Глава седьмая. «ТАМ ЗА ДАЛЬЮ НЕПОГОДЫ ЕСТЬ БЛАЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ…»

На дворе еще большевистская власть со всеми своими лубянками, идеологическими отделами, институтами марксизма-ленинизма, а на Волхонке – в Доме науки и техники – вечер, посвященный землепроходцу русского севера Александру Колчаку, первой Русской Полярной экспедиции. Афишу с большим скандалом удалось разместить только в вестибюле. Тем не менее зал был полон: пришли моряки, историки, журналисты, географы… Вечер вела на свой страх и риск (она же его и организовала) поэт Тамара Пономарева. С ее легкой руки я и познакомился с профессиональным путешественником биологом Юрием Чайковским, который более, чем кто-либо исследовал документы экспедиции Толля и пришел к нестандартным выводам.

Юрий Чайковский считает, что именно этот конфликт между бароном и лейтенантом Коломейцовым и погубил самого Толля.

РУКОЮ ИЗЫСКАТЕЛЯ: «Ссоры с Коломейцовым внешне не было, и отослан он был вроде по необходимости – обеспечить для «Зари» угольные склады, но все догадывались, что дело глубже. Когда прощались, Коломейцов со всеми обнялся, только барон протянул ему руку. Потом Коломейцов с Расторгуевым вернулись обмороженные, не найдя дороги, все высыпали на лед встречать их, один барон Толль ушел мрачный в каюту. И снова отослал, другой дорогою. Списал на берег. А в каюте Коломейцова собак поселил. В результате «Заря» осталась без командира и без угля. Дело в том, что Толль поставил перед Коломейцовым в качестве обязательной задачу, которую до этого экспедиция вовсе не ставила – в течение двух летних сезонов создать два угольных склада (на Диксоне, что у устья Енисея, и на Котельном). Коломейцов предлагал начать с Котельного, поскольку без этого «Заря» не могла вернуться с «земли Санникова» на Диксон, но Толль настоял на складировании угля сперва на Диксоне. Этим он избавил себя от встречи с Коломейцовым на Котельном и погубил экспедицию, ибо на два склада денег у Академии не нашлось. Во время плавания Матисен и Колчак валились с ног, чередуясь на вахте. «Оба офицера нуждаются в восстановлении своих сил», – записал Толль в дневнике уже на четвертый день навигации, но попытки вернуть командира не сделал. А склад у Диксона так и пропал зря.

Матисену, тоже отличному моряку, спорить с начальником экспедиции было, видимо, не под силу. Лишь однажды проявил твердость – когда не смогли подойти к Беннетту и, еле вырвавшись изо льдов, сумели войти в отличную бухту на Котельном. Шторм, снег, море того и гляди встанет, в трюме течь. помпы надо чистить, главную машину тоже, угля в обрез, оба офицера с ног валятся (да и команда), а барон Толль решил – снова идти на Беннетта. Увидал на берегу отличную просторную поварню и загорелся: разберем, перевезем на Беннетта и там зазимуем вчетвером. Идея безумная, туда и пеший едва ли прошел бы, а тут – много тяжелейших нарт, миль 15 по невесть какому льду. Вот тогда-то Матисен и положил начальнику на стол список неисправностей – так и так, мол, выйти в море нельзя. Барон и тут уступил не сразу. Дал шесть дней на ремонт, отказался от перевозки поварни, зато загорелся новой (совсем уж сумасшедшей) идеей – идти на Беннетта с четырьмя нартами, в расчете на голодную зимовку. Хорошо, что море встало, и вопрос надолго отпал.

Академия предложила Толлю, в ответ на его просьбу о втором складе угля, сократить круг работ, Толль же предпочел просто бросить «Зарю». Лейтенант Матисен, которого Толль назначил командиром, писал: «Толль не хотел больше плавать на судне, или просто хотел от него избавиться». Этот крик души был извлечен биографом Толля П. В. Виттенбургом из академического архива, а в официальных отчетах, публиковавшихся регулярно в «Известиях» Академии, все вроде бы шло гладко. Ознакомившийся с ними увидит полную нелепость: пока судно движется, Матисен, метеоролог, ставший фактически начальником экспедиций, ни на миг не может покинуть мостик, поскольку другой офицер (Колчак) – впервые в Арктике, а ледовая обстановка сложнейшая. Почти всю научную работу ведет (между вахтами) лейтенант Колчак, ему помогают наиболее грамотные и умные матросы и ссыльный студент-медик (присланный из Якутска взамен умершего судового врача), а других научных сотрудников на научном судне не осталось. «Заря» идет неизведанными водами, вдалеке виден неизвестный остров, но ничего нельзя исследовать, ибо весь уголь приказано тратить на то, чтобы вновь и вновь искать во льду щели, быть может, ведущие к Беннетту. В любой день «Заря» может быть раздавлена льдами, так что Матисен приказал держать документы, еду, одежду и нарты наготове в палубной надстройке – спасатели готовы стать потерпевшими, а им-то помочь не сможет никто.

Что ж, избавиться от «Зари» Толлю удалось, но ведь от себя не избавишься».

Глава… ТАЙМЫРСКАЯ ОДИССЕЯ

Коршун с крыльями широкими, как охотничьи лыжи, кружил над таймырской тундрой. Он следил за двумя крохотными фигурками, которые отчаянно пробирались вглубь гиблой земли, и вещая птица чувствовала, что эти живые пока существа – чуждые суровому здешнему миру – очень скоро могут стать неживыми. Еще раньше – ослабевшими настолько, что легко станут его добычей. Существами, которых выслеживал коршун, были два человека, забредших туда, куда не ступала нога их соплеменников: высокий, идущий впереди – барон Толль, пониже и также подавшийся вперед – Колчак. Оба помогали отощавшим собакам тянуть сани с поклажей. Тридцатые сутки брели они по тундре в поисках продовольственного склада, который Толль устроил на одной из приметных сопок специально, чтобы пополнить запасы еды на обратный путь – на возвращение к «Заре».

В эти изнурительные санные (большей частью – пешие) походы по материку барон Толль отправлялся для сбора геологических образцов, а также и для того, чтобы не оставаться на шхуне в гостях у ее капитана Коломейцова. В тундре, за сотни верст от ближайшего человеческого жилья, в шаткой брезентовой палатке он чувствовал себя также покойно, как в своей ревельской квартире. Вскоре и его спутник понял, что тундра для человека с полным патронташем и коробкой спичек, и в самом деле, может стать, если не домом, то вполне обитаемым пространством. Это только на взгляд из столичных окон таймырская глушь – могила без стенок. Выжить тут можно, особенно если с тобой рядом бывалый и отважный человек, вроде Эдуарда Васильевича. И даже забывчивость его простительна – будь ты штурманом о семи пядей во лбу, а запомнить место в этих уныло схожих сопок среди одинаковых озерков и закрученных в неразличимые загогулины речушек весьма непросто, даже если ты и сложил на вершине сопки гурий – приметный знак. Гурий над ящиком с консервами они соорудили три недели назад из кривой рогатины, с насаженным на нее черепом оленя. И теперь до куриной слепоты высматривали в белой замяти нескончаемой пурги этот спасительный знак. При одной только мысли, что в консервных банках – щи, гречневая каша с топленым маслом, горох со свиной тушенкой, желудок стискивали голодные судороги.

За 41 день они прошли 500 верст, дошли до мыса Челюскин, и весь этот путь лейтенант вел маршрутную съемку, делал магнитные наблюдения.

Как-то целые сутки им пришлось провести в палатке – снежный буран бушевал так, что носа не высунешь. Они и не высовывали. Лежали в спальных мешках, положив промерзшие сапоги под голову. Курили трубки, чтобы глушить голод и иллюзорно согреваться хотя бы табачным дымом, благо табака хватало. Ждали того часа – единственного за все сутки, когда можно будет разжечь примус и вскипятить чай, а в него бросить пригорошню сухарных крошек да сахарных осколочков, а потом хлебать эту сладковатую, а главное горячую тюрю, чувствуя, как с каждой ложкой в тебя входит жизнь. Палатка, обросшая изнутри махровым инеем, ходила ходуном под порывами ветра. Воздух, нагретый дыханием и пламенем примуса, выдувался мгновенно.

Изобретателю примуса следовало бы поставить памятник. Без его изобретения не состоялось бы на заре 20 века походов к южному да и северному полюсам планеты.

Только голубой венчик экономно горящего бензина позволил полярным первопроходцам выживать в ледяных пустынях Арктики и Антарктики. Канистра с бензином позволяла запасаться тепловой энергией на переходы в тысячи верст.

Обычно не слишком словоохотливый Толль весь день был чрезвычайно говорлив. Он рассказывал даже о своей жене Эммелине, оставленной на невесть на сколько в Ревеле, но которая все равно его дождется…

– А у вас есть невеста? – Спрашивал он Колчака.

– Есть. Презамечательная девушка. – Отвечал лейтенант. Отсюда, из мрачных пустынь Таймыра София казалась по меньшей мере живой богиней.

– Это очень хорошо, что вас кто-то ждет… Раз ждет, значит молится. Ведь наши жизни здесь порой на честном слове висят…

Там, под вой пурги и заполошный трепет брезента на ветру, под хрип простуженных бронхов Колчак слушал великолепные лекции по геологии, подобно тому, как его отец постигал науку о земных недрах в Горном институте. Даже в этом он шел по отцовским стопам.

Говорили о многом, чтобы забыть о промозглом холоде, донимавшем обоих. Но самое главное – и это остро припомнилось Колчаку, спустя двенадцать лет, – Толль утверждал, что, судя по простиранию геологических структур, севернее мыса Челюскин должны быть большие острова. Так оно потом и оказалось!

В 1913 году экспедиция Бориса Вилькицкого открыла огромный архипелаг, не нанесенный на карту Арктики. То была земля побольше, чем та, что ожидал увидеть Санников. Вилькицкий назвал ее Землей Императора Николая II, большевики переназвали ее Северной землей. На сорок две тысячи квадратных километров приросла Россия. Это было последнее великое географическое открытие на планете.

Тогда в 1901-ом они с Толлем были совсем рядом от этой неоткрытой земли. Всего два суточных перехода отделяло их от того, к чему они так отчаянно стремились. Ведь ширина пролива, отделявшего ближайший остров этой земли от материка, составляла всего 28 миль. Пешком можно была по льду добраться, не говоря про собачьи упряжки. А они поутру свернули палатку, уложили поклажу на сани и двинулись совсем в другую сторону, туда, куда манил их призрак пригрезившейся Санникову и Толлю неведомой земли.[5]

Колчак с трудом тащил ноги – давал знать голод, почти все время они шли на урезанном вдвое пайке. Заветный знак продовольственного склада – олений череп на рогатине – все чаще представал ему в образе Костлявой с косой. Глубокий снег и встречный ветер уносил последние силы. Каждый уже тихо прощался про себя с земной юдолью. А склада с припрятанными продуктами все не было и не было…

Они возвращались на «Зарю», как на остров спасения. При этом Толль не без удивления отмечал, что его спутник, пожалуй, даже более бодр и энергичен, чем он сам, он бывалый и закаленный полярник. Кому суждено сгинуть в полынье, тот не умрет от голода.

По ночам прежде, чем забраться в палатку, Колчак творил ежевечернюю молитву, как наставляли его дома и в Корпусе. Он крестился прямо на звездное небо и каждое слово его молитвы отзывалось всполохом полярного сияния:

«В руце Твои, Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой…»

Это был самый прекрасный храм во всем мире – с куполом, разверстым во всю Вселенную. Казалось, быть ближе к Богу уже невозможно, что Он сам смотрит на тебя глазами звезд, что Он непременно приведет тебя к спасению – к борту обледеневшей заснеженной шхуны, чьи мачты вздымались над белым безмолвием, как три поклонных креста…

Этот отчаянный переход превосходно описан в научной книге Валерия Синюкова «Александр Васильевич Колчак как исследователь Арктики»:

«Страшный шторм бушевал целую неделю. По утрам приходилось откапывать полуживых собак, нарты, палатку, собачьи хвосты вмерзали в лед.

Нередко нарты тащили лишь пять собак, остальные бежали рядом. Пришлось Лайку и Крошку освободить от ужасных страданий выстрелом из ружья. А до «Зари» оставалось еще 200 км. В лучшем случае их можно было пройти за девять дней. Хватит ли сил у людей и собак?

22 мая Толль записал, что питания для собак осталось на три дня, а для полярников – на 5-6 дней. Э.В. Толль по своей фанатичности чем-то напоминал Седова, который ушел к Северному полюсу явно без каких-либо шансов вернуться. В критических ситуациях бывает, что полярники переоценивают свои возможности, не считаясь со здравым смыслом. Однако А.В. Колчак никогда не терял голову, его рассудительность и вдумчивость не раз помогали Толлю принять правильное решение. Например, Толль намеревался пройти вдоль побережья, чтобы уточнить и исправить данные топографической съемки, полученные ранее. Колчак убедил его, что для измученных людей такая работа непосильна. Постоянная сырость в палатке, влажные спальные мешки, вечно мокрые ноги – все эти тяготы совсем измотали людей.

"Сегодня съели последний сухарь, – пишет Толль 28 мая, – осталось немного крошек, которые бережем в качестве приправы к супу… Мы оба обессилили, питаясь в штормовом лагере одной четвертью рациона. Чувствую себя особенно плохо – болит голова и наступила апатия, а также потерялся голос. Гидрограф (Колчак. – B.C.) бодрее и сохранил достаточно энергии, чтобы дойти сюда, в то время как я готов был сделать привал в любом месте".

Собаки гибли одна за другой от голода. Колчак особенно любил собаку по кличке Печать, он предложил не пристреливать ее, а ослабевшую и полуживую довезти на нартах до «Зари». На нартах уже лежала Леска, привязанная сверху, чтобы не свалилась в пути. Колчак и Толль впряглись в лямки и потащили нарты вместе с несколькими собаками в упряжке, не желавшими двигаться, когда им не помогали. Полярники сами еле переступали, нестерпимо болели руки, ноги, все тело.

В эти тяжелые дни ни Колчак, ни Толль не были уверены, что им удастся добраться до шхуны. Ах, если бы встретился медведь или олень, тогда все были бы спасены. Вот о чем они больше всего мечтали! Движение с каждым днем становилось все медленнее. Рацион собак сократился в 3-4 раза. Собаки, везущие нарты (их было шесть), получали по целой рыбе, остальные четыре, идущие рядом, по половине.

30 мая в четверг экспедиция достигла мыса Миддендорфа и направилась к Таймырскому проливу. Собаки узнавали свой старый след, приободрились. Но тут полярники из-за тумана прошли мимо своего продовольственного склада, который остался позади в пяти километрах. А до «Зари» было еще 35 км. Решили не возвращаться, а двигаться к шхуне. Люди уже более суток ничего не ели. Все, что у них осталось, отдавали собакам.

31 мая в пятницу Толль и Колчак все-таки дотянули до «Зари». Последние 10 км были особенно трудными. Вместо еды для подкрепления сил выкуривали по трубке. И лишь когда увидели мачты шхуны, поняли. что спасены, что дома и живы!»

Да, они живыми вернулись на «Зарю», которая показалась им райским оазисом посреди ледяного ада. Долго отсыпались в тепле, отогревались чаем с мадерой (из личных запасов барона), потом засели за научные отчеты. Все пережитое осталось между скупых и точных строк. Перо барона Толля каллиграфически выводило:

"Наша экспедиция продолжалась всего 41 день, из которых 9 пошли на стоянки во время сильной пурги, а 4 – на безуспешную работу по раскопкам депо. В течение остальных 28 дней мы совершили около 500 верст.

Лейтенантом Колчаком была проведена маршрутная съемка, опиравшаяся на 9 астрономических пунктов. В первое время нашего пути им же производились на каждой стоянке магнитные наблюдения, но на десятый день, ввиду необходимости облегчить нарту, пришлось оставить инклинатор, который мы закопали вместе с некоторыми излишними вещами в снежный откос на берегу моря.

…Спрашивается, каковы будут результаты всех пережитых трудностей и неимоверных лишений? Пока произведена только съемка побережья на небольшом протяжении к северо-востоку, причем установлено, что… Таймырская бухта ни в коем случае не фиордообразная. Далее, брошен беглый взгляд в глубь полуострова, на скрытый туманами пустынный ландшафт. О геологии этих мест не удалось составить себе ясного представления. И это немногое стоило нам полных лишений более 40 дней тяжелейшей работы и жизни нескольких собак!

Вчера после долгого времени я увидел маленькую стайку из пяти-шести пуночек, пролетавшую в двух километрах отсюда в глубь страны. В остальном все мертво".

Гидрограф Колчак составлял тем временем кроки будущей «Карты Таймырского пролива с частью Берега Лейтенанта Харитона Лаптева».

В благодарность за совместно пережитые тяготы и риск Толль назвал его именем один из открытых ими островов у берегов Таймыра. Остров Колчак находится между 68—70° восточной долготы. Лейтенант, весьма польщенный такой наградой, сам нанес его на карту. Самую северную оконечность его он нарек мысом Случевского… В честь друга-поэта.

Вот уже более полувека острова Колчака на картах нет. Есть остров Расторгуева, переименованный в 1939 году ВСНХ СССР в угоду времени и его временщикам. Все попытки научной и военно-морской общественности докричаться, дозвониться, донести до Президента СССР, а потом и президентов России мысль о справедливости возвращения острову в Таймырском заливе имени Колчака, остаются без ответа уже двенадцатый год…

Колчак и на второй зимовке времени даром не терял. Шхуна стояла недалеко от берега и он покидал ее при каждом удобном случае, как астронавты покидают свою небесную станцию, уходя в открытый космос. Втроем, вдвоем, а то и в одиночку отправлялся он изучать огромный остров Котельный. Он пересек его весь, перебрался на соседнюю Землю Бунге, открыл новый остров, который назвали островом Стрижева.

В эту вторую зимовку лейтенант ощутил себя заправским полярником: он научился управлять собаками, свежевать убитого оленя, бить гусей в лет, спать в снегу…

Он никогда не думал, что езда на собаках требует знаний не менее изощренных, чем езда на автомобилях или хождение под парусом.

Кто мог подумать, что хорошая упряжка с двумя седоками может преодолеть до 250 километров в сутки?

Полозья нарт для лучшего скольжения можно намораживать, а чтобы лед лучше держался надо полозья предварительно покрывать жидкой кашицей из торфа, глины или оленьего навоза при помощи заячьей лапки.

Даже было странно, что столько людей в родном Санкт-Петербурге живут и не подозревают о том, что при движении по морскому льду с солью собакам на лапы надевают чулки из выделанной оленьей кожи с отдельно вшитой подошвой. Надо следить, чтобы они не сжирали чулки. В сильные морозы собакам на паховую область надевают меховые набрюшники.

При ночевке на плотном снегу каждой собаке надо вырывать отдельную ямку, чтобы пес мог укрыться от ветра.

Что нарты бывают колымские и чукотские. Что собаки погоняются длинной палкой с наконечником – хореем, а тормозят короткой толстой палкой – остолом или торилом.

При цуговой упряжке в пути надо время от времени менять местами собак, так как самая тяжелая работа для них – сзади, в «корню», а передовые утомляются больше всего при глубоком снеге. Самые лучшие в мире каюры – якуты, чукчи и русские северяне. Вожаки понимают их с голоса.

Вожак идет в паре со второй после него по качеству собакой – подвожаком, вожак выбирает дорогу, заставляет весь потяг преодолевать препятствия, удерживать других собак от погони за пробегающим зайцем.

На ночь собак привязывают к длинной цепи короткими – в аршин – цепочками; ремни перегрызут. Кормят только вечером раз в сутки. Суточная норма сухого корма (крупа, галеты, пеммикан) – до килограмма, а мороженого мяса – до двух килограмм. Упряжка из десяти собак за двадцать дней пути съедает вес груза, который могут тянуть. Во время пережидания пурги – норма та же.

Упряжка не может идти против ветра, дующего со скоростью 7– 8 метров в секунду.

Весьма и весьма расширил он и свои теоретические познания. Барон Толль сумел превратить шхуну в своего рода плавучий университет, где регулярно проводил научные беседы с командой «Зари». Выступал перед матросами и Колчак с докладами по своей тематике, зоолог Бируля, магнитолог Зееберг… По вечерам в кают-компании разгорались диспуты по самым разным предметам – от философии до военно-морской стратегии…

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: Поначалу «лейтенант-гидрограф, – Бялыницкий-Бируля имел ввиду Колчака, – придирчивый к матросам, с собаками был и вовсе строг, а дикого зверя и птиц рассматривал лишь через прорезь своего винчестера. В поездках с Толлем он впервые полюбил лающую и скулящую братию и под конец даже сам уговаривал Толля не убивать больных собак, класть их на нары – авось отлежаться. А в усатых моржей прямо-таки влюбился и на мушку не брал.»