Подруга, ни секунды не сомневаясь, треснула рыжеусого поперек спины. Он присел, покачнулся и обернулся к девчонкам, дико матерясь. Стю отпрянула, натолкнулась на неудачливого Федьку, который только-только приподнялся с земли. Жека, пытаясь встать, крикнул:
– Дуры, бегите!
Рыжеусый ткнул Стю в лицо растопыренной ладонью.
Она пушинкой отлетела в сторону.
А Нюта, оставшись один на один с врагом, швырнула в него шишку. И ничего не успела понять. Мелькнуло перед глазами перекошенное лицо, летящий кулак…
Но удара не было.
Жека снизу вцепился рыжеусому в ногу и дернул. Тот упал. Впрочем, тут же упруго перекатился на бок. Вскочил. Прыщавый подлетел к Жеке и коротко ударил ногой в лицо. Нюта, словно в замедленной съемке, увидела, как грязный кроссовок впечатывается в скулу.
И тут на нее снова накатила ненависть, смывающая и растерянность, и страх.
С криком «Гад!» она прыгнула на прыщавого. Резанул запах пота, свежей крови. Пальцы вцепились в горячую влажную кожу. Чужая жесткая рука уперлась ей в подбородок. Нюта, озверев, рванула ее зубами.
Прыщавый, на котором висела Нюта, рухнул. «Может, у меня зубы ядовитые, как у кобры?» – успела подумать она.
И рухнула на прыщавого.
Сверху навалилось еще чье-то тело. Нюта отчаянно брыкалась, пытаясь выбраться, но ее зажало в шевелящемся клубке. Прыщавый вывернулся. Она оказалась в самом низу. Похоже, кто-то прыгал у нее на спине, вернее, на спине того, кто распластался сверху. Казалось, на поляне бушует землетрясение.
Сверху поднажали, совсем расплющив ее по земле. Еловые иголки набились в рот. Нюта, задыхаясь, заскулила, но тут тяжесть внезапно исчезла. Она вдохнула наконец прекрасного свежего воздуха, без запаха пота и крови. Подняла голову.
Стремительные черные тени перемещались вокруг. Доносились удары и короткие вскрики. Нюта с трудом приподнялась. Может быть, там бьют Жеку и Стю? Но тут кто-то схватил ее за шиворот, рывком поставил на ноги. Она развернулась, еще ничего не понимая, готовая бежать, кусаться, орать.
– Анька, ты как? – Это же Жека, замечательный, милый Жека! Живой! Ура! Сбоку из-за черного ствола выскочила Стю. Глаза у нее светились, как у кошки.
– Это Славян! – радостно выдохнула она. – Славян и Бобр! И Миха!
Трещали кусты – враг бежал, в темноте проламываясь напрямик через заросли. Нюта мстительно пожелала им пересчитать лбом все встречные елки. Кровь шумела в ушах. Она не чувствовала боли. Наоборот – неведомая сила бушевала внутри. Хотелось петь, прыгать, кричать, хотелось влезть на волосатую тушу поверженного недруга и проплясать на ней танец победы.
Стю, похоже, обуревали те же чувства.
– Мы их сделали! – хлопнула она Нюту по плечу, раздувая ноздри. – Пусть только сунутся в другой раз! А ты, Жека, просто терминатор!
И, от счастья, повисла у Жеки на шее. Нюта, недолго думая, прыгнула на него с другой стороны. Новоявленный терминатор, не ожидавший такого напора, охнул, покачнулся и тяжело прислонился к стволу.
– Все, Жека, хана тебе! – раздался насмешливый голос из темноты. – Девчонки теперь в объятиях задушат. На похороны хоть пригласи, пока жив.
На поляну спустился жизнерадостный Славян, за ним – Миха с Бобром. Бобр улыбался во весь рот. Он ужасно любил драться. Но так как с ним драться никто не любил, дрался он не так часто, как ему хотелось.
– Верность, храбрость, дружба разрушают все преграды! Ура, ура, ура! – приняв позу Наполеона, торжественно провозгласил Славян. Это были слова из пьесы.
Нюта подумала, что Стю сейчас подберет сосновый сук и треснет его по голове. Так, для профилактики. Чтоб не портил торжественного момента.
Но вместо этого Стю с воплем: «Парни, какие же вы молодцы!» – бросилась его обнимать. Такое вот накатило обнимательное настроение. Славян – не Жека, прыгать вверх не пришлось. Стю даже чмокнула его в щеку от переизбытка чувств.
От поцелуя Славян закаменел и потрясенно замолк. Страшное оружие – поцелуй. Гораздо действенней, чем дубиной по черепушке.
А Вовка, как самый опытный боец, пригляделся к Жеке и деловито заметил:
– Надо кровь остановить, бровь рассечена. Синяк завтра в пол-лица обеспечен.
– Ой, ребята! Женька! Ты как? Цел?! – встрепенулась Нюта.
– Цел, – прокряхтел Жека, отлепляясь от сосны.
Из рассеченной брови быстро скатывались бусинки крови.
– До свадьбы заживет! – утешил его Миха.
– Или до похорон, – оптимистично подхватил Бобр.
– Девчонкам домой надо, – Жека пощупал кровоточащую бровь и скривился. – Но в таком виде нельзя. Родичи не поймут.
– Айда ко мне! – отмер Славян. – У меня мать на работе, а батя на отсыпоне после дежурства.
– Неудобно, – неуверенно протянула Нюта. – Он спит, а тут мы припремся.
– Ему даже взвод барабанщиков верхом на реактивных самолетах не помешает, – хмыкнул Славян. – У него под этим делом (последовал выразительный щелчок по горлу) вечно День сурка.
– Он у тебя бухарик, что ли? – заинтересовался Миха.
– Нет! – отверг Славян. – Не больше других. Работа у него тяжелая. Он после дежурства всегда на грудь принимает. А потом дрыхнет сутки.
– Ладно, – Стю кивнула, – пошли к тебе! Тут рядом. Только надо предкам по дороге звякнуть, что задержимся.
Она немедленно достала мобильник, легко прощебетала в трубку: «Мы тут с Анькой в гостях, не волнуйся, мальчики потом проводят до самой двери, буду к одиннадцати, ага, давай, пока-пока». А Нюта, посопев, буркнула в телефон: «Ма, я задержусь на часик… С Настей, с Настей!» – и поскорее отключилась. Ей трудно было разговаривать с родителями. Она не любила врать. Но родителям почему-то врала постоянно. Поэтому предпочитала вообще помалкивать. Или говорить без всяких подробностей, как сейчас.
Все равно им не объяснишь. Ну, как сказать – мы подрались с тремя уродами, Жеку избили, сейчас идем к Славяну, отмывать кровь и грязь. После такого заявления мать полгорода поднимет. Сбежится вся родня и начнет кудахтать: «Да что? Да как? Да боже мой!» – нет уж, спасибо, лучше соврать покороче.
Нюта сунула мобильник в карман. Странно, почему-то во время драки не пришла мысль позвонить ни родителям, ни в милицию? «Надо было, как Шеф! – ощутила она запоздалое сожаление. – Потрясти мобилой перед носом – менты будут через три минуты! Фиг бы они проверять стали. И Жеку бы не избили!»
Эх, ну почему лучшие мысли приходят, когда все уже кончилось?
У Славяна разместились на кухне. Девчонки, счистив с себя грязь, сели на небольшой угловой диванчик. Жека закрылся в ванной. Сначала ребята старались говорить потише, чтобы не разбудить Славкиного отца. Но потом расслабились, забылись и говорили уже без всякого стеснения.
«Есть упоение в бою!» – совершенно справедливо заметил поэт Александр Сергеевич Пушкин. Но после упоения накатывает суровая проза жизни.
Только теперь Нюта ощутила все прелести бурно проведенного вечера. А именно – щека горела, ныли помятые ребра, саднили ободранные костяшки пальцев правой руки. Но это все ерунда. Жеке досталось гораздо сильнее.
Бобр повел себя как настоящий доктор. С ходу потребовал у Славяна перекись, йод, вату, бинт, пластырь… Славян заметался по кухне, захлопал дверцами. По счастью, в ближайшем шкафчике обнаружился здоровенный ящик с красным крестом и надписью «Аптечка».
Жека, смывший кровь, присел на табуретку у стены. Над ним колдовал Вовка. Подруги, поеживаясь, наблюдали за перевязкой боевых ран. Вован потыкал в рассеченную бровь ваткой, смоченной в перекиси, и потребовал льда.
– Откуда я тебе лед возьму? – растерялся Славян. – Я ж не Дед Мороз.
– А че, у тебя холодильника нету?
Славян хлопнул себя по лбу и полез в морозилку. Но льда там не оказалось. Вместо льда он вытащил замороженный куриный окорочок.
– Вы че, озверели, шизеллы! – вмешалась Стю. – Разве можно окорочек к ране прикладывать? В нем заразы полно! Может, эта курица болела…
– Куриным гриппом… – подсказал Славян.
– И Жека теперь простудится, – закончил Миха.
– Кудахтать начнет…
– Яйца нести…
Парни дружно заржали. Стю оглядела их веселую компанию, безнадежно махнула рукой и вернулась к своему чаю. Вовка между тем замотал окорочек в пластиковый пакет и велел Жеке прижать к синяку.
– Слышь, Чук, тебя теперь надо Окороком звать! – веселился Славян. – А Вована – Айболитом.
– Молчи, а то будет тебе кликуха – Куриный Грипп! – парировал Бобр.
– Очень вырос в целом мире гриппа вирус, три-четыре! – не унимался Славян.
Даже Жека улыбнулся, выглядывая из-под окорочка.
Потом Вовка бесцеремонно повертел Нютину ободранную руку, залил йодом и шлепнул сверху пластырь. Йод жег, боль вышибала слезы. Вот Жека, героическая личность! Ему досталось больше всех, и от гоблинов, и от сурового Вована, а он даже не пикнул. Мамочки, что ж так жжет-то?!
У Стю сильно опухла разбитая губа. Она утверждала, что совсем не больно. Только чай пить неудобно. Вовка многозначительно потряс пузырек с йодом, но ничего не сказал. А что тут предложишь? Не размазывать же йод по губе. Славян с поклоном подсунул ей под нос еще один замороженный окорочок.
– О, прекраснейшая из прекрасных! Примите в дар эту окоченевшую куриную конечность… Приложите ее к своим прекрасным губам…
Стю отпихнула окорочок подальше:
– Я с куриными конечностями не целуюсь.
– А с кем вы, прекрасная, целуетесь? – оживился Славян.
– Да вот сегодня поцеловала одного… придурка, – подруга глянула выразительно. – Думала, может, он в жабу превратится. Как в сказке.
– О, драгоценная моя! Да пусть все жабы сдохнут от зависти к этому идиоту! Он превратился в прекрасного принца!
Стю тряхнула лохматой челкой, и в зеленых ее глазах промелькнули зеленые чертенята.
– Ничего. Ровно в полночь принц превратится в тыкву.
Что-то странное происходило между этой парочкой. Нюта с изумлением отметила про себя – ого! Она-то всегда считала, что Стю Славяна терпеть не может. А выходит, наоборот?
Но додумать мысль не удалось. Вован уселся верхом на стул с видом Александра Македонского, оседлавшего любимого коня Буцефала. Наверно, стул, если б мог, непременно ударил бы в пол копытом.
– Алле, брателлы, побазарим! На наших девчонок наехали! Они должны теперь в ДК ходить с эскортом.
Славян серьезно кивнул.
– Провожаем все! Чук, я к тебе завтра в училище подгребу. Звякни, когда закруглишься.
Жека убрал окорочок и тоже кивнул.
– И я подгребу! – отклеился от стены Миха.
– А зачем вы в училище собираетесь? – поинтересовалась Стю, трогая себя за распухшую губу.
Парни переглянулись. Вован нехорошо улыбнулся.
– Да так… потусуемся.
Глава 7
Инопланетяне
В крошечную прихожую всем было не влезть. Парни ждали, пока Стю с Нютой первыми наденут кроссовки. Дверь в боковую комнату распахнулась с душераздирающим скрипом, и перед ними предстал маленький, тощий, кривоногий мужичонка в трусах. Короткие прядки на голове буйно топорщились.
– О, – обрадовался мужичонка, – девки!
Славян зашипел:
– Батя, какие девки! Это… одноклассницы мои!
– О, – жизнерадостно откликнулся батя, – одноклассницы! Ты бы, сынок, хоть чайку им предложил. Проходите, девчонки, щас он подсуетится…
– Папа, мы уже пили чай, – оборвал его Славян.
– Чай – не водка, много не выпьешь, – философски откликнулся папа. – Ну тогда хоть поухаживай за девушками!
Девушки к тому времени успели справиться со шнурками и, сдерживая смех, потянулись за куртками. Мужичок, качнувшись, проворно подскочил к вешалке, сорвал Нютину курточку и галантно распахнул. Но тут его снова повело в сторону. Не удержавшись, он повалился на Славяна. Тот повалился на Жеку. Жека взвыл, потому как удар пришелся в пострадавший живот, и опустился на подвернувшуюся тумбочку. Ножки у хлипкой мебели, не привыкшей, что на нее брякаются восьмидесятикилограммовые тушки, подломились, и вся компания с грохотом полетела на пол. Славянов папа удачно приземлился сверху:
– Экий ты, сын, неуклюжий, – попенял он, проворно вскакивая, и снова шатнулся в сторону. Миха едва успел его поймать.
Славян выбрался из-под тумбочки. Нюта подумала, что он со злости сейчас злополучную мебель в щепки разнесет. Или хотя бы выругается. Но Славян, как ни странно, не разозлился. Лицо его отражало сложную смесь покорности судьбе, стыда, озабоченности и чего-то еще… Чего-то похожего на тщательно скрываемую нежность. Он приобнял отца за плечи и подтолкнул обратно в комнату:
– Все, батя, не выступай! Ложись давай, пока мама не пришла… Спи!
– Спи, спи, – бурчал батя, – что я тебе, муха цеце?
– Какая еще муха? – не понял юмора сын.
– Сонная! – батя продолжал хорохориться. – Пригласил бы одноклассниц в комнату, че в коридоре топтаться. Щас чайку…
– Да уходим мы уже, – терпеливо растолковывал Славян. – Пили мы уже чай, не волнуйся.
– Как же мне за тебя не волноваться, сын? – Батя, наконец, покорился и скрылся вместе со Славяном за дверью. – Ты ж пойми, мы с мамой только за тебя и волнуемся, переживаем… А уроки ты сделал? – донеслось из-за двери.
– Че, достает тебя отец? – уже на лестнице посочувствовал Вовка.
Славян помотал головой:
– Батя у меня нормальный! Бухает иногда, конечно… Так у него работа тяжелая.
– А кем он работает? – заинтересовалась Стю.
– Хирургом в больнице.
– Юрий Петрович? – ахнула Нюта. – А я его сразу и не узнала!
Юрий Петрович, единственный мужчина-хирург, считался лучшим травматологом на всю округу. Нюту два года назад привели к нему с распоротой правой рукой. Упала на стройке и распорола руку о торчащую арматуру. Кожа клочьями, кровища… Мать тогда, вся в слезах, умоляла дежурную:
– Пожалуйста, только к Юрию Петровичу!
И Юрий Петрович не подкачал. Нюта запомнила, как он вихрем влетел в операционную – маленький, стройный, в бирюзовом медицинском костюме, как забегали медсестры, как мать, отвернувшись, перекрестилась тайно с облегчением. У Нюты с того случая остался только тоненький шрам на руке. И ей не раз потом участковая говорила: «Повезло тебе, легко отделалась. Юрий Петрович настоящий ювелир!»
– Меня твой батя лечил! – уважительно заметила она.
– Ага, и тебя тоже? Он полгорода лечил, – в голосе у Славяна проскользнула гордость.
– А че я тогда парился? – вступил в разговор Вовка. – Слышь ты, сын великого хирурга! Че сам тогда Чуку скорую помощь не оказал?
– Да я… как-то растерялся, – признался Славян.
– Растерялся он! – Вован дружески хлопнул его по спине так, что загудели перила. – Учись у бати своего, балда! Суперский у тебя батя! Повезло! Он меня тоже лечил.
А Нюта подумала, что и Юрию Петровичу с сыном повезло. Видно, что у них отношения нормальные. А вот ей…
«А что? – тут же перебила она себя. – У меня что, родители хуже? Нет. Отец у меня вообще не пьет. И тоже нужным делом занимается. Дома строит. Просто я с ним разговаривать не умею. А ведь можно попробовать. Как Славян».
Нюта всю дорогу шла между Стю и Жекой. Ей очень хотелось обсудить происшедшее с друзьями, но при остальных казалось неудобно. Да и время поджимало.
До дома дошли за пять минут. Заодно выяснилось, что Миха с Вованом живут в новом районе позади леса. А сюда ходят качаться в подвал. Когда все началось, Славян сразу звякнул им, они примчались бегом. Быстро бегают, спортсмены.
Ну а Жека, устав дома Нюту ждать, вышел им навстречу и, конечно, вычислил, что они пойдут короткой дорогой. Решил встретить у ДК, рыцарь. И успел вовремя.
У подъезда Нюта быстренько помахала всем, незаметно пожала Жеке широкую лапу, шепнула Стю: «Завтра поговорим», – и побежала к себе на пятый этаж.
Она долго лежала в кровати, глядя, как мелькают на потолке тени от тополиных веток. Мысли путались.
«Жека – молодчина! Интересно, а вот если бы не Славян жил рядом, а Олежка… Он бы меня спас? Это я его спасти хотела… я и вспоминаю его теперь редко… некогда… я его ужасно люблю… ведь он такой… а Жека тоже… как он этого Федьку… не испугался один на троих… как в фильме… а драться, оказывается, не страшно… рука болит и ребра… а у Жеки вообще… запишусь на карате… как Бобр… вот бы пистолет… рыжеусого убью… гоблины… Олег… Жека… парни… мы… я…»
Сон на мягких лапах прокрался в комнату, качнулся на тополиной ветке, поиграл с лунным бликом и смешал все мысли, рассыпал кругом золотые блестки.
Нюте снилось, что она идет по пыльной бесконечной улице Ленина на дачу, справа от нее шагает высоченный Жека, а слева – прекрасный Олежка. На головах у них венки из золотых одуванчиков, желтая пыльца пачкает лица, босые ноги тонут в теплой пыли, и все трое смеются, смеются, смеются…
На следующее утро она проснулась с ноющим боком, не выспавшаяся, злая. Долго полоскалась в ванной, опаздывая, обжигалась горячим чаем. Выйдя на улицу, немного пришла в себя на утреннем холодке. На автопилоте добежала до школы, просидела, зевая и бессмысленно тараща глаза, все шесть уроков. Пыталась поговорить со Стю, но та отвечала односложно… Разве это разговор?
Плюнув, Нюта вместо учебы принялась вспоминать вчерашнюю драку. Все казалось ненастоящим, нереальным, как в плохом фильме. И Женькино лицо в крови, и рыжий с выпученными глазами, и беготня по ночному лесу. И собственная безумная злость. Неужели она вчера укусила незнакомого парня? Готова была его убить? Бред? Бред.
Она потерла ободранные пальцы, уныло покосилась на часы – урок и не думал кончаться – и принялась набрасывать в тетради дерущиеся фигуры. Рисуя, она вспомнила торжествующее чувство победы, накатившее после драки, и решила, что жизнь все-таки хороша.
После школы Стю к ней не пошла, сослалась на дела, да и сама Нюта чувствовала себя вымотанной. Пришла и завалилась спать. Проснулась уже вечером. Мама звякала чем-то на кухне. Глянула на мобильник – высветился один незнакомый номер. Перезвонила. Это оказался Бобр. Он по-деловому отчитался – мол, посетили Жеку, нашли его живым и здоровым, так что все нормально.
– Ну и хорошо, – сказала Нюта.
– Ты в курсе, я тебя на репетильник провожаю. Завтра.
Нюта была не в курсе. Бобр спросил адресок, обещал зайти вовремя. На том и расстались.
Нюта посидела, набрала Женькин номер, но тот не отвечал. Тогда она включила комп и ушла в виртуальное пространство.
Вот так и начались эти «провожалки на репетильник». За Нютой чаще всего заходил Вован или Миха – им было по пути. А Жека, наоборот, стал заходить все реже и реже. Жаловался, что завалили учебой. За Стю всегда заходил Славян, хотя ему и надо было делать для этого изрядный крюк через весь город.
Драка в лесу очень подействовала на Нюту. По крайней мере, она теперь смотрела на мальчишек другими глазами.
Раньше она ни за что не подошла бы к грубоватому громогласному Вовке. И слава о нем шла дурная – драчун, отморозок. И видок имел подходящий. Высокий, длиннорукий. Широкая рожа. Узкие колючие глазки. На самой макушке – агрессивный ежик.
А вот поди ж ты! Несмотря на бандитский вид, Бобр оказался нормальным человеком. Прямым и порой наивным. Они легко разговорились с первого раза и потом всегда болтали по дороге о том о сем. Темы находились сами собой. Нюта могла начать разговор с кузнечиков, у которых ухо в ноге, и закончить повестью про сумасшедшего летающего шведа, который изобрел реактивное крыло и гонял теперь на нем в небесах. Голова у нее была набита знаниями – зря, что ли, она пропадала в Интернете? Да и читала много.
Вовка ничего не читал, в Интернете не лазил, и только успевал подхватывать свою каменную челюсть, чтобы не стукалась об асфальт от изумления.
В отличие от нее, он мог говорить только на одну тему. О драках. Но как он о них говорил! Взахлеб! Тут же принимался показывать, хватать ее за руки, демонстрировать, что и как. Нюта поневоле увлеклась.
А вскоре она сама начала повторять Вовкины приемчики. На нем же. Как вывернуть руку, сбросить захват. Как правильно сжать кулак (оказалось – целая наука). Как ударить. Куда бить, чтобы противнику сделалось реально больно.
Нюта училась с непонятным азартом. Скажи ей кто месяц назад, что она будет интересоваться нападением и обороной, она бы только пальцем у виска покрутила. А теперь интересовалась!
– А че, – гудел Вовка, – айда к нам! Группу набрали в сентябре, они все новички, салабоны! Догонишь в два счета! Я сам с тобой потренируюсь! Бегаешь ты нормалек, дыхалка есть. Ручонки, конечно, слабенькие. Манная каша! – тут он обычно снисходительно тыкал толстым пальцем ей в предплечье, где, по его представлению, полагалось находиться накачанному бицепсу величиной с арбуз.
Нюта фыркала, но про себя думала: а почему бы и нет? Может, и запишусь. Может, и буду тренироваться. Учиться драться. Защищать себя и других.
Новый неведомый мир открывался перед ней. Странный. Инопланетный. Мальчишечий. Мужской.
Тут при встрече непременно солидно здоровались друг с другом за руку. Тут на каждом шагу лезли меряться силой – ставили подножки, «махались» руками и ногами или катались по полу в драке, а расцепившись, радостно орали: «А че? Нехило я тебя сделал? Ты тоже ниче! Давай пять!»
«Представляю, – думала Нюта, – встречаемся со Стю: я ей – затрещину, она мне – пинок, я ей – захват, она мне – кулаком по загривку! Высокие отношения! Нет, это ужасно, ужасно! Здорово, что я не мальчишка. Но, с другой стороны, мальчишки такие забавные. И я их совсем не знаю, оказывается. Одно дело – читать книги, а совсем другое – узнавать все самой. Если бы я раньше встретила Вована с его бандитской рожей, я бы, наверно, на другую сторону улицы перешла. А теперь мы с ним дружим. Он… интересный! Он даже… симпатичный! А как девчонки смотрят вслед, а в классе как пристают с вопросами: ты правда водишься с Бобром? Это же кошмар! Ужас! Жуткий тип! Хулиганье! От него всего можно ждать!»
Да, в классе ее дружба с Вовкой произвела фурор. Девчонки были в шоке. Бобр учился в другой школе, был на год старше, что по неписаному кодексу «любви-дружбы» считалось очень крутым.
Нюта небрежно отвечала на все девчоночьи ахи и охи: «Да нет, Вовка нормальный парень. Никакой он не жуткий. Он классный. Так что, все о'кей!»
Даже одноклассники, узнав про дружбу с Бобром, стали проявлять к ней повышенный интерес.
Вован был – силища! Его вся округа знала. Ходить с ним было все равно, что с медведем на поводке. Чуть что – можно опереться на дружеское железобетонное плечо. Ну, кто на нас с медведем? А? Нет никого? Ну, раз никого нет, тогда мы с Вовкой пойдем!
Когда за Нютой заходил Миха, лучший Вовкин друг, он всегда звонил снизу. Ему лень было подниматься на пятый этаж. А вот Бобр всегда взбегал наверх и лично барабанил в дверь. Ему не то что на пятый, на пятидесятый не лень было бы сгонять. Вниз он прыгал сразу через три ступеньки, так что вся лестница неодобрительно гудела, а старушка с третьего этажа шарахалась к стенке и крестилась вслед.
Миха же шел вперевалочку и всю дорогу до ДК уютно молчал. Ему было лень говорить. Миха тоже вызывал у Нюты симпатию, но, конечно, не такую сильную, как Вовка.
А вот Жека после той памятной драки как-то отодвинулся в сторону. Синяк у него тогда и правда нарисовался на пол-лица. Не лицо, а фиолетовое яблоко, с черными кругами под глазами. С каждым днем синяк радовал новыми красками – багровел, зеленел, синел. Жека стеснялся и сидел безвылазно в общаге, даже на репетиции не ходил. Потом Стю, переломив упорное сопротивление, замазала ему лицо тональным кремом. Получилось очень даже ничего. Легкая синева. И Жека вылез из своей берлоги. Разговаривать о драке к тому времени стало как-то неловко. Нюте вообще стало с Жекой как-то неловко.
Вот ведь какая странность. Она думала, что его геройский поступок сблизит их еще больше. Но Жека как будто отгородился невидимой стеной.
Не было прежней бездумной болтовни, совместных походов на озеро. А ведь совсем недавно они, хохоча, брызгались холодной осенней водой, собирали первые желтые листья или дома, до одури, колотили друг друга подушками под орущую музыку. А теперь Жека ее даже за руку брать перестал. Шли в ДК, отодвинувшись на метр. И то и дело повисала между ними неясная немота, становилось неловко, они замолкали одновременно и шли молча, как дураки. Молчание было тревожным, словно перетянутая гитарная струна. Вот-вот лопнет и больно хлестнет по рукам. Все равно, как идти ночью по темному болоту. Обязательно провалишься.
В общем, чувствуя все это, Нюта начала Жеку неосознанно избегать. Да и он сам заходил теперь редко.
Зато Славян со Стю необычайно сблизились. Та еще получилась парочка, почище «Твикса». Ходили они теперь всюду вместе, хотя препирались друг с другом не меньше прежнего. Зато если уж объединялись против кого-нибудь – все, конец! Несчастный мог сразу идти копать себе могилу. Вдвоем они могли переспорить даже Шефа.
К Жеке Стю относилась по-прежнему хорошо, вот только времени у нее на него не было. Театр, репетиции, школа, грызня со Славяном, разговоры до темноты в 38-м – куда уж тут втиснуть старую дружбу.
Место Жеки в их маленькой компании все чаще занимал Славян, а порой, с одной стороны – Славян, а с другой – Вовка. Ну а где Бобр, там его лучший друган Миха. А это уже совсем другая компания, согласитесь. Как говорила Вероника Николаевна – «натуральная банда».
Про гоблинов и про рыжеусого парни молчали. Нюта спрашивала поначалу, но это, видимо, была запретная территория. Хотя по случайным оговоркам она поняла, что тема гоблинов не закрыта. Но при девчонках – молчок и полная тайна.
– Что-то они затевают, поганцы, – сердито щурилась Стю, встряхивая челкой. – Только нам не говорят!
Нюта очень хотела отомстить. Собственное бессилие, растерянность, накативший с опозданием страх – все это разбудило в ней ненависть к мерзким гоблинам.
А тут еще Вовка подзуживал со своим карате. Нюта с изумлением ловила себя на кровожадных мыслях.
А она, оказывается, злая. Злопамятная. Она может ударить человека. Ударить! Ха-ха! Да она убить может! Ни секунды не задумываясь! Был бы у нее тогда пистолет – перестреляла бы гоблинов без всякой жалости!
Порой вечером, глядя в потолок и слушая музыку, она вспоминала недавнюю драку. Рыжеусого, летящий кулак. Запах чужого пота. Тяжелый удар о землю. Ногу, бьющую Жеку по лицу. И тогда горячее бешенство поднималось изнутри.
– Я их убью! Убью! – остервенело шептала она. – Вот научусь драться, пойду и сама их изобью! Пусть они сдохнут!
В другой раз на нее наползал мутный страх. А если она снова встретит их на улице? Парни, конечно, провожают в ДК, но ведь не всегда они рядом. Вдруг гоблины повстречаются по дороге из школы? В магазине? На берегу озера? Что тогда делать? Разворачиваться и убегать? Обзываться? Лезть в драку? Но ведь она еще ничего не умеет… А если они сами начнут… Да нет, не посмеют. Знают, что за нее и Вовка, и Славян, и Жека, да и все остальные… А Шеф их вообще может в ментовку засадить. Но вдруг скажут какую-нибудь гадость? И что? Делать вид, что не слышишь? Уши затыкать? Уходить с гордым видом?
Тут на Нюту снова накатывало бешенство. Она утыкалась в подушку, накрывалась одеялом с головой и шептала:
– Я их не боюсь, не боюсь!
И в то же время знала – боится, очень боится.
И понимала, что в таком состоянии – убьет не задумываясь. Кинется с булыжником, с палкой. А если не будет палки – загрызет…
Но постепенно ненависть тускнела, отходила, оставляя в душе мерзкий осадок. И это было противно.
Репетиции между тем шли своим чередом. Шеф все чаще повторяла грозное слово «премьера». Народ давно выучил свои тексты наизусть. Костюмы, перекроенные по десять раз, требовали только мелкой доработки и отделки. Одна за другой на огромных рамах стали появляться декорации.
Волшебное дело – создание декораций. Ради такого случая призывали самого руководителя художественной школы, Льва Николаевича, или попросту – Леву, как звали его за глаза ученики. В малый зал ДК протаскивали здоровенные щиты, обтянутые плотной тканью. Лева – высоченный, тощий, с рыжей квадратной бородой и вдохновенно растрепанными волосами – налетал на щит, как буря. Сначала прохаживался кругом, черкал мелками. Потом смешивал краски, хватал губку, сразу, широкими мазками, намечал фон. Потом в ход шли кисти. Лева подводил, подтирал, добавлял белые и черные контуры. И наконец, обозрев готовую картину, шел мыть руки и снимать рабочий заляпанный комбинезон.
Тут Нюта становилась на его место – и смотрела, смотрела… Вот дом Кая и Герды – окно в морозных узорах, сбоку – силуэты средневекового города – башенки, черепичные крыши, резные флюгера. Вот праздничный дворец принцессы, расцвеченный золотыми огнями. А вот – самое любимое – замок Снежной королевы, в игольчатых шпилях и алмазных звездах. По низу метет вьюга, в глубине проглядывают силуэты бегущих белых волков. Сверху раскинула фиолетовые крылья Ночь в зеленоватых сполохах северного сияния.
Вот уже и декорации все смонтировали и утащили за сцену, где аккуратно поставили у задника, спрятав рисунки (чтоб ничего в беготне не запачкать и не повредить).
И все ближе-ближе-ближе надвигался страшный и прекрасный час, когда в зал ДК соберутся зрители и студийцы впервые выйдут «на большую публику». Все этого ждали, все ужасно боялись. Все чаще звучало пугающее словечко «мандраж».
Нюта, которая в спектакле не участвовала, сама порой испытывала мандраж, от которого начинали трястись руки, путаться мысли, а голос предательски заикался. Она сидела в зале и переживала за всех. За Васю, за Римму, за Юльку, за Вадьку. С удвоенной силой – за Вовку и Стю.
Ну а когда на сцене появлялся Олежка… Нюта никак не могла понять – хорошо он играет или плохо. Она понимала только одно – перед ней он, Олег, Олежка. И таращилась из глубины темного зала, пока в глазах не начинали плавать золотые звездочки.
Он говорил – она не разбирала слов. И только когда он уходил, золотой туман рассеивался. Но не сразу, не сразу. Нюта сидела в полумраке, машинально черкала в блокноте фантастических зверей, слушала, как стучит в ушах кровь. Он уходил, а она еще долго переживала сладкое и острое счастье, смешанное с непонятной болью. Это и был мандраж.
