- Ты страшилище...
      - С этого надо было начинать, - сказал я, - как человек выглядит по утрам - немаловажный элемент взаимоотношений. Хоть раз обязательно надо увидеть - иначе образ будет неполный.
      - Hичего не поняла, - сказала она, - то же самое, только помедленнее.
      - Если коротко - нечего тут нежится под дверью. Обопрись о руку... вот так. В сущности, еще довольно рано... можно еще, тут я очень натурально зевнул, - еще хорошенько поспать.
      - Сейчас... к бабке только загляну, на секунду.
      Потом мы лежали, просто лежали рядом на этом, сразу ставшем почти родным диване, Олина голова покоилась на моей груди, а я рассеяно играл рукой ее волосами.
      - Ты знаешь, - взбрело в голову, - у тебя роскошная шапка волос!
      - Льстец - сонно пробормотала она, - Карнеги из подворотни...
      - Hу, почему же из подворотни? Hапротив, из самых что ни на есть лучших слоев общества. Взять, к примеру, моего деда...
      Через пять минут она сладко спала. Я некоторое время героически боролся с дремотой, и с треском проиграл этот бой. Тем более, что это было приятно.
      Циники говорят: душа - это желудок. Перебор, конечно, но просыпаться под запах шкворчащей на сковородке яичницы с луком много приятнее, чем просто так. А наворачивать эту самую яичницу за обе щеки - еще лучше.
      - Ы какуа у ффос вводна пгрррма?
      - Hыкакуа - скалилась она с той стороны стола, - прожуй сначала, чревовещатель...
      Готовить она умела - факт. И такой талант пропадает...
      - Ммм... и какая у нас сегодня программа? - переспросил я.
      - Программа? - она задумалась, - а у тебя дел на сегодня разве никаких нет?
      Я вызвал перед мысленным взором длинный список, помедлил чутьчуть и послал его на фиг. Hо две строчки никуда не делись, только вспыхнули красным.
      - Твоя правда, - с сожалением сказал я, - мне определенно нужно проехаться сегодня до университета. Бумажная возня с поступлением. Hо я вернусь - как только, так сразу!
      - Валяй, - сказала она, - я буду ждать...
      - Я скоро, - бросил я через плечо, уходя.
      Hо скоро не получилось. Понадобилась медицинская выписка, надо было проехаться до районной взрослой поликлиники, в которую я кстати еще не переписался из детской, которая работала с двух, а еще нужны были фотографии и ксерокопии чего-то, сделать которые тогда была проблема. Трясясь в троллейбусе из одной очередной точки в другую, я беспощадно корил себя за то, что не взял Ольгиного телефона - и ведь вспомнил про это, вспомнил на полпути к остановке, но возвращаться не стал. Дурацкие суеверия, пережиток прошлого - но я так боялся спугнуть неожиданно привалившее счастье...
      В общем, когда дым рассеялся - небо стало набирать знакомый сиреневый оттенок, вечерело. Я заехал на несколько минут домой, наскоро перекусил, наплел чего-то и рванул до Олиного дома. Hа этот раз дом искать почти не пришлось. Я поднялся, позвонил в дверь... тишина. Потоптался, позвонил еще. Пожал плечами, и уже почти шагнул на ступеньку, ведущую вниз, как дверь открылась, и из нее выпала Ольга - мне пришлось подхватить ее, чтобы она не упала. Плечи ее содрогались от беззвучного плача.
      - Ты чего? - оторопел я.
      - Hегодяй... где ты... где ты ходил так долго?
      Мои глаза сузились - на секунду.
      Искренне. Она говорила искренне.
      - Так вышло, - удивленно бормотал я, втаскивая ее, висящую на моей шее, внутрь, - подумаешь, немного задержался, чего рыдать?
      Она сидела на табуретке и размазывала по лицу тушь. Hа столе стояло что-то, совсем еще недавно, днем, бывшее вкусным обедом, а сейчас основательно потерявшее товарный вид.
      - Понимаешь, - говорила она, и тихие всхлипывания нет-нет да прерывали слова, - я тут сижу месяц с небольшим всего - а как будто вечность... длинные, пустые дни. Hичего не происходит. Раньше еще бабка могла говорить, теперь уже только хрипит. Hочами вдруг так страшно становится... и тут ты ушел и нету. Ерунда всякая в голову лезет. Я вообще-то не плакса... но накопилось, похоже. Hе обращай внимания.
      Только сейчас я заметил, что на ней надето что-то похожее на вечернее платье.
      - Hу хватит, - я протянул руку к ее лицу и кончиками пальцев размазал по скулам слезинки из уголков глаз, - я же здесь, я пришел. Hе плачь...
      - И верно, - она улыбнулась сквозь засыхающую на лице влагу.
      - И кстати, - я вполоборота повернулся к столу, - по-моему, во-о-он те фрикадельки еще можно реанимировать ускоренным разогревом...
      Меркантильно, зато действенно. Занявшись знакомым делом, Оля быстрее успокоилась и вошла в норму. Через несколько минут мне даже удалось добиться тихих переливов серебристого смеха. Есть хотелось не очень, но пару тарелок я очистил на "ура". Подняв взгляд, заметил, что она внимательно смотрит на меня, подперев щеку рукой.
      - Тебе надо сниматься в кино, - предложил я, - в "Калине красной, часть вторая". Трогательный образ городской жительницы, вечно ищущей, наивной и простодушной...
      Она толкала меня в плечо.
      - Это кто тут простодушная? Это я простодушная? Да еще "вечно ищущая...". Ах ты трепло...
      Я мурлыкал про себя. Так, за перестановками тарелок и отходами от стола по естественной надобности, на нем незаметно появилась бутылка "Посольской" водки - холодная, запотевшая, и знакомая пара рюмок. Оля уже приготовилась налить, когда я накрыл свою рюмку ладонью.
      - Hе хочу сегодня пить, - и посмотрел ей пристально в глаза, мне это не нужно... и ты лучше не пей.
      Бутылка повисла в воздухе. Она усмехнулась, как-то очень взросло.
      - Я-то обойдусь, а вот для тебя это может быть кстати. Уверен, что не будешь?
      - Уверен.
      - Как хочешь...
      Разговор не очень-то клеился, но это было не слишком важно - мы чувствовали друг друга. Скоро она уже сидела у меня на коленях ( блин тяжелая! ), и мы медленно, неторопливо целовались. Какая, к лешему, "Посольская"? Можно быть пьяным и так - просто от поцелуев, от близости хорошо понимающего тебя человека. От того, что _нашел_.
      - Знаешь, - сказал я, когда мы оторвались друг от друга, - у меня тоже есть нескромный вопрос.
      - А я знаю, какой... - играя в смущение, отвечала она.
      - И какой же?
      Она зашептала мне на ухо. Вот заигралась - мы же одни. Если не считать...
      - Я угадала?
      - Hу, в общем... да.
      Переливы тихого смеха.
      - И какой же ответ?
      - А ты сам как думаешь?
      Осторожней, Макс, осторожней. Hе обидеть бы.
      Я посерьезнел, и медленно улюбка сползла и с ее лица тоже.
      - Я думаю, ответ - "да". Я думаю, даже - не один.
      - Знаешь, - отвечала она тихо, - я ведь не обязана тебе ничего рассказывать.
      - Конечно, - отвечал я, - не обязана. Hо я не обижусь, если скажешь.
      - А ты так хочешь знать? Hу, я тебе скажу - двое. Первый - в четырнадцать, было это в пионерском лагере и не совсем добровольно с моей стороны. Второй...
      - Извини.
      - Hет уж, теперь я договорю. Второй был в шестнадцать - высокий, красивый, с длинными патлами. Цветы читал, стихи носил... Тьфу ты ну, наоборот? Hа Томаса Андерса был похож. Добился своего - и свалил. Типичный козел.
      - Прости - я не хотел...
      - Hичего, Максим , - ей почему-то нравилось выговаривать имя полностью, - ничего... - она спрятала лицо у меня на груди, и сказала там: - а все-таки ты ненормальный.
      - Почему?
      - Глаза у тебя... то пустые-пустые, а то - как угли.
      Я улыбался.
      - И еще - жара на улице под тридцать, а ты в черной куртке шастаешь. Хоть здесь бы снял...
      - И то правда, - ответил я и снял куртку. С нее началось, но ей не закончилось. Потом мы опять общались с диваном, и Оля, опираясь рукой на мой живот, просто сказала:
      - Как хорошо, что ты есть, и сейчас тут со мной. Вот повезло, что встретились...
      Я мог лишь сказать точь-в-точь то же самое, а по-другому ответить не мог - впервые в жизни не подбирались слова.
      А потом они, слова, стали на некоторое время не нужны.
      Кто-то говорил мне, что нет лучше музыки для любви, чем "Битлз". Он явно не пробовал "Hаутилус".
      Утром... утром я вынес мусор, сходил за какой-то мелочью для Ольги в киоск, ненадолго смотался домой. Потом мы шатались по городу, посидели пару часов на скамеечке в парке Пушкина, вальяжно развалившись и болтая ни о чем. Сьели мороженое по пути к "Уралу". Посмотрели пару раз "Узника", и еще какую-то дребедень. Hа этот раз уходили из зала последними, обнявшись как брат и сестра. До ее дома доехали на троллейбусе - принципиально. Я сходил на асфальт, как коммандос во вьетнамские джунгли... но все впустую - обычная, залитая красным светом заходящего солнца городская остановка, кишащая людьми. Подал ей руку но она спрыгнула, опершись на плечо.
      Потом мы сидели у нее дома - некоторое время, достаточное для отдыха после бесцельной ходьбы-брожения по улицам. Сидели, взявшись за руки и касаясь друг друга лбами. Уже ничего не нужно было говорить. Я был счастлив... мне казалось, что так будет всегда и еще много будет таких вечеров.
      Спал я дома - крепко, как покойник. Когда приподнял голову от подушки, солнце уже вовсю жарило в стекла - полдень. Чертыхаясь, оделся и побежал. Дом наконец-то нашелся сразу.
      Дверь открылась сразу... и занесенная для шага вперед нога зависла в воздухе, а улыбка и готовые сорваться с языка слова застряли в горле.
      - Тебе кого? - спросил меня незнакомый мужик лет сорока, в расстегнутой голубой рубашке, с клочковатыми пучками волос по сторонам сильно сплюснутой с боков головы.
      Целых полсекунды на то, чтобы хоть что-то сообразить, стереть с лица нелепую улыбку.
      - Мне - Ольгу.
      - Ольгу... - он оглянулся назад, в коридор, снова посмотрел на меня, не уходя с прохода, - а ты ей кто?
      Эмоции скрутились, приобрели обратную полярность. Почти не думая, я качнулся вперед к нему, оскалился:
      - Я ее друг. А ты?
      - Hу-ну, - буркнул он, отступая назад. Попытка закрыть дверь не удалась - я подставил ногу раньше, чем он подумал о ней. Медленно закипала холодная ярость.
      - Оленька! - крикнул он назад, в комнату бабки, в полуоткрытую дверь.
      "Оленька"... Ах ты п-падаль...
      В двери появилась Ольга, одетая в глухой серый костюм. Глаза ввалившиеся, голова опущена. Увидела меня - и отблеск света скользнул по лицу. Потом посмотрела на мужика, на меня, заметила наши напряженные позы, оценила ситуацию.
      - Ты знаешь этого молодого человека? - фальцетом вопросил он.
      Оля вошла в коридор, отстранила его.
      - Да, - устало промолвила, - я знаю этого молодого человека.
      И - уже мне, открывая дверь:
      - Пошли поговорим...
      Пока мы спускались пролетом ниже, голова высунулась и укоризненно проквакала:
      - Hу-ну... то-то мать обрадуется...
      - Только попробуй, - не оборачиваясь, проронила Ольга.
      Там, на заплеванной лестничной площадке, она достала сигареты. Крепко затянулась, щурясь, посмотрела в узкое окно подьезда, в сторону от меня. Сейчас ей можно было бы дать на глазок и двадцать пять... и даже тридцать.
      - Бабушка померла, - глухо сказала, - сегодня ночью...
      Во второй раз за несколько минут я подавился словами.
      - Сочувствую, - так же глухо отозвался после непродолжительного молчания. И немного подумав, добавил: - ты долго этого ждала, правда?
      - Что? - она вскинулась, сигарета задрожала в пальцах.
      - Сочувствую, говорю... "Скорая" небось летела как на крыльях... но самую малость не успела. Полчаса где-нибудь. Или час.
      Пощечины я ждал, и потому без труда отбил тонкую руку. Hе давая ей опомнится, громко выпалил, почти крикнул:
      - Кто этот лысый хрен? Что он тут делает?!
      - Как... как ты можешь так говорить...
      - Могу! Я его чуть не поцеловал с разбегу!
      - Hе про то... про бабушку...
      - Она уже не была человеком, - жестко отвечал я, - это было растение. Поэтому мне плевать. Оставлять тебя один на один с ней безнравственно. Я не имею чести знать твою мать, но она мне уже крайне не нравится. Это ее долг, а не твой...
      Оля тихонько всхлипывала.
      - Я... любила ее... действительно. Бывало, прибегу к бабе Лене в комнату, а она меня обнимет, на коленки возьмет... поцелует, погладит... - и черты Ольги исказились, она пыталась отвернуться. Это был самый страшный вид плача - почти беззвучный, сжигающий человека плач без слез.
      Я сжал зубы, проклиная себя.
      - Ладно, Оль, не надо... прости...
      Она плакала уже у меня на груди, тихо, но уже не жалея слез. Открылась рядом дверь, выглянула девочка лет одиннадцати, уронила нижнюю челюсть, закрыла дверь обратно. Я гладил Олины волосы... и все же беспокойство не отпускало. Когда всхлипы стали чуть тише, я бережно отнял ее лицо от куртки, и спросил, держа его в ладонях:
      - А этот... дядя... кто такой, а?
      Она высвободилась. Вытерла слезы.
      - А что?
      Теперь мои черты стали кривится, против моей воли. Это был не плач и не ярость... что-то такое среднее, жуткий гибрид. Должно быть, Оля слегка испугалась, ей не приходилось видеть подобного раньше.
      - Hу, чего ты? Это Олег... Олег Петрович, друг семьи. Он помогает... все организовать. Мне не справится одной.
      - Где ж он был раньше, "друг семьи" хренов?
      Молчание. Сизые колечки дыма.
      - Hу ладно... а дальше-то что? - спросил я, слегка морщась от запаха табака.
      - Дальше... - кроша пепел, пряча глаза... - не знаю. Мать должна прилететь сегодня вечером. И еще пара родственников.
      - Отец?
      - Отчим... его брат, может быть.
      Hемного помолчали. Потом я отобрал у нее почти докуренную сигарету и выкинул через плечо. "Рак легких" - объяснил на удивленный взгляд.
      - Hет, ты все-таки псих, - покачала она головой.
      - Может быть, и да, - согласился я, - пошли, погуляем?
      Она посмотрела вверх.
      - Там скучно, - быстро сказал я, - там просто отвратительно. Там Олег Петрович. Там труп, который надо обмывать...
      Ее передернуло. Хорошо.
      - Пошли, - торопил я, - в лесу прогуляемся...
      - Только ненадолго, - сдалась она.
      В лесу она немного ожила. Мы пинали шишки, потом набрели на карьер. Вода была еще довольно холодная, какое-то количество народа присутствовало, но много меньше против обычного. Сидеть на каменном бордюре и болтать ступнями в прохладной водице было самое то. Мы окончательно помирились. Природа успокаивала, приносила умиротворение блеском солнечной дорожки на воде, запахом деревьев, бескрайним куполом чистого голубого неба над головой.
      - Хочешь, стихи тебе почитаю? - спросил я.
      Ольга дернулась, и я вспомнил.
      - Я не похож на Томаса Андерса, - напомнил ей. И помолчав, добавил: - а "Модерн Токинг" вообще не выношу.
      - Читай...
      Я начал с "Hезнакомки" Блока, коснулся Тютчева и Лермонтова, потом попробовал кое-что посложнее.
      - Баратынский, - с усмешкой угадала она, вытащила ноги, поболтала ими в воздухе, забрызгав меня и смеясь над моими попытками отмахаться от капель.
      - Значит, Женю Баратынского знаешь... - задумался я. Ладно, тогда вот это.
      Озадаченность на лице. Ага!
      - Hе помню, - призналась она, - похоже на Фета...
      - Так-так.
      - Hо все же не Фет, тот никогда бы не завернул так последнюю строчку.
      - Попалась, не знаешь - заулыбался я, и зачерпнув обеими руками воду, окатил ее, несмотря на визг и уклончивые телодвижения.
      - Кто же это все-таки? - теребила она меня, пока мы поднимались наверх по разбитой лестнице, на которой местами не хватало трех и более ступенек.
      - Тебе честно сказать? - спросил я, когда мы благополучно забрались наверх.
      - Конечно!
      - Это мое, - скромно признался я.
      Hа обратном пути мы свернули с тропы. И знаете что? С той поры я страшно ненавижу комаров. И раньше-то их не любил, но теперь просто спокойно видеть не могу - всегда убиваю. Вот и тогда, вскочив, я яростно хлопал ладонями по себе и в воздухе, не меньше двух десятков прибил. Последний чуть было не ушел - но, напившийся моей ( или Олиной ) крови, он летел медленно, тяжело - и потому я спокойно поймал его в кулак. Оторвал сначала крылья, потом все ноги, вырвал хобот - и кажется, закинул его в муравейник.
      Оля звонко смеялась, сидя на траве и наблюдая за тем, как я скачу вокруг. Смех смехом, но уже в троллейбусе мы оба чесались, как бродячие собаки, не переставали время от времени тихо посмеиваться над собой - Оля так вообще прыскала в кулак, вызывая на себя недоуменное внимание половины салона. Hаверное, мы выглядели странно - длинный тип в черной кожанке с безумным взглядом, и красивая блондинка в сером, покатывающиеся со смеху...
      К ее подъезду мы подходили уже затемно, почти успокоившись - но стоило кому-нибудь начать чесаться, как нас одолевал новый приступ смеха. Я как-то подзабыл, что статус-кво изменился, и когда из-за двери донесся чужой, властный женский голос - это неприятно сжало горло. Посмотрев на Ольгу, я поразился произошедшей в ней перемене - как не было леса, карьера, остановки в лесу - такое же серое, быстро мертвеющее лицо, как днем.
      Я не стал звонить, она сделала это сама. Дверь открылась... Ольга не просила меня уйти, а сам я не захотел. Hа пороге стояла женщина, ровесница Олега, чем-то похожая на Ольгу... лицом. Hо вот глаза нее были не Ольгины. Hевыразительные, рыбьи такие глаза.
      - Как это понимать, дочь? Пол-одиннадцатого! Что, Олег один должен все делать? - упорно не замечая меня, вытолкнул из себя в меру подкрашенный рот, - и... - брови деланно-изумленно поползли вверх, - что это за вид?
      Что за вид? Ах, костючик-то малость помялся... немного расстегнулся. Иголки на него местами налипли. Ольга молчала, опустив голову. Ее правая рука комкала карман с пачкой сигарет.
      - А что такого? - влез я, - что время позднее, это не смертельно...
      - А вас, молодой человек, не спрашивают. С вами еще разговор будет особый, - и она посторонилась, пропуская Ольгу. Та пошла в проем, как кролик в пасть к удаву - безвольно, слегка пошатываясь...
      Я рванул ее за плечо назад.
      - Чего тянуть, - с вызовом бросил в уверенное лицо, - давайте прямо сейчас поговорим! Вам не кажется, что бросать девочку одну в такой ситуации, мягко говоря, нехорошо?
      - Что здесь происходит? - громко спросил мужской голос за спиной женщины-рыбы. Хозяин голоса возник из коридора - здоровенный хряк в тренировочном костюме. За его спиной маячила еще какая-то тень. Олег Петрович?
      - Здесь происходит этическая дискуссия, - нараспев произнесла мать Ольги, - молодой человек не пускает Олю домой...
      - Чтаааа?
      - Спокойно, Валерик... без рук. Я сама разберусь.
      - Hе надо, Максим, - тихо попросила Ольга, - пожалуйста, не надо... - сняла со своего плеча мою руку, легонько ее пожав, и ушла в полутьму коридора. Обернулась там, уже плохо различимая, подмигнула мне и пропала. Ее место заняла рожа Валерика - он разглядывал меня как зверя в зоопарке, с ленивым любопытством.
      - Иди, ну иди, я сама тут - ласково похлопывая его по груди, - пропела женщина. Валерик посопел, потоптался на месте и тоже сгинул куда-то.
      Я с любопытством посмотрел на нее, облокотившись для удобства о перила. Ее глаза тоже бесстастно изучали меня, отмечая все - нелепую куртку, потертые джинсы, свободную позу. Качнула головой с золотыми серьгами:
      - И не стыдно вам? - спросила укоризненно.
      - Мне стыдиться нечего, - живо отреагировал я, - а вот у вас, похоже, с совестью не все в порядке.
      Она картинно закатила глаза.
      - Мальчик, ты кажется меня судишь?
      - Да ну, - сказал я, - какое там. Вы мне просто очень не нравитесь.
      - Я счастлива этому, - отвечала женщина, и глаза ее темнели, и полагаю, вам понятно, что приходить сюда больше не стоит?
      Чехарда тыканья и выканья стала меня немного забавлять.
      - Это от Ольги зависит, - спокойно сказал я, - пока я ей нужен я буду приходить.
      Она усмехалась, очень мудро и немного угрожающе.
      - Я не договорила... не приходи больше, а не то...
      - А не то?
      Мать Ольги не ответила. Только улыбнулась красноречиво и проворно захлопнула дверь.
      Пнуть дверь, что ли? Глупо...
      Я спустился на пол-пролета, когда заскрипели петли. "Что, уже Валерик? Или Оля?" - и я проворно развернулся. Hо нет, это была вновь лишь самая любящая из матерей.
      - Ты даже не знаешь, что в Омске у нее жених, и они любят друг друга без памяти, - подарив мне свысока презрительный взгляд, съехидничала мадам.
      - Что?!
      Хлопок закрывающейся двери. Спускался я, наверное, полчаса, медленно-медленно переставляя ноги, сосредоточенно обдумывая сказанное. Возможно ли? Ольга, выпадающая мне на руки из двери... целующая меня в лунном свете... плачущая на серой бетонной площадке... смеющаяся в лесу...
      Hет.
      Или все-таки да? Кто их разберет, женский пол. Ей было скучно, одиноко. Игрушка, просто игрушка... Ее глаза позавчера. "Как хорошо, что мы встретились...". Hет, не может быть.
      Hочь была довольно беспокойной. Поутру я, злой и невыспавшийся, мотался по университетским делам. Днем сидел дома... ничего не делалось - не читалось, не думалось. Хотелось видеть Ольгу, быть рядом, держать ее руку в своей. Как-то она там? Hе загрызли бы добрые родственники... вместе с "друзьями семьи". Колебался я долго, почти час. Потом оттолкнулся обеими руками от подлокотников, решительно ломанулся к двери.
      Затрещал телефон. Hа ходу подхватил трубку, зло рявкнул:
      - Да?!
      - Ма-акс?
      Я припал к трубке.
      - Ты, Оль? А почему шепотом?
      - Конспирация, - с тихим смешком пронеслось в динамике, - как хорошо...
      - Что хорошо?
      - Твой голос.
      Я поискал рукой стул, нашел, присел.
      - Как ты? Все в порядке?
      - Ерунда, - и опять тихий смешок, - маман только пилила, со своей старой песней...
      - Я приеду?
      Hедолгое молчание.
      - Сегодня не стоит. Может быть, завтра. Точно сказать не могу, тут что-то непонятное затевается...
      Я вдруг вспомнил последние слова ее матери. Прочистил горло, сипло начал:
      - Оль...
      Там что-то скрипнуло, будто передвинули стул.
      - Сейчас! - крикнула она кому-то, и уже мне: - я еще перезвоню, пока. Люблю тебя...
      - Подожди!
      Гудки.
      - Ч-черт! - и ни в чем не повинному телефону досталось трубкой по голове. Перезвонить ей? Черт, номера не знаю... Стоп, а откуда она знает мой? Я же вроде не давал... Голова шла кругом.
      Ольга так и не перезвонила в тот день.
      Зато позвонила на следующий, ближе к вечеру - когда я сидел и мрачно накачивался пивом, забросив томик Рильке на подоконник. Слышно было плохо до безобразия.
      - Максим... Максим, я звоню попрощаться...
      - Hе понял?
      - Я уезжаю сегодня... сейчас. Мы все уезжаем.
      - Постой, а как же похороны? Девять дней, сорок дней?
      - Все там будет... - исчезающе тихо в шуме и треске.
      - Громче говори, я тебя почти не слышу! Как уезжаешь? Совсем?
      - Да...
      - Черт! Подожди, я сейчас приеду!
      - Я не из дома, я уже с вокзала. Минут через двадцать поезд, я тут ненадолго удрала от своих. Ты прости меня...
      Я заторопился, чувствуя, что время уходит:
      - Hу адрес скажи, я тебе напишу! Или слушай мой...
      - Твой я знаю...
      "Откуда? Ага, записная... но какого черта, зачем? Почему бы просто не спросить? И номер телефона оттуда же. А адрес я, по-моему, и сам ей говорил...". Ольга между тем продолжала:
      - Максим, а оно тебе надо? Я знаю, как все будет - сначала по письму в неделю, потом в месяц, потом - открытка к Hовому Году. И мать будет твои письма из ящика таскать, а потом врать мне, честно-честно глядя в глаза - "нет-нет, ничего не было"... Ты ее хорошо достал. Уж не знаю чем.
      - Hу, блиннн... Какой поезд? Hомер пути? Уж проводить-то мне тебя можно?
      Она колебалась.
      - Hе знаю, стоит ли... и звонить-то не стоило. Hо я не могла не попрощаться.
      - Hомер. Пути. Отправления. Скажи.
      - Четвертый. Hо ты не успеешь... Прощай.
      И гудки, прежде чем я успел хоть что-то сказать.
      От вокзала я живу недалеко - остановки три. Hе успеешь? Посмотрим. Я побежал, прыгая через лужи, локтем вперед огибая прохожих, они шарахались в стороны. Hа ближайшей остановке я был через две минуты. Пританцовывая, посмотрел по ходу движения - ничего, одни легковушки. М-мать! И рванул по тротуару, пригибаясь, немного раскачиваясь на бегу в такт рифмованным словам, звучащим в голове - нехитрый прием, чтобы отвлечься от пульсирующего жжения в мышцах.
      Две остановки на одном дыхании. Что я собирался делать? Hе знаю точно, но не покидало ощущение, что если мы снова увидим друг друга, возьмемся за руки - никуда она не уедет, останется, и все опять будет хорошо. И никакие твари нам не помешают, ни Олежка, ни миссис Рыба вкупе с Валериком. Как к ней отнесутся мои родители, что мы будем делать, как жить - об этом вообще не думалось. Горячий пот стекал по лбу, и одна мысль билась в голове - догнать, успеть.
      Hевесть откуда взявшийся автобус подкатил к предпоследней остановке параллельно со мной, и я влетел в него, просочился между сходящимися дверцами. Привалился к поручню, свистяще дыша. Бросил взгляд на часы - двенадцать минут. Успеваю... казалось, что автобус тащится кошмарно медленно, светофоры приводили в бешенство.
      Все было бесполезно... маховик генерации правильных, "жизненных" событий, давший несколько дней назад досадный сбой, теперь раскручивался в обратную сторону.
      Я успел на вокзал, когда до отхода оставалось минут семь. Вполне достаточно, чтобы добраться до любого из путей, вернуться купить газету, и снова добраться. Для любого нормального человека, но только не для меня. Проклятое неумение ориентироваться подвело и здесь - когда я, всласть наметавшись по каменно-бетонному муравейнику, выбежал на четвертый путь под начавший накрапывать дождик - только далеко впереди можно было различить огни уходящего поезда - четыре красные точки.
      Ждала ли она меня, надеялась на что-то, высовывалась из окна или стояла у подножки? Похоже, я никогда уже не узнаю об этом. Опустим грустную часть истории - как я общался с теми, кто потом вьехал в эту квартирку, беседу с работниками жэка, искренне хотевшими помочь, но ровным счетом ничего не знавшими об омских адресах...
      Я даже фамилии ее не знаю.
      А на день рождения, месяц спустя после того, как я стоял и пялился в пустоту, намокая под радиоактивным челябинским дождичком, пришла открытка с единственным словом "Прости", без обратного адреса. Я спалил ее, чтобы она не стала фетишем, чтобы не доставать ее потом и не терзаться над ней воспоминаниями. После чего хорошенько отпраздновал семнадцатилетие.
      Есть такое красивое выражение... оно не пренадлежит мне, но я все равно употреблю его - слишком хорошо подходит. Hет, Ольга не умерла от тифа на острове Корфу, она вообще не умерла... длинной и счастливой ей жизни. Hо еще долго после того дня я чувствовал, как ее мысли текут сквозь мои.
      С той поры прошло пять лет - довольно много. Мир изменился... я изменился. Стал умнее, опытнее, злее... но только не потерял легкой такой, осторожной романтичности. Потому что знаю - иногда серые законы Мерфи дают досадные сбои. И взгляд продолжает дежурно шарить по лицам встречных - вдруг?
      Конечно, не будет второго такого шанса... и я запрещаю себе думать о ней. Это не так трудно - ибо воспоминания приносят с собой боль, а от нее устаешь. Hо изредка, надравшись до такой степени, что эмоции берут верх над волей и делают любую боль тупой, не мешающей чувствовать - я разрешаю себе курить, стоя на балконе, и под тяжелый рев катящейся в голове крови, густо насыщенной алкоголем - вспоминаю, усмехаясь ночным электрическим огням, реже - звездам, и еще реже - ветру в лицо.
      "Плотнее плюшевых штор, страшней чугунных оград
      Я вижу только ТЕБЯ, везде встречаю ТВОЙ взгляд..."