Не меньшее практическое значение имел и другой новый фактор. В силу акта об унии Ирландия получила право посылать в имперский парламент 103 депутата. Огромные изменения в сравнительной величине народонаселения обоих островов, происшедшие в XIX столетии, не отразились на цифре депутатов. Ирландцы утверждали, что цифра была установлена трактатом, и англичане, хотя и с недовольством, согласились на их претензии. Таким образом, в самом центре имперского управления очутились по крайней мере восемьдесят членов парламента[61], хвастливо заявлявших, что им нет дела до Британии и ее учреждений, что затруднения Англии на руку Ирландии, что они путем парламентского давления постараются взять все, что только смогут извлечь, и ничего не дадут взамен, и что все силы своего дисциплинированного аппарата они отдадут на поддержку любого повстанческого движения внутри страны и любых враждебных шагов со стороны других стран. Благодаря подобным декларациям, ирландская националистическая партия, по крайней мере в эпоху от Парнеля до мировой войны, поддерживала свое влияние среди тех элементов ирландского общества, которые проповедывали открытые восстания и убийства.

Тем не менее, на практике – таково уж смягчающее влияние парламентских и демократических учреждений – антибританские доктрины ирландской националистической партии значительно видоизменились. Правда, ирландцы мешали освященным традицией заседаниям палаты общин своими обструкциями и вносили беспорядки, но тем не менее они украшали и оживляли парламентские дебаты. Хотя они и объявляли себя заклятыми врагами британских учреждений, они все же немало способствовали своевременному проведению многих реформ, необходимых для развития британской общественной жизни, – реформ, благодаря которым британские учреждения сохраняли свою жизнеспособность. Ирландские националисты разоблачали джингоистский характер южно-африканской войны, но в то же время приходили в восторг от мужественного поведения ирландских полков. Ирландская молодежь охотно записывалась в рекруты, и ирландские лидеры утешали себя тем соображением, что ведь в конце концов южно-африканская война – только маленькая кампания, а потому они могут болтать сколько угодно, не подвергая опасности всего дела.

Армагеддон[62] мировой войны уничтожил все эти уловки и мелочные методы борьбы. 4 августа 1914 г. сердце Ирландии не билось таким же ритмом, как сердце Британии, но оба острова, исходя из моральных соображений и из расчета, приняли одно и то же решение. Британская нация никогда не забудет, а история ярко отметит ту волну дружеских чувств по отношению ко всей Британской империи и к союзникам, которая прокатилась в массе ирландского народа после известий о вторжении немцев в Бельгию и об объявлении войны Великобританией. Джон Редмонд с согласия и от имени всей националистической партии с благородным красноречием заявил о твердом решении Ирландии участвовать в конфликте. Ирландские члены парламента вотировали военные кредиты и связанные с ними налоги. Ссоры севера и юга потускнели при свете военного пожара, и как католики, так и протестанты Зеленого острова спешили записываться в вербовочных пунктах на военную службу.

Надо было ковать железо, пока горячо. Именно теперь наступил момент дать Ирландии то конституционное самоуправление, тот гомруль, на котором она столь долго настаивала. Когда все народы империи, впервые принявшие участие в общей битве, давали торжественную клятву в верности, Ирландия легко согласилась бы на дарование Ольстеру самостоятельного, но подчиненного парламента. Но правительство не могло предпринять этого шага, да и вряд ли он был бы уместен в тот момент. Лишь очень немногие предвидели, что нам придется пережить долгие годы тяжелой борьбы. Взоры всех были прикованы к полям сражений. Либеральное правительство настаивало на внесении билля о гомруле в книгу статутов, но билль сопровождался оговоркой, откладывавшей введение его в действие вплоть до окончания войны. Но даже и этот шаг вызывал серьезное недовольство некоторых государственных людей, которые впоследствии подписали ирландский трактат 1921 г. при обстоятельствах, несравненно более неприятных.

Были упущены важные моменты и при создании ирландской армии. Ирландские националисты старались, что было для них вполне естественно, всячески подчеркивать ирландскую национальность быстро формировавшихся батальонов и бригад. На юге Ирландии желали непременно носить знамена, повязки и формы, имевшие национальное значение, и если бы мы пошли навстречу этому желанию, то мы облегчили бы набор в войска и укрепили бы дружеское расположение ирландцев. Но лорд Китченер смотрел на все это с другой точки зрения, и нельзя отрицать, что его опасения были не лишены оснований. Он помнил историю 1798 г. и, родившись в Ирландии, он сам не мог быть уверен в том, что ирландские армии, собранные для одной цели, не будут использованы для другой. Подчиненное ему военное министерство действовало со всей установившейся рутиной, и энтузиазм ирландцев натолкнулся на отпор, а затем и совсем остыл. По мере того как война затягивалась, вызванное ею возбуждение проходило, оживали старые недоразумения и недружелюбные чувства. Национальный герой Ирландии стал вновь жертвой ненависти, и хотя ирландская молодежь по-прежнему была готова идти на риск и страдания, но она желала теперь рисковать и страдать во имя других целей. В пасхальную неделю 1916 г. разразилась трагедия. Немцы попытались оказать помощь безумному восстанию, и быстро последовали репрессии и казни, хотя и немногочисленные, но оставившие глубокий след. Хорошо было сказано: «Поле сражения быстро зарастает травой, но никогда не зарастет ею эшафот». Положение ирландской парламентской партии роковым образом пошатнулось. Судьба Ирландии стала зависеть от людей, для которых ненависть к Англии была их господствующим и почти единственным интересом в жизни.

Только после того, как дело приняло столь печальный оборот, ирландские национальные лидеры, сэр Эдуард Карсон и британское коалиционное правительство пытались провести соглашение между обеими частями Ирландии и между Ирландией и Великобританией. Неудача совещаний между ними была, быть может, не столь определенной и непреодолимой. В течение всего этого времени ирландские дивизии дрались со своей традиционной храбростью всюду, куда ни приводила их война. Добровольный набор уже не мог пополнить потери. Война углублялась, и перспективы будущего становились все сумрачней. С каждым годом войны борющиеся нации удваивали свои усилия, и в Великобритании добровольный набор уступил место воинской повинности. Канада и Новая Зеландия провели акты о воинской повинности. Соединенные Штаты, вступившие в войну поздно, при помощи суровых законов бросили в котел войны свое боеспособное население. В конце концов в Великобритании стали брать на военную службу восемнадцатилетних мальчиков, сорокапяти– и пятидесятилетних мужчин, отцов семейств и единственных сыновей вдов. «Почему же, – недовольно спрашивали жители Великобритании, – Ирландии должны быть оказаны льготы несмотря на то, что там остается много мужчин, способных нести оружие?».

В 1918 г. вопрос о принудительной воинской повинности в Ирландии был разрешен таким образом, что мы получили наихудшие результаты, вызвали раздражение в населении против этой принудительной меры, не провели закона и не получили людей. Английское требование о введении в Ирландии обязательной воинской повинности вызвало недовольство во всем ирландском народе. На фронте служило 60 тыс. ирландских солдат, но зато 60 тыс. британских солдат несли гарнизонную службу в Ирландии, и, таким образом, наши военные ресурсы не увеличились.

Победа не вызвала радости в Южной Ирландии. Все мысли ее населения были теперь сосредоточены на собственных делах Ирландии. Во время выборов 1918 г. провалились все кандидаты, поддерживавшие дело союзников. Националистическая партия, в течение шестидесяти лет представлявшая ирландскую демократию, исчезла в одну ночь. Вместо них были избраны восемьдесят шин-фейнеров, совершенно чуждых всем тем процессам ассимиляции, которые происходили в мирное время и которые под внешней оболочкой словесной враждебности создавали скрытую симпатию и взаимное понимание. Шин-фейнеры были проникнуты старой унаследованной от прадедов ненавистью, первобытной и неумолимой. Эти люди преследовали одну единственную цель, цель местную и узкую, и мало заботились о том, к каким последствиям это приведет для них самих или для широких слоев населения. В этих восьмидесяти членах палаты общин жил дух пасхального восстания 1916 г. Такие неумолимые меньшинства имелись до войны в некоторых парламентах Европы, а в некоторых они существуют, может быть, и по настоящее время.

Парламент, собравшийся в январе 1919 г., как мы уже упоминали, в подавляющем большинстве состоял из консерваторов. Давление восьмидесяти представленных в нем смертельных врагов могло нарушить его дебаты или даже привести к насильственным сценам в самой палате, но оно не могло помешать ходу событий или изменить его. Но за этим парламентом должны были последовать другие. Всякий вдумчивый человек, заглядывающий в будущее, должен считаться с возможностью таких парламентов, в которых британские политические партии находятся в равновесии, а при этих условиях неумолимо настроенное меньшинство может нарушить равновесие и использовать свое влияние во вред государству. Право голоса было предоставлено самым широким слоям. Антигерманские страсти, охватившие избирателей и толкавшие их к бессмысленным крайностям, должны были вскоре погаснуть, а после исчезновения их должны были ожить все те силы, которые способствуют гибели государств и цивилизаций. Через четыре года на сцене должен был появиться парламент, в котором восемьдесят шин-фейнеров обеспечивали почти абсолютное большинство бесформенной, плохо организованной и полуграмотной социалистической партии. В нашей парламентской жизни и парламентской избирательной борьбе, казалось, должен был наступить долгий период, когда дикая и никем не руководимая шайка людей, ненавидящих Англию, будет подтачивать самые жизненные основы империи и вносить в нашу общественную жизнь озлобление, о котором мы не знали в течение целых поколений, пожалуй, в течение целых столетий.

К счастью, сами шин-фейнеры избавили нас от этих недостойных и трагических переживаний. Сознание своих обязанностей перед Ирландией заставило их отказаться от недостойной тактики, сводившейся к тому, чтобы чинить помехи и причинять неприятности Британской империи. Следуя примеру мадьяров, шин-фейнеры, не колеблясь, отказались от представительства в палате общин. Они ни одной минуты не взвешивали того огромного (хорошего или дурного) влияния, которое они могли оказать на деле Британской империи. У них был один лозунг «Шин-фейн» – «мы сами». Актом самоотречения, который приходится признать замечательным, несмотря на то, что он был порожден ненавистью, они навсегда отрезали себя от всякого участия в палате общин, дававшего им неоценимые преимущества, хотя и вызывавшего злобные чувства. Две великих услуги, которые Ирландия оказала Британии, – это ее присоединение к делу союзников в начале мировой войны и ее уход из палаты общин в конце войны.

Подготовив таким образом читателя этими общими, хотя далеко не исчерпывающими замечаниями, мы можем теперь перейти к изложению хода событий.

15 января 1919 г. конгресс шин-фейнеров собрался в Дублине и провозгласил декларацию независимости. 22 января в дублинской думе собрался республиканский парламент и избрал кабинет министров. Когда 4 февраля в Вестминстере собралась новая палата общин, из всех ирландских представителей в ней присутствовали почти исключительно представители Ольстера. В мире совершались такие крупные события, и наши собственные дела были столь неотложны, что мы почти не обратили внимания на эти демонстрации. Возвращение на родину армии, перевод промышленности на мирное положение, возобновление нормальной гражданской жизни, мирная конференция, мирный трактат и европейский хаос – все это целиком поглощало мысль и энергию нового правительства. Только тогда, когда уменьшился масштаб событий и резко сократился темп, с которым следовали одно за другим события мировой истории, англичане вспомнили, что Ирландия еще существует. По мере того как сумятица во всем мире постепенно успокаивалась, вызывая, впрочем, рецидивы то в тех, то в других местах, Великобритания начала понимать, что в южной Ирландии раздается страшный голос, и что угрозы, которые она произносит, означают альтернативу «независимости или массового убийства».

В течение лета и осени 1919 г. в Ирландии начали время от времени происходить убийства скромных английских чиновников, задуманные в национальном масштабе. К концу года во всех трех провинциях южной Ирландии развернулась организованная кампания убийств судей, чинов полиции и солдат, – в тех случаях, когда они шли группами в два-три человека. Шин-фейнеровский парламент не высказывал публичного порицания этим преступлениям. Убийства совершались тайными обществами, называвшими себя «ирландской республиканской армией» и «ирландским республиканским братством». По своей форме эта война была отвратительна. Вот, например, полицейский идет по улице города или деревни и прохожий задает ему какой-либо невинный вопрос, вроде: «Который час?». В ту минуту, когда он вынимает часы, его пристреливают на месте. Убийцу видят дюжины людей, но он уходит никем не преследуемый, и никто не выступает свидетелем против него. Иногда в британских солдат, возвращающихся от церковной обедни, внезапно стреляли из-за ограды и убивали трех или четырех. К концу года убийства эти принимали все большие и большие размеры. Они завершились 19 декабря покушением на лорда Френча. Автомобиль вице-короля был задержан вооруженными людьми, сделавшими несколько револьверных залпов. Лорд Френч не был ранен, один из нападавших был убит и один из его экскорта ранен. Но все это носило еще сравнительно небольшие размеры. Между маем и декабрем 1919 г. было совершено около 1500 политических преступлений, в том числе восемнадцать убийств и семьдесят семь вооруженных нападений.

Под влиянием этих событий в августе вице-король решил запретить шин-фейнеровские организации, а в ответ на это шин-фейнеры решили бойкотировать парламент. В декабре были арестованы и сосланы вожди шин-фейнеров и воспрещен журнал «Freeman's Journal». Эти скромные меры не привели ни к чему, кроме усиления беспорядков. Некоторое время военные отряды и полиция с образцовым терпением сносили эти убийства, виновники которых почти никогда не привлекались к суду.

Но в конце концов, охваченные ужасом и негодованием, они решили расправляться сами. Солдаты, товарищи которых были убиты, громили лавки и квартиры лиц, проживавших поблизости от места совершения преступления, и полиция сплошь и рядом сама прибегала к репрессиям по отношению к подозрительным лицам. Многие из англичан, нe подвергавшиеся лично никакой опасности, были искренне возмущены столь недисциплинированным поведением. Но ведь трудно убедить вооруженные отряды, чтобы они безучастно и добродушно смотрели, как за ними охотятся по пятам и убивают одного за другим. В Ирландию были посланы подкрепления, и силы полиции были значительно увеличены. Тем не менее, по мере усиления провокаций увеличивались и неразрешенные законом репрессии.

В сентябре 1919 г. британский кабинет решил предложить билль о гомруле. Этот законопроект должен был заменить собою знаменитый акт о гомруле, утвержденный королем, но отложенный на неопределенное время. Законопроект 1920 г. об управлении Ирландией был весьма важной мерой. Он предоставлял Ирландии реальное и весьма широкое самоуправление. Его поддержали правительство и парламент, опирающиеся на огромное консервативное и унионистское большинство. Его поддерживали даже такие закоренелые противники гомруля, как Вальтер Лонг, вошедший в состав коалиционного министерства. Лонг соглашался на эту меру, так как для севера и юга предполагались отдельные законодательные собрания и так как вопросы, подлежавшие юрисдикции ирландского государственного совета, не могли вызывать партийных споров. Число ирландских представителей в Вестминстере было значительно сокращено.

В декабре 1920 г. после продолжительных дебатов законопроект получил королевскую санкцию. Протестанский север ожесточенно протестовал против этой меры, но преклонился перед решением имперского парламента. Протестанты воспользовались своим правом отделиться от дублинского парламента и учредить свое собственное законодательное собрание и собственное правительство в согласии с новым законом. Если бы элементы, игравшие в южной Ирландии руководящую роль, согласились на этот закон и разумно и дружески использовали предоставляемые им права, то требования ирландских националистов, несомненно, были бы в главных своих чертах удовлетворены, и Ирландия, избежав долгих и мучительных испытаний, была бы в настоящее время более богатой, более влиятельной страной, где господствовало бы большее единодушие. Несомненно, после 1886 г. было не мало случаев, когда такого рода закон, предложенный консервативным правительством, был бы с радостью принят. Но в 1920 г. руководящие шин-фейнерские организации просто-напросто игнорировали его. Они отказались ввести его в действие в южной Ирландии, и беспорядки и систематические убийства непрерывно росли. Тем не менее, закон 1920 г. был поворотным пунктом в истории обоих островов. Во многих отношениях эта мера сводилась к отмене акта об унии, вызывавшего политические конфликты в течение ста двадцати лет… Естественно, что закон чрезвычайно сильно отразился на унионистской партии, самое имя которой потеряло свой смысл. Но закон приводил и к другим еще более важным практическим последствиям. Ольстер, или, вернее, его шесть главных протестантских графств, превратился в отдельную политическую единицу, обладающую собственной конституцией и всеми органами правительства и администрации, включая полицию и организации самозащиты для поддерживания внутреннего порядка. С этого момента позиция Ольстера стала неуязвимой. Ольстерских протестантов уже нельзя было обвинять в том, что они препятствуют стремлению своих южных соотечественников; наоборот, они примирились с значительным нарушением своих собственных принципов и, согласившись с решением имперского парламента, стали объектом жестоких нападок со стороны унионистов южной Ирландии. Все доводы, приводимые в пользу принципа самоопределения, отныне могли выставляться ими. Никакая британская партия не могла теперь требовать от них, чтобы они расстались с конституцией, которую они неохотно приняли. Они были хозяевами в своем собственном доме, и хотя дом этот был мал, он покоился на солидном моральном и юридическом фундаменте. Акт 1920 г. навсегда покончил с этой стороной ирландского вопроса.

В течение 1920 г. кампания политических убийств в Ирландии росла и ширилась. Преступления принимали все большие и большие размеры. Во время одной из засад подвергается нападению отряд полиции в семнадцать человек, из которых пятнадцать было убито. В ноябре, утром, четырнадцать полицейских, заподозренных повстанцами в том, что они являлись осведомителями, были захвачены врасплох в своих дублинских квартирах и убиты, в том числе несколько человек в присутствии жен. Для изложения всех этих событий пришлось бы написать целую главу, и мы не будем больше распространяться здесь об этих мрачных инцидентах.

Одновременно с этим британское правительство предприняло ряд шагов. В Ирландию были посланы броневые автомобили и броневые грузовики, полицейские и военные силы были увеличены и был учрежден особый полицейский отряд, составленный исключительно из бывших офицеров, сражавшихся на фронте. Этот специальный отряд, в конце концов достигший численности в 7 тыс. чел., получил кличку «Black and Tans» (черно-рыжих), так как члены отряда носили черную фуражку и форму цвета хаки. Широкая публика обычно не скупилась на порицания по адресу «черно-рыжих» и считала их сбродом убийц и террористов, внезапно брошенных на мирные нивы Ирландии. На самом деле отряд выбирался с большой тщательностью из большого числа желающих, и подбирались только люди, отличавшиеся высоким умственным развитием и мужественным характером и проявившие храбрость на войне. По первоначальному плану они должны были пополнить собою ирландскую королевскую полицию, которую повстанцы теснили со всех сторон. Однако, борясь с кампанией убийств, они развернули энергичную и самостоятельную контртеррористическую деятельность. Они действовали почти так же бесцеремонно, как действует чикагская или нью-йоркская полиция, когда ей приходится иметь дело с вооруженными бандами. Если какой-нибудь из их товарищей, входивший в состав полицейских или военных отрядов, оказывался убитым, то они обыскивали квартиры тех, кто принадлежал к числу врагов, или тех, кого они подозревали во враждебных чувствах, и допрашивали подозреваемых, приставив револьвер к виску. Конечно, такое поведение нельзя извинить ничем, кроме тех нападений, ответом на которые оно являлось.

Либералы, всегда поддерживавшие гомруль, стояли на очень твердой почве, когда они указывали на гибельные последствия, к которым должен был привести отказ в автономии. К ним присоединилось другое направление, практические выводы которого имели за себя гораздо меньше моральных и логических оправданий. Несколько крайних тори, решительно протестовавших против каких бы то ни было уступок ирландским националистам, с еще большей энергией обрушивались на поведение «черно-рыжих». Они требовали, чтобы правительство строго поддерживало порядок на основе обычного закона и беспощадно наказывало всех своих агентов, которые хотя бы на йоту отклонялись от обычной процедуры, принятой в мирном цивилизованном государстве. По их мнению, никакая провокация не могла служить оправданием для подобных отклонений. «Поддерживайте унию, – кричали они, – не уступайте насилию. Тщательно соблюдайте законы страны. Изобличайте и арестуйте преступников и привлекайте их к суду». Это было легко сказать, но невозможно сделать. Обычные юридические методы были неприменимы там, где свидетели не давали показаний или, давая их, рисковали своей жизнью и где присяжные не желали выносить никаких обвинительных приговоров.

Советы, подаваемые военными властями, были совершенно иного характера, но также не помогали делу. Военные власти, возглавляемые начальником имперского генерального штаба сэром Генри Вильсоном, неустанно требовали введения военного положения во всей южной Ирландии. Но было совершенно неясно, в какой мере это помогло бы разрешить проблему. Военные власти настойчиво отвергали какие бы то ни было обвинения в контртерроризме. Свою точку зрения они обосновывали туманными утверждениями, что введение военного положения в повстанческой Ирландии «показало бы, что правительство взялось за дело всерьез». За время моего пребывания в военном министерстве я не получил от военных властей ни одного практически полезного совета. Мои военные советники, естественно, жаловались на чрезмерное напряжение военных отрядов, которые в большинстве своем состояли из добровольцев военного времени.

Как при мне, так и при моем преемнике сэре Леминге Вортингтон-Эвансе военные эксперты настойчиво указывали на необходимость увеличить количество войск в Ирландии и вместе с тем перевести в другие места большую часть наличного гарнизона. Между торийскими законниками и сторонниками военного положения, отрицавшими, в сущности, всякий закон, по каким-то совершенно неясным причинам состоялось соглашение, и в парламент было внесено предложение, чтобы допускались только «разрешенные репрессии», вроде тех, какие применялись в военных зонах. Предложение это было принято. Всякие неразрешенные выступления со стороны полиции или специальных полицейских отрядов должны были сурово караться.

Это решение чрезвычайно облегчило работу ирландских тайных обществ. Надо отдать этим обществам справедливость: они были почти единственными группами людей во всем мире, которых не возмущала деятельность «черно-рыжих». Они считали справедливым, чтобы им платили той же монетой. В конце 1920 г. деятельность «черно-рыжих» поставила их в очень трудное положение, ибо «черно-рыжие», опираясь на широкую информацию и не смущаясь средствами, расправлялись тайком с теми, которые убивали тайком. На гильдгольдском банкете 9 ноября Ллойд-Джордж заявил: «У них процветает поножовщина».

Политика «разрешенных репрессий» вступила в силу с 1 января 1921 г. Вскоре оказалось, что она гораздо менее действительна, чем грубые, но своевременные меры специальных полицейских отрядов. Утром, например, военный отряд в отместку за совершенное преступление делал вылазку всей бригадой и сжигал крестьянский коттедж, а ночью выходили из своих убежищ шин-фейнеры и сжигали помещичий дом.

Фактическое право британских отрядов направляться куда им угодно и делать все, что они считали нужным, никогда не вызывало сколько-нибудь сильного противодействия. Кавалерийские отряды и броневые автомобили выезжали за тридцать или сорок миль и тщательно опрашивали всех мужчин, встреченных в данном районе. Часто не удавалось найти улик ни против одного человека. А в ту же самую ночь на столь тщательно обысканной территории происходило смелое убийство. В начале лета 1921 г. стало ясно, что Великобритания стоит на распутье. Было бы очень легко прекратить эту преступную и постыдную форму борьбы, которую пускали в ход против нас и в которую нам самим приходилось все больше и больше втягиваться, если бы мы проявляли ту же беспощадность, которую проявляют русские коммунисты по отношению к своим соотечественникам. Массовые аресты людей, подозреваемых полицией в симпатиях повстанцам, и казнь четырех или пяти заложников (многие из которых, несомненно, были невинны) за каждого убитого правительственного чиновника, – такие меры, хотя и крайне жестокие, оказались бы, по всей вероятности, действительными. Но британский народ, только что избавленный от смертельной опасности, был совершенно неспособен к подобной тактике. Общественное мнение относилось с гневом и негодованием даже к тем частичным мерам возмездия, к которым приходилось прибегать агентам британского правительства. Альтернатива, стоявшая перед нами, была теперь совершенно ясна: «Или сокрушите их железом и беспощадным насилием, или дайте им то, чего они хотят». Это была единственно возможная альтернатива, и хотя у того и другого из этих решений было много горячих сторонников, большинство народа не решалось высказаться ни за то, ни за другое.

Перед нами воистину стал ирландский призрак – страшный призрак, который не поддавался проклятью или убеждению.

Ни одному британскому правительству нового времени не приходилось осуществлять столь полного и внезапного поворота в политике, как тот, который затем последовал. В мае все силы государства и все влияние коалиции были направлены на то, чтобы «выкурить из нор банды убийц», а в июне целью английской политики стало «прочное примирение с ирландским народом». Резкий контраст между этими двумя крайностями мог с полным основанием вызвать насмешки поверхностного человека, но фактически нам оставалось только два пути: война, не отступающая ни перед каким насилием, или мир, покупаемый ценой всепрощающего терпения. И тот, и другой путь мог обосновываться солидными аргументами, но ни здравый смысл, ни чувство жалости не могли оправдать нерешительные компромиссы между этими двумя возможностями. В обычных условиях внутренней политики столь резкие альтернативы обычно оказываются практически неприменимыми; но когда меч обнажен, револьвер направлен в цель, течет кровь и домашнему очагу грозит уничтожение, приходится выбирать либо то, либо другое.

В широких кругах до некоторой степени укрепилась легенда, что эта резкая перемена политики объяснялась ослаблением воли премьер-министра. Так например в своих недавно опубликованных мемуарах сэр Невиль Макреди намекает, что Ллойд-Джордж опасался за свою личную неприкосновенность. Однако подобные инсинуации противоречат фактам. До лета 1921 г. не было ни одного человека, который бы более решительно настаивал на борьбе с ирландским восстанием и обнаруживал большую готовность прибегнуть к самым беспощадным средствам, чем Ллойд-Джордж. Ему приходилось все время считаться с политическим положением Великобритании. Для проведения какого бы то ни было гомруля требовались два предварительных условия: во-первых, безопасность Ольстера и, во-вторых, полная победа над вооруженными бандами. Первое условие было осуществлено актом 1920 г., второе же не было еще достигнуто. Какие же причины и события побудили Ллойд-Джорджа отказаться от политики репрессий прежде, чем она принесла свои плоды? Я постараюсь здесь изложить их так, как я сам понимал их в то время.

К апрелю 1921 г. ирландская проблема стала в центре внимания правительства. Сам премьер-министр был склонен добиться победы во что бы то ни стало и рассчитывал при этом на «традиционную лояльность консервативной партии». В этом отношении кабинет всецело его поддерживал, но относительно методов существовали два резко различных мнения. Для всех министров было очевидно, что до самого конца года придется прибегать к самым чрезвычайным мерам для восстановления порядка в Ирландии. Следовало набрать 100 тыс. чел. для новых специальных полицейских отрядов и для обычной полиции. Было необходимо снарядить тысячи броневых автомобилей; три южных провинции Ирландии должны были быть оцеплены кордоном укреплений и колючей проволокой; необходимо было систематически обыскивать и допрашивать каждого отдельного человека. Для того, чтобы парализовать деятельность нескольких тысяч людей, у всего населения необходимо было требовать отчет о каждом часе его времени. Осуществить это не было физически невозможно. Все зависело от людей и денег, а и то и другое было бы полностью предоставлено парламентом, конституционные полномочия которого истекали только через три года. Именно с такими проектами и пришлось теперь иметь дело.

Некоторые из министров, к числу которых принадлежал и я, готовы были взять на себя ответственность за подобную политику, не щадя своих сил, но в то же время полагали, что одновременно с этими решительными мерами необходимо предложить южной Ирландии самое широкое самоуправление. «Устраним все препятствия, – говорили они, – и сделаем ясным для каждого, что шин-фейнеры заставляют ирландский народ бороться не за гомруль, а за полное отделение, не за ирландский парламент, подчиненный короне, а за революционную республику».