Мальчишки, конечно, могли темнить с гоблинами сколько угодно, а вот Нюте хотелось прояснить один вопрос. Она поделилась своими догадками с Настей. И однажды, подловив удобный момент, они подстерегли Стеллу после репетиции на выходе из ДК. Блондинка, в отличие от остальных, редко засиживалась в 38-м. Подруги догнали ее у лестницы.
      – Стелла, притормози, – задушевно начала Стю.
      Цоканье каблучков оборвалось. Красотка глянула через плечо, презрительно перекосила накрашенный ротик. Стю улыбнулась в ответ. Нюта насупилась.
      – Че надо? – Блондинка мигом почуяла, что девчонки догнали ее неспроста.
      – Поболтаем? – Стю шагнула вплотную. Стелла зыркнула по сторонам, поняла, что помощи ждать неоткуда, и помрачнела.
      – Че надо? – Словарный запас у роковой блондинки не отличался разнообразием.
      – Ты у нас, Стеллочка, девушка популярная… Мальчики за тобой толпами бегают, – задушевно начала Стю.
      – А тебе че, завидно?
      – Завидно, – покладисто согласилась подруга. – Завидно, что твои поклонники такие добрые, безотказные парни. На репетиции ходят, переживают…
      – А че, нельзя?
      – Нельзя, – с той же задушевной интонацией ответила Стю. – Нельзя после репетиции незнакомых девушек по лесу гонять.
      Глазки у блондинки забегали.
      – Это твои козлы к нам пристали? И Чука избили? – спросила Нюта напрямую. – Я запомнила, как ты с рыжим на бревнышке сидела, в Пьяном Садике. С сигареткой. У меня на лица хорошая память.
      Стелла фыркнула.
      – Че уставились, дуры? Не знаю ниче! У пацанов вечно свои разборки!
      – Угу. А у девчонок – свои, – задушевность исчезла, Стю смотрела жестко.
      – Че цепляетесь? – блондинка перешла на плаксивый тон. – Вас двое – я одна.
      – А козлов твоих трое было! – Нюте хотелось съездить по кукольному личику. Жертва, почуяв недоброе, попятилась и уперлась спиной в кусты.
      – Ну че-о-о приста-а-ли, – заканючила она. – Пацаны над вами приколоться хотели, попугать. Мне не докладывались.
      – Где ты таких уродов откопала? – Нюта подумала, что ткни сейчас пальцем – и блондинка полетит в шиповник, прямо в гущу колючих ветвей. И поделом.
      – Димчик не урод, – обиделась Стелла. – Он крутой парень, реально. Между прочим – с бандюками хороводится, – протянула она со скрытой угрозой. Кулаки у Нюты зачесались сильнее.
      – Тут крутых парней нету! – мрачно ответила она. – И бандюков тоже. Тут только мы.
      – Кончай этот тухляк! Пусть отваливает, – неожиданно прервала Стю.
      Нюта, которая только настроилась применить пару приемов из Вовкиного арсенала, удивленно глянула на подругу. Блондинка выбралась из колючек и бочком, бочком шмыгнула к лестнице.
      – Дура она, – пояснила Стю. – Решит, что мы ее из зависти бьем. Что она вся такая звезда-презвезда театральная. Противно! Да и к тому же нас двое, она одна. Пусть живет.
      Нюта перевела дух. Они с подругой как будто поменялись местами. Раньше, если Стю на кого-то заводилась, Нюта всегда ее останавливала. А теперь наоборот.
      Стелла между тем спустилась по лестнице и обернулась. Видимо, решила, что ее уже не догонят.
      – Я все Димчику скажу! – визгливо заорала она.
      – Дура! – сплюнула Стю. – Тупая, как валенок! Как мегаваленок!
      Нюта не выдержала:
      – Если ты своего урода еще раз притащишь – я тебя лично лысой сделаю!
      Настя тоже крикнула:
      – Стелла, ты выбирай – или театр, или Димчик! Мы ведь всем расскажем, что это ты гоблинов привела. Ты прикинь, че выйдет.
      – Уродки! – завизжала блондинка.
      Нюта, разозлившись, прыгнула вниз. Стелла мигом рванула с места.
      Догонять блондинку подруги не стали.
      Больше Стелла в студии не появлялась. Шеф ей названивала, пыталась узнать, почему блондинка не ходит на репетиции, но так ничего и не добилась.
      Видимо, Стелла выбрала.
 
      Все хорошее когда-нибудь кончается. Впрочем, все плохое – тоже.
      Затянувшееся осеннее тепло сменилось нудными дождями. Потом неожиданно ударил мороз, и ударил с наслаждением, с треском, могучим ледяным кулаком. Девчонки страдали больше всех, потому что бегали в модных коротких куртяшках, выставляя напоказ обнаженные посиневшие пупки.
      В начале ноября выпал снег. Не какой-нибудь первый снежок, готовый растаять от кошачьей слезинки, а мохнатый, основательный снежище. Выпал и остался лежать. Горожане, не ожидавшие скорой зимы, охали, ахали и торопливо потрошили шкафы, доставая зимнюю одежду. А еще говорят, что на планете глобальное потепление. На планете – может быть, а у нас, на Длинном Берегу, – глобальное похолодание.
      Дней до премьеры становилось все меньше. Наконец, осталась ровно одна неделя.
      Неделя не задалась с понедельника.
      Накануне, в пятницу, Анютин класс сдал тетради по русскому. Было там в числе прочего и фундаментальное задание – написать домашнее сочинение по картине В. Васнецова «Баян».
      Вот у вас, у нормального человека, какая картинка появляется перед глазами, когда вы слышите слово «баян»? Правильно! Вы представляете себе этот самый баян. Музыкальный инструмент. В крайнем случае – гармошку или аккордеон.
      Так Нюта себе и представила – сидит на завалинке какой-нибудь парнишка в картузе набекрень, лихо растягивает мехи… Или жалостливый дедушка, с накинутой на плечо лямкой от инструмента, а перед ним – плошка для денежек.
      И так это все ясно в голове нарисовалось, что прям хоть садись и пиши. Но все-таки она не стала предаваться творческому полету, дисциплинированно открыла задание и глянула на вопрос:
      «Что изображено на первом плане?»
      Нашла разворот с картиной.
      На первом плане, к ее большому изумлению, никакого баяна не было.
      А было вот что.
      На вершине холма, в живописных, как принято говорить, позах расположилась группа мужиков воинственной наружности. Тускло поблескивали шлемы и кольчуги, топорщились щиты и топоры. В центре, на самом-самом переднем плане, торчало копье. А сбоку от него мужик, обросший дикой черной бородищей и седыми волосищами, свирепо терзал музыкальный инструмент, разложенный на коленях. Наверно, гусли. Точно неизвестно. Потому как кто эти гусли видел? Нюта точно не видела.
      И где, спрашивается, тут баян?
      На всякий случай она прочла подпись. Никаких сомнений – «Баян. Васнецов».
      Нюта уставилась на второй вопрос:
      «Выделите и опишите основные группы героев картины».
      Ну, это легко. Рядом с волосатым мужиком, терзавшим гусли, пригорюнилось четверо вооруженных бойцов. Вглядевшись, Нюта без труда опознала мага Гэндальфа Серого, гнома Гимли, заросшего бородой короля Арагорна и печального хоббита Фродо. То есть половину «Братства Кольца».
      Напротив, спиной к зрителю, группировались эльфы. А почему эльфы, спросите вы, со спины же не видно? А потому что были изображены в классических эльфийских плащах и в остроконечных шлемах, из-под которых выбивались светлые длинные волосы.
      Волосатый игрец на гуслях ужасно смахивал на изображение Григория Распутина из учебника по истории. Сей персонаж ни в какие группы не вписывался. Как попал Григорий Распутин в теплую компанию эльфов и гномов, для Нюты осталось загадкой. Вышеназванный Распутин, одной рукой вцепившись в гусли, другую воздевал непосредственно в небеса. При этом волосья у него буйно развевались по ветру, а глаза грозно выпучивались. Напротив него пожилой дядька с длинными усами схватился рукой за голову. Пытался, видимо, заткнуть уши, спасаясь от распутинских завываний. Дядя явно попал не на тот концерт.
      Теперь третий вопрос:
      «Опишите главного героя. Обратите внимание на выражение лиц слушающих его людей».
      Ну, героя вроде уже описали. Если, конечно, главный герой не копье, которое торчит на переднем плане. Хотя вряд ли. Оно ж деревянное.
      А выражение… да. Обратили. Впечатляет.
      Поехали дальше, вопрос четвертый:
      «В каком произведении древнерусской литературы упоминается Баян. Какому периоду в истории нашей Родины посвящена картина?»
      Здрасте-пожалуйста! Какие могут быть баяны в древнерусских произведениях? Баян изобрели максимум сто лет назад! И какому периоду посвящена картина? С этим понятно – периоду дикого разгула фэнтези.
      И последний вопрос:
      «Используйте в сочинении фрагменты текста „Слова о полку Игореве“, посвященные Баяну».
      Нюта не поленилась, достала с полки «Слово о полку Игореве» (она, кстати, очень любила эту удивительно красивую старинную повесть) и принялась ожесточенно выписывать в тетрадь:
      «Боян вещий растекался мыслию по древу, серым волком по земле», «Боян, соловей старого времени», «Боян свои вещие персты на живые струны возлагал».
      БОЯН его звали, БОЯН!
      Эх, такое красивое могло бы сочинение получиться, да все испортила дурацкая ошибка!
 
      Теперь русичка, носившая загадочную кличку Петрыся, раздавала тетради и комментировала оценки.
      – Ага, Иволгина, – Петрыся шлепнула перед собой Нютину тетрадку и перелистнула страницы. – Ор-ригинально… Значит, считаешь, что главное в картине – это копье?
      – Отчего же, – мрачно возразила Нюта, – копье вовсе не главное. Оно просто изображено на переднем плане. А там просили написать про передний план.
      Класс с интересом прислушался.
      – Умничаешь, – констатировала Петрыся, – умничать хорошо, когда разбираешься в предмете.
      – Я разбираюсь, – буркнула Нюта.
      – Да вижу я. – Петрыся хмыкнула, сунула нос в тетрадь. – Ты тут знаниями прям блещешь… Растекаешься, так сказать, мыслию по древу. И все это ради одной буквы. А ты знаешь, что в разных источниках певца-сказителя называют где Бояном, где Баяном. У Пушкина в «Руслане и Людмиле» имя Баяна употреблено в собственном и в нарицательном значениях.
      А класс веселился. Петрыся недовольно поморщилась.
      – Хватит, хватит, здесь вам не цирк!
      – А почитайте нам вслух! – попросил с задней парты балбес Сашка. Этому хоть что читай, лишь бы урок побыстрее кончился.
      Нюта представила, как Петрыся сейчас со смаком прочтет ее опус, и ей стало стыдно. Умыла ее Петрыся, нечего сказать. Действительно, зачем умничать? Вот и села в лужу. Теперь одноклассники долго будут ржать…
      Но Петрыся на провокацию не поддалась.
      – В общем, так, – подвела она итог. – Оценку я пока ставить не буду. Сочинение перепишешь заново к следующему понедельнику. Ты ведь, Аня, действительно знаешь этот материал, – примирительно добавила она, – и писать умеешь. Зачем было лезть в бутылку, городить всякую чушь?
      Нюта и сама не знала – зачем? А разве мы всегда это знаем? Сначала возмутилась «баяном», потом самой понравилось прикалываться… И понеслось. А теперь было стыдно.
      Все-таки хорошо, что они тогда не стали бить Стеллу. Потом, пожалуй, тоже было бы стыдно.
      Со вздохом она сунула тетрадь в рюкзак, подальше с глаз. Захотела, значит, приколоться? Ну что ж, прикололась, получила удовольствие. А за удовольствия, как известно, надо платить. Вот и пиши теперь все заново. Ладно, хоть Петрыся – справедливая тетка, не влепила с ходу двояк. И на том спасибо.
 
      В среду, возвращаясь в потемках из художки, Нюта решила срезать путь и свернула к узкому проходу между детским садиком и стадионом. Там, по народной тропе среди сугробов, получалось напрямую. А она жуть как торопилась. Сегодня как раз обещала Бобру первый раз сходить с ним на тренировку. Для начала просто посидеть, посмотреть, как они занимаются. Вовка-то, конечно, заранее раскатал губу. Надеется, что она сразу запишется на его любимое карате.
      Ну ладно, там видно будет.
      Перед премьерой Шеф отменила занятия, оставила только репетиции. Сама сидела в зале, как людоед в берлоге.
      Артисты стонали, впадали в истерику, беспорядочно бегали по 38-му, лихорадочно доделывали и переделывали костюмы, забывали давно выученные наизусть роли…
      Нюта устала от всего этого безумия. Потому и согласилась сходить с Бобром на тренировку. Развеяться.
      Бегом, подпрыгивая, она подскочила к ледяной раскатанной дорожке, лихо прокатилась и нырнула в проход. Справа был высоченный глухой забор стадиона, а слева – низкий сетчатый заборчик детского сада. Она пробежала половину пути, когда в спину ей крепко влепили снежком.
      Нюта покачнулась.
      Раздал обидный гогот.
      Из ближней детсадовской беседки вынырнули темные фигуры.
      Ее накрыл страх. Унизительный, обжигающий страх. Как будто плеснули внутрь кипятка. Мгновенно стало жарко, струйки пота противно поползли по спине.
      Нюта дернулась – бежать, сообразила, что догонят, полезла в карман, в панике пытаясь нащупать мобильник под курткой и под свитером.
      И тут поняла – не они! Не те, кого она боялась. Не гоблины. Просто какие-то малолетки.
      Страх отпустил, стало весело. Хотя веселиться особо не стоило. Сейчас начнется любимое развлечение подростков – охота на глупых одиноких девчонок, которые на свою беду решили сократить дорогу. Ну, это не смертельно…
      Нюта рванула вперед. Сзади засвистели, заорали. Еще несколько снежков гулко влепилось в доски забора. А впереди, на выходе из переулка, ее ждали.
      Делать нечего, пришлось остановиться. Она прижалась к забору спиной. Преследователи, зная, что ей деваться некуда, подходили не торопясь, торжествуя.
      – Эй, ты че, коза, тут бегаешь?
      – Да вот, захотелось на вас, козлов, посмотреть, – машинально огрызнулась Нюта.
      Ну, все! Такого ей не простят. Сейчас собьют с ног, изваляют в сугробе и еще снега за шиворот напихают. К ней уже тянулось несколько рук, когда сзади нарисовался невысокий щуплый парнишка.
      – Эй, – заорал он, – отвали! Не троньте ее!
      Все уставились на него. В том числе и Нюта.
      – Это Вовки Бобра… подружка! – выпалил невысокий.
      Если б он сказал, что Нюта – подружка, допустим, министра обороны России, фраза не произвела бы столь убойного эффекта. Протянутые руки опасливо отдернулись. Малолетки дружно отступили, освобождая дорогу.
      Но самый убойный эффект эти слова произвели на саму Нюту. «Я? – ошарашенно думала она. – Я? Подружка?! Бобра?!»
      Чувствуя себя предельно глупо, она шагнула вперед, оглянулась… Парни растолковали ее движение по-своему.
      – Слышь… – неуверенно протянул щуплый, – мы тя не трогали, верно? Ты того… Бобру не скажешь?
      – Чего?
      – Ну че, мы того… снежком в тебя кинули. Мы ж не знали, че ты – это, типа, ты. Сечешь?
      – А я – это, типа, я? – уточнила Нюта.
      – Ага! – радостно кивнул щуплый.
      «Замечательно поговорили! – вертелось у нее в голове. – Как много нового можно о себе узнать. Мало того, что я – подружка Бобра! Под-руж-ка Боб-ра!!! Так я еще – типа, я! Потрясающе…» Занятая этими мыслями, она молча, в упор, смотрела на парней. Те заволновались.
      – Слышь, – неуверенно протянул другой, коренастый, – ну хошь, мы тя до дому проводим?
      – Угу, – кивнула Нюта, – меня как раз Бобр у подъезда ждет.
      И пошла по тропинке. Сзади стояла почтительная тишина.
 
      Первым делом, добравшись до дома, она позвонила Бобру.
      – Вовка, ты про меня никому не трепался?
      – Че значит – трепался? – не понял Бобр.
      – Ну… что мы с тобой дружим?
      – А мы че, не дружим, че ли?
      – Нет, я не в том смысле… – Нюта разозлилась на собственное косноязычие и брякнула прямо: – Короче, ты говорил кому-нибудь, что я – твоя девушка?
      – А ты б хотела? – заинтересовался он.
      – Чего? – не поняла Нюта.
      – Ну типа… быть.
      – Типа, быть твоей девушкой? – уточнила она.
      – Типа, того.
      Нюта отвела трубку от уха и посмотрела на нее, словно ожидала увидеть внутри притаившегося Бобра.
      – Слышь, Вовка, – начала она осторожно, – тебя на тренировке по голове никто не бил?
      – А че? – удивился Бобр. – Тренировки еще не было.
      – Да так. Ерунду гонишь…
      – Ничего я не гоню, – слегка обиделся Вовка. – Я сам хотел того… предложить. Ну, типа – будь моей девушкой.
      – Как-то это все очень неожиданно, – пробормотала Нюта, – даже не знаю, что сказать. Надо подумать.
      – А, ну ты думай! – оживился Бобр. – Я заскочу минут через пять.
      – А мне разве хватит? – испугалась Нюта.
      – Чего? – не понял Бобр.
      – Пяти минут. Чтоб подумать.
      – А, ну дак ты не сразу можешь отвечать. Типа, завтра. Или послезавтра. А через пять минут мы на тренировку валим.
      – А, ну да, – кивнула Нюта. – Спасибо, что напомнил.
      Повесила трубку и осталась сидеть, глядя на телефон. Телефон зазвонил.
      – Алле, Ань! – прогудел Вовка. – Ты, это…
      – Я еще не подумала! – испуганно воскликнула Нюта.
      – Да не… Отменяется тренировка. Там у наших в театре случилось что-то. Собирайся, я щас забегу.

      Огромный щит с декорацией косо привалился к заднику. Это была любимая Нютина картина – с ледяным дворцом, со снежными волками и мчащейся поверху фигурой Ночи. Только теперь она выглядела ужасно. Кто-то вылил поверх снежных спиралей черную краску, проткнул в нескольких местах ткань, испачкал, изгадил, изляпал все, что мог.
      Кругом угрюмо застыли студийцы.
      – Как? – выдохнула Нюта. – Кто?
      – Фиг знает кто, – отозвался Миха. – Может, малолетки какие баловались…
      – Как же! – перебил его Славян. – Малолеткам такую дуру не перевернуть. Тут дяди постарше отметились.
      – Узнаю – руки оторву! – мрачно заключил Олег. (Он, оказывается, тоже был тут. А Нюта и не заметила.)
      Бобр упруго ходил вдоль щита, словно тигр, жаждущий крови. Кулаки у него чесались. Ему очень хотелось куда-нибудь бежать и кого-нибудь бить. Но бежать было некуда и бить некого.
      – Ой, ребята-а! – с тихим отчаянием протянула Юлька. – Премьера через три дня…
      – Надо позвонить Леве! – Стю первая сообразила, что пора переходить от причитаний к действиям. – Натянем новую ткань, он перерисует…
      – Нет, не перерисует, – Нюта сказала это тихо, но все услышали, – он уезжает сегодня. До Нового года. У нас последнее занятие было.
      И все замолчали. И в молчание словно ворвался насмешливый свист поземки. Как будто сама Снежная королева, пролетая мимо, улыбнулась им застывшей ледяной улыбкой.
      – Ну и ладно! – Бобр резко остановился. – И не надо картинок! Сделаем что-нибудь по-быстрому. Сзади простыни натянем…
      – Какие простыни, Вова? – вздохнул кто-то.
      – Белые!
      – А на Королеву натянем белые тапочки… – хмыкнул Славян, не удержавшись. Бобр набычился и посмотрел на него долгим немигающим взглядом. Ему очень хотелось набить кому-нибудь морду.
      Славян выпрямился (он чуток не доставал Бобру до плеча) и тоже уперся в Вована недобрым взглядом. Каждому хотелось сорвать на ком-нибудь злость.
      – Ребя, погодь! – тут же полез разводить ситуацию Миха. – Подраться мы всегда успеем. Тут думать надо. Еще идеи есть? Кроме белых простыней?
      Все замолчали. И снова будто ледяной смешок прошелестел в тишине.
      – Есть! – рявкнул вдруг Бобр. – Придумал!
      – Че, синие простыни? – подколол Славян.
      Но Вовка на подкол не отреагировал. Радостная мысль осветила его физиономию, будто лампочка Ильича.
      – У нас же есть!.. Она и того…
      – Чего того? – нетерпеливо переспросила Стю.
      – Нарисует!
      – Кто?
      – Во, – толстый палец Бобра торжествующе уперся в Нюту, – она! Художник. Ферштейн?
      Все дружно уставились на Нюту, будто она только что слетела с потолка. Или соткалась из пыльного воздуха, подобно тени отца Гамлета.
      – А ведь точно, – с надеждой протянул Славян, – ты ведь черкаешь в своем блокнотике…
      – И в художку ходишь…
      – Костюмы рисуешь…
      – Анька, давай!
      – Ура!
      – Вы че? – ужаснулась Нюта. – Я не смогу… не умею…
      Ей хотелось немедленно исчезнуть. Да вот хотя бы провалиться прямо сквозь сцену, в запыленный подвал.
      Но народ, не обращая внимания на ее слабые протесты, уже плясал вокруг в приливе буйного оптимизма.
      – Эй! – отбивалась она. – Я не могу…
      И тут Олег схватил ее за руку.
      – Анька! Молчи! Я в тебя верю! Ты можешь! Ты справишься!
      Совсем близко оказались его глаза – верящие, сияющие…
      Но тут Бобр могучим плечом оттер Рэда в сторону и на радостях потряс Нюту так, что у нее клацнули зубы. Его распирало от гордости. За нее, ну и немного за самого себя – ведь это он родил гениальную идею.
      – Давай, рисуй!
      Нюта молча схватилась за голову. Ей было страшно. Ужасно страшно. Но в душе уже рушились крепостные стены, сдвигались железные колеса, открывались потайные дверцы.
      – Ладно, – прошептала она, – ладно… Я попробую…
 
      Все было не ладно. Все было совсем не ладно. Наоборот. Был ужас, ужас и еще полный кошмар в придачу.
      Никогда раньше Нюта не ощущала такой каменной тяжести ответственности. Груза чужих надежд.
      С подготовкой к работе все устроилось на следующий день удивительно быстро. Стараниями Шефа нашлась новая ткань. Притащили краски, губки, кисточки, щетки, банки, тряпки, оставшиеся от Левы. Притащили и установили у стены испорченную декорацию – для образца.
      Перед началом Нюта всех выгнала. Если уж суждено ей опозориться и подвести коллектив, то ее позора хотя бы никто не увидит.
      Стю, поняв ее без слов, заперла дверь на щеколду. Они остались вдвоем.
      Нюта переоделась в старый свитер, походила вдоль рамы. Залила краски теплой водой. Можно начинать. Но было страшно. Очень страшно.
      Вот какая странность – вечером на берегу рокочущего темного озера ей не страшно. И даже в темноте на старом кладбище – не страшно.
      А тут, средь бела дня, вдруг сделалось невыносимо жутко. Хотелось все бросить и зареветь. У нее ничего не получится. Ничего! Никогда!
      – Я не смогу! – с отчаянием простонала она.
      – Ты хотя бы начни! Вдруг получится? – заволновалась Стю. – Че сразу-то отказываться?
      И другой голос прозвучал в голове: «Я верю в тебя, ты справишься…»
      Ладно. Стю права. Надо попробовать. Главное – действовать, как обычно. Как будто это обычное занятие в художке. Сначала – набросок.
      Нюта взяла мелок.
      Первым делом она отмерила центр, расчертила щит на четыре равных квадрата. Потом прошлась вдоль, намечая то тут, то там линии, фигуры, порой отмеряя расстояние ладонью, порой отходя назад, а порой даже влезая на стул, чтобы дотянуться до самого верха. Линии выходили неуверенными, дрожащими. Но, как ни странно, работа сдвинулась.
      Она не сбилась с размера, не намельчила, не перекосила композицию. И ледяной замок, и летящая фигура Ночи получились примерно такими же, как и у Левы. Нюта отошла подальше, чтобы рассмотреть набросок целиком. Она так волновалась, что рисунок плыл перед глазами.
      – Стю, глянь…
      Подруга встала рядом. Пауза затягивалась. Сейчас скажет, что все криво, косо и уродливо.
      – Да в тебе, оказывается, Ван Гог пропадает! Все нормально! – раздался над ухом жизнерадостный голос.
      – Стю, хватит издеваться, – отмахнулась Нюта. – Криво, да?
      – Ничего не криво!
      Нюта начала сердиться.
      – Как это – не криво? Я уверена, что криво!
      – А вот и нет! Все четко.
      Тут Нюта не выдержала и сама уставилась на рисунок. И верно… вроде все четко. Но такого просто не может быть! Она же не умеет рисовать на больших листах! Или, получается, умеет?
      Нюта еще раз придирчиво осмотрела набросок.
      – Ага! – завопила она радостно. – Вон у Ночи крыло кривое!
      – Ерунда, – отмахнулась Стю, – мелочь!
      – Волки плохо получились…
      – Лучше, чем у Левы.
      – Замок перекосился…
      – Это у тебя глаз косит.
      – Ничего не косит! – обиделась Нюта.
      – Значит, мозг перекосило…
      – Ты издеваешься?
      – А ты? Криво, косо… Говорю же – все о'кей!
      Нюта еще раз придирчиво осмотрела набросок. Похоже, Стю права. Только мелкие недочеты. Но ведь надо еще раскрасить…
      – Ладно, – кивнула она сама себе, – поехали дальше.
      Развела краску пожиже и, как Лева, взяла самую широкую губку.
      Мазки поначалу выходили слабенькими, но потом она приноровилась. Краска ложилась хорошо. Осмелев, Нюта принялась писать фон широкими плавными линиями, невольно подражая своему учителю.
      И тут в дверь постучали. От неожиданности Нюта вздрогнула и выронила губку. Плюх! На ботинке образовалась веселая цветная клякса.
      Стю невозмутимо подошла к дверям.
      – Кто там? – спросила она.
      – Славян!
      – Чего приперся?
      – Ну, это… может, помочь надо?
      Нюта замахала руками – не впускай, не впускай!
      – Ага, – тут же сориентировалась Стю, – надо помочь…
      – О! Открывай скорее…
      – …нужно взять ноги в руки и сбегать в 38-й кабинет…
      – И чего? – Судя по всему, Славян с той стороны двери уже подпрыгивал от нетерпения.
      – Ничего. Открой окно и собери побольше снега с подоконника. Только много! Целый сугроб… Скатай в огромный комок…
      – И сюда принести?
      – И засунь его себе за шиворот!
      – Зачем? – глупо спросил Славян.
      – Затем! Остынешь. В дверь перестанешь ломиться, нетерпеливый ты мой.
      Нюта хихикнула, подобрала губку и принялась рисовать дальше.
      Набросав главные цветовые пятна, она снова всмотрелась в картину. Вновь накатила паника.
      – Ой, ужас! Цвета глухие…
      – А также слепые, немые и одноногие… – подхватила Стю.
      – Ты опять? – вскинулась Нюта. – Тебе нравится издеваться, да?
      – Балда! – весело отозвалась подруга. – Ну че ты все причитаешь – ужас, ужас? Нормально все. Просто супер!
      – Супер?
      – Супер, супер!
      В дверь постучали.
      – Кто там?! – рявкнула Стю.
      – Да это я, – прогудел из-за двери Бобр.
      – Помочь пришел?
      – Угу!
      – Так! Вали в 38-й кабинет…
      – Снег собирать? – уныло переспросил Вовка.
      – Нет. Вскипяти чайник…
      – И сюда принести?
      – Нет. Вскипяти и вылей себе на ногу.
      – На фига? – удивился Бобр.
      – Захромаешь и перестанешь сюда бегать.
      – А-а-а… – разочарованно протянул Вовка и отвалил.
      – И Славяну можешь кипяточку за шиворот плеснуть! Чтоб у него там сугроб быстрее растаял! – крикнула вслед безжалостная Стю.
      Нюта выбрала кисть и принялась прописывать детали. Работа ее увлекла. Все удавалось. Черная обводка, синие тени, белые блики. Метель свивалась в спиральные вихри. Снежная королева сжимала тонкие злые губы. Волки летели сквозь тьму. Ночь расправляла крылья.
      Нюта несколько раз тронула волчьи морды тоненькой кисточкой – и отошла посмотреть. Стю молча встала рядом. Картина жила. Она получилась немного не такой, как у Левы. Но все-таки получилась! Ура!
      И тут в дверь забарабанили кулаками.
      Стю, не отзываясь, подкралась, повернула щеколду и рывком открыла. В зал ввалился Олег.
      – Вы че молчите, как партизаны? – смущенно пробормотал он и тут увидел готовую декорацию.
      Он смотрел на нее, а Нюта смотрела на него.
      – Здорово… – сказал наконец Олег.
      Взгляды их встретились. Стю, наблюдавшая эту волнующую сцену, вздохнула, как утомленный пылесос. Момент казался удобным. Давай, Нюта, скажи ему о своей великой любви…
      Но тут в зал ворвалась целая толпа. Пришли все, кто болтался в этот час в ДК. Даже танцевалка, не имевшая никакого отношения к театру. Впереди, как предводитель дикого племени, выступала Шеф.
      Нюту дергали, теребили, кричали в оба уха сразу и тянули за руки в противоположные стороны. Короче, создавали такой шум, гам и тарарам, от которого хотелось не просто провалиться сквозь землю, а провалиться до самого земного ядра. Танцевалка, не понимая, в чем причина веселья, тоже на всякий случай толпилась возле Нюты, исполняя какой-то диковинный канкан. Отбиваться не было сил. Приходилось терпеть нежданные последствия народной благодарности.
      Шеф покивала одобрительно, величественно махнула рукой, требуя тишины, и пророкотала:
      – Я ни секунды не сомневалась, Аня, что ты нарисуешь не хуже Льва Николаевича!
      – И я! И я не сомневался! – заорал сияющий Бобр. И тут же подозрительно зыркнул на остальных, словно пытаясь отыскать в толпе сомневающихся.
      – Ты молодчина!
      – Клево!
      «Получается, я одна сомневалась в себе», – думала Нюта, когда радостная толпа тащила ее в 38-й пить победный чай.

      Прогон – последняя, генеральная репетиция перед премьерой – пролетел в горячем тумане, так что никто ничего не успел понять.
      Нюта волновалась. Стю волновалась. Олег волновался. Все волновались.
      Бобр волновался так, что у него начинала дрожать челюсть, и он зажимал ее левой рукой. Правой рукой он размахивал здоровенным томом пьес Шварца, подыскивая, кого бы треснуть по голове, чтобы успокоиться.
      Одна только Шеф говорила всем, что ничуть не волнуется, при этом дымила, как паровоз, постоянно поджигая сигарету не с того конца.
      Нюта больше всего боялась, что кто-нибудь забудет текст. Сидя в глубине зала, она таращила глаза и следила за каждым словом (давно все успела выучить). Пару раз актеры начинали спотыкаться, и тогда она замирала, сжимая кулаки, беззвучно моля: «Ну давай, давай! Вспоминай! Ты же знаешь! О, слава богу…»