Перед выходом на боевое патрулирование стратегического подводного ракетоносца «Архелон» - офицеры и матросы в парадной униформе уже строились за рубкой на корпусе - из-за штабеля пустых торпедных пеналов, сложенных на причале, вдруг выскочил бритоголовый человек в желтом хитоне и с ловкостью канатоходца перебежал по туго натянутым швартовам на широкий нос атомарины. Это случилось в тот момент, когда головы всех, кто стоял на палубе и причале, были задраны и взгляды устремлены вверх - туда, где басовито рокотал тяжелый президентский вертолет. Все произошло так быстро, что даже вездесущие фоторепортеры не успели перенацелить свои камеры на нос «Архелона». Бритоголовый выхватил из-под хитона термос, облил себя бензином и чиркнул зажигалкой. Огненный факел вспыхнул на носу корабля, словно фальшфейер - сигнал бедствия. Пылающий человек извивался и корчился, не издавая ни звука. Коммодор Рейфлинт с ужасом уставился на него с высоты рубки. Он оцепенел и только мысленно торопил бегущих - медленно, как в дурном сне, - матросов носовой швартовой партии. И хотя швартовщикам - дюжим ловким парням - понадобились считанные секунды, чтобы столкнуть клубок пламени в воду, Рейфлинт был уверен, что бритоголовый сгорел и обуглился, как тот буддийский монах, который предал себя огню на главной площади Сайгона в день прихода в порт атомного авианосца «Колумб». Но коммодор ошибся, и он отметил это про себя с невольной радостью, глядя, как карабкается на гладкий скат борта этот псих, фанатик, монах - черт его разберет! - не устрашившийся огня, но убоявшийся воды. Бритоголового - живого! - втащили на нос в тот самый момент, когда колеса президентского вертолета коснулись бетонных плит причала и оркестр морской гвардии грянул государственный гимн. Командир «Архелона» взял под козырек и повернулся лицом к парадному трапу, но прежде чем сделать это, он успел заметить, что носовая швартовая партия тесно сомкнула плечи, загородив спинами распростертое на палубе тело в желтых лохмотьях. Усилием воли Рейфлинт заставил себя забыть о нелепом происшествии, собраться и целиком отдаться начавшемуся церемониалу…
      День, который едва не омрачился самосожжением на борту «Архелона» человека в желтом хитоне, день, о котором Рейфлинт мечтал еще с гардемаринских времен, самый главный день в его тридцатитрехлетней жизни начался прекрасно - с утреннего поцелуя Ники. Пока он держал на лице горячий компресс, пока брился, с наслаждением предаваясь этой жизнеутверждающей процедуре, Ника приготовила пиццу с его любимыми тунисскими маслинами и кофе, благоухающий индийской гвоздикой.
      После легкого завтрака Рейфлинт переоделся в белую тужурку с нашивками коммодора, пристегнул к поясу парадную шпагу и спустился в гараж. Он вывел свой «кадетт» и через несколько минут въехал в ворота гавани, перед которыми, несмотря на ранний час, толпились пикетчики, поджидая кортеж президента. Да-да, кажется, именно тогда в толпе бородатых юнцов, одетых как на подбор в джинсовые куртки, жилеты, кепи, панамы, мелькнул впервые оранжевый хитон. Рейфлинт оставил машину на стоянке перед штабом и, никуда не заходя, отправился прямо на пирс, у которого недвижно застыла лобастая черная туша «Архелона».
      «Архелон»… Рейфлинт еще раз ругнул этих мудрецов из «пятиугольного Вигвама» [Вигвам - обиходное название Пентагона.].
      Назвать новейшую стратегическую атомарину именем доисторической черепахи?! Хороша черепаха, летящая под водой со скоростью курьерского экспресса…
      По давнему обычаю в центральных постах атомных субмарин крепился щит с изображением животного, в честь которого назван корабль. Коммодор Рейфлинт помнит, как прекрасно смотрелся бронзовый дракон в «пилотской» «Дрэгги». Его принес из своей тибетской коллекции первый и последний командир «Дрэгги» Кьер. У старины Кьера было два увлечения: ламаистская бронза и женщины вымирающих народностей. Он покупал любовь индеанок и эскимосок, как иные приобретают экзотические сувениры. Последней его удачей была шерпка из Катманду, где он проводил отпуск. Кьер уверял, что только подводный флот помешал ему стать профессиональным этнографом.
      Рейфлинт служил на «Дрэгги» старшим помощником командира.
      У бронзового дракона в центральном посту были рубиновые глаза. Старшина - радист вставил в них микролампочки и соединил их через пьезоэлемент с глубиномером. «Дрэгги» погрузился - и глаза у дракона разгорались, всплывал - они медленно гасли. Интересно, как полыхнули его буркала, когда подводная лодка промахнула предельную глубину? Это случилось в позапрошлом году на глубоководных испытаниях в Тихом океане. Рейфлинт находился на обеспечивающем судне и держал в руке микрофон звукоподводной связи. На глубине двести сорок метров динамик сообщил голосом Кьера: «Нас слегка обжало, но я своих женщин обнимаю крепче…» Магнитофоны бесстрастно записали шутку на пленку. «Дрэгги» плавно приближался к трехсотметровой изобате, когда динамик пискнул и в странном нарастающем шорохе Рейфлинт едва разобрал: «Небольшой дифферент на нос… Кажется, ничего страшного… Если…»
      Это были последние слова Кьера, последний сигнал «Дрэгги», если не считать хлопка вроде лопнувшей лампочки, что услышали гидроакустики спустя десять секунд после потери связи с лодкой. Потом правительственная комиссия целый месяц изучала обрывок кьеровской фразы, пытаясь выведать из нее тайну гибели ста двадцати человек и стратегического атомохода. Но тайна эта покоилась на марганцевых плитах пятикилометровой канарской впадины. Ясно было одно: титановый корпус «Дрэгги» не выдерживал сверхдавления. Но почему возник наклон на нос, почему корабль провалился за расчетную глубину - этого не успел узнать и сам Кьер…
      На всякий случай «Архелону», стоявшему тогда на стапелях, усилили прочный корпус. Может быть, поэтому за сходство с черепашьим панцирем ему и дали имя древней рептилии? Но не выбивать же на геральдическом щите старую тортиллу?!
      Коммодор еще раз окинул взглядом корабль. «Архелон» стоял у плавучего пирса, и лобастая черная туша его сыто лоснилась под майским солнцем. Могучим спинным плавником торчала черная рубка. Спереди она смотрелась куда как зловеще. Два немигающих ока, насупленных к узкой переносице, растопыренные рубочные рули придавали ей вид грозного языческого истукана, приподнявшего куцые сильные крылья. Острый взгляд лобовых иллюминаторов источал змеиный гипноз.
      И если бы у материков, у всяких там евразий и австралий были глаза, они бы цепенели перед «Архелоном», как кролики перед анакондой.
      За спиной рубки-истукана, в длинном и плоском горбу убегали в два ряда, словно пищики на фаготе, тридцать два потайных люка. Тридцать две ракетные шахты скрывали они от чужих глаз и забортной воды. Тридцать две бутылообразные ракеты, ростом с добрую водонапорную башню, таились в стальных колодцах. У каждой из них был свой порядковый номер, но какой-то шутник из стартового дивизиона написал на изнанке крышек названия столиц, чьи координаты были введены в электронную память ракет. Рейфлинт не отказал себе в жутковатом удовольствии прогуляться по уникальному кладбищу, где на круглых «надгробных плитках» значились города-покойники. Конечно же, он приказал убрать надписи, дабы не нарушать режим секретности. Но с тех пор шахты на регламентных работах стали называть не по номерам, а по столицам, подлежавшим уничтожению в первый же час войны.
      «Что-то теплозащита в варшавской шахте барахлит…», «Дайте контрольное питание на пражскую!», «Когда последний раз проверяли блок наведения в будапештской ракете?».
      В очертаниях «Архелона», если не считать рубочных рулей и вертикального стабилизатора, не было ни одной прямой линии. Даже сварные швы разбегались по корпусу прихотливо, как будто подчинялись игре природы, а не технологической карте. Носовые цистерны были продуты до конца, поэтому широкий лоб «Архелона» с титановым оскалом гидролокатора выходил из воды высоко - по «ноздри» торпедных аппаратов. Гибрид бегемота, кита и тритона - так определил для себя Рейфлинт форму своей субмарины. Черный бог-громовержец с растопыренными крыльями восседал на рыбоящерном теле злым всадником. Но и это могучее тело, и это хмурое божество безраздельно повиновались ему, коммодору Рейфлинту.
      Рейфлинт не страдал честолюбием, однако в этот утренний час, безусловно исторический, - шутка ли, новейшая стратегическая лодка отправляется в первое боевое патрулирование! - не мог отрешиться от тщеславного чувства: это мой корабль, краса и гордость флота, и это я - самый молодой, тридцатитрехлетний командир подводного ракетоносца. И это меня, мой корабль, мой экипаж приедет провожать сегодня сам президент…
      Как ни пытался Рейфлинт отыскать в силуэте родного корабля черты изящные и стремительные, он волей-неволей приходил к мысли, что округло-кургузый корпус «Архелона» напоминает сократившуюся от сытости пиявку.
      Чайки кружились над подводной лодкой: какая огромная рыбина! Странно было подумать, что в чреве этого черного левиафана прячется уютнейшая двухкомнатная каюта, отделанная полированным эвкалиптом и флорентийской кожей. Планировку, мебель, убранство конструкторы отдали на выбор командиру, и Рейфлинт вместе с Никой убил целый отпуск на то, чтобы минимум объема наполнить максимумом комфорта. Ника превзошла самое себя. Это она придумала сделать бортовую переборку командирской спальни в виде деревянной стены их ранчо, где они провели медовый месяц. В сосновую панель было врезано окно, в котором горел дневным светом цветной слайд: панорама холмистых перелесков с белой пирамидой лютеранской церквушки. Снимок сделала сама Ника из окна их мансарды. И теперь Рейфлинт, как бы далеко от родных берегов и как бы глубоко в океанских тартарарах ни находился, мог в любой момент воочию вспомнить их милый уголок, и не только ранчо. Стоило нажать кнопку дистанционного переключателя, как в импровизированном окне вспыхивала картина, открывавшаяся им когда-то с седьмого этажа отеля «Палаццо» на реку Арно и самый старый мост Флоренции Понте-Веккио. Столь же простым способом в глухой капсуле стального отсека могла открыться прекрасная марина поверх красночерепичных крыш и белых минаретов Дубровника - родина Ники и пляж нудистов близ руин Карфагена, где черновласая сербиянка выходила из воды в костюме боттичеллиевской Венеры… Запас автоматически сменяющихся слайдов был достаточно велик, чтобы превратить ностальгию в сладкую грусть.
      Этой же цели служила и роскошная фонотека с музыкальными шедеврами трех последних веков. Рейфлинт собирал ее сам, как и сам устанавливал у себя в каюте все четыре динамика квадрофонического проигрывателя.
      В командирском кабинете справа от стола Ника разместила компакт-бар с набором любимых мужем греческих коньяков и французских ликеров. Сюда же она хотела поставить и сейф. Но Рейфлинт распорядился все же вмонтировать несгораемый ящик под изголовье кровати. В сейфе хранились ключи к шифрозамкам стартового комплекса и детонаторы к ядерным торпедам. Зато мягкие кресла и стол Ника подобрала по своему вкусу. Кроме того, под прозрачную столешницу она придумала встроить большой аквариум, так что пестрые рыбки плавали прямо под разбросанными на столе казенными бумагами. «Во-первых, - утверждала Ника, - созерцание тихих аквариумных тварей успокаивает нервы. Во-вторых, твой стол будет походить на трон Нептуна».
      Поразительно, но эта женщина, далекая от морских дел, оказалась права. Разглядывать, хотя бы краем глаза, как под листом очередного отчета порхают полосатые тернеции или голубые вуалехвосты, и в самом деле было успокоительно. А всматриваясь в зеленый кристалл стола-аквариума, Рейфлинт чувствовал себя и впрямь повелителем океана, изучающим окрестные глубины.
 

***

 
      Гавань эскадры ракетных подводных лодок укрылась в гранитных скалах и походила на высокогорное озеро, налитое в продолговатую каменную чашу с неровными краями. В одном месте чаша треснула, и сквозь расщелину - утесистые ворота из красного гранита - субмарины выбирались в море по лабиринту природных каналов.
      Рейфлинту нравились здешние края. Трудно было подобрать более величественное и суровое место для тайной заводи подводных драконов, цепко державших в своих лапах, как полагал командир «Архелона», судьба континентов, судьбу самого «шарика». Огневой мощи одной только их патрульной эскадры было достаточно, чтобы превратить ландшафт всех пяти материков в подобие лунного рельефа, в подобие вот этой нависшей над гаванью сопки, что пучилась гроздью серо-рыжих валунов, округлых и растрескавшихся, словно купола мертвого азиатского города.
      Всходило солнце. Сочетание пастельно-розового неба с угрюмой чернотой скал резало глаз вопиющей дисгармонией. Как застенчивая улыбка на лице гориллы.
      Сирены взвыли обиженно, зло, угрожающе в разных концах гавани. Рейфлинт вздрогнул, хотя и был наготове. Под эти хлесткие взвизги дрогнул и поползли вверх герметичные бронезаслонки в воротах подскального ракетного арсенала. Черный зев портала выбросил лучи автомобильных фар, и из тоннеля, пробитого в граните к подземному хранилищу, один за другим потянулись грузовики, крытые черным брезентом. Они двигались вдоль причального фронта к ракетопогрузочного пирсу, и тут же повсюду, как чертики из табакерки, возникали невесть откуда автоматчики в черных куртках и беретах: перекрыли ворота гавани, опустили шлагбаумы на железнодорожных путях, оцепили причальную стенку, пирс и даже трап «Архелона», несмотря на то, что у трапа стоял верхний вахтенный с точно таким же автоматом.
      Коренастый майор морской пехоты подбежал к Рейфлинту.
      – Коммодор, у нас новые правила. Трап и верхнюю палубу охраняем мы. Уберите всех своих людей вниз.
      – Может, мне и самому убраться вниз?! - мрачно осведомился Рейфлинт. Он всегда недолюбливал этих бравых ребят из ракетного арсенала. Скорее бесцеремонных, чем бравых…
      – Вы можете находиться там, где сочтете нужным, - сухо отрезал майор.
      – Благодарю, - усмехнулся Рейфлинт.
      Но прежде чем автоматчики стащили с кузова черный брезент, коренастый майор потребовал у Рейфлинта доверенность на получение ядерного оружия. Рейфлинт небрежным жестом протянул листок, сложенный вчетверо. Он не раз и не два принимал атомный боезапас и ничего нового не ожидал увидеть, но все же волновался, ибо с той минуты хищноглазый идол с растопыренными крыльями приобретал всеразрушительную силу. Пока что она была заключена в конические сосуды боеголовок, которые одну за другой вывозили из недр подскального арсенала черные тупомордые грузовики-транспортеры. Первый уже освободился от своей поклажи, и в желтом квадрате, намалеванном на пирсе, стоял полуцилиндрический футляр, напоминавший древнееврейский ковчег для хранения священных свитков.
      В ковчеге покоился титановый череп ракеты - многозарядная разделяющаяся боеголовока, которую Рейфлинт из невольного почтения к ее электронно-урановому таинству называл про себя Тором - именем бога войны и огня скандинавских предков. Серо-голубой ковчег был абсолютно прочен и надежен. В переднем его торце торчали влагопоглотительный патрон и перепускной клапан, чтобы уравнивать давление при воздушной транспортировке. Ковчег спасал Тора от воды, воздуха, пыли, тряски, магнитных полей, перепадов давления и дикого - статического - электричества. Чтобы боеголовку ненароком не уронили, поднимая краном, по бортам футляра алели предупредительные надписи: «Ручки ТОЛЬКО для снятия крышки». И еще нарисованы были совсем уж наивные зонтик и рюмочка. Шутники переводили эти знаки так: «Примем по последней и закусим ядерным грибком».
      Автокран осторожно выгрузил на пирс первый пенал, и четыре черных сержанта встали возле него так, как траурный эскорт становится возле гроба - по углам. Они бережно сняли крышку и, шагая в ногу, отнесли пенал в сторону. Тор предстал солнцу и почтительным взглядом. Ярко-зеленое тело его резало глаза кроваво-алым пояском. С него аккуратно сняли медный колпак, предохраняющий лобовую часть от случайных ударов. В самом центре тупого рыла проглянуло крохотное отверстие для уравнивания давления под водой, когда крышки ракетных шахт сдвигаются перед залпом в сторону. Отверстие прочищается специальной иглой - той самой, какой черный майор чистил ногти в ожидании автокрана.
      Рейфлинт вдруг усмехнулся: по стальному черепу Тора ползла божья коровка. Трудно было придумать более резкий контраст всеразрушительной мощи и абсолютной беззащитности. Дешевый символ. Но, как и все дешевые символы, он разил без промаха.
      Автокран наконец поставили на упоры и заземлили. И начал обряд, похожий на отпевание. Старший помощник Рооп с книгой инструкций в руках пономарским голосом зачитывал наставление по осмотру и проверке ядерной боеголовки. Два юрких петти-офицера [Петти-офицер - подофицерское звание в ряде иностранных армий.]выполняли все, что требуют строгие параграфы, быстро и педантично. Они были в центре внимания, и тишина на пирсе сгущалась еще больше под пристальными взглядами многих глаз.
      – Пункт первый. Осмотр корпуса на предмет царапин и вмятин, - скороговоркой перечислял Рооп.
      Оба петти едва не столкнулись лбами, отыскивая повреждения корпуса. Ни вмятин, ни царапин они не нашли. Боеголовка, смазанная техническим вазелином, лоснилась. Она отлажена с точностью швейцарского хронометра. В судный час планеты, отбитый стартовым реле времени, Тор в некой ведомой лишь его электронной памяти точке траектории разделится на шестнадцать боеголовок, каждая из которых понесется к своему городу, как несутся к родным крышам почтовые голуби… При мысли о голубях легкая усмешка тронула губы Рейфлинта во второй раз.
      – Пункт второй. Отключить транспортировочную ступень предохранения…
      Один из петти вставил в потайное гнездо штекер прибора-отключателя, и раздался легкий щелчок: жало бойка перескочило на одну из семи предохранительных ступенек. Остальные шесть снимет сам Рейфлинт, повинуясь лишь личному приказу президента.
      Наконец застропленный Тор медленно поплыл в воздухе к раскрытому люку первой ракетной шахты. Два арсенальных сержанта бережно придержали снаряд над обезглавленной пока ракетой, помогли ему мягко состыковаться с телом носителя, а затем, натянув белые перчатки, стали свинчивать «коня» и «всадника» длинными ключами-коловоротами.
      – Почему так туго идет? - недоумевал черняво0смуглый сержант.
      – Правило «креста» нарушаешь! Перекрестно завинчивай! - поучал его вездесущий майор.
      – Правило «креста»? - переспросил Рейфлинт. - В чем его смысл?
      Майор досадливо дернул щекой - не время для досужих разговоров, - но все же пояснил:
      – Стыковочные болты надо завинчивать в крестообразном порядке. Иначе от перекоса возникают напряжения… Едва черная гвардия арсенала попрыгала в свои грузовики и облегченные «доджи» вырулили за ворота с клыкастыми якорями, как взвыли сирены полицейских машин и гавань снова оцепили, но не автоматчики, а рослые парни в серых плащах и мышиных шляпах. Теперь они внимательно проверяли документы тех, кто был приглашен на проводы «Архелона».
      Просторный пирс быстро заполнялся гражданскими чинами, репортерами, женщинами. С высоты рубочного руля, превращенного на время в крыло мостика, Рейфлинт разглядел в толпе сухопарую жену старпома Роопа, красавицу Флэгги - подругу жизни старшего радиста Барни. Просто удивительно, как этому лысому увальню удалось отхватить такую девочку. Даже с восьмиметровой высоты видно, как длинны ее ноги. Матросы швартовой партии пялят на нее глаза так, будто им скомандовали: «Равнение на середину!» И эти «серые шляпы» тоже парни не промах. Вон как увиваются сразу двое. Бедный Барни! Хорошо, что он сидит в прочном корпусе и ничего не видит.
      Тысячу раз прав тот, кто сказал: «Жениться на красавице - все равно что покупать участок земли, дабы любоваться небом».
      Ника пришла в черном с отливом под цвет «Архелона» комбинезоне с широким поясом на бедрах; новый наряд венчала шляпка-пилотка, подобранная к случаю. Ника улыбалась: «Ну как?». Рейфлинт ответил ей легким кивком: «Вижу. Люблю. Счастлив». Это прочтет только она. Для всех остальных его кивок лишь жест вежливости. Конечно же, она любуется им. Он и сам знает, что смотрится сейчас очень эффектно: в белой униформе на фоне черной рубки - вознесенный над толпой крылом рубочного руля, будто постаментом.
      Вот это номер! С Никой притащился и ее кузен - то ли скульптор, то ли художник. Один из тех молодчиков, профессия которых - шокировать публику. Кажется, он так себя и называет - «режиссером уличных скандалов». Похоже, что и на этот раз не обойдется без сюрприза: кузен сгибается под тяжестью длинной коробки. Поймав взгляд Рейфлинта, он оставил свою ношу, воздел руки и заорал на весь пирс:
      – Привет, Рей!
      Коммодора передернуло: скотина, нашел место для амикошонства. Уйти в рубку? Поздно. Все уже смотрят на этого крейзи. Вот он раскрывает свою коробку и - о боже! Рядом с ним вторая Ника. В желтом «сафари», с такими же черными волосами. Кукла? Манекен?
      – Рей, это тебе! Поставь в своей каюте. Она скрасит твой поход!
      На пирсе засмеялись, кузен приподнял Нику-вторую за талию, и репортеры защелкали камерами.
      – Один к одному! - не унимался «режиссер уличных скандалов». - Я же не зря ездил в секс-шоп за деталями!
      Манекен под аплодисменты понесли к трапу. У Рейфлинта отлегло от сердца. Если это все, то куда ни шло.
      Кузен был способен на большее… Коммодор распорядился отнести куклу в каюту. Ника снова осталась на пирсе в единственном числе.
      Экипаж прощался с семьями. Все, кроме вахты, выбрались из прочного корпуса на пирс. Капитан-лейтенант Барни и Флэгги покачивались в тесном объятии, забыв про все на свете, как последние юнцы где-нибудь на эскалаторе или в телефонной будке.
      – Эй, приятель, - кричали Барни матросы-швартовщики, - оставь немного и нам!
      Барни незаметно перевесил на плечо Флэгги ремешок транзистора.
      – Я кое-что в нем поменял, и теперь он настроен на волну «Архелона», - шепнул он ей в ухо. - Держи его всегда включенным. Когда мы будем возвращаться, я передам короткий сигнал… Вот такой: «пик-вик». И ты поймешь, что очень скоро мы снова будем вместе… - Да, милый…
      – Не сбей настройку. И никогда не выключай.
      – Я все время буду ждать: «пик-вик». Это хороший сигнал.
      – И тогда мы снова будем вместе!
      – Да милый…
      Старший помощник Рооп посмотрел на часы и поднес к губам мегафон:
      – Окончить прощание! Команде вниз!
      …Единственный, кто успел поймать в видеокамеру возню на носу «Архелона» с бритоголовым самосожженцем, был репортер компании «Телеандр» Дэвид Эпфель. Однако ему тут же пришлось вернуться к прерванному репортажу.
      – Сегодня исторический день, - наговаривал в микрофон Эпфель. - Новейший стратегический ракетоносец выходит в первое боевое патрулирование.
      На экранчике телемонитора возникли два немигающих ока, сведенных к узкой переносице гладколобого черного черепа, куцые растопыренные крылья… Камера отьехала, и телезрители увидели, что языческий истукан - это боевая рубка «Архелона».
      – За спиной у этого бога войны, - продолжал репортаж Эпфель, - тридцать две ракетные шахты. Баллистические ракеты несут шестнадцать разделяющихся боеголовок, каждая из которых способна уничтожить такую страну, как Польша или Греция со всеми ее островами.
      Президент в сопровождении командующего флотом, адмиралов, телохранителей и других членов свиты быстро прошел на корпус. Рейфлинт встретил его у верхнего рубочного люка. Представился, ответил на рукопожатие. Тут возникла легкая заминка: кому спускаться первому: командиру - как хозяину или президенту - как почетному гостю. Первым скользнул в колодец люка телохранитель, за ним Рейфлинг и наконец сам президент. Бегло осмотрев центральный пост и оба смежных отсека, - слава богу, бритоголового успели спрятать в медицинский блок, - президент обернулся к Рейфлинту.
      – Завидую вам, коммодор! У вас есть шанс стать президентом нашей страны, но мне уже никогда не стать командиром вашего корабля. - Улыбка сбежала с губ президента, и лицо его снова приняло выражение державного достоинства. - На ваш подводный рейдер мы возлагаем особые надежды…
      Телохранитель, к чьей руке стальным браслетом был пристегнут кейс с шифрозамком, быстро раскрыл чемоданчик и подал президенту пакет. Президент, взвешивая пакет на ладони, не спеша протянул его Рейфлинту.
      – Помните, коммодор, океан - это весы мира. Ваш атомоход - одна из гирек, которая позволяет нам сохранять равновесие…
      Репортер Дэвид Эпфель подставил свой микрофон, и президент воскликнул с привычным пафосом:
      – Дамы и господа! В этот час я нахожусь на борту «Архелона» - подводного форпоста нашей обороны. Ни один корабль не стоил нашей стране так дорого, но мир на планете стоит еще дороже…

      Рейфлинт много раз прощался с берегом, и у него вошло в обычай выискивать в момент отхода знаки, сулившие удачу. Однажды это была радуга, в другой раз - лунное гало [Гало - атмосферное явление: ореол вокруг луны или солнца.](уходили ночью), а еще - ручная канарейка, улетевшая из чьей-то клетки и севшая Рейфлинту на плечо. И только нынче ничто не предвещало благополучное возвращение. Едва отошли, как и без того серая погода разразилась снежным зарядом, так что и пирс, и буксир скрылись из виду. Старший помощник Рооп без команды с мостика включил тифон, и «Архелон» заревел на всю гавань хриплым бычьим басом. Это уж и вовсе выходило против всяких правил. По давней традиции подводные лодки выходили на боевое патрулирование бесшумно, не включая ни сирен, ни тифона. Рейфлинт вспылил, назвал Роопа болваном и тут же об этом пожалел, потому что педантичный старпом действовал по инструкции. Переход до Больших Кокосовых островов был открытым, следовательно, боевое патрулирование начиналось по-настоящему с выходом из Сан-Пальмаса. А в тумане - это и первогодку понятно - полагалось подавать звуковые сигналы. Настроение было испорчено, в голову полезли мрачные мысли.
      Подумалось вдруг, что из всего их небольшого выпуска половина ребят уже вычеркнута из списка живых. Бен Хасберт, любитель толстушек и гурман китайской кухни, погиб в Норвежском море. Штормовая волна выбила лобовой иллюминатор ограждения рубки, и осколком стекла бедному Бену перерезало горло.
      Игнатио Криз, гордость флотского бейсбола, погиб еще глупее. Лень было перебираться из кормы в гальюн пятого отсека - помочился в трюм. Электропроводная струйка мочи попала на коллектор 500-герцового мотора. Криз не успел и вскрикнуть, его так и нашли с мужским отростком в пальцах.
      Красавчику Беллхаузу оборвавшийся в качку трехтонный перископ снес голову, как гильотина. Но хуже всех пришлось Глобусу - капитан-лейтенант Хаске. Глобусом его прозвали за идеально круглую голову. Хаске вырезали аппендикс, и он лежал на столе в кают-компании со вскрытой брюшиной, когда в отсеке взорвался водород из аккумуляторных батарей. В открытую рану ему плеснуло добрую пинту серной кислоты.
      Обожженный извне и изнутри, он еще жил, точнее, корчился несколько минут, пока не задохнулся во фреоне - огнегасящем газе, поданном в аварийный отсек…
      – Господин коммодор, с буксира передали «Закончил работу. Счастливого плавания!»
      – Есть!
      Рейфлинт увеличил ход с «малого» до «среднего». «Архелон» взрыл океан широким лбом, и под округлыми его боками забурлили глубокие водяные ямы. Командир сдал вахту Роопу. Обиженно поджав губы, старпом выслушал все указания.
 

***

 
      «Архелон» шел под водой, раздвигая широким лбом океанскую толщу, взрезая ее крыльями рубочных рулей и лопастями огромных, в рост человека, гребных винтов.
      Как ни благодушничал на корабле президент, но вокруг него невольно создавалось поле высокого нервного напряжения. Он не сразу покинул подводный крейсер, а выразил желание проводить атомарину в точку погружения; он стоял на руле, позировал на мостике, вспоминал в кают-компании корейскую войну, в которой участвовал командиром торпедного катера, и лишь спустя два часа после выхода из гавани попрощался с экипажем и перешел на борт яхты морского министра. Рейфлинт, отдав уходящей яхте положенные почести, задраив верхний рубочный люк, и «Архелон», шумно выпустив из цистерн воздух, покинул суетный надводный мир. Во всех шестнадцати отсеках его облегченно вздохнули.
      В центральном посту коммодор почти рухнул в свое кресло. Перепоручив командирскую вахту старшему офицеру, Рейфлинт, не выпуская из виду глубиномера и информационный пульт, перебирал в памяти подробности роскошных проводов и выводил, что все прошло довольно удачно. Даже выходка этого фанатика в желтом хитоне не смогла омрачить торжественных минут. И как только он пробрался на пирс? Впрочем, пусть над этим ломает голову начальник режимной службы - полковник с надменным квадратным лицом, подбородок которого раздвоен, как у римского императора Каракалы. Рейфлинт сталкивался с ним всякий раз, когда кто-нибудь из его матросов попадался на «тропе Хо Ши Мина» - тайной дорожке, ведущей из базы в обход контрольно-пропускных пунктов. «Каракала» отпускал задержанных неохотно, давая понять, что делает немалое одолжение лично ему, коммодору Рейфлинту. Теперь они с ним квиты. Еще бы! Если бы люди Рейфлинта быстро и скрытно не замяли скандал, у полковника были бы большие неприятности. Вместе с президентом в базу нагрянуло и режимное начальство, которому бы пришлось отвечать на колкие вопросы репортеров: «Как смог пробраться пикетчик в гавань стратегических ракетоносцев?». Теперь же вся эта история вряд ли выйдет за пределы базы, так что «Каракала» должен оценить находчивость архелонцев и решительность их командира. Бритоголового спрятали в торпедопогрузочный люк в надежде, что после официальной шумихи режимщики снимут его с борта. Но президент спутал все карты: кто мог подумать, что ему взбредет в голову провожать «Архелон» до точки погружения?
      Перед тем как уйти под воду, Рейфлинт связался по радиотелефону с базой и спросил, что ему делать с нечаянным пассажиром. «Изолируйте от команды! - ответил несколько смущенный «Каракала». - Мы заберем его у вас при первом же удобном случае».
      Интересно, как он себе представляет этот удобный случай? Ракетоносец скроется под водой на добрых полтора месяца. Значит, спрятанного психа все это время придется держать при себе… Ну что ж, господин полковник, меньше чем ящиком виски вы не отделаетесь. Это вам не матрос, сиганувший через забор.