САМЫЙ МОЛОДОЙ АДМИРАЛ РУССКОГО ФЛОТА

Высадка октябрьского десанта в Рижском заливе принесла Колчаку не только долгожданный «белый крестик», но и предрешила в его судьбе крутой поворот с не менее крутым взлетом. «Босфорцы» в царской Ставке – да простится невольная игра слов – сделали ставку на энергичного дерзкого и удачливого офицера, только что принявшего Минную дивизию (предел мечтаний Колчака) и надевшего контр-адмиральские погоны.

Бубнов – «серый кардинал» русского флота, (серый, по счастью, не в смысле интеллекта, а по той тени, в которой предпочитал держаться) – и его соратники видели в Колчаке «вождя, коему в древности было бы, несомненно, отведено место среди героев Плутарха». Судьба Колчака была предрешена, о чем он сам не ведал ни сном, ни духом.

Однако осуществить столь сложную кадровую рокировку было весьма непросто, поскольку позиции адмирала Эбергарда и в Севастополе, и при императорском дворе были столь же прочны, как и незыблемость Босфора. Тем не менее и его судьба была предрешена в вагонах полевой Ставки…

Морской министр адмирал Григорович представил Государю обстоятельный доклад с предложениями по перемещению важнейших на флоте фигур.

По этому докладу, получившему положительный рескрипт, адмирал Эбергард был назначен членом Государственного Совета, а на его место был ставился «самый молодой адмирал русского флота А.В. Колчак, показавший своей блестящей деятельностью в Балтийском море выдающиеся способности командования».

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Я почти уверен, – вспоминал много лет спустя контр-адмирал Сергей Тимирев, – что Колчак до своего назначения ничего о нем не знал, а также не предполагал, какие хитросплетенные интриги ведутся в Ставке. Прошло всего несколько месяцев, как он получил назначение, о котором давно мечтал, и было вполне естественно ожидать, что его оставят в покое хотя бы до закрытия навигации. Если ему и приходила в голову мысль о каком-либо будущем повышении по службе, то, наверно, это касалось лишь Балтийского флота: слишком уж было несообразно ожидать, чтобы адмирала, хотя бы и сверхвыдающегося, во время самого разгара войны вырвали из знакомой обстановки и назначили в совершенно чуждую, да еще на высший командный пост.

В начале июня в Ревельском Морском собрании, расположенном в чудесном историческом парке, что-то праздновалось – была музыка и танцы. Наш небольшой кружок (Непенин, Подгурский и я) воспользовались случаем и объединились в Собрании, уговорив пойти туда же и А.В. Колчака, только что прибывшего из Рижского залива для каких-то срочных дел в Штабе, т. к. на Рижском фронте наступило временное затишье. Мы сидели за столиком и мирно беседовали, когда вдруг появился флаг-офицер Колчака и передал ему записку. Колчак прочел и извинился, что его экстренно вызывает командующий Флотом. Он еще добавил: "Странно, кажется мы с ним обо всем договорились". Он уехал на «Кречет», заявив, что вернется, если не будет очень поздно (он должен был на рассвете уходить на миноносце в Моонзунд). После его ухода вскоре пришел Непенин, который ненадолго куда-то отлучался. Он сообщил, что только что получена телеграмма прямым проводом из Ставки о назначении Колчака командующим Черноморским флотом с производством в вице-адмиралы; начальником же Минной дивизии назначался Кедров (командир "Гангута") с производством в контр-адмиралы. Мы все были как громом поражены – так неожиданно для всех нас было подобное назначение. Через некоторое время появился Колчак и без особой радости в голосе, наоборот, скорее мрачно, подтвердил справедливость сообщенного Непениным. Наши поздравления Колчака, естественно, более походили на соболезнования. В последующем разговоре Колчак высказал, что ему особенно тяжело и больно покидать Балтику в такое серьезное и ответственное время, когда на Северном фронте идет наступление, тем более, что новая его служба представляется ему совершенно чуждой и слишком трудной, вследствие полного его незнакомства с боевой обстановкой на Черном море.

Неожиданностью назначения в Ставке били наверняка: там знали, что Колчак не такой человек, чтобы во время войны отказаться от боевого назначения, хотя бы и нежелательного для него самого. Назначение Кедрова также не вызвало особой радости: он совсем не был популярен на Минной дивизии. Очень способный офицер и прекрасный работник, он всегда с редкой настойчивостью стремился к одной цели: сделать блестящую карьеру. Как все убежденные карьеристы, он был сух и скорее недоброжелателен по отношению к своим сослуживцам и подчиненным. Он обладал сильной волей и настойчивостью, но не был талантлив: его деятельность лишена была творчества и вдохновения…

На другой день Колчак и Кедров ушли в Моонзунд для передачи Дивизии и ознакомления с боевым положением на месте, а через несколько дней мы чествовали Колчака обедом в Штабе и затем провожали его на вокзале: он уезжал в Петроград, откуда должен был через Ставку отправиться к новому месту службы.

Не только Минная дивизия, но и весь флот отнесся к отъезду Колчака с нескрываемым унынием: он пользовался большой и заслуженной популярностью, и все понимали, что заменить его слишком трудно».

Знал ли человек, писавший эти строки, что в те самые безмятежно солнечные июньские дни, Колчак сказал его жене роковые слова: «Я вас люблю. Я вас больше, чем люблю!», и слова эти были приняты? Разумеется, не знал. И никогда не узнал, поскольку умер задолго до того, как был обнародованы записки его бывшей жены.

Парк этот и сейчас распускает свои сирени по майским веснам. В парке этом и сейчас еще стоит павильончик летнего Морского собрания, в котором ныне подают кофе всем забредшим под сень старых лип и дубов.

В этом парке Колчак получил быть может два самых главных в своей жизни известия – о назначение на Черное море и о принятии его любви.

…

В Ревеле Анна Тимирева остановилась у жены их общего приятеля капитана 1 ранга Подгурского. Колчак, уже целых двадцать четыре часа, как вице-адмирал, приехал в дом Подгурских с двумя большими букетами: один – хозяйке дома, другой – Анне.

РУКОЮ АННЫ. «Я решила съездить на день своего рождения к мужу в Ревель – 18 июля. На пароходе я узнала, что Колчак назначен командующим Черноморским флотом и вот-вот должен уехать.

В тот же день мы были приглашены на обед к Подгурскому и его молодой жене…»

Визитная карточка. Николай Люцианович ПОДГУРСКИЙ.

В Порт-Артуре будучи лейтенантом отличился на крейсере «Баян» при спасении команды миноносца «Страшный» 31 марта 1904 года. В середине августа по его инициативе были использованы катерные минные аппараты для стрельбы по японским окопам. Официальная история русско-японской войны утверждает, что «день 9 сентября – последний день штурма на Высокую гору – был ознаменован выдающимся подвигом… лейтенанта Подгурского, решившим участь Высокой Горы в нашу пользу тот момент, когда мы уже находились в агонии после трехдневной убийственной бомбардировки при неприрывных почти штурмах… Подвиг Подгурского отложил падение Высокой Горы более, чем на два месяца: серьезное стратегическое значение Высокой Горы дает полное основание думать, что этим самым на два месяца было отсрочено падение крепости». Орден Георгиевского Креста 4 степени. Позже – золотое оружие «За храбрость».

1906 год – офицер стратегической части Военно-морского учебного отдела МГШ.

Командовал подводной лодкой «Дракон» в 1908—1909 годах, эсминцами «Ретивый» и «Генерал Кондратенко», крейсером «Россия» в 1914-15 годах, Бригадой, а затем Дивизией подводных лодок Балтийского моря – 1915. Отрядом судов Ботнического залива –1916. В том же году произведен в контр-адмиралы.

Поле революций остался за рубежом. Намеревался заняться коммерческим мореплаванием. Приехал в 1918 году в Ревель для покупки парохода, но заболел «испанкой» и умер. Похоронен на кладбище Александра Невского.

Капитан 1 ранга А.П. Белобров: «Он был лихой офицер, любил выпить и команда его любила».

Капитан 1 ранга Д.И. Дараган: «Подгурский был исключительно инициативным, находчивым и храбрым человеком, отличавшимся склонностью вдаваться в самые необычные и сложные ситуации; отнюдь не человеком, согласным тянуть монотонную лямку выслуживания».

Воистину, скажи мне кто твой друг…

РУКОЮ АННЫ. «…Подгурский сказал, что Александр Васильевич тоже приглашен, но очень занят, так как сдает дела Минной дивизии, и вряд ли сможет быть. Но он приехал. Приехал с цветами хозяйке дома и мне, и весь вечер мы провели вдвоем. Он просил разрешения писать мне, я разрешила.

И целую неделю мы встречались – с вечера до утра. Все собрались на проводы: его любили.

Морское собрание – летнее – в Ревеле расположено в Катринентале. Это прекрасный парк, посаженный еще Петром Великим в честь его жены Екатерины. Мы то сидели за столом, то бродили по аллеям парка и никак не могли расстаться…».

Однако расставаться приходилось не только с милой Анной, но и с родным Балтийским флотом, с десятками верных старых друзей.

Невозможно было побывать на каждом корабле Минной дивизии, разбросанной по всей Балтике, попрощаться с каждой командой, с каждым командиром. Поэтому Колчак оставил в штабе письмо, обращенное сразу ко всем боевым сослуживцам:

«Великую милость и доверие, оказанные мне Государем Императором, я прежде всего отношу к Минной дивизии и тем судам, входящим в состав сил Рижского залива, которыми я имел честь и счастье командовать… Лично я никогда не желал бы командовать лучшей боевой частью, чем Минная дивизия с ее блестящим офицерским составом, с отличными командами, с ее постоянным военным направлением духа, носящим традиции основателя своего покойного ныне адмирал Николая Оттовича. И теперь, прощаясь с Минной дивизией, я испытываю те же чувства, как при разлуке с самым близким, дорогим и любимым в жизни».

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «В Ревеле, – вспоминал Бубнов, – Колчак в один день сдал командование Минной дивизией и, взяв с собой капитана 1-го ранга М.И. Смирнова – того самого, который был при Дарданелльской операции – для назначения его вместо Кетлинского начальником оперативного отделения штаба Черноморского флота, выехал в тот же день со мной в Ставку».

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Контр-адмирал Смирнов Михаил Иванович.

Родился в 1880 году. Вышел из Морского корпуса мичманом в 1899 году в Сибирскую флотилию. Начал службу младшим флаг-офицером Штаба начальника эскадры Тихоокеанского флота. Участвовал в загранплаваниях на крейсере «Россия». На нем же встретил японскую войну уже флаг-офицером при командующем флотилией в Тихом океане.

С 1906 году – обер-офицер Морского Генерального штаба. В первую мировую войну – в Минной дивизии. Командовал эскадренным миноносцем «Казанец». Был офицером связи в англо-французской эскадре во время Дарданелльской операции.

20 ноября 1918 года произведен в контр-адмиралы. Морской министр в Сибирском правительстве.

После гражданской войны эмигрировал во Францию. В 1930 году опубликовал написанную им биографическую книгу «Адмирал Колчак», автор других печатных работ, в частности «Действия боевой речной флотилии на Каме в 1919 г.»

Скончался в Лондоне осенью 1940 года.

Именно Михаил Смирнов стал верным оруженосцем адмирала Колчака, его младшим другом и ближайшим помощником. Верность гардемаринской еще дружбе Смирнов сохранил до последних дней своей жизни.

ФЛОТУ СНЯТЬСЯ С ЯКОРЯ!

Путь из Ревеля в Могилев лежал через Псков. Колеса выстукивали четко: «В Став-ку! В Став-ку! В Став-ку!»

Клубы паровозного дыма проносились за вагонными окнами и вязли в придорожных осинах.

В купе курьерского поезда их было трое: капитан 2 ранга Бубнов, вице-адмирал Колчак и капитан 1 ранга Смирнов – все в приподнятом радужном настроении. Колчак достал из походного чемоданчика, кочевавшего с ним по кораблям и вагонам, бутылку старки. Этот жест как бы сгладил разницу в чинах и вызвал веселое оживление. Колчак первым снял свой белоснежный китель с адмиральскими орлами на широком золоте погон, повесил на плечики, остальные немедленно последовали его примеру. Все остались в одинаково белых шелковых рубашках, отчего в купе стало и вовсе по домашнему просто и весело.

– Ого – довоенная еще! – Изучил наклейку Бубнов. Смирнов нарезал лимон и разложил на тарелочке, принесенной проводником, шпроты и маслины. Старку разлили по чайным стаканам – «до места», то бишь на три четверти ниже ватерлинии.

– Ну, Александр Васильевич, – радостно поднял импровизированную «рюмку» Бубнов, – с назначением! Дай тебе Бог оправдать все надежды на тебя возложенные. Не мы – Россия их возложила. Дай Бог!

Огненный напиток разошелся по жилам горячими струями…

– Теперь отвечу на главный вопрос, Александр Васильевич: почему Севастополь, а не Балтика.

Глаза Бубнова враз сделались строгими и озабоченными. Пряный хмель ничуть не туманил его мысли, только придал жару его суждениям:

– С Балтики Берлин не возьмешь. Но ключи от Берлина – в Константинополе. Если мы встанем на Босфоре, значит младотуркам – конец, значит Турция немедленно выходит из войны. И вся наша Кавказская армия – а это четверть миллиона штыков – перебрасывается на главные театры – в Галицию и Польшу. Да англичане бы смогли вывести из Египта полста тысяч бойцов и бросить их против немцев во Франции.

Вот и получается, что военная сила противника уменьшается на 700 000 солдат (500 000 турок и 200 000 болгар), а военная сила Антанты возрастает на 300 000 бойцов (250 000 Кавказская армия плюс 50 000 англичан). Конечно, это голые цифры. Но! Разве дисбаланс в миллион человек не сместит центр тяжести войны в нашу пользу?

Далее. Россия немедленно налаживает кратчайшую связь с союзниками через черноморские проливы. К ним идет наше зерно и продовольствие, к нам – их снаряды и прочие военные припасы. Это же не через Архангельск возить…

Если Константинополь падет, за ним посыплется весь Тройственный союз: и София, и Вена…

Босфор надо взять не позднее нынешней осени! Транспортная флотилия готова. Дредноуты готовы. Нужны десантные дивизии. Их еще не выделили. И нужен флотовождь. Босфор должен быть взят так же верно, как Карфаген должен быть разрушен.

Давайте еще раз, други, – за то, чтобы Колчак-Полярный стал Колчаком-Босфорским!

Выпили быстро – залпом – как пили только в Минной дивизии, запрокидывая голову и выдыхая коротко – «Г-ха», морщась и прибавляя при этом, обращаясь к соседу «Никогда не пей – гадость!», (На линкорах – споловинивали – пили в два приема). Закусывали тоже по-разному: на крейсерах – мгновенно, на линкорах – неторопливо, а на миноносцах пили подзапах, нюхая корочку хлеба.

– Простите за длинный спич, – снова начал Бубнов, – но, кажется, англичане готовы уступить нам честь взятия Босфора, а заодно и Дарданелл…

– В чем у них загвоздка вышла? – спросил Колчак, наполняя «рюмки» по третьему кругу.

– А это надо у Смирнова-Дарданелльского спросить. Он там был, он все сам видел. Ну-ка, Миша – дай ответ.

– Уж очень торопились союзнички нас обставить. Даже десантного отряда ждать не стали. Решили Дарданеллы в пыль раскатать из шестнадцатидюймовок. Два месяца молотили форты, пока не додумались – без десанта не взять.

– Форты привели к молчанию? – Спросил Колчак.

– На время… Турки использовали их как великолепное укрытие для пехоты. Да и потом перешли на кочующие батареи.

Второй просчет: траление. В британском флоте траление всегда считалось десятым делом. За то и поплатились. Все корабельные потери – три броненосца – не от артогня, а от подрыва на минах.