Со своей стороны Гитлер, хотя и готовый воспользоваться любым тараном, чтобы прорваться в цитадель власти, всегда считал за образец руководителей великой и блестящей Германии, внушавших ему чувство восхищения и преданности еще в юношеские годы. Таким образом, естественные предпосылки для соглашения между ним и рейхсвером имелись с обеих сторон. Руководители армии постепенно пришли к заключению, что влияние нацистской партии в стране столь сильно, что Гитлер является единственно возможным преемником Гинденбурга в качестве главы германского государства. Гитлер, со своей стороны, понимал, что для осуществления его программы возрождения Германии необходим союз с правящей верхушкой рейхсвера. Сделка была заключена, и руководители германской армии стали убеждать Гинденбурга рассматривать Гитлера как кандидата на пост канцлера рейха. Согласившись ограничить деятельность коричневорубашечников, подчинить их генеральному штабу, а со временем, если понадобится, то и вовсе их ликвидировать, Гитлер заручился поддержкой самых влиятельных сил в Германии, достиг вершины административной лестницы и добился явного перемещения центра верховной власти в германском государстве. Далеко продвинулся ефрейтор!
      x x x
      В августе 1932 года Гитлер прибыл в Берлин по личному вызову президента. Момент для решающего шага, казалось, наступил. За спиной фюрера стояли 13 миллионов германских избирателей. Он мог претендовать на важное место в правительстве. Его положение сейчас в известной мере напоминало положение Муссолини накануне похода на Рим. Но Папену не было никакого дела до новейшей истории Италии. Он пользовался поддержкой Гинденбурга и не собирался уходить в отставку. Старый маршал увидел Гитлера. Тот не произвел на него никакого впечатления. "Этого человека назначить канцлером? Я его сделаю почтмейстером - пусть лижет марки с моим изображением". В дворцовых кругах Гитлер не пользовался таким влиянием, как его соперники. Громадные массы избирателей были охвачены тревогой и брожением. В ноябре 1932 года по всей Германии снова, в пятый раз за один год, состоялись выборы. Нацисты понесли урон, и их 230 мандатов сократились до 196 - разница досталась коммунистам. Тем самым позиции Гитлера были ослаблены. 17 ноября Папен вышел в отставку и канцлером вместо него стал Шлейхер. Гитлер вместе с Папеном и националистами объединились теперь против него, а коммунисты своей уличной борьбой с нацистами и своими антиправительственными забастовками содействовали тому, что дальнейшее его пребывание у власти стало невозможным. Папен решил воспользоваться своим личным влиянием на президента Гинденбурга. Не будет ли в конце концов наилучшим выходом из положения умилостивить Гитлера, взвалив на него всю ответственность и все бремя власти? Наконец Гинденбург с неохотой дал свое согласие. 30 января 1933 года Адольф Гитлер вступил на пост канцлера Германии. Все, кто собирался или мог оказать сопротивление новому порядку, скоро почувствовали на себе руку хозяина. 2 февраля всякие митинги или демонстрации германской Коммунистической партии были запрещены, и по всей Германии началось изъятие припрятанного оружия, принадлежащего коммунистам. Кульминационный момент наступил вечером 27 февраля 1933 года. В здании рейхстага вспыхнул пожар. Были вызваны отряды коричневорубашечников, чернорубашечников и их вспомогательные части. За одну ночь было арестовано четыре тысячи человек, в том числе члены Центрального Комитета Коммунистической партии. Проведение этих мероприятий было поручено Герингу, в то время министру внутренних дел Пруссии. Они служили подготовкой к предстоящим выборам и обеспечивали поражение коммунистов, самых грозных противников нового режима. За организацию избирательной кампании взялся Геббельс, которому не приходилось занимать ни ловкости, ни рвения. Однако в Германии еще имелись многочисленные силы, не желавшие подчиниться, оказывавшие сопротивление или проявлявшие активную враждебность гитлеризму. Коммунисты и те многочисленные немцы, которые в своей растерянности голосовали вместе с ними, получили 81 мандат, социалисты - 118 и националисты Папена и Гугенберга - 52. Гитлер же получил 17 миллионов 300 тысяч голосов, поданных за нацистов, и 288 мандатов. Только так - всеми правдами и неправдами - удалось Гитлеру получить на выборах поддержку большинства германского народа. Он имел в рейхстаге 288 мандатов против 251 мандата остальных партий, большинство всего в 37 мандатов. При соблюдении обычной процедуры цивилизованного парламентарного правительства столь значительное меньшинство пользовалось бы большим влиянием и должным уважением в государстве. Но в новой нацистской Германии меньшинствам суждено было убедиться в том, что у них нет никаких прав. 21 марта 1933 года в гарнизонной церкви в Потсдаме, близ гробницы Фридриха Великого, Гитлер открыл первый рейхстаг третьего рейха. В церкви сидели представители рейхсвера - символ непреходящей германской мощи - и старшие офицеры штурмовых и охранных отрядов, новые представители возрождающейся Германии. 24 марта большинство рейхстага, подавив или запугав всех противников, 441 голосом против 94 приняло решение о предоставлении канцлеру Гитлеру чрезвычайных полномочий сроком на четыре года. Когда объявили результаты голосования, Гитлер обернулся к скамьям социалистов и крикнул: "А теперь вы мне больше не нужны!" В обстановке всеобщего возбуждения, порожденного выборами, ликующие колонны членов национал-социалистской партии продефилировали мимо своего вождя по улицам Берлина в языческом факельном шествии. Их борьба была долгой. Смысл ее трудно постигнуть иностранцам, в особенности тем, которые не испытали боли поражения. И вот наконец явился Адольф Гитлер. Но он был не один. Он вызвал из глубин поражения темные первобытные страсти, скрытые в самом многочисленном, самом крепком, жестоком, противоречивом и злополучном народе Европы, Он магически воскресил страшного идола, всепожирающего Молоха, став одновременно его жрецом и воплощением. В мою задачу не входит описание невероятной жестокости и подлости, с помощью которых создавался этот аппарат ненависти и тирании, подлежавший теперь дальнейшему совершенствованию. Для целей настоящего повествования необходимо лишь указать читателю на новый и страшный факт, перед лицом которого очутился все еще ничего не подозревающий мир: Германия была под властью Гитлера, и Германия вооружалась.
      x x x
      В то время как в Германии совершались все эти страшные перемены, правительство Макдональда - Болдуина (3) считало себя обязанным в течение некоторого времени продолжать навязанную финансовым кризисом политику резкого сокращения и ограничения наших и без того скромных вооружений и упорно закрывало глаза на тревожные симптомы в Европе. Французы, хотя их политическая жизнь по-прежнему отличалась текучестью и непрерывными изменениями, не имевшими, впрочем, сколько-нибудь существенного значения, упорно цеплялись за свою армию, видя в ней центр и главную жизненную опору Франции и всех ее союзов. Эта позиция вызвала по их адресу нарекания как со стороны Англии, так и со стороны Соединенных Штатов. Мнения печати и общественности основывались отнюдь не на действительном положении вещей, но враждебные настроения были сильны. Когда в мае 1932 года все партии превозносили в палате общин достоинства разоружения, министр иностранных дел предложил новый принцип классификации видов оружия, употребление которых должно быть разрешено или осуждено. Он назвал это качественным разоружением. Разоблачить ошибку было легче, чем убедить депутатов. В своем выступлении я заявил *: - --------------------------------------* У. Черчилль в то время был членом палаты общин Британского парламента от партии консерваторов. "Министр иностранных дел сказал нам, что трудно подразделить оружие на категории наступательного и оборонительного оружия. Это действительно так, ибо почти любое оружие может быть использовано как для обороны, так и для наступления, как агрессором, так и его невинной жертвы. Чтобы затруднить действия захватчика, тяжелые орудия, танки и отравляющие вещества предполагается отнести к зловредной категории наступательного оружия. Но германское вторжение во Францию в 1914 году достигло своего наивысшего размаха без применения какого-либо из указанных видов оружия. Тяжелое орудие предлагается считать наступательным оружием. Оно допустимо в крепости: там оно добродетельно и миролюбиво по своему характеру. Но выдвиньте его в поле, а в случае необходимости это, конечно, будет делаться, - и оно тотчас же становится гадким, преступным, милитаристским и подлежит запрету в цивилизованном обществе. Возьмем теперь танк. Немцы, вторгшись во Францию, закрепились там и за каких-нибудь пару лет уничтожили 1 миллион 500 тысяч французских и английских солдат, пытавшихся освободить французскую землю. Танк был изобретен для того, чтобы подавить огонь пулеметов, благодаря которым немцы держались во Франции, и он спас огромное множество жизней при очищении французской территории от захватчиков. Теперь, по-видимому, пулемет, являвшийся тем оружием, с помощью которого немцы удерживали 13 французских провинций, будет считаться добродетельным и оборонительным оружием, а танк, послуживший средством спасения жизни союзных солдат, должен всеми справедливыми и праведными людьми быть предан позору и поношению... Более правильной классификацией явилось бы запрещение оружия массового уничтожения, применение которого несет смерть и ранения не только солдатам на фронте, но и гражданскому населению - мужчинам, женщинам и детям, находящимся далеко от этих районов. Вот в каком направлении объединенные нации, собравшиеся в Женеве, могли бы, мне кажется, действительно надеяться продвинуться вперед..." В конце своего выступления я сделал свое первое официальное предостережение относительно надвигающейся войны: "Я весьма сожалел бы, если бы увидел, что военная мощь Германии и Франции в какой-либо мере уравновешивается. Тот, кто говорит об этом, как о чем-то справедливом, или даже видит в этом проявление честности, совершенно недооценивает серьезности обстановки в Европе".
      АТМОСФЕРА СГУЩАЕТСЯ
      x x x
      До середины 1934 года правительство его величества в основном могло еще управлять ходом событий, не рискуя войной. Оно могло в любое время, действуя в согласии с Францией и через посредство Лиги Наций, оказать сильнейший нажим на гитлеровское движение, которое вызывало глубокий раскол среди немцев. Это не привело бы к кровопролитию. Но благоприятный момент уже подходил к концу. На горизонте все яснее вырисовывалась вооруженная Германия, подчиненная нацистскому контролю. И все же, сколь ни покажется это невероятным, даже на протяжении значительной части этого решающего года Макдональд, опираясь на политический авторитет Болдуина, продолжал прилагать усилия к разоружению Франции. Я могу лишь процитировать бесплодный протест, с которым я выступил в парламенте 7 февраля: "А что, если после того как мы уравняем французскую армию с германской и сократим ее до размеров последней, после того как мы добьемся равенства для Германии и эти перемены вызовут соответствующую реакцию в Европе, что, если Германия заявит нам тогда: "Как вы можете держать великую страну с 70-миллионным населением в таком положении, при котором она лишена права иметь военно-морской флот, равный по силе крупнейшим флотам мира?" Вы скажете на это: "Нет, мы не согласны. Армии - дело других народов, флоты же - это вопрос, затрагивающий интересы Англии, и мы вынуждены сказать - нет. Но каким образом сможем мы сказать это "нет"?.. Никогда мы не были столь уязвимы, как сейчас. До войны я часто слышал критические замечания по адресу либерального правительства... Гораздо большая ответственность ляжет на тех, кто ныне стоит у власти, если вопреки нашим желаниям и надеждам беда все же случится. Ни один из уроков прошлого не усвоен, ни один из них не учтен в нашей практике, между тем как положение теперь несравненно опаснее. Тогда у нас был флот и не было никакой угрозы с воздуха. Тогда флот являлся надежным щитом Британии... Теперь мы не можем этого сказать. Это проклятое, дьявольское изобретение и усовершенствование методов войны с воздуха коренным образом изменили наше положение. Мы уже не та страна, какой мы были всего 20 лет назад, когда мы были островом". Затем я потребовал, чтобы были приняты три следующих определенных решения. В отношении армии: в Англии, как и во всей Европе, должна быть начата реорганизация наших гражданских предприятий с тем, чтобы они могли быть быстро переключены на обслуживание военных нужд. В отношении флота: мы должны вернуть себе свободу в области проектирования. Мы должны освободиться от Лондонского договора, который ограничивает Англию в строительстве желательных для нее типов судов. Далее авиация. Мы должны располагать авиацией столь же мощной, как авиация Франции или Германии, в зависимости от того, какая из них сильнее. Правительство имело подавляющее большинство в обеих палатах парламента, и ему не было бы отказано ни в чем. Ему надо было лишь с верой и убежденностью внести свои предложения по обеспечению безопасности страны, и соотечественники поддержали бы его.
      x x x
      Тем не менее, когда 20 июля 1934 года правительство внесло несколько запоздалых и неудовлетворительных предложений об увеличении английских военно-воздушных сил на 41 эскадрилью, или примерно на 820 самолетов, причем строительство их должно было быть завершено лишь через пять лет, лейбористская партия, поддержанная либералами, выступила в палате общин против этого. Я мог настаивать на перевооружении, выступая как сторонник правительства. Поэтому консервативная партия выслушала меня с необычной для нее благосклонностью. "Для врага мы легкая и богатая добыча. Ни одна страна не является столь уязвимой, как наша, и ни одна не сулит грабителю большей поживы... Мы - с нашей огромной столицей, этой величайшей мишенью в мире, напоминающей как бы огромную, жирную, дорогую корову, привязанную для приманки хищников, - находимся в таком положении, в каком мы никогда не были в прошлом и в каком ни одна другая страна не находится в настоящее время. Мы должны запомнить: наша слабость затрагивает не только нас самих; наша слабость затрагивает также стабильность Европы". Далее я доказывал, что Германия уже приближается к равенству с Англией в области авиации. "Во-первых, утверждаю, что Германия в нарушение мирного договора уже создала военную авиацию, равную по своей мощи почти двум третям нынешних оборонительных воздушных сил нашей метрополии. Во-вторых, я утверждаю, что Германия быстро расширяет эту авиацию. К концу 1935 года германская авиация будет почти равна по числу самолетов и по своей боеспособности оборонительным воздушным силам нашей метрополии, даже если к тому времени нынешние предложения правительства будут осуществлены. В-третьих, я утверждаю, что если Германия будет продолжать расширение своей авиации, а мы будем продолжать осуществление наших программ, то примерно в 1936 году Германия, безусловно, будет обладать значительно большей воздушной мощью, чем Великобритания. В-четвертых, я хочу обратить внимание на обстоятельство, которое особенно внушает тревогу: если только они опередят нас, мы уже никогда не сможем их догнать".
      x x x
      После утраты равенства в воздухе мы оказались уязвимы для гитлеровского шантажа. Если бы мы своевременно приняли меры к тому, чтобы создать воздушные силы вдвое более мощные, нежели те, которые Германия могла создать в нарушение мирного договора, мы сохранили бы за собой контроль в будущем. Но даже простое равенство в воздухе, которое никто бы не мог расценить как проявление агрессивности, в значительной мере дало бы нам в эти критические годы уверенность в своих оборонительных возможностях, а также могло бы послужить основой для нашей дипломатии и способствовало бы дальнейшему расширению наших военно-воздушных сил. Но равенство в воздухе было утрачено, и все попытки восстановить его оказывались тщетными. Мы вступили в такой период, когда оружие, игравшее значительную роль в прошлой войне, всецело овладело умами и превратилось в важнейший военный фактор. Министры рисовали себе самые страшные картины разрушения и кровопролития в Лондоне, которые могли явиться результатом нашей ссоры с германским диктатором. Хотя соображения такого рода не были специфическими для Великобритании, они отражались на нашей политике, а следовательно, и на всем мире. Летом 1934 года профессор Линдеман обратился в "Тайме" с письмом, в котором указывал, что исследовательская работа в области противовоздушной обороны может дать важнейшие научные результаты. В августе мы попытались привлечь к этому вопросу внимание не только чиновников министерства авиации, которые уже пришли в движение, но и их руководителей в правительстве. Мы считали, что этот вопрос должен быть передан из ведения министерства авиации в ведение Комитета имперской обороны, где руководители правительства, наиболее влиятельные политические деятели страны, имели возможность осуществлять наблюдение и контроль за его действиями, а также обеспечить выделение надлежащих финансовых средств. Министерство авиации, со своей стороны, с негодованием возражало против того, чтобы какой-либо посторонний или вышестоящий орган вмешивался в его специальную область. В результате в течение некоторого времени дело не двигалось с мертвой точки. Поэтому 7 июня 1935 года я заговорил об этом в парламенте: "Данный вопрос носит ограниченный и в большей мере научный характер. Речь идет о тех методах, которые могут быть изобретены, применены или открыты, с тем чтобы можно было с земли контролировать воздух, чтобы дать наземным оборонительным силам возможность осуществлять контроль или даже господство над самолетами, находящимися на большой высоте... Мой опыт подсказывает мне, что в таких случаях, когда военные и политические власти исчерпывающим образом разъяснят, в чем именно ощущается потребность, наука всегда оказывается в силах каким-то образом на это откликнуться. Отвратительная идея - принуждать государства к капитуляции посредством запугивания беспомощного гражданского населения и уничтожения женщин и детей - получила признание и одобрение только в двадцатом столетии. Это вопрос, который касается не какой-либо одной стороны. Если было бы установлено, что самолет-бомбардировщик оказался во власти приборов, находящихся на земле, все страны почувствовали бы себя в большей безопасности и навязчивые страхи и подозрения, ныне толкающие государства все ближе и ближе к новой катастрофе, утихли бы... Нам приходится опасаться не только налетов на наши крупные города с их гражданским населением - в этом отношении мы более уязвимы, чем какая-либо другая страна в мире, - но также налетов на доки и другие технические сооружения, без которых наш флот, все еще являющийся существенным фактором нашей обороны, может оказаться парализованным или даже уничтоженным. Поэтому этот вопрос должен привлечь к себе самое пристальное внимание крупнейших деятелей страны и правительства, и для его разрешения должны быть мобилизованы все средства, которыми располагает английская наука, и все материальные ресурсы, которые в состоянии выделить страна. Это необходимо не только для того, чтобы избавить мир от одной из главных причин взаимных подозрений и войн, но и для того, чтобы вернуть былую безопасность нашему острову - Великобритании". Буквально на следующий день произошли перемещения в правительстве, и Болдуин стал премьер-министром. Сэр Филипп Канлифф-Листер, вскоре получивший титул лорда Суинтона, сменил лорда Лондондерри на посту министра авиации. Как-то месяц спустя, когда я находился в курительной комнате палаты общин, туда вошел Болдуин. Он сел рядом со мной и сразу же начал: "У меня есть к вам одно предложение. Филипп очень хочет, чтобы вы приняли участие в только что образованном Комитете имперской обороны, ведающем исследовательской работой в области противовоздушной обороны, и я надеюсь, что вы согласитесь войти в него". Я ответил, что я критически оцениваю наши приготовления в области авиации и что я намерен сохранить за собой свободу действий. На это он заявил: "Это само собой разумеется. Конечно, вы сохраните полную свободу во всем, исключая секретные вопросы, о которых вы узнаете только в комитете". Работа комитета проходила в обстановке секретности, и никто никогда не упоминал о моих связях с правительством, которое я продолжал все более резко критиковать по другим поводам, также касавшимся состояния нашей авиации. Опытным политическим деятелям в Англии часто удается сочетать оба рода деятельности. Самые острые политические разногласия подчас не мешают поддержанию личных дружеских отношений.
      x x x
      После оккупации (Германией, 7 марта 1936 г. - А. О.) Рейнской области и создания линии укреплений против Франции стало ясно, что следующим шагом будет включение Австрии в состав германского рейха. История, начавшаяся с убийства канцлера Дольфуса в июле 1934 года, имела вскоре логическое продолжение. Как нам теперь известно, германский министр иностранных дел Нейрат с поразительной откровенностью заявил 18 мая 1936 года американскому послу в Москве Буллиту, что германское правительство не предусматривает никаких активных действий во внешней политике до тех пор, пока Рейнская область не будет освоена. Он заявил, что, пока на французской и бельгийской границах не будет создана германская линия обороны, германское правительство будет делать все возможное, чтобы предотвратить выступление нацистов в Австрии, и во всяком случае не будет это поощрять, и что оно будет вести себя спокойно в отношении Чехословакии. "Как только будут возведены наши укрепления, - сказал он, и страны Центральной Европы поймут, что Франция не может вторгнуться на германскую территорию, все эти страны начнут придерживаться совершенно иных взглядов на свою внешнюю политику". 21 мая 1936 года Гитлер, выступая в рейхстаге, заявил, что "у Германии нет никакого намерения или желания вмешиваться во внутренние дела Австрии, аннексировать Австрию или заключить соглашение об аншлюсе". 11 июля 1936 года он подписал с австрийским правительством договор, обязавшись не оказывать никакого влияния на внутренние дела Австрии и, в частности, не оказывать активной поддержки австрийскому национал-социалистскому движению. Через пять дней после подписания этого соглашения национал-социалистской партии в Австрии были посланы секретные инструкции расширить и активизировать свою деятельность. Тем временем германский генеральный штаб, по приказу Гитлера, приступил к разработке военных планов оккупации Австрии, когда пробьет час.
      x x x
      Здесь уместно изложить принципы английской политики в отношении Европы, которых я придерживался в течение многих лет и все еще продолжаю придерживаться. Я не мог лучше изложить их, чем я сделал это на заседании консервативных членов комиссии по иностранным делам, которые пригласили меня выступить перед ними на закрытом заседании в конце марта 1936 года. "На протяжении 400 лет внешняя политика Англии состояла в том, чтобы противостоять сильнейшей, самой агрессивной, самой влиятельной державе на континенте и, в частности, не допустить захвата такой державой Бельгии, Голландии и Люксембурга. Если подойти к вопросу с точки зрения истории, то эту четырехсотлетнюю неизменность цели на фоне бесконечной смены имен и событий, обстоятельств и условий следует отнести к самым примечательным явлениям, которые когда-либо имели место в жизни какой-либо расы, страны, государства или народа. Более того, во всех случаях Англия шла самым трудным путем. При столкновениях с Филиппом II Испанским, с Людовиком XIV, с Наполеоном, а затем с Вильгельмом II ей было бы легко и, безусловно, весьма соблазнительно присоединиться к сильнейшему и разделить с ним плоды его завоеваний. Однако мы всегда выбирали более трудный путь, объединялись с менее сильными державами, создавали из них коалицию и, таким образом, наносили поражение и срывали планы континентального военного тирана, кем бы он ни был, во главе какой бы страны ни стоял. Заметьте, что политика Англии совершенно не считается с тем, какая именно страна стремится к господству в Европе. Дело не в том, Испания ли это, французская монархия, Французская империя, Германская империя или гитлеровский режим. Ей безразлично, о каких правителях или странах идет речь; ее интересует лишь то, кто является самым сильным тираном или кто может превратиться в такого тирана. В связи с этим встает вопрос: какая держава в Европе является сейчас сильнейшей и кто стремится установить свое деспотическое господство? Сегодня, в нынешнем году, по-видимому, на известный период 1937 года французская армия - сильнейшая в Европе. Но никто не боится Франции. Все знают, что Франция хочет, чтобы ее не трогали, и что она стремится только к самосохранению. Все знают, что французы мирно настроены и охвачены страхом. В то же время это храбрые, решительные, миролюбивые люди, которых гнетет чувство тревоги. Это либеральная страна, имеющая свободные парламентские институты. Германия же никого не боится. Она вооружается в масштабах, еще невиданных в истории этой страны. Во главе ее стоит кучка торжествующих головорезов. При правлении этих деспотов денег не хватает, недовольство растет. Очень скоро им придется сделать выбор между экономическим и финансовым крахом или внутренним переворотом, с одной стороны, и войной, у которой не может быть иной цели и которая, если она успешно закончится, не может иметь иного результата, кроме германизации Европы под нацистским контролем, с другой. Поэтому мне кажется, что сейчас снова создались все прежние условия и что наше национальное спасение зависит от того, удастся ли вновь собрать все силы Европы, чтобы сдержать, ограничить и, если необходимо, расстроить планы установления германского господства. Наш долг - в первую очередь заботиться о жизни и способности Британской империи к сопротивлению, а также о величии нашего острова и не предаваться иллюзиям, мечтая об идеальном мире, который означает лишь, что вместо нас контроль установила бы другая, худшая сила и что в будущем руководство принадлежало бы ей. Мои три основных положения состоят в следующем. Во-первых, мы должны оказать сопротивление претенденту на роль властелина или потенциальному агрессору. Во-вторых, Германия при ее нынешнем нацистском режиме, с ее громадными вооружениями, созданными с такой быстротой, несомненно, играет эту роль. В-третьих, Лига Наций самым действенным образом сплачивает многие страны и объединяет наш собственный народ, позволяя обуздать возможного агрессора. Прежде всего мы должны учитывать нашу действенную связь с Францией. Это не означает, что мы должны создать излишне враждебное отношение к Германии. Наш долг и наши интересы требуют, чтобы мы не допускали накаливания отношений между этими двумя странами. Нам это будет нетрудно в той мере, в какой это касается Франции. Подобно нам, это - парламентарная демократия, сильно настроенная против войны, и, подобно нам, сталкивающаяся с серьезными трудностями при подготовке своей обороны. Поэтому, говорю я, мы должны считать наш оборонительный союз с Францией основой всего. Все остальное мы должны подчинить этому факту теперь, когда наступили такие трудные и опасные времена. Самое главное - это решить, в каком направлении следует идти. Я лично стою за вооруженную Лигу всех наций или стольких наций, сколько удастся привлечь к этому, Лигу, противостоящую потенциальному агрессору, причем основой этой Лиги должны быть Англия и Франция". Между занятием Гитлером Рейнской области в марте 1936 года и захватом им Австрии в марте 1938 года прошло целых два года. Интервал оказался более продолжительным, чем я ожидал. Все произошло так, как предполагалось и указывалось, но промежуток между ударами, следовавшими друг за другом, был более длительным. В этот период Германия не теряла времени. Укрепление Рейнской области, или Западного вала, шло быстрыми темпами, и постепенно росла грандиозная линия постоянных и полупостоянных укреплений. Германская армия, методически пополнявшаяся теперь на основе обязательной воинской повинности и укрепленная за счет многочисленных добровольцев, с каждым месяцем становилась все сильнее как по своей численности, так и по боеспособности своих соединений. Германские военно-воздушные силы сохраняли и неуклонно увеличивали свое превосходство над Великобританией. Германские военные заводы работали с большой нагрузкой. В Германии день и ночь крутились колеса и били молоты. Вся промышленность Германии превращалась в арсенал, и все население сплачивалось в одну дисциплинированную военную машину. Осенью 1936 года Гитлер приступил к осуществлению четырехлетнего плана реорганизации германской экономики, с тем чтобы она была более самообеспеченной на случай войны. За границей он заключил тот "сильный союз", который, как он заявил в "Майн кампф", был необходим для внешней политики Германии. Он договорился с Муссолини, и была создана ось Рим - Берлин. До середины 1936 года агрессивная политика Гитлера и нарушение им договора опирались не на силу Германии, а на разобщенность и робость Франции и Англии, а также на изоляцию Соединенных Штатов. Каждый из его предварительных шагов был рискованной игрой, и он знал, что в этой игре он не сможет преодолеть серьезного противодействия. Захват Рейнской области и ее последующее укрепление были самым рискованным ходом. Он увенчался блестящим успехом. Противники Гитлера были слишком нерешительными и не могли дать ему отпор. Когда в 1938 году он предпринял следующий шаг, его блеф уже не был блефом. Агрессия опиралась на силу, и, весьма возможно, на преобладающую силу. Когда правительства Франции и Англии поняли, какие ужасные изменения произошли, было уже слишком поздно. В конце июля 1936 года все большее ослабление парламентарного режима в Испании и рост сил, выступавших за коммунистическую или анархистскую революцию, привели к уже давно подготовлявшемуся военному восстанию. В прошлом Испания не раз бывала свидетелем заговоров военных руководителей. Когда генерал Санхурхо погиб во время авиационной катастрофы, генерал Франко поднял знамя восстания и был поддержан всей армией, включая и солдат. Церковь, за примечательным исключением доминиканской церкви, и почти все представители правого крыла и центра присоединились к нему, и он сразу же стал хозяином нескольких важных провинций. Испанские моряки, перебив своих офицеров, присоединились к тем, кого вскоре стали называть коммунистической стороной. Началась ожесточенная гражданская война. Франция предложила план невмешательства, на основе которого обеим сторонам предоставлено было вести войну без всякой помощи извне.