Так вот, значит, повезло мне, посадил я своего тяжело раненного "ишака", а вот выйти из машины уже не было сил. Ребята вытащили меня из кабины, стянули напитавшуюся бензином одежду. Я с наслаждением вдыхаю свежий воздух, а ребята ощупывают меня всего: не ранен ли.
      - Пор-рядочек! - произносит свое любимое словцо улыбающийся Филиппов. Всадник жив, кости целы, а лошадку подлатаем - и хоть завтра в бой.
      - Что-то ты уж очень веселый, как я погляжу... - говорю ему, все еще наслаждаясь острым счастьем миновавшей опасности.
      - А у нас почти что праздник! - отвечает Алексей Филиппов, живо поблескивая глазами.
      Вижу: у ребят настроение приподнятое, ухмыляются довольные. Значит, приятные новости все же есть. Какие?
      И вдруг замечаю: вдоль посадки стоят замаскированные ветками "ястребки". Пополнение! Ну, так тут мало улыбаться, надо "ура" кричать!
      Быстро привожу себя в порядок и бегом на поляну, где собираются летчики. Долго же мы ждали этой счастливой минуты! Майор Шестаков представляет командира эскадрильи черноморцев, прибывших из Крыма нам на помощь. Капитан Федор Иванович Демченко, его заместитель Василий Николаевич Вальцефер, комиссар Валентин Петрович Маралин.
      Жмем друг другу руки. Демченко представляет всех своих подчиненных: Серафим Лузиков, Григорий Бакунин, Иван Беришвили, Владимир Мирончук, Михаил Дмитрусенко, Дмитрий Мягков, Петр Николашин, Хайдула Ченкунов, Виктор Шевченко, Иван Яковенко... На левом фланге - молодые, как на подбор, парни, штурмовики, летавшие на самолетах Ил-2, тогда еще только поступивших на вооружение: Кутейников, Суслин, Аленицкий, Давыдов.
      Ребята что надо: ладные, в отлично пригнанной форме летчиков морской авиации. Просто невольно завидно становится и с сожалением думаешь: "Такими бравыми молодцами и мы выглядели недавно. Война стерла с нас парадный лоск. Спим под кустами, на промасленном брезенте, бреемся раз в три дня, да и то кое-как, бывает, что и есть приходится на ходу... Эх, да что говорить, запарились мы тут, может, теперь облегчение почувствуем".
      Такие мысли проносятся в моей голове, когда меня окликает Елохин. Рядом с ним смуглый лейтенант, настоящий щеголь, с аккуратно подстриженными усиками, протягивает мне руку:
      - Лейтенант Беришвили!
      - Очень приятно, - отвечаю я, - а зовут вас как, лейтенант?
      - Очень даже по-русски - Иван.
      Откуда ни возьмись, в разговор врывается Серогодский:
      - Это тебя, друг, Иваном зовут? Из Костромы или из Вологды? - хитро улыбается он.
      - Нет, я из Тбилиси.
      - Тогда, значит, ты Вано, - назидательно говорит Серогодский, - но мы согласны и Иваном величать.
      - Я слышал, что Тбилиси - красивый город, - говорит Елохин.
      Серогодский снова взвихрился:
      - Может, и красивый, но не лучше моей Костромы... Ах, Кострома! - он мечтательно прикрывает веки. - Какая нетронутая природа вокруг! Сосновые леса, а в них грибы! А животных сколько: медведи, дикие кабаны, лоси!..
      - А слоны у вас, случайно, не водятся? - ехидно ввертывает Шилов.
      - Бывают, - не растерялся Серогодский, - в цирке! Беришвили во время этой перепалки курил папиросу, посмеиваясь в усики.
      - Всем известно, что самый красивый город Одесса! - торжественно провозгласил он, бросая окурок в бочку с песком, - но... дорогие друзья, приезжайте после войны в мой родной Тбилиси, и вы сами признаете, что равных ему нет на свете. Самый лучший в мире проспект - имени Руставели, самый лучший театр - имени Палиашвили...
      Знакомство наше впоследствии переросло в крепкую боевую дружбу. Русские, украинцы, белорусы, грузины, армяне, молдаване, башкиры - все мы были братьями единой семьи, сражались за Родину-мать, приближая победу. Только жаль, не все дожили до нее. Василию Серогодскому не пришлось поехать в гости к другу в Тбилиси. Он погиб под Сталинградом, а Иван Беришвили так и не увидал прекрасных костромских лесов, он отдал жизнь в боях за Одессу...
      Летчики-черноморцы, быстро освоившись с обстановкой, начали готовиться к боям. В эскадрилье царила строжайшая дисциплина. Не услышишь грубого окрика, пренебрежительно-повелительного тона или ругательства. Одним словом - морская школа. Комиссар эскадрильи черноморцев Валентин Петрович Маралин чем-то напоминал нашего Семена Андреевича Куницу. Такой же подтянутый, аккуратный, внимательный и чуткий к подчиненным.
      Черноморцы на второй же день начали облет района боевых действий. Но перед тем Шестаков распорядился, чтобы моряки понаблюдали за взлетом и посадкой тройки наших истребителей, которых поведет на разведку сам командир полка.
      Полет начался, как обычно. Тройка дружно поднялась в воздух и, набирая высоту, ушла на запад. Мы вернулись к своим обычным занятиям - кому отдыхать, кому готовиться к вылету.
      Прошло некоторое время, и кто-то воскликнул:
      - Возвращаются!
      Все разом повернули головы на запад и увидели низко идущих над лесом "ястребков": их возвращалось двое...
      Молча стояли мы, полные самых тревожных предчувствий, ожидая, пока они приземлятся, когда с вышки донесся голос наблюдателя:
      - Третий, третий летит!
      Третий не летел, он почти падал, резко идя на снижение. За ним тащился хвост черного дыма. Все, кто наблюдал за этой посадкой, замерли: казалось, что через секунду самолет вспыхнет и раздастся оглушительный взрыв.
      Но пламени не было видно. "Ишак" плюхнулся в траву и покатился, переваливаясь с крыла на крыло. На ходу из дымящейся машины вывалился летчик - лейтенант Педько. Одежда на нем горела. Мы все бросились ему на помощь. С Григория быстро стащили куртку, сапоги, гимнастерку. И вот он стоял босой, в одних трусах и майке. Больно было смотреть на обгоревшую шевелюру, покрытые багровыми волдырями руки, Педько с жадностью выпил поданную кем-то кружку воды, выливая остатки на голову. Врач Шаньков уже суетился возле него, оказывая первую помощь. Гриша, не то усмехаясь бледными губами, не то кривясь от боли, бормотал:
      - Черт побери, малость перетрусил... Обидно ж погибнуть ни за понюх табаку, а сгореть заживо, да еще и у себя дома, и вовсе глупо...
      Пострадавшего увезли в санитарную часть.
      Подробности полета мы узнали от капитана Асташкина, летавшего с этой тройкой. Разведчики встретили на маршруте восемь истребителей "мессершмитт-109". Избежать боя не удалось. Но трое против восьми...
      Какое-то время звено "ястребков" оборонялось, но потом, овладев ситуацией, стало наступать. Два вражеских истребителя были сбиты. Победа воодушевила нашу тройку, и она решила повторить атаку. Но тут оказалось, что машина командира полка получила повреждение, и майор приказал выходить из боя. Не тут-то было! Противник решил взять реванш. "Мессеры" набросились на Асташкина, и ему на помощь поспешил Педько. Товарища он спас, но сам пострадал.
      Для майора Шестакова этот бой послужил хорошим уроком. Он пришел к выводу, что боевая единица - звено из трех истребителей - изживает себя, ее следует менять. Надо переходить к паре, к звену из четырех самолетов. Жизнь подтвердила правильность этих выводов.
      Глава X.
      Под акациями
      Эпизод с Шестаковым и двумя его ведомыми послужил поводом для серьезного разговора на разборе полетов. Командир полка крепко отчитывал летчиков за их ошибки. Но и свои просчеты проанализировал самокритично. Черноморцам Лев Львович обстоятельно рассказывал об опыте полка, не скрывая досадных накладок. Были, конечно, отмечены и положительные стороны. Поступок лейтенанта Педько говорил о том, что летчики усвоили главное правило в бою: сам погибай, но товарища выручай.
      Вскоре после этого капитан Демченко повел свое звено 8 разведку. Ведомыми взял Серафима Лузикова и Владимира Мирончука. Задачей воздушных разведчиков было засечь расположение артиллерийских позиций, направление передвижения вражеских войск, обнаружить зенитные установки и наблюдательные посты. Разведка прошла успешно. Возвращаясь, тройка обстреляла колонну автомашин и подожгла бензоцистерну.
      Командир полка остался доволен результатами. Когда он доложил в штаб оборонительного района о только что полученных разведданных, оттуда услышал голоса одобрения:
      - Аи да хлопцы, это как раз то, что нам нужно! Шестаков объявил благодарность капитану Демченко:
      - Действуй и дальше в таком же духе! А еще утверждают, что первый блин комом... Выходит, не всегда пословица правду говорит!
      Федор Иванович молча кивнул головой. Говорил он мало, восторгался еще меньше. И вообще, с виду капитан казался угрюмым и даже неприветливым. Но тот, кто долгое время знал его, начисто отверг бы такое мнение. В серых глазах Федора Ивановича, спрятанных под густыми рыжими бровями, всегда светилась доброта. Летчики знали его как замечательного воспитателя, чуткого и доброго командира. Да, он был строг и требователен и в то же время благорасположен к подчиненному. Подобно Шестакову, Демченко строго взыскивал с нарушителей летной дисциплины.
      Как-то в разгар тяжелых боев за город пара летчиков-черноморцев вылетела на разведку дорог, ведущих к Беляевке. Выполнив задание, летчики на обратном маршруте заметили двух кавалеристов, следующих вдоль посадки, и стали гоняться за ними, обстреливая из пулеметов короткими очередями. В этот момент в воздухе появились вражеские "охотники". Нашим ребятам пришлось удирать; горючее было на исходе.
      Федор Иванович Демченко строго поговорил с "партизанами", ведущий на несколько дней был отстранен от боевых вылетов, а это самое строгое наказание у авиаторов. Но, зная честность парня и учитывая его искреннее раскаяние, Демченко не стал ходатайствовать о разжаловании офицера. Летчик потом сам сделал правильные выводы. Однако этот случай послужил еще одним напоминанием, что война не терпит лихачества, которое, как правило, заканчивается печально.
      Заместитель Федора Ивановича капитан Василий Вальцефер был под стать своему командиру - строгий, требовательный и внимательный к подчиненным. Опытный летчик, он в бою показывал образцы хладнокровия и выдержки, что не раз отмечал на разборах Шестаков.
      Гордостью моряков являлась четверка "илов". Эти грозные "воздушные танки" наводили страх и ужас в стане противника. Лейтенант Николай Кутейников, командир звена "Илюшиных", водил свою четверку на самые трудные участки фронта, выполнял наиболее сложные задания, причем его изобретательность не знала границ. Он придумал, например, подвешивать на тросе крюк, с помощью которого разрушал связь противника, валил столбы, наблюдательные вышки. "Илюшины" ходили на малых высотах, огнем пушек и пулеметов уничтожали колонны автомашин, обозы, артиллерийские упряжки. Был случай, когда в пере с Михаилом Аленицким Кутейников рассеял вражеский кавалерийский полк, двигавшийся к линии фронта.
      На задание штурмовики летали и самостоятельно, и вместе с "ястребками", Без прикрытия им приходилось нелегко. Враг обрушивал на "илы" бешеный огонь из всех видов оружия, но наши ребята были неуязвимы и счастливо выходили из самых сложных ситуаций. В черноморской эскадрилье было два десятка новеньких "ишаков", четверка могучих "илов". Шутка ли! И хотя по-прежнему летать приходилось каждому по пять-шесть раз в день, сознание того факта, что нас стало больше, удесятеряло силы.
      Разместили черноморцев неподалеку от глазного аэродрома, вблизи полезащитной лесополосы. В течение дня солдаты вырыли землянки, оборудовали КП, провели от штаба полка телефон.
      С восхода солнца и до заката над степью, опоясанной редкими лесками, стоит неумолчный рокот моторов. Взлетают и садятся самолеты, не утихает деловая суета в штабах. Но вот спадает зной, подует с моря прохлада, и начинается иная жизнь. Летчики устраиваются где-нибудь в укромном месте покурить, поделиться наиболее яркими впечатлениями минувшего дня, спеть под гитару, вспомнить доброе старое время... Есть среди нас свои весельчаки и острословы, есть песенники, музыканты, танцоры, любители ошеломить самым что ни на есть свежим анекдотом, который всегда оказывается "с бородой". Оживленный говор, шутки, взрывы смеха! Так дороги редкие минуты отдыха! И как обойтись без шутки, меткого словца человеку, которому двадцать или немногим больше...
      В такие минуты всегда собираются вместе все свободные от полетов. А где же Михаил Шилов? С таким вопросом ко мне обращается Беришвили. Я и сам не знаю, куда запропастился мой друг. Мы вместе возвратились из полета, ужинали, чистили сапоги, собираясь на "вечорницы", как называют на Украине веселые сходки. И вдруг Миша как сквозь землю провалился.
      Возвращаюсь в общежитие, койка Шилова пуста. Начинаю тревожиться не на шутку. Дневальный, хитро щурясь, успокаивает меня:
      - Жив-здоров ваш друг...
      Увиделись мы только утром. У проходной ко мне подошла девушка, почти подросток - в лице детская припухлость, косички-хвостики - спрашивает, не знаю ли я, где Миша. Я и не сразу сообразил, о ком речь, у нас Михаилов добрый десяток наберется: Асташкин, Саркин, Тараканов, Стешко...
      - Шилов. - тихо произносит девушка и краснеет до корней волос. Потом поднимает на меня открытый, доверчивый взгляд и говорит:
      - Я - Светлана, разве вы меня не помните? Выясняется, что мы знакомы. За несколько дней до начала войны Алибек Ваниев организовал коллективный поход в оперный театр. Шла "Кармен". Во время антракта Миша познакомил меня со своей девушкой. Сейчас мне казалось, что с тех пор прошло по меньшей мере три года. Светлана стала какой-то другой: худенькая, под глазами синие круги, с виду ей нельзя дать больше шестнадцати лет. Беспокойно теребит в руках платочек, просит разыскать Шилова. Он ей нужен по какому-то срочному делу. Пока я сообразил, в каком же направлении идти разыскивать Михаила, вижу, перепрыгивая через траншеи, бежит мой Шилов, на ходу пилотку поправляет.
      - Вот он, - говорю, - ваш Печорин, - а на Шилова с упреками набросился, где пропадал столько времени. Но вижу, ему не до меня. И я поспешил ретироваться.
      С Шиловым приключилась тогда неприятная история, и причиной тому была Светлана. Он из-за нее опоздал к сбору. Правда, командир полка сделал вид, что не заметил того проступка.
      Перед самым взлетом в самолете Михаила была обнаружена техническая неисправность. Вот и получилось, что мы уже набирали высоту, а Шилов только оторвал машину от земли. Старался он изо всех сил, выжимал из "ишака", как говорится, последний дух. Все-таки догнал группу, пристроился и наравне со всеми участвовал в штурмовке.
      Летали мы вместе в тот день, и во второй, и в третий раз, вечером к морякам не пошли: надо было отдохнуть перед ночными полетами. А Шилов вместо этого незаметно ушел из расположения части, ушел, никого не предупредив. Шестаков, по обычной своей привычке проверяя, отдыхает ли четвертая эскадрилья, обнаружил пустую кровать. Еще не успел майор что-либо предпринять, как техник Мина Подгорецкий - он обслуживал машину Шилова, кинулся на поиски своего командира. По дороге и мне успел шепнуть, мол, неприятности ожидаются. Я сразу побежал на поляну, где всегда вечера самодеятельности у нас проходили, - нет. А уж после этого сообразил, где его разыскивать. За трамвайной линией, в неглубокой впадинке, росла ветвистая акация. Под ней в свое время комендант городка соорудил несколько скамеек, место вокруг расчистил, песочком посыпал. Здесь летчики встречались со своими девушками, с родными.
      Я еще и дойти туда не успел, как Шилов мне навстречу.
      - Да знаешь ли ты, что тебя вот уже полчаса разыскивают?! Ну, задаст тебе майор по первое число!
      Шилов молча шагал рядом со мной, пока я не выговорился, а потом тихо произнес:
      - Не шуми, ишь, раскипятился, как самовар... Светка моя пришла, пятнадцать километров протопала от города. Думаешь, легко мне было оставить девчонку? Она родителей потеряла, одна осталась. Теперь я у нее надежа и опора... - он помолчал. - А что, сильно злится наш Лев?
      - И не спрашивай! Ты уж придумай какую-нибудь уважительную причину, посоветовал я.
      - Ничего не стану придумывать! Как было, так и доложу. Куда уж уважительнее... Надо подумать, как со Светкой быть, куда пристроить...
      Подошли к землянке. Остановившись в трех шагах от Шестакова, лейтенант Шилов вскинул правую руку к виску. Майор оборвал его на полуслове.
      - Вижу, что явился, - сказал он тоном, не предвещавшим ничего хорошего. - То, что ты нарушаешь дисциплину, это одно, а вот почему ты сегодня в хвосте тянулся, когда Елохин водил группу на штурмовку под Свердлове?
      - В самолете обнаружилась неисправность, товарищ майор! - отчеканил Шилов.
      - И конечно же, обнаруживается перед самым вылетом! Черт знает, что творится! - возмущался майор. - За такое разгильдяйство Подгорецкого придется наказать. Но и ты хорош! Летчик не имеет права отлучаться от своего самолета дальше, чем на сто метров. Мы тут спим, тут отдыхаем, отсюда уходим в небо, чтобы защищать свою страну. А ты... Ваше воспитание, товарищ капитан! - с укоризной кивнул в сторону капитана Елохина. - И ваше тоже, товарищ старший политрук!
      Комэск и комиссар попытались вступиться за Шилова, дескать, никакого серьезного проступка Михаил не совершил, но Шестаков был резок и беспощаден, обвинил командира и комиссара в снижении требовательности к подчиненным.
      Постепенно он остыл, попросил у Елохина папиросу, прикурил от зажигалки. Михаил все еще стоял по стойке "смирно", ожидая решения своей участи.
      - Товарищ майор, - обратился к Шестакову Куница, - разрешите все же Шилову объяснить причину отсутствия... Я так полагаю, что он все-таки не заслужил такого разноса, И вообще следует учесть, что четвертая эскадрилья несет на своих плечах двойную нагрузку.
      - Ладно, ладно, - отрезал Шестаков, но уже мирным тоном, - наговорил! Что ж теперь - молиться на него? Я все же считаю, что Шилова следует отстранить от полетов на три дня. Пусть проштудирует уставы, наставление по производству полетов. Зачеты примет начальник штаба. А потом уже решим, что с ним делать. Может, оставим в полку или переведем на другую должность. Помощником интенданта, например... Пойдешь помощником интенданта? - спросил он Шилова, не скрывая улыбки. - Ну рассказывай, что за личная история... Может, нужно чем-нибудь помочь твоей девушке?
      Наказание Шилову было смягчено, не летал он всего два дня, на третий ушел в разведку с Малановым и Алелюхиным.
      Глава XI.
      Чрезвычайное происшествие
      С тех пор, как враг окружил Одессу с трех сторон, порт стал главной артерией, связывающей город с Большой землей. Отсюда шло пополнение войсками, снабжение оружием, боеприпасами, продовольствием. Отсюда вывозили раненых, эвакуировали гражданское население. Вот почему враг обрушил на порт самые страшные удары. Из 360 воздушных налетов, совершенных фашистской авиацией за 73 дня обороны, три четверти пришлось на порт. Днем и ночью, почти непрерывно сыпался на него смертоносный груз. Рушились припортовые здания, горели деревянные постройки, корежило а кольца стальные фермы, в пыль превращался камень. Парализовать жизненно важный нерв города - вот к чему стремился противник.
      Но порт жил, он не сдавался. Теснились у причалов корабли, прибывшие с востока, сновали проворные буксиры, колонны грузовиков стояли в очереди за грузами.
      Большую помощь портовикам оказывали летчики. В моем старом потертом блокноте сохранилась запись, сделанная 2 сентября 1941 года - события одного дня, так похожего на многие другие. Лаконичная запись, по которой можно восстановить картину боев за порт.
      В полдень прибыл пароход "Белосток". В его трюмах - вооружение, снаряды, взрывчатка. Из штаба обороны звонят командиру полка: прикройте "Белосток" с воздуха!
      Майор Рыкачев поднял шестерку и взял курс на море. Не успели они набрать высоту, как узнаем о новой опасности: противник начал артиллерийский обстрел порта. Необходимо подавить вражескую батарею в районе Крыжановки.
      - Череватенко, твоя очередь! - отдает приказ Шестаков.
      Пролетая над Пересыпью, видим, как десятка два "Юнкерсов" заходят на бомбардировку судна. Помочь бы Рыкачеву разогнать стервятников, уж очень большой численный перевес, но нельзя, у нас своя, не менее ответственная задача. К тому же подобные вольности строго наказываются.
      Батарею мы обнаружили, отбомбили, обстреляли. Возвращаемся. Рыкачев уже дома, К счастью, у него тоже потерь нет. Это кажется почти невероятным, ведь шестеркой сражался против двадцати! Комиссар полка Верховец, летавший в составе рыкачевской шестерки, рассказывает, что руководители порта, узнав о приближении "Юнкерсов", решили отвести судно на рейд для безопасности. Но когда появились над заливом "ястребки", распоряжение было отменено. "Белосток" отшвартовался у одного из пирсов. Бригада грузчиков вместе с экипажем вела разгрузку под свист бомб и закончила ее в рекордные сроки - за три с половиной часа. Снаряды укладывали в автомашины и прямым ходом отправляли на передовую.
      С душевной болью узнали мы позже о том, что среди моряков и портовиков были жертвы: погиб военком "Белостока" Руденко, несколько грузчиков и матросов получили ранения. Но приказ был выполнен, снаряды своевременно поступили в артиллерийские части, и в этом деле велика была наша помощь.
      Вечером комиссар полка проводил политинформацию: о положении дел на одесском участке фронта, о том, как неземные части отражают атаки противника. Верховец рассказал нам и о бесстрашном снайпере Людмиле Павличенко. Слава о ней разошлась по всему фронту. Людмила была кадровым бойцом Красной Армии и начала войну на рассвете 22 июня. Отходила со своим 54-м полком до Одессы. Здесь полк закрепился и сражался до последнего дня обороны.
      О дальнейшей судьбе этой смелой русской женщины мне довелось узнать значительно позже из газет и журналов. Оказывается, и муж ее Алексей Киценко был снайпером, и в Одессе они воевали вместе. Потеряла Людмила своего боевого друга под Севастополем: Алексей был убит осколком снаряда на позиции, откуда вел огонь.
      ...Сгустились над землей тревожные сумерки, закончился еще один напряженный день. Мы готовились к отдыху, ночных полетов не предполагалось, погода не позволяла, когда вошел штабной писарь Хуторной и не говоря ни слова, положил мне на койку письмо. Торопливо разрываю конверт, читаю и перечитываю долгожданные строчки: доехали благополучно, все живы-здоровы. Хотя и не обошлось без неприятностей - потеряли денежный аттестат.
      Я делюсь новостями с Елохиным (он тоже давно ждет вестей из родного Новосибирска), спрашиваю, как восстановить аттестат, семья попала в затруднительное положение...
      - Слышишь, Аггей, дружище!
      В ответ молчание. Оказывается, спит мой комэск. Спят Шилов и Маланов, утомленные дневными полетами. И не с кем поделиться переполняющей меня радостью: живы, живы мои родные! И сын растет, и все будет хорошо! Вот только проклятых захватчиков надо прогнать с родной земли...
      С такими мыслями выхожу побродить. Совсем рядом, кажется, вон за той темной грядой глухо стрекочет пулемет, в отдалении ухает пушка. Близится рассвет, с его наступлением возобновятся бои. Нужно и мне отдохнуть. Не раздеваясь, ложусь на койку: все равно скоро подниматься. Приятные мысли все еще кружат в моей голове, сердцу тепло от воспоминаний, и, убаюканный сладостными надеждами на будущее, я погружаюсь в сон.
      Казалось, что и не спал. Открыв глаза и увидев полуодетого Елохина, сидящего на койке, быстро вскочил и стал натягивать сапоги. За окном наступал серый рассвет, однако было тихо, никакой тревоги. Из соседней комнаты доносился неторопливый, спокойный разговор. Я прислушался: речь шла о погоде - летная или нелетная... Елохин усмехнулся:
      - Не спеши, пока на Шипке все спокойно! Подошел Виталий Топольский, попросил бритву:
      - Хочу прихорошиться, у меня сегодня день особенный!
      - Небось, именинник? - спросил я, протягивая бритву.
      - Сколько ж тебе стукнуло, старик? - спросил Маланов. - Это дело надо взбрызнуть! Не каждый день на нашей улице праздник!
      - Двадцать три! - с гордостью протянул Виталий. Все вокруг оживились: надо же как-то отметить день рождения товарища. И вдруг в оживленный говор, будто колокол, ворвался бас Рыкачева:
      - Выходи строиться!
      - Сейчас отпразднуем! - крикнул кто-то на ходу. - Рванем, чтобы небу стало жарко!
      Инструктаж был коротким: в районе совхоза "Авангард" идут тяжелые бои, враг предпринял вчера психическую атаку, пытаясь прорвать оборону. Артиллеристы 265-го корпусного полка майора Богданова отразили атаку. Необходимо помочь с воздуха.
      На помощь Богданову летит Рыкачев, комиссар третьей эскадрильи Феодосии Дубковский ведет группу на штурмовку в район обороны 59-й стрелковой дивизии генерала Воробьева, а мне снова "брить" передний край в юго-западном секторе. Гитлеровцы там засели основательно, и наши бойцы никак не могут выкурить их из окопов.
      Район этот мне хорошо знаком, знаю, где стоят зенитки, где замаскированы танки, склады горючего, боеприпасов. С нами летит' и Семен Андреевич Куница. У фашистских пропагандистов этот человек был на особом счету. Не раз они трубили во все трубы, что когда одолеют Одессу, то в первую очередь расправятся с композитором Данькевичем, комиссаром авиации Куницей.
      Летал Куница много и неутомимо, на его счету было 150 боевых вылетов, шесть вражеских машин сбил в бою славный сокол, - так писал о нем командующий оборонительным районом контр-адмирал Г. В. Жуков.
      Пока мы готовились, возвратились Рыкачев и Дубковский.
      - Дан приказ: ему на запад, ей - в другую сторону... - сказал Рыкачев. - Летишь с другим заданием, Алексей. Сейчас Шестаков тебя проинструктирует. Пока...
      Мне и Маланову нужно было идти двумя звеньями на юг с заданием тщательно разведать дороги: по показаниям пленных противник стягивает войска, готовясь к наступлению.
      Задание вроде бы и простое, но сложность состояла в том, что дороги в тех местах обсажены каштанами, акациями, кленами, сплелись вверху кронами и заметить транспорты трудновато. Однако нам удалось кое-что обнаружить: от сел Тузлы и Староказачье двигались обозы, орудия на конной тяге.
      Звенья выполняли задачу самостоятельно и возвращались каждое своим курсом. Мы с Королевым и Осечкиным прилетели в точно назначенное время. Маланов же со своими ребятами запаздывал. Шестаков, выслушав мой доклад, нахмурился: все хорошо, да только вот где второе звено?
      А что я мог сказать? Майор нервно грыз спичку, то и дело поглядывая вверх. Он опасался, что противник навяжет звену неравный бой, горючего не хватит, и ребят перещелкают по одиночке.
      Прошло еще несколько томительных минут, когда с вышки сообщили:
      - Вижу! Идут!
      Возвращался один самолет, судя по номеру машины, то был Маланов. Повеселевший было Шестаков снова приуныл. Все, кто находился возле него, молча глядели на приземлявшегося "ястребка". Маланов соскользнул по крылу на землю, снял парашют и пошел поперек летного поля к нашей группе. Приблизившись, он выпрямился, чтобы начать доклад, но командир полка разом выдохнул короткое:
      - Ну?!
      - Живы, - сказал Маланов.
      У всех вырвался вздох облегчения, а нетерпеливый и все еще недоумевавший Шестаков произнес:
      - Давай, давай!
      Алексей рассказал, что произошло. Пролетая над Днестровским лиманом, он заметил, что с машиной Алелюхина творится что-то неладное. Все трое шли на одной высоте развернутым строем, и вдруг Алелюхин начал быстро снижаться и вскоре сел на песчаную косу. За ним произвел посадку и Григорий Сечин. Приземлились благополучно. Маланов сделал круг над местом посадки и взял курс на свой аэродром. "И вот я тут..." - закончил он растерянно.
      Шестаков немедленно отдал приказ принять все меры для спасения летчиков. Были вызваны инженеры Добрецков и Федоров, и после короткого совещания группа механиков И. Сидоренко, С. Бутенко, И. Канзюба, С. Шапран, Б. Ляпунов, К. Анисимов, вооруженные домкратами, тросами, на двух грузовиках отправились на место происшествия.
      ЗиСы возвратились поздно ночью. Но никто не спал, все переживали за исход операции. Ведь самолеты приземлились близко от переднего края, их могли обстрелять артиллерийским огнем, могли разбомбить...
      "Ястребки" оказались изрядно помяты, но уже к утру техники и механики привели их в порядок. Алексей Алелюхин, как выяснилось, пошел на вынужденную из-за нехватки горючего. А Сечин принял решение взять товарища на борт своего самолета. Но с песчаной косы поднять И-16 оказалось делом невыполнимым...
      На этом злоключения Алексея Алелюхина не кончились. На следующий день во время штурмовки вражеских войск у села Дальник самолет Алелюхина был подбит: снаряд угодил прямо в мотор его машины. Летчик начал планировать к линии фронта. Самолет удалось благополучно посадить "на брюхо"... в расположении противника.
      Дальше все начало развертываться, словно в приключенческом фильме. Двое наших ребят прошлись у самой земли над приземлившимся товарищем, бессильные чем-либо помочь. Но сам Алелюхин не растерялся и воспользовался этим прикрытием. По полю бродили оседланные кони, и Алексей в мгновение ока поймал одного, вскочил на него и помчался галопом. Вдогонку ему неслись автоматные очереди, но он уже был неуязвим.
      Мы, конечно, всего этого не знали. Товарищи только могли сообщить, что он жив, при посадке не разбился. Лейтенант Сапронов даже уверял, что видел его уже на своей территории, но наверняка никто ничего не мог утверждать: линию фронта перейти было делом сложным, Шестаков не находил себе места, а то нападал на ведущего группы Елохина, повторяя:
      - Такого парня потерять! Такого парня! Начальник штаба Никитин и начальник связи полка
      Носычев обзвонили все наземные части, расположенные в районе обороны Дальника. Летчика никто не видел.
      Гнетущую обстановку разрядил сержант Худяков, дежуривший на вышке:
      - Кавалерист на дороге!
      Шестаков мгновенно взобрался на вышку и приложил к глазам бинокль.
      - Он? - летчикам не терпелось услышать подтверждение своим догадкам.
      - А кто же еще! - обрадовано произнес Шестаков. - Он, лихой наездник! Кто бы мог подумать, что он еще и кавалерист!
      Вздымая клубы пыли, по дороге от леска мчался всадник! У самой штабной землянки он круто осадил коня, соскочил на землю и, одернув гимнастерку, звонким голосом доложил: