 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: Чапек Карел :: Эллисон Харлан :: Нортон Андрэ :: Дансени Лорд :: Уэллс Герберт Джордж :: БСЭ :: Саймак Клиффорд Дональд :: Уилсон Жаклин :: Крайон Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Притчи :: Рыцарь Золотого Сокола :: Наследники Виннету :: Справочник по реестру Windows XP :: Самый яркий свет :: Влюбленный опекун :: Система здоровья Норбекова и Сам Чон До. Полный курс :: Воспевая бурю |
Одиссея мичмана Д...ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Черкашин Николай Андреевич / Одиссея мичмана Д... - Чтение (стр. 23)
С этого момента, по иронии судьбы, на долю 230-тоннаго «Китобоя», вооруженного всего двумя 75-миллиметровыми орудиями, выпала честь защиты Русского имени, Андреевского флага и старых традиций Российского Императорского Флота». Итак, «Китобой» стал тай но готовиться к походу в по лярные моря. Самая острая проблема, с которой столк нулся Ферсман, – уголь. Угольная яма судна была давно и безнадежно пуста. Снова помог герой Порт-Артура контр-адмирал Пилкин. РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Эти дрова, купленные на частном рынке на средства, отпущенные адмиралом Пилкиным, мокрые и неровного размера, были подвезены на грузовиках в ночь на 12 фев раля и к утру все свободный места, как на верхней палубе, так и в кубриках, были загружены до отказа. С 30 оставшимися снарядами и скудным запасом воды и провианта, состоявшего главным образом из „корн-бифа“, сала и мерзлого картофеля, „Китобой“ был готов к вы ходу в море. Подс читали, что до Копенгагена топлива должно хва тить. А там – Бог не без ми лости, моряк не без удачи. РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Отдав приказание лейтенанту Ферсману выйти в пол день 15 февраля, – сообщает мичман Николай Боголюбов в своем дневнике, – адмирал, ввиду ухудшающейся об становки на берегу и возможных осложнений, решил уско рить уход и к 10 часам утра уже был на борту „Кито боя“. К собранной команде адмирал Пилкин обратился с напутственным словом, приблизительно такого содержания: «Поход трудный… Из-за отсутствия былой могучей России, много незаслуженной обиды придется наглотать ся… Сил и средств к защитите чести Андреевского флага почти нет… Только неукоснительное исполнение долга, вера в правоту нашего дела и чувство собственного досто инства смогут сохранить наше лицо… Надо вести себя осо бенно осторожно и скромно в иностранных портах, да бы поддержать честь русского имени и вверенного вам флага, а также и свою собственную… На корабле живите дружно, без личных ссор и дрязг, только тогда поход может быть успешен… Помогайте командиру, не отвле кайте его пустяками от большого дела, которое ему по ручено… Мы с завистью смотрим на вас. Вы вылетаете из клетки на свободу. Мы будем следить за вами и мо литься за вас Богу…» Около полудня 15 февра ля, обманув внимание эс тонских часовых с помощью случайно подошедших анг лийских офицеров, «Кито бой» по личному приказу ад мирала Пилкина отдал швартовы и вышел на полу замерзший Ревельский рейд, приготовив к бою свои две 75-миллиметровые пушки и подав к ним весь свой боевой запас, состо явший из 30 снарядов». Это был скорее побег, чем уход. «Китобой» шел через не протраленные минные загра ждения. Офицеры-кочегары швыряли в топку тяжеленные поленья. Машина с тру дом развивала четырехузло вой ход. Сказывалось некаче ственное топливо. Тем не ме нее беглец добрался до Либавы в надежде там получить уголь. Но прежде чем это про изошло, латвийские власти изрядно попортили нервы лейтенанту Ферсману – сна чала настырными предложе ниями купить судно, а потом откровенными угрозами за хватить его. Уголь дали анг личане, и «Китобой», разведя пары, поспешно ринулся в проливную зону, нашпигован ную немецкими минами. 27 февраля маленький корабль вышел на внешний рейд Копенгагена. О том, что произошло дальше, луч ше всех рассказал поэт рус ского зарубежья Арсений Несмелов: «…И с волною невысокой споря, С черной лентой дыма за трубой, — Из-за мола каменного, с моря Входит в гавань тральщик «Китобой». И сигнал приказывает строго: «Русский флаг спустить». Якорь отдан. Но, простой и строгий, Синий крест сияет с полотна; Суматоха боевой тревоги У орудий тральщика видна. И уже над зыбью голубою Мчит ответ на дерзость, на сигнал: «Флаг не будет спущен. Точка. К бою! Приготовьтесь!» — Вздрогнул адмирал». На рейде Копенгагена в то время стояла 2-я бригада крейсеров английского фло та под флагом контр-адми рала сэра Кована: три лег ких крейсера и пять эскад ренных миноносцев. Хорошо известно, что именно сказал адмирал Кован лейтенанту Ферсману: «Я надеюсь, что каждый английский морской офицер в подобном положении по ступил бы столь же доблест но, как это сделали вы!» Конечно, в жизни все бы ло не так просто и эффект но, как в поэме стихотворца. В конфликт «Китобоя» с анг личанами вмешалась Вдов ствующая Государыня Им ператрица Мария Федоров на, жившая в то время в Ко пенгагене. Англичане стояли на том, что «Китобой» – их законный приз, захваченный в июне 1919 года. Британское адми ралтейство требовало от Ферс мана, чтобы «Китобой» шел в Англию с английским экипа жем и под английским флагом. Русские моряки могут нахо диться на борту судна только в качестве пассажиров. РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Для небольшой русской колонии, сконцентрированной вокруг Вдовствующей Государыни Императрицы и состо ящей главным образом из дипломатических предста вителей бывшей Императорской России, после революции приход „Китобоя“ под Андреевским флагом был предметом национальной гордости. Чины личного состава „Китобоя“ были приняты как борцы против красной напасти, которым удалось вырваться из России, защитники чести России и как родные члены одной общей русской семьи. Государыня Императ рица Мария Федоровна соизволила принять всех чинов „Китобоя“ на аудиенции в королевском дворце и в последующем столкновении с британским морским командованием употребила все свои усилия и все свои связи с английской королевской семьей, для того чтоб помочь „Китобою“ и предотвратить его насильственный захват». В конце концов, благодаря моральной поддержке датских властей, французов и дипкорпуса славянских стран британ ское адмиралтейство отказа лось в официальном порядке от притязаний на «безотечест венный» русский корабль. «Китобой» был снабжен углем и провизией для дальнейшего следования. В Копенгагене они узна ли, что Северный фронт ге нерала Миллера пал, так что идти в Архангельск надобности более не было. Пос кольку у Ферсмана было право действовать по собст венному усмотрению сооб разно обстоятельствам, он принимает решение идти в Севастополь на соединение с Белым флотом Вооружен ных Сил Юга России. Германия, не желая осложнять отношения с советским правительством, запретила «Китобою» переходить в Северное море Кильским каналом. Пришлось огибать Ютландский полуостров, прокладывая курс по невытраленным до конца минным полям; минные заграждения выставляли и немцы, и англичане, но «Китобой», даром что тральщик, шел без карт и без тралов, играя со смертью в «русскую рулетку». Точно так же – вслепую – прошли и Ла-Манш, всего лишь два года назад считавшийся «каналом смерти» для немецких подлодок. РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Деньги, ассигнованные на поход „Китобоя“, выдава лись частями и с большой волокитой, временами ставя ко мандира „Китобоя“ из-за отсутствия средств для покуп ки угля, воды и провизии в очень неудобное положение и, таким образом, замедляя движение корабля. Хотя смета, составленная в Копенгагене, включала небольшое жалованье личному составу „Китобоя“, лейтенант Ферсман, в целях экономии и с согласия строевого состава корабля, выдавал регулярное месячное жалованье только кочегарам и коку. 18 июля, по приходу в Шербур, встретили первые американские военные корабли, а также два русских вооруженных ледокола – «Илья Муромец» и «Микула Селянинович», попавшие в Шербур после эвакуации из Мур манска. Стоянка в Шербуре затянулась до 12 августа из-за промедлений французского морского арсенала с ремонтом и серьезной болезни командира «Китобоя». Перед уходом получили некоторое количество сухой провизии с «Ильи Муромца», которую ему удалось вывезти из складов Мурманска более чем в изобилии. В пол день 12 августа снялись со швартовов и, под крики «ура» с ледоколов, вышли в море, повернув на Брест». На фоне грандиозных событий гражданской войны поход «Китобоя» почти неразличим глазу историка. Тем не менее это было замечательное событие. Горстка молодых отважных офицеров вышла в море, чтобы обрести свое отечество – сначала на Севере, потом в Крыму. Страна уходила у них из-под ног, как палуба тонущего корабля. Они шли к ее берегам вокруг Европы. И все старинные морские песни, казалось, были написаны именно о них. И «Раскинулось море широко», и «Наверх вы, товарищи, все по местам…». И даже «Белеет парус одинокий» – тоже про них. Белел разве что Андреевский флаг на гафеле, из одинокой же трубы валил дым… Ни на одном пароходе мира не было такой кочегарной команды: швыряли уголь в топку и князь с мичманскими погонами Юрий Шаховский, и кадет Морского корпуса барон Николай Вреден… Частые поломки заставляли ремонтироваться то в Лиссабоне, то в Бизерте… Последний Андреевский флаг в Средиземном море на гафеле «Китобоя» по-прежнему резал глаз недавним союзникам. Потом была Мальта, греческий порт Пирей… РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «23-го с рассветом снялись с якоря и вошли в Дарданеллы. Про шли Чанак-Кале не обращая внимания ни на французские, ни на итальянские стационеры, хотя те и пытались сигналами остановить „Китобой“. Как выяснилось позже, при возвращении Южному Русскому Правительству миноносцев, уведенных в 1919 году из Черного моря на Мальту, англича не отказались пропустить их через Дарданеллы под Андреевским флагом и затем распространили это не допустимое требование на все русские военные суда. К сожалению, русские власти того времени не нашли достаточной твердости для того, чтобы отстоять наши законные национальные права. Уже по приходу в Константинополь командир „Китобоя“ нашел телеграмму генерала Лукомского, представителя Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России, с приказанием спустить Андреевский флаг при проходе Дарданелл. Эта телеграмма, адресо ванная в Пирей, разошлась с „Китобоем“ в пути, предотвратив, таким образом, неприятное недоразумение с нашим высшим начальством, так как согласно записям в дневнике лейтенанта Ферсмана, он Андреевского флага ни в коем случае не спустил бы. Выйдя из Дарданелл, «Китобой» попал в сильный шторм в Мраморном море. Стало сильно заливать, и ход упал до 2 1/2 узлов. Вместе с греческим пароходом, вышедшим немного раньше, повернули и стали на якорь у Галлиполи, гарнизон которого в то время состоял из французских и греческих оккупационных войск. 25 октября ветер стал стихать, и «Китобой» снял ся с якоря и взял курс на Константинополь, 26-го вошли в Босфор и стали на бочку против дворца султана по соседству с более чем десятком союзных и греческих военных кораблей. Кроме них в порту стояло несколько русских пароходов под трехцветным торговым флагом, а также пришедшее накануне с Дальнего Восто ка посыльное судно «Якут», на котором находился капитан 1-го ранга Китицын с Морским училищем. 27-го пришел в Константинополь и ледокол «Илья Муромец», которого «Китобой» встретил в первый раз в Шербуре. Выжи дая получение угля и воды с русской базы, производя по чинки и пережидая начавшиеся в Черном море шторма, «Китобой» простоял в Константинополе до 7 ноября. Во время стоянки пополнили команду, взяв восемь человек матросов, только что прибывших из Норвегии, куда они попали после эвакуации из Мурманска». В Севастополь «Китобой» добрался только 12 ноября 1920 года, то есть тогда, когда впору было ложиться на обратный курс. В Крыму начиналась эвакуация Белой армии, а вместе с ней и множества гражданского люда, начинавшего свой бег в никуда. В любом случае лишнее плавсредство в Севастополе было весьма кстати, и «китобойцы» деятельно включились в общий аврал. По грустной прихоти судьбы лишь несколько суток удалось провести им в России – в Севастополе. А потом снова к чужим берегам – навсегда. Сначала в Стамбул, потом в Бизерту, потом еще дальше – кто в Аргентину, кто Америку, кто в Бельгийское Конго… С командой и 150 пассажирами на борту лейтенант Ферсман двинулся в Константинополь. Под его же начало определили еще два тральщика: трудяга «Китобой» тащил за собой на буксире и потерявший ход эскадренный миноносец «Звонкий». Из Константинополя Ферсман повел свои тральщики в Бизерту, где через три года «Китобой» закончил свое существование как русский военный корабль. Его продали итальянцам. С новым флагом и новым именем «Итало» бывший тральщик начал свою службу в качестве портового буксира в Специи. СУДЬБА КОРАБЛЯ. Был ли в истории флотов корабль, которому выпала судьба нести службу под шестью разными флагами и четырьмя именами? Сказка о колобке в военно-морском варианте. «Китобой»-«Итало» был призван в 1940 году на службу в итальянский королевский флот и был переименован в рейдовый буксир G79. Дальнейшую его судьбу установил историк Константин Стрельбицкий: «Всю войну буксир обслуживал дноуглубительные работы в Генуэзском заливе Лигурийского моря…» После выхода Италии из войны команда G79, опасаясь захвата судна немцами, затопила буксир в порту Генуи 10 сентября 1943 года. Что же касается лейтенанта Оскара Оскаровича Ферсмана, то о нем известно, что из Бизерты он перебрался в Копенгаген, где еще хорошо помнили его нашумевший поступок. Там он и прожил остаток жизни вплоть до 1948 года, когда, уже будучи больным, отправился на пароходе в Аргентину, чтобы повидаться с братом. Там и умер, аргентинская земля приняла прах отважного морехода. Ни один российский флот не пережил таких мрачных трагедий, как Черноморский. В годы Крымской войны он был затоплен, дабы преградить путь в Севастополь с моря. В 1918 году добрая часть его была снова затоплена – под Новороссийском, другая – медленно сгинула в далекой Бизерте. В память об этих кораблях, которым выпал столь печальный жребий, поставлены три прекрасных памятника: один в виде одинокой белой колонны-свечи украшает севастопольскую бухту, другой поставлен на Дообском мысу, на траверзе которого уходили под воду линкор «Свободная Россия» и эсминцы с флажными сигналами «Погибаю, но не сдаюсь!»; третий воздвигнут в Бизерте в виде белокаменного храма. На мраморных плитах золотом выбиты имена кораблей, ушедших в изгнание: линкор «Генерал Корнилов», крейсер «Георгий Победоносец», эскадренные миноносцы, подводные лодки… Именно здесь я впервые увидел это не совсем обычное название – «тральщик «Китобой». Это скромное упоминание – единственный памятник кораблю с судьбой и в самом деле весьма необычайной… Тогда, в 1920 году, тральщик «Китобой» был последним русским кораблем, над которым развевался Андреевский флаг в европейских водах Атлантики. Спустя 76 лет синекрестное белое полотнище принес сюда первый российский авианосец «Адмирал флота Советского Союза Н.Кузнецов». ДУША КОРАБЛЯ (Вместо эпилога) Белые пятна новейшей истории не отличаются девственной белизной. Они либо залиты кровью, либо пепельно-серы, как выжженная земля… Судеб морских таинственная вязь… Вязь – это и узор, это и письмена. Быть может, и в этих арабесках судеб проступают письмена истории – обрывочно-ясные, нерасшифрованные до конца, сбивчивые, и оттого каждый прочтет в них то, что он хочет прочесть. Никто не знает, как влияют на нашу жизнь ничтожные события прошлого. А они влияют с такой же непреложностью, как и величайшие катаклизмы вроде геологических катастроф или социальных потрясений. Нити, нити… Все сплетено, все связано. Если рвется что-то сейчас, то чем это отзовется лет через сто? А ведь отзовется, и как отзовется! Каждое наше слово, каждый наш шаг… СУДЬБА КОРАБЛЯ. «17 июня 1919 года, – доносил в своем рапорте последний командир крейсера „Олег“, бывший каперанг, а ныне военмор А.В. Салтанов, – вечером для наблюдения за морем был выдвинут к Толбухину маяку крейсер „Олег“ при охране из двух эсминцев и двух сторожевых судов. Крейсер, находясь в полной готовности, стоял на якоре, на створе выходных маяков. В 4 часа крейсер был атакован… быстроходным моторным катером, который выпустил в крейсер торпеду и быстро стал уходить. Торпеда попала в левый борт у кочегарки, приблизительно около 36-го шпангоута. От взрыва крейсер начал довольно быстро крениться. После первого момента паники, которая была ликвидирована минуты через три, команда стала по боевому расписанию, и был открыт огонь по удалявшемуся катеру из орудий левого носового плутонга… Все попытки выровнять крен не увенчались успехом, и через 10-12 минут после взрыва крейсер, затонувши, лег левым бортом на грунт. Личный состав был снят миноносцами. Погибло 5 человек, и 5 человек было ранено». То, что моряки одушевляют свои корабли, – это объяснимо, и в этом нет ничего необычного. Но корабли, оказывается, если верить старым морякам, могут любить друг друга, равно как и ненавидеть. Я сначала улыбнулся, когда услышал, что «Аврора» была влюблена в «Олега», что у них был свой «корабельный роман». «Олег» и «Аврора»… Они родились на одной и той же верфи – Нового Адмиральства. Она – постарше, он на год младше. Впервые встретились они в феврале 1905 года у острова Мадагаскар, когда «Олег» догнал свою белоснежную стройную красавицу, ушедшую с Тихоокеанской эскадрой раньше его. В Цусиме приняли они свое огненное венчание. РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Лихо, отважно вел себя наш головной корабль „Олег“, – писал в воспоминаниях старший судовой врач „Авроры“ В.С. Кравченко. – Он не прятался за броненосцы, не избегал стрельбы, а сам первый торопился начать ее. Заметив приближение крейсеров, он тотчас же шел им навстречу, вдвоем с „Авророй“ на десятерых, и схватывался с ними на контркурсах. От окончательного расстрела „Олега“ и „Аврору“ спасла быстрота и частая смена ходов: мы сбивали этим неприятеля, не давали ему точно пристреляться. За весь бой верная „Аврора“ ни на одну пядь не отстала от своего флагмана. Один раз, когда „Олег“ почему-то вдруг сразу застопорил свои машины, „Аврора“ вышла вперед в сторону неприятеля и грудью прикрыла „Олега“. (В Маниле всеведущие японцы припомнили авроровцам этот момент.) Около четырех часов с „Олега“ стали кричать в рупор и семафорить: „Мина! Мина!“ Впереди по левой стороне наш курс пересекала мина… „Олег“ успел положить руля, „Аврора“ – нет: все замерли на своих местах, глядя на приближавшуюся по поверхности воды мину. Нас спас хороший ход. Мину отбросило обратной волной, и все видели, как она прошла вдоль судна в двух саженях от левого борта». Борт о борт пережили они тоску полуплена в знойной Маниле. Вместе вернулись на родную Балтику. Вместе сожгли не одну тонну угля на германской… После Октября «Аврора» ушла в Кронштадт и встала там на долгий отдых в старой Военной гавани. «Олег» охранял покой возлюбленной в дозорах у Кронштадта. Там, у Толбухина маяка, он и погиб от английской торпеды. «Аврора» взяла на память о верном спутнике его якоря, которые носит и доныне. А когда, очнувшись от долгого сна, она впервые вышла в море, то не захотела уходить от могилы суженого. В этом и в самом деле было что-то мистическое. РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Этот выход запомнился мне на всю жизнь, – писал командир „Авроры“ в 20-е годы Л.А. Поленов, – особенно эпизод при проходе фарватера около погибшего крейсера „Олег“… Подходим к затонувшему «Олегу». И вдруг совершенно неожиданно, без всякой причины, крейсер, миновав «Олега», круто покатился влево. – Стоп средняя машина! Обеим бортовым полный назад!… Остановились вовремя, обойдя на циркуляции «Олега». Подошли почти вплотную к зюйдовым вехам, ограждающим отмель. Звоню по телефону в машину. В первый момент мне показалось, что механик остановил левую машину без моего разрешения и крейсер бросило влево. Оказалось, что нет. Начинаю работать машинами назад и кладу лево руля, чтобы выйти задним ходом на фарватер. Выхожу хорошо. Ложусь на створ и опять даю передний ход. Машины работают ровно, руль по показателю перекладывается как следует, но, несмотря на это, опять, пройдя «Олега», крейсер катится влево на то же место. Опять даю назад, выхожу, как в первый раз, задним ходом на фарватер. Даю ход вперед, теперь уже кладу право руля. Машины, средняя и левая, работают вперед, правая остановлена. И опять вылезаю к тем же зюйдовым вехам. Уж не «Олег» ли мстит за отнятые у него якоря? Был момент, когда показалось, что поломаю винты на заднем ходу – начинало ветром наносить на «Олега». Долго мы бились на том «заколдованном» месте. Все выяснилось после тщательного осмотра руля. Оказывается, от сотрясения разъединилась шестерня, соединявшая головку руля. Никто этого не заметил. Головка руля вращается, а руль не перекладывается. Поправили это очень быстро, и все пошло как полагается». Я пришел к «Авроре» в сумерках. Крейсер стоял на «мертвых якорях», и от этой вечной его стоянки веяло чем-то музейно-скорбным. Высокая зеленая ватерлиния яснее ясного говорила, что угольные бункера пусты и что корабль уже не корабль, а действительно памятник, такой же бездвижный, как если бы его сразу отлили из бронзы. – Встать к борту! – громыхнула вдруг стальным человечьим голосом «Аврора». – Флаг и гюйс – спустить! Бодро закурлыкал горн. Едва полотнища коснулись матросских рук, как «Аврора» вместе со всеми кораблями дважды Краснознаменного Балтийского флота зажгла якорные огни. И тут я заметил, как из средней трубы курилась рыжеватая струйка дыма. Корабль жил! Правда, горели топки лишь вспомогательных котлов, но вот колокола громкого боя во всю свою звонкую мочь созывают авроровцев на учения по борьбе за живучесть. По субботам, как и на всех кораблях флота, на «Авроре» расплескивает свои струи большая приборка… То, что на легендарном крейсере правится флотская служба, впечатляет не менее, чем медь памятных досок. Это тоже своего рода Вечный огонь… Пока на корабле есть команда – жива его душа. Особая судьба этого корабля даровала ему пережить всех своих собратьев и недругов. Пережил он и своего безвестного мичмана, младшего артиллериста, начинавшего на крейсере свою долгую одиссею. В конце концов они оба – и человек, и корабль – вернулись в свой город, а в сорок первом оба встали в общий строй… «Аврора» била из Ораниенбаума по фашистским самолетам точно так же, как по японским крейсерам в Цусиме. И все события этого романа укладываются в жизнь одного корабля, ибо все это, в сущности, было недавно – и тогда, и сегодня. Мы все современники по двадцатому веку. Книга Судеб… Она скрыта от нас за семью дверями, за семью печатями, за семью графами… Нам дано заглянуть лишь на ее уже перелистанные страницы. Перелистанные прошедшими поколениями. И, вглядываясь в них, вчитываясь в их не всегда понятные знаки, мы пытаемся предугадать, домыслить свое будущее. Начиная первые главы этого романа, я, разумеется, не знал, куда приведут меня и как сплетутся нити судеб моих непридуманных героев. Я писал его, как пишут вахтенный журнал… Записывал то, что узнавал в ходе поиска. Но время, время больших перемен правило его. Оно открывало архивы, оно срывало черные чехлы с «государственных тайн», оно вернуло голоса благоразумно онемевшим людям. И я узнал о Корабле и о Человеке то, что лучше бы не знать. Но я обязан дописать и эти горькие страницы… Ленинград. Февраль 1942 года Он лежал и смотрел поверх воротника шинели, наброшенной на одеяла, в замерзшее окно. Окно – камин зимы, холода, смерти. Заиндевелые стекла лили в комнату потоки стужи. Тепло печурки встречало холод где-то посредине комнаты. Граница этого фронта все время гуляла, а ночью, когда печка начинала стыть, подползала к ногам спящих и продвигалась к поясу, к плечам, к ртам, чтобы затопить их холодом, как вода – корабельные люки. Ледяной воздух подползал к подбородку. Домерщиков прятал голову в скудный ореол печного тепла. Железную печурку топили словарями – англо-, фанко-, немецко-русскими… Оставался последний – итальянский… Смерть входила в дом через окно. Он сжался и затаился, как когда-то в детстве, прячась от ранней побудки с утлой надеждой: а вдруг не найдут? Если совсем не дышать, то Страшная Старуха, может быть, не отыщет его под грудой тряпья?… Но тут стукнула дверь, и Смерть отступила к окну, присев на обледенелый подоконник. Судьба улыбнулась ему даже умирающему… В тот день Екатерина Николаевна с трудом дотащилась до дома и выложила из старой хозяйственной сумки сокровища: осьмушку сыра, банку сгущенного молока, пачку печенья, плиточку шоколада и бутылку портвейна. Он знал, откуда это. Он знал, что утром Кити отправилась на прием к командующему Балтийским флотом вице-адмиралу Трибуцу. Она шла сказать ему, что умирает Домерщиков. Наверное, эта фамилия о чем-то говорила Трибуцу, и он распорядился выдать спецпаек. Он цедил жизнетворный, согревающий напиток по каплям и знал, что Страшная Старуха пьет с ним на брудершафт. Ну что ж, не каждому так удается попрощаться с жизнью. Ему шестьдесят. Не много. Но и не мало. Право, за эти годы он пережил, испытал и прожил столько, что иному не выпадет и на две жизни. Все, все, все было: роскошь и нищета, бои и благоденствие, заморские страны и любимый до слез, до тихого обожания Питер, воля открытого моря и неволя за колючей проволокой, лучшие вина и красивейшие женщины, отцовское счастье и боль навечной разлуки… Все было. И слава Богу! С тем он и умер. И первый корабль его – он же последний из пощаженных войнами и временем всех прочих его кораблей – крейсер «Аврора», тоже умер. Остуженный, покинутый, израненный, набрал сколько мог студеной балтийской воды и впечатал киль свой в дно Ораниенбаумской гавани. Но одиссея их – человека и корабля – престранным образом продолжилась и после смерти. Труп бывшего мичмана «Авроры» и «Олега», старшего офицера «Пересвета» и командира «Млады», бывшего капитана «Рошаля» был отвезен вдовой на набережную реки Карповки и там оставлен по причине малосилья. Рядом – и справа, и слева – лежали десятки, сотни других заледеневших тел. Земля, убитая морозом, не принимала их. Не пухом была она им – тверже мрамора в этом морге под открытым небом. Кто оказался рядом с ним в том загробном, точнее, безгробном бытии его тела? Быть может, такой же скиталец морей, каких по сю пору немало в этом городе? Или ученый, не успевший подарить миру свое открытие? Старуха, некогда блиставшая на балах фрейлина, чудом не загремевшая в Соловки? Мастер, унесший с собой секреты дедовского ремесла? Юная дева из отряда МПВО?… Цвет Петербурга и крепь Ленинграда лежали там. Зима одела их всех в снежные саваны, вьюги отпевали их, небо зажигало им звезды вместо поминальных свечей. Так лежал он и девятый свой день, и сороковой. Так лежали они все на берегу реки-оборотня: простецкая Карповка обернулась вдруг легендарным Стиксом. И все они терпеливо ждали ладью Харона. Харон не приплыл, а приехал на бортовом грузовике. И не один. Их было несколько, этих печальных перевозчиков бренных тел. И везли они свой скорбный груз через весь город, за Обводной канал, на Среднюю Рогатку к воротам Кирпичного завода. ГЛАЗАМИ ОЧЕВИДЦЕВ. Мария Семеновна Федоряк, старейшая работница бывшего Кирпичного завода: – Почему их только у нас жгли? Другие заводы города для этого не подходили. У них печи не те – круглые, а у нас туннельные были, сквозные. Технология позволяла. Жгли весь сорок второй, сорок третий, а в сорок четвертом уже умирали меньше. А в сорок втором у завода очередь из машин стояла. Выгружали на транспортер… …Определили меня на другой конец печи, где зола выходила. Счищали ее в ящики и свозили по узкоколейке в пруд, где сейчас кинотеатр «Глобус» стоит… Помню это, как сегодня: золу в воду свалили, а головы не прогорели, плавают… Сейчас там метро «Парк Победы» – аккурат на этих печах стоит. А надо бы там памятник поставить… Евдокия Сергеевна Гриненко: – Мой муж, теперь уже покойный, в войну был старший лейтенант. Мы тогда, по правде сказать, расписаны и не были. Просто стояли военные рядом с заводом. Как дым потянет, солдаты говорят: «Ну, пошли работать наши девчата». Ветер стелет дым прямо на них. А запах-то чувствовался. На Пискаревку-то возить далеко, да и не на чем. К тому же эпидемий боялись. Это, конечно, было очень ответственно. Во-первых, печи надо было подготовить. Во-вторых, людей нужных подобрать. Отбирали девчат покрепче и понадежней. Чтобы, значит, ни на что с покойников не позарились. Да ведь некоторые в городе уже к этому времени баловались – ели мясо. Были случаи. Мы даже ловили таких у себя. Я была комсомолка, вот и отобрали меня в первую команду. Правда, вначале нам ничего не говорили. Знали мы только, что будем выполнять какое-то особое задание, под которое и надо готовить печи к работе. Одежду нам выдали – обмундирование. Комбинезоны брезентовые, под них – белье. Сапоги, перчатки резиновые. В один из дней сообщили: завтра в ночь выходить на работу. Но не объяснили ничего. А наутро собрали, сказали, что вот, хотят для пробы, для эксперимента сделать у нас крематорий. Врач с нами беседу провел. Объяснил, что в городе опасаются эпидемии. Просил быть спокойными, не расстраиваться. Главный инженер добавил, что хороший спецпаек нам дадут. Ну, нам тогда ничего было не страшно. Да и нельзя было ни на что обращать внимание. Ведь что творилось потом! Машины в очередь стояли у проходной. Сжигали-то грубым отоплением – не газом. Трупы на ту сторону непрогоревшие выходили. И опять их – на вагонетки, на загрузку. На вагонетке помещалось до тридцати человек. В первые дни решено было загружать по ночам, чтоб никто не видел и не знал. Все-таки на других работах тоже были рабочие. Вдруг они прибегут, смотреть станут? А на кого и подействует… Работали мы в зиму сорок второго в три смены. Я потом спрашивала у директора, сколько у нас сожжено. Он ответил, что без малой цифры – миллион. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25 |
|||||||