставалось... Море само милосердно ускорило развязку.
      Если к началу пожара хоть кто-то ещё и дышал, то огонь избавил всех от дальнейших мук.
      Горящая "регенерация" превратила девятый отсек в подобие крематория, пока и его не погасила вода.
      Водолаз Сергей Шмыгин, вошедший в девятый отсек, был поражен, помните:
      - Там было, как в аду: все обуглено, оплавлено, все в копоти, искали на ощупь. А в смежном - восьмом - все чисто, приборы на местах. Следы пребывания людей видны, а людей нет. Даже жутко стало - как в фильме "Сталкер".
      Все объяснимо - люди перешли в отсек-убежище, в девятый, и снарядили РДУ, вскрыв жестянки с "регенерацией"...
      Неужели наши химики не могут до сих пор придумать более безопасные способы добывания кислорода?
      "Почему так поздно обратились к норвежцам за помощью?!" - этот вопрос задают почти все. Но если бы каждый из гневных вопрошателей поставил себя на место спасателей, возможно, обвинительный тон был бы на градус ниже. Примеряю ситуацию на себя: случилась беда - известно только то, что лодка лежит на грунте и не подает признаков жизни. Задача: открыть кормовой рубочный люк. Действую, как учили, - спускаю спасательный подводный аппарат (батискаф "Бестер" или "Приз") - слава богу, они под рукой и экипажи в строю, дело за малым - сесть на комингс-площадку (которая вовсе не площадка, а широкое плоское кольцо из шлифованной стали), герметизировать место стыка, а потом открыть верхний рубочный люк. Мои люди и моя техника могут все это сделать. С какой стати мне заранее расписываться в собственной немощи, звать весь мир на помощь, если я знаю, что я могу это сделать сам? И мои люди это делают даже с помощью своей не самой новой техники - они стыкуют свои батискафы с кормовым люком и раз, и другой, и третий... Но тут выясняется невероятное: в толстенной стали комингс-площадки - трещина. Присос невозможен, открыть люк из переходной камеры аппарата невозможно, а значит, невозможен и переход подводников, если они живы, из кормового отсека в спасательный аппарат. Я понимаю - это конец. Это приговор тем, кто, может быть, ещё жив. Время вышло... Теперь открывание люка - это не спасательная задача, а техническая. Теперь его можно открывать с помощью водолазов-глубоководников - норвежских ли, китайских, российских.
      Российские глубоководники, оказывается, не вывелись на корню, они откликнулись из разных мест страны, куда их позабросила погоня за хлебом насущным. Нет сомнения - они бы открыли люк. Но лучше пригласить норвежцев, чтобы избежать тех обвинений, которые были брошены спасателям "Комсомольца" - вы отказались от иностранной помощи, дабы не раскрывать военных секретов. И я приглашаю норвежцев. А дальше начинается телевизионное шоу, смонтированное так, чтобы побольнее ткнуть и без того обескураженного российского спасателя. Нам показывают чудеса иноземной оперативности: на наших глазах в корабельной мастерской изготавливается "ключ" к люку - обыкновенная "мартышка", которая имеется на любом российском корабле - рычаг-усилитель нажима руки. Потом этот чудо-ключ спускают водолазу и тот открывает злополучный люк. Публика аплодирует норвежцам и клянет Российский флот, что и требовалось режиссерам действа. За кадром же остается то, что заклинивший люк открывает вовсе не рука водолаза, оснащенная ключом-"мартышкой", а стальной манипулятор робота, который распахивает её с усилием в 500 килограммов. Никто не говорит зрителям, что теперь, когда стало предельно ясно - живых в корме нет, люк этот все равно чем открывать - норвежским ли роботом или крюком российского плавкрана. Ибо теперь не страшно затопить затопленный отсек, вскрыв оба люка без герметизации выхода из подводной лодки. Никто не сообщил, что норвежцы бились с крышкой люка почти сутки. На экране все было эффектно и просто: пришли, увидели, победили; спустились, сделали, открыли... Никто не сказал об огромной разнице в задачах, стоявших перед российскими акванавтами и норвежскими водолазами. Первые должны были обеспечить герметичный переход в лодку, вторые - открыть люк любым удобным способом, не заботясь о том, что при открытии его в девятый отсек ворвется вода... Попробуй теперь скажи, что это мы могли сделать и сами, пригласив российских глубоководников из гражданских ведомств - из той же Южморгеологии... Так почему же не пригласили? Да потому что норвежцы оказались ближе, да потому что над командованием флота, как дамоклов меч, висело заклятье - "вы из-за своих секретов побоялись принять иностранную помощь! Вам ваши секреты дороже матросских жизней!".
      Однако не флот решал - принимать иностранную помощь или нет и когда её принимать. Решала Москва, и на самом высоком государственном уровне...
      Образ российского спасателя отпечатан ныне в общественном сознании в самых черных тонах: беспомощен, неразворотлив, преступно нетороплив... Плохо оснащен - да, все остальное - ложь! Развернулись и вышли в точку работ в рекордные сроки, работали под водой за пределом человеческих возможностей, рискуя собственными жизнями. О какой "преступной неторопливости" можно говорить, если в организации спасательных работ принимал участие офицер оперативного отдела штаба Северного флота капитан 1-го ранга Владимир Гелетин, чей сын, старший лейтенант Борис Гелетин, находился в отсеках "Курска"? Родители погибших подводников создали свою комиссию по оценке спасательных работ, куда вошли три бывших флотских офицера. По распоряжению адмирала Попова они были доставлены на вертолете в район спасательных работ. Вернувшись в Североморск, они поблагодарили комфлота за все то, что было сделано для спасения их сыновей, увы, не увенчавшегося успехом.
      Глава шестая
      "КУРСК": ВСПЛЫТИЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ
      В Баренцевом море вот-вот начнутся судоподъемные работы. О том, надо поднимать "Курск" или не надо, споры ведутся почти весь год, отделяющий нас от трагедии в Баренцевом море.
      На моем столе лежит обращение председателя Санкт-Петербургского клуба моряков-подводников Игоря Курдина к Президенту России Владимиру Путину. В обращении - просьба не извлекать тела погибших из отсеков, дабы избежать новых жертв и возможной экологической катастрофы. Этот документ подписали семьдесят восемь родственников погибших подводников, проживающих в Видяеве, Севастополе, Санкт-Петербурге, Курске...
      Тем не менее мнения всех причастных к этой проблеме специалистов резко разделились. Одни считают, что останки подводников надо извлекать лишь с подъемом подводного крейсера. Другие утверждают, что лучше не разорять братскую могилу подводников.
      - Длительное воздействие морской среды, - говорит начальник 124-й центральной лаборатории медико-клинической идентификации Владимир Щербаков, - стирает значимую для экспертов нашего профиля информацию. Но, несмотря на все это, я уверен, что в 60-70% будет достаточно обычного визуального опознания. И дело даже не столько в работе экспертов: у моряков лучше всех в вооруженных силах развита маркировка одежды и других ориентирующих признаков.
      Так-то оно так, на робе каждого матроса нанесен его боевой номер, на куртке каждого офицера или мичмана нанесена аббревиатура его должности. Но... Вспомним взрыв в переходе на Пушкинской площади. Людей, попавших в ударную волну, просто вытряхивало из одежды. Это при трех килограммах тротила, а на "Курске" рванули сотни килограммов взрывчатки... Что толку от маркировки на сорванных робах?
      Да, морская вода обладает бальзамирующими свойствами. Когда спустя пять лет со дна Тихого океана были подняты носовые отсеки затонувшей по неизвестной причине советской подводной лодки К-129, в них обнаружили довольно хорошо сохранившиеся тела подводников, по их лицам легко определялся возраст и национальные особенности. Но лодка лежала на глубине в пять с лишним километров. Трупы сохранились, потому что пребывали в анаэробной среде, при довольно низкой температуре, в закрытых отсеках. "Курск" же, по образному выражению одного из водолазов, обследовавших корпус, напоминает стакан - чудовищной силы взрыв продавил прочные переборки едва ли не до самого реакторного отсека. Это значит, что останки подводников доступны всем придонным обитателям моря.
      Еду в Мурманск. Там живет один из самых авторитетных специалистов-подводников - контр-адмирал Николай Мормуль, который возглавлял в свое время техническое управление Северного флота, участвовал во многих спасательных операциях. Он тоже обратился с письмом к Президенту и в Правительственную комиссию по расследованию причин гибели "Курска":
      "Я - бывший подводник из первого экипажа первой атомной подводной лодки Советского Союза. За 30 лет морской службы принимал участие в спасении людей и ликвидации шести аварий на подводном флоте и их последствий... Не всем известны сложные детали извлечения погибших из аварийной подводной лодки. В 1972 году мне пришлось заниматься этим, когда после жестокого пожара в девятом отсеке АПЛ К-19 пришла в базу на буксире, имея на борту тридцать два трупа. Операция по извлечению погибших моряков потребовала хирургического вмешательства врачей. Дело в том, что тела их застыли в самых неудобных для вытаскивания через люки позах, в так называемой "крабьей хватке", когда руки погибших обхватывали механизмы, кабельные трассы, агрегаты. Врачам пришлось расчленять тела. Замечу, что все это происходило не на стометровой глубине, а в надводном положении - у причала родной базы. Не представляю, какими нервами должен обладать водолаз, чтобы заниматься "хирургическим вмешательством" в тесноте затопленного отсека.
      Мое мнение - коль Судьба, Бог и Природа распорядились их жизнями таким образом, не обернется ли подобная "эвакуация" невольным кощунством над их телами? Как подводник, я предпочел бы себе могилой океан, если бы мне выпал подобный жребий. Думаю, что и все мои коллеги по суровой и опасной профессии придерживаются подобного мнения".
      - Николай Григорьевич, а надо ли вообще поднимать "Курск"? Если это делать ради оздоровления радиационно-экологической обстановки в Баренцевом море, то надо сначала поднимать то, что было затоплено там в 60-70-е годы.
      - Вы правы, реакторы "Курска" после всего того, что было затоплено возле Новой Земли и в Карском море, не делают особой экологической погоды, тем более что, как уверяют их создатели, они заглушены и фона нет. Правда, трудно представить себе, что после такого взрыва, после удара лодки о грунт 90-тонные махины реакторов не сдвинулись с места, не пришли в непредсказуемое состояние. Теперь они как гранаты на боевом взводе - только тронь...
      Кстати говоря, "Курск" не одинок в арктических водах. В Карском море лежит ещё один затопленный атомоход - К-27...
      Так я узнал о ещё одной морской трагедии, о которой, если бы не "Курск", наверное, и не вспомнили.
      Глава седьмая
      "ЗОЛОТАЯ РЫБКА" ПОД МАСКИРОВОЧНОЙ СЕТЬЮ
      В Карском море, омывающем скалистые утесы Новой Земли и берега Ямала, лежит в заливе Степового атомная и навечно подводная лодка К-27. Как она там оказалась? Неизвестная миру катастрофа вроде "Комсомольца" или "Курска"? Да, катастрофа, но совсем иного свойства...
      В октябре 1963 года была спущена на воду и сдана Богу в руки, а флоту в опытовую эксплуатацию уникальная атомарина. Нарекли её К-27. Литера "К" означала принадлежность её к классу подводных крейсеров. Это была, как утверждают старожилы Северного флота, первая в мире атомная охотница на подводные лодки. Уникальность её определялась тремя буквами - ЖМТ, что в расшифровке обозначает жидкометаллический теплоноситель. Это значит, что в парогенераторы вместо воды, как на других атомаринах, поступала расплавленная жаром реактора свинцово-висмутовая лава.
      О первых походах необычного корабля рассказывает старший помощник командира К-27 капитан 2-го ранга Юрий Воробьев:
      - В 1964 и 1965 годах К-27 (получившая у моряков на Северном флоте название "Золотой рыбки") совершила два автономных похода. Первая "автономка" по длительности пребывания под водой стала для ВМФ рекордной для того времени и подтвердила высокие эксплуатационные качества корабля. В походе на борт поступило сообщение, что создателям АПЛ (часть из них была на борту) присуждена Ленинская премия. Впоследствии высокие государственные награды получили и члены экипажа.
      Огромный интерес проявляла к нам американская военная разведка. Первый выход "Золотой рыбки" в дальние моря осуществлялся в условиях строжайшей секретности. Лодка вышла из базы на Кольском полуострове, погрузилась и после перехода всплыла в Средиземном море, у борта находившейся там плавбазы с заранее натянутым тентом для скрытности. Так вот сразу после всплытия подлетел вертолет американских ВМС, снизился и из него в мегафон на чистом русском языке поздравили командира и экипаж с благополучным прибытием...
      О дальнейшей судьбе "Золотой рыбки" поведал Николай Григорьевич Мормуль:
      - Вернувшись из Средиземного моря, лодка пришла в Северодвинск на судоверфь, которая её родила, и встала к тому же причалу, от которого её оторвали, словно ребенка от пуповины. Здесь К-27 снова прочно и надолго связали береговыми коммуникациями, обеспечивавшими жизнь реактора. Предстояла перезарядка реакторов, и кульминационным моментом этой операции была выемка из реактора отработанной активной зоны. После этого, длившегося несколько месяцев, первого этапа последовал осмотр внутренностей корпуса реактора и загрузка в расплавленный металл свежей активной зоны.
      Хочу пояснить: "активная зона" - это блок, в котором вмонтированы урановые стержни. Забавно вспоминать, но в первые годы обучения экипажей в Обнинске слово "реактор" произносить запрещалось. Это приравнивалось к разглашению государственной тайны. Даже на лекциях перед своими слушателями преподаватели реактор называли "кристаллизатором". Хотя из магазинных очередей в Северодвинске наши жены приносили порой такие тайны, что мы только диву давались...
      После перезарядки реакторов надо было вновь смонтировать системы и механизмы, а также провести швартовые и ходовые испытания.
      В мае 1968 года субмарина совершила переход из Северодвинска в главную базу и приступила к отработке курсовых задач. За 2-3 дня К-27 должна была провести контрольный выход и развить 100-процентную мощность. Однако парогенераторы на левом борту давали хронические микротечи, и это благоприятствовало образованию окислов и шлаков теплоносителя. Командир БЧ-5 Алексей Анатольевич Иванов давно требовал температурной регенерации сплава. Эту операцию производят при стоянке подлодки у причала, а такую возможность найти было не просто, ведь лодка связана с другими системами флота, зависит от погоды, авиации и прочего. И хотя Иванов записал в журнал: "БЧ-5 к выходу в море не готова", мнение главного инженера корабля попросту проигнорировали. Лодка вышла в полигон боевой подготовки. Кроме 124 человек штатного личного состава, на её борту находились представители главного конструктора по реакторной становке В. Новожилов, И. Тачков и представитель НИИ А. Новосельский.
      - И что же потом случилось?
      - Вот вам моя только что вышедшая книга "Катастрофы под водой". Читайте!
      Читаю: "В 11 часов 35 минут 24 мая 1968 года стрелка прибора, показывающего мощность реактора левого борта, вдруг резко пошла вниз. На пульте управления главной энергоустановки находился в это время и командир БЧ-5. Иванов понял: то, чего он опасался, все-таки случилось... Окислы теплоносителя закупорили урановые каналы в реакторе, как тромбы кровеносную систему человека. Кроме того, вышел из строя насос, откачивающий конденсат. Тот самый, от которого образовались окислы.
      В последующем расчеты показали, что разрушилось до 20 процентов каналов. Из этих разрушенных от температурного перегрева - попросту говоря, сгоревших - каналов реактора теплоноситель разносил высокоактивный уран по первому контуру, создавая опасную для жизни людей радиационную обстановку. Даже во втором отсеке, где расположены кают-компания и каюты офицеров, уровень радиации достиг 5 рентген. В реакторном отсеке он подскакивал до 1000 рентген, в районе парогенераторов - до 500... Напомню, что допустимая для человека норма - 15 микрорентген. Переоблучился весь экипаж, но смертельную дозу получили в первую очередь те, кто работал в аварийной зоне".
      - В марте 1998 года, спустя 30 лет после аварии на К-27, - продолжает свой рассказ Николай Мормуль, - я в очередной раз находился на излечении в Научно-лечебном центре ветеранов подразделений особого риска и встретился там со своим сослуживцем по атомным подводным лодкам на Северном флоте контр-адмиралом Валерием Тимофеевичем Поливановым. Рассказал ему, что продолжаю работать над атомной темой о подводниках, и просил поделиться своими воспоминаниями и фотографиями в период службы на 17-й дивизии подводных лодок в Гремихе. Через некоторое время он прислал мне письмо, в котором написал об аварии на К-27. В 1968 году капитан 1-го ранга Поливанов был начальником политотдела дивизии и о событиях на лодке осведомлен был очень хорошо. Вот что он сообщил:
      "25 мая 1968 года мы с командиром дивизии контр-адмиралом Михаилом Григорьевичем Проскуновым около шести вечера прибыли на плавпричал встречать пришедшую с моря подводную лодку К-27. Это была плановая встреча, никаких тревожных сигналов с моря не поступало. После швартовки на пирс вышел командир капитан 1-го ранга Павел Федорович Леонов и доложил:
      - Товарищ комдив, лодка прибыла с моря, замечаний нет!
      Мы с ним поздоровались, а следом за командиром на причал сошли заместитель командира по политчасти капитан 2-го ранга Владимир Васильевич Анисов и начальник медслужбы майор медицинской службы Борис Иванович Ефремов. Оба, словно в нерешительности, остановились в нескольких шагах от нас. Я подошел к ним, и после приветствий доктор доложил: обстановка на подводной лодке ненормальная... Специалисты и командир реакторного отсека едва ходят, больше лежат, травят. Короче, налицо все признаки острой лучевой болезни. Я подвел их к командиру дивизии и командиру корабля Леонову и попросил доктора повторить то, о чем он только что рассказал мне. Командир корабля Леонов посмотрел в его сторону и произнес:
      - Уже, доложились!..
      Доклад врача Леонов прерывал комментариями, дескать, личный состав долго не был в море. В море - зыбь, поэтому травят... И не стоит поднимать паники, если моряки укачались.
      В это время к нам подошел специалист из береговой службы радиационной безопасности с прибором в руках и заявил:
      - Товарищ адмирал, здесь находиться нельзя, опасно!!!
      - А что показывает твой прибор? - спросил я. И услышал в ответ:
      - У меня прибор зашкаливает.
      Оценив обстановку, комдив объявил боевую тревогу. Подводные лодки, стоявшие на соседних причалах, были выведены в точки рассредоточения. Мы с комдивом убыли в штаб дивизии. Командующему Северным флотом доложили о ЧП по "закрытому" телефону и шифровкой. Я доложил в Политуправление флота.
      Было принято решение убрать весь личный состав с подводной лодки, кроме необходимых специалистов, которые должны обеспечивать расхолаживание энергоустановки. Я вновь поехал на причал. По пути приказал сажать в автобус в первую очередь спецтрюмных, вышедших с подводной лодки, видел, как вели под руки лейтенанта Офмана. Его держали двое, и он с трудом двигал ногами... Остальные спецтрюмные выглядели не краше. Автобус сделал несколько рейсов до казармы, пятнадцать человек, наиболее тяжелых, сразу же поместили в дивизионную санчасть. Посильную помощь оказывали корабельные врачи, в гарнизонном госпитале спецотделений тогда ещё не было.
      Около 23 часов нам стали звонить из Москвы, Обнинска, Северодвинска и других городов, связанных со строительством и созданием этой подводной лодки. Все просили информации о случившемся и давали рекомендации по своей части. Вспомнив о подобной ситуации с К-19, мы с комдивом пошли в госпиталь: надо было поить облученных апельсиновым соком и спиртом. На флоте бытовало мнение, что алкоголь повышает сопротивляемость организма к радиации. На следующий день к нам, в забытый богом край, прилетел вертолет с военным и гражданским медперсоналом. С ними же прибыл главный радиолог Министерства здравоохранения СССР А. Гуськова. Посетив больных, которые ещё не пришли в себя, она пожурила нас за самодеятельность со спиртом. Гуськова безотлучно находилась при больных до самого момента их отправки в первый Военно-морской госпиталь Ленинграда.
      Был установлен воздушный мост из вертолетов (аэродрома в Гремихе нет), и в дивизию оперативно доставляли нужных специалистов, материалы, оборудование и медикаменты. 27 мая прибыли академики А.А. Александров и А.И. Лейпунский (он был разработчиком отечественной ЖМТ-установки), заместитель министра судостроительной промышленности Л.Н. Резунов и другие важные персоны.
      Командование ВМФ решило отправить весь экипаж в 1-й госпиталь ВМФ в Ленинград. Пробыли больные там до конца июля. В течение первого месяца умерло восемь человек. А остальные были освидетельствованы, признаны годными к службе на атомных лодках и отправлены в отпуск".
      Но вернемся за хлебосольный стол старого адмирала:
      - Как-то в ноябре 1999 года я, будучи в Питере, зашел в клуб моряков-подводников, что на Васильевском острове, и получил там ксерокопии писем старшины 2-й статьи Мазуренко Вячеслава Николаевича, который служил на К-27 турбогенераторщиком.