Бой на этом не закончился. Противник рвался к порту, и нужно было во что бы то ни стало преградить ему путь. Неподалеку от Воронцовского маяка Топольскому удалось настичь вторую вражескую машину. Самолет вспыхнул, как спичка, но экипаж - вся четверка - спустился на парашютах.
      Вот уж Топольский охотно рассказывал обо всех подробностях этого сложного боя. По натуре общительный, веселый и приветливый, он любил песню, шутку. Печаль овладевала им только тогда, когда он вспоминал свою родную Винницу: в то время город уже топтал гитлеровский сапог.
      Четыре вражеских летчика с подбитого Топольским самолета были схвачены. Они спустились на залив, и дежурный катер направился к месту их приводнения. Фашисты в бессильной злобе стали отстреливаться. Их подняли на борт, обезоружили. Двоих пришлось откачивать: нахлебались морской водички и едва не отдали богу душу.
      Мы отдыхали после трудного боя, когда посыльный из штаба полка пришел за Топольским: привезли на допрос пленных летчиков. Их командир хотел бы посмотреть на того, кто его подбил.
      Мы все отправились в штаб посмотреть на представителей "арийской расы". Они походили на ощипанных петухов, хотя и хорохорились отчаянно. Как выяснилось, геббельсовские пропагандисты внушали им, что в России, дескать, летают на фанерных самолетах и воевать с русскими - все равно что игрушками забавляться... Все это выболтал словоохотливый веснушчатый штурман. Переводчик едва поспевал за ним. Он же поспешно заявил, что в победу Гитлера не верит и рад, что попал в плен. Конечно, ему не верили, от страха за свою жизнь он мог что угодно наговорить. Многие пленные, вчерашние разбойники и убийцы мирных людей, оказавшись в плену, пытались вызвать к себе сострадание, заявляя, что не по своей воле пошли воевать, Гитлер послал...
      Однажды ранним утром старший лейтенант Виктор Климов, заместитель командира третьей эскадрильи, перехватил в районе станции Выгода "Хейнкеля", летевшего на малой высоте. С такими "одиночками" приходилось иметь дело часто, они по-разбойничьи подкрадывались к цели, сбрасывали несколько бомб и спешили на всех парах убраться. Летали они в строго определенное время: ранним утром или же в вечерние сумерки, для лучшей маскировки.
      Климов атаковал противника, но сбить самолет с первого захода не удалось. Раненый враг поспешно уходил на бреющем. Его заметили летчики Шевченко и Давыдов. Они-то и помогли добить фашиста. Самолет, не выпуская шасси, плюхнулся в пшеницу. Летчики попытались скрыться, Им бросилась наперерез группа красноармейцев. Завязалась перестрелка, в которой двое летчиков были ранены и прекратили сопротивление. Но командир машины не пожелал сдаваться, засел в кустах и продолжал отстреливаться. Однако и его вскоре укротили: связав руки, привели в штаб.
      Злющий оказался этот гусь, шипел, брызгал слюной, кусал себе губы в кровь. Как же, его убеждали, что в предстоящей войне он будет совершать на самолете что-то вроде утренних прогулок над степями, и вдруг - плен. Гитлеровец ругался по-своему, отворачивался, когда к нему обращались с вопросом.
      Тихий, всегда уравновешенный Алешка Маланов долго молча смотрел на беснующегося фашиста, а потом сказал, ни к кому не обращаясь:
      - Странное дело, будто и человек с виду: нос, уши, глаза... А изнутри зверь. Вот ведь как получается...
      Сбитый Виктором Климовым и двумя его помощниками вражеский самолет сослужил нам неплохую службу. Техники поставили его на колеса, прибуксовали на аэродром, замаскировали ветками. Все, кто был свободен от полетов, приходили изучать технику противника.
      Машина была изрядно покорежена, побита осколками снарядов, лопасти погнуты, на плоскостях дыры, но приборы, оружие, оборудование остались целы, и мы ощупывали каждую деталь, стараясь найти уязвимые места. "Хейнкель" крепкий орешек, но мы трезво оценили его достоинства. По тактико-техническим данным наши самолеты все же превосходили немецкие. Беда заключалась в том, что у нас просто мало было машин.
      Глава VI.
      Виктория - значит победа
      К концу июля Молдавия и все Заднестровье были оккупированы, фронт приблизился к Одессе. Два истребительных и один бомбардировочный полки 21-й смешанной авиадивизии отходили вместе с войсками Южного фронта на восток.
      К 13 августа ценой больших потерь противнику удалось потеснить наши войска на правом фланге обороны и выйти к черноморскому побережью в районе села Аджиаски восточнее Тилигульского лимана. В результате этого Одесса оказалась окруженной неприятельскими войсками с суши.
      69-й истребительный авиаполк, вошедший в состав Приморской армии, стал в сущности единственной авиационной частью, которая защищала небо Одессы, если не считать морской эскадрильи тихоходных самолетов МБР-2 под командованием майора Чебаника. Вначале эта эскадрилья имела около десятка боевых машин, летавших на задания под нашим прикрытием, но вскоре почти все они вышли из строя. Между тем противник наседал, и мы остро ощущали на себе его численное превосходство. Трудности усугублялись еще и тем, что группа летчиков второй и третьей эскадрилий в течение первого месяца находилась на правом берегу Днестра, на так называемых аэродромах подскока, откуда они наносили удары по войскам противника, пытавшимся переправиться через Прут.
      Аэродромы-пятачки, где стояли замаскированные истребители, находились буквально в нескольких километрах от линии фронта. Можно представить себе, в каких условиях приходилось нашим ребятам выполнять боевые задания. Но они хорошо справлялись.
      Тройка лейтенанта Михаила Гулибина - сам Гулибин, Николай Никонов и Михаил Твеленев - получила приказ разбомбить переправу, возле которой скопилось много войск и техники противника. Под сплошным огнем зениток наши летчики сделали несколько заходов, но тут из облаков вынырнула восьмерка "Мессершмиттов". Силы оказались неравные, и неизвестно, чем бы закончился бой, не подоспей на помощь Гулибину тройка МИГ-1 из нашей же дивизии. Фашисты потеряли в этом бою два самолета. Боевое задание было выполнено: мост разрушен, движение войск противника на несколько часов приостановлено.
      Второе звено под командованием лейтенанта Дмитрия Иванова до последних дней охраняло переправу наших войск в районе Бендер. В непрерывных боях летчики третьей эскадрильи сбили пять бомбардировщиков и один истребитель, но и сами понесли потери. Геройской смертью погиб Борис Карпенко. Были сбиты в бою машины Алексея Филиппова и Николая Хомякова. Летчикам удалось спастись - они выбросились с парашютами.
      Я был свидетелем гибели еще одного нашего летчика. В тот раз по заданию командира авиадивизии полковника Д. П. Галунова привез в Тирасполь почту. Едва зарулил самолет, как над головой со свистом пронеслась четверка "Мессершмиттов", поливая огнем стоянки и сбрасывая бомбы-"хлопушки". Противник пытался блокировать аэродром, чтобы дать возможность своим "Юнкерсам" нанести очередной удар по бендерскому мосту. Тройка Иванова немедленно поднялась в воздух. Предположения подтвердились: вражеские бомбовозы вскоре появились над целью. "Ястребки" дружно атаковали врага. Завязался бой. Вдруг кто-то из техников воскликнул:
      - Иванов! Кажется, Иванов горит!
      Объятый пламенем самолет беспорядочно падал, а мы кричали, не помня себя:
      - Прыгай, Димка, да прыгай же!
      В ту же секунду от горящей машины отделился темный комок, он стремительно приближался к земле и скрылся за верхушками тополей. К сожалению, парашют не раскрылся. Деревья смягчили удар, но у Иванова оказались перебиты обе руки, он скончался.
      Летчики выполнили свою задачу, ни одна бомба не упала на мост, пока последний советский воин не переправился через реку.
      А тем временем у села Парканы, выше по Днестру, авиаторы из подразделений, оборонявших столицу Молдавии Кишинев, с таким же мужеством сдерживали натиск врага, который рвался к Одессе.
      К концу июля, когда весь полк уже собрался вместе, мы недосчитались пятерых наших боевых товарищей: Ивана Рожнова, Федора Шумкова, Бориса Карпенко, Дмитрия Иванова, Алексея Симкина. Несколько раненых товарищей тоже выбыли из строя. Значит, на каждого из нас увеличивалась нагрузка, число вылетов. Бои вели чаще всего в меньшинстве и только благодаря мастерству, взаимной выручке мы выходили победителями. Маленькие "ишачки" храбро противостояли "Мессершмиттам", не раз вступали в смертельную схватку с бомбовозами, громили врага на земле. Смелости советским летчикам не занимать, мы были сильны верой в правоту святого дела освобождения родной земли.
      Обстановка с каждым днем усложнялась. 5 августа 1941 года Ставка Верховного Главнокомандования дала директиву Главнокомандующему Юго-Западным направлением Маршалу Советского Союза С. М. Буденному: "Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот".
      Для летчиков наступила пора особенных трудностей. Пополнения не было, материальная часть давно не обновлялась. А тут еще организационные перестановки. В первой половине августа майор Марьинский передал командование авиачастью майору Шестакову. Новый командир установил прочные связи с зенитчиками, службой ВНОС, связистами. С комиссаром Верховцом они быстро нашли общий язык, что, как известно, имеет большое значение для успешной боевой работы, Своими характерами они словно дополняли друг друга: горячий, порой даже вспыльчивый Шестаков и спокойный, уравновешенный Верховец. Шестакова, к тому же, располагало к комиссару то обстоятельство, что Верховец великолепно знал технику, мог наравне с командиром повести группу в бой.
      И забурлила, заработала творческая мысль. Вблизи главного аэродрома был создан ложный: расставили фанерные макеты самолетов, соорудили временные постройки. И противник не раз попадался на эту удочку.
      По инициативе инженера полка Николая Яковлевича Кобелькова была увеличена огневая мощь И-16. Вместе со своими товарищами - инженером по вооружению Иваном Андреевичем Орловым, заместителем по эксплуатации Петром Константиновичем Спиридоновым, оружейниками Иваном Жуком и Владимиром Кашперуком, техниками Дмитрием Кислягиным, Григорием Вихоревым, Алексеем Буланчуком они пристроили к плоскостям истребителей систему подвесок для реактивных снарядов и авиабомб. Новшество поначалу встретили настороженно, но первые же полеты рассеяли сомнения: система действовала безотказно, боевая мощь самолета увеличивалась в два раза.
      Молодой командир полка предложил новую тактику ведения воздушного боя: мы стали располагать свои машины "этажеркой", то есть двумя-тремя ярусами по высоте, что позволяло полной мерой использовать все лучшие качества наших самолетов в боях против "Мессершмиттов", превосходивших И-16 по вертикальному маневру и скорости.
      Весной сорок третьего года в воздушных боях на Кубани летчики успешно использовали наш опыт и добились блестящих побед. Да и на других фронтах шестаковская "этажерка" была чрезвычайно популярна, о чем рассказывали позже в своих воспоминаниях многие выдающиеся авиационные командиры.
      Много помогал нам разбор каждого боя, будь он удачным или неудачным, обсуждение тактических приемов противника. И всякий раз, когда мы собирались на такое занятие, командир и комиссар были рядом.
      Николай Андреевич Верховец не упускал случая, чтобы поднять боевой дух авиаторов. Время было тяжелое, с фронтов поступали неутешительные сводки. И почти каждый в душе переживал свое личное горе: у одного без вести пропали родители, у другого брат был ранен и навсегда остался инвалидом, а третий потерял любимую девушку. Кто поможет им, кто утешит, кто обнадежит и поведет в бой?
      Большую работу проводил и комиссар эскадрильи Куница. Однажды после разбора боя уселись мы с ним в тени, под акацией. Начал Семен Андреевич издалека: о моей комсомольской юности, о семье, товарищах. Человек он новый, еще не успел присмотреться к каждому. А до его прихода я временно исполнял обязанности комиссара эскадрильи. К тому же я, можно считать, ветеран полка, знаю людей.
      - В партии ты давно? - поинтересовался Куница.
      - Два года.
      - Прекрасно! У нас большинство летчиков - коммунисты, да и комсомольцы крепкие парни, положиться на них всегда можно.
      Я рассказал о тех, с кем летал на боевые задания, - Алелюхине, Шилове, Маланове, Тараканове, Королеве. Комиссар внимательно слушал, изредка задавая вопросы. Потом сказал:
      - Ты коммунист и должен разъяснить другим обстановку. Нам сейчас неимоверно трудно. Одесса блокирована, единственная связь с Большой землей море. Некоторые наши товарищи приуныли... А нам нельзя распускаться, нельзя падать духом. Иначе - какие же мы бойцы?
      Если бы меня спросили сейчас, какая наиболее яркая черта была присуща характеру Семена Андреевича, я бы, не задумываясь, ответил: любовь к человеку. Мы никогда не видели Куницу одного, он всегда был в окружении летчиков, всегда готов был идти навстречу, помочь в любой беде. Он умел поддержать в тяжелую минуту человека, зажечь в нем огонек надежды, вселить уверенность в будущем. С ним всегда делились самым сокровенным.
      Нравилась в Кунице и его жажда летать. Однажды жарким августовским полуднем я лежал в тени деревьев, на мягкой душистой траве в ожидании сигнала на вылет. Мимо по тропинке, чуть пошатываясь от усталости, прошел Семен Андреевич. Я окликнул его.
      - А-а, это ты, старший лейтенант, - сказал комиссар, опускаясь на траву рядом. - Драка была настоящая, а вот результаты плохие, - огорченно протянул он. - Результат - ничья...
      Он сломал с куста упругую веточку и стал рисовать на земле схему боя: положение противника и наших самолетов, с какой стороны и под каким ракурсом велась атака. - Все дело в том, что я был ведомым, - с сожалением произнес Куница. - Будь я ведущим, ей-богу, действовал бы решительнее. Надо навязывать свою волю противнику.
      Эту мысль комиссар повторял часто и на разборах, партийных собраниях, в личных беседах с летчиками. А в тот день комиссар неожиданно перевел разговор на личную тему. Строго отчитал меня за то, что я все еще тянул с отправкой семьи в тыл.
      Уже многие офицеры позаботились об этом. Некоторые жены решили не оставлять мужей и делить с ними все тяготы военного времени. Отказывалась покидать Одессу и моя Валентина. Мне стоило больших трудов уговорить ее. С Борисом Леонтьевичем Главацким, пропагандистом полка, на которого была возложена ответственность за доставку семей в порт и устройство их на корабль, мы договорились, что моя семья должна быть отправлена немедленно. Документы были оформлены.
      Пароходы, несмотря на частью бомбежки, уходили регулярно. Однако мне не пришлось заниматься отправкой семьи: в тот день нас разбудили по тревоге в четыре часа утра. Весь полк готовился подняться в воздух: ожидался массированный налет противника на город и порт.
      Едва добежали до стоянок, как услышали монотонное гудение вражеского разведчика, он пролетел южнее аэродрома. Появился разведчик - жди налета, это уж закон.
      Сидим в кабинах, ждем. Наконец, ракета рассекла небо. Взлетаем один за одним, набирая высоту. Кружим над городом, заливом. Но противник не показывается. Может быть, это уловка, рассчитанная на то, что, израсходовав горючее, мы вынуждены будем возвращаться, а немец, гляди, тут как тут,..
      Но вот прозвучала команда Шестакова:
      - Приготовиться!
      Сделав правый разворот, я заметил в яснеющем небе двенадцать "Юнкерсов", они шли вдоль берега на высоте около двух тысяч метров, курсом на порт. Выше над ними кружили, словно купаясь в первых лучах солнца, девять "Мессершмиттов". Их двадцать один, нас всего восемь, остальные ждут сигнала на аэродроме.
      Майор распределил силы следующим образом: пятерка завязывает бой с "мессерами", сковывает их, а тройка во главе с ведущим обрушивает удар по "Юнкерсам".
      При таком численном превосходстве противника мы вели бой впервые. Минут пятнадцать-двадцать над заливом продолжалась беспрерывная пальба. Вражеские бомбардировщики в который раз заходят на цель, но тройка Шестакова сбивает их с курса. Используя преимущества в высоте, длинной очередью поджигаю "мессера". Он задымил и круто пошел на снижение.
      Представьте радость летчика, впервые одержавшего победу.
      - Сбил! Сбил!! - кричу от восторга, и мне хочется, чтобы это услышали все.
      Второй самолет подбил Елохин. Вражескую машину поглотили морские волны неподалеку от Воронцовского маяка.
      Выхожу из атаки и вижу: майор Шестаков врезается в самую гущу вражеских бомбардировщиков. Черные сосульки отрываются от плоскостей "Юнкерсов", падают в воду, вздымая высокие фонтаны. Бомбы рвутся на пирсе и дальше, между портовыми строениями. Иван Королев сорвался в штопор, а два "мессера" пытаются прикончить его. Сердце мое замирает: спасти машину и себя в таком положении шансов мало. Но тут происходит чудо: Иван выравнивает самолет и сам устремляется в атаку. Аи да Ваня! Мастер высшего пилотажа!
      Помощь нам не потребовалась. Справились сами, сбили две машины, сами потерь не понесли. Приземлились, оглядываем друг друга, словно сто лет не виделись. Живы, черт побери! А ведь кое-кто мог бы уже быть гостем Нептуна...
      "Старики", как называли двадцатипятилетних, хвалят молодых - Засалкина и Осечкина. Смело действовали ребята, не растерялись. По оценке Шестакова, никто в грязь лицом не ударил. Похвалу от командира приятно услышать, мне особенно: сбил первого "мессера". Пусть эта скромная победа будет в честь рождения сына, названного по предложению товарищей Виктором. Виктория значит победа! Все мы чувствовали себя в этот день победителями: звонили из штаба армии, поздравляли друзья-зенитчики.
      Меня встречает мой неизменный помощник Алексей Филиппов. Лицо встревоженное. Показывает в сторону соседнего капонира: "скорая помощь"... Спешу туда. На пожухлой траве сидит Иван Королев, бледный, как бумага. Фельдшер Лена Семенова пытается стащить с его ноги сапог. Подбегает доктор Шаньков и решительно разрезает голенище ножницами.
      - Ранен, Ванюша? - задаем бессмысленный вопрос, ведь и без того ясно.
      - Новенькие сапоги угробили, - говорит Королев, морщась от боли. - Ведь только-только получил у интенданта...
      - Ногу жалей, сапоги будут, - ворчит доктор Шаньков.
      Ивану помогли встать, но ехать в санитарной машине он отказался категорически. Держа в одной руке разрезанный сапог и припадая на забинтованную левую ногу, он пошел в окружении товарищей, рассказывая им подробности боя.
      Был ранен и Алексей Алелюхин. Однако опасаясь, как бы его не госпитализировали, он пошел на хитрость. В санитарной части попросил сестру сделать тайком перевязку и молчать. Но кто-то заметил у Алексея на гимнастерке пятна крови. Дошло до Шестакова, и Алелюхина отчитали за попытку скрыть ранение.
      Летчики живо обсуждали результаты боя. В центре внимания был, конечно, Королев. Он проявил все качества отличного летчика; волю к победе, хладнокровие, выдержку.
      Командир полка не совсем доволен, ругает наблюдателей:
      - Близорукие они, что ли? Не замечают противника, опаздывают с информацией. Ведь достаточно было подняться на каких-нибудь пять минут раньше, и бой закончили бы с лучшими результатами.
      Досталось и нам: огонь вели с дальних дистанций, попусту тратили боеприпасы, Не было четкого взаимодействия, самолеты иногда далеко отдалялись один от другого. Отдельно Шестаков отметил мастерство молодых летчиков.
      День ото дня наша жизнь осложнялась. Противник почти круглосуточно вел воздушную разведку, все ощутимее становились потери летного состава. 23 августа в неравном бою над городом погиб Иван Засалкин. Был ранен и выбыл на некоторое время из строя Петр Осечкин. Теперь можно только удивляться, как мы ухитрялись сдерживать бешеный напор врага. И авиация, и пехота фактически дрались на пятачке, зажатые с трех сторон. Причем, пятачок непрерывно сужался. Если к концу июля Приморская армия занимала оборону по реке Днестр, от Тирасполя до Днестровского лимана, то 10 августа передний край проходил по рубежу Коблево - Александрова - станция Буялык - Каролино-Бугаз. Не успеешь подняться с аэродрома, как сразу оказываешься на территории, занятой противником. По дорогам идут автомашины, обозы, кавалерия, пехота. По показаниям пленных, на 7-8 августа гитлеровское командование намечало массированный налет на Одессу, после чего должно было начаться наступление. На десятое августа назначался парад гитлеровских войск.
      Парад был перенесен на 20, потом на 25 августа и еще раз - на 1 сентября. Но он так и не состоялся. Наш полк наносил по войскам врага мощные штурмовые удары, тем самым срывая замыслы противника.
      Большие потери понесли гитлеровцы на переправе возле города Дубоссары. Операцией руководил старший батальонный комиссар Верховец. Она тщательно готовилась и была рассчитана на внезапность. На маршруте мы не встретили самолетов противника, но когда над тихим молдавским городком пошли на снижение, земля словно ощетинилась против нас. Казалось, стрелял каждый куст, каждое деревцо. Белые шапки разрывов сплошь усеяли небо. Тут уж некуда сворачивать, увертываться.
      Под крутым углом бросаем машины на цель. Снова набираем высоту, снова удар. По команде ведущего переходим на штурмовку с бреющего полета. Теперь зенитные снаряды не опасны, они рвутся выше. Еще и еще раз атака и сигнал: "Заканчивай!"
      Курс на базу. Вдруг замечаю, планирует на посадку наш "ястребок". Оглядываюсь вправо, влево: все мои ребята на месте, вижу по номерам машин. Кто же пострадал?
      Тем временем подбитый самолет исчез из виду, видимо, приземлился. Хорошо, если дотянул до своей территории, если не взорвался при посадке... Рельеф здесь сложный, сплошные овраги, балки, холмы...
      Мысль о пострадавшем "ястребке" не дает покоя, наверное, его все заметили. На аэродроме, едва успеваю выключить мотор, мои неизменные помощники Алексей Филиппов Изот Фитисов тут как тут;
      - Товарищ старший лейтенант, а капитана Голубева где оставили?
      Значит, это Николай Голубев... Тяжелая потеря. И хотя понимаешь, что ты здесь ни при чем, на то и война, чувство такое, будто ты лично виноват в случившемся.
      Верховец докладывает командиру полка, голос его звучит устало и глухо. Мы дополняем ведущего: столько-то сожжено танков, автомашин, разбито орудий, уничтожено живой силы... Цифры, разумеется, условные, но главное: полк выполнил задание командования оборонительного района, задержал переброску войск неприятеля на левый берег Днестра.
      Шестаков благодарит за выполнение приказа. Отличившиеся будут представлены к правительственным наградам. Но кто сейчас думает о наградах, капитана Голубева вернуть бы...
      - Череватенко! - подзывает меня майор. - Давай-ка по карте покажи хотя бы приблизительно район, где приземлился Голубев.
      Мы садимся на траву, раскладываем карту. Шестаков, вдруг резко повернувшись, обращается к начальнику штаба:
      - Свяжитесь со штабами пехотных частей. Если Голубев сел на своей территории, они должны знать... Будем надеяться, - это майор уже мне говорит.
      Я иду немного отдохнуть и привести себя в порядок. Ко мне подстраивается комиссар эскадрильи Куница.
      - Семью-то отправил? - спрашивает он.
      Да меня и самого это обстоятельство неотрывно тревожит. Но полеты не оставляют ни минуты свободного времени. Так складывается обстановка, что и на следующий день снова подъем до рассвета, даже позавтракать не успели. Инженер эскадрильи Петр Федоров торопит механиков, заставляет оружейников еще раз проверить оружие. Все готово, остается получить инструктаж от командира полка. Шестаков после вчерашней потери как-то притих, побледнел. Просит вынуть из планшеток карты.
      - В западном секторе обороны фашисты не дают нашим поднять головы. Командир дивизии генерал-майор Воробьев просит помощи. - Он помолчал, оглядывая нас.
      - И вот еще что... Будьте осмотрительны, "мессеров" там чертова тьма... Вопросы есть?
      На подходе к переднему краю встречаем шестерку вражеских истребителей. Странно, они развернулись и ушли. Преследовать их мы не стали, поскольку у нас иная задача. Через несколько минут новая встреча: два "Мессершмитта-110" с бреющего обстреливают дорогу, по которой движется к передовой наш обоз. Пытаемся взять противника в клещи, и он улепетывает. Проходим вдоль линии фронта. Из окопов бойцы приветственно машут нам пилотками.
      Однако поведение вражеских летчиков остается загадкой. Обычно они лезут на рожон, а сегодня почему-то пассивны. По возвращении докладываю командиру полка. Шестаков высказывает предположение: видимо, готовится наступление, поэтому авиация ведет усиленную разведку, не вступая в бой.
      Мне предстояло снова лететь в составе группы под командованием комиссара эскадрильи Куницы. Поэтому я наспех перекусил и прилег в посадке отдохнуть. Незаметно погрузился в сон. Проснулся от громких криков. Гляжу на часы - пора. Семен Андреевич с крыла машет рукой:
      - Поторопись, вылетаем!
      Надеваю парашют, ищу глазами Филиппова. Вижу, он спешит через взлетную полосу, в нарушение всех правил.
      - Командир приказал лететь на вашей машине Григорию Сечину, - говорит он запыхавшись. - А вам отдыхать. Предстоит ночной полет.
      Снимаю парашют, передаю машину:
      - Лети, дружище, ни пуха, ни пера...
      Григорий весело чертыхается.
      Сидим на краю кукурузного поля, шестерка Куницы улетает вслед заходящему солнцу. Конечная их цель - Раздельная, где шли тяжелые наземные бои, где кишмя - кишели "мессеры".
      Летний вечер долог, и хотя огненный шар солнца давно скрылся за верхушками леса, еще совсем светло. Мы нетерпеливо поглядываем на юго-запад. Пора бы возвратиться Кунице... Мысленно мы там, над станцией, вместе с шестеркой. Только бы возвратились, только бы дотянули...
      Вот доносится еле различимый гул. Мы вскакиваем, вытягиваем шеи.
      - Наши! - объявляет Михаил Шилов,
      - Наши, наши! - слышны радостные возгласы.
      На фоне перистых облаков, освещенных золотистым закатом, отчетливо вырисовываются знакомые силуэты. Пересчитываем: кажется, все... Нет, не все.
      - Одного нет, - говорит начальник отдела кадров капитан Нетривайло. Может быть, отстал?
      - А может, сел на вынужденную? - высказывает кто-то предположение.
      Группа между тем делает круг над летным полем, и теперь уже не остается сомнений: одного нет.
      Шестой был сбит над Раздельной.
      Глава VII.
      Пароходы идут на восток
      Многие из нас, если не сказать - все, ждали в ближайшее время решительного перелома в ходе войны. Эта вера особенно окрепла после выступления Сталина по радио 3 июля. Печать сообщала о налетах советской авиации на Берлин и другие промышленные и политические центры государств гитлеровской коалиции. Эти короткие информации становились темой для митингов и собраний.
      Много ходило и всяческих слухов, не подтвержденных никакими достоверными источниками. Люди выдавали желаемое за действительное: будто бы на севере наши высадили большой морской десант, а где-то наша Красная Армия прорвала линию фронта и сейчас воюет на вражеской территории...
      Но проходили дни, недели, месяцы, а желаемых перемен на фронтах не наступало. Напротив, положение все ухудшалось. Враг наступал на Москву, создал угрозу блокады Ленинграда, приближался к Киеву. Одесса с трудом сдерживала бешеный напор фашистских дивизий.
      8 августа начальник гарнизона контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков издал приказ о введении в городе осадного положения.
      Наши части в это время отошли на новые рубежи. В южном секторе, на участке 25-й стрелковой дивизии противник по несколько раз в сутки переходил в атаку, и наши войска с огромным трудом отражали их.
      В середине августа жаркие бои проходили в районе села Кагарлык. Неся большие потери, неприятель подбрасывал все новые силы и предпринимал атаку за атакой. Мы с воздуха поддерживали отважных воинов.
      Утром шестерка наших истребителей, ведомая Юрием Рыкачевым, взяла курс на юго-запад: предстояло нанести штурмовой удар по противнику и помочь нашим войскам отбить село. Шестерку сразу же перехватили "Мессершмитты". Завязался жестокий бой. Михаил Твеленев сбил одну вражескую машину, но и сам был ранен осколком снаряда в лицо. Серьезные повреждения получил и истребитель: отказал двигатель, был разбит "фонарь", повреждено шасси. С большим трудом Михаил дотянул до своего аэродрома и посадил самолет на брюхо. Летчика вытащили из кабины полуживого. Он весь был залит кровью...
      Твеленева на пароходе "Абхазия" отправили на восток. Жизнь ему спасли, он потом вернулся в строй, снова воевал, заслужил звание Героя Советского Союза,
      Одесса жила заботами и помыслами участников обороны города. Однажды комиссар полка Николай Андреевич Верховец привез из города листовки, которые получил в горкоме партии. Это было обращение одесситов к воинам, в котором говорилось:
      "Мы, одесские граждане, рабочие и работницы, служащие и интеллигенция, домохозяйки, обращаемся к вам, героическим воинам нашей страны, защищающим Одессу от вражеских извергов, с чувством глубокой признательности и искреннего восхищения вашим мужеством, стойкостью, отвагой... Громите и дальше фашистских разбойников так, как это делаете сейчас!"
      Наша эскадрилья "ночников" получила на этот раз короткую передышку. Командир батальона авиационного обслуживания майор Погодин только что возвратился из порта: провожал свою семью. Ко мне он подошел со словами:
      - Командир полка приказал предоставить вам машину для отправки семьи. Поспешите, товарищ старший лейтенант, сами знаете, положение тяжелое...
      Документы у меня давно подготовлены, ждал только, когда выздоровеет Валентина... Главное - машину дают, остальное уже не так сложно, - думалось мне.
      Однако пришлось добрых два часа потратить на беготню из штаба в штаб, пока отпустили в мое распоряжение шофера Николая Трегуба. Лишь в пятом часу вечера подъезжали мы к Вознесенскому переулку, неподалеку от вокзала. Переступаю порог. Коридор сплошь завален корзинами, чемоданами, узлами. Жена кормит сына, сестра ее Мария еще что-то укладывает в чемодан.
      - Граждане дорогие! - говорю им с отчаяньем. - Кто же будет тащить все это хозяйство? Да с таким багажом и на пароход не пустят!
      Жена умоляюще смотрит на меня: