– Все! – Люба пнула свой школьный рюкзак.
      Он отлетел на другой конец комнаты, выронив из пасти несколько карандашей, ручек, синий китайский ластик и тетрадь по истории.
      – Что – все? – спросила мама с кухни.
      Люба вздрогнула. Она не ожидала, что оттуда так хорошо слышно. Вообще-то ее возглас был обращен к самой себе, а не к родителям. Но раз уж…
      – Все! – громко крикнула Люба, чтобы на кухне поняли всю гамму рвущих ее сердце чувств.
      – Иди обедать, – сказала мама.
      Люба вздохнула, посочувствовав собственной персоне: в этом глупом городишке никто не в состоянии постичь ее тонкой души. Потом выдохнула, быстренько переоделась в домашний халат, вымыла руки и приплелась на кухню.
      За столом были папа и мама, на столе – суп, над столом – календарь, гласящий, что сегодня – 3 сентября, суббота. Родители благополучно отдыхали, ну а Люба, как положено в этом нелепом мире, встала в семь утра и уже отсидела пять уроков.
      – Что это ты там шумела? – спросил папа, погружая ложку в тарелку с супом.
      Люба сделала печальное лицо, взяла краюшку хлеба – пока ее не перехватила мама, откусила, обозначив таким образом как свою собственность, и положила рядом. А потом сказала:
      – Все. Не пойду я больше в эту дурацкую школу.
      Родители обеспокоенно переглянулись.
      – Это почему же? – спросил папа.
      – Потому.
      Мама взяла ножик и отрезала с другого края от буханки, она тоже любила горбушки. Отец отложил ложку.
      – Ну-с, мамзель Багрянцева, извольте сообщить нам, что вас не устраивает в сем учебном заведении? – спросил он.
      – Все не устраивает! – выпалила Люба. – Тупая школа, тупой класс, учителя какие-то!.. Да и вообще весь этот городишко!.. Тьфу! Папа, ну как только тебе в голову пришло это… ну… стать военным?!
      Папа, должно быть, и сам не один и не два раза задавался этим вопросом. Но виду не подал. Что толку толочь воду в ступе: а зачем, а кто виноват, а вот если бы?.. Нет, речь сейчас о другом. То, что они переехали из областного центра, где прожили семь лет, в этот маленький Елизаветинск – непреложный факт, с которым следует считаться, и горевать по этому поводу – пустое дело. Командование перевело его сюда. Точка. А вот то, что Люба не хочет ходить в школу номер один, – проблема, требующая разбора и решения.
      Выслушав поднадоевшие за месяц Любины стенания насчет города, его размеров, его замшелых магазинов и неутешительных особенностей центрального водоснабжения, папа спросил:
      – Ну, так чем все-таки школа провинилась?
      – Дурацкая, – буркнула Люба. – Я таких школ вообще не видела! И наша, двадцать пятая, и восемнадцатая, где Катька училась, и эта… как ее… та, что напротив «Промтоваров», – все были школы как школы! А эта…
      – Просто она старая, – сказал папа. – И разве это не здорово? Я был там, мне очень понравилось. Металлические лестницы с узорами, высокие потолки. Красота! Ты просто не привыкла к ней.
      – Ладно, – сказала Люба. – Ладно. Допустим, что не в стенах дело. Но вот учителя-то!
      – Что – учителя?
      – Ты видел нашу Татьяну Яковлевну?
      – Ну, видел.
      – И как она тебе?
      – Нормальная женщина… Полная, темноволосая, в возрасте… По мне, вполне вменяема.
      – Вменяема! Ну папа! Разве можно ее сравнивать с Ариной Петровной!
      Папа представил Арину Петровну, классную из старой школы, – худую, беленькую, лет двадцати семи, не больше, – и признал:
      – Нельзя сравнить.
      Потом зачерпнул супа и добавил:
      – А она что, двойки уже ставит? Или орет на учеников?
      – Пока что нет, – сказала Люба.
      Но, не теряя убежденности в своей правоте, поспешила заявить:
      – Ладно, шут с ней, с классной. Но народец подобрался тут, скажу я вам!
      – Ну, ну, – заинтересовался папа. – Любопытно, с кем ты учишься.
      И Люба стала вспоминать – с кем познакомилась – своих новых товарищей по классу.
      Вообще класс был ужасный. Главным образом Багрянцеву угнетало то, что здесь она оказалась первой по списку. В той, благословенной двадцать пятой школе перед Любой шли Абрамова, Андрейчик и Аюев, а тут она была нага и беззащитна пред лицом учителей, которые, как известно, любят спрашивать по алфавиту. Впрочем, про это Багрянцева решила пока что не говорить папе: довод звучал несерьезно.
      Думала она пожаловаться на парней, пинавших в коридоре мячик из надутого презерватива. Постеснялась как-то выговорить это слово… Да и потом, чего уж, в старой школе и не то еще в портфелях приносили.
      – Эх, пап, видел бы ты Аньку, соседку мою по парте! – начала Люба.
      Анька Пархоменко в первый же день, как их посадили вместе, заявила: я, мол, неформалка. Затем достала из портфеля книжицу черного цвета и дала полистать. Там были советы по приготовлению то ли наркотиков, то ли взрывных устройств, то ли еще чего-то в этом духе. Потом неформалка все-таки призналась испуганной Любе, что по рецептам этим не готовила и в скором времени не планирует. Но книга эта – анархическая, так же как и музыка, из плеера вливаемая в проколотые в пяти местах уши Ани. Так что Багрянцевой – убогой обывательнице – не понять сложной души соседки. Они разного круга!
      – Представь, папа, она вся в железяках… прямо как Кентервильское привидение!
      – Ладно тебе, Люб! В той школе вроде у вас тоже были неформалы. Не Петя ли гремел цепями?
      – Почему сразу Петя?! – взвилась Люба. Она почувствовала, что краснеет, как обычно, при упоминании этого имени. – Петя был не неформал, а рэпер! Понимать надо!..
      – Допустим. Что с того? Ты же всегда терпимо относилась к этим… всем…
      – Ну да, – сказала Люба. – Только все равно… Кто ее знает, неформалку, что у нее на уме?! А вдруг решит напакостить?
      Родители задумались. Люба взяла буханку хлеба, положила на бок и отрезала себе верхушку. Потом, отдав нож маме, продолжала, чтоб ее не приняли за слишком нетерпимую и всех подозревающую личность:
      – Аня – это еще ладно…
      О ком бы рассказать дальше? А, о Диане! Ее лицо похоже на блин с маслом, глазки мелкие, злобные, голос писклявый, ну а повадки – вообще ужас: чуть что – бежит ябедничать Татьяне Яковлевне. Едва ли не за ручку с ней ходит. Принцесса на горошине! Впрочем… Если Люба станет сейчас жаловаться на неё родителям, сама же будет как Диана! Так не годится.
      Может, рассказать про Лену Лепетюхину? Ох, эта без конца всем перемывает косточки! Маленькая, жадная, пронырливая. У самой в жизни наверняка никогда не было мальчика, но уж зато кто с кем, когда и сколько – лучше всех знает! И треплется без конца. Хотя Любе вообще-то скрывать нечего. Да и с Ленкой этой ее никто не просит общаться. А, ну ее… Стерпим!
      А вот еще есть Катька, Ленкина подруга. Это просто кошмар. Грубит всем, ржет как лошадь… Высоченная, толстая! Нынче прямо на уроке геометрии как закричит: «Лен, Лен, ты русский сделала? Дай списать!» Только что-то новое появится – ей сразу надо. Всем завидует. И без конца боится, что чего-то ей не достанется. М-да, похожа на соседку там, где они жили раньше… Мама провела бок о бок с ней семь лет…
      Люба доела свою корочку, добавила к ней ложку супа и задумалась.
      На самом деле настроение сегодня ей испортили другие три особы.
      Выйдя из дому за хлебом – уже после школы, – Люба обнаружила на лавочке возле подъезда трех своих новых одноклассниц: Алину, Алису и Алену. Смотрелись они очень ярко. Волосы Алины, Алисы и Алены были цвета «скандинавский блондин». Одеты девушки были не то чтобы красиво, но дорого. В одежде их преобладал розовый цвет: на первой были розовые брючки, на второй – розовая кофточка, ну а третья щеголяла розовой фуражечкой, розовыми ботиночками и розовой сумочкой.
      На всю компанию у них имелся один модный журнал, как раз сейчас и изучавшийся.
      Пожалуй, надо было пройти мимо девчонок… Но так хотелось знать, что там, в журнале…
      – Ой, Багрянцева, смотрите! – крикнула Алена. – Иди сюда, Любка!
      Люба приблизилась.
      – Давно хотим тебя спросить, – приняла эстафету Алина. – Ты где такую кофту отхватила?
      На Любе была вязаная кофточка на молнии, с весьма милой вышивкой.
      – Тут таких нет, – сказала не без гордости Багрянцева. – Я ее купила там, где жила раньше.
      В глазах модниц сверкнуло уважение.
      – Это «Этро», – авторитетно заявила главная, Алина.
      – А вот и нет, – ответила ей Люба. – Это мы с мамой на рынке купили.
      Лица девушек мгновенно переменились.
      – Мы-то думали…
      – Да ладно вам, – сказала Люба. – Главное, что вещь хорошая.
      – Ну, ну, – ехидно закивали модницы.
      Алена заявила:
      – Я ведь так и думала! И вам говорила! Вы посмотрите, какая у нее сумка! Любка, ты у бабушки, что ль, сумку-то стащила?
      И девчонки засмеялись.
      – А мне за хлебом что, с косметичкой ходить? – разозлилась Багрянцева.
      Алиса раскрыла журнал на странице, где демонстрировались сумки, и показала Любе, ткнув пальцем в одну из них:
      – Вот что нормальные люди носят. И мне скоро купят такую.
      Возле сумки стояла цена.
      – Да за такие деньги слона можно купить! – сказала Люба. – Золотая она, что ли?
      – Это «Жирофле», – важно сказала Алиса.
      – Кто? – переспросила Люба.
      – Дед Пихто! – ответили ей.
      И вновь раздался хохот.
      Багрянцева хотела было поругаться, дать понять этим свистулькам, кто они есть на самом деле, но сочла, что лучше ей не опускаться до скандала. Девчонки своим видом показали, что общаться не желают. Две снова начали листать журнал, а одна, достав из сумочки цвета шоколада телефончик цвета карамели и раскрыв его нежными пальчиками со сливово-мармеладным маникюром, продолжила беседу:
      – А? Ну вот, короче… Я такая…
 
      Люба сходила за хлебом, вернулась домой и вот сидела за обедом, наблюдая, как мама режет хлеб.
      – В общем, – сказала она, – мне ужасно не нравится химия. В той школе не было химии.
      – Люба! – засмеялся папа. – Ты же в восьмом классе! Уверяю, что и в той школе…
      – Да знаю. Все равно не нравится. И вообще… В той школе я всегда была в «А» классе. А теперь что? «В»!
      Папа призадумался:
      – Ну а по-моему, знаешь ли, весьма неплохо. Восьмой «вэ». Две «вэ». Как двое очков. Четыре бублика.
      – «Четыре бублика»! – надувшись, повторила Люба.
      Но аргументы против новой школы, как она сама увидела, были ничтожны и неубедительны.
      Суп остыл, корок на хлебе не осталось, разговор закончился. Люба уткнулась в тарелку и решила после еды снова загрустить. Но тут молчавшая до сих пор мама неожиданно сказала отцу:
      – Слушай! Помнишь, ты рассказывал мне историю про свою бабку? Не тот ли это город?..
      – Точно!
      Папа улыбнулся.
      – Вот надо же, – сказал он. – Я совсем забыл. Послушай, Люба. Ты не хочешь жить в Елизаветинске, жалуешься, что нас перевели в него. А между тем твоя… м-м… двоюродная прабабушка приехала сюда по собственному желанию! И против воли родителей.
      Люба повернулась к отцу.
      – Как это?
      – Я, собственно, мало знаю обо всем этом. Дело было давно, до революции, году, кажется, в девятьсот двенадцатом или тринадцатом. Звали ее Евлампия Андреевна Багрянцева – родная сестра твоего прадеда. Она влюбилась в некоего студента. Отец, Андрей Прокопьевич, конечно, дал отказ: нищий парень – ни кола, ни двора, ни чина, ни капитала… И вот однажды ночью Еля сбежала. Побег удался ей великолепно, судя по тому, что в доме не проснулась ни одна душа. Дед рассказывал, что утром был страшный переполох, потом поувольняли всю прислугу. Послали вдогонку людей. Да разве догонишь, полсуток прошло? Так никто больше о ней и не слышал. Разузнали только, что студента того фамилия была Рогожин. И при-ехал он из города Елизаветинска, куда, наверно, и увёз твою прабабушку.
      – Значит, у нас здесь есть родственники? – спросила Люба радостно.
      – Хм… Не исключено.
      – Вот здорово! А как найти их?!
      – Ну… – Мама заволновалась. – Я не думаю, чтобы Евлампия была счастлива с этим студентом. Девушки, которые так легкомысленно ведут себя… Хотя найти родню, конечно, было бы неплохо.

      У Сережи Щипачева были новые, несомненно, импортные брюки, красный джемпер и модное украшение на шее из мелких деревянных шариков. Шея Сережи тоже выглядела симпатично. Сам он находился у доски и без особой радости показывал на карте моря, омывающие берега России.
      Делал он это довольно долго и с переменным успехом, так что 8 «В» заскучал. Аня Пархоменко, соседка Любы, как обычно, стала рисовать в своей тетради девочек, одетых точно как она, и разные, должно быть неформальские, значки. «Сухих?! Да ты гонишь!» – вылетел из уст сплетницы Кати громкий шепот. На задней парте Ира Сухих, тихая и бледная, завертела головой. «Это не Сухих, – продолжал литься приглушенный голос Кати. – Мы должны выяснить, кто там был!» Алина быстро и усердно переписывала у кого-то ответы на домашнее задание по алгебре. Только два человека смотрели куда нужно: Оля Михеева, отличница, и Люба.
      Любу карта не интересовала. Смотрела она на Сережу.
      Не то чтобы влюблена была в него… Но она уже рассматривала такую возможность. Изучая вместо географии блондинистую голову Сережи (подстриженную романтично, аккуратно, не каким-нибудь там «ежиком»), Люба рассуждала, что могло бы быть, сбеги они куда-нибудь вдвоем. Мысль о побеге, разумеется, была чисто теоретической. Но приятной.
      Как только прозвенел звонок, все мигом ринулись из класса, словно на пожар. Только Ирина Сухих на своей последней парте долго-долго собирала вещи…
      Люба вылетела в коридор вместе со всеми. И вдруг поняла, что не знает, куда ей идти. По расписанию был иностранный язык, и класс делился на три группы. Где находится ее, французская, Люба была не в курсе. В замешательстве она стояла, омываемая морем первоклашек, и смотрела, как из кабинета географии выходит шаркающей походкой Ирина.
      – Привет! Ты Люба, да? А какой ты язык изучаешь?
      Услышав неожиданное обращение, Люба обернулась.
      Перед ней была отличница Михеева – тихая, бледно-веснушчатая девочка с вечно смущенным, как будто извиняющимся лицом.
      – Французский, – ответила Люба.
      – Я тоже! Пошли!
      И они пошли. Просторный коридор, большие окна, лестница с истершимися ступенями и чугунными перилами…
      – Знаешь что? – сказала Люба. – Здорово, наверно, в такой школе учиться с первого класса.
      – В какой – такой? – Оля пожала плечами.
      – В старинной… Честно говоря, мне сначала не нравилось здесь. Непривычно. Всё такое… как сказать… важное, что ли? Вот так закроешь глаза и представляешь себе, как будто ты барышня из прошлого века! Как будто живёшь при царе… и встречаешься с бедным студентом!
      – Придумаешь тоже, – сказала Оля.
      На ее лице было удивление. Люба смутилась.
      – Это я так, – поспешила добавить она. – Фантазирую. А скажи, в тысяча девятьсот двенадцатом году школа уже была?
      Михеева и этой фразе удивилась.
      – Не знаю.
      – Жаль.
      – Мы этого не проходили.
      Кабинет французского, как выяснилось, был на первом этаже. Совсем маленький, он не имел даже доски. Шесть парт, поставленные в один ряд, два книжных шкафа, плакаты с видами Парижа, с алфавитом и таблицей глаголов, да магнитофон на подставке – весь интерьер.
      Люба уселась на пятую парту вместе с Олей.
      Урок был первый в этом учебном году, так что ничего особо сложного ребят сегодня не ждало. Учительница спрашивала, кто что помнит из седьмого класса. Сережа изучал английский. В отсутствие объекта интереса Люба занималась тем, что разглядывала пёстрые виды Парижа.
      Если же смотреть прямо перед собой, то можно было увидеть трусы Изольды Тарасюк. Эта девица шла в ногу с модой, но на свой лад. Она носила брюки с заниженной талией и, сев, усердно выгибала спину, дабы ни у кого не возникало сомнений в том, что она уже взрослая. С теми же целями Иза курила – Багрянцева сама видела ее за этим делом вместе с Женькой Жигулиной, и манерами и видом смахивающей на пацана. Изольдины трусы были зеленые. Рядом с ней сидел толстый Макар, озабоченный тем, чтобы замочить всех монстров на четвертом уровне и накопить на новый плеер. Соседкой с ее достопримечательностями он не интересовался.
      Посреди урока Любин взгляд упал на подставку под столом, где стояли магнитофон и кассеты. Люба обратила внимание, что какой-то странный, еле видный шов окаймлял подставку. Крышка люка?
      – Оля, Оль! – зашептала соседке Багрянцева, уверенная в том, что старожилка, а тем более отличница, должна знать, в чем тут дело. – Что это такое под столом? Люк, что ль?
      – Что? – не поняла Михеева.
      – Я говорю – люк под столом?
      – Какой еще люк? А… Не знаю… Тише, вон Нина Антоновна говорит что-то.
      «Вот это выдержка! – подумала Багрянцева. – Сидит весь урок – и ни слова!»
      Еще повертев головой, Люба обнаружила за спиною у себя след от камина и двух модниц. Алена с Алисой под партой читали какой-то журнал и бормотали названия: «Шанель», «Герлен», «Диор» – словом, прилежно изучали французский язык. Камин же явно вырисовывался в углу, хотя он был заделан и покрашен в тон стене.
      Кто знает, может быть, его топили в тот день, когда Еля тайно обвенчалась со своим студентом?
      Определенно, Любе эта школа нравилась…
 
      Домой Багрянцева с Михеевой пошли вместе.
      – Забавный у вас класс, – заговорила Люба, миновав ограду школьного двора.
      – Ужасный.
      – Не-е-ет. Я поначалу тоже думала ужасный, но теперь привыкла.
      – Не знаю… Мне не очень-то по вкусу все эти компании: что Тарасюк с Жигулиной – куряки, что Лепетюхина с Ухиной – сплетницы, грубиянки, что эти финтифлюшки три…
      – Если станем сейчас их ругать за глаза, то сами будем сплетницами, – заметила Люба.
      Михеева согласилась:
      – Ну ладно. Мы про них не будем.
      Около минуты девочки шли, не зная, о чем говорить.
      – А ты музыку какую слушаешь? – начала новую тему Багрянцева.
      – Разную, – сказала Оля неуверенно.
      – А кино смотришь какое?
      – Тоже разное.
      И еще с минуту обе помолчали.
      «Уж больно непонятная она, – думала Люба. – Чего не любит – ясно, а что любит – поди догадайся. Что ж, зато помогла мне. Добрая, культурная. Ладно, мы же всего день общаемся! Может быть, со временем пойму, что у нее там, внутри».
      Жили они, как выяснилось, в соседних подъездах.
      – Ну надо же! – обрадовалась Оля. – И язык иностранный у нас один и тот же, и дом!
      – Можно и в школу ходить вместе.
      – Точно! – Оля смущенно улыбнулась. – Знаешь, мне кажется, ты не такая, как все.
      – Ладно тебе…
      – Да! Ты нормальная. Будешь со мной дружить?
      – Буду.
      Чья-то мама высунулась из окна и закричала: «Кирилл! Кири-и-илл!» Древняя старушка из последних сил поднялась на крыльцо, устало опустила на бетон две тяжелые сумки и стала искать ключ от подъезда. Сзади, во дворике, плакал какой-то малыш и тихонько скрипела коляска. Девчонки попрощались.
      «Ну вот, – решила Люба. – Жизнь налаживается. Теперь и здесь у меня есть подруга, и не худшая».
      Желтые и коричневые листья падали на землю, образуя по-осеннему красивый ковер.

      Так прошла неделя. Люба прижилась в школе: дух старины все больше привлекал ее. В жизнь класса Люба тоже постепенно втягивалась. Выяснила, что, кроме зеленых, у Изольды Тарасюк есть белые трусы; что Алина – чей папа, кстати сказать, возглавляет прибыльную фирму и часто ездит в Москву, – тащится от группы «Фабрика», Алиса – от группы «Сливки», а Алена – от группы «Блестящие». Обнаружила она также – к большой своей печали, – что Серёжа, обладатель деревянных бус и милой шевелюры, подозрительно интересуется всей этой троицей. Неужели влюблён и у Любы нет шансов? Но если так – в которую? Пока что это оставалось тайной.
      Только одна личность в классе оставалась по-прежнему непонятной для Любы. То была Михеева, с которой они каждый день ходили в школу и обратно, болтали на переменах и даже один раз вместе решали задачу со звездочкой по геометрии. Нет, во всем, что касалось дел школьных, Оля была просто ас. Одно слово – отличница. Но стоило лишь выйти из стен школы, как Оля делалась какой-то дурочкой. Ни про кино, ни про артистов, ни про моду, ни про популярные книжки Михеева ничего не знала. «Чем же она увлекается?» – не могла понять Люба.
      Тот день, когда отношения между ними выяснились, оказался очень радостным и одновременно очень грустным.
      Начнем с того, что с самого утра в классе творилось какое-то безобразие. Аня пришла в юбке наизнанку. «Ты это что? – засмеялись девчонки. – С закрытыми глазами одевалась?» Любина соседка с гордостью глянула сквозь них, тряхнула афрокосичками, перехваченными косынкой с надписью «Нирвана», и ответила: «Я неформалка! Что хочу, то и делаю!»
      Потом прошел слух, что сегодня будет проверочная по истории. Все переполошились, кинулись читать учебник. Лена нашла где-то ответы на тест, который был в «А» классе. Поделилась этими ответами великая сплетница только со свой подругой Катей, да еще с испуганной Алисой, обещавшей завтра принести подборку номеров «Гламур». Счастливицы принялись переписывать ответы и на всякий случай зубрить их. «1-ж, 2-а, 3-г», – бормотали они себе под нос. «Не надо проверочной!» – завопил класс, как только прозвенел звонок и вошла учительница. «Да вы что! – удивилась та. – Я и не собиралась!»
      К концу дня то ли от обиды на зряшное беспокойство, то ли от радости, что проверочной не было, то ли просто от усталости класс впал в какую-то дикость. Едва войдя в кабинет биологии – ужас, седьмой урок! – парни сразу же начали кидаться тряпками друг в друга. Желания беситься добавляло то, что биологичка, Анна Павловна, была совсем молоденькая, робкая и ничуть не страшная. Женька Жигулина вывела мелом на всю доску слово «Щетка». Так дразнили Олега Коровина за жесткие, торчащие вверх волосы. Изольда Тарасюк, изящным жестом отведя в сторону свои длинные черные пряди и с трудом присев в узких джинсах, подписала под «Щеткой» ругательство. Олег пришел из столовой, разозлился, быстро выяснил, кто его обидчицы, и с грязной тряпкой погнался за ними. Те бросились спасаться от него: Иза – на шпильках, азартно визжа, а Женя – в кедах, выкрикивая разные неприличные слова. В пылу погони Коровин запрыгал по партам и опрокинул два стола и три стула. Тут прозвенел звонок, пришла учительница и стала возмущаться всем их безобразием. Ни на кого это, конечно, не подействовало, хотя парты подняли, расселись. Через пять минут Женьке и Изольде стало скучно, и они начали проситься выйти из класса. Учительница отпустила только Изу, и та вышла, напоказ держа в руке пачку сигарет. «Обезьяна!» – крикнул ей вслед с места Коровин. Анна Павловна, разумеется, сделала ему замечание, но тот возразил: «Изольда первая!» Класс зашумел. В довершение всего Женька Жигулина («Ох, – подумала Люба, – и почему она не родилась парнем?») подняла руку и спросила:
      – Анна Павловна, а вы это… давно с этим… с которым вчера в парке были… гуляете?
      Биологичка разозлилась, покраснела, пошла и привела завуча. Тут уж, конечно же, всем влетело.
 
      После всех этих событий у Любы и Оли еще остались силы, чтоб пойти в библиотеку. Им задали по литературе прочитать две повести.
      – Нам, пожалуйста, Карамзина, – сказала Люба. – Две книги.
      Библиотекарша исчезла на минуту в своем книжном лабиринте и вернулась с маленьким и странным на вид томом.
      – Девочки, вы поздно пришли, – сказала она. – Карамзина всего уже разобрали. Есть только вот эта книжка. Ей больше ста лет, она очень ценная. Но, думаю, тебе, Оля, ее доверить можно. Читайте. Только здесь. Домой ее уносить нельзя, это раритет.
      Девочки сели за стол.
      Книга была в красном кожаном переплете, с остатками золотой краски кое-где и тонкой шелковой закладочкой, когда-то кем-то оставленной на странице 128. «Н. М. Карамзинъ. Сочиненiя» – значилось на обложке.
      – Вот это да, Оль! Представляешь, какая она старая? Твоей бабушки еще не было, а ее, наверное, уже кто-то читал!
      – Ладно тебе. Ищи, где там «Бедная Лиза». Мне сегодня еще геометрию доделывать надо.
      Но Любе страшно хотелось сперва рассмотреть книгу. Такие гладкие, таинственные, пожелтевшие страницы… Даже запах необычный! На титульном листе было написано: «Товарищество Печатня С.П. Яковлева. Москва. 1906 г.»
      – Смотри, смотри! – шептала Люба.
      «А ведь в этом году Еле, вероятно, было столько же лет, как и мне сейчас!» – подумалось вдруг.
      – Ну, давай читать! – недовольным голосом проговорила Оля. – Нам читать задали, а не год издания рассматривать.
      Любу почему-то покоробило от этих слов.
      – Оля, ну разве не здорово рассматривать такую старую вещь?!
      Михеева, как всегда, смутилась, но потом ответила:
      – Старые вещи по истории проходят. А у нас литература завтра.
      От таких слов рот Багрянцевой раскрылся сам собой. Пока оттуда ничего не вылетело, Оля вставила:
      – Нужно делать то, что задают. А не глупостями заниматься. Вот.
      Тут уж Люба не смогла скрыть возмущения:
      – Глупостями?! Мы же прикасаемся к живому прошлому! Ты ведь сама, Оля, недавно говорила у доски про то, зачем нужно изучать историю!
      – Отвечала. Я и изучаю. У меня по ней «пять». Между прочим, – довольно сказала Михеева, – я уже параграф прочитала тот, который нам на среду задали.
      – Но разве история только в параграфах?!
      – Я и доклад делала.
      – Оля! Эта книга – настоящая посылка из прошлого! Ты прикасаешься к ней и уже как будто улетаешь на сто лет назад!
      – Улетаешь, – буркнула Михеева. – Книга – это литература. А по литературе нам задали…
      – Ну и зануда же ты, Оля! – не выдержала Багрянцева. – Правильно про тебя в классе говорят…
      – Девочки, в чем дело, что за шум? – вмешалась библиотекарша. – Вы же в читальном зале!
      Люба хотела сказать «извините», но увидела, как ее подруга, надувшись, собирает вещи.
      – Ты куда? – спросила она растерянно.
      – Домой, вот куда! Зайду лучше к Диане, у нее возьму этого Карамзина!
      – К Диане?..
      – Да! Она, хоть и не обещала со мной дружить, зато гадостей всяких не говорит! И вообще… А ты сиди тут со своей «посылкой», обнимайся, картинки рассматривай!
      И, провожаемая удивленно-осуждающими взорами, Михеева ушла, хлопнув ничем не провинившейся библиотечной дверью.
      «Ну вот!» – подумала Багрянцева. Оля обиделась на нее, но Люба тоже была неприятно удивлена. Неужто Ольге действительно ни капельки не интересно посмотреть старую книгу? Ладно бы Женька Жигулина… Когда на той неделе, в пятницу, их повели в музей, курильщица и хулиганка, вволю назевавшись, пока экскурсовод рассказывал о старинных платьях, вдруг поинтересовалась: «А трусы под юбку в этом самом… веке… надевали?» Тут, конечно, все расхохотались, особенно парни. Экскурсовод, наверно, дал себе зарок не иметь дела с восьмиклассниками. Но Михеева! Она ведь так прилежно, деловито изучала все, что выставлено в витринах!
      В голове Любы зачем-то завертелись слова песенки: «Тили-тили, трали-вали! Это мы не проходили, это нам не задавали!» Получается, что Оле интересно только то, что задают в школе, за что можно получить оценку.
      От этих рассуждений Любе сделалось совсем скучно. Наслаждаться запахом старых страниц расхотелось. «Ну ее, эту книгу! Весь день она мне испортила. Сейчас прочту быстренько то, что надо, и отчаливаю. Так… Где тут содержание?» Люба глянула в конец. Нет. В начало – тоже нет. «Что ж это такое? Книга без содержания?» – раздраженно спросила она про себя и принялась нервно листать раритет.
      Потом случайно раскрыла форзац и увидела…
      На двух скрещенных знаменах лежала раскрытая книга. На ее страницах были буквы: «Р» и «О», перечеркнутая горизонтальной чертой. Сверху, из-за книги, между флагами выглядывало острие штыка. Внизу же, там, где неведомый художник изобразил два древка и едва различимый приклад, лежало что-то наподобие мяча, какой-то шарик. Но нет, не эта странная картинка заставила Любу раскрыть рот от удивления и восторга! Возле мяча, синим цветом, как и весь оттиск, была выполнена надпись: «Изъ книгъ И. П. Рогожина».
      Рогожин! Сколько раз эту фамилию Багрянцева произносила вслух и про себя в течение последних дней! (Даже чаще, чем фамилию Сережи, так бездарно взявшего курс на Алину и ее подруг). Именно Рогожиными должны логично зваться ее родственники, которых так хотелось бы найти здесь. И вот… А что, если эта книга того самого студента, в которого влюбилась Евлампия?
      Конечно, рассчитывать на это вряд ли стоило. А если, к примеру, эта книга его брата, отца, дяди? Но как же книга оказалась здесь, в школьной библиотеке?
      – Даже не знаю, – ответила библиотекарша на вопрос Любы. Видно, раньше ей не попадались столь интересующиеся персоны. – Может, подарил кто-нибудь. Или с тех, царских времен осталась: школа-то ведь старая. А кто такой Рогожин – не знаю…
 
      На другой день по литературе спрашивали не особенно строго. Вызвали Алену.
      – Бедная Лиза была девушка, – начала она рассказ. – И потом как бы влюбилась…
      Люба снова вспомнила свою прабабушку. Можно сказать, похожие истории. Только хотелось верить, что у Евлампии все кончилось не так печально, как у Лизы…
      Родители заинтересовались тем, что Люба обнаружила в книге. Правда, они совсем не верили в то, что это окажется тот самый Рогожин. Мама предположила, что это, вероятно, ложный след: вдруг Люба увлечется, а потом горько разочаруется? Но Багрянцева твердо решила приняться за поиски.
      – …и как бы утопилась, – завершила Алена.
      После урока Люба пошла в школьный музей.
      Да, в 1-й елизаветинской школе имелся собственный музей. В этом, в общем-то, не было ничего необычного: в 25-й, там, где Люба обучалась раньше, музей тоже был. Он посвящался Великой Отечественной войне 1941– 1945 гг. Там хранились письма с фронта, старая солдатская форма, фотографии, муляж пушки… Экспонатов насчитывалось мало, состояние их оставляло желать лучшего… Здесь же все было гораздо интереснее. Музей 1-й школы посвящался ей самой, ее истории. Со стен смотрели фотографии гимназистов в строгой форме с фуражками; под стеклом лежали пожелтевшие журналы с оценками по закону Божию и латыни, перья, чернильницы, песочницы для посыпания непросохших чернил…
      Впрочем, посетители в этом музее бывали редко. Заведующая музеем – Инга Альбертовна, дородная, не молодая, но и не старая еще женщина, с вечной улыбкой и приятными восточными чертами, – держала его почти всегда закрытым. Она давно свыклась с тем, что в музее бывают лишь гости из РОНО да иногда родители будущих первоклашек.
      Люба уже в третий раз пыталась попасть в музей: первый раз – еще вчера сразу после прочтения книги, второй – сегодня утром. На ее стук никто не отзывался. «Наверно, опять пусто», – с грустью подумала она.
      В этот момент за дверью послышались шаги и на пороге появилась Инга Альбертовна.
      – Я… музей посмотреть, – смущенно сказала Люба.
      – Посмотреть? А, ты, наверно, новенькая? Конечно же, конечно, заходи! Ох, как давно ребята тут не появлялись…
      Багрянцева вошла вслед за хранительницей, обрадованной и удивленной. Она смотрела на лица старых гимназистов, их тетради, их письменные принадлежности, их костюмы и даже их – точней уж, их учителей – орудия «воспитания» в виде розог. Музей был очень здорово отделан: и стены, и пол обиты темным материалом, создающим таинственную обстановку, чтобы посетитель сразу улетел мыслями на сто лет назад. Посередине комнаты стол с несколькими стульями и скатертью под цвет интерьера. Кипа бумаг на нем намекала на то, что Инга Альбертовна только что занималась изучением каких-то документов.
      …С полчаса, наверно, Люба разглядывала то, что лежало в витринах. Потом подошла к заведующей.
      – Ну, как? – спросила весело хранительница, сидевшая за своим столом.
      – Здорово. А можно я вам, Инга Альбертовна, вопрос задать, касающийся истории школы?
      – Что ж… Отвечу, если смогу.
      – Как в библиотеке оказалась книга некоего Рогожина? И кто это вообще такой был?
      Инга Альбертовна крепко призадумалась.
      – Ну и вопрос! Я, честно, ожидала что-нибудь попроще! А зачем тебе?
      Люба кратко сказала, что это, возможно, ее родственник.
      – Что ж, интересно. Знаешь, мне кажется, я встречала где-то в наших архивах такую фамилию. Давай так: приходи через неделю. Если я найду что-нибудь про него, то скажу тебе.

      – Не подходит.
      – Люба! Это уже пятая куртка, которую ты примеряешь! Чем она тебе не нравится?
      – Не нравится – и все.
      – Да вы, девушка, в зеркало на себя посмотрите! Таких курток, как у меня, здесь ни у кого нет, точно говорю. Сама позавчера партию привезла!
      Багрянцева стояла посредине рыночной палатки в ярко-рыжей куртке с капюшоном и отстёгивающейся (продавщица уже седьмой раз повторяла этот факт) подкладкой. По рынку сновали люди в поисках зимней одежды, пластмассовых тазов, резиновых перчаток, дешёвых помад, китайских игрушек, кроссовок с лейблом «Адидас» и прочих нужных для земного бытия вещей. Тут же парни с криком «Посторонись!» катили тележки с разным грузом и передвижные вешалки. То у той, то у другой палатки появлялись женщины, предлагающие пирожки с картошкой.
      У Любы было преплохое настроение.
      – Посмотри же! – убеждала ее мама. – Ведь это замечательная куртка!
      – Вот именно, – вторила торговка. – Тем более по такой цене, как у меня…
      – Я не хочу, – сказала Люба.
      Она сняла куртку и вместе с родителями вышла из палатки.
      – Ну, может, объяснишь, в чем дело? – спросил папа. – Эдак мы ничего не купим, и тебе до декабря придется ходить в летней одежде.
      «Попытаться или нет объяснить им? Эх, ладно, попробую!» – решила Люба.
      – В таких у нас никто не ходит, понимаете?
      Ну, это было, конечно, сильно сказано – никто. В подобной куртке, годившейся, на взгляд Любы, только для сельскохозяйственных работ – в комплект к резиновым сапогам, – вполне могла явиться замарашка вроде Иры Сухих. Ну, может, еще Аня Пархоменко: им, неформалам, чем хуже вырядиться, тем лучше. Если бы Люба донашивала подобную вещицу, скажем, с прошлого года – ну, допустим, денег не было на новую, – тогда ладно. Но покупать сейчас! Когда Алиса носит белую пушистенькую курточку, нежную, как котенок, и совсем не жаркую! Когда у Алены – розовая, вся в стразах, а у третьей подружки – восхитительная кремовая, схожая на ощупь с шелком куртка!
 
      Если Люба явится в школу в этой турецкой ерунде, ее тут же поднимут на смех. Тогда уж про Сережу точно можно позабыть! Ведь как порой ни глупо смотрелись три модницы, как ни коряво они выражались, как ни хватали тройки пачками – именно одной из них, Алисе, Щипачев в анкете на вопрос «С кем ты хочешь дружить?» написал ответ: «С тобой».
      – Ну и что, что никто не носит. Будешь первая. Люба, это ведь так здорово – отличаться от других! – сказал папа.
      Багрянцева не раз думала на эту тему. Вот, все говорят – отличайся от других! Отовсюду слышно: быть личностью, быть не как все, быть особенным – это хорошо! Только что-то не видно, чтоб сильно любили тех, кто в самом деле отличается. Все норовят сбиться в кучу, в компанию. Ясное дело – так веселее, да и защититься можно, если кто обидит! Вот, например, Тарасюк и Жигулина. Вместе курят, вместе двойки получают, вместе в парней тряпками кидаются, плохие слова на стенках пишут и всякие гадости болтают. Или Ленка Лепетюхина и Катька Ухина – их водой не разлить! На каждой перемене обсуждают, кто в кого влюбился и где что купить можно. Пару раз Люба уже слышала, как они шептались про нее: мол, странная какая, по музеям ходит, книжки изучает, губы ни разу не красила, и телефон у нее с простым дисплеем, черно-белым. Багрянцевой было плевать, с каким дисплеем телефон, лишь бы он звонил… но ведь обидно слышать все это и чувствовать, что тебя считают хуже других!
      С Олей они раздружились. Хотя Люба попросила прощения за то, что назвала Михееву занудой, и та сказала, что прощает. Но отличница разочаровывала. Она без конца всего боялась: того, что не успеет выучить уроки, того, что получит «четыре», того, что ее спросят, того, что ее не спросят… Увлечений у Оли так и не нашлось. Она считала, что увлекаться не следует, а следует учиться.
      Так что у всех была компания, даже у этой самой Оли, снова начавшей ходить вместе с подлизой Дианой – верно, сошлись на том, что обе на хорошем счету у педагогов. Аня Пархоменко гуляла с неформалами из девятых классов и других школ. Да и обществом Жигулиной она время от времени не брезговала. «Женька тоже неформалка, только скрытая, – сказала она Любе. – Своим хулиганством она как бы сражается с буржуазными условностями».
      В классе была только одна девочка, на самом деле отличавшаяся ото всех. Она не следовала моде, не имела хороших вещей, не разносила сплетен, не красилась, даже, наверное, не умывалась. Ира Сухих. Все уроки, все перемены она одиноко просиживала на задней парте, наедине со своими прыщами и мыслями. Ну, если они, эти мысли, были. Говорила она еле слышно, училась на тройки. Мальчики ее не задирали. Даже классная, Татьяна Яковлевна, порой забывала, что у нее учится эта девочка.
      Так вот, Люба не хотела быть такой!
      Уж лучше быть розово-карамельной девочкой, чем прозябать всю жизнь с такой вот «индивидуальностью» вдали от внимания парней!
      Так что Багрянцева сказала:
      – Я хочу кремовую куртку с мехом, со стразами, с вышивкой.
      – Как у «трех А»? – догадалась мама. – Я как-то их встретила на улице. Послушала, как они говорят. Это не очень вежливо, но, по-моему, они… жуткие дурочки!
      – Дурочки не дурочки, а парней заставили за собой бегать! – парировала Люба. – А вот умная Михеева одна ходит.
      Папа хмыкнул. Наверно, не знал, что ответить.
      – Но ведь у них богатые родители. Ты, Люб, отлично понимаешь, что у нас нет средств выписывать тебе наряды от Диора.
      В этот раз уже Люба не нашла что возразить.
      Они шли по рынку, поглядывали по сторонам и так и не могли найти общего решения. Куртки казались то слишком скучными, то сшитыми из чересчур грубой ткани, то по моде пятилетней давности. Между тем настоящая осень с ее холодами, дождем и слякотью уже напоминала о себе. Носить старье у Любы не было желания. В универмаге продавали, в общем, то же, что и на рынке. А модных бутиков в Елизаветинске все равно не водилось. Так что…
      – Выбирай сама, – сказала мама. – Ничего тебе указывать не буду.
      Первый раз в жизни Багрянцева почувствовала сладкую свободу. Но сразу же за ней пришло чувство ответственности: вдруг не то выберу? Тут уж некого винить будет, что плохо одета.
      Часам к двум уставшая семья Багрянцевых, обошедшая не менее трех раз весь городской рынок, остановилась у палатки, где продавалась довольно милая, но чересчур простецкая девчоночья куртка бежевого цвета. Любе она пришлась впору. Материал приятный. Но Люба явно не могла принять решения.
      – Берите, девушка, берите! Вам так идет! – завела продавщица свою обычную песню.
      – Вижу, что идет, – сказала Люба. – Только больно уж она скучная. Нет ни стразов, ни вышивки…
      – Так сами сделайте! – предложила продавщица.
      Любе с мамой эта мысль понравилась.
 
      Недалеко от выхода с рынка, отягощенная приятным весом обновок Багрянцева с тоской глянула на лоток с дешевой косметикой. Затем – с той же тоской – на маму. Да, половина их девчонок уже красились. Как раз та самая половина, что пользовалась успехом у ребят!..
      – Ну, уж нет, – сказала мама. – Рано. И потом, эти помады могут быть плохого качества.
      Что ж, по крайней мере, Люба будет носить ту куртку, что сама выбрала.

      – А, это ты, Люба ! Заходи. Я отыскала кое-что занятное.
      Багрянцева вошла в музей и прикрыла дверь. Ее охватило сладостное нетерпение.
      – Садись за стол, – пригласила заведующая. – Видишь ли, – продолжила она, присаживаясь рядом, – фамилия Рогожина казалась мне знакомой. Но откуда? Просмотрела личные дела начала века – нет. В журналах тоже нет. Хотя журналов этих раз, два – и обчелся. Может, думаю, и у меня эта фамилия зацепилась оттого, что как-то напала на его экслибрис в книге? А потом вспомнила. Мне год назад попался один документ. Очень любопытный. Вот, глянь.
      Инга Альбертовна открыла папку. Там лежал желтый, ветхий лист бумаги.
      – Читай так, не вытаскивай. Видишь, он рассыпается.
      Люба склонилась над листом. Чернила расплылись, но почерк автора был очень аккуратный – так даже Михеевой не написать. Линии букв, идущие вверх, выглядели тонкими, как волосы; те, что вниз, – напротив, весьма основательными. В первый момент даже показалось, что это не русские буквы. Нет, они, только невероятно изящные и разукрашенные всякими завитками. Конечно, пара-тройка букв, вышедших из употребления. Но, в общем, все читалось:
      «Г-ну Iорданскому, директору мужской гимназiи, донесенie.
      Довожу до Вашего сведенiя, что г-нъ Рогожинъ, учитель русскаго языка, имеющий жительство в стенахъ гимназiи совместно со своею женою Евлампiею Андреевною, есть соцiалистъ и бунтовщикъ, дерзающiй покушаться на порядокъ и на волю Государя. Въ своей комнате онъ хранитъ запрещенныя книги и смущаетъ юные умы своеею революцiонною заразою. Посему прошу не оставить сего донесенiя без вниманiя.
      С почтенiем,
      ученикъ 7-го класса I вановъ
      26-го февраля м-ца 1917 г.».
 
      – Это же надо! – возмутилась Люба. – В седьмом классе, а уже доносчик!
      – Ну вообще-то, – улыбнулась заведующая, – тогдашний седьмой класс – это не нынешний. По тем временам семиклассник – это выпускник. Лет шестнадцати-семнадцати.
      Багрянцевой не стало легче от этого. Что же теперь, она только-только напала на след своих родственников, а выясняется, что они стали жертвой доноса? Значит, их посадили в тюрьму? Или даже казнили?..
      – Не думаю, – вновь улыбнулась Инга Альбертовна. – Посмотри на дату.
      – Двадцать шестого февраля семнадцатого года. Ну и что?
      – Неужели ты не знаешь, что тогда случилось?
      – Хм… Была революция. Но ведь это в октябре. За это время… восемь месяцев… Рогожина с женой могли повесить!
      – Ошибаешься. В октябре к власти пришли большевики. Революция же началась раньше.
      – Когда?
      – Двадцать седьмого февраля.
      Тут Люба чуть не рассмеялась:
      – Да, этот Иванов успел вовремя со своим доносом! Еще бы день!..
      – Вот-вот! Так что не бойся. Вряд ли с ними что-нибудь случилось. Если и арестовали – все равно второго марта царь отрекся от престола. Некого стало свергать.
      Любе сделалось весело. Вот, наверно, этот Иванов сдулся, когда узнал, что революция! Да ему и самому небось влетело от новой власти! Но главное – Рогожин, тот загадочный «Ф.П.», владелец книги, был тем самым «героем», что увез Евлампию! И он оказался честным человеком! После побега Евлампии прошло лет пять, а она все так же оставалась с ним и, судя по доносу, на самых законных основаниях!
      – Значит, книга из его библиотеки перешла школе, так как он здесь работал? Может быть, Рогожин подарил ее? Или завещал?
      – Или просто оставил, когда уходил. После революции он тут точно уже не работал. Нет в списках.
      Люба призадумалась.
      – А почему они жили «в стенах гимназии»? Нищие, что ли?
      – В то время это была довольно обычная практика. В музее есть несколько фотографий с изображением преподавателей в их комнатах. Жаль, они не подписаны. А наш Рогожин, думаю, был не бедней и не богаче всех других учителей гимназии.
      – А как они вообще жили, учителя, в то время? – поинтересовалась Люба.
      – Ох, – вздохнула заведующая. – Ну как, как… Когда они у нас хорошо жили? Не умирали с голоду – и то ладно.
      «С милым рай и в шалаше, – сказала себе Люба. – Главное, что он ее не бросил». А вслух спросила:
      – Где же они жили? В какой комнате? А может, как раз здесь, а, Инга Альбертовна?
      – Ну уж чего не знаю, того не знаю.
 
      Кто-то постучал в дверь. Ох, не полиция ли это? Придерживая длинную юбку, Багрянцева помчалась открывать.
      На пороге стоял взъерошенный парень, снявший фуражку и нервно разглаживающий свои взмокшие волосы. Строгий мундир, золотистые пуговицы… «Гимназист, – догадалась Люба. – Наверно, семиклассник».
      – Добрый день, товарищ! – услышала она за спиной голос.
      Обернулась.
      Посреди бедной комнаты с печкой, столом, покрытым белой скатертью, и с изящными, но далеко не новыми «венскими» стульями стоял Саша Яблоков, Дианин сосед по парте. На нем были сюртук, серые брюки, жилетка – все скромно, но аккуратно, вылитый учитель.
      – Я пришел вернуть вам вашу книгу, – сказал гимназист.
      – Прочли?
      Гимназист протянул томик Карамзина в красном кожаном переплете.
      – Милая, сделай нам чаю, – сказал Саша.
      От слова «милая» у Любы покраснели уши. Вдруг до нее дошло: это вовсе никакой не Яблоков, а Ф.П. Рогожин, учитель словесности. А она – никакая не Люба, а его жена Евлампия!
      – Присаживайтесь, Иванов, – сказал учитель.
      Тут Любу как током ударило.
      – Не слушай его, он предатель, предатель, он на тебя донос написал!
      Рогожин с Ивановым повернулись к ней и удивленно уставились на нее.
      – Донос написал! Директору школы! – кричала Багрянцева.
      На их лицах читалось, что они не верят.
      Люба закричала громче, замахала руками…
      Проснулась.
      И сразу же вспомнила, что на сегодня намечены два визита к предполагаемым родственникам.
      Когда Люба рассказала дома о своем открытии, родители воодушевились. «Кто бы мог подумать, что у нас тут такой следопыт!» – восклицал папа. Решили, что определенно стоит поискать родственников. За несколько дней папа сумел выяснить в милиции, что в городе имеются несколько человек с такой фамилией. Во-первых, это семья – муж, жена и дети. По телефону они сообщили, что приехали сюда недавно, никакой родни не ищут и вообще попросили их не беспокоить. Во-вторых – одинокий старик, который сразу изъявил желание пообщаться. В-третьих – женщина средних лет; ее также удалось уговорить побеседовать.
      Люба встала, пошла умываться. «Надо же было присниться такому!» – думала она, ворочая во рту щеткой.
      Потом вернулась к себе в комнату и склонилась над столом. На нем лежала кипа старых фотографий. Прабабушки, прадедушки, их дяди, тети, девери, свояченицы – Люба не знала даже, что дома есть столько сокровищ. Мама вчера разыскала их среди вещей, еще не распакованных после приезда.
      Одна из фотографий волновала Любу больше всех. Девушка лет семнадцати в длинной, невероятно узкой юбке, белой блузке с высоким воротом и рукавами, очень пышными у плеч, но обтягивающими запястья. Лицо у девушки было чуть смущенным, черты его – простыми, но приятными, и, что важней всего, похожими на Любины. В руках она держала сложенный зонт-трость. То, что перед ней кокетка, Люба поняла сразу: шляпа у Евлампии – это, разумеется, была она, – наверно, достигала метра в диаметре.
      Надпись внизу: «Ателье А.А. Агеева. 1910 годъ».
      Вероятно, тогда Евлампия еще не знала своего суженого. Жена школьного учителя вряд ли могла себе позволить носить такие шляпы…
      «Надо будет показать этот портрет Инге Альбертовне, – подумала Багрянцева. – А вдруг в музее что-нибудь похожее отыщется!»
      Вчера она весь вечер изучала фотокарточки. Неудивительно поэтому увидеть такой сон. Но только как там оказался Саша?.. Да еще в роли ее мужа!
      Лучше, пожалуй, сохранить это в секрете от всех.
 
      К Рогожину Багрянцевы явились в полдень. Старик – лет восьмидесяти пяти на вид – был страшно рад. Судя по всему, никто его не навещал. Шаркая ногами, дед перетащил из кухни чайник, сервиз, баночку с вареньем – все несмотря на протесты родителей и их предложение помочь. Нет, они гости, и он все будет делать сам!
      Наконец хозяин кончил хлопоты и все сели за стол.
      – Как же я рад, как я рад! Думал, уж теперь до смерти один буду! А тут вдруг родня!
      Багрянцевы смутились.
      – Ну, мы пока не выяснили, родственники мы или нет, – сказал папа.
      – Да как нет? Родственники! – отвечал старик.
      Видно, ему так хотелось этого, что вариант с однофамильцами он просто не рассматривал.
      – Мы, собственно, ищем сведения о конкретных людях, – продолжила мама. – Во-первых, это учитель мужской гимназии. Имени его не знаем, есть только инициалы – Ф.П. И фамилия, конечно.
      – Это, значит, мой отец, – сказал старик.
      Люба и родители выпучили глаза на него. Все так просто? Перед ними сын Евлампии?
      – А как звали вашего отца? – с надеждой спросил папа.
      – Денис Павлинович! А я Степан Денисович! – гордо сказал старик.
      На лицах Багрянцевых вмиг изобразилось разочарование.
      – Денис? Но нам-то нужен Федор… или Феофан… или Федот.
      Старик задумался.
      – Вы ж говорили, что учитель. Вот мой папа и был учитель. Только не мужской гимназии, а женской. Географии учил.
      – Это не он, – грустно сказала Люба.
      – Да, – согласились родители.
      – Ну почему ж не он? – Дед не желал прощаться с мыслью, что гости – его родные. – Почему сразу не он… Может, и он! Может, это вы там что-то путаете.
      Стали выяснять другие частности. Мать старика звали отнюдь не Евлампией. Впрочем, он сумел парировать этот довод тем, что она была второй женой отца. Как звали первую, старик не помнил. Может быть, и так. Но она умерла в девятнадцатом.
      Когда чай выпили, старик налил еще. Он стал рассказывать о своей жизни, о жене, о детях, что уехали в Москву и редко пишут; о войне, как бил немцев под Курском; показывал часы – мол, подарили шестьдесят лет назад, а они идут, идут. Видно, общаться деду было совсем не с кем. «Кот был, Васька, да помер в том году. Я кильку покупал ему. Балтийская – дрянная. Атлантическая – лучше. И себе, бывало, жарил. Так вот…»
      Уходя и обещая прийти еще, Люба увидела в прихожей календарь с лицом очередного кандидата в депутаты. «Защитим пенсионеров!» – гласил лозунг на нем, а лицо кандидата было честное-честное…
      Второй визит оказался не многим удачней. В три часа Багрянцевы пришли к даме лет сорока, не менее заботливой, чем предыдущий хозяин, но, к счастью, не такой болтливой. Поговорив минут двадцать, Люба с родителями и тут поняли, что пришли зря. Двоюродный дед госпожи Рогожиной хоть и звался Федором, но отчество носил Аркадьевич. Хозяйка знала про него немного: только то, что родился он в 1891 году, что Аркадий Иванович – его отец и ее прадед – служил в конторе писарем и умер до рождения сына; жене Аркадия Ивановича, Аглае Серафимовне, пришлось идти в прислуги. Узнали Багрянцевы также, что в восемнадцатом году Федор Аркадьевич уехал из страны, подальше от большевиков. Словом, на социалиста из доноса Иванова он не походил.
      – Что ж, – сказал Любин папа. – Значит, не судьба нам родней оказаться.
      Женщина смущенно улыбнулась:
      – Не судьба.
      Они допили чай и распрощались.
      – Не грусти, – говорил папа по дороге. – Жизнь устроена так, что мы не всегда можем получить то, что хотели бы.
      Люба печально кивнула.
      Еще утром Багрянцева была полна воодушевления по поводу своих открытий, уже сделанных и тех, что предстояли. А теперь след оборвался. Судя по всему, расследование зашло в тупик. Может, Рогожиных все же успели арестовать и казнили в той революционной неразберихе. А может, они просто тихо умерли, не оставив потомства. Или уехали в Москву, как дети Степана Денисовича… С чего вообще было думать, что в этой дыре Люба найдет сестер и братьев?

      Наступил октябрь, и школьное учение из праздничного, важного, каким оно казалось в сентябре, стало будничным и скучным. В точности таким же, как погода. Шум дождя клонил всех в сон. Точно такое же действие оказывал на учеников русак – учитель русского языка Сергей Сергеевич Серкин, замещавший их постоянную учительницу. Взгляд у русака был сонный и унылый, а желтые зубищи делали учителя действительно похожим на большого зайца. Бесцветным голосом Сергей Сергеич бубнил правила, а потом заставлял всех придумывать к ним примеры. Спрашивал он исключительно по алфавиту, так что Люба, ответив первой, благополучно расслабилась. Иза, Женя и подобные им личности пока что опасались нового учителя, поэтому решили не шуметь. Они с превеликой печалью смотрели на окна, надеясь, что ливень утихнет к звонку и появится возможность смыться из школы. Но дождь продолжался назло всем прогульщикам.
      Русак между тем рассказывал про вводные слова. Продиктовав несколько предложений, он велел вставить в каждое из них по вводному слову. Фразы были скучные и легкие, по смыслу всюду годилось лишь одно, самое очевидное, вводное слово. Соригинальничал только Саша Яблоков. В предложение «Мы шли уже больше часу, а деревни до сих пор не было видно», он вставил слово «к счастью»: «Мы шли уже больше часу, а деревни, к счастью, до сих пор не было видно».
      – Почему «к счастью»? – удивился русак.
      – А почему бы и нет? – парировал Саша. – Может, они не хотят туда прийти!
      Русаку было нечего ответить, у него, как у робота, сбилась программа. К тому же алфавит закончился, и спрашивать было больше некого. Пришлось русаку сворачивать свой занудный урок.
      «Интересно, у Рогожина уроки были столь же скучными? – подумала Багрянцева, идя по коридору к кабинету биологии. – Да нет, не может быть! Евлампия в зануду не влюбилась бы! Хотя…»
      Недавно Люба прочитала, что в гимназиях в былые времена изучали латынь и древнегреческий язык. Науки преподавались сухо и формально, так, чтобы гимназист не очень увлекался физикой и химией. Порой учителя, совсем не разъясняя материала, заставляли лишь зубрить его. Считалось, что чем активней гимназисты будут думать, рассуждать и интересоваться разными науками, тем большую опасность станут представлять для государства: вдруг социализмом увлекутся! Ну и наказания, конечно, применялись в старой школе не такие, как сегодня. Словом, несмотря на то, что Люба так отчаянно мечтала оказаться в начале прошлого века, кое-что она, конечно, предпочла бы сохранить из современности…
      «Учил ли Рогожин занудно, как все остальные, чтоб не привлекать к себе внимания? Или все-таки осмеливался преподавать так, чтобы ребята не только повторяли термины и факты, но и думать умели?» – думала Багрянцева, когда Инга Альбертовна окликнула её, возникнув на пороге своего музея.
      – Люба, здравствуй! Заходи-ка… Время есть? Нам хватит перемены. Я даже сейчас хотела поискать тебя… Смотри!
      На столе лежала наклеенная на кусок картона фотокарточка. Совсем не пожелтевшая, не потрепанная, ее, похоже, с тех давних времен никто и не рассматривал, не брал в руки. Евлампию Люба узнала мгновенно. Она совсем не изменилась, только взгляд стал решительным, смелым. Волосы на голове были свернуты в простой узел. Из-под строгого жакета выглядывал светлый воротник блузки.
      Рядом с Евлампией сидел молодой человек. Люба слегка разочаровалась, увидев его. Она представляла Рогожина роковым красавцем, а тут совсем обычный парень в стареньком, затертом пиджачке, с бородкой клинышком… Что в нем интересного?
      Люба осмотрела обстановку комнаты, где снялись Рогожины. Грубоватый шкаф, круглый стол, покрытый белой скатертью, кровать с железными шариками… Простые вещи!
      – Это они здесь, в гимназии? – спросила тихо Люба.
      – Думаю, что да. Вот только непонятно, в какой комнате.
      Взгляд Багрянцевой внезапно задержался на окне на фотографии. За ним был тот же вид, что и из кабинета надоевшего французского!
 
      Вечером, убираясь в кабинете биологии, техничка обнаружила под второй партой листок с перепиской следующего содержания:
 
       Достала. Ничего не слышно. Когда она кончит?
       Не знаю.
       У тебя что по физике за контру?
 
       3. А у тебя?
       Тоже. Задушить физичку!
       Да ладно душить… Пусть гуляет.
       Меня бесит эта школа.
       А знаешь где я щас была?
       На кладбище?
       Сама ты на кладбище! Я в музей ходила к И.А. Узнала – в кабинете французского раньше жил учитель-социалист.
       Социализм в отстой. Анархия мать порядка!!!
       Между прочим жена этого социалиста моя прабабушка. Я показала И.А. ее фотку, и она нашла, где они с мужем в своей комнате. И это кабинет французского!
       И что они там делали?
       На фотке?
       Ага.
       Просто сидели.
       Я увлекаюсь более прогрессивными вещами.
       Щ. сказал, что все неформалы придурки.
       Он сам придурок. Но с этим покончено.
       С неформалами?
       Угу.
       Ты теперь формал?
       Я гот!!!!!!!!!!
       А как это?
       Я чорная и диприсивная.
       Это скушно.
       Ни фига не скушно!!! Это по библиотекам сидеть скушно как некоторые.
       Между прочим я веду расследование.
       Ну и гордись до пенсии.
       А ты гордись, что «диприсивная».
       Мы готы любим все темное и мрачное. Вам это не понять.
       Кому это нам?
       Таким как ты или М.
       Я не дружу с М.!!!
       Бизразницы.
       До конца урока 10 мин.
       Вижу.
       А хочешь секрет?
       Давай.
       В каб. фр. яз. есть люк в подземный ход. Его прорыл социалист.
       Откуда ты знаешь?
       Я видела крышку. По-любому это он прорыл.
       Социализм отстой.
       Но надо выяснить – куда он ведет???
       Прикольно.
       Давай как-нибудь вместе туда слазим?
       Нееее.
       Почему? Там же темно и мрачно.
       Не хочу.
       Боишься?
       Это диггеры там лазят. А я – гот!!!!!!!!!!
       Гот – бегемот.
       Не смешно.
       Ты трусиха.
       А ты…
 
      На этом месте переписка прервалась, вероятно, прозвенел звонок. Техничка так и не узнала, что ответила одна из героинь на обвинение в трусости. Половины слов она вообще не поняла.
      И с обычной мыслью: «Ну и молодежь пошла!» – кинула листок в мусор.

      – Багрянцева! Багрянцева!!
      Люба обернулась.
      Вслед за ней по коридору семенила Иза Тарасюк на своих шпильках. Она всегда была в хорошем настроении. Только что на физике учительница выгнала из класса ее и Пархоменко, велев смыть помаду: первой – ярко-красную, второй – кошмарно-черную. Теперь, после уроков, губы Изы вновь являли собой самый яркий фрагмент скучного октябрьского пейзажа и криво, чуть ехидно улыбались.
      – Уф-ф! Еле догнала!
      На Изольде, как всегда, были узкие штанишки с блестками и околоспортивная кофтеночка на молнии. Молния, как бы случайно раскрытая до середины, открывала миру кружевной белый лифчик. «Некомплект», – подумалось Багрянцевой, успевшей, как и весь класс, рассмотреть Изины желтые трусики.
      – Ну и бегаешь ты! – продолжала Тарасюк. – Куда торопишься-то? А-а! В библиотеку, поди?
      Люба промолчала.
      – Я… это… – Иза понизила голос. – У тебя прокладки нет?
      – Нет, – сказала Люба.
      Из-за угла вынырнула Жигулина.
      – А, вон ты где! – закричала Женя, как обычно, на весь коридор. – Ну как, нашла?
      – Не-а, – ответила Иза.
      Женя подошла.
      – Что, опять книжки читать собралась? – услышала от нее Люба.
      – А ты, Люб, какими пользуешься? – не дав ответить, вставила вопрос Изольда.
 
      Багрянцевой хотелось повернуться и бежать от них.
      – Никакими, – буркнула она себе под нос.
      – Ой, ну я же говорила тебе, она девочка, – прокаркала Жигулина.
      – Какое ваше дело?! – огрызнулась Люба.
      Две хулиганки захохотали ей в лицо. Вот так всегда – знаешь, что прав и что все у тебя как надо, а стоит какой-нибудь шпане ткнуть в тебя пальцем и поднять на смех, так сразу кажется, что ты самый никчемный, глупый, беззащитный человечишка.
      – Да ты не думай, – добавила Иза, жутко довольная собой, – нам не для этого. Так-то мы тампонами пользуемся.
      – Ага, – сказала Женя. – Нам… это… для другого!
      Они снова рассмеялись, уже не над Любой, а от предвкушения чего-то.
      – Ну ладно, не задерживаем. Давай топай к своим книжкам.
 
      После такой «беседы» Любе захотелось не в библиотеку, а пойти повеситься. Ведь шла-то она и вправду почитать что-нибудь о предреволюционных временах! Но после «нападения» девчонок, даже если б Люба собиралась на другой край света для спасения всего человечества, включая Женьку с Изкой, эта цель показалась бы ей самой презренной и ничтожной в мире. Вот что делает общественное мнение! Хотя, если подумать, треп двух хулиганок – это вовсе никакое не мнение даже, да и обществом эту жуткую парочку назвать трудно. Но это если подумать. А когда они вдвоем (ладно хоть не вдесятером) хихикают и издеваются над тобой – не так просто отразить атаку. Да и, в общем, кто сказал, что Справедливость и Удача не на стороне этих девчонок? Живут они в свое удовольствие, учителей терроризируют, с парнями дружат, развлекаются по дискотекам… Да вон, оказывается, и взрослыми вещами уже пользуются. А между прочим, кружевной лифчик Изольда не зря носит: Люба в раздевалке сама видела, что грудь у нее очень даже неплохая. (Парни тоже постоянно подглядывали за Изой.)
      С такими мыслями Багрянцева дошла кое-как до библиотеки. Домой ей не хотелось, а гулять было не с кем. Хоть информации об объекте поисков собралось уже немало, где и что искать дальше, Люба понятия не имела. Верней, имела, но решиться в одиночку ступить на эту дорогу не могла. Она постоянно думала о люке, который находился в кабинете французского языка.
      Сомнений не было: таинственная крышка в полу связана с работой подрывника-социалиста. Может быть, это подземный ход, как Люба сказала (вернее, написала) соседке. А может, тайник, который прольет, вероятно, свет на жизнь Рогожиных или на местонахождение их потомков. Но как подступиться к люку? Осторожные расспросы у «француженки» Нины Антоновны не дали результатов: она ответила: «Не знаю» – и махнула рукой – мол, учись, не думай о посторонних вещах. Подговорить кого-то сунуться туда вместе тоже пока не удавалось. Из девчонок более-менее подходила только Аня. Но она не хочет.
      Оставались только парни.
      Ох уж эти парни!
      А тут еще по классу пошел слушок о том, что она влюблена в Сашу Яблокова. И как Люба сумела допустить это?! Вообще-то ей нравился Сережа: красивый, уверенный, всегда модно одет. Тогда почему этот Яблоков то во сне снится, то на глаза попадается, то в мыслях присутствует?.. И выбрать не так просто. Саша брюнет, а Сережа блондин. Раньше Люба думала, что ей нравятся в основном брюнеты, но теперь уже не была в этом уверена. Саша более высокий, и на физкультуре лучше себя проявляет. Зато у Сережи милая мордашка! Он заигрывал было с Аленой, но теперь переключился на Алису. В сторону Любы хоть бы раз глянул. А Саша без конца со своим другом, Павлом Удинцевым. До девчонок им обоим вообще нет дела: то про модели танков говорят, то про каких-то душманов, то о том, как бандитов из Чечни выгнать. Ходят слухи, что они еще и стихи пишут, а если и любят кого – так только себя, родимых, или, как сказал однажды Паша, идеальный образ. Пару раз Багрянцева пыталась завязать беседу с Яблоковым – даже про оружие прочла кое-что заранее, чтобы в грязь лицом не ударить. Но он такую рожу скорчил, что сразу ясно стало – на дружбу рассчитывать не приходится. Лепетавшую про «АК-47» и «ППШ» Любу они с Пашей сразу же запутали и подняли на смех: нечего, мол, девчонкам в эти дела лезть. Зато по классу разговоры о ее попытках сразу же распространились.
      В общем, надежд на завоевание Щипачева или Яблокова не было.
      В отношениях с девчонками дела обстояли не лучше. После ссоры с Олей Люба так ни с кем и не подружилась. Замарашкой она не была – новой куртке, украшенной по низу и на рукавах аппликациями в виде изящных бабочек, большинство явно завидовало, постоять за себя тоже, в общем-то, могла, да и училась нормально. Но в классе бытовало мнение, что Люба – книжный червь, искатель не пойми чего, ну и вообще странная, не такая, как все.
      Иногда от этого Багрянцевой делалось страшно грустно. А вдруг она так до конца жизни ни с кем не сойдется, вечно будет одна? Тут опять приходили мысли о том, что уж лучше быть финтифлюшкой или сплетницей, как Алинка или Ленка, лишь бы не сидеть без друзей. В другие дни Любе казалось, что еще чуть-чуть – и она отыщет своих братьев и сестер, внуков и правнуков Евлампии, которые, конечно же, подружатся с ней. Да и сами поиски, мечты о романтичном прошлом так затягивали, что грустить о нерасположении к себе каких-то дур казалось ужасной нелепостью.
      Люба пришла в библиотеку и решила почитать что-нибудь о социалистах, о царе, о начале двадцатого века.
      В библиотеке, как обычно, было тихо, малолюдно и немного холоднее, чем в классах. Любу здесь уже запомнили и ее просьбе: «Что-нибудь о революционном движении в нашей области» – не стали удивляться.
      Книгу ей библиотекарша дала прямо-таки устрашающую. Если бы кому-либо пришлось читать ее по школьному заданию, а тем более учить, что там написано, он, думается, предпочел бы получить «два», быть выгнанным из школы… Лишь бы не мучиться с этой кошмарной нудятиной.
      Деревященко З.З. – весьма красноречиво и многообещающе значилось на грязно-серой обложке.
      «Идейно-политическая мысль и пролетарское движение в Елизаветинском уезде периода империализма».
      Так называлась книга. А для тех, кто еще не понял, что за скукотищу ему предстоит читать, на титульном листе помещался развеивающий все сомнения подзаголовок:
      «Исследование в рамках проблематики общемировой борьбы классов. Издательство „Наука“, 1951 год».
      Словом, перед Любой лежало отменное средство от бессонницы. Что она сделала? Конечно, как и всякий увлеченный сыщик, бросилась читать его!
      Нельзя сказать, чтобы этот труд привел в восторг нашу исследовательницу. Тут и там З.З. Деревященко твердил(а) о том, что царь был злобным угнетателем, главным помещиком и эксплуататором, народу при нем жилось все хуже и хуже, а бросавшие бомбы в начальников личности, воры, грабившие банки ради нужд всемирной революции, и их укрыватели являлись героями, образцами для юношей. К тому же автор – для того, должно быть, чтоб в его уме никто не сомневался – без конца вставлял слова вроде «феодализм», «диалектика», «средства производства» и «антагонизм». Люба их не понимала, но довольно скоро обнаружила, что особенного смысла там и нет. То, что искала Багрянцева, было заключено отнюдь не в этих словах. Можно сказать, эти печатные чудовища являлись чем-то вроде стражников, что берегли сокровища знаний и фактов. И Люба их не испугалась, победила.
      В поисках сведений о Рогожине Люба постепенно пролистала большую часть книги. Кое-где проскакивала информация о подпольных обществах, распространении прокламаций, запрещенных книг и даже о поддержке заговорщиков каким-нибудь купцом или помещиком. Всё это было любопытно, заставляло погрузиться в атмосферу опасного и романтичного времени, но ни на гран не приближало к цели. «С какой стати, собственно, здесь будут писать о каком-то учителе? – подумалось вдруг Любе. – Мало ли было таких же, как он, бунтовщиков!»
      Она уже добралась до главы, где речь шла о революции 1917 года, и вдруг… Взгляд зацепился за знакомую фамилию! Люба склонилась над страницей – и едва поверила глазам!
      «Начало февральской буржуазной революции в Елизаветинском уезде ознаменовалось взрывом классовой борьбы и ненависти. Именно она заставила зажравшегося дворянского сынка К. Иванова подло донести царским ищейкам на собственного учителя. Преподаватель мужской гимназии (ныне средняя краснознаменная школа №1 Ворошиловского района), где учился Иванов, Ф.А. Рогожин был пламенным социалистом, защитником угнетаемого пролетариата и крестьянства. Также он являлся одним из основателей революционного кружка в Елизаветинске, известного в работах как „кружок Морщихина“. До того, как стать на путь народного образования, Рогожин со своей женой – талантливой портнихой – даже организовал народную коммуну по образцу, предложенному Н.Г. Чернышевским в его бессмертном романе „Что делать?“. Они закупили 45 швейных машин „Зингер“ и попытались привлечь девушек из рабочих семей для организации первой в Елизаветинске народной самоуправляющейся фабрики. Увы, капиталистическая действительность не позволила этой идее реализоваться. Проект Рогожина мог быть исполнен только после победы пролетарской революции (подробнее об этом см.: Поросятников Л.Д. Швейная промышленность Поволжья и Приуралья в свете гениального учения Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Москва, „Политиздат“, 1936. Т.3. С. 1136–1137). Неблагодарный змей, пригретый на груди учителя, К.Иванов набрался наглости и написал донос на своего преподавателя, обвинив его во множестве „смертных грехов“. К счастью, он просчитался. Донос был написан 26 февраля памятного 1917 года. В тот же день жандармы сделали попытку арестовать пламенного борца за правду. Гимназия была окружена. Однако ни Рогожина, ни его жены не смогли найти, как ни искали. Советская наука пока не может дать ответ на вопрос, как ему удалось скрыться. Зато можно говорить с уверенностью, что следующий день, положивший начало свержению самодержавия, надолго запомнился К. Иванову и подобным ему личностям.
      Что же касается уровня производительных сил к 1917 году…»
      Люба еще раз перечла про неудавшийся арест и 45 швейных машинок. Бесспорно, речь шла именно о том Рогожине, который был ей нужен.
      Но как быть с инициалами «Ф.А.»?!
      Под экслибрисом значились буквы Ф.П. Вместе с родителями они вели поиски человека, чье имя-отчество начиналось именно на эти буквы. И как раз оттого, что они не совпали, были отвергнуты оба варианта – старичок и женщина. А ведь родственник той женщины был как раз «Ф.А.» – Федор Аркадьевич! Но тот уехал после революции, ему не понравился новый строй… Значит, снова не сходится. Или у З.З. Деревященко ошибка? Опечатка?
      Люба перелистала книгу до конца. Там обнаружился список персоналий: все личности, упомянутые в тексте, и напротив – те страницы, где о них написано. Багрянцева провела взглядом в той части, где шли фамилии на букву Р:
      Рогожин Ф.А., деятель рев. движения – 228.
      Ну, двух опечаток точно быть не может.
      Но не может быть и так, чтоб два социалиста жили в одном городе, работали в одной школе, под одной фамилией и различались только отчеством!
      Люба обхватила голову руками и задумалась. Потом вспомнила, что у нее в рюкзаке яблоко, вынула его, быстренько съела, пока библиотекарша не видит, и опять задумалась.
      Неужели она спутала, неправильно запомнила те буквы, что стояли под рисунком в книге Карамзина? Нет… Нет… Не может быть!
      Но проверить все равно стоит.
      – Алла Николаевна, можно мне еще раз ту старинную книгу – «Н.М. Карамзин. Сочинения»?
      Библиотекарша тихонько улыбнулась – то ли снисходительно, то ли довольно. «Что она про меня думает?» – вдруг обеспокоилась Багрянцева.
      Красный том снова был перед ней. Так… Все на месте, даже странно: два знамени, книга на них, штык, непонятный колобок внизу. «Изъ книгъ И. П. Рогожина». Явно вписано не от руки. Печать. Стало быть, и в остальных книгах загадочного социалиста-учителя…
      Стоп!
      Остальные книги! Что, если здесь есть еще книги Рогожина? Какое «если», тут должны быть его книги!
      Немногочисленные посетители библиотеки разом повернули головы, переглянулись, услышав обращение странной девочки:
      – А дайте мне, пожалуйста, еще что-нибудь из книг Эф Пэ Рогожина! Если, конечно, они сохранились. Мне это нужно… для исторического исследования.
      «Я ее знаю, она из 8-го „В“!» – почтительно прошептал какой-то первоклашка, и несколько малышей, отодвинув свои буквари, с уважением и любопытством уставились на Багрянцеву. «Куда я попал?» – читалось в глазах высоченного выпускника. Две кумушки, до той поры усиленно шептавшиеся над брошюрой «Как влюбить в себя всех мужчин», тоже навострили уши: вдруг «Рогожин» и «исследование» – это что-то модное, что они невзначай пропустили?!
      Библиотекарша задумчиво качнула головой.
      – Сейчас гляну, кажется, были, – сказала она Любе.
      А потом добавила:
      – Давно мне не встречались такие… хм… оригиналы, как ты.
      И хотя в этом слове, по идее, и нет ничего обидного, Багрянцевой опять сделалось неприятно. Не хочет она быть оригиналом! Она нормальная, обыкновенная девчонка, как и все. Разве нормальные не могут увлекаться стариной и заниматься поисками родственников через книги?
      Библиотекарша искала долго, минут десять.
      Потом пришла артель десятиклассников, четыре человека. Попросили «Тихий Дон».
      – Но есть только один экземпляр.
      – А нам больше не надо! Там ведь четыре тома? И нас четверо! Мы и по одному-то тому едва ли осилим. А сочинение как писать? Ну, как-нибудь сгруппируемся.
      Алла Николаевна дала им по тому и снова пошла искать книги Рогожина. Дело это было непростое, но, как узнала Люба, к счастью, в библиотеке имелся специальный служебный каталог раритетов, где все труды значились не по темам, а по тому, откуда они поступили. Так что перебирать все подряд в поисках рогожинских экслибрисов библиотекарше не пришлось. Еще через десять минут она вышла с тремя книгами: одна как новая.
      – Руки чистые? Садись здесь, прямо передо мной. Да не вздумай выносить их!
      Первым делом Люба обратилась к самой тонкой книге, она же самая потрепанная. «Значит, интересная», – логически решила наша героиня. Впрочем, ошиблась. Творение некоего господина Евстигнеева называлось «Дюжина сердитых свах и сударь в дамской шляпке». После краткого ознакомления стало ясно, что оно, наверно, было бы интересным Алине и двум ее подругам… родись они на сто лет раньше.
      Вторая книга, попавшая в Любины руки, оказалась – и весьма закономерно – тем самым романом Чернышевского, который товарищ Деревященко назвал бессмертным. Пару раз Люба эту фамилию слышала, но о чем книга – понятия не имела. Если верить все тому же Деревященко, про то, как надо ставить у себя швейное производство. Неужели и Евлампия читала эту книгу? Та самая девушка с фото! И ей было интересно?
      Перелистав страницы, Люба не нашла ни пометок бывших хозяев, ни ответа на вопрос «Что делать?». Багрянцева сумела уловить лишь бесконечно повторяющееся словечко «миленький», странно-слащавый тон героев да их постоянное стремление к чему-то непонятному.
      Везде тот же экслибрис, везде те же инициалы… Человек с двумя отчествами. Может, ответ в третьей книге?
      Она, совсем нечитанная, называлась «Феноменология духа». Неудивительно, что за век пребывания этой вещи в школьной библиотеке никто не пожелал прочесть ее. Люба подозревала, что и сам Рогожин вряд ли смог осилить сей кирпич. Автора звали Г.В.Ф. Гегель. Его Люба тоже не знала. Может, родственник Гоголя? Сама фамилия уже чем-то подсказывала, что подступиться к опусам этого товарища – непросто. Краткий осмотр подтвердил это предположение: книга написана жутко заумным языком (много хуже, чем у Деревященко) и, видимо, понятна только автору.
 
      Страницы чистые, хоть и желтые, но все, как одна, плотные, не истрепанные, не измятые. Первые две сотни, судя по всему, все же читали, хотя бы просматривали. Остальные же страницы были даже не разрезаны. Чтобы разделить их и прочесть, требовался специальный нож для бумаг – это Люба уже знала.
      «Попросить нож у библиотекаря? – подумала она. – Хотя зачем, если даже Рогожин туда не добрался?.. Все равно на страницах нет его пометок. Не читать же мне действительно всю эту белиберду!»
      Люба лениво поглядела на последние листы. Вспомнила, что не обедала сегодня. Пролистнула несколько неразрезанных страниц.
      И чуть не подпрыгнула, найдя там сложенный листок бумаги!
      Сердце учащенно застучало. А что, если именно здесь ответ на все вопросы?!
      Дрожа от волнения, Люба вытащила лист.
      Прочитав эту старинную записку, она поняла, что впереди еще одна загадка.
      «Федоръ, сынъ мой!
      Обстоятельства принуждаютъ меня избрать сей ненадежный способъ сообщенiя. Делаю такъ, ибо уверенъ въ том, что Прошка, с коимъ посылаю этотъ томъ, ничуть не любопытенъ. Ты же, безъ сомненiя, догадаешься, отчего «благонамlренный купецъ» вздумалъ такъ скоро вернуть «учителю словесности» его книгу.
      Нынче за завтракомъ г-нъ Iорданский сообщилъ мне, что имъ былъ полученъ доносъ на тебя, Федор. Я постарался не выказать ему своей сильнейшей озабоченности симъ фактомъ, но тотчас по его уходу сел писать это письмо. Молю Господа, чтобъ ты былъ предупрежденъ раньше. Надеюсь, ты сумеешь воспользоваться темъ средствомъ, о коемъ мы с тобою побеспокоились загодя.
      Твой отецъ».
 
      Что мы имеем? Доносчика, директора гимназии, социалиста с двумя отчествами… А теперь еще и неизвестно откуда взявшегося папу! Но если речь здесь идет о том Рогожине, с чьей родственницей Люба не так давно общалась, то этого никак не может быть, поскольку у того отец скончался до рождения сына! А муж Евлампии – Ф.П., а не Ф.А. Кто тогда был Ф.А., почти что в точности повторявший его биографию?
      С такими мыслями уставшая, голодная, запутавшаяся Багрянцева шла к выходу из библиотеки.
      Она уже тянулась к ручке двери, когда та сама собою с силой распахнулась. Из коридора с шумом ворвались Иза и Женя.
      – Уф! Ну, оторвались! – сказала первая.
      – Здесь нас искать никто не будет, точно, – выдохнула вторая.
      Их взгляды встретились с Любиным. Она подумала было спросить, в чем дело. Девчонки тоже, кажется, хотели что-то сказать Любе.
      Но тут из коридора зазвучал сердитый голос физички, Ирины Валерьевны.
      – Тигрина! – возбужденно зашептала Женя.
      – Вареньевна! – подтвердила Иза, тоже раскрасневшаяся от волнения. – Быстро! Берем книгу побольше – и за последний стол!
      Хулиганки бросились сейчас же исполнять свое намерение, а Люба, поглядев на них немного и недоумевая, что могло случиться, вышла в коридор.
      По коридору шла возмущенная физичка с белой прокладкой в руках.
      – Докатились! Школа называется! Куда их родители только смотрят?! – шумела она.
      Потом открыла дверь учительской, вошла туда… и на всю школу разнеслось:
      – Нет, вы представьте, вы представьте! Забежали в кабинет, пока меня не было, и повесили вот эту гадость прямо перед доской! На ниточке!!! Тюрьма, тюрьма по ним плачет! Да я такого в жизни… Что? Урок, урок у меня был в 11-м «А»!..

      – Кто там?
      – Это я… Люба!.. Мы сегодня договаривались…
      – Ах, да, да.
      Багрянцева снова увидела женщину лет сорока с простым, скучным лицом, которая в недавнем прошлом разочаровала ее и родителей и у которой Люба хотела получить новые сведения.
      – Сейчас поставлю чайник… А родители где?
      – Я одна в этот раз.
      – А-а. Ну, вешай пальто.
      Люба разделась и прошла на кухню. В тот раз их принимали в большой комнате. Сейчас было проще и интимней. Располагающий к беседе антураж: традиционный радиоприемник над столом, хотя его никто не слушает, выцветшая клеенка, свисающая с потолка косичка луковиц, голубая подставка для ложки около плиты.
      – Что ж, слушаю, – сказала женщина, когда на стол было накрыто.
      Люба кратко изложила ей противоречия своих новых открытий.
      – Видите ли, тот «Ф.П.», которого мы искали, обнаружился под новым отчеством – «Ф.А.». То есть, возможно, это и Федор Аркадьевич. Ведь маловероятно, чтоб в одном городе в одно время жили два социалиста-учителя с одной фамилией и одним доносом на двоих!
      – Так, значит, вы искали именно моего двоюродного деда?
      – И тут неясность! Мне в четверг ужасно повезло, нашла записку. – Тут Люба вытащила из кармана улику, тайно унесенную из библиотеки: – Посмотрите.
      Хозяйка изучила документ.
      – Отец? Но у него ведь не было отца!
      – В том-то и дело.
      – Значит, это другой человек.
      – Какой – другой? Вы сами посудите! Сколько в маленьком городишке может быть людей с одинаковыми фамилией и инициалами?!
      Женщина задумалась.
      – А знают твои родители, что ты здесь? – спросила она в конце концов, вместо того чтобы выдать нечто путное.
      – Знают.
      Это не было обманом, так как вопрос прозвучал в обтекаемой форме. Люба сказал родителям, что она будет в гостях у Алисы. Делать там, конечно, было нечего, но местожительство поклонницы журнала «Вог» являлось максимально близким к местожительству г-жи Рогожиной. Так что обман был минимальным. «Здесь», – «Где – здесь?» – «На улице Агрономов». – «Да, они знают, что я здесь». Все честно. А зачем Багрянцева скрывала от родителей невиннейший поход за информацией? Просто в последнее время они не разделяли ее увлечения поисками родственников. Думали, что это дело бесполезное и мешает учебе. Хотя с учебой-то у Любы было все в порядке.
      – Ну, что же, – продолжала женщина. – Я даже и не знаю, чем тебе помочь… Мне, честно, и в голову не приходило, что можно докопаться до таких вещей. А дай-ка записку еще раз!
      Люба дала.
      – Хм… Похоже, настоящая.
      «Она еще и сомневалась!» – возмутилась Люба про себя.
      – Может, у вас сохранились какие-нибудь старые документы? Фотографии? Не знаю… Открытки, письма какие-нибудь? Что-нибудь о предках или от них?
      – Письма? Да зачем она, эта макулатура?.. Все же умерли. А документы… Стой! Вспомнила. У меня ведь было древо. Да-да, древо родословное. Его нарисовал отец мой – царство ему небесное. Сейчас попробую отыскать.
      Хозяйка ушла. Люба, чтобы не скучать, взяла два куска сахара и три конфеты: пока шли поиски древа, она успела их съесть. А после еще и подумать: «Как так можно – выкидывать старые письма просто потому, что все их адресаты умерли?!»
      Наконец женщина вернулась с листом ватмана.
      Весь он был заполнен синими, ручкой вычерченными прямоугольниками. Прямоугольники соединялись линиями – вертикальными, горизонтальными, прямыми и кривыми – там, где прямые не могли пройти, – одинарными, двойными и прерывистыми. Прерывистыми обозначались неродные дети, двойными – брачные союзы. Внутри каждого прямоугольника значились имя, фамилия, отчество и даты жизни и смерти человека.
      – Ну вот, это я, – сказала хозяйка, ткнув пальцем в один из нижних прямоугольников.
      Потом добавила, будто сама для себя:
      – Надо у папы вписать дату смерти. Уже пятнадцать лет, как его нет, а я с тех пор этот рисунок и не доставала. Много чего здесь теперь не хватает. Сестра давно замужем, дочь у нее большая.
      Люба с интересом принялась разглядывать ту часть родового древа, где расположился загадочный Федор Аркадьевич.
      Жена у Федора значилась под вопросительным знаком. По-видимому, составитель таблицы знал только факт наличия таковой, имени же ее так и не смог отыскать.
      «Как интересно все-таки, – подумала Багрянцева. – И почему у нас дома нет такой штуки? Надо сделать сегодня же».
      И вдруг обратила внимание:
      – Фаина Георгиевна! А почему Федор родился через десять месяцев после смерти отца? Ведь… это… ну… ребенка ждут… Вы понимаете?
      Женщина смутилась.
      – Не знаю. Я не замечала этого…
      – Выходит, он никак не мог быть сыном этого Аркадия Иваныча?!
      Тут женщина смутилась еще больше.
      – Лучше б ты уроки… – начала бубнить она.
      Но Люба уже не слышала. В ее голове все уже сошлось:
      – Конечно, у него на самом деле был другой отец! Но мать записала его для приличия как сына умершего мужа – Федором Аркадьевичем. Между тем настоящий отец не только был жив, но и общался с Федором, помогал ему в подпольной деятельности! А тот знал все! То есть по паспорту Аркадьевич, но звал себя другим, настоящим отчеством – на букву «П.»! И книги свои подписал им!
      Хозяйка не могла вымолвить ни слова.
      – Кстати, вы не знаете, к кому в прислуги пошла Аглая Серафимовна, когда ее муж умер? Может быть, к какому-то красавцу? – деловито спросила Багрянцева.
      – Да что это такое?! – возмутилась женщина. – По какому праву… Как тебе не стыдно задавать такие неприличные вопросы о моей родне?!
      – Ну, – улыбнулась Люба, удовлетворенная своим открытием, – теперь-то точно ясно, что родня эта не только ваша, но и моя тоже.

      К концу первой четверти Люба убедилась, что новая школа и новые учителя на самом деле не так уж плохи. Она даже удивилась немного, получив дневник без троек. Вообще не то чтобы Люба была троечницей раньше, но такие проколы – то по физике, то по геометрии, то по русскому языку – с ней случались. А в этот раз по русскому вышло даже «пять»! Как, кстати, и по истории, литературе, музыке, изо, биологии и географии.
      Кроме того, была еще одна приятная новость. В каникулы Татьяна Яковлевна решила на два дня вывезти своих ребят на турбазу.
      Поехали все девочки, за исключением Оли с Ирой, и многие ребята. В промозглое утро одного из последних дней октября все они собрались перед школой с огромными сумками, полными шоколадных батончиков, яблок, нарядов, лосьонов, кассет, журналов, дисков, гадательных карт и других необходимых в путешествии вещей. Ребят уже ждал автобус.
      По дороге Люба думала о том, что, может быть, эта поездка поможет ей подружиться с кем-нибудь из одноклассников: к сожалению, в их глазах она все так же оставалась белой вороной. К тому же приходили мысли о том, что в неучебной обстановке больше шансов отыскать товарища для продолжения расследования. Ибо теперь, когда с именем-отчеством Рогожина почти все было ясно, в перспективе оставался самый смелый, самый важный шаг – узнать, что находится под крышкой люка в кабинете французского. Любу не оставляло подозрение, что эта тайна связана с намёком из записки насчёт «средства, о коем побеспокоились загодя».
      В автобусе было весело. Женя с Изольдой опять громко дразнили кого-то из мальчиков. Те деловито обсуждали свои мужские дела.
      – Никак не могу замочить босса на восьмом уровне, – жаловался Макар.
      – А ты используй код бессмертия. Не знаешь? Нажимаешь Alt+Ctrl+Shift, вылезает консоль, там большими буквами вводишь QZSOL– HYTEHWBGTYXS, – сообщил Олег, известный неспособностью запомнить какую бы то ни было алгебраическую формулу.
      Место возле Любы занимала ее соседка по парте Аня. В синей шляпе с полями, длинной юбке в клеточку, понизу уже замызганной октябрьской грязью, и в устрашающих черных ботинках а-ля боевик, она слушала музыку в плеере, покачивая головой.
      – Что это за наряд у тебя? Где черная помада? – спросила Багрянцева, когда ей сделалось скучно.
      – А? Что?
      – ЧТО ЗА НАРЯД, ГОВОРЮ!
      Аня выключила плеер.
      – Что говоришь?
      – Тьфу ты! Что за наряд, спрашиваю, у тебя? Ты ведь говорила, готы только в черном ходят.
      – А, – махнула рукой Аня. – Я уже не гот. Я толкинист!
      – Господи!
      – А что? Я поняла, что готы – это не мое. У меня ранимая и творческая душа, я не люблю смерть! Мой удел – бессмертие! В общем, я эльфея. Скрытая. И шляпа у меня эльфийская.
      – Все ж таки эльфея или толкинист?
      – Одно включает другое! – авторитетно заявила Аня. – Кстати, у тебя нет дома Толкина?
      – Это который «Хоббит»?
      – Ага.
      – Нет. А зачем тебе? Изъять хочешь?
      – Нет, почитать только. Конечно, толкинистом я и так могу быть. Но все-таки любопытно, что там написано, отчего люди так балдеют!
 
      Турбаза представляла собой кирпичный двухэтажный домик в русском стиле со вкопанными во дворе качелями, турниками, длинным столом и скамейками для принятия пищи на свежем воздухе. Правда, есть тут в октябре месяце вряд ли кому-то захотелось бы.
      Что до самого здания, то на первом этаже располагались кухня, столовая, бильярд и небольшой зал с пианино, где вечером планировалась дискотека. На втором этаже имелись холл со старым телевизором, туалет, душ и комнаты для гостей. Ребята наперегонки кинулись занимать их.
      Алина, Алиса и Алена, конечно, устроились вместе. В трехместный номер с Женей и Изольдой поселилась Аня. Диана, положив голову на плечо учительнице, протянула: «Ах, Татьяна Яковлевна, я бы так хотела жить с вами, а не с этими противными девчонками!» Люба поселилась в комнате вместе с Леной и Катей – не лучший вариант, но выбирать не приходилось.
      Делать на турбазе было абсолютно нечего. Ребята знали это, так как приезжали сюда уже в третий раз: первые два – в седьмом классе, еще без Любы. Однако что-то непреодолимое снова и снова тянуло 8-й «В» на турбазу: похоже, они скучали здесь не без удовольствия.
      Разложив вещи, Лена и Катя первым делом бросились на кровати и заговорили:
      – Скучно!
 
      – Ой, скучно!
      – Ты как, на дискотеку идешь?
      – Да ну… Чего там делать?..
      – И я не иду.
      Вскоре состоялся обед. Кормили очень вкусно.
      Затем парни пошли играть в бильярд. Люба сначала в комнате написала две страницы в путевой дневник, который решила вести по обычаю людей прошлых веков. Потом пошла на поиски своих соседок.
      Лена, Катя, Алена, Алина, Алиса и Аня обнаружились на диване в холле. Перед ними высилась куча разной косметики и дезодорантов: все привезенные сокровища. Один глаз у Лены был намазан синей тушью и голубыми тенями, другой – черной тушью и розовыми тенями, а губы блистали яркой зеленью. Примерно так же выглядели и остальные участницы косметического пира. Катя докрашивала губы Аниной помадой, остальные уже взялись за новое занятие: штудирование прошлогодних и позапрошлогодних журналов «Cool girl». «Вот не лень кому-то было их тащить!» – подумалось Багрянцевой. Но любопытство, как всегда, взяло верх, и она присоединилась к компании.
      – Так! Тест! – провозгласила Катя. – «Подходит ли тебе твой парень?» Вопрос первый…
      Парня у Любы не было, но все девчонки принялись вслух или про себя отвечать на вопросы, и она решила тоже мысленно выполнить тест. Своим парнем без раздумий сделала Сашу Яблокова.
      На седьмом вопросе он появился собственной персоной. «Ты предлагаешь ему пойти на концерт любимой поп-звезды. Что он отве…» – не успела дочитать Катя. Из коридора с визгом выскочила Женя в длинной майке, с полным подолом костяных шаров. Она пронеслась в сторону туалета. Следом выбежали Саша с Пашей:
      – Держи ее! Держи!
      – Вот вам, будете знать, как отказываться играть с нами! – победно выкрикнула появившаяся Иза с кием в руке.
 
      Ближе к вечеру Катя и Лена занялись чтением проспекта, где предлагались всякие примочки для мобильных телефонов. «Твой гид по SMS-развлечениям», – значилось на цветной обложке. Дело в том, что Лена получила право бесплатно разжиться парочкой картинок и мелодий. Теперь требовалось сделать выбор, чтоб не упустить выгоду.
      – Может, армейский прикол заказать? Смотри: «Просто отправь Armia на номер 12345!»
      – А как насчет своего имени иероглифами?
      – Не-е-е… Лучше реалтон «Колорадские жуки»!
      – Ой, смотри, фотка Димы Билана! Хочу!
      Когда Любе наскучило следить за этим действом, она решила, что пора уже пойти поговорить с кем-нибудь о совместном проникновении в люк в кабинете французского.
      – Ты куда, Любка?
      – Схожу к кому-нибудь в гости.
      – А на дискотеку пойдешь вечером?
      – Да.
      – Хм… Пойти, что ли, тоже? Как думаешь, Лен?
      – Ну, можно… Сходим, так и быть.
      Люба покинула комнату, прошла мимо холла, где сидели перед телевизором Диана и Татьяна Яковлевна, и остановилась у двери, из-за которой звучали голоса Жени и Изы.
      Багрянцева уже простила им ту обиду с прокладкой и библиотекой. С кем не бывает… Хоть они и злостные хулиганки, курильщицы, а смелости не занимать обеим. Может, не откажутся от приключения спуститься в люк?
      И, постучав, Люба вошла.
      Девочки лежали на кроватях и листали все те же журналы «Cool girl».
      – «…потом Вася снова попросил меня об этом. Но мне даже страшно представить. Что делать, дорогая редакция?» – громко читала Женя. – А, Багрянцева! Что, тоже хочешь почитать?
      – Не, у меня, девчонки, деловое предложение к вам, – ответила Люба, присаживаясь.
      – Ну-ка, ну-ка!
      – Видели люк в полу в кабинете французского? Есть мысль проникнуть туда.
      – Ого! А что там?
      – Думаю, подземный ход.
      Женя с Изольдой переглянулись.
      – Ты… это… серьезно?
      – Ага.
      Женя с Изольдой переглянулись еще раз.
      – Как там на шпильках-то ходить? – забеспокоилась Изольда.
      – А нас не заловят? – спросила бывалая Женя.
      – Ну, не знаю…
      – А тебе зачем туда?
      – Я думаю, это поможет мне ответить на многие вопросы о прошлом нашей школы и моей семьи, – гордо отвечала Люба.
      Девчонки как-то даже выдохнули с облегчением:
      – А-а-а! У-у-у! Не-е-е! Мы не ботаники, нам это все неинтересно! Сама лезь!
      «Ну вот, и эти тоже трусят», – решила Багрянцева.
      – Да ну вас, – сказала Люба.
      И пошла вниз, к бильярду, туда, где сейчас парни.
      С девчонками каши не сваришь.
 
      Внизу Саша с Пашей, как и ожидалось, играли в бильярд. Попутно обсуждали вопрос – кто победит, если на ринге сойдутся боксер и каратист. Паша поддерживал первого, Саша второго. Оба сыпали фамилиями чемпионов, названиями разных заковыристых ударов и прочими словечками, недоступными женскому полу.
      Люба немного постояла, посмотрела на игру. Зрелище это оказалось прескучнейшее. Если бы не Саша Яблоков с его широкими плечами и гордой улыбкой, смотреть было бы вообще не на что.
      – Ну что, – спросил Паша не очень приветливо, – тоже играть хочешь? Шары у нас таскать явилась?
      – Это не женская игра, – добавил Саша. – Иди лучше журнальчик почитай.
      – Какие хамы вы оба! – обиделась Люба. – Я-то думала, вы умные и смелые ребята, хотела дело предложить!
      – Да какое у тебя там дело…
      – А такое! Не хотите – не узнаете! Найду кого получше!
      С этими мальчишками нет никаких сил общаться! Как только другие умудряются влюбляться, гулять с ними?..
      – Ой-ей-ей. Ладно, рассказывай, что там у тебя?
      – «Ладно»!
      – Ну, извини. Мы просто после Женькино-Изольдиного нашествия немного опасаемся.
      Парни прервали игру, и Люба кратко изложила свой проект, как уже делала это для Ани и для Жени с Изой.
      Тут случилось что-то удивительное. Лица парней вытянулись, словно им сообщили, что оба схватили по двойке за четверть. Сперва они не верили, что Люба в самом деле собирается проверить, что под крышкой люка. Потом как будто испугались.
      – Не вздумай туда лазить! – сказал Паша. – Тебе там делать нечего…
      – Тихо ты! – Саша пихнул его в бок. – Люба, там ничего интересного нет. Точно.
      – Откуда вы знаете?
      – Мм… Мы там были.
      – Были?!
      – Да.
      – И что там?!
      – Что?! Да так… Нет ничего… Пусто, – отвечал Паша.
      – Просто яма с крысами, – добавил его друг. – А в ней ничего нету. Кроме крыс.
      – Ну да! – не поверила Люба. – Хоть что-то там должно быть!
      – Нет… Ничего нет…
      – Зачем тогда яма?!
      – А в ней хранили… раньше… вещи всякие… А теперь ничего нет. Кроме крыс! Больших, жирных!
      – Хм… у меня как-то была крыса, – сказала Люба. – Такая милая… С такой мордочкой, такими лапками, таким хвостиком!
      – Да? Круто, – сказал Саша. – Кстати, в этой яме мы еще и пауков видели.
      – Брр…
      – Вот так!
      Парни важно покивали головами и вернулись к игре.
      «Как-то все это странно», – подумала Люба, а потом сказала:
      – Мне кажется, что каратист победит.
      – Почему? – спросили парни.
      – Боксер только руками дерется, а каратист и ногами тоже. То есть больше инструментов у него.
      – Логично, – удивился Саша.
      Он не ожидал от девочки такого хода мысли.
 
      А Багрянцева подумала, что, может, раз она так проявила себя и поддержала в споре Сашу, тот будет побольше внимания на нее обращать.
 
      Когда Люба вернулась к себе, две ее соседки уже примеряли наряды. Между делом выяснилось, что одна из них взяла с собой четыре платья, а вторая – два, но зато в комплекте с мини-утюгом, феном и лаком для волос.
      – Чего это вы? – улыбнулась Багрянцева. – Дискотека-то еще не скоро!
      – Да мы так, – сказала Лена. – Для развлечения просто.
      А Катя добавила:
      – Мы, может быть, еще и не пойдем!
      Но Люба почему-то в это не поверила.
      – Кстати, ты не знаешь, правда ли, что у Алины на мобильнике стоит… – Катя назвала популярную песню.
      – Вроде да, – сказала Люба.
      Катя разволновалась:
      – Блин! Ну а мы-то что, хуже, что ли?
      – Кстати, у ее дружка Щипачева в виде заставки стоит сердце с надписью «Любовь», – добавила всезнающая Лена.
      – Ну, все ясно с ними! – услышала Люба и про себя отметила, что, в общем-то, ей это почти все равно.
      А тут и в столовую позвали.
      За ужином 8-й «В» ел курицу с рисом и спорил, какую музыку поставить на дискотеке.
      А потом началось… Несколько парней еще толклись возле бильярда, двое играли, остальные – в том числе Саша и Паша – спорили о том, есть ли жизнь на Марсе. Зато наверху, в комнатах девчонок, царила радостная суматоха:
      – Девочки, где фен? Кому я отдала свой фен?
      – Алена, дай мне ту подводку!
      – Алина, дай мне эту тушь!
      – Эту или эту кофту? А? Эту? Или эту? Скажи! Эту? Нет, я лучше другую.
      – Ой, какой дезик! Как он клево пахнет! Ну, ты ведь дашь мне побрызгаться? Ну пожалуйста! Ну Катя! Ну! А-а-а-а! Не-е-е-ет! Все, я побрызгалась, можешь забирать.
      – Ну, это моя помада, вообще-то…
      – У тебя есть мусс? О, у тебя есть мусс! Почему же ты мне не сказала?!
      – Прикинь, а я снова в этих джинсах…
      – Любины туфли мне малы. Жень, дай твои!
      – Нормально так? Нет, посмотри! Нормально так? Нет, я ужасно выгляжу, ужасно…
      – У тебя мелирование? Где делала?
      – А я, Татьяна Яковлевна, не пойду на дискотеку! Там так музыка гремит, кошмар! Я лучше тут посижу, с вами.
      В десять часов вечера надушенные, напомаженные девицы были уже готовы танцевать и собрались в зале на первом этаже. Но танцевать было не с кем. Несколько мальчишеских физиономий просунулись в дверь, оглядели зал, хихикнули и вновь исчезли. Женя уселась на место диджея. Завели песню любимой большинством девочек класса группы, немножко покривлялись под нее. Но было скучно.
      Вместе с Татьяной Яковлевной девочки пошли вылавливать ребят из их комнат, бильярдной, двора и холла.
      Через полчаса какая-никакая мужская компания появилась. Семеро парней пришли в зал, сели и начали смотреть, как девочки танцуют. Свои отказы присоединиться они мотивировали то так, то сяк, пока наконец не сошлись на том, что музыка – дрянная. «Ну, ставьте тогда сами, раз такие умные!» – возмутилась Женя. Ее место занял Олег, бодро врубивший рэп, под который ребята сейчас же пошли отрываться. «Фу-у-у!» – сказали девчонки и расселись, как сидели только что их кавалеры. Через пять минут Олег был изгнан, и на его место водворилась Иза Тарасюк, поставившая старую песню группы «Армия»:
 
Мужчины – слезы без причины,
Мужчины, вам нас не понять,
Мужчинам не нужны причины,
Мужчины любят побеждать.
 
      Парни поднялись и покинули в полном составе помещение.
      В общем, дискотека проходила как обычно – весело.
      К одиннадцати все-таки народ более-менее подтянулся. Свет выключили: в темноте плясать приятнее, никто не смотрит. Когда ставили медленные танцы, зажигали цветную гирлянду под потолком, оставшуюся с прошлых или позапрошлых новогодних праздников: надо же все-таки видеть, кого приглашаешь!
      Люба не ждала, когда ее позовут, а сама подходила к ребятам. Кого пригласить – выбирала по росту. Половина мальчиков из класса были ниже Любы и для танцев не годились. Впрочем, ей еще повезло. Длинным Кате и Изольде подходили лишь один-два парня.
      Увы, танцев всегда бывает мало. Полпервого ночи в зале появились классная руководительница и Диана.
      – Пора дискотеку сворачивать! – сказала Татьяна Яковлевна.
      – Спать уже надо, – недовольно вставила Диана. – У нас глаза слипаются, а вы тут врубили эту жуть.
      «Жуть» сделали потише. Включили последний танец. Потом еще один. Потом еще. Потом самый последний. Потом снова пришла Татьяна Яковлевна и разогнала всех.
      Но спать никому не хотелось.
      Придя в свою комнату и почистив зубы, Люба обнаружила своих соседок, вовсе не планирующими отходить ко сну. Катя с Леной оживленно обсуждали, кто, чего и с кем.
      – Анька весь день смотрела на Удинцева!
      – Дианка весь день не отводила глаз от Яблокова!
      – А Алина-то, Алина! Видела?
      – Да, у них со Щипачевым точно все уже готово! Интересно, поцеловаться успели?
      – Ну, само собой! Ты что, не видела, как они куда-то вместе бегали?
      – Когда?
      – Между пятым и шестым танцем.
      – Да они всего-то станцевали вместе раз пять!
      – Нет, шесть! Ты плохо смотрела, Катя! – гордо заявила Лена. – А вот Любка танцевала по разу с Коровиным, Тильком, Удинцевым, Дымовым и два раза – с Яблоковым!
      – Ваше-то какое дело? – смущенно буркнула Люба, плюхаясь попой на кровать.
      – Куда садишься?! – закричала Ухина. – Там же карты! Мы с Ленкой в подкидного собирались!
      Люба встала.
      Катька начала было бранить ее за бестолковость, но тут Лене в голову пришла интересная мысль:
      – Ты целовалась, Любка? – спросила она.
      – В смысле?
      – Ну, с парнями? В губы?
      Люба еще больше засмущалась, подумала: «Чего им надо от меня?» – но не смогла со-врать:
      – Нет, ни разу.
      – Отлично! – заявила Лена. – Значит, наши карты обрели способность видеть будущее! Вы не знаете? Есть поверие такое: если нецелованная девушка посидит на картах, они станут гадательными!
      Мысль о гадании была воспринята на ура. Катя побежала собирать девчонок. Пока она отсутствовала, Лена показала новую заставку на мобильном телефоне и сообщила Любе, хотя та и не просила, статистику медленных танцев по всем девчонкам, а также свои выкладки в плане того, кто в кого влюблен. И как назло, насчет увлечения самой Багрянцевой не ошиблась! Но Любе и в этот раз повезло. Появление Кати вместе с желающими погадать Аней, Алисой, Алёной, Алиной и Изой избавило от обсуждения факта двух танцев с Сашей и необходимости оправдываться.
      Гадание оказалось делом более веселым, чем танцы. Минут через двадцать появилась Женя, а потом даже Диана, так активно призывавшая всех спать. Еще через полчаса две девочки уснули на кровати Любы, три – усиленно клевали носом. Но гадание продолжалось, никто не сдавался.
      Когда очередь дошла до Любы, она сняла часть колоды и загадала на Сашу Яблокова. Лена Лепетюхина, раскинув карты, сообщила:
      – Он думает о тебе!
      – Что, прямо сейчас? – улыбнулась Багрянцева.
      – Да, – сказала Лена с важным видом.
      Спустя пять минут Любе понадобилось отойти в туалет. Проходя мимо комнаты, где жили Саша с Пашей, совершенно неожиданно из-за двери услышала голос Яблокова:
      – Думаю, одна она в этот люк не полезет.
      – А вдруг полезет?! – отозвался Паша. – Мы не должны допустить этого!
      – Да ладно тебе… Струсит… Ведь она девчонка… Впрочем… Может и полезть… Весь день думаю об этом.
      Когда пораженная Люба вернулась к себе, то ее встретила горячая дискуссия:
      – А я тебе говорю, у Собчак ЭТА заставка! – заявляла Лена.
      – А я тебе говорю, что не эта! – отвечала ей Алина. – Уж ты мне поверь. Я как бы журналы читаю. У нее теперь котенок там стоит, а эту ерунду она уже неделю как стерла!
      – Пролетела ты, Ленка, – ехидно сказала Алена.
      Казалось, Лепетюхина вот-вот расплачется.

      Первый учебный день второй четверти ознаменовался двумя громкими скандалами. В обоих, как ни странно, была замешана бесцветная Ирина Сухих.
      Началось все с того, что Алина, Алиса и Алена сменили имидж. Их волосы теперь были покрашены в цвет «Бургундский красный». Девочки блистали новыми белыми сапожками со стразами, малиновыми штанишками, шоколадными юбчонками, сливочными свитерками и натуральными шубками.
      – Это от «Диора», – объясняла Алиса непосвящённым. – Это «Дольче и Габбана». А вот это «Жирофле». Ну, долларов шестьсот-семьсот, наверно… Папа из Москвы привёз.
      Первым уроком была биология. Молодую Анну Павловну так и не признали, но за время каникул все так набесились, что десять минут класс просидел смирно.
      …Пока не вошла опоздавшая Ира.
      Стоило бедняжке появиться, как парни принялись тыкать в нее пальцем, девочки раскрыли рты, а у Алины и ее подруг лица вытянулись. И вовсе не потому, что класс так ненавидел Иру. Обычно ее попросту не замечали. Но не в этот раз!
      Кофта на Ире была точь-в-точь Алинина. Юбка – как у Алисы. Ну а туфли полностью повторяли Аленины «Гуччи».
      На перемене все девчонки столпились вокруг Сухих – где ей удалось добыть столь дорогие вещи? Ведь все знают, что мать ее всего лишь кондуктор, а папа вообще на пенсии.
      – Ну, как где? – прошептала Ира, ежась. – Как всегда, на рынке.
      Алина бушевала. Алиса рвала и метала. Алена хваталась за голову. Как на рынке? Быть не может! Это же фирменные вещи!
      Но Ира клялась и божилась, что весь гардероб обошелся ей в полторы тысячи рублей.
      Провели экспертизу. Девчонки убежали в туалет, сняли там свои обновки и тщательно рассмотрели их снаружи и изнутри. Один к одному! Только у Ирины был ярлычок с надписью «Сделано в Китае», а фирменные наряды троицы имели лейблы из точно такой же ткани, с названием известных домов моды.
      Лена с Катей тут же разнесли по классу, что шмотки поддельные! Парни и девчата не могли удержаться от смеха.
      – Да у них все, от мозгов и до трусов, поддельное! – выкрикнул Сережа.
      А ведь еще недавно он так вился вокруг троицы и почти стал бойфрендом Алины!
      Услышав это, Люба передумала влюбляться в него. На турбазе она ощутила обиду на Сашу: помогать не хочет, да еще задумал для чего-то помешать ей! Весь остаток каникул Багрянцева лелеяла в своей душе образ почти забытого Сережи. Вот, будет знать этот противный Сашка!
      Но после предательского выкрика влюбляться в Щипачева сразу расхотелось. Очень мило будет, если когда-нибудь, поссорившись с Любой, он тоже станет во весь голос говорить всякие гадости о бывшей подруге!
      – Вот цирк с этими модницами, – отдувалась Аня. – Клянусь Аматэрасу! А ты почему не смеешься?
      – Да вот, предчувствие какое-то плохое, – отвечала Люба.
      И, увы, не обманулась.
 
      Третий урок начался как обычно. Шла литература. Учительница читала вслух чей-то рассказ. Минут пять Люба слушала, потом заскучала: там не было ни слова ни о царских временах, ни о тайных социалистических организациях. От нечего делать они с Аней вновь завели переписку. Выяснилось, что эльфее не понравились книги Толкина, и она опять пересмотрела свои взгляды на мир. Теперь Пархоменко вступила в ряды поклонников анимэ – японских мультиков. Вместе с соратниками она занималась в кружке рисования, располагавшемся неподалеку от школы в старом здании, известном Багрянцевой, с недавних пор изрядной специалистке по краеведению, как дом владельца шерстяных фабрик Левкоева. Теперь и на уроках Анька рисовала раскосых девочек, без конца бубня что-то про сегунов, самураев, камикадзе и свой грядущий переезд в Японию. Потом она шепнула:
 
      – Ты в кружок к нам тоже приходи.
      – Из меня художник, как из Женьки профессор университета, – улыбнулась Люба.
      – Ну, вот и научишься.
      Багрянцева сказала, что подумает.
      А через пять минут Любе пришла записка…
      – Эй! Эй! – ткнула сзади Лепетюхина.
      По ее довольному лицу Багрянцева мгновенно поняла, что записка в руках Лены с надписью «Любе Б.» уже прочитана великой сплетницей.
      Развернув клочок бумаги в клеточку, Люба с недоумением прочла:
      «Макар – мой! Прекрати приставать к нему! Он тебе не достанется! Ира С.».
      «Что за бред?» – возмущенно подумала Люба. Противный, жадный, толстый Макар, у которого на уме только игрушки, – приставать к такому может только сумасшедшая!
      Она обернулась назад, туда, откуда передали послание. И пришла в ужас. Перед спящей на задней парте Ириной обитала Диана. Перед Дианой – Катя. Перед Катей – Лена. Это значило, что обе сплетницы наверняка успели сунуть нос в чужую переписку!..
      …И через двадцать минут весь класс будет говорить про то, что Любка с Иркой втюрились в Макара!!!
 
      Так и случилось.
      – Ой, девчонки, а вы знаете, какие у нас страсти в классе?
      – Сухих с Багрянцевой – отличные соперницы! Обе зануды!
      – Хи-хи. Ты не переживай, Любка, может, Макар тебя и полюбит.
      – Ой, я не могу, вот это новость!
      – А я как бы и раньше это знала!
      – Да, Багрянцева, любовь – это тебе не книжечки почитывать!
      Люба отбивалась как могла.
      Она подошла к Ирине и сунула ей под нос записку:
      – Это что такое?
      – Н-н-не зна-а-а-аю… – промямлила та.
      – Твоя работа?
      – Н-н-н… М-м-м…
      – Твоя?!
      – Н-н-нет…
      – А откуда?
      От Ирины ничего нельзя было добиться. Если в самом деле это написала не она, то злоумышленник хорошо выбрал свою жертву – безответную, вечно дрожащую девочку.
      Сличили почерк. Вроде похож, а вроде и нет. Каракули и там, и там. Но большинство класса предпочло стоять на мнении, что записка подлинная. Уж очень развлекала всех мысль о том, что мышь Ира и книжный червяк Люба сцепились из-за самого некрасивого парня в классе.
      – Ты, Ира, мне сама это передала! И не отказывайся, – твердила Диана.
      – Все точно, – подтверждала Катя.
      Травля продолжалась до тех пор, пока не появился Паша с лупой. Он внимательно рассмотрел спорную записку, Ирины тетради и важно заявил: подделка!
      – Думаю, Ирине кто-то передал ее с другого ряда, – решил он.
      – А что, вполне возможно! – сказала Диана.
      Все тут же уставились на Алину и ее подруг. Модницы сидели так, что каждая из них сама или через подруг могла передать Ире злополучную записку.
      – Это они! Они за свои шмотки мстят Иринке! – зашумел народ.
      Те принялись оправдываться, говорить, что они ни при чем. Но класс уже избрал бедных модниц виновными. Хотя, как ни странно, мысль об Ириной и Любиной влюбленности в Макара продолжала пользоваться популярностью.
      Домой Багрянцева ушла в полном расстройстве, даже злая.
      «Ну понятно, что три „А“ хотели отыграться за обиду. Только я-то тут при чем?! И что это вообще за класс такой?! Все будто сговорились против меня!» – думала она.
      А потом взяла и сказала сама себе: «Вот залезу в этот люк одна! Узнают, какова Люба Багрянцева!»

      Принять столь смелое решение нелегко. Еще сложней осуществить намерение. Одно дело – явиться в школу с лопаткой, складным ножиком, фонариком, веревкой и грандиозным проектом, и совсем другое – реально попасть в кабинет, когда он будет заперт.
      Кабинет французского был открыт, естественно, на уроках и на переменах. Все это время он отнюдь не пустовал, а все попытки склонить Нину Антоновну к сотрудничеству в плане изучения ее территории успеха не имели. «Не знаю», «Ни к чему», «Не говори глупостей», – отвечала француженка. Кроме возможности проникнуть в кабинет, необходимо было время, и, желательно, неограниченное – кто знает, сколько может уйти на отодвигание подставки с магнитофоном, на открывание старого люка? Так что мысли насчет «быстренько заскочить, когда Нина Антоновна выйдет», не годились. Требовалось оказаться в кабинете в то время, когда ее вовсе нет в школе. Но как? Дверь кабинета запирается на ключ. Спрятаться под партой и дождаться, чтоб француженка ушла? Тоже нереально: парты стоят так, что от дверей видно то, что под ними. Подходящих шкафов нет. И потом, даже если бы этот безумный трюк удался, как потом выйти из кабинета наружу?
      Не находя решения, Багрянцева на всякий случай наблюдала за кабинетом. Все перемены она торчала рядом с ним. Порою удавалось не попасться на глаза Нине Антоновне, порой – нет. Пришлось прикинуться поклонницей французского, болтать, что хочешь взять какую-нибудь книгу, журнальчик. Однажды Люба даже заглянула в некое издание, выпрошенное у Нины Антоновны: там содержалось много всего о духах, о нарядах, о моде, столько замечательных картинок с манекенщицами… Таких сокровищ днем с огнем ей не найти! Все только на картинках. Лучше не травить душу.
      Прошла почти неделя. Наблюдение за кабинетом не дало никаких результатов. Ценных мыслей не имелось. Уже по привычке Люба, прислонившись к стенке, ожидала, когда окончится чей-то урок французского (ее уроки на сегодня уже, к счастью, завершились). Незадолго до звонка из класса высыпалось с визгом десять ребят лет по одиннадцать. «Почему их отпустили раньше?» – подумала Люба. Вслед за детьми из класса вышла одевающаяся на ходу Нина Антоновна с журналом:
      – Ой, Багрянцева, ты здесь! Извини, мне некогда. Тороплюсь очень: видишь, даже раньше времени закончила урок. А этот 5-й «А» еще и журнал свой у меня забыл. Может, отнесешь в учительскую?
      Отказаться было неудобно, хотя Любе в жизни не случалось относить журналы. В их классе эта важная обязанность, конечно же, лежала на Диане. Люба не помнила даже, когда ей случалось вообще бывать в учительской. Даже страшновато – там же все-таки начальство обитает!
      Но что делать, тот, кто собирается под землю, не может бояться учительской. Багрянцева взяла журнал, зашла на второй этаж, осторожно приоткрыла дверь учительской, скользнула внутрь…
      Первым делом в глаза бросились две вещи. Нет, три. Нет, все-таки две, поскольку завуча считать вещью нельзя. Первая – ячейки для журналов. А вторая – о, силы небесные! – маленький деревянный ящик на столе у завуча с ключами от всех кабинетов.
      На мгновение Люба замерла. Потом, чтобы никто не заподозрил, подошла не торопясь к ячейкам, медленно принялась засовывать туда журнал 5-го «А»… «Раздобыть! Когда? Немедленно! Но как?!» – мозг работал в бешеном режиме.
      И тут произошло чудо.
      В учительскую со всех ног вбежал крохотный человечек и заголосил:
      – Александла Александловна! Там Лома с лестницы упал!
      – Как упал?! – перепугалась завуч.
      Вместе с малышом она выбежала в коридор…
      Не теряя ни секунды, Люба метнулась к ящичку, схватила ключ с номером 6, засунула его в карман и пулей вылетела из учительской.
      На лестнице, ведущей вниз, толкались взрослые, окружившие беленького первоклассника в изрядно перепачканном костюмчике.
      – Откудова я знаю, зачем Саска этот сум поднял? Ну упал я… С последней ступеньки… И сто?..
 
      Сжимая ключ в руке, Люба ходила взад-вперед возле заветной двери. От того, что возможность проникнуть в кабинет теперь была реальной, Багрянцева как будто испугалась ещё больше. Зайти? Не зайти? Сегодня? Или завтра? Ой, кажется, физрук идёт… Переждать надо… Ой, кажется, теперь какой-то старшеклассник… Тоже переждать… Ну всё, чисто. Зайти? Не зайти?..
      Через полчаса она в конце концов решилась. Для начала убедила себя в том, что, зайдя в кабинет, она может так же просто выйти. Кто заставляет лезть под крышку люка именно сейчас?
      Но, едва войдя внутрь, Люба сразу бросилась к заветному прямоугольнику. Поставила магнитофон на пол, сдвинула столик. Поисковый азарт в один миг прогнал нерешительность.
      Однако открыть люк оказалось не так-то просто. Крышка мало того что рассохлась, а кольца, ручки, чтобы поднять ее, не было. Люба пробовала крышку поддеть ножиком: без толку. Инструмент угрожающе гнулся, грозил переломиться и явно был не в силах справиться с работой.
      Что делать?
      Люба села на пол, обхватила голову.
      Через десять минут она уже стояла на пороге кабинета мальчикового труда и просила у учителя… всего-навсего гвоздь и молоток.
      – А почему тебя послали? – недоумевал трудовик. – Парней, что ль, в классе нет?
      – Нет, – бойко сочинила Люба. – Кто болеет, кто прогуливает, кто временно в детской комнате милиции. А у нас поломка небольшая, прямо на уроке. Вы не бойтесь, я умелая!
      – Ну-ну, – ответил трудовик, а за спиной у него разом загудели два десятка симпатичных старшеклассников, с интересом наблюдающих за Любой. – Вот тебе три гвоздя. Наверняка первые два попортишь.
      Багрянцева вернулась в кабинет. Села над крышкой. Когда-то, года два назад, она пыталась научиться забивать гвозди. Выходило, прямо скажем, плохо. Но… Просить помощи не у кого.
      Первый гвоздь в самом начале оказался безнадежно погнут, как и предсказывал учитель труда. Вытащить его и распрямить было нечем. Ко второй попытке Багрянцева подошла уже основательней. Спустя минуту железный штырек с удобной шляпкой, почти ровный, торчал из заветной крышки.
      Люба взялась за него, потянула. Дернула. Без результата. Вбила глубже, снова потянула. Крышка постепенно начинала приходить в движение, но одного гвоздя явно было недостаточно.
      Тут-то и пригодился третий.
      Взявшись руками теперь уже за два штырька, Люба поднатужилась и…
      Раздался скрип старого дерева, в нос ударил запах гнилья, сырости; краем глаза Люба уловила паучка, в страхе убегавшего подальше от своей рвущейся сети…
      Путь ко множеству загадок и разгадок был открыт.
      – Ну как, забила? Надо же! А что это ты так разрумянилась? Случилось чего? – спрашивал трудовик, когда Люба с благодарностью вручала ему молоток.
      В ответ она пробормотала нечто невнятное и кинулась обратно к своему открытому люку.
 
      Первоначальный осмотр подземелья с помощью фонарика не выявил ничего, кроме черноты. Ни страшных крыс, ни пауков, кроме того, что смылся при открытии люка, не было замечено.
      Люба села на пол и свесила ноги в подземелье. Потом, держась руками за края, спустила вниз весь корпус. Попыталась нащупать ногами ступеньки, но безрезультатно. Затем, не выдержав своего веса, шлепнулась вниз, на влажный земляной пол, слегка ушибив руку.
      К счастью, подземелье было неглубоким. Из него без труда удавалось вылезти, все так же подтянувшись на руках. Ощупав стенки, Люба обнаружила, что она попала не в колодец и не в погреб: яма оказалась не чем иным, как началом подземного хода, ведущего в сторону широкой улицы, на которой находилась школа.
      Взволнованная Люба вылезла из ямы, нацепила на спину свой рюкзак, взяла в руку фонарик и прыгнула обратно, вниз, навстречу новым открытиям.
      Узкий коридор спускался вниз. Теперь делалось ясно, куда исчез Рогожин из окруженной жандармами гимназии! И не об этом ли средстве упоминал в записке его папа? Все понятно: предприимчивый социалист имел на всякий случай этот ход, чтобы укрыться в безопасном месте!
      Но что, если бы преследователи нашли его и отправились в погоню за Рогожиным? Тогда они поймали бы и сообщника – того, кто на другом конце!!
      Внезапно в качестве ответа перед Любой выросла стена. Не земляная, твердая, должно быть, металлическая.
      Внимательный осмотр ее при помощи фонарика позволил обнаружить, что перед Багрянцевой, по счастью, не стена, а дверь. Нашелся и засов. Он был расположен с этой стороны, не с той, и для открытия не имел других препятствий, кроме чрезвычайной ржавости. Люба хорошенько нажала, и засов поддался.
      За дверью находилось всего-навсего продолжение туннеля. Теперь он уже не спускался, а, достигнув нужной глубины, шел прямо. С этой стороны двери имелся такой же засов. Поразмыслив, Люба пришла к выводу: дверь предназначалась для защиты от погони, а погоня могла быть как за Федором Рогожиным, так и за тем, кто выступал его товарищем по ту сторону подкопа. Значит, последний раз скрывался не учитель, а именно этот товарищ.
      Люба хотела двинуться дальше и вдруг…
      Нога ощутила отсутствие почвы. Инстинктивно отдернулась.
      Рука направила фонарик вниз, туда, куда Багрянцева чуть не свалилась.
      И…
      Девчачий крик пронесся через все пространство подземелья, долетев до кабинета французского языка.
      В глубокой яме, по краям прикрытой остатками гнилых досок, находился человек. В кожанке, штанах военного покроя и грубых сапогах. Его поза и лицо, сухое, черное, словно у египетской мумии из музея… Все указывало на то, что перед Багрянцевой – мертвец…
      Все это отпечаталось в памяти Любы в один миг. Одного взгляда вполне хватило, чтобы насмерть перепугаться.
      Не разбирая дороги, визжа, то и дело вляпываясь в паутину и уронив фонарик, Люба кинулась бежать.
      «Покойники! Призраки! Ужас! Бесконечный коридор! Не выбраться! А-а-а! Никогда, никогда больше!!! Что это? Опять дверь! Заперто, не выйти! Выломать, толкать! Ой-ей-ей!»
      Дверь поддалась от малейшего усилия. Неожиданный свет кольнул глаза.
      Когда они привыкли к освещению, Люба поняла, что страшное уже позади. Часы показывали, что исследование туннеля заняло всего десять минут. Отсутствие окон, облезлые стены и трубы свидетельствовали о том, что Люба – в подвале какого-то здания.
      Кроме Багрянцевой, тут никого не было. Отдышавшись, она принялась пробираться через нагромождение ящиков и странных, порою весьма некрасивых скульптур к лестнице наверх.
      Очень скоро Люба оказалась в каком-то коридоре. Унылые крашеные стены, ряд дверей подсказывали, что тут люди не живут, а работают.
      Из-за дверей слышались голоса: в основном молодые. Обстановка весьма смахивала на школу. Это и придало Любе смелости. Она приблизилась к одной двери, чуть приоткрыла, ничего не разглядела через щель и распахнула полностью.
      В ту же секунду раздались крики ужаса.
      Мальчишки повыскакивали из-за мольбертов, девочки, визжа, попрятались от Любы за ними. По полу загремели кисти, палитры, карандаши. А впереди всей группы, возле стола с натюрмортом, в страхе заголосила учительница.
      Подхваченная общей паникой, пускай и вызванной самой Багрянцевой, она кинулась обратно к лестнице, в подвал, а там – через туннель, мимо ужасного покойника в яме, через дверь, запнувшись о фонарик, вверх, вверх, вверх…
      Пока не оказалась в школе, в кабинете французского.
 
      Ставя на место подставку с магнитофоном и маскируя все следы своей деятельности, Люба уже почти не верила, что все описанное произошло с ней. Покойник, подземелье, двери, орущие художники – не сон ли это был? Но вся последовательность событий, вид мумии, запах сырости и чернота подкопа слишком крепко засели в голове Багрянцевой, чтоб усомниться в их реальности.
      А подтверждение тому, что эпизод с художниками не привиделся ей, Люба получила, едва покинув кабинет.
      Увидев ее, кучка малышей бросилась врассыпную. Охранник выпучил глаза. Уборщица взвизгнула. Какой-то парень дико уставился на нее, а потом разразился долгим, нервным смехом.
      К счастью, в коридоре было зеркало. Глянув сама на себя, Люба отшатнулась. Лицо, руки, одежда – в жирной грязи туннеля, в черной подвальной пыли, в пятнах ржавчины. Клочья паутины на волосах. Хоть сейчас в кино сниматься, в фильме ужасов.
      Люба добежала до туалета и долго-долго пыталась отчиститься.
      Потом как бы случайно «потеряла» ключ от кабинета там, где его наверняка найдут. Наконец окольными путями выбралась из школы и, чтобы не позориться, как вор прокралась к дому.
 
      Дома, отмывшись, она первым делом, пока не было родителей, открыла книгу «История Елизаветинска», купленную десять дней назад и восхитительно пахнущую типографской краской. В разделе по девятнадцатому веку она почти сразу отыскала строки о П.П. Левкоеве.
      «Стоит упомянуть еще об одной примечательной фигуре времен Николая II. Петр Петрович Левкоев, некогда купец по первому разряду, стал одним из зачинателей местной шерстяной промышленности. К 1905 году его шерстопрядильная фабрика уже насчитывала 800 рабочих и приносила годовой доход, достаточный для содержания штата прислуги в 20 человек, кареты, 8 лошадей, устройства пышных приёмов несколько раз в год, а потом и приобретения автомобиля – диковинки по тем временам. Как же печально сознавать, что эти ростки процветающего рынка были так грубо задушены большевистской нечистью! К сожалению, личная жизнь Петра Петровича складывалась не очень удачно. Известно, что с женой у него были весьма натянутые отношения, а детей не имелось вовсе. Возможно, на почве этой личной трагедии промышленник и заразился ядом революционного прожектёрства. Историками точно не доказано, но есть предположения, что он спонсировал банду, в советской литературе именуемую „кружком Морщихина“. Но даже если и так, пришедшие к власти плебейские орды не пощадили бывшего купца, не простили ему его происхождения и честно заработанных денег. В одну из ночей декабря 1918 года его пришли арестовывать. Как Петр Петрович сумел скрыться – неизвестно. Отряд чекистов даже умудрился понести потери при невыясненных обстоятельствах. Левкоевскую фабрику, конечно, национализировали, а о самом промышленнике не было больше никаких вестей: он словно испарился. Сейчас в его доме, спроектированном архитектором Ванюшиным, находится детская художественная школа».
      И как же Люба раньше не додумалась, что шарик на экслибрисе Рогожина – это клубок шерсти! В одну секунду все в ее голове выстроилось по порядку. Арест Рогожина – бегство по туннелю к отцу, в убежище, о котором говорится в записке. Почти через два года – все наоборот, отец скрывается у сына. За ним погоня, подкоп обнаружен чекистами. Левкоев запирает внутреннюю дверь. Собравшиеся около нее преследователи – наверное, ломать хотели – обрушивают общим весом доски, под которыми – ловушка. И из нее уже не выбраться…
      А потом сын с отцом исчезают. В Европу? В Америку? Здесь Люба была бессильна дать ответ.
      Но как счастлива она была от того, что сумела узнать!
      Пусть Люба не нашла родственников, зато установила факты, до сих пор неизвестные историкам! Одна! Силами только своего ума, усидчивости и решимости!
      В тот день впервые выпал снег, спрятав унылую грязь поздней осени под белым покровом. И сразу на душе стало радостно…
      Люба включила музыку и начала танцевать – для себя, легко, свободно, как ни на одной дискотеке.
      А в пять часов позвонила Пархоменко:
      – Послушай, Люба-сан! У нас невероятное событие! Я сейчас обзваниваю всех! Представь: в художке, ну, где я учусь, завелся призрак! Я сама не видела, но третий класс рассказывает, будто наблюдал его в полном составе! Вот прикинь, ага!
      – Ага, – сказала Люба.
      – Ну, что ты на это скажешь?
      – Думаю, что призраков на свете не бывает, Аня-сан.
      – Бывают!
      – Что же, вам, художникам, видней, – ответила Багрянцева.
      Потом положила трубку и снова начала танцевать.
      Когда пришли родители, она все рассказала им как есть.

      На другой день Люба пришла в школу с особым ощущением какой-то внутренней полноты. Теперь она знала что-то важное, свое, что никому из ребят не было доступно. То, что отличало от других. И отличало выгодно.
      Недалеко от школы Изольда с Женей, как всегда, «наслаждались взрослой жизнью»: курили, заигрывали с двумя высокими парнями.
      – Эй, Багрянцева! – весело крикнула Женя. – Хочешь курнуть?
      – Нет, спасибо, – ответила Люба.
      – А что так?
      – Да как-то не тянет.
      – Отстань от нее, Женька, она у нас еще маленькая девочка, с мамой-папой за ручку ходит, книжечки почитывает, – вставила Изольда, и два длинных парня с нею рядом засмеялись.
      И тут Люба почувствовала нечто удивительное. В другой раз она бы непременно огрызнулась, накричала бы на девчонок, что они обе – дуры и трусихи, а она, она вот залезла в туннель, ничего не боясь. Расстроилась бы на весь день: немудрено и расплакаться, когда сразу четверо тычут в тебя пальцем! Может, даже подумала бы над тем, не начать ли курить, чтобы не подвергаться вот таким насмешкам…
      Но сегодня никакой обиды не было. Люба ощутила, что ей просто наплевать, что там болтают пара хулиганок.
      Багрянцева прошла мимо не менее радостная, чем с утра.
      На крыльце школы ей попался Саша и поздоровался с ней так, как будто первый раз увидел.
 
      Перед первым уроком в класс зашла Татьяна Яковлевна.
      – Так, – сказала она. – Небольшая пересадка. Алиса, пожалуйста, на место Дианы, Диана – на место Алисы.
      Олег, бывший сосед Дианы, этой передислокации нисколько не обрадовался. Только-только удалось заполучить соседку, у которой можно списывать, – и вот!
      – Что это такое? – возмутился он.
      – Ничего, – сказала классная. – А начнешь и эту обижать – сядешь один на последнюю парту.
      – Что?! – возмутился Олег еще больше. – Я Дианку, что ли, обижал?! Да нужна она больно!
      – Ну, раз не нужна, так и тем более, сиди с Алиной.
      Алина нехотя взяла свои вещички и переехала на средний ряд, к Олегу. Диана с довольным лицом заняла ее место возле Саши Яблокова.
      «Что бы это значило?» – думал 8-й «В».
 
      Олег Коровин был хоть и не особо симпатичным, но весьма миролюбивым парнем. Чего бы ради начал он плохо вести себя с соседкой, да еще такой, которая – все знают – ходит в любимчиках?
      На перемене начали шептать, что Диана наврала учительнице. Если ей так хотелось сидеть с Яблоковым, могла бы давным-давно попросить Татьяну Яковлевну и вообще не садиться с Коровиным в начале четверти. Выходит, злодейка решила напакостить Олегу? Но что он такого сделал ей?
      – Да ничего я ей не делал, – уверял Олег. – Ну отобрал пенал два или три раза…
      Спрашивать у Дианы толку не было, да и не хотелось. Скажешь что-нибудь не то, так она ведь еще на тебя стукнет. Так, погадав денек над новой странностью, класс разошелся по домам ни с чем.
      Багрянцева немного задержалась: мыла класс вдвоем с Пархоменко. Аня-сан возила по полу веником, а Люба оттирала порошком настольную «живопись». «Кнопка выключения учителя» на самой задней парте с прилагающейся надписью «Пробовал – не помогает» отняла у нее целых десять минут. Еще пять забрала чья-то оживленная переписка насчет новой прически у Татьяны Яковлевны. Третью обнаруженную надпись Люба решила не смывать. Там говорилось: «Парень из 10-го „Б“, который сидит за этой партой! Я тебя люблю, хотя и не знаю, как тебя зовут! Позвони мне…» Не стоило, наверное, мешать чужой любви…
      Спустившись в вестибюль, уже в пальто, Багрянцева опять встретила Сашу Яблокова. В этот раз он сидел на лавке вместе с Пашей, увлеченно обсуждая что-то. Люба думала пройти мимо, но мальчики махнули ей рукой.
      – Привет, – сказал Удинцев. – Мы тут по поводу сегодняшнего пересаживания. Как думаешь, из-за чего это?
      – Ну, всякое бывает. Мало ли… – уклончиво ответила Багрянцева.
      – Мы вот с Пашей это все обдумали и пришли к выводу, – взял слово Александр.
      – Помнишь ту записку про Макара? Да не волнуйся, всем ясно, что ты его не любишь! В общем, мы поняли: Диана – ее автор.
      – Как это?
      – А вот. Диана может попросить у классной все что угодно. Помнишь, в конце той четверти нас опрашивали, кто с кем хочет сесть? Наверняка Диана назвала как раз Олега, его пятую парту, средний ряд. Он все время на одном месте, не знаю, почему так повелось. А Диана уже третий год сидит со мной, – тут Саша немного смутился, – видно, нравится ей это. Ясное дело: она села с Олегом, чтоб подкинуть эту гнусную записку. И все просчитала: учительница посадила, не то чтобы просто так, по своей воле, приземлилась… Ирина – безответное создание, а тут еще этот конфликт меж ней и модницами, если что – их заподозрят. А вот теперь, когда все сделано, Диана снова попросила посадить ее со мной.
      – Н-да, – протянула Люба.
      – Только вот вопрос, – продолжил Паша. – Чем ты ей так насолила?
      – Не знаю, – смутилась Багрянцева.
      – Да у нее каждый второй враг! – сказал Саша. – Лучше давайте думать, как нам наказать ее!
      – Напишем тоже гадкую записку!
      – Не, Павел, лучше всем расскажем, что это она! Как думаешь, Люба?
      – Ой, ребят, не знаю. Что-то мне не хочется об этом думать. Да и забыли все уже про ту записку.
      – Вот это благородство! – протянул Паша.
      – Я просто не в судебном настроении, – улыбнулась Люба.
      Домой она шла, радуясь, что мальчики не поняли Дианиных мотивов. А ведь тут все было просто! На турбазе Лена с Катей снова запустили слух – и не безосновательный, – что Люба влюблена в Яблокова. Какой еще реакции на это можно было ждать от «непогрешимой» Дианы, которая уже третий год желает делить парту только с ним?!
      «А Саша молодец, на это не купился! Он здорово соображает!..»

      За два следующих месяца произошло множество разнообразных событий. Анна Павловна написала на 8-й «В» три докладных. Алина, Алиса и Алена сделались брюнетками. Оля заняла пять третьих мест на школьных олимпиадах: по истории, по химии, по геометрии, по музыке и МХК; на всех городских она почему-то пролетела. Аня продолжала поиски себя. Макар с Олегом прошли полностью «Quake-3» и приступили к «Quake-4». Саша и Паша увлеклись Наполеоновскими войнами: дни напролет от них только и слышалось, что «гвардия», «уланы», «кирасиры» и тому подобное. Изольда Тарасюк заставила весь класс выучить назубок содержимое своего бельевого шкафа…
      А вот Люба никак не продолжила свое изучение прошлого школы и города. Следствие Любы не то чтобы зашло в тупик, но, дав кое-какие результаты, все же не привело Багрянцеву к потомкам Евлампии. После похода в подземелье новых зацепок не было. Рогожин с женой и Левкоевым пропали одним махом в 1918 году, не оставив никаких следов.
      Родители сначала не поверили Багрянцевой. Но жажда открытий, видимо, была семейной чертой. В выходные Любин папа пришел в художественную школу, представившись работником СЭС (документов не спросили, Багрянцев умел и так отлично убеждать людей), спустился там в подвал и нашел подземный ход. Останки чекиста решили не трогать.
      – Пусть это будет нашей маленькой семейной тайной, – сказала мама.
      Спустя некоторое время она предложила Любе изложить на бумаге все открытия и приключения. Вышло что-то смешанное между повестью и краеведческой статьей. Для пущей важности Багрянцева сослалась в ней на все книги, что были ею прочитаны в ходе расследования. Потом мама даже взяла это сочинение на работу: распечатать на хорошей технике.
      В зимние каникулы Любе стукнуло четырнадцать. К этому дню она сходила в парикмахерскую, сделала то, о чем давно мечтала, – короткую стрижку и мелирование. Проснувшись утром в день рождения, Багрянцева нашла возле постели мамин подарок, самый радостный и самый долгожданный: губную помаду – не с рынка, а хорошую, французскую! Потом уселась завтракать и вдруг ощутила странную тяжесть внизу живота. Через пять минут до Любы дошло, что она наконец-то стала взрослой.
      Вечером из зеркала на Любу смотрела совсем незнакомая девушка с накрашенными губами, модной прической и своей тайной.
      Было и радостно, и грустно.
 
      А в первый день третьей четверти 8-й «В» ждала потрясающая новость.
      В класс вошли завуч и физичка, Тигрина Вареньевна.
      – К сожалению, Татьяна Яковлевна по ряду причин уволилась из нашей школы. Так что представляю вам нового классного руководителя.
      Все ахнули. Вернее, издали стон. Женя с Изольдой утекли под парты. Паша с Сашей беспокойно бросили взгляды друг на друга. Поклонница ролевых игр Аня Пархоменко обхватила обеими руками голову. Алиса побледнела. Алина покраснела. Алена закашлялась. А Диана подняла руку:
      – Ирина Валерьевна, ах, Ирина Валерьевна, можно я буду помогать вам? Носить журнал, оставаться за старшую, присматривать за порядком?..
      – Нет, – ответила новая классная.
      – Ну, Ири-и-и-и… – заканючила подлиза.
      – Нет! – повторила физичка.
      И все поняли, что эра царствия Дианы завершилась.
 
      Через месяц наступил «сезон любви»: приближался День святого Валентина, вскоре за которым ожидались 23 Февраля и 8 Марта.
      – А знаешь, что обидно? – рассуждала Люба, шедшая из школы вместе с Боэмундом. – Что 8 Марта позже Дня защитника Отечества. И поэтому выходит так, будто парни как бы возвращают нам подарки и внимание. Вот не знаю, как у вас, а в старой школе мне все время поздравления доставались именно от тех, кому я дарила подарки 23-го. А если б женский день был первым, мы бы знали, кто из мальчиков действительно нас выбрал!
      – Все эти вопросы мне неинтересны, – буркнула Пархоменко. – Пустая суета… Вот я вчера стал рыцарем! Меня моя сеньора посвятила! Представляешь?
      – Стал?
      – Ну конечно же, не «стала», ясен перец! Я же Боэмунд! И кстати! Всех предупреждаю: 23 Февраля я жду подарков! А вот с 8 Марта поздравлять меня не надо.
      – Ох… Ну ты даешь! – вздохнула Люба.
      – Все в порядке! Кстати, ты не хочешь быть моим вилланом? Или сервом?
      – Кем?
      – Игра у нас в апреле. Я же дворянин, и мне нужно поместье. А какое же поместье без крестьян? Ну, в смысле, крепостных. Они так назывались в старой Западной Европе – вилланы или сервы…
      – Ну уж нет, – сказала Люба. – Что-то мне не хочется. Спасибо. Ты вот лучше мне скажи: кого с Днем святого Валентина будешь поздравлять? Уже ведь завтра. Ты записки написала?
      – Если ты не хочешь быть крепостным, то можно взять тебя слугой. У нас уже полно дворян, хотим устроить пир во славу герцога, а кто нам будет блюда подавать?.. Ну, Любка, соглашайся! Оторвешься от реальности…
      – Да ну тебя! Как думаешь, а если я девчонкам напишу каким-нибудь… так просто, поздравления с пожеланиями любви… Нормально будет? Вы так делаете, те, кто не влюблен? Ведь как-то скучно, если никому не написать совсем-совсем? А?
      – Эх, уговорила! Будь моим оруженосцем!
      – Что, – сказала Люба, примирившись с тем, что говорить о романтических делах с соседкой невозможно, – хочешь, чтобы я таскала за тобой твой жуткий меч? Да в нем, наверно, целый пуд! И кстати, где он?
      Утром Аня-Боэмунд явилась в класс с огромнейшим железным «ковырялом»: видимо, затем, чтобы похвастаться своим дворянским званием и на перемене дружески сразиться с Готфридом Бульйонским из 10-го «А». Но Ирина Валерьевна, увидев грозное оружие, ужасно раскричалась и, так как времени сбегать обратно домой, положить меч и вернуться у Ани уже не было, велела оставить его в раздевалке. Новоявленному рыцарю ничего не оставалось, кроме как подчиниться «злобной сарацинке». И вот теперь меч оказался забыт. Пришлось возвращаться за ним. Люба и Аня повернули назад к школе.
      Женская раздевалка состояла из двух смежных комнат. Вешалки для одежды были в обеих. Номерков и гардеробщиц не имелось. Девочки заходили утром в раздевалку, совершали свой туалет вдали от мужских глаз и вешали вещи там, где хотелось. Обычно около восьми часов там была толкучка, как в сельском автобусе. После уроков же, когда в раздевалке становилось свободнее, она делалась дамским клубом, местом для обсуждения новостей и чтения журналов. Из двух комнат предпочитали, конечно, вторую. То, что там происходило, нельзя было ни увидеть, ни услышать из коридора. Многочисленные рисунки и надписи на стенах этой комнаты могли многое рассказать о насущных проблемах и переживаниях школьниц: «Аникин козел», «Смерть Вареньевне!!!», «Кто видел мою шапку? Синяя с бамбошкой. Зина Л.».
      – Ты где его оставила-то?
      – Здесь, здесь, в первой комнате, – ответила Пархоменко Багрянцевой, когда они входили в раздевалку. – Только не «оставила»! Я рыцарь, а не леди!
      – Ну тогда тебе нельзя сюда входить, – сказала в шутку Люба.
      – Ой, и правда! – Аня выбежала вон из раздевалки.
      – Люба, ты мне не поможешь? Меч лежит в углу, у входа во вторую…
      – Ладно, так и быть, – сказала ей оруженоска поневоле.
      Меч Люба нашла быстро: на куче пакетов с обувью он был довольно заметен. На знакомые голоса, доносившиеся из второй комнаты, Багрянцева внимания поначалу не обратила. Мало ли о чем там болтают Ленка и Диана?.. Только собственная фамилия, долетевшая до Любиных ушей в последний момент, когда она уже собралась уходить, заставила остановиться, затаиться в углу и прислушаться.
      – …потому что она меня бесит, – сказала Диана. – Явилась откуда-то… И теперь у меня сплошная полоса невезения! Саша даже здороваться перестал.
      – А как она смотрит на Сашу-то! Видела? Влюбилась…
 
      – Ой, Лен, ты вот только не думай, что я ревную! А то тут болтают…
      – Да я и не думаю. – В Ленкином голосе слышался смех. – Я так вообще не считаю! Вообще! Совершенно!
      – …Мне просто не нравится Любка. Она возомнила, что самая умная! Типа, не то что другие! Вот я и решила ее проучить…
      – Ой, ты только потише! Вообще-то идея прикольная. Но знаешь что… Если мы пошлем от ее имени признание Яблокову, есть большой риск, что нас разоблачат. Да и потом, старый это трюк, неинтересный… Давай лучше так: напишем валентинку ей самой, якобы от имени Сашки, с признанием в любви! Она обрадуется, разболтает всем, а Сашка узнает об этом и скажет, что он этого не писал. Все тут же решат, что валентинку она сама себе накатала. Вот смеху-то будет! Тут уж Багрянцевой никак не отвертеться! Все поймут, что она давно и безответно сохнет по…
      – Ну долго ждать тебя?! – внезапно закричал из коридора Боэмунд.
      Заговорщицы испуганно замолчали.
      Люба выскользнула из раздевалки с мечом под мышкой.
      Ане она про услышанное ничего не сказала, а по пути домой рассуждала о том, что раз Диана так жутко ревнует Яблокова, то, наверно, он действительно отличный парень.
 
      Весь вечер Люба думала, как бы проучить Диану с Леной. То хотела написать им по такому же поддельному письму, какое они готовили ей, от имени, например, толстого Макара. То решила объявить всему классу о том, что случайно услышала в раздевалке, чтобы опозорить интриганок. Но, встав на следующее утро, Багрянцева поняла, что не хочет уподобляться двум пакостницам…
      В большое картонное сердце, висевшее в школьном коридоре, Люба опустила поздравление для мессира Боэмунда с пожеланием ему встретить подходящую даму сердца. А через несколько часов, когда специально выбранный почтальон доставил ей записку с надписью «Любе Б. от Саши Я.», скомкала ее и выбросила, не читая – быстренько, пока никто не видел. Потом вдруг подумала: «А что, если это от настоящего Саши? Настоящее признание в любви…» Но второй валентинки от Яблокова не пришло, значит, эта, единственная, и была той, которую сфабриковали Лена и Диана.
      – Ну, как улов? – спросила Аня, с удовольствием держа в руках записку от Багрянцевой.
      – Да так себе… От тебя, Боэмунд, поздравление, а больше ничего.
      – Ой, ну не скромничай! Я слышала, что Яблоков тебе в любви признался! – отвечала Любина соседка.
      – Что?.. Откуда… слышала?
      – Девчонки говорят!
      – Какие еще девчонки?! – рассердилась Люба. – Лепетюхина?
      – Ага. Да ты не скромничай, – хихикнул Боэмунд.
      «Ну здравствуйте! – подумала Багрянцева. – Они, значит, решили слухи распускать, не дожидаясь моей собственной реакции!»
      В раздевалке Оля сказала Любе: «Поздравляю!» Потом Ира взглянула завистливо. Завидев Багрянцеву, Алиса и Алина, до того болтавшие о чем-то, замолчали и уставились на нее, будто перед ними оказался инопланетянин. Люба во весь голос заявляла, что никаких записок от Саши не получала, и даже предлагала обыскать свой портфель, но народ упорно верил слухам, а не ей.
      Багрянцева боялась, что сам Саша, услыхав о глупой болтовне насчет записки, будет требовать у Любы объяснений, чего доброго, подумает, что это её собственная выдумка. Но тот молчал, только стал поглядывать на Любу с подозрением.
      Слухи о записке циркулировали около недели и к двадцатым числам, кажется, все выветрились.
 
      Перед 23 Февраля все девочки тянули жребий – кто какого парня поздравляет. Любе было все равно, ну просто совершенно, абсолютно все равно, кому дарить подарок!
      И достался ей Саша Яблоков.
      А в день праздника Ирина Валерьевна предложила игру – испытание для парней, в котором они должны были проявить актерские способности: в первом туре – познакомиться с девочкой, во втором – утешить ее, в третьем – извиниться. Ситуации девчонки распределили заранее. Любе достались знакомство в застрявшем лифте, утешение после плохой оценки и извинение за опоздание на свидание. В первом туре как раз Саша «лифт» и вытащил. Ребята сдвинули несколько стульев, организовав подобие узкой кабины. Находясь в ней вместе с Яблоковым, Люба снова ловила на себе странные взгляды, такие же, как девять дней назад. Стараясь не обращать на них внимания, Багрянцева изображала заранее придуманный образ начитавшейся романов девицы, которая и хочет познакомиться с парнем, и боится этого, и воображает его сказочным принцем, уже мечтая о романтическом похищении. Яблоков старался так и этак, но в конце концов познакомиться ему удалось (Ирина Валерьевна просила не затягивать сценку слишком долго). Успокаивать Любу досталось толстому Макару. Тут она изобразила такое безутешное горе, что даже предложила своему утешителю пойти утопиться вдвоем. Макар стушевался, а остальные мальчишки, втянувшись в театральный азарт, стали подсказывать ему из «зала». Свидание, к сожалению, не вытянул никто. Но это 23 Февраля было самым интересным в Любиной жизни, да и остальные ребята, похоже, давно так не развлекались. Смешнее всего было, когда Иза, не читавшая ни одной книги, кроме учебников, и один из самых безнадежных лоботрясов пытались познакомиться в библиотеке. Оле Михеевой, в жизни не делавшей маникюр, досталось изображать великое расстройство из-за сломанного ногтя. «А ты его изолентой замотай!» – сразу же ляпнул Олег, который ее успокаивал. Оля не выдержала и рассмеялась. А когда интеллигентный Паша попытался извиниться перед хулиганистой Жигулиной за то, что якобы наступил ей на ногу, та сначала в своей обычной манере накинулась на него с кулаками, а потом передумала и стала изображать из себя обиженную принцессу.
      Люба и Аня Пархоменко снова пошли домой вместе в тот день.
      – А классно все было! – сказал Боэмунд.
      – Здорово! – согласилась Багрянцева. – А знаешь, про что я тут вспомнила? Раньше, при царе, женский день был 23 февраля. Потому что это 8 марта по старому стилю!
      Аня буркнула:
      – Опять ты про то время! Надоело!
      Но добавила, подумав:
      – Если так, то я, пожалуй, все-таки приму подарки на 8 Марта тоже.
 
      8 Марта Люба получила открытку и набор цветных ручек от Саши Яблокова. Было очевидно, что это ответ на поздравление с 23 Февраля. Но окружающие почему-то этого не хотели понять.
      – А все же он писал тебе в День святого Валентина! Ну, признайся! – говорила Аня.
      – Он к тебе неравнодушен! – заявила Иза, глядя с видом знатока.
      – И чем же ты его так зацепила? – интересовалась Алена.
      Вся эта болтовня надоела Любе до невозможности!
      А когда после уроков устроили чаепитие и конкурсы для девочек и Саша с портновским метром определял самую тонкую талию, то все почему-то решили, что эта игра придумана им только ради того, чтобы пообниматься с Багрянцевой! У Дианы был такой вид, словно она лягушку проглотила. А вечером того же дня, когда Люба вышла погулять, она издалека заметила во дворе Диану и Ленку Лепетюхину, которые из-за чего-то страшно ругались.
      Ложась спать, Багрянцева призналась себе в том, что разговоры про влюбленность в нее Саши ей не так уж и противны. Что плохого? Пусть все так считают. Даже интересно.

      В апреле Аня пришла в школу, нарядившись в черное с ног до головы. Только шнурок одной кроссовки был ядовито-розовый.
      – Боэмунд, как это понимать? – спросила Люба.
      – Называй меня Эмоция! – ответила Пархоменко. – А с рыцарством покончено. Навечно. Ибо надоело!
      Люба улыбнулась:
      – Удивляюсь я, Эмоция. Ну ладно, то, что ты все время увлекаешься другим – это понятно. Но вот новые наряды каждый месяц… На такие подвиги, наверно, даже и Алина не способна! Ты же разоришься!
      – Скажешь тоже! Посмотри-ка повнимательней! Штаны у меня готские, рубашка – ролевая, кеды – неформальские, шнурок вот этот розовый остался с того года… Я в седьмом гламуром увлекалась. Только – тс-с-с! – надеюсь, все забыли это время.
      И Эмоция склонилась над тетрадью, сделав вид, что усердно учится. Длинная нестриженая челка, словно занавес, отделила ее от соседки. Люба, отодвинув пальцем прядку, взглянула на Аню и спросила:
      – А Тигрины не боишься? Вот наедет на тебя за розовый шнурок-то!
      При «новой власти» всем приходилось ходить по струнке («Как Иванову после революции», – сравнивала про себя Багрянцева). Поэтому, когда на второй перемене физичка по-явилась в классе, Эмоция села за парту, и ее розовый шнурок стал незаметен.
 
      На следующий день во дворе школы остановился странный автобус, и всем старшим классам велели пройти какую-то «флюорографию». Знающие люди сообщили, что это такой рентген, будут делать снимок лёгких. В тот же день в 8-м «В» разнёсся слух о том, что на снимке будет видно, кто хоть раз курил, а делают его для того, чтоб показать родителям.
      В назначенное время весь женский состав 8-го «В» (мужской шел отдельно) собрался в очереди у автобуса. Воздух уже пах весной, было прохладно, сыро, но приятно оттого, что можно ограничиться лишь курточкой. Девушки по две, по три входили внутрь передвижного кабинета.
      – Ну что, все? – спросила подошедшая к автобусу Ирина Валерьевна, когда почти все уже сделали флюорографию и начали подтягиваться девятиклассницы.
      – Жени с Изольдой нет, – сказала Оля.
      – Найдите непременно их, – велела классная. – Без этой процедуры не возьмут в девятый класс.
      Девчонки бросились искать парочку. Осмотрели туалеты, окрестности школы, столовую, даже библиотеку и музей – нигде их не было. Уже решили расходиться по домам, как вдруг Багрянцевой послышался из раздевалки голос Жени. Аня, Люба и Оля кинулись туда и среди плащей и курток, в самом темном углу нашли сидящих на полу заплаканных Жигулину и Тарасюк.
      – Не говорите Тигрине, что мы здесь, пожалуйста! – взмолилась Женя.
      – Меня дома убьют, если узнают, что я курю! – зарыдала Изольда.
      Она шмыгала носом и терла глаза, перемазанные тушью и тенями.
      Куда только девалась вся взрослость и вся смелость хулиганок?!
 
      Придя домой, Люба никак не могла перестать смеяться. Она снова и снова вспоминала живописную картину: Женя и Изольда с визгом улепетывают от физички, вдруг зашедшей в раздевалку.
      С уроков по случаю флюорографии класс сняли, так что и задания никакого не было. После обеда Люба плюхнулась перед телевизором, решив, что нужно отдохнуть от умных мыслей, счистить с уставших мозгов накопившиеся за год знания. Потыкав по кнопкам, Багрянцева остановилась на показе мод. Длинноногие модели разгуливали туда-сюда в разных нарядах, ведущие трещали о модных тенденциях, корреспонденты рассказывали подробности о личной жизни кутюрье и манекенщиц. О разводе с мужем какой-то топ-модели ведущая сообщила с таким азартом, будто в ее собственной жизни никогда не было даже самого захудалого кавалера…
      Под конец был репортаж о модном доме «Жирофле».
      – Я очень рада приветствовать наших русских зрителей, – говорила переводчица, в то время как смешная тетенька в большущих квадратных очках шевелила губами.
      Внизу было написано: «Мадам Франсуаза Жирофле-Мулен, владелица Дома моды».
      – …Я ведь сама отчасти русская, – продолжала модельер. – Мои бабушка, дед и прадед эмигрировали из России.
      Люба прислушалась.
      – Мой дед принадлежал к партии социалистов-революционеров, эсеров. Когда большевики пришли к власти, они стали бороться с этой партией. Я специально изучала все это! Большевики хотели арестовать моего прадеда за то, что он был капиталист, несмотря на то, что этот человек сочувствовал революционным идеям. Поняв, что к чему, дед, тоже преследуемый новой властью, разочаровался в революции. Так что они решили эмигрировать. Да-да, втроем. И приехали сюда, во Францию. Фамилия прадеда была Левкоев…
      Люба подскочила на диване.
      – …Левкой по-французски «жирофле». Вот они и взяли эту фамилию. Бабушка открыла ателье, она была портниха. А потом родился мой папа. Вот так…
      Не досмотрев передачи, Багрянцева помчалась к компьютеру.
      Сайт Дома «Жирофле» она нашла почти сразу. Имелся там и электронный адрес фирмы. Люба обложилась словарями по французскому. На составление письма ушел весь вечер и полночи.
      Фотография Евлампии в шляпе была отсканирована и приложена к письму. Отправив его, Люба еще долго разглядывала на сайте наряды, предлагаемые домом в этом сезоне, – почему-то не могла оторваться. В какой-то момент она поймала себя на том, что вот-вот уподобится «трем А». Но тут же сочинила оправдание: надо же быть знакомой с творчеством родни!
      Утром, едва проснувшись, Люба села за компьютер. Но ответа ей пока что не пришло. Не было его и на второй день. И на третий. На четвертый, по привычке открывая пустой ящик, Люба говорила себе: «Только не расстраиваться! Мне они, конечно, не ответят. И зачем нужна какая-то Багрянцева успешным модельерам? Нечего и ждать. Нет, только не расстраиваться!»
      Через неделю она окончательно убедила себя в том, что мадам Жирофле-Мулен не только не интересуется родней, но даже вообще не существует. И разумеется, ответ пришел именно тогда, когда Люба перестала его ждать.
      С удивлением и восторгом она рассматривала строчки на французском языке, в которых бестолковая машина заменила специальные значки на русские Й и Ы. Оказывается, в мире на самом деле обитали люди, для которых эта тарабарщина была обычной речью, а не странными словами из учебника! Любе показалось, что она стала свидетелем чуда. Первый в жизни диалог на иностранном был похож на колдовское заклинание – вроде произносишь ерунду, какую-то бессмыслицу, и вдруг! – тебя понимают.
      К десятку черных строк на белом мониторе прилагалась фотография. На ней была новая Евлампия – постаревшая (или повзрослевшая?) на пятнадцать лет. Яркая помада на губах, пушистая прическа (словно у Любови Орловой в старых фильмах), маленькая, но очень замысловатая шляпка, напоминающая цветочную клумбу, и платье с отложным воротничком – смешное, чудесно-старомодное! Теперь на Багрянцеву смотрела взрослая женщина, умудренная жизнью, обзаведшаяся своей тайной и не спешившая ее раскрывать. Рогожин располнел и, как ни странно, сделался красивей. Он выглядел импозантным, вальяжным, довольным! А еще на снимке помещались трое мальчиков. Багрянцевой внезапно показалось, что они были немножко и ее детьми. Ведь Люба мысленно сопровождала Рогожиных во всех испытаниях. А теперь перед ней был результат многомесячных поисков.
 
      Через три недели Люба явилась в школу в новом платье: отличная ткань, необычный рисунок, длинные свободные рукава, фигурный вырез и изящный шарфик. Девчонки все раскрыли рты. Даже поборница строгого стиля Ирина Валерьевна не смогла скрыть восхищения.
      – Откуда у тебя это, Люб?
      – От четвероюродной сестры, из Франции, – ответила Багрянцева. – Ее зовут Жоржетта, и мы переписываемся по Сети.
      А потом добавила на всякий случай:
      – Это «Жирофле».

      – Здравствуйте. Садитесь. Тарасюк, я, кажется, не говорила открывать рот!
      Наступила середина мая. Учиться не было уже никаких сил, думалось только о том, как бы вырваться скорей из школы. Даже голос Ирины Валерьевны плохо стал действовать.
      – Та-а-ак. Запишите тему урока.
      Люба послушно вывела в тетради то, что было велено, но мысли витали далеко от физики. Они упрямо крутились вокруг последнего царя, заговорщиков, социалистов, длинных юбок, шляп, Саши Яблокова, а еще того, где найти такой русско-французский словарь, чтоб беспрепятственно описывать Жоржетте все события.
      – Ну что ж, – продолжала Ирина Валерьевна. – У доски сегодня мне хотелось бы увидеть…
      Тут скрипнула дверь, и перед удивленными ребятами сначала появился накачанный тип в костюме, затем парнишка с телекамерой, потом еще один – с осветительным прибором и, наконец, важный пузатый дяденька, надушенный так, что заблагоухало аж на шестых партах.
      Физичка обернулась, недовольно глянув на пришельцев. Она хотела было возмутиться, но, взглянув на толстого, тихонько ойкнула и промолчала.
      Перед ней стоял не кто иной, как губернатор области.
      – Здравствуйте, ребята! – сказал он.
      Все встали, в том числе учительница.
      – Извините, что мы отрываем вас от… – Окинул взглядом кабинет: портрет Ньютона, схема атома, барометры, термометры, резисторы, – от занятий физикой. Но, думаю, вы наверстаете.
      Потом обернулся к оператору:
      – Снимаешь?
      – Да-да.
      – Хорошо, – продолжил губернатор. – Как жизнь, молодые люди?
      – Нормально, – проблеял 8-й «В».
      – Что ж. Все вы, уважаемые ребята, наверняка слышали про проводимый руководством области конкурс краеведческих исследований среди молодежи и студентов!
      – Не-а, – сказали ребята.
      – Вырежешь это, – бросил губернатор телевизионщику. – Что ж, я думаю, по крайней мере один человек из вашего класса все же знал об этом. Багрянцева Любовь! Есть тут такая?
      Люба едва в обморок не хлопнулась. Она вышла вперед, понятия не имея, о чем речь. Конкурс? Но она ведь не участвовала ни в каких конкурсах! Всего-навсего написала маленькую повесть о своем расследовании… потом мама взяла её и унесла куда-то, говорила – на работу, распечатать…
      – Перед вами, дорогие друзья, самый юный участник нашего конкурса и одновременно его победитель! – сказал глава области, обняв Любу за плечи.
      Класс радостно завопил, не дав ему договорить заготовленных слов.
      – Позвольте поздравить вас, Любовь Дмитриевна! Вот это диплом, а тут – сертификат на годовую стипендию, для поддержки дальнейших открытий.
      – Обалдеть! – сказала с задней парты Женя.
      Физичка тут же цыкнула.
      А Любе, как всегда, казалось, что все происходит не с ней, а с кем-то другим.
      – Скажите, что было трудней всего в ходе исследования? – спросил губернатор. – Наверно, спуститься под землю?
      Багрянцева растерянно кивнула. Уши раскраснелись от волнения и яркого света. Камера снимала ее крупным планом. И весь класс, затаив дыхание, смотрел на Любу словно на героя…
      А потом, когда начальство удалилось, начались расспросы:
      – Почему ты раньше нам не говорила?
      – Мы бы тоже поучаствовали!
      – Вот класс!
      – Ну, молодчина, Любка!
      – А что ты открыла?
      И вместо физики вышел урок краеведения.
      – В общем, я узнала, что сестра моей прабабушки сбежала с женихом как раз сюда, в Елизаветинск… – начала Люба.
      Никогда в жизни никто не слушал ее так внимательно.
 
      И на перемене, и на следующей продолжалось обсуждение события. Обступив Любу со всех сторон, ребята вновь и вновь желали услышать подробности, зачем-то спрашивали о творческих планах, восхищались, звали друзей из других классов. Тут только Люба вспомнила, что было трудней всего в ходе исследования: как-то справляться с непониманием окружающих.
      – Послушай, а та женщина… ну, с родословным древом! Где она живет? – спросила Аня.
      Люба назвал адрес.
      – С ума сойти! – воскликнула Пархоменко. – Это ж моя тетка, сестра матери!
      Девчонки рассмеялись, обнялись. Просидев почти год за одной партой, они и так успели породниться, хоть и не сходились в плане увлечений.
      – Все! Становлюсь диггером! – объявила Аня.
      В общем, это был триумф.
      Класс почти в полном составе провожал Любу до ворот школы. Попрощавшись со всеми, она бегом кинулась домой – рассказать родителям.
      И вдруг услышала за спиной:
      – Люба! Подожди!
      За ней, прямо через газон, по радостной весенней травке бежал Саша.
      – Слушай… Люб… То есть, это… Тьфу… Я что хотел сказать… – забормотал он, отдышавшись. – В общем, прости нас с Пашкой. Мы тогда решили помешать тебе проникнуть в люк. И сами ведь хотели посмотреть, что там, да духу не хватило. Обидно было, что девчонка нас обставит. Думали, ты такая же, как все. А ты… особенная… Извини, что сразу не разглядел. Ты… такая… ты… в общем, давай дружить!

      Она поглядела на себя в зеркало.
      На вздыбленные красные волосы. На вычурные огненные пряди у висков. На новые джинсы цвета бешеной морковки.
      И заревела.
      Громко.
      Неудержимо.
      Как из ведра.
      Брякнулась прямо на пол и взвыла от накатившего отчаяния. Хлынули слезы. Она вытирала их ладонями, но слезы продолжали литься. Пожалуй, ими можно было оросить небольшую пустыню.
      Потом слезы кончились. Пустыня жадно впитала влагу, слезы ушли в песок, испарились, исчезли. И ни одного зеленого ростка не пробилось на поверхность. Наверно, потому, что слезы были солеными. Даже хуже. Они были горькими.
      Запиликал мобильник. Нюта привстала, мельком отразившись в зеркале. Вычурные пряди, изрядно намокшие от слез, обрамляли теперь помятое красное, словно помидор, лицо, на котором выделялся распухший нос, а глазки-щелочки совсем пропали. Она сердито хлюпнула носом – не найдется ли еще запоздалой слезинки? – но слезы кончились. Ангел, плача, вооружившись ржавым разводным ключом (или чем там вооружаются ангелы?), перекрыл невидимый кран.
      Рука сама собой цапнула телефон, а в голове между тем вертелось: не запустить ли его в стену со всей дури? А еще лучше – прямо в равнодушное зеркало. Жизнь рушится, чего уж тут мелочиться?
      На экранчике высветилось лаконичное – Стю. Лучшая подруга! Вовремя, очень вовремя! Пускай Стю придет и немедленно ее спасет. Остановит на краю бездны.
      – Алле! – от слез голос звучал хрипло и мрачно.
      – Вау! – отозвалась чуткая Стю. – Да ты, никак, ревешь?
      – Нет, ухохатываюсь, – еще мрачнее ответила Нюта.
      – Прическа?! – заволновалась Стю. – Неужели прическа не удалась?
      – Прическа удалась, – Нюта качнула слипшимися красными прядями, – жизнь, – всхлип! – не удалась…
      – Ага! – Стю, похоже, вздохнула с облегчением. – Я щас буду.
      И отключилась, прежде чем Нюта успела ответить. Если по-честному, то отвечать и не следовало. А надо было запереть дверь на все замки и предаваться горю в гордом одиночестве. Нюта пнула ни в чем не повинный ботинок, подвернувшийся под ногу. Ботинок улетел под стол.
      Нет! Больше одиночества и печали она не выдержит. Пускай Стю все-таки придет и спасет ее! А то она засохнет в безводной пустыне собственной скорби, превратится в скрюченный кактус. Или в мумию. Или утонет в горьком озере своих слез. Или…
      Ой, а что она торчит-то в прихожей? Щас Стю придет! А тут вместо лица – красный помидор!
      Нюта переместилась в ванную, крутанула холодный кран, подождала, пока вода станет ледяной, и ожесточенно плеснула на пылающие щеки. От ледяной воды полегчало. Она с упорством маньяка полоскалась под ледяными струями, когда наконец раздался звонок.
 
      Где-то живут люди, у которых в дверь вделаны легкие мелодичные колокольчики с голосами райских птиц. «Чиви-чиви-чив!» – должно быть, пиликают они. Или: «Тирли-тирли-ру!»
      В Анютину дверь был вмонтирован не звонок, а миниатюрная бензопила (так, по крайней мере, ей всегда казалось). Бензопиле наверняка не терпелось устроить в доме какую-нибудь кровавую резню. Стоило нажать на кнопку, как бензопила издавала кровожадный рык с садистским повизгиванием. Зато слышно было даже в ванной, когда льется вода.
      Нюта, забыв вытереться, бросилась открывать.
 
      – Салют! – бодро кивнула подруга.
      Слишком бодро. У нее за плечом, на лестничной площадке, маячила темная рослая фигура. Нюта недоуменно похлопала ресницами, на которых еще висели капельки воды. Фигура между тем придвинулась ближе, вышла из сумрака и превратилась в высоченного незнакомого парня.
      Высоченного!
      Незнакомого!
      Парня!
      Вот это подстава!!!
      С незнакомыми парнями хорошо знакомиться на берегу синего теплого моря (которое от нас очень далеко), или на берегу серебряного холодного озера (гораздо ближе), или, в крайнем случае, около зеленого пруда-лягушатника (вот это – пожалуйста, под самым боком).
      При этом знакомство непременно должно быть овеяно нежным дыханием романтики. Например, неспешно ступая в длинном старинном платье по мелкому песку, она заметила…
      Или – кокетливо гарцуя в коротких современных шортах по крупной гальке, она вдруг увидела…
      Или даже – легкомысленно прыгая в любимых потертых джинсах по моховым кочкам, она встретила…
      Но только не сталкиваться с ними нос к носу на пороге собственной квартиры! Особенно когда у тебя зареванное красное лицо, мокрые волосы, опухший нос и глазки-щелочки!
 
      Стю, вежливо подвинув остолбеневшую хозяйку, шагнула в прихожую и втащила за собой незнакомца:
      – Знакомься, это – моя подруга Анька. А это – Жека! У него – прикинь! – папа – олигарх! Приехал в гости. К бабушке.
      Тут Нюта, в довершение собственного позора, покраснела. Хотя на фоне общей помидорности лица этого, наверно, никто не заметил. Ей хотелось крикнуть во все горло:
      – Стю! Редиска ты, нехороший человек! Как?! Как ты могла привести ко мне незнакомого парня, зная, что я только что ревела в три ручья?!
      Но вместо этого она спросила хриплым мрачным голосом:
      – А бабушка?
      – Что бабушка? – не врубилась Стю.
      – Бабушка – тоже олигарх?
      Жека испуганно дернулся. Не каждый день с ним заговаривали такие красные распухшие девицы. Да еще вот так с ходу вместо приветствия интересовались бабушкой-олигархом. Он недоуменно уставился на Нюту с высоты своего роста и… тоже слегка покраснел.
      Нюта невежливо повернулась к гостям спиной и гордо удалилась в комнату. Без комментариев. Очень хотелось хлопнуть бронированной дверью, щелкнуть сейфовым замком, опустить черные шторы и предаться одиночеству и печали.
      Увы, увы… Не было у нее ни сейфовых запоров, ни черных штор. Поэтому Нюта прикрыла за собой хлипкую дверку и подумала – а не спрятаться ли куда-нибудь? Под стол? Или в шкаф?
      Но поздно.
      Стю уже небрежно провожала олигархова сынка на кухню, дабы не путался под ногами. А по дороге наверняка выдала ему первую попавшуюся гостеприимную фразочку, на которые была большой мастерицей. Например:
      – Не парься, Анька никогда не видела олигархов и побежала за фотоаппаратом;
      – Не парься, Анька никогда не видела олигархов, у нее от изумления прихватило живот, поэтому она ломанулась в туалет;
      – Не парься, это вовсе не моя подруга Анька, это красный опухший говорящий помидор!
      (В любом случае олигархов сын небось незамедлительно начал париться.)
 
      Нюта ждала, забившись в любимый диванный угол. Дверь скрипнула. Стю осторожно сунулась в комнату, и в нее тут же полетела подушка, которую подруга привычно поймала на лету.
      – Ну ты и сволочь! – горячо, но вполголоса (чтоб не услышали на кухне) рявкнула Нюта. – Ты меня даже не предупредила!
      – А ты бы нас впустила? – логично возразила нахалка, швыряя подушку обратно.
      Нюта невольно хмыкнула. Фиг бы она их пустила, конечно!
      – Во-во, – подругу, похоже, абсолютно не мучили угрызения совести, – заперлась бы дома, я тебя знаю. Кстати, стрижка – суперская! Ураган!
      Вечно она вставляла в речь какие-то замороченные словечки. Они легко срывались у Стю с языка, повергая слушателей в шок и трепет. Особенно если слушателями были учителя.
      «Ураган» – это была высшая оценка, пятерочка. Однако Нюта не обрадовалась. Она опустила голову и безнадежно шмыгнула носом. Сынок олигарха, который активно парился на кухне, мигом вылетел у нее из головы.
      – Ну-ну-ну! – забеспокоилась Стю, глядя, как глаза подруги многообещающе наливаются слезами. – В чем проблема-то? Прическа – супер! Штаны – отпад! Чего ревешь-то, как крокодил Гена на похоронах Чебурашки?
      – Понимаешь, – с дрожью всхлипнула Нюта, – я не могу!
      – Че не можешь-то? – Стю явно не понимала.
      – Ни-че-го! Ничего я не могу! Он такой… – Тут Нюта возвела глаза к потолку. – Такой яркий… необыкновенный… особенный… А я… я – просто чукча-а-а… Обыкновенная-а-а… – Последние слова сопровождались жалобным подвыванием. Похоже, добрый ангел-водопроводчик снова открыл кран.
      Стю на всякий случай тоже подняла глаза к потолку. Ничего необыкновенного она там не заметила, не считая нескольких паутинных ниточек и облупившихся трещин. Ничего такого, что могло заставить ее лучшую подругу столь жалобно подвывать.
      Нюта между тем продолжала предаваться отчаянию, забившись в уголок дивана:
      – Я не могу… не могу… – всхлип! – измениться-а-а… – на диванную подушку упали первые соленые капли.
      Стю перестала разглядывать потолок и перевела взгляд на подругу.
      – Можешь! – уверенно возразила она. – Я же вижу, что можешь! Ты уже изменилась!
      Нюта перестала рыдать и ожесточенно дернула себя за красную прядку:
      – Это все – ерунда! Внешность! Оболочка! А внутри я как была чукчей, так и остала-а-ась…
      – Ну, допустим, ты не чукча. Чукча – это Абрамович.
      – Какой еще Абрамович? – От неожиданности Нюта перестала хлюпать носом и подозрительно уставилась на Стю.
      – Губернатор Чукотки, – любезно пояснила подруга, которая, в отличие от Нюты, смотрела иногда вечерние новости.
      – Гонишь, да? Разве может быть у чукчи такая фамилия? Тем более – у губернатора Чукотки?
      – Не-а, не гоню. – Стю глянула на подругу с превосходством. – Он не чукча, он олигарх.
      – Ой! – Нюта подскочила на диване. – У нас же на кухне этот сидит, которого ты привела… олигархов сын! Что ж мы его одного-то оставили?!
      – Не бойся, чайник не сопрет! – развеселилась подруга.
      Нюта замахала руками:
      – Неудобно! Бросили человека одного!
      – Ниче! Успеем еще потусоваться…
      Но Нюта, которая вообще-то была вежливой девочкой, спрыгнула с дивана. В душе ее шевельнулась незнакомая доселе жалость к олигархам. А вдруг у этого отец тоже губернатор? Этот… хозяин тайги? И сидит бедный (вернее, богатый) парень целое лето в тайге или в тундре. А там сплошь комары, и зима девять месяцев в году. А она-то думала, что олигархи все больше на Канарских островах живут, где климат подходящий.
      Шмяк!
      Ее остановила подушка, брошенная умелой рукой.
      – Эй ты, чукча! Ты в зеркало на себя глянь! Напугаешь бедного парнишку.
      Нюта молча вернулась на диван и снова забилась в угол. А потом еще уткнулась носом в спинку. Как она могла забыть про опухший нос?! С таким личиком к гостям не выходят.
      – Так! – Стю уселась на пол, подмяв под себя многострадальную подушку. – Сына олигархова пока оставим в покое. Подождет. Кухня – не Чукотка, выживет как-нибудь. Холодильник есть, не помрет с голоду. Он вообще парень терпеливый… А теперь давай, выкладывай!
      – Чего выкладывать? – буркнула Нюта в недра дивана.
      – Все выкладывай! Прическу сделала? Сделала. Бешеную морковку купила? Купила, – тут Стю уважительно покосилась на оранжевые джинсы. – В телефон ревела? Ревела. Чукчей себя называла? Называла. Он не-о-бы-кно-вен-ный… – ехидно пропела она, – как трактор здо-ро-вен-ный…
      – Перестань! – Нюта оторвалась от дивана. Очевидно, Стю этого и добивалась.
      – Эй, подруга! – голос у нее потеплел. – Ты посмотри на себя! Ты просто девушка-мечта! Все на месте. Джинсы на попе не треснули. Откуда слезы?
      – Ну, он…
      – Необыкновенный, – совершенно серьезно подхватила Стю.
      – Ну да, да! А я…
      – Обыкновенная, – закончила за нее подруга.
      Нюта уныло покивала головой.
      – Точно! Ничего не изменилось, понимаешь? Да на меня хоть что надень, я все равно останусь такой же. Обычной. Я не меняюсь! – воскликнула она с отчаянием. – А я хотела измениться!
      – Ага! То есть снаружи ты изменилась, а внутри – нет?
      Нюта вздохнула жалобно. Стю покосилась на нее с легким опасением – не собирается ли снова зареветь – и продолжала:
      – А раз ты внутри не поменялась…
      – То все останется как прежде! – выпалила Нюта. – Я никогда – никогда! – не смогу к нему подойти! Я никогда, никогда…
      – Стоп, стоп! – Стю устроилась на подушке поудобней. – Никогда не говори никогда. Тебе просто надо дальше меняться.
      Нюта уныло покачала головой:
      – Налысо побриться, что ли?
 
      – Балда! – Стю ласково постучала себя согнутым пальцем по лбу. – Изнутри надо меняться, изнутри!
      – Это как?
      – Попой об косяк! Надо стать другим человеком. Мозги надо менять, мозги!
      Нюта хотела спросить, как же ей поменять мозги – не голову же откручивать, верно? – но тут подруга, отбросив подушку, вскочила на ноги:
      – Я уже все придумала! Все нашла!
      – Что? – испугалась Нюта. По спине пробежал холодок. Будто дунуло откуда-то ледяным сквознячком.
      – Сейчас быстренько смываешь последствия мировой скорби и айда со мной…
      – Куда? – прошептала Нюта.
      Стю наклонилась совсем близко, и Нюта невольно вжалась в самый уголок дивана. Глаза у подруги отливали зеленью, как у рыси.
      – Туда, где меняют тела и ду-уши… – таинственно выдохнула она.
 
      Анюта Иволгина была тихой девочкой, любившей четыре вещи на свете – книги, рисование, группу «Сплин» и собак. Ну еще тяжелые чудовищные ботинки на тракторной подошве (не считая, конечно, родителей и родного города).
      Нюта могла часами черкать в маленьком блокноте для набросков, который вечно торчал у нее из кармана (даже на дискотеке, вот умора). Или читать. Читала она везде – дома, на улице, в школе.
      Но, в отличие от других начитанных тихонь, она не была зубрилкой или отличницей. Она была странной. Странной – потому что любила гулять одна, не боялась темноты, не болтала бесконечно о шмотках, не кричала игриво парням на улице: «Эй, уроды! Куда намылились?» Она вообще парней не замечала.
      Девчонки побойчей и попроще, завидев ее, иногда крутили пальцем у виска и презрительно шептали: «С прибабахом!»
      Прибабах прибабахом, а в глаза Нюте такое говорить никто не решался. В ответ можно было и рюкзаком схлопотать по шее. Начитанная тихоня вовсе не была безобидной. Если к ней цеплялись – вполне могла дать отпор. Что только добавляло ей странности, по мнению окружающих.
      Почему же она не была отличницей или зубрилой? Потому что, несмотря на чудовищное количество прочитанных книг, к учебе особо не тянулась. Что толку учиться на одни пятерки? Скукота! Кому они нужны, пятерки-то эти? Родителям? Так ее родители, замордованные работой, в дневник заглядывали четыре раза в году. Они твердо знали, что дочка их не подведет, двоек не нахватает, на второй год не останется.
      А сама Нюта предпочитала на уроках предаваться мечтам и размышлениям. Из-за чего частенько отвечала невпопад, вызывая законное раздражение учителей.
      Оживала она только на любимых предметах – на истории и литературе. Но и там порой упрямо спорила с учителями (а учителя жуть как этого не любят). В общем, без особого труда училась на четверки, иногда скатываясь на тройки (лень, знаете ли). Но и тройки ее не расстраивали.
 
      Нюту вообще мало что расстраивало в этом мире. Потому как жила она, по большей части, в мире вымышленном. О чем может мечтать начитанная барышня, которой вот-вот исполнится пятнадцать лет? Что за вопрос! Конечно, о любви.
      Нет, она не ждала прекрасного принца! Даже если вы редко смотрите вечерние новости, вам все равно известно, что ближайшие свободные принцы – сыновья английской королевы. И вряд ли они прискачут из Англии на белых конях. Или приплывут под алыми парусами.
      Но, если вы прочли тысячу и одну книгу о любви, вам непременно захочется пережить сие воспетое поэтами чувство. Вот Нюта в мечтах и переживала. Влюблялась по очереди в героев фэнтези – то в эльфа Леголаса, то в сурового Волкодава, то в неотразимого ведьмака Геральта. А с беловолосым ведьмаком Геральтом, скажу вам по секрету, даже принцу соперничать трудно.
      Еще Нюта, в отличие от примерных зубрилок, никогда не сидела на первой парте. Наоборот. Она сидела на последней. А рядом с ней сидела верная подруга Настя. Для друзей – просто Стю.
      Хотя спокойный глагол «сидела» к подруге совершенно не подходил. Она не сидела, она вертелась, болтала, строчила записочки или сочиняла смешные эсэмэски (тайком, потому как мобильники на уроках доставать запрещалось).
      Вот уж о ком никто никогда не сказал бы «тихая девочка»! Стю была настоящим терминатором в юбке. Темная челка дыбом, на затылке – ежик, глазищи в пол-лица, словно зеленоватые крыжовины. Мальчишки, завидев ее, зависали, как переглючившие компьютеры. «Ну вот, еще один зомби в коллекцию», – меланхолично комментировала Нюта, глядя на очередную жертву, замершую с глуповато-обалдевшим выражением лица. А Стю только усмехалась да сдувала челку со лба.
      Не будь у нее такой подруги, пришлось бы Нюте довольствоваться скучной третьей партой, а на «камчатке» заседала бы парочка тупоголовых – Хек и Толстый. Но даже тупоголовые хулиганы не смогли противостоять Стю. В далеком пятом классе, когда учителя ослабили надзор, она смела соперников, как ураган, и с тех пор почетная последняя парта у окна навсегда стала независимым владением Нюты и Стю.
      Так бы и тянулась Нютина тихая жизнь, слегка приправленная выходками подруги да придуманными свиданиями с ведьмаком Геральтом, если бы однажды не разорвалась у нее в душе настоящая бомба. Бомбу звали Олег.
      Но давайте все по порядку.
 
      Перед летними каникулами старшеклассники решили показать в школе спектакль.
      А все потому, что ученики 9-го «А» два месяца назад открыли для себя театральную студию «Песочные часы» при Доме культуры.
      Для постановки выбрали «Федота-стрельца». Репетировали в полной тайне. В школу просачивались смутные слухи – «отпад!», «потряс!».
      Народу в актовый зал набилось выше крыши. Родители, учителя, ученики разного возраста – все лезли в зал. Подруги немного запоздали и поэтому, добравшись до места, уткнулись носами в чужие спины. Стю мгновенно ввинтилась в толпу, Нюта – за ней, протолкалась к широкому окну (дальше было не пролезть) и небрежно спихнула кого-то с подоконника (ничего, переживет!). Они влезли на подоконник с ногами. Отсюда открывался отличный вид. Знакомая сцена таинственно подмигивала разноцветными лампочками, колыхался занавес. Потом занавес раздвинулся – и понеслось!
      Грохот!
      Хохот!
      Топот!
      Аплодисменты!!!
      Спектакль приняли на ура. Такой смешной вещи Нюта в жизни не видела.
      А что творилось в зале – народ со стульев падал. Все были неотразимы – и Царь, и Стрелец, и Баба-яга.
      Но больше всего поразил Нюту девятиклассник Олег Редькин по кличке Рэд, игравший Генерала. Он поразил ее с самых первых слов. Так поражает молния, так поражает финский нож!
      Она часто потом вспоминала эти первые слова. Особой романтики, впрочем, в них не было. Даже непонятно, как они смогли так впечатлить начитанную Анюту Иволгину. Вот, собственно, что он сказал:
 
«Был я даве у стрельца,
У Федота – удальца,
Как узрел его супругу –
Так и брякнулся с крыльца.
Третий день – ей-ей, не вру! –
Саблю в руки не беру,
И мечтательность такая,
Что, того гляди, помру!
А намедни был грешок –
Чуть не выдумал стишок.
Доктора перепужались,
Говорят – любовный шок!..»
 
      Тут Олег браво звякнул бутафорскими орденами, щедро развешанными на груди и спине. Зал грохнул. А Нюту почему-то эти слова поразили в самое сердце. Как в песне «Сплина»: «Мое сердце остановилось, мое сердце за-мер-ло!» И Нюта замерла. Следом за сердцем. Меж ребер кольнула золотая игла и растворилась в крови.
      Дальше Нюта помнила смутно. Стю рядом давилась от смеха, дергала ее за рукав – смотри, смотри! Что творят!
      Генерал, то есть Олег, продолжал вещать:
 
«Гордый профиль, твердый шаг –
Со спины, так чистый шах,
Только сдвинь корону набок,
Чтоб не висла на ушах!»
 
      Зал впокатуху. Стю орала подруге на ухо что-то восторженное. Нюта кивала болванчиком, а сама видела только его.
      Его…
      Олега…
      Олежку…
      Необыкновенного!
      Потрясающего!
      Единственного!
      И как она его раньше-то не замечала? Дурацкие ордена сияли перед ней, как золотые туманные звезды.
 
      После спектакля актеров по школе буквально носили на руках. Они стали героями на весь куцый остаток учебного года. Первоклашки и те заговорили стихами. Олег, и раньше не обделенный девичьим вниманием, теперь разгуливал на перемене в окружении табунка девиц. «О! Персональный генеральский гарем почесал!» – хихикала Стю.
      А Нюта, если удавалось случайно встретить его в коридоре…
      Нюта готова была провалиться сквозь землю. Вернее, сначала сквозь пол. Вниз, через все классы и этажи, проламывая в полу огромные черные дыры. И дальше, сквозь материковый гранитный щит (как учили по географии), сквозь подземные моря – в раскаленную кипящую лаву. Потому что в раскаленной кипящей лаве дышать ей было бы легче, чем с Олегом в одном коридоре. Но и жить без этих случайных встреч она не могла. Поэтому нарочно летела первая к кабинету 9-го «А», нарочно толклась в столовке и задерживалась у школьного крыльца. Старшеклассники вечно курили за углом и потом расходились с независимым видом. А Нюта просто смотрела…
      Стю тоже смотрела, и взгляд ее с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее. Стю была надежным другом. А еще она, в отличие от Нюты, обитала целиком в мире реальном и общалась с мальчишками, а не с ведьмаками. И ей совсем не нравилось, как развиваются события. Потому что события вовсе не развивались. Они намертво застыли на месте.
      Да, подруге следовало помочь. Сама она, похоже, не справится.
      И пока Нюта, краснея, заикаясь, вымучивала из себя: «Он… такой… понимаешь… потрясающий…» Стю уже прикидывала дальнейшие ходы. Как взять «такого, понимаешь, потрясающего» за шкирку и притащить к ногам. Однажды она не выдержала и заговорила о действиях. Но подруга неожиданно взбунтовалась.
      «Я понимаю, – грустно вздохнула она, – он на тебя сразу внимание обратит. На тебя все обращают внимание. Но ведь это я его люблю, а не ты! Значит, это я его должна заинтересовать. Или он меня заметит, или все само рассосется, со временем…»
      «Заметит, как же! Рассосется, как же!» – сумрачно подумала Стю, глядя, как Нюта, с полыхающими щеками (она всегда краснела, говоря о нем), сидит, уставившись остекленелыми глазами в стенку. На которой, очевидно, видит счастливые картины своей будущей жизни с Олегом Рэдом. Или несчастливые картины будущей жизни без него.
      Но вслух говорить ничего не стала.

      Обычно время перед каникулами тянется, словно жвачка. Сидишь, бывало, у окна, жмуришься от солнца, которое просачивается через занавески и нагревает парту. В приоткрытую форточку врывается сладкий запах молодых листьев. Учительница бубнит у доски. Слова ее проплывают сквозь голову легко, как бумажные кораблики, не оставляя в мозгу ни малейшей ряби. Даже непонятно, какой сейчас урок – инглиш, физика, математика? Да и какая разница! Главное, чтоб побыстрее кончился.
      А на поляне перед школой визжат малыши, и полно одуванчиков, от которых остается на пальцах желтая пыльца.
      И наступают белые, северные ночи, когда можно гулять до часу, а до трех читать книжку, не включая света.
      Вот так сидишь, мечтая, а учебный год все не кончается, не кончается, не кончается… И невольно начинаешь считать дни, заглядывать в календарь, томясь из последних сил. Скорей бы уж июнь…
 
      Но в этот раз Нюта не торопила приближающееся лето. В тетрадках на последней странице, на полях, а то и на задней обложке она теперь задумчиво чертила замысловатые вензеля, где переплеталась буква Р с буквой О. Стю хмыкала. Тоже мне, загадка – таинственный О-Р! Нюта, не замечая подколов, пририсовывала к буквам фантастических зверей, переплетала их неведомыми травами, а иногда… Иногда даже набрасывала знакомое лицо, которое тут же, впрочем, торопливо заштриховывала летящими косыми линиями. Дожди, мол, у меня сегодня в тетради, дожжжжди…
      Так и бродила бы Нюта по коридорам, вздыхала, шарахалась, страдала, разрисовывала тетрадки дождями и ждала какого-нибудь потрясающего чуда (однажды, в студеную зимнюю пору он из лесу выйдет…).
      Как вдруг – бабах! – нате вам, каникулы! Как метеорит на голову! Действительно, кто же ждет наступления лета, 31-го, допустим, мая. Просыпаешься утром, а уже 1 июня, так внезапно, что просто ужас! И в школу идти не надо! А как же вздохи, коридоры, случайные встречи? Дожжжди, наконец, на полях тетрадок?
 
      Только-только Нюта осознала весь наступивший ужас, как грянула новая беда – Олег Рэд укатил из города на все лето. Сначала на месяц к бабушке, в деревню, возделывать картофельные грядки, а потом собрался и вовсе за тридевять земель – на далекую Украину, в Киев, к каким-то родственникам.
      И город для Нюты умер. И лето умерло. И навалилась на нее тоска. А кто не затоскует, скитаясь по кладбищу собственных воспоминаний, с трепетом оживляя в памяти – вот тут он вывернул из-за угла, а тут, на заросшем стадионе, гонял с парнями в футбол, а здесь однажды вечером играл на гитаре, и весь двор сбежался его послушать, и я в задних рядах…
      Впрочем, надолго этого не хватило.
      Нет, первый месяц было терпимо. Во-первых – воспоминания. Во-вторых – огород. Картошка, клубника. То поливай, то окучивай, то сорняки дери. У нас в городе, кстати, почти у всех огороды есть. Родители на работе, а на огородах кто? Подростки, конечно, да пенсионеры. И пашут, пашут…
      Нюта рыхлила землю, таскала полные ведра из озера в ржавую бочку для полива, а сама думала-думала, мечтала-мечтала…
      От мечтаний становилось сладко, как будто не воздухом дышишь, а медовым сиропом. Словно Олег окучивал грядки не за 50 километров отсюда у бабки, а на другом конце картофельного поля. И посередине они должны были непременно встретиться. Нюта представляла – поднимает глаза, а он бежит навстречу. Солнце подсвечивает сзади, золотит кожу, заставляет волосы вспыхивать огненным ореолом. Он смеется, а в руках у него тяпка… ой, нет! – в руках у него – огромный букет красных роз. Он подходит и кидает розы вверх, они падают к ее ногам… А он…
      Тут Нюта торопливо терла глаза испачканной в земле ладошкой, стараясь отогнать прекрасное видение, и принималась снова ковырять тяпкой грядки.
 
      В июле главные огородные работы закончились. Дожди щедро поливали землю, оставалось только пропалывать да ждать урожая.
      Воспоминания у Нюты тоже кончились. Стерлись и потускнели от частого употребления. А представлять сиюминутную жизнь любимого ей не хотелось. Он-то небось валяется сейчас на берегу широкой теплой реки, играет в пляжный волейбол с загорелыми девчонками, пробует мороженое в кафе, сидит в кинотеатре или рубится в компьютерные игры… Бродит по неведомому теплому Киеву, развлекается, смеется.
      «В любом случае, ему там интереснее, чем тут, – вздыхала Нюта, шагая по длинной пыльной улице Ленина на дачу. – И вряд ли он вообще обо мне помнит».
      На даче Нюта вешала гамак под яблонями, читала до одури или просто глядела, как качаются над головой яблоневые ветки и мелькает между ними синее-синее небо. Нет в нашем провинциальном городке с поэтичным названием Долгий Берег ни широкой реки, ни кинотеатра, ни даже кафе-мороженого. Только холодное серебряное озеро, огороды с картошкой да единственный ночной клуб «Кирпич». Впрочем, туда школьников все равно не пускают.
      Поэтому Нюта смотрела в синее небо (на которое, может, и Олег Рэд порой кидал мимолетный взгляд в своем прекрасном Киеве) и терпеливо ждала осени.
 
      Но тут из летнего лагеря нагрянула Стю. В опустевшем городе (у-у, все поразъехались!) ей немедленно сделалось скучно, и она каждый день пропадала у подруги на даче. Если скучать вместе, то это уже гораздо веселее. К тому же Нюте требовался собеседник. Говорить она могла только об одном. А именно – о единственном и неповторимом Олеге. Любой разговор быстро сворачивал к вопросу: «Стю, как думаешь, нравится ли ему…»
      И подруги принимались размышлять, нравится ли ему клубника, вечерняя рыбалка. А еще – ловил ли он в детстве бабочек руками, читал ли «Властелина Колец», любит ли сдувать на ветру одуванчики и купаться в холодной воде.
      Со вкусом обсудив эти важные вещи, Нюта переходила к внешности Олега. Выяснялось, что у него глаза каштановые, похожие по цвету на крепко заваренный чай, длинные ресницы, золотистая кожа, а на затылке темные завитки волос. Завитки эти Нюту просто гипнотизировали. Стю мычала согласно, многозначительно возводила глаза к небу, роняла – «угу», «ага» «хмм», а лучшая подруга самозабвенно перечисляла снова и снова – «глаза, ресницы, золотистая кожа, завитки на затылке, завитки…» И кончалось все жалобным вздохом: «О-ох, скорее бы осень!»
      Но однажды Стю, устроившись под яблоней на коврике, спросила:
      – Собственно, а что ты будешь делать осенью?
      Нюта растерялась. Вся ее жизнь сводилась пока к великой цели – дожить до этой самой осени. Дожить и увидеть его. Увидеть его и… действительно, что? Умереть? Позвольте, позвольте… Хочется еще немного пожить. Да и с чего умирать-то осенью, когда Олег вернется? Следуя логике, нужно умирать сейчас, пока его нет.
      – Ну… – протянула она, – осенью я снова смогу его видеть…
      – Опять будешь шарахаться от него в школе?
      – А что? – Нюта привычно покраснела. – Мне от него ничего не надо. Я его просто люблю…
      – Ой, так уж и не надо? – Стю прищурилась и глянула на подругу. Словно зеленый лазерный луч. Пронзительно.
      И Нюта, пронзенная до глубины души, про себя честно ответила – надо! Ой, как много надо! А самое-самое главное – надо, чтобы он бежал навстречу с букетом красных роз. А потом…
      Но вслух ничего не сказала.
      Впрочем, Стю отличалась догадливостью.
      – Так-так, – протянула она, – мечты, мечты… Небось ждешь, что он прискачет на белом коне. С букетом красных роз (тут Нюта покраснела еще сильнее). Эдак ты вообще зачахнешь, раба любви. Причем у меня под носом. А я все-таки твоя лучшая подруга. Поэтому предлагаю переходить от вздохов к действиям.
      – К действиям? К каким? – испугалась Нюта.
      – К боевым! – Стю решительно качнула гамак. – К боевым действиям! Твой Олег небось мысли читать не умеет. Как он узнает, что ты его любишь?
      – Во-первых, он не мой. А во-вторых, я ж не могу прямо так взять и сказать! – заволновалась Нюта.
      – Отпадлово! Не надо ничего прямо так говорить, – успокоила Стю. – Это отстой просто! Мало ли кто что кому сказал? Так ничего не добьешься. Надо, чтобы он сам, первый, на тебя запал.
      – Но как?!
      – С печки бряк! Заинтересуй его!
      Заинтересуй его! Легко сказать! Все равно что сказать – давай-ка, взлети! Нюте казалось, что взлететь ей гораздо проще, чем заинтересовать Олега Рэда. Так она подруге и выложила. Но Стю только фыркнула в ответ:
      – Если надо, и топор взлетит!
      – То есть?
      – Легко! Кинь из окна – и полетит!
      – Так это он просто упадет… – разочаровалась Нюта (которой на миг показалось, что Стю сейчас выдаст ей простой и гениальный рецепт летающего топора, то есть – доведения Олега Рэда до полной в нее, Нюту, влюбленности).
      – Но ведь сначала взлетит, согласись?
      – А вдруг у меня ничего не получится? – перебила несчастная влюбленная.
      – А вдруг получится?
      – Да ну, бред! Что во мне интересного? Он еще решит, что я того! – Нюта выразительно покрутила пальцем у виска. – Я тогда просто повешусь, – мрачно добавила она, выдержав паузу.
      – Да погоди ты вешаться! Я уверена, что получится…
      – Он на меня никогда не обратит внимания! Я кто? Никто! А за ним – во, целая толпа бегает…
      – А ты не бегай в толпе! Как он тебя заметит, если ты вечно за спины прячешься… Ты выйди из толпы! Стань другой! Непохожей на всех!
      Нюта представила, как она, одна-одинешенька, – против толпы! – подходит к Олегу, ловит его удивленный взгляд. А он… Тут Нюта почувствовала, что спина у нее взмокла, руки заледенели, в горле пересохло.
      – Я боюсь… – печально прошептала она.
      Вот так и родился потрясающий план полного Нютиного перевоплощения. Начать решили с внешности. Требовалось не просто преобразиться, требовалось скинуть старую оболочку и превратиться из невзрачной гусеницы в яркую экзотическую бабочку. Стю порылась в журналах, Нюта уговорила маму съездить с ней за шмотками в относительно близкий Санкт-Петербург, там же сделала потрясающую стрижку и покрасила волосы в огненно-красный цвет.
      Вернулась. Перемеряла все обновки.
      И поняла, что так и осталась гусеницей.
      Последствия вы знаете.
 
      – Я боюсь, – загнанно прошептала она. Стю, выразительно вздохнув, поволокла ее дальше. Нюта в панике оглянулась – не начать ли хвататься руками за фонарные столбы? – но сзади тащился сын олигарха. При нем хвататься было неудобно. Поневоле приходилось идти.
      Двигались они в сторону Дома культуры. И с каждым шагом паника внутри у Нюты нарастала все больше и больше. Будто вдоль позвоночника бегала вредная-превредная мышь с ледяными лапками. Вот как ей было страшно.
      – Не боись! – энергично пропыхтела Стю. Ей приходилось тяжеловато (Нюта упиралась всерьез), но она не сдавалась. ДК неотвратимо приближался. – Бить нас точно не станут! Они там люди культурные, мирные!
      – Стой! – снова взбрыкнула Нюта, уцепившись за стойку рекламного щита. Они стояли у подножия длиннющей лестницы. На вершине громоздился серый кубик, в котором свила гнездо городская культура.
      Нюта попыталась сурово сдвинуть брови, но состроила только жалобную рожицу:
      – Я не хочу туда идти! – повторила она, наверно, в сотый раз. – Что мы им скажем?
      – Скажем – привет! – с оптимизмом откликнулась подруга.
      – А они нам – валите отсюда!
      – Тогда скажем – пока!
      – А они нам – че вы вообще приперлись?
      – А мы – хотим приобщиться к мировому искусству!
      – А они – вы че, больные?
      – А тогда я их побью! Возможно, ногами!
      – Стю, я серьезно! – взвыла Нюта.
      – Я тоже! – Стю прищурила зеленые глазищи. – Но надеюсь, обойдется без драки.
      – Какой еще драки?! – Нюта обессиленно привалилась к рекламе. Ей хотелось удрать. Но за спиной маячил высоченный сынок олигарха, отрезая пути к отступлению. Справа была Стю, слева – колючий шиповник. А впереди – только бесконечная лестница.
      – Давай, давай! – Стю бесцеремонно поволокла ее по ступенькам. – Чтобы они нам что-нибудь сказали, надо сначала дойти. А мы уже полчаса тут топчемся!
 
      Как вы понимаете, у подножия лестницы, ведущей в ДК, наши герои очутились совсем не случайно.
      Школьный спектакль, незабвенный «Федот-стрелец», оказывается, впечатлил Стю не меньше, чем Нюту. Сцена! Театр! И девятиклассники – ну просто настоящие актеры! А всего-то на год ее старше!
      Стю отловила в коридоре Владика Рыженко из 9-го «А», улыбнулась ему загадочно, взмахнула ресницами и получила нужные сведения.
      Да, в Доме культуры работает театральная студия «Песочные часы». Да, многие – в том числе и он – туда ходят. Да, там прикольно.
      – А записаться? Записаться можно? – нетерпеливо тиранила его Стю. – Вместе с тобой ходить хочется, ужас!
      – Группа набрана, – неуверенно протянул Владик. – И потом, там только с девятого класса берут… – Ему нравилось, что такая красивая девчонка хочет куда-то ходить вместе с ним, Владиком.
      – Жалко! – Стю помрачнела.
      Владик заволновался:
      – Ну, это… Вроде летом набор еще будет. Небольшой. Народ на каникулы разъедется, то-се.
      – Владичек! Ты потрясающий! – Стю до предела распахнула глазищи. – Расскажи мне о студии все подробненько…
      Так Стю узнала много интересного. Сделала зарубку в памяти, сходила на предварительную разведку и принялась ждать. А когда подошел этот самый летний «набор», оказалась в первых рядах. И притащила с собой упирающуюся подругу, рассудив, что театр – это покруче новой стрижки.
 
      В вестибюле их встретили прохлада и сумрак, как в пещере дракона. Только вместо трехголового ящера сидела за столиком бабушка-вахтерша с бдительным взглядом.
      – Вы куда, девочки?
      «Интересно, – мельком подумала Нюта, – а сын олигарха тоже при здешнем освещении сошел за девочку? Видать, старушка вовсе не такой зоркий сокол, как кажется».
      – А мы в театральную студию, – непринужденно ответила Стю.
      Нюта потупилась, ожидая, что их немедленно с позором прогонят. Вам, мол, по возрасту не положено. Или – там уже всех набрали, мест больше нет.
      Но старушка только головой покивала и указала на боковую лестницу. Стю рванула вперед. Следом, пугливо вздрагивая, шла Нюта, а позади маячил молчаливый Жека.
      Лестница, лестница, длинный коридор, поворот – и они уперлись в маленький тупичок. Перед носом оказалась обыкновенная коричневая дверь, с крупным номером – 38. За дверью слышался шум.
      – Ну что? – шепотом спросила Стю. – Все готовы? Нервных женщин и беременных детей прошу удалиться! – и решительно повернула ручку.
 
      Сердце у Нюты екнуло. Она машинально оперлась на чью-то дружескую руку. Рука поддержала, оказавшись широкой и теплой. Нюта вцепилась в нее, как в спасательный круг. Огляделась.
      Вообще-то, ничего страшного в 38-м кабинете не было. А вот таинственного и интересного – сколько угодно.
      Справа до самого потолка тянулись стеллажи с книгами. Между книг проглядывали всякие диковины – мушкетерская шляпа с пером, маска с длинным загнутым клювом, метровый скелетик, несколько шпаг. Слева топорщилась вешалка, на которой одиноко висел синий плащ, расшитый блестящими звездами, а сбоку прислонился к стене высоченный посох, украшенный серебряной луной. В стеллаж упирался стол, на котором в чудовищном беспорядке расположились растрепанные бумаги, закипающий чайник, чашки, глобус и широченный деревянный меч. Наверху, под потолком, возле люстры, ощетинившись шипами, тихо покачивалась голова дракона и смотрела на Нюту изумрудным раскосым глазом.
      Помимо загадочных и интересных предметов здесь находилась куча народу.
      – Салют! – поздоровалась Стю сразу со всеми, и ей радостно ответило несколько голосов. Оказывается, тут были и знакомые лица! Вон парень из второй школы. Вон Нинка из соседнего дома. А вот Игорек, с которым в детский садик вместе ходили…
      Нюта немного расслабилась. Пугающее «творческое собеседование», на которое они, собственно, шли, рисовалось ей в самых мрачных тонах. Смутно мерещились черные мантии и седые парики неведомых деятелей искусства. Она уже вообразила, как одиноко стоит на сцене в свете прожекторов, а из зала в нее впивается множество холодных насмешливых глаз.
      Все складывалось не так. Лучше, гораздо лучше. Никаких париков и черных мантий. Никто особо на нее не пялился. Каждый был занят собой и своими переживаниями. Кто-то чинно сидел на стуле, кто-то прохаживался, разглядывая фотографии на стенах. Парочка незнакомых парней устроилась на широком подоконнике.
      Тут Нюта осознала, что до сих пор торчит в дверях, крепко сжимая чью-то широкую ладонь. Ой! Да это же ладонь сына олигарха! Как его… Жеки! Мальчик-одуванчик и девочка-ромашка в одном букете! За ручку приперлись, как детсадовцы! Нюта немедленно выдернула руку и так разозлилась на себя, что мигом перестала стесняться. Прошла вперед, выбрала незанятый стул и независимо на нем устроилась.
      Покинутый Жека, на которого невольно оборачивались (во-первых, его точно никто не знал, а во-вторых, попробуй не заметить такого дылду), протиснулся в дальний угол.
      Дверь рывком открылась, и в комнату заглянул парень с прицепленной буйной черной бородищей, а голову его венчал растрепанный муляж птичьего гнезда.
      – А где Шеф?! – осведомился он и тут же исчез.
      Дверь снова хлопнула. На сей раз в дверь сунулись два подростка в широченных рэперовских штанах:
      – Шефа нету? – и тоже исчезли.
      Наконец, дверь распахнулась во всю ширь, и внутрь протиснулось сразу несколько человек, в том числе и давешние подростки. Все они громко спорили на ходу и отчаянно размахивали руками. В центре толпы возвышалась высокая плотная тетка, единственная, кто оставался спокойным. Она сразу шагнула к столу, выключила сердито пыхтевший чайник, подхватила деревянный меч и со всей дури треснула им по столешнице:
      – ТИ-ХА!!!
      Все, кто был в комнате, замерли. А кое-кто даже раскрыл рот.
      – Вячеслав, – совершенно спокойно заметила тетка, – сними гнездо с головы, оно тебе жмет.
      – Ничего не жмет! – потряс гнездом парень.
      – Значит, думать мешает. Мысли в нем путаются.
      – Ничего не путаются!
      – Да у него одна извилина, – хихикнул кто-то из рэперов.
      – У меня хоть извилина есть. А у тебя в башке, похоже, только ниточка для поддержки ушей.
      – ША! – Тетка снова стукнула мечом по столу и величественно налила себе чаю. – Хватит трепаться. Слава, в спектакле, помимо разбойников, есть и другие герои. Мне нужен Принц…
      – Почему сразу я?! – запальчиво заорал обремененный гнездом Слава. – Я не хочу быть принцем, я хочу Разбойником!
      – Вячеслав, прекрати базар! – тут же перебила тетка. – Не хочешь принцем – будешь Сказочником! Это твой материал! Могу сделать тебя еще Северным Оленем.
      – Оленем? – Парень удивленно почесал гнездо. – А че? Круто! Оленем я согласен.
      – Вот и отлично! И больше чтоб никаких разборок! – Тут тетка допила чай и неторопливо налила себе вторую чашку. – Давайте, поганцы, выметайтесь! Не смущайте народ. У нас собеседование.
      – О! – Носитель гнезда с любопытством оглядел комнату и скорчил печальную рожу. – Искусство требует новых жертв!
      Жертвы ответили неуверенными смешками.
      – Слава, до свиданья! – невозмутимо напомнила тетка.
      – Ухожу, Шеф, уже ухожу! Должен же я предупредить этих несчастных, что вы будете пить их невинную кровь, аки граф Дракула…
      – Дверь закрой с той стороны, борец с дракулами.
      – Все-все! Уже ушел! Приятного аппетита! – После фразы про кровь это прозвучало зловеще.
      Он с демонстративной аккуратностью прикрыл за собой дверь.
      – Лосяра северный, рога не забудь!
      – Прынц недоделанный! – хором заорали рэперы ему вслед. Дверь незамедлительно открылась, и чья-то рука, пожелавшая остаться неизвестной, по очереди выдернула их из кабинета. После чего дверь закрылась уже окончательно.
      – Я его знаю, – шепнула Стю, успевшая незаметно присесть рядом с Нютой.
      – Которого? Оленя или рэперов?
      – Оленя. Это Славян из второй школы. Прикольный, да?
      Но тут тетка, допив чай, постучала пустой чашкой по столу, требуя внимания.
      – Народ! Смотрим на меня! Я очень рада, что вы пришли к нам в студию. Мы обязательно познакомимся поближе. Но сейчас, увы, нет времени. Предлагаю всем спуститься в зал и посмотреть, как проходит репетиция у старшей группы. Считайте, что это будет ознакомительным занятием.
      И двинулась из кабинета. Народ потянулся за ней в некоторой растерянности. Стю задержалась, подскочила к стеллажу и цапнула с полки рыцарский шлем, который тут же напялила на голову.
      – Мне идет эта шапочка? – она повертелась перед большим зеркалом.
      – Пошли, неудобно, – поторопила Нюта. Жека ждал у дверей.
      – Нет, ты глянь! – Стю стащила шлем и примерила мушкетерскую шляпу. – Я бы могла сыграть Миледи в «Трех мушкетерах»!
      Она потянулась за шпагой.
      – Стю! Кончай! Потом все посмотрим!
      – Потом так потом. – Стю бросила шляпу на место, и они побежали вниз, в зрительный зал.
      На сцене уже шло какое-то действие. Все «новенькие» растворились в глубинах сумрачного зала, а Стю потянула Нюту и Жеку за собой в первые ряды.
      – Тут все видно, – шепнула она, – че там париться, на задворках. Я хочу на Славяна посмотреть!
      Но никакого Славяна на сцене не было.

      На сцене топтались две девчонки, шелестели распечатками с текстом. Нюта видела их впервые. Наверно, старшеклассницы из второй школы. Или из училища.
      – Стелла, давай! – Тетка в зале хлопнула в ладоши.
      Длинненькая блондинка, с тщательно завитыми локонами, начала читать:
      – Что случилось? Кто посмел обидеть тебя?
      Маленькая, хрупкая, темноглазая подхватила:
      – Это мой друг Сказочник. Он пришел меня спасти.
      – И ты хотела бежать? Так вот ты какая!
      – Я оставила бы тебе записку.
      – Эх, Герда, Герда. Я бы, может быть, сама тебя отпустила завтра.
      Похоже, репетировали «Снежную королеву». Темноглазая – понятно, Герда. А блондинка – Маленькая Разбойница?
      Держались девчонки по-разному. Темноглазая читала внятно, громко, спокойно. Блондинка то принималась шептать, то повышала тон. Там, где эмоции накалялись, она срывалась на визг.
      По залу прошелестел смешок. Тетка молча слушала.
      Девчонки дочитали короткий диалог и спустились в зал, на смену им поднялась следующая пара. Иногда режиссер (Стю успела шепнуть, что тетка – режиссер) делала замечания, иногда просто смотрела.
      Похоже, роли еще не распределены, и на этом занятии решается, кто кого станет играть в будущем спектакле.
      Из-за боковой кулисы высунулся Славян. Тетка встрепенулась:
      – Слава, не мелькай, с тобой все ясно! Дай других посмотреть.
      Славян сделал вид, что оглох. Он прошелся по краю сцены, вихляя бедрами, и визгливо продекламировал, коверкая слова:
      – Я есть маленький разбойник, фы фсе тют, натюрлих, маленький покойник!
 
      Манерой двигаться и писклявым голосом он неуловимо напомнил блондинку. В зале засмеялись, а из глубины донесся откровенный ржач.
      – Тише, жеребцы! – гаркнула тетка, приподнявшись с места. – Слава, марш со сцены!
      Славян дурашливо поклонился и убежал за кулисы, изо всех сил топоча ботинками, как копытами.
      – Пять минут – перерыв! – скомандовала тетка. – Потом снова прогоняем Разбойницу и Герду.
      И ушла.
      Стю, внимательно глядевшая на сцену, обернулась к подруге:
      – Ну как?!
      – Ну так, – неуверенно протянула Нюта, – Славян прикольный…
      – Да я не о нем! Я вообще. «Снежная королева»! Ты бы кого хотела сыграть?
      Нюта задумалась, перебирая персонажей сказки. Кого? Разбойницу, Герду, саму Королеву? Нет, это не для нее… Может быть, какой-нибудь маленький-маленький эпизод? Например Атаманшу? Там, наверно, много грима, никто не узнает. Нюта представила, как выходит на сцену, видит в зале незнакомых людей. И все смотрят на нее! И все ржут! Ужас!
      – Пока никого! – твердо решила она. – Мне и на сцену-то выйти страшно…
      – А я б могла! – тряхнула челкой Стю. – Маленькую Разбойницу – точно бы могла! Прям хоть сейчас!
      Перерыв кончился. Блондинка и темноглазая снова вышли вперед.
      – Вон отсюда все! – визгливо начала блондинка. – Идите, делите добычу!
      – Нет, ты посмотри, – прищурилась Стю. – Это не Разбойница, это автомобильная сигнализация.
      Блондинка издала особо резкий взвизг. А для пущей убедительности топнула ногой и присела, отчего-то разведя колени в стороны. Нюта невольно хихикнула.
      – Не было заботы – на сцену вышли бегемоты! – невозмутимо прокомментировала Стю.
      – Возьми шубу, шапку, сапожки! – пищала между тем блондинка. – А эту… эээ… – тут она заглянула в лист, – хухточку…
      – Муфточку, – подсказала Герда.
      – Фуфточку! – блондинка гордо топнула ногой и снова присела, разведя колени. – Фуфочку я тебе не отдам!
      Рядом с Нютой кто-то хрюкнул. Она повернулась и увидела, как молчавший доселе сын олигарха прикрывает лицо руками. Похоже, его душил смех.
      – Фефочка, отдай фуфочку! – с укором в голосе пискнула Стю.
      Нюта посмотрела направо, где подозрительно похрюкивал Жека, налево, где невозмутимо посиживала Стю, и – бах! – внутри нее словно разорвалась смеховая бомба. Она тоже хрюкнула. Казалось, между креслами резвится парочка поросят.
      Нюта изо всех сил сдерживала смех. Когда она, вытирая невольные слезы, смогла спокойно глянуть на сцену, визгливой блондинки уже не было. Подруга подмигнула и пропела:
      – Ну-ка, харя, громче тресни!
      Нюту скрутил новый приступ смеха. Отсмеявшись, она простонала:
      – Молчи, Стю… а то я лопну…
      Жека тоже притих.
      Да и репетиция, видимо, уже закончилась, потому что народ со сцены потянулся за кулисы, а некоторые спустились в зал по боковым лесенкам.
      – Жаль, – вздохнула Стю, – а я думала, шоу будет продолжаться вечно.
      И тут чья-то рука тронула Стю сзади.
 
      – Веселитесь? – с интересом спросили за спиной.
      Все трое мигом обернулись. Нютины щеки полыхнули от стыда. Прямо за ними, на соседнем ряду сидела та самая тетка. Режиссер! Значит, все слышала! И про фефочку, и про фуфочку, и про харю! Ой, мама! Сейчас выгонит на глазах у всех… Позорище-то! Вот позорище!
      Однако Стю, похоже, не испытывала особого раскаяния:
      – Но ведь действительно было смешно, – вежливо заметила она
      – Не у всех получается с первого раза, – спокойно возразила тетка. – Не стоит смеяться над человеком, который только учится выходить на сцену.
      – А я думала, вы комедию репетируете, – возразила Стю, невинно хлопнув ресницами. – Разве нет?
      Тетка на вопрос не ответила, а сама все разглядывала подругу.
      – Новенькие? На собеседование?
      «Точно прогонит! – пронеслось в голове у Нюты. – Сейчас как заорет на весь зал: идите смейтесь куда-нибудь в другое место, у нас тут театр, а не новые русские бабки!»
      – Новенькие, – Стю не собиралась отступать, – хотим записаться.
      – Ага, – неопределенно двинула бровью тетка, – значит, записаться… Давай, девочка, бери текст и выходи на сцену.
      – Зачем? – Голос у Стю чуть дрогнул. Тетке удалось ее удивить.
      – Это же театральная студия, – хмыкнула режиссер. – Раз хочешь записаться, значит, хочешь играть?
      – Ну… да!
      – Вот и отлично! – она хлопнула в ладоши, привлекая внимание. – Стелла, дай мне свой текст, пожалуйста! Юля, Стас, Слава, Вася, останьтесь еще на 10 минут!
      К ним тут же подскочил Славян:
      – О, какие люди! – радостно воскликнул он, разглядев Стю. – Прекрасная прынцесса, я сражен блеском ваших глаз…
      – Я не прынцесса, я жаба замаскированная!
      – Ради вас я готов немедленно нырнуть в болото.
      – Смотри, квакать начнешь.
      – Я вижу, вы знакомы, – вклинилась в обмен любезностями режиссер. – Может быть ты, Слава, представишь нас друг другу?
      Славян охотно кивнул:
      – Это, – широкий взмах в сторону тетки, – наш укротитель, наш рулевой, наш великий вождь и учитель, Вероника Николаевна, или попросту Шеф.
      – А это, – не менее широкий взмах, – прекрасная жаба, ой, простите, принцесса по имени Настя. И она…
      – Хватит, хватит, – перебила его Вероника Николаевна, она же Шеф, – кончай дурачиться, тут дело серьезное.
      – Какое дело? – К ним подошли темноглазая девчонка, игравшая Герду, и двое парней.
      – Надо быстренько еще раз прогнать сцену Герды и Маленькой Разбойницы.
      – Так Разбойница, то есть Стеллка, уже ушла, – удивился хлипкий паренек в очках и широченных штанах (кажется, Вася). – Догнать?
      – Она будет Разбойницей, – и Шеф кивнула на Стю.
      Та чуть заметно смутилась. Наверно, в глубине души ждала, что их прогонят, отругают, сделают замечание – но не такого, чтоб вот так сразу на сцену. Да без всякой подготовки, да на глазах старшей группы…
      – Спокойно, – тетка мигом почуяла ее колебания, – изображать ничего не надо. Просто внятно прочти текст, – и всучила пачку растрепанных листов.
      Темноглазая кивнула и пошла обратно на сцену. Следом – делать нечего – поднялась Стю. Шагала она независимо, но Нюта видела, что подруга страшно волнуется. Плечи напряжены, спина прямая, затылок взъерошен. Парни уселись сзади, рядом с Шефом.
      «Сейчас начнут ржать, как мы над этой глупой фефочкой…» – тоскливо подумала Нюта и принялась от волнения грызть ногти. Водилась у нее такая дурная привычка.
      Темноглазая – ее звали Юля – подала первую реплику. Стю ответила. И тут Нюта, к своему изумлению, поняла, что подруга смотрится вполне нормально. Даже изящно. Она не закатывала глаза, не выпячивала губы, не пищала и не повизгивала. И уж тем более – не приседала, не разводила коленки. Текст читала внятно, успевая посматривать в зал.
      И вообще взбалмошная, насмешливая Стю очень подходила на эту роль.
      Шеф сзади молчала. Парни рядом с ней тоже притихли. Даже безбашенный Славян молчал. За что Нюта была очень ему благодарна.
      Сценка кончилась. Девчонки спустились в зал. Нюта перестала грызть ногти и принялась в тоске грызть пальцы, тайком наблюдая за Вероникой Николаевной. Та задумчиво закурила. Глянула на застывших рядом девчонок:
      – Ну что ж, поднимемся в кабинет, поговорим.
      Нюту вроде бы никто не приглашал, но она тоже пошла. Не бросать же подругу одну! Следом поднялся Жека. Парни покосились на него уважительно – он оказался самым высоким, да к тому же еще и самым широкоплечим.
      Народ из 38-го уже разбежался, оставив на столе кривую пирамиду из немытых чашек. Плащ на вешалке многозначительно посверкивал вышитыми звездами.
      Тетка привычно устроилась за столом, вокруг расселись студийцы, Жека скользнул к подоконнику, Нюта – за ним. Он вежливо подвинулся, уступая ей место. Стю встала перед режиссером.
      – Ну что? – поинтересовалась Шеф. – Кто хочет высказаться?
      Парни переглянулись. Первой заговорила темноглазая Юля.
      – По-моему, все ясно!
      – Согласен, – кивнул Вася.
      – Однозначно, Шеф, однозначно! – голосом Жириновского пролаял Славян.
      А третий парень, Стас, даже руками развел:
      – Шеф, это прямое попадание!
      – Попадание, говоришь, – тетка, похоже, развеселилась. – Ну что, Настя, – неожиданно обратилась она к Стю, – страшно на сцену выходить в первый раз?
      – Нормально! – Подруга держалась, как вождь индейского племени, захваченный проклятыми бледнолицыми. Весь ее вид свидетельствовал, что она не только каждый день выходит на сцену, но еще и владеет собственным театром.
      – Ты хорошо читала, – режиссер откинулась на спинку кресла, смотрела с интересом. – И коллективу, видишь, понравилась. Так что хочу пригласить тебя сразу в спектакль, в старшую группу. На роль Маленькой Разбойницы.
      – Как – сразу? – дрогнула Стю. – Я же ничего не умею!
      – Не умеешь – научим, не можешь – заставим, – подмигнул Славян. – А если надо, то и волшебного пинка дадим.
      Стю так растерялась, что пропустила волшебный пинок мимо ушей. Нюта про себя отметила, что при случае сама даст этому Славяну волшебного пинка. Так, для профилактики.
      Юля укоризненно глянула на товарища, повернулась к Насте:
      – Не обращай внимания, он всегда дурачится, хотя парень неплохой. Соглашайся. У тебя, правда, здорово получается.
      Стю обвела всех ошарашенным взглядом и кивнула:
      – Ладно, я попробую.
      – Ура! – Славян подскочил на стуле – Поприветствуем Настю, новую восходящую звезду нашей сцены! – тут он сам себе похлопал в ладоши. – Господа, за это надо выпить! Рюмку чаю! Так… все выпили, подлецы… Я пошел ставить! – Он подхватил чайник, потряс его, и, убедившись, что воды внутри не осталось, выскочил за дверь.
      Юля улыбнулась:
      – Славян в первый раз кого угодно запарит.
      – Я его знаю, – усмехнулась Стю. – Мы знакомы.
      – Ну, тогда тебе не привыкать! – засмеялась в ответ Юля, – Славка тоже играет в спектакле. Там все задействованы. Вот, кстати, Стас и Вася. Ну, Веронику Николаевну ты уже знаешь…
      Тут Юлька обернулась к подоконнику:
      – Ребята, а вы что там сидите? Давайте к нам! Сейчас чай будем пить.
      Вот так Нюта познакомилась со старшей группой. Это чаепитие она долго вспоминала потом, мучимая противоречивыми чувствами. Конечно, здорово было сидеть на равных в компании будущих актеров. Но вот незадача: от застенчивости у нее все время что-то падало из рук – то ложка, то печенье, а под конец она умудрилась плеснуть горячим чаем на колено Жеке. Другой бы на его месте взвыл и подскочил до потолка, а этот только зашипел от боли и принялся молча тереть промокшие джинсы салфеткой.
 
      Из ДК вышли вместе со всеми, остановились около лестницы. Славян с Шефом шагали впереди, не переставая о чем-то спорить, причем Славян, увлекшись, поминутно спотыкался на ступеньках.
      Нюта прищурилась на щедрое июльское солнце. Жара. Середина дня. Они пробыли в ДК не больше двух часов. А казалось – целые сутки.
      – Ну че? Махнем на дачу? – весело предложила Стю. – Купнемся…
      – Конечно! – Нюте ужасно хотелось все обсудить. А потом обсудить еще раз…
      – Только надень че-нито поскромнее. А то светишься, как тореадор перед быками.
 
      – Ой, – Нюта только сейчас сообразила, что на ней «бешеная морковка», штаны из серии «атас-супер-класс». – Я про них забыла. И про прическу тоже, – она потянула за пряди у висков, будто проверяя – на месте ли парикмахерский шедевр.
      – Не боись, не облысела, – хмыкнула Стю. – Да и ерунда все это – прическа, цвет! Красный, зеленый, лысый, волосатый… Какая разница! Лишь бы голова, – тут она постучала себя по лбу, – соображала!
      – Эт точно! – согласилась Нюта.
      – Теперь понимаешь, что внешность – не главное? Главное – со-дер-жа-ни-е! – Стю еще раз, для наглядности, постучала себя по лбу. – Лучше быть лысым и умным, чем волосатым и тупым!
      – Не-е, лучше умным и волосатым! – не согласилась Нюта.
 
      Пока шагали по ступеням, в голове у Нюты пробегали приятные мысли. Ей казалось, что теперь она непременно изменится. Станет такой… ну вот как Стю! Смелой. Красивой. Научится с мальчишками разговаривать. Будет играть в настоящем театре! А там и Олег приедет… Тот, ради кого она и затеяла перемены! И тогда… Нюта на мгновение уплыла в собственные мечты.
      Тоненькая девушка в длинном золотистом платье пыталась приподнять голову бледному прекрасному юноше, распростертому на ступенях. Но он оставался недвижим.
      – О, мой Ромео! – Девушка заломила хрупкие руки. – Весь яд ты выпил жадными губами! Я умираю следом за тобой!
      Сверкнул тонкий стилет.
      Удар!
      Падение!
      Два бездыханных тела замерли рядом. Руки сплелись в последнем объятии.
      Пораженные зрители молчали.
      Потом зал взорвался аплодисментами. Юноша грациозно поднялся, протянул девушке руку. Они легко поклонились зрителям. Полетели цветы. Юноша поймал букет красных роз и опустился перед партнершей на колено. Длинные его ресницы дрогнули. А потом…
      – Так мы идем или нет? – разрушил чудесное видение голос подруги.
      – А?! Ну да! Идем! – До Нюты дошло, что она застыла на середине лестницы. В голове все еще плескались аплодисменты и падали к ногам нежные лепестки роз.
      Самый короткий путь к Нютиному дому от ДК лежал через лес. Они свернули на засыпанную хвоей тропинку. До дома оставались всего две сотни метров, когда Стю толкнула подругу локтем:
      – Ты глянь!
      В кустах, на небольшой полянке, которую местные прозвали Пьяным Садиком, на перевернутом бревне посиживала теплая компания – блондинка Стелла и несколько незнакомых парней. Взрослых. Лет по 18–20. Парни курили и пили пиво из бутылок. Блондинка тоже.
      – А она, оказывается, рядом живет, – удивилась Нюта. – Никогда ее раньше не видела. Да и в школу нашу она не ходит.
      – Мы же через лес редко шастаем, – отозвалась Стю. – Она, наверно, дальше живет.
      За лесом раскинулось два района новостроек. Народная тропа через Пьяный Садик выводила туда напрямую.
      Блондинка, рисуясь, выдохнула дым колечками.
      – Тяжелый случай! – хихикнула Стю. – Оказывается, не всякую лошадь убивает капля никотина… Некоторые ниче, приспосабливаются.
 
      Дома Нюта сменила «бешеную морковку» на потрепанные шорты, бросила в рюкзак буханку хлеба, кусок колбасы и пакет сока. Все трое бодро зашагали по бесконечной улице Ленина. Топать, поднимая пылищу, предстояло километра три. Может, от скуки, а может, чтобы скрасить дорогу, Стю прицепилась к Жеке:
      – Че ты молчишь все? Молчишь, молчишь… – Она дружелюбно толкнула его кулачком в бок. – Прям не родственник, а какой-то памятник нерукотворный.
      – Так вы родственники? – удивилась Нюта. До сего момента она не подозревала, что в роду у Насти есть олигархи.
      – Ага. Дальние. Седьмой забор от пятого плетня, – подтвердила Стю и снова прицепилась к Жеке: – Ну давай, родственник, скажи что-нибудь!
      Родственник, памятник и седьмой забор растерянно покосился со своих высот на Стю:
      – В городе как-то непривычно… Шумно… – выдал он наконец.
      – Шумно? – не поверила Нюта. – В городе?
      – Да, тут улицы тихие и безлюдные. Ну, целлюлозный завод издавал иногда приглушенный лязг. Собаки дворовые лаяли из-за заборов, но разве это шум?
      – Это он меня имеет в виду, – перехватила Стю ее недоумевающий взгляд, – возле меня шумно, как возле взорванной бомбы. Я так понимаю, что это намек. Типа, пора и заткнуться?
      – Ну че ты, Настя! – испугался родственник. – Ты такая прикольная! Ходишь везде. Со мной. Показываешь все. Я рад…
      – Че-то незаметно, что ты рад. Сопишь, молчишь… Анька, вон, небось решила, что ты глухонемой. Как Герасим.
      – Какой Герасим? – смутился Жека.
      – Такой! Который Муму утопил.
      – А-а… – протянул Жека, но как-то неуверенно. Похоже, пытался вспомнить, кто такая Муму.
      Вообще, этот самый родственник был вполне симпатичным парнем. Если, к примеру, его рисовать… Нюта, как заправский художник, прищурила глаз. Отросшие волосы (наверно, по последней моде) беспорядочно топорщились на затылке, отливали золотом и слегка курчавились. Глаза серые, узкие. Мужественный подбородок с ямочкой. Ну и рост…
      Так и тянуло добавить – характер нордический, стойкий. Если б такой новичок пожаловал к ним в школу, очередь бы выстроилась, как до Луны. Из желающих предложить нежную дружбу и вечную любовь. Странно только, почему молчит все время? Может, папаша-олигарх его дрессирует? Типа, болтун – находка для шпиона? Что они там проходят в своих закрытых школах? Менеджмент, бухгалтерский учет? Плюс отдельную дисциплину – как вести себя на допросе?
      – Шумно ему! – продолжала ехидничать Стю. – У тебя че, слух музыкальный?
      – Да что ты его все время подкалываешь, – заступилась за человека Нюта. – Просто он не привык…
      – Ты его лучше спроси, к чему он привык! – взъерепенилась Стю. – Как он до этого жил?
      – И как? – вежливо поинтересовалась Нюта и прикинула: сейчас начнет про золотые унитазы и закрытые вечеринки рассказывать. Все-таки сын олигарха.
      – Нормально! – ответил Жека.
      Да-а, словесным поносом парень явно не страдал…
      – Нет, ты нам подробно опиши, – не унималась Стю. – Для нас это экзотика. Вот чем ты обычно занимаешься?
      – Ну чем-чем… С утра воду таскаю для огорода. Поливаю. Дрова для кухни. Потом на грядках че-нибудь… Ну, по дому там, то-се, пятое-десятое. Погреб надо укрепить. Сарай новый рубим… Рыбалка… Да куча дел всегда!
      Ой-ой-ой…Что ж там, в закрытых школах, озверели вконец? Или это мода такая? Суровое воспитание на природе? Парень действительно проводит время на Чукотке? Огород, погреб, сарай…
      – А комп у тебя есть? Ну, там, где огород, – сопереживая, спросила Нюта.
      – Не-а.
      – Как же ты без компа? – растерялась она. Ей казалось, что легче жить без головы, чем без компьютера.
      – Да нормально! – пожал плечами сын олигарха.
      – Так ты и в Интернет не выходишь?
      – Не-а.
      – Кошмар! – ужаснулась Нюта. – Я без Интернета жить не могу!
      – На фига ему Интернет? – заметила Стю. – У них там электричество постоянно вырубается. Свечки жгут.
      – У нас лампа керосиновая, – решил блеснуть достижениями прогресса Жека. – Движок собираемся ставить. Генератор. Тогда свет будет без проблем.
      – А золотой унитаз? – не к месту ляпнула Нюта. Просто крутилось в голове, вот она и спросила.
      Жека глянул на нее округлившимися глазами. Стю скрутил приступ смеха:
      – Ага… Мама, держите меня! Золотой унитаз!
      Нюта резко остановилась.
      – Вы че, меня разыгрываете, что ли? У тебя отец кто? – напрямую спросила она.
      – Батя бизнесмен, – важно ответил Жека, – магазин в деревне открыл. Вся торговля через нас.
      – В деревне?!
      – Ну!
      – В какой деревне?!
      – Так в нашей, – парень явно не чувствовал подвоха, – в Шкворниках.
      Шкворники затерялись где-то на задворках района, в глухих лесах. Туда проехать можно было только летом и зимой, когда дорогу не размывало.
      – Ах ты!.. – Нюта от возмущения не могла подобрать слов. – Ну, Стюха! А я-то уши развесила – олигарх, олигарх!
      Стю от смеха опустилась на вытоптанную траву.
      – Так батя у него и есть олигарх… ой, не могу!.. местного разлива…
 
      И Жека простодушно подтвердил:
      – Ну! Батя самый крутой. Олигарх!
      Нюта плюнула и пошла от них по дороге. Но через пару шагов не выдержала и расхохоталась.
 
      Лето, тянувшееся поначалу медленно, подобно медовому сиропу, теперь набирало скорость.
      Нютина жизнь перевернулась с ног на голову. Раньше она вставала поздно, неторопливо тащилась на дачу, где подолгу валялась с книгой или раскачивалась в гамаке. И мечтала, мечтала, мечтала…
      Теперь же на дачу она неслась рысью, только чтобы полить парники да быстренько выдрать самые приметные сорняки из клубники.
      Даже на Интернет, даже на купание, даже на дворовые игры времени не хватало.
      Три раза в неделю они со Стю бегали в студию, а между занятиями непременно заходили в ДК, потусоваться просто так. Волшебный 38-й кабинет никогда не пустовал, особенно ближе к вечеру. Старый чайник извергал клубы пара, на подоконнике разгорался спор, а за столом набрасывали эскизы декораций и костюмов. Все это оглушало, но ужасно притягивало.
      На занятиях тоже происходили удивительные вещи. Прежде всего, разыгрывались маленькие сценки-этюды. Казалось бы – чего сложного? – выйди да изобрази, что велят. Но простота эта оборачивалась тысячей неприметных приемов, без которых ничего не получалось.
      Вот, например, недавно Вероника Николаевна (которую, впрочем, они все чаще называли Шефом) попросила показать, как зажигают спичку. Все тут же стали складывать пальцы щепоткой и чиркать воображаемой спичкой по воображаемому коробку.
      – Стоп! – хлопнула в ладоши Шеф. – Да вы все тут поголовно – выпускники школы волшебников.
      Все недоуменно переглянулись, а потом уставились на Шефа.
      – Я потому так сказала, – ехидно пояснила она, – что спичечные коробки у вас материализовались прямо из воздуха. А на это способны только настоящие волшебники. Да и спичку вы тоже из воздуха вытащили, а не из коробка.
      Ух ты! Ведь верно. Пришлось изображать, как вытаскиваешь коробок из кармана или из сумочки, а потом вынимаешь из него спичку, и затем только чиркаешь…
      – И куда это вы так глубокомысленно уставились, – снова прервала занятие Шеф. – Вы уже давно прыгать должны и вопить от боли.
      – Это еще почему? – спросила за всех бойкая Римма.
      – Потому что спички у вас в руках давно догорели и обожгли вам пальцы.
      Пришлось изображать, как спичку тушишь и огарочек куда-то пристраиваешь.
      – А для чего вы зажгли спичку? – подрезала последним коварным вопросом Шеф. – Просто, чтоб на нее любоваться? Может, хотите свечку зажечь? Или газ? Чайник поставить?
      Вот и получалось, что самые простые движения, которые на кухне делаешь не задумываясь, на сцене приходится раскладывать по частям.
      Через два-три занятия стало понятно, у кого получается лучше, а у кого – не очень.
 
      У Нюты точно не получалось. Шеф, оказавшаяся потрясающей теткой, утешала, говорила, что все еще впереди. Получится рано или поздно. Блеснет.
      Но Нюта не торопилась блистать. Ей нравилось в студии, нравились споры до хрипоты, но сцена по-прежнему пугала.
      Она не представляла себя на сцене. Боялась.
      Но вот за сценой, за кулисами, ей нравилось больше всего. Там прятался доселе неизведанный мир.
      Вот, допустим, кулисы и занавес. Когда смотришь из зала, думаешь – ткань и ткань. Потянули где-то за веревочку, занавес в сторону и поехал. Но все оказалось не так просто. Прежде всего, кулис на сцене множество, и у каждой – свой механизм управления. А боковые надо вручную натягивать и прижимать специальными гирьками. Натягивают мальчишки, вроде как мужская работа.
      Задников тоже несколько штук, за последним – потайное пространство. Там громоздятся огромные куски старых декораций, а сверху свисают непонятные веревки.
      И под сценой тоже есть тайное местечко – здоровенный подвал, весь заваленный реквизитом. А в самой сцене – люки с лесенками, которые позволяют незаметно исчезнуть в разгар действия.
      А металлический мостик наверху, по которому можно ходить над сценой? А осветительские балкончики, утыканные прожекторами? А стеклянная кабинка звукооператора? А костюмерная, наконец?
      Ой, сколько тут было невидимых переходов, закоулков, скрытых уровней, тупичков и неприметных лесенок! Прям как в компьютерной игре. Нюта бродила тут и там, трогала кулисы, непонятные зубчатые колеса, осторожно дергала за веревки, лазила по лесенкам и готова была поселиться в темном пропахшем пылью подвале.
      – Ань, ты прям как тень отца Гамлета, – подколол ее однажды Славян. – Только черепа в руках не хватает.
      Ляпнул, и тут же забыл. А Нюта задумалась. Вот, пожалуй, подходящая для нее роль. Призрак. С черепом в руках. Здорово!
 
      Старшая группа репетировала обычно не в малом зальчике, куда ссылали новичков, а прямо на большой сцене. «Осваивала сценическое пространство» – как выражалась Шеф. Народу всегда приходило много. В «Снежной королеве» участвовать хотели все, поэтому репетировали «в два состава». Один состав – главный, второй – на подстраховке. Вдруг что-нибудь с главным случится, а вот под рукой человечек, который отлично знает роль.
      Ребята «осваивали пространство», учились ходить по сцене, не становиться к зрителю спиной (как это трудно, оказывается!), громко, внятно говорить (еще труднее). Когда проходили «сценическую речь», Шеф перемещалась со своего любимого шестого ряда в темные глубины зала, и оттуда раздавался ее насмешливый голос:
      – Да не завывайте вы, как коты мартовские! Не меняйте интонацию! Вы должны говорить естественно, но громко, так, чтоб я вас отсюда слышала.
      – Шеф, это нереально! – распинался в ответ Славян. – Я не могу говорить громко и естественно одновременно! Громко и естественно – это как в сортире «Занято!» кричать!
      – Голос тренируй! Упражнения делай. Интонацию надо отрабатывать часами. Ты не на базаре. «Я вас люблю!» – тоже будешь орать во все горло, выпучив глаза?
      – Какое «люблю»! – отбивался Славян. – Я в роли Отелло Дездемону молча задушу, без слов. Зритель меня поймет!
      Стю, в отличие от Нюты, не вылезала со сцены. Ее ведь пригласили играть, правда, во втором составе. Блондинка, глядя на соперницу, презрительно кривила губы. Настя, хоть и была «запасным вариантом», но с текстом управлялась гораздо лучше. А вот у блондинки со сценической речью совсем не ладилось.
      Она по-прежнему норовила сбиться на визгливый писк. Славян как-то обозвал ее взбесившейся соковыжималкой. Стелла надулась, топнула каблучком и убежала рыдать.
      Шеф, категорически не одобрявшая «разборок внутри коллектива», тут комментировать не стала. Посмотрела вслед, покачала головой, показала Славяну кулак и выпустила Стю. Видать, сама несколько подустала. Без капризной блондинки эпизод отыграли великолепно.
      Нюта решила, что Шеф тут же и заменит Стеллу на подругу, но все осталось по-прежнему. Блондинка в первом составе, Настя – во втором.
      Только со Славяном Стелла теперь демонстративно не разговаривала. Отчего он подкалывал и тиранил ее с особой энергией.
 
      Жека тоже приходил на репетиции. Сын деревенского олигарха приехал вовсе не к бабушке, а подавать документы в училище, на автомеханика. Профессия считалась престижной, и вокруг поступления разгорались нешуточные страсти. Впрочем, он благополучно преодолел экзамены, съездил к себе в деревню, получил благословение у папы-олигарха и с чистой совестью вернулся в город, благо до начала учебного года оставалось немного. Жил он пока у Настиных родителей, у которых площадь позволяла принять целую ораву родственников. Но твердо решил в сентябре переселяться в общагу.
      Постепенно Жека привык к девчонкам, расслабился и оказался разговорчивым, общительным парнем.
      – Это он в первый день от твоей «бешеной морковки» онемел, – хихикала Стю, – и от красных волос. Прикинь! Ты его убила. Он, бедный, подумал – о, какие дивчины на Долгом Берегу! Куда мне до них, отсталому, забитому деревенскому парнишке!
      – Не гони ерунду! – смущалась Нюта, вспоминая, как Жека увидел ее в первый раз, зареванную и несчастную.
      С тех давних пор она ни разу не плакала. Да и особо несчастной себя тоже не чувствовала. Мало того – даже о своей великой любви она теперь вспоминала редко. Новые впечатления сильно потеснили светлый образ Олега, так что он почти растворился в туманной дымке грез.
      Но, конечно, не совсем, не совсем. Порой мечты накатывали, как океанские волны. «Вот приедет Олег!» – вздыхала Нюта – и сердце у нее сладко замирало и бухалось в темную воду, где метались маленькие золотые рыбки. «Вот приедет Олег…» Впрочем, домечтать до счастливого финала удавалось редко. То репетиция и чаепитие в 38-м, то интересный спор, то новая книжка, то поход всей компанией на пляж. Оказывается, жить можно и без Олега. Хотя с Олегом, наверно, будет в тысячу раз лучше.
      Жека потихоньку перезнакомился со всеми и стал, что называется, своим парнем. После вечерних посиделок он всегда провожал подруг до дому. Собственно, Настю он провожал поневоле, потому как жил с ней в соседних комнатах.
      А вот Нюту – чисто по дружбе. В такие вечера по дороге они подолгу обсуждали театр или Жека рассказывал деревенские байки. И так увлекались порой, что дорога занимала у них часа полтора. Между делом и кличка к Жеке приклеилась. Настя назвала его Чукоткой, коротко – Чуком, из-за первой дурацкой шутки про олигарха. А остальные думали, что из-за роста, – до тебя, Женька, далеко, как до Чукотки! Женька не обижался. А что обижаться-то? Он и правда был самым высоким в компании.

      –Это что у тебя, Славик, за кирпич? – Стю, перегнувшись через стол, потянула к себе толстую книжищу, которую Славян только что пристроил рядом с чашкой.
      – Да так, – он не переносил, когда его называли Славиком. Особенно бесился, когда Славиком его называли девчонки, – решил классику почитать.
      – Ой, Славочка, зачем тебе столько читать? Ты же у нас и так умный, как птица Говорун, – Стю повертела книгу, зашелестела страницами.
      – В отличие от некоторых, – Славян ожесточенно рылся в рюкзаке, выкладывал из него еще книги.
      – Да у тебя тут целая библиотека. Пьесы… Эсхил, Аристофан, Лопе де Вега, – прочла Стю имена авторов. – Нехил, Корифан и Лопай Телегу, – тут же переделала она. – Кто такие, почему не знаю?
      – Необразованная ты моя, – Славян ласково забрал книги обратно. – Это и есть классики. Из коих тебе знаком, наверно, только Александр Сергеевич Пушкин, да и то в виде памятника.
      – Ах, Славочка! – нехорошо прищурилась Стю. – Увы, знакомых памятников у меня пока нет. Но! Если ты и дальше будешь продолжать в том же тоне, один точно появится. Твой собственный. Я с ним с удовольствием познакомлюсь.
      Народ в комнате слушал и наслаждался. Нюта быстро рисовала в блокноте. Римма фыркала в чашку. Вася уткнулся носом в журнал, скрывая хихиканье. Чук улыбался в открытую, расположившись на подоконнике, в безопасном отдалении от спорящих. А Стю со Славяном искрили, как два оголенных провода.
      – Прелестная Настасья, – Стю не терпела, когда ее называли Настасья, – да будь я хоть памятником, хоть Шреком преклонных лет, я всегда рад изъявить вам свой восторг и обожание. Боюсь только…
      Чего он боится, Славян договорить не успел. Дверь широко распахнулась и вошли сначала сияющая Юлька, потом Игорек… а потом…
      …вошел…
      ОН!
      Олег Рэд!
      Сердце у Нюты бухнуло, пропустило такт и понеслось вприпрыжку по невидимой лестнице…
      Олег вошел – рот до ушей – за руку поздоровался с парнями, чмокнул в щечку подскочившую Галку.
      – Ой, Олежка, – тут же зачирикала она, – тебя так долго не было! Мы спектакль новый ставим, знаешь?
      – Юлька сказала, – кивнул Олег. – Ну, наконец-то, родной тридцать восьмой! А то я без вас там, в Киеве, совсем зачах!
      Все оживились. Перебранка была забыта.
      – Тебе чаю налить?
      – Расскажи хоть про Киев!
      – Как там живут?
      – Слышь, короче, роль как раз для тебя…
      – Народ, народ! – засмеялся Рэд. – Не все сразу! К тому же, – тут он заинтересованно повернулся к Стю, – познакомьте меня с девчонками для начала…
      – Это прелестная Настасья, – галантно представил Славян (Стю метнула на него испепеляющий взор, но он не испепелился). – А это очаровательная Анюта.
      Нюта вдруг сообразила, что Олег стоит рядом. Совсем близко. В потертых светлых джинсах. В красной футболке. Загорелый (еще более загорелый). С глазами цвета крепко заваренного чая и бархатными ресницами. И с непослушными темными кольцами волос на затылке. Приехал. И теперь стоит здесь.
      Перед ней.
      И протягивает ей ладонь.
      Нюта зачарованно засмотрелась в его лицо. Мир провалился в темную бездну. Они остались одни. На золотом сияющем острове…
      Но тут кто-то ощутимо пнул Нюту под столом. Мир, качнувшись, вернулся на место. Она машинально пожала руку. Ладонь у Рэда оказалась твердой и теплой. «В такой ладони могла бы ночевать Дюймовочка», – неожиданно подумала Нюта и засмеялась непонятно чему.
      Какая Дюймовочка? О чем она думает? Он приехал! Наконец-то! Ура!!!
      Она глядела на него с глупой ошалелой улыбкой. Рядом громко спорили, хохотали. Звуки проплывали мимо. Нюта слышала только голос Олега – и этого было достаточно. О чем он говорил? О новом спектакле? О далеком Киеве? О том, что каникулы кончаются? Какая разница! Он сидел здесь, рядом, возле нее. Это было такое невыносимое счастье, что Нюте порой хотелось выбежать вон. Чтоб не умереть.
      – Жалко, нет гитары! – заметила Юлька. – Мы без тебя сто лет не пели!
      – Завтра, все завтра! – засмеялся Олег. Он вообще много смеялся в этот вечер. Наверно, действительно скучал в Киеве. – Какие проблемы, зайка? Споем.
      – Блин, мне пора! – поднялась Римма. – Кстати, может, завтра на пляж?
      – Завтра ж репетильник! – напомнил Игорь.
      – А мы до!
      – Я – за! – тут же согласился Рэд.
      – Мы тоже пойдем, – кивнула Стю. Нюта блаженно молчала.
      – Римм, я тебя провожу! – засобирался Вася.
      – Мне тоже надо идти, – вздохнула Юлька, – Олег, ты как?
      – Да уж не брошу тебя одну, – поднялся следом Олег.
      Тут уже засуетились все сразу.
 
      Нюта выплыла на улицу в золотом тумане. Темный город лежал внизу, чуть подсвеченный серебряными шарами фонарей. Слева черной зубчатой стеной наклонился лес. Не какой-нибудь окультуренный парк, а настоящий лес. Почему-то этот кусок леса не вырубили во время застройки, и он узким треугольником подходил к Дому культуры, постепенно расширяясь и дичая. Там, если пойти по дороге среди огромных елей, начиналось старое кладбище, а потом дорога выводила к засыпанному валунами пляжу.
      – Ребята, вы меня сегодня не провожайте! – Нюта глянула на Стю с Жекой затуманенным взором. – Я тут погуляю немного, ага?
      – Ну-ну! – понятливо усмехнулась Стю. Она подумала, что Нюта хочет свернуть следом за Олегом, который, кстати, ушел с Юлькой. Но Нюта повернула к лесу.
      – Куда это она? – Жека, обернувшись, случайно заметил, как мелькнула в темноте ее светлая курточка. – Там, конечно, тропа короткая к дому… Только ведь ночь, темно.
      Но Жека ошибся. Нюта не стала сворачивать на тропу.
      Ей казалось, что она несет внутри пламя, обжигающее сердце. Во тьме между деревьями мелькали далекие фонари, похожие на звезды. Постепенно огни города сделались совсем маленькими, растворились в ночи. Нюте казалось, что медовый ветер, пропитанный теплым ароматом смолы, подхватил ее на крыло. Ноги двигались сами собой, все быстрее и быстрее. Она побежала. Полетела сквозь невесомую тьму.
      Дорога ширилась, хвоя глушила шаги. Впереди посветлело, и она выбежала прямо на мыс, навстречу мерно рокочущему озеру.
      Облака светились, словно угли костра. Справа, в темном провале, бормотала невидимая река, слева вздыхал озерный залив. Узкий мыс вел среди черных россыпей валунов к широкой полосе песка. Мокрый ветер спутал ей волосы. Видно было, как вспениваются гребни на черных волнах, прежде чем, рокоча, обрушиться на берег.
      Нюта подошла совсем близко, так, чтобы волны подкатывались ей под ноги. Сандалии тут же промокли, ветер забрасывал в лицо холодные брызги. Впереди, на фоне красноватого неба, черными зигзагами вырисовывались острова.
      Нюте казалось, что, если разбежаться изо всех сил и взмахнуть руками, она взлетит и помчится над водой, подрезая белые гребни волн. Счастье рвалось изнутри. Только черные озеро в клочьях светящейся пены, только дикие валуны на берегу могли разделить с ней золотой огонь, плескавшийся в сердце.
      Рядом отчетливо звякнула бутылка, кто-то от души чертыхнулся.
      Нюта вздрогнула.
      Быстро оглянулась. Темно.
      Но ведь она слышала шум!
      Пьяная компания? Надо уносить ноги. Но куда? Тропинка с пляжа одна, за спиной, откуда и приближаются звуки. Через реку, справа, не перемахнуть – глубоко. Через залив слева тоже не перебраться.
      Осталось только добежать до конца песчаной косы и спрятаться между огромными валунами. В темноте никто не заметит. Она, пригнувшись, скользнула в сторону. Тут же на пляж вывалилась высокая черная фигура.
      – Стой! – ударило в спину.
      – Ага, размечтался, одноглазый! – выдохнула Нюта на бегу.
      На секунду ее накрыла паника – вдруг догонят? – но тут же отхлынула. «В крайнем случае – нырну в залив, – мгновенно решила Нюта. – В воду ночью точно не полезут».
      Тут песок кончился, впереди темной неровной грудой обозначились камни. Она ловко метнулась за первый валун, пригнулась, ощупью пробралась вглубь, к самому берегу залива. Шум озера отодвинулся. Черная масляная вода беспокойно колыхалась с тихим шипением. Теплые бока камней еще не успели остыть, согревали замерзшие руки.
      Некоторое время она сидела, притаившись. Вслушивалась. Тихо. Она осторожно полезла вверх, на гребень. Отсюда хорошо просматривался пляж.
      Черный высокий силуэт топтался неподалеку. Надо же, какой настырный алкаш! Нюта почувствовала, что настороженность уступает место веселью. В кровь как будто плеснули веселых горячих пузырьков. Один пьяный придурок – это не страшно. Сейчас она незаметно прокрадется к тропе, а он останется до утра блуждать тут, среди черных камней.
      Темная фигура решительно взгромоздилась на крайний валун, поскользнулась и растянулась во весь свой немаленький рост. Раздался вопль, завершившийся неясными ругательствами. Нюта злорадно хмыкнула. Так ему и надо! Тип выпрямился и, потирая ногу, снова полез в глубину россыпи. Нюта прижалась к камню и затаилась.
      – Эй! – заорал он, чуть ли не у нее над ухом. – Ты где?
      – В Караганде! – ехидно шепнула она.
      Ладно, пора заканчивать цирк. Клоун пусть остается, а она тихонько двинется к тропе…
      Сзади, в кармане джинсов, жизнерадостно запиликал мобильник.
      Черная фигура развернулась на звук.
      Нюта вцепилась в карман.
      Но тут же, плюнув на телефон, в два скользящих прыжка перелетела гряду, спрыгнула с последнего валуна и помчалась к мысу.
      Телефон пиликал. Да еще куртка белая, наверняка видно!
      Не заметить ее мог только от рождения глухой и слепой.
      И ее заметили.
      – Эй! Стой! Я ж за тобой! – Алкаш несся сзади, как разъяренный бизон. Нюта свернула на тропу. Глянула на бегу через плечо. Преследователь почти дотянулся до нее…
      Бах!
      Какая неудача!
      Батюшки, прямо небольшое землетрясение! И, кажется, есть жертвы.
      Быстрый взгляд через плечо – точно! Преследователь снова грохнулся.
      Нюта добежала до леса, нырнула за ближнюю елку, уходя вглубь. Здесь, в черном переплетении веток, ее никто не смог бы выследить. Вытащила наконец мобильник, отключила звук. Вызов был от Стю.
      Ладно, потом. А где преследователь?
      Какое-то дерзкое любопытство помешало ей тихо удрать. Вместо того чтобы мчаться по дороге к городу, она сидела под елью, давясь от сдерживаемого хохота. Ей хотелось во все горло завопить: «Нас не догонят! Нас не догонят!»
      Черная смутная тень зашевелилась на тропе и обиженно заревела в ночную тьму:
      – Блин! Анька! Это же я – Жеее-ка!!!
 
      Нюта ощущала легкий стыд. А еще ей было очень, очень смешно. Они с Женькой тащились по дороге к городу. Жека возмущенно шипел, припадал то на одну, то на другую ногу и потирал ушибленные места. Нюта помалкивала и радовалась темноте. В темноте не разглядеть было, что она улыбается.
      Как же Чук оказался на озере? Да очень просто.
      Стю совершенно не взволновало, что Нюта свернула к лесу. Она только отмахнулась, объяснив: «Анька у нас – зомби, по ночам бродит. Мимо кладбища, угу. Все нормалек».
      Жека, бедный, сначала не поверил. Думал – шутка. Но Стю на полном серьезе подтвердила – нет, не шутка, бродит, аки восставшая мумия, есть у нее такая милая привычка. Сопровождать ее в лес не надо. Ей не страшно.
      Тут Жека необычайно разволновался, быстренько простился с Настей (та только плечами пожала) и рванул следом за Нютой. Надо же, какой рыцарь. А Стю отправилась домой без провожатого.
      Жека, проявив упорство истинного следопыта, быстро нагнал девчонку, но близко подходить не стал. Крался следом. Белая курточка, благо, издалека светилась в темноте. И все не мог поверить, что она идет на пляж. Через – о, ужас! – кладбище. Но терпеливо шел сзади, а потом затаился около тропы. Ждал, когда она двинет обратно. Ждал, ждал… А потом терпение у него лопнуло.
      – Тебя нет и нет! Утонула, что ли? Я, как идиот, поперся искать…
      – Что ж ты сразу не сказал, что это ты? Когда на пляж вышел?
      Жека смутился, помялся и наконец выдал:
      – Ну, вообще-то… хотел тебя напугать. Думал – выскочу, заору…
      – Спасибо, напугал, – хмыкнула Нюта. – Считай, что я заикаюсь.
      – Да ну тебя! – рассердился Жека. – Все нормальные девчонки боятся темноты! А ты какая-то малахольная! Одна, ночью, в лесу – ну что это за дела? По камням скачешь, как коза! – Он потер по очереди колено, бок и локоть.
      Нюта хотела ответить: «А ты – как козел!» – но удержалась. Жека и так из-за нее пострадал.
 
      Нюта дружила с темнотой. С самого детства она любила синие сумерки, фиолетовые отблески фонарей, темные таинственные тени. Она любила ночь. Любила, когда выключали свет, и квартира словно окутывалась черной бархатной шалью.
      Она всегда без страха забиралась в подвалы, когда во дворе затевали игру в прятки. Ее забавляло, как ведущий заглядывает внутрь, топчется на пороге, делает несколько дрожащих шажков в темноту и, не выдержав, отшатывается назад, к светлому дверному проему. Никто, кроме нее, не решался прятаться в таких местах.
      По вечерам, когда родителей не было дома, Нюта часто сидела без света, слушала музыку и смотрела, как бродят по потолку тени от тополиных веток.
      Кроме того, Нюта совсем не боялась леса. Она часто ездила в лес с родственниками – на рыбалку, за грибами, за ягодами, а иногда даже на охоту. Умела развести костер, заварить чай из брусничных листьев, сделать лежанку из еловых веток. А уж городского леса, под боком, хоженого-перехоженого, она не боялась ни капельки.
      А Жека все говорил-говорил… А потом остановился.
      – Это что там, справа? Кладбище?
      Из темноты проступил деревянный покосившийся забор.
      – Да, старое кладбище. – Нюта обрадовалась, что Жека сменил тему.
      Ну как ему в двух словах объяснить, что ей в темноте не страшно? Ведь если просто сказать – «не страшно», – понятней не станет. Как вообще объяснить, откуда берутся страхи? Почему она не боится темноты, а вот звонить по телефону незнакомым людям – боится?
      – Пошли скорей. Че-то холодно стало! – Жека поежился, перестал прихрамывать и прибавил скорости.
      – У тебя же нога болит!
      – Прошла…
      Кладбищенская ограда тянулась рядом, лес вздыхал, ветер по-волчьи подвывал в темноте. Шевелились еловые ветки, дорога мягко глушила шаги.
      – Э, э! Ты куда несешься? Я не успеваю! – Нюта изо всех сил семенила рядом. Жека все прибавлял и прибавлял шагу. Попробуй за таким лосем угнаться!
      – Настя, наверно, волнуется! – буркнул Жека, чуть замедляя ход.
      – О! – Нюта стукнула себя ладонью по лбу. – Надо ж ей перезвонить! – она остановилась у забора и вытащила мобильник.
      – Че трубку не берешь? – сердито вопросила Стю. – Целуетесь, что ли?
      – На-астя! – возмущенно рявкнула Нюта и быстро добавила: – Мы уже идем! Не волнуйся! – тут же отключилась, чтобы Стю не развила тему. Про поцелуи.
      Ветер в глубине кладбища заунывно вздохнул. С жалобным скрипом качнулась старая, неохватная ель. Жека с Нютой невольно посмотрели туда. От сумрачного переплетения теней отделился светлый колышущийся силуэт, беззвучно заскользил навстречу, вихляя и меняя очертания. А потом с сухим шуршанием бросился на забор, протягивая к ним два дребезжащих отростка, похожих на высохшие старческие лапки.
      Нюту как будто ураганом сдуло прочь.
      Это и был ураган.
      Ураган по имени Жека.
      Герой-рыцарь сцапал ее за руку и рванул от кладбища гигантскими прыжками. Анька летела за ним, чувствуя, что плечо у нее вот-вот оторвется. Вслед им хохотал ветер. И летела, летела, переворачиваясь в воздухе, старая газета с оборванными неровными краями.
      Жека притормозил на пригорке. Здесь было почти светло. Кладбище осталось позади. Сквозь деревья поблескивали огни города – золотые окна и сиреневые фонари. Нюта со всхлипом хватала воздух, чувствуя, как горит лицо. Волосы спутались и слиплись, рука, стиснутая Женькиной лапищей, онемела.
      – Ты… лось бенгальский… – с трудом выдохнула она.
      Жека тоже тяжело дышал и все косился на темную дорогу, будто ждал от нее еще каких-нибудь пакостей.
      – …медведь косолапый…
      Дыхание, наконец, выровнялось.
      – О-ох, с тобой, Жека, не соскучишься! – простонала Нюта и первая свернула на тропинку, выводящую к дому.
 
      Следующим утром она заболела.
      Валялась на диване, забравшись сразу под два одеяла, лениво щелкала пультом. В горле першило, голова наливалась чугунной тяжестью. Правое плечо ныло, как будто она одной рукой пыталась жонглировать бегемотом.
      А ребята, наверно, уже на пляже…
      И он тоже…
      Нюта выключила телевизор.
      Пожалуй, она была даже рада, что не попала на пляж вместе с Олегом. В купальнике перед ним было бы неловко.
      Нет, она вовсе не считала себя ошибкой природы.
      Порой, вертясь перед зеркалом, она радовалась своему отражению. Миниатюрная, стройная. Тоненькая, как прутик. Ноги ровные, изящные. Кожа белая-белая. Как говорит мама – аристократическая. Личико симпатичное…
      Но порой… Когда на душе скреблись кошки, когда весь мир накрывала тьма… В такие моменты из зеркала на нее пялилась просто уродка, которую хотелось немедленно придушить собственными руками. Мелкая, тощая. Ноги кривые. Как бананы! Кожа бледная, до синевы. Лицо круглое, как блин. Нос торчит. Глазки маленькие. Уродка и есть!
      Чаще всего недовольство собой подкатывало после просмотра глянцевых журналов. Как ни крути, а не похожа она была на гламурных лакированных девушек. Совсем не похожа. И волосы у нее никогда не разлетались эффектно, а вечно лезли в глаза. И все остальное…
      Нюта грустно вздыхала: «Ах, если бы мне другой нос – поменьше, а глаза – побольше! Ноги подлиннее… вот было бы здорово! Почему я не такая, как они?»
      Впрочем, грусть проходила, журнал летел под стол, она снова мирилась с собой. И зеркало послушно отражало – миниатюрная, стройная, круглолицая. И ноги очень даже ничего. Уж точно не два банана. И глаза большие, и нос маленький. Не красавица, конечно, как Стю, не «атас-суперкласс», но весьма симпатичная девчонка.
      Но, но, но… Но перед Олегом в купальнике было бы неловко.
      А с другой стороны… Там сейчас лениво шелестят волны. Вода в конце августа холодная, но всегда найдется десяток смельчаков, готовых устроить заплыв. Парни на песке азартно перебрасываются мячом. Девчонки смотрят, выкрикивают всякие подколки и шуточки. Шум, смех… Веселье. А она тут одна. Страдает.
      Нюте стало так жалко себя, что захотелось плакать. Она поглубже зарылась в одеяла и с горя задремала.
      Взревел садистский звонок. Пришлось тащиться в прихожую, открывать. Стю влетела в комнату, на ходу сбрасывая кроссовки:
      – Че, помираешь?
      – Помираю! – хлюпнула носом Нюта.
      – Ладно, воскресни! Не пришел твой принц. Предки его на огород загнали, трактором работать.
      – Ой! – оживилась Нюта. – А ты откуда знаешь?
      – Славян проболтался. Прикинь, все на пляже, как белые люди, а он там за урожай бьется, грядки мотыжит.
      – Бедненький, – пожалела любимого Нюта.
      – Да уж, бедненький! – фыркнула подруга. – Кто у нас бедненький, так это Чук! Ты че, его вчера бревном по лесу гоняла?
      – Да он сам упал!
      – У-па-ал! – насмешливо протянула Стю. – Не иначе как упал в объятия крокодила. Он же весь в синяках! Отдубасила парня, че уж тут отпираться! А он, между прочим, мой родственник!
      – Уродственник! – разозлилась Нюта. – Он мне чуть плечо не вывихнул!
      – Ага, – глаза у Стю разгорелись. – Подрались все-таки! Из-за чего?
      – Нет, не подрались, – буркнула Нюта. – Мы просто бегали.
      – Для поправки здоровья, что ли? Трусцой? – Стю прищурила зловредные зеленые глазищи.
      – При чем тут здоровье! Просто… Захотелось.
      Ага! Бегать! Ночью на кладбище! Весело гремя костями!
      Звонок взревел еще раз.
      – О, Жека, а мы как раз про тебя вспоминали! Долго жить будешь! – как ни в чем не бывало приветствовала его Стю. А Нюта глянула на вошедшего исподлобья. Щеку страдальца украшали несколько царапин. Других повреждений на первый взгляд не наблюдалось.
      – Приперся… – проворчала она. – А че приперся? Я болею! Топай обратно, а то еще заразишься!
      Но Жека, лось эдакий, уходить не захотел, а Стю ехидно заметила:
      – Ниче, пусть посидит. Зараза к заразе не прилипнет.
 
      Проболела она целых две недели. Пропустила 1 сентября со всеми линейками и первыми звонками. Одноклассники давно уже ходили в школу, а Нюта все еще парилась дома, грохала противным кашлем, таскалась в поликлинику на процедуры. В другое время она бы порадовалась затянувшейся паузе, возможности побездельничать в свое удовольствие, поваляться на диване и почитать книги.
      Но теперь Нюта ужасно скучала по театру, по новым знакомым, по бесконечным спорам в 38-м и, конечно, по приехавшему Олегу. Очень хотелось наведаться в студию. Но мама категорически запретила:
      – Сиди дома, бацилла ходячая! – отмела она все уговоры. – Вот выздоровеешь – тогда пойдешь. – И на всякий случай отобрала ключи.
      Отца не было, он, будучи строителем, уехал на несколько месяцев в соседний большой город.
      Оставалось только лечь и умереть от скуки и досады. Нюта совсем скисла. Теперь она скучала даже по школе! Спасибо хоть друзья навещали ее каждый день.
      Жека заходил часто, рассказывал об училище, о преподах, об общаге, куда переехал с началом учебного года. Разговор перескакивал на новые фильмы, на музыку, на знакомых, на жизнь в деревне и в городе…
      А еще Жека ставил чайник и помогал мыть посуду. На все протесты невозмутимо возражал:
      – Ты болеешь? Болеешь. Вот и болей себе спокойно, не дергайся. Больным надо лениться, по себе знаю. Микробы внутри тоже ленятся, и болезнь проходит.
      Дней через десять Нюта привыкла к нему настолько, что казалось – они знакомы целое тысячелетие.
      Стю прилетала, скороговоркой тараторила школьные новости, со смаком излагала театральные – и улетала прочь. А Жека оставался.
      Наконец, то ли лечебная лень, то ли Жекины заботы, то ли еще какие чудеса помогли, но в пятницу, после посещения поликлиники, врачиха выписала Нюту на волю.

      Она шагала домой. Ура! Наконец-то! Долой лекарства и скуку! Да здравствует любовь и свобода! Теперь ничто не помешает ей видеть Олежку каждый вечер. Сегодня же двинет в 38-й!
      Небо сочилось солнечным медом, поздние одуванчики разлетались невесомыми парашютиками. Она шлепала по каменистой тропе, мимо двухэтажных деревянных домиков, мимо покосившихся лавочек, где сидели на солнышке бабуськи в платочках, и город казался ей живым существом. Словно старый хитрющий кот развалился он на солнцепеке, грел полосатую потрепанную шкуру, поглядывал с прищуром.
      Дорога шла мимо школьного стадиона. Обходить было лень. Нюта махнула напрямик через сетку ограды. Удачно спрыгнула в траву, и тут кто-то окликнул ее издалека:
      – Эгей! Привет!
      Интересно, кто это? Кто-то из одноклассников?
      Парень в красной майке, оседлавший бревно в дальнем углу стадиона, махал ей рукой. Нюта направилась к нему, легкомысленно подпрыгивая на ходу. Солнце било в глаза, и поэтому, только подойдя ближе, она поняла кто это.
      На бревне сидел Олег собственной персоной. Улыбался и ждал, когда она подойдет.
      Олег!
      Олежка!
      Это было как вспышка!
      Как взрыв на солнце!
      «Ой, волосы растрепались!» – мысль, мелькнувшая в голове, никак не соответствовала масштабу вселенской катастрофы. Нюта торопливо пригладила отросшие красные пряди.
      И тут же про них забыла.
      Олег, сидящий на старом бревне, был сейчас центром мира. От него исходили волны тепла и света, он зажигал звезды, он сдувал с ладоней ураганы. Мир вращался вокруг него. А ее неудержимо тянуло в эту воронку, и ветер счастья свистел за спиной.
      – Привет, Ань! Как жизнь молодая? Как дела? Давно тебя видно не было!
      Она сначала услышала звук его голоса – волшебный звук! – а потом поняла, что ее о чем-то спрашивают.
      Он! Ее! Спрашивает!
      Он запомнил ее имя!
      Он – само совершенство, небожитель! – готов покинуть сияющий золотой трон (который временно притворился старым бревном), чтобы поинтересоваться ее, Ани Иволгиной, делами.
      Чудеса!
      Нюта блаженно улыбнулась. Олег улыбнулся в ответ. Пауза затягивалась.
      – Ты, говорят, болела? – не выдержал обмена улыбками небожитель.
      Ой! Надо же отвечать!
      Подступила знакомая паника. Как с ним говорить? О чем? Где найти достойные слова? Лучше всего было бы сказать прямо: «Олежка, я тебя люблю!» «Люблю, люблю!» – ликующе подхватил бы весь мир.
      Но это невозможно! Нельзя! Даже представить себе нельзя!
      А Олег все смотрел, и улыбка в уголках губ все подрагивала бархатным крылышком…
      – Болела… – сиплым голосом выдавила Нюта.
      – А по тебе не скажешь. Выглядишь чудесно. Придешь сегодня на репетильник?
      «Приду, приду! – хотелось закричать во весь голос. – Я куда хочешь приду! Всегда! Всю жизнь! Лишь бы ты был рядом!»
      – Угу, приду, – прохрипела Нюта.
      – Что, горло еще болит? – посочувствовал чуткий Олег. – Я, когда простужен, у меня тоже голос пропадает.
      – Пропадает… – эхом проскрежетала она.
      Опять сгустилась пауза.
      – А подругу где потеряла? Она прикольная, – Олег изо всех сил поддерживал разговор.
      – А?! – Нюта уставилась на него непонимающим взглядом. Олег поерзал по бревну:
      – Ну, твоя подруга, – начал он менее уверенно.
      – Подруга?!
      – Ну да. Подруга. Настя. Вы вдвоем все время…
      Нюта подумала – а не заговорить ли прямо сейчас на какую-нибудь удивительную тему: о тайнах вселенной, о добре и зле, об устройстве этого прекрасного мира. Чтобы Олег понял, что она не простая девчонка, а – удивительная и прекрасная. Как мир.
      – Черная дыра, – интригующе просипела она.
      – Что?! – Олег округлил глаза.
      – Обнаружена. В центре нашей Галактики. Черная дыра, – пояснила Нюта и тут же поняла – не то! Не действует! Не те слова! Зря она сразу о тайнах мироздания! Лучше бы про любимую группу «Сплин».
      Но момент уже был упущен.
      – А Настя? – осторожно переспросил Олег.
      – А! Настя! – до Нюты наконец дошел смысл вопроса. – Настя тоже придет. На репетильник.
      В школе, за спиной, задребезжал звонок. Похоже, конец шестого урока. И похоже, что Олег урок прогулял.
      – Ага… ну, здорово… ну, давай! Мне пора! – Олег поднялся с бревна. – Выздоравливай! – озабоченно крикнул он, прежде чем завернуть за угол.
      – Я здорова, – хриплым шепотом ответила Нюта.
      Она дернулась было за ним. Но передумала. Слишком много сильных эмоций. Хватит с нее пока.
      Поэтому и не увидела, как Олег встретился на школьном крыльце с темноволосой Юлькой, подхватил на плечо ее сумку, и они весело зашагали по улице.
 
      В студию Нюта шла со сладким замиранием в груди, наверно, так чувствовал себя Колумб, увидев впереди новую землю. Неопознанный материк по имени Олег Рэд лежал перед ней. Ей предстояло изучить его, промерить глубину рек и высоту горных хребтов, отловить невиданных зверей и пройти по неведомым дорожкам. Не об этом ли она грезила долгими бессонными ночами в часы уединения?
      В 38-м ничего не изменилось. Все так же шастал народ, пофыркивал на столе чайник, восседала в кресле Шеф. Нюта с наслаждением послушала вечные споры и препирательства, а потом переместилась в темную глубину зрительного зала.
      Репетиции явно продвинулись вперед. Спектакль начал складываться из маленьких разрозненных сценок в одно-единое действие.
      – Сто-оп! – проревела Шеф, громко хлопнув в ладоши. – Василий! Что ты как вареная макаронина по сцене болтаешься? Встань на место. В кулисах все сгиньте! Вася, ты не на собственных похоронах ораторствуешь. Стелла! Громче! Четче! Не щебечи, говори нормально!
      Вася уныло воззрился на свою партнершу. Он изображал Северного Оленя. (Оленя до последнего отстаивал Славян, кричал, что это его роль, но ролей было мало, а народу – много. Так что пришлось ему довольствоваться Сказочником.)
      Эпизод разваливался на глазах. Блондинка не хотела «громче» и «четче», она упорно пищала и повизгивала. Вася терялся, мялся, мямлил и норовил повернуться к зрителю спиной. Шеф тихо зверела. Остальные ребята, видя, что пауза затягивается, разбрелись по закулисью.
      Нюта сидела в темном зале, там, где начиналась особо густая тень. Ждала. Блокнот для набросков лежал на коленях. Сегодня она впервые увидит на сцене Олежку.
      Да-да, по счастливой случайности Олежка заменил парня из второго состава. Роль была небольшая – Ворон, ученая придворная птица, – но все-таки это настоящая роль! То ли Рэд обладал неоспоримым талантом, то ли знал тайные рычаги воздействия на Шефа, но за каких-то две недели он вписался в почти готовый спектакль.
      – Стелла! – Так мог зареветь бегемот, на шею которому непринужденно уселся еще один бегемот. – Вы с Васей как две амебы сегодня! Не работа, а холодец! Со сцены – марш!
      Стелла чуть наморщила точеный носик, поцокала к лестнице.
      – Вася, попробуй с Настей! – Шеф закурила очередную сигарету и окуталась недовольным облаком дыма. Блондинка, намылившаяся было к выходу, остановилась. Она, конечно, знала, что Стю заменяет ее во втором составе, но сейчас-то репетировал первый! Она вернулась в зал и уселась неподалеку от Нюты.
      А Шеф задушила сигарету в пепельнице и неожиданно прервала Настю на первой же реплике:
      – Ребята! Все, все, все отвлеклись, бросили дела и подошли! – Шеф ловко вывинтилась из кресла, поднялась на сцену. – Вы сейчас валяете дурака, и то не очень убедительно. Но вы поймите: театр – это прежде всего работа. Театр – это корабль, на котором можно уплыть очень далеко. А вы все – команда этого корабля. Вы должны шевелить веслами, натягивать паруса, пролагать путь по звездам, иначе корабль так и сгниет у берега. Вы без корабля – никто, сухопутные крысы. Но и корабль без вас мертв. Так вдохните в него жизнь! Пусть корабль поплывет! Каждый из вас должен сто раз измениться, чтобы посмотреть себе в лицо! Перемены – это тоже работа. Не бойтесь меняться! Не бойтесь работать! Не бойтесь выкладываться! Не бойтесь быть искренними! Относитесь к этому серьезно. Мы репетируем не сказку и не этюд, мы отрабатываем состояние души! Вы еще ничего не сделали для зрителя, так сделайте хоть что-нибудь для самих себя! Все! По местам! Вася с Настей – работаем!
      «По местам!» прозвучало как «Поднять паруса!». Нюта покосилась вверх, где колыхались гигантские полотнища задников и кулис. Театр – это корабль…
      Шеф угнездилась в насиженном кресле. Настя шагнула вперед и превратилась в Маленькую Разбойницу.
      Выпорхнула в зал последняя реплика, Стю словно погасла, отошла, перестала излучать свет. Повисла пауза. Потом из кулисы выскочил Славян и зааплодировал. Почему-то стало понятно – он не издевается.
      – Верониклавна! Ведь здорово! – крикнули из глубины зала.
      Шеф, не комментируя, предложила:
      – Давайте-ка первое действие до конца прогоним с Настей, а потом кому надо – по домам, а кому не надо – подтягивайтесь в 38-й. Поболтаем.
      Нюта подскочила от радости за подругу, блокнот упал с колен, пришлось лезть под кресло, доставать. Пока она ползала под сиденьями, мимо процокали знакомые каблучки.
      – Ну, подожди, жаба! – разъяренная Стелла не очень-то обращала внимание, слышит ее кто-нибудь или нет. – Нашлась звезда фигова! Мы еще посмотрим!
      Нюта выползла из-под кресла и как раз успела услышать, как блондинка изо всех сил шарахнула дверью в зал.
      А Олег, кстати, на сцену так и не вышел. И из 38-го сбежал очень быстро, потому что Юлька торопилась домой, а он вызвался ее провожать.
 
      Нюта бежала в школу, опаздывала, и гоняла в голове невеселые мысли. В этом году начало учебного года давалось ей нелегко. Если б все шло как обычно – 1 сентября, суета, линейка, три дня на раскачку – было бы проще. А так, когда она пришла, весь класс уже втянулся в учебу, и только у нее в голове еще гуляло лето.
      Были, конечно, и свои плюсы. Она с удовольствием выслушала забавные истории на тему «кто как провел лето». Она с наслаждением совершила набег на школьную библиотеку в поисках новинок. А главное – снова засела на задней парте вместе со Стю. Последнее время, пока Нюта болела, они с подругой виделись редко. И теперь отрывались по полной программе. Стю могла говорить только о театре, о театре и еще раз о театре. Нюта не возражала. Где театр – там и Олег.
      К тому же Стю придумала новую игру. Она сочиняла маленькие смешные стишки про учителей. Например, такие:
 
Наш физрук затеял кросс,
Побежал за ним барбос,
Отчего у физрука
С этих пор одна нога?
 
      Нюта украшала их маленькими смешными рисунками, и эти мины замедленного смехового действия начинали путешествовать по классу. Кто-нибудь непременно принимался дописывать и дорисовывать.
      Понятное дело, учеба проплывала мимо ушей, совершенно не задерживаясь в мозгах. Нюта листала новые учебники, рассматривала картинки и с неприязнью вчитывалась в текст. Нет, умеют все-таки составители учебников испортить хорошую картинку отвратительным текстом! И зачем они все это понаписали? Неужели ей это в жизни пригодится? Да ну, бред! Спроси у любого – да вот хоть у родителей – про кольчатых червей, и что они ответят? Ничего! Нюта сунула нос в биологию и уныло прочла: «Дайте определение жизни». Да на такой вопрос даже президент не ответит! Нюта захлопнула учебник, тоскливо глянула на часы. Еще 20 минут. Биологичка излагала новую тему, и Нюта, чтобы не уснуть, принялась рисовать ее стоящей у доски. Фигурка получилась перекошенной и горбатой. Стю мигом приписала к ней стишок:
 
Вроде бы когда-то Дарвин говорил,
Будто человечество вышло из горилл.
На горилл я не гляжу – все такие бяки,
Гордо я происхожу от кривой макаки!
Так шли уроки.
 
      Как всегда, в начале учебного года очень быстро выяснилось, что весь класс поголовно успел забыть за лето абсолютно все, чему учился предыдущие восемь лет.
      Учителя сердились на тупых, ленивых, опаздывающих, сонных, рассеянных девятиклассников и грозили им страшными карами в будущей самостоятельной жизни. «Вам это потребуется при поступлении!» – рявкали учителя. «Вы не сможете написать ЕГЭ!» – угрожающе предрекали они. Классная щелкала челюстью, как крокодил, упустивший жертву. Нюта уныло пыталась вписаться в «рабочий ритм». Почему-то школьные учебники никогда не отвечали на самые главные вопросы. Например: что делать, если ссорятся мама и папа? О чем на самом деле думают мальчишки? Как в маленьком городе заработать денег, чтобы хватило хотя бы на Интернет? И как объяснить человеку, которого очень любишь, что ты его очень любишь, но при этом не сказать ни слова о любви? О да, такой учебник Нюта прочла бы с превеликим удовольствием. Но такого учебника до сих пор никто не написал.
 
      После школы она галопом мчалась домой, разогревала суп и, не успев съесть второе, летела в ДК. Там на сцене или в 38-м кабинете бурлила жизнь. А еще ждала художественная школа два раза в неделю, которую Нюта очень любила и старалась не пропускать. А еще есть Интернет. И непрочитанные книги, громоздящиеся на краешке стола, как наклонная Пизанская башня. А еще мама со списком неотложных дел: магазин, уборка, посуда… пропылесось ковер… А еще ведь есть любовь!
      Теперь совсем не было времени на долгие вечерние мечты в сумерках. Водоворот событий затягивал ее все глубже и глубже. И ей это нравилось.
      Она не только сидела на репетициях «Королевы», но и помогала готовить костюмы. Театральные костюмы! Сколько в них было очарования!
      По предложению Шефа каждый сам придумывал и шил костюм к своей роли. Сначала появлялась идея, потом ее азартно обсуждали, а затем начинали воплощать. Так вот как рождаются на свет все эти шляпы, плащи, мечи, посохи и драконы! Настоящая волшебная кухня. Иногда Нюта, послушав споры, делала набросок будущего одеяния. Народ с интересом разглядывал ее рисунки, иногда соглашаясь и одобряя, иногда предлагая новые варианты.
      Олежка приходил в ДК гораздо реже ее. Он тоже оказался занятым человеком. Только если Нюта разрывалась между книгами, Интернетом и художественной школой, то Олег делил свое время между спортивными секциями, компьютерным клубом и всевозможными дружескими тусовками. Стоило ему появиться, как несколько человек уже бросалось навстречу, восклицая: «Олег! У нас сегодня (завтра, послезавтра) вечеринка (футбольный матч, большое побоище на компьютерных стрелялках) – ты придешь?» Олег кивал одному, пожимал лапу другому, на ходу что-то обещал третьему, улыбался и снова исчезал. Даже на гитаре не успевал играть, о чем все, помнившие прошлые славные посиделки, вздыхали с искренним сожалением.
 
      Сентябрь выдался по-летнему теплым и солнечным. Почему-то уроки делать легче, когда за окошком шуршит занудный дождик и хмурится ненастный серый денек. А в солнечную погоду хочется только одного. Прийти из школы, закинуть под стол неразобранный рюкзак, слопать обед и выбежать наконец в солнечный манящий двор. Уроки, уборка, домашние дела, даже комп и новая книга могут подождать. А пока – солнце, свобода, любовь!
      Нюте казалось, что любовь ее, несколько поблекшая за лето, с приездом Олега вспыхнула с новой силой. Но теперь сквозь придуманного Олежку ее мечты стал проступать Олег реальный, настоящий. Наблюдая за ним, изредка перебрасываясь с ним словами, глядя, как он держится на сцене, в школе, как вмешивается в споры и высказывает свое мнение, Нюта потихоньку делала выводы. Некоторые были весьма печальными. Оказалось, что реальный Олег:
      – чертовски нравится девушкам (да сколько же их за ним бегает – десяток?!);
      – ужасно любит гонять в футбол (два раза в неделю на стадионе и почти каждый вечер во дворе);
      – часами сидит в компьютерном клубе, где рубится в бесконечные стрелялки-бродилки-мочилки ( и дома у него стоит комп, набитый «игрушками»);
      – очень редко читает книги (хм, неужели у него есть недостатки?);
      – неделями таскает одни и те же джинсы, а потом меняет их на такие же потертые и ободранные (должно быть, утонченный стиль);
      – умеет делать заднее сальто (это потрясающе!);
      – сидит порой со своей младшей сестренкой (как хорошо быть единственным ребенком в семье!);
      – подкармливает собак во дворе (мы с тобой одной крови!);
      – всегда провожает домой Юльку.
      Юльку Нюта готова была ему простить. Во-первых, Юлька была маленького роста и не блистала особой красотой. И если такая девушка привлекла внимание Олега, значит, у Нюты, несомненно, имелись неплохие шансы. А во-вторых, Юлька была очень хорошим человеком. Из всех студийных девчонок она нравилась Нюте больше всех. Добрая, открытая, деликатная. Никогда не сплетничает за спиной.
      Пожалуй, они могли бы даже подружиться.
      Но, конечно, Нюта и мысли не допускала, что Юлька любит Олега так же сильно, как она сама. Так же сильно любить было вообще невозможно. И в один прекрасный день Олег оценит ее любовь и забудет про Юльку (которую даже немного жаль) и про всех остальных девчонок. И будет принадлежать только ей, Нюте. Потому что любовь творит чудеса!
      Олег, Олежка…
      Разный он получался, Олег. Реальный Олег Редькин нравился ей не меньше придуманного. Хотя порой и удивлял. Даже огорчал. Но во всех сомнительных случаях Нюта быстро придумывала ему оправдания. Не читает книг? Ему просто некогда, он ужасно занят. Или – читает, но тайно от всех. Или – книги для такого потрясающего парня не главное.
      В тяжелые минуты, когда идеальный образ начинал трещать по швам, Нюта мысленно говорила словами Скарлетт О'Хара: «Я подумаю об этом позже!» Эту фразу всегда говорят, когда собираются забыть «об этом» на ближайшие сто лет.
      Зато, когда можно было добавить к сияющей мечте несколько новых приятных черточек, радости ее не было предела. Ей хотелось, чтобы все знали – какой он хороший, какой необыкновенный! Любовь бушевала с такой силой, что, пожалуй, преврати ее в воду, могла бы, как цунами, затопить весь город.
      «Ну, пусть он меня пока не любит!» – вдохновенно думала она. – Но должен же он почувствовать, как я его люблю! Я всегда буду рядом. Если, не дай бог, ему станет плохо, я всегда смогу помочь, поддержать, утешить!»
      Искренне желая Олегу благополучия, Нюта предавалась теперь самым сладким и заманчивым разрушительным мечтам. Они всегда начинались с одной картинки: «Олег Рэд попадает в ужасную историю». Никогда и ничего не желала она с такой страстью. В ее мечтах Олег тонул в озере, на него наезжала компания отморозков, его поражала молния, сбивала машина, террористы брали его в заложники, бешеный медведь сжимал его своими лапами… И вот когда Олег с печатью страдания на прекрасном лице готов был соскользнуть в черную бездну небытия, тут появлялась она, Нюта. Уверенная и спокойная. Взволнованная и бесстрашная. Умелая и непреклонная. Она разгоняла хулиганов дубиной. Она делала ему искусственное дыхание. Она прыгала на шею террористу, отбирала у него автомат и на себе выносила Олега из-под развалин. Она ныряла следом за ним в бурные воды и вытаскивала на берег. Она собственноручно душила бешеного медведя, оттаскивала перевернутый десятитонный грузовик, пробивала стены одним ударом ноги и…
      И всегда был в ее мечтах прекрасный миг, когда Олег – бледный, окровавленный – взмахивал бархатными ресницами, обводил всех мутным взором и видел склонившееся над ним лицо, озаренное светом любви.
      – Это ты меня спасла? – спрашивал он слабым голосом.
      – Все будет хорошо! – отвечала она с улыбкой. А он поднимал прекрасную руку и дотрагивался до ее лица…
      На этом месте чудесное видение исчезало. Но пережитые эмоции являлись настолько яркими, что странно было потом видеть Олега живым и здоровым, бодрым и цветущим. А не бледным и окровавленным. Встречаясь с ним, Нюта испытывала легкое раскаяние (она ведь не желала ему зла на самом деле), но и смутное сожаление оттого, что героическое спасение опять не состоялось.
 
      Нюта мечтала об Олеге, а общалась все больше с Жекой. Они исправно ходили на занятия в студию, старательно исполняли этюды. Все чаще они с Жекой играли на пару. Например – они ждут автобуса на остановке в дождь. Проклятого транспорта все нет. Время идет. Мокро. И поэтому…
      Этот этюд Нюта вспоминала с особым удовольствием. Они отыграли его с блеском. Лучше всех. Она, в порыве вдохновения, взобралась Жеке на плечи, высматривать пропавший автобус. Потом они изобразили, как прячутся под одним зонтиком, для чего высокому Жеке пришлось согнуться пополам, а маленькой Нюте встать на цыпочки. Народ хохотал. Нюта сияла. Здорово все-таки дружить с таким парнем! Настоящий друг! На которого всегда можно положиться.
 
      Порой с ней творились и вовсе странные вещи. Нюта чувствовала, как меняются привычные с детства понятия и предметы, словно любовь фонариком высвечивала отдаленные уголки души. Например, город. Ничего необыкновенного не было в их маленьком провинциальном городке. Центр пересекала длинная улица Ленина, скучная и пыльная, вдоль которой громоздились серые пятиэтажки, ближе к окраине кособочились деревянные бараки и частные домики. На главной площади высился ободранный и хмурый бюст самого дедушки Ленина, прозванный в народе Чупа-Чупсом. Дальше горбились крытые ряды рынка, где вечерами пили пиво парни в спортивных штанах, гогочущие, как бабуины. Глухо шумел лес возле Дома культуры, скрывающий старое кладбище с древними каменными плитами, ржавыми крестами и стершимися надписями. Еще дальше раскинулось огромное ледяное озеро, лижущее берег беспокойными влажными языками.
      Нюта и любила во всем городе только этот лес, и озерный берег, и яблоневый сад, полный розовой лени и медового жужжания пчел.
      А что еще было здесь любить? Родную первую школу, к которой вели тропинки, усыпанные валунами (наверно, гранит науки)? Старый стадион, выглядывающий из зарослей шиповника, с разбитыми трибунами, где мирно дремали местные алкаши? Все это существовало само по себе, как россыпь перепутанных пазлов, которые никто никогда и не думал собирать.
      А теперь Нюта с изумлением замечала, как кусочки срастаются друг с другом, словно их обрызгали волшебной живой водой. Все наполнялось смыслом. Город стал живым существом, самым лучшим городом на свете! У города появилось сердце – дом Олега, счастье ее и печаль. От него расходилась энергия, которая делала город живым и прекрасным. Ведь здесь родился лучший человек на земле!
      Все, что раньше казалось простым и понятным, теперь меняло очертания, уплывало… «Если он уедет – я проснусь однажды, а город исчезнет следом, дома утекут под землю, прочь уползут дороги, словно серые змеи, останется только пустыня, пустыня моей любви», – писала Нюта, и сама себе верила, и немного пугалась собственных мыслей. Она смотрела ночью в темное окно, и ей казалось, что дома вокруг площади меняются местами, что деревья ходят друг к другу в гости и носят в ветвях уснувший ветер. Так появились стихи. Море любви, плескавшееся в сердце, требовало выхода. Ей мало было рисовать фантастических зверей и вычерчивать в тетради силуэты драконов и птиц вперемешку с магическими буквами О и Р. Нюта пыталась записывать свои чувства. Никому не готова была она показать эти тайные строчки. Но каждый вечер в темноте, глядя в окно, подсвеченное фонарем, она грызла карандаш и писала, писала в тетрадке все, что переполняло душу. Перечитывать было страшно. Она прятала тетрадь в завале книг на столе (родители туда не совались) и с пылающими щеками сочиняла снова.
      Она знала, что, если Олег уедет из города, волшебство прервется. И поэзия уйдет, и сама она станет мертвой, как белая страница, на которой никто никогда не напишет ни слова.
      При этом Нюта никак не могла представить, что же будет, если Олег ответит на ее чувства. Вершиной мечты было признаться ему в любви, подержать его за руку. А дальше? А дальше начиналось непонятное. Все скрывалось в золотой дымке. Смутно виделось, как они, взявшись за руки, говорят друг другу какие-то важные слова. Как он тихо касается губами ее губ. Как они идут навстречу ветру и торжественно гудящему озеру. Как сидят в темноте, и дыхание их смешивается…
      Дальше Нюте становилось жарко и тревожно. Понятно, что любовь, понятно, что влюбленные любят друг друга… но все-таки…
      Даже думать об Олеге было сложно. А хотелось, чтобы стало легко. Легко, как… ну с Жекой, например. Только с Жекой – это просто дружба. С Жекой хорошо болтать обо всем, смеяться без причины, ходить в лес, дурачиться, пить чай, смотреть новые фильмы и кидаться подушками. С Жекой нет ничего тревожного, напротив, с ним надежно, тепло и уютно. А вот с Олегом будет настоящая любовь, в которой горят миры и не бывает ни чая, ни беспричинного смеха, ни подушечных битв. Настоящая любовь уносит человека в небо, там ему не нужны ни подушки, ни чайники.

      –Ну что, дети мои, на сцену! – Шеф зарылась в серый пуховой платок, словно довольная моль, разыскавшая наконец достойный завтрак. «Дети мои» означало, что у Шефа хорошее настроение. Когда настроение ухудшалось, «дети мои» превращались в «поганцев» и «детский сад Розовый Сопливчик». Быть поганцами никому не улыбалось. Поэтому просьбы Шефа сегодня выполняли с удвоенным энтузиазмом.
      Спектакль репетировали уже три месяца. Листы, по которым читали текст, сначала растрепались и замусолились, а потом, по мере того как текст оседал в головах, начали исчезать из рук.
      Часто повторяемая Шефом фраза: «Зал не должен любоваться на вашу пятую точку!» – также принесла благие плоды. Пятые точки дисциплинированно разворачивались куда надо. Народ прогрессировал. «Поганцы» научились не путаться в кулисах, не пялиться партнеру под ноги, словно разыскивая случайно оброненную блоху, не почесываться от волнения во время важного монолога и прочим полезным для сцены вещам. Но жить от этого легче не стало.
      Теперь на сцене шла тяжелая стадия «вживания в образ». Шеф сердилась, то и дело грозила из зала кулаком, сама вцеплялась в текст, топала ногой и рявкала на «бездарностей». Гора окурков в пепельнице росла и недовольно дымила, подобно просыпающемуся вулкану. Будущие театральные звезды таращили глаза, спорили, сами топали ногами, загнанно верещали: «Это невозможно!», «Никогда я такого не сделаю!», «Что за позорище»… Но потом пыхтели, пытались и… делали. Шеф, довольно кудахча, возвращалась в свое логово, свитое в кресле на шестом ряду, и заново начинала рявкать и грозить снизу кулаками.
      Так вот оно, театральное искусство! Нюте порой казалось, что не стоит мучить некоторых особо бесталанных товарищей. Ну не дано им играть! Вылезет, бывало, какой-нибудь «поганец» – бекает, мекает, мумукает… Не проще ли отпустить такого бедолагу с миром, мягко намекнув, что на сцене он может появляться разве что в роли подметальщика этой самой сцены. Но нет! Шеф упорно мучила самых неприспособленных и гоняла самых застенчивых.
      Нюта испытала это на себе. Чем страшнее казался этюд, тем больше сил прилагала Шеф, выковыривая в первые ряды самых испуганных. Однажды, после горячей дискуссии в 38-м, она разразилась речью. Нюта слушала и проникалась:
      – В каждом – сотни лиц, тысячи обличий. Любой человек может блеснуть на сцене. Хотя бы один раз. Просто надо подобрать к нему золотой ключик, раскрывающий характер, эмоции. А потом подвести к волшебной дверце, то есть – к нужной роли. И тогда самый невзрачный человечек станет звездой. Профессиональный актер умеет мгновенно менять маски. Он изобразит вам и волка, и козу, и всех семерых козлят. Но мы с вами любители. Поэтому, пока вам интересно, я буду с вами работать. Подбирать ключики. Не бойтесь пробовать, не стесняйтесь! Вы же сами о себе ничего не знаете. Театр дает возможность примерить чужую шкуру. Так пользуйтесь этим! Рано или поздно какая-нибудь шкура прирастет.
      Теперь Нюта смотрела на «поганцев» с пониманием. Работают люди, меряют чужие шкуры. Она тоже пока не нашла свою роль, по-прежнему боялась зрителей, страдала от застенчивости и приступов неуклюжести. Но она училась с этим справляться.
      Здорово помогала «игра в застенчивость». Когда в игровой сценке надо было смущаться понарошку, изображать робость, настоящее смущение улетучивалось само собой. Нюта понимала, что, играя стеснительность, она становится смелой, а подражая неуклюжести, – изящной и ловкой. И с улыбкой вспоминала порой свой первый визит в ДК.
      Как она изменилась! Как они все изменились!
      Поначалу стеснялись все, при этом отчаянно пытаясь произвести впечатление друг на друга. Она, правда, не пыталась, но невольно произвела. Это ей Васька потом рассказал. Когда, мол, увидел ее впервые, подумал – ну и ну! Отпад! Звезда микрорайона! – волосы красные, джинсы оранжевые, просто пожар в джунглях! Коко Шанель на выгуле! Сейчас всех тут откокошит и отшанелит. И девчонки – Юлька, Римма, Жанка – тоже потом вспоминали: да, она смотрелась ярко, вызывающе, самоуверенно. И всех поначалу разбирало дикое любопытство – что она там черкает в своем блокнотике, небось карикатуры на всех рисует.
      Вот так, идешь, волнуешься, представляешь себя серой мышкой, а окружающие видят в тебе разноцветного попугая. И как так получается? Парадокс.
      Теперь оранжевые джинсы валялись, забытые на полке, а на смену им пришли самые обычные, синие. К красным волосам все привыкли. К Нюте тоже. И она привыкла к ребятам.
      Хотя были в студии люди, к которым она привыкнуть не могла. Например, Олежка. Или Стелла.
      Бывают глупые девчонки, но Стелла отличалась какой-то запредельной, космической тупостью. Иногда Нюте казалось, что у блондинки вообще нет мозгов. В голове у нее вобще пусто. И в этой пустоте завелись тараканы. Или мыши. Или тушканчики. Потому что некоторые слова и поступки Стеллы не поддавались человеческой логике.
 
      Однако Вероника Николаевна упорно продолжала подбирать к роковой блондинке золотой ключик, гоняла по сцене во втором составе, хотя и морщилась порой, наблюдая очередной заскок. Все бы ничего, но беда в том, что сама Стелла искренне полагала себя звездой. Королевой. А вовсе не тушканчиком. И окружающие (по ее скромному мнению) должны были воздавать ей королевские почести. А те, кто не воздавал, – гады, достойные только королевского презрения.
      Парни, конечно, любовались ее ножками (надо признать, красивые), глазками, белокурыми локонами и тушканчика не замечали в упор. А вот Нюта замечала. И Стю – тоже. Тем более что Стелла взяла моду придираться к «конкурентке», всячески подчеркивая, что Настя – «малолетка, занявшая не свое место».
      Нюта ждала – когда же ее вспыльчивая подруга взорвется, но та терпела. Скрепя сердце. И, заодно, скрипя зубами. Понятное дело, что взрыва не происходило только из-за Шефа и ее гуманной политики. Один на один Стю давно бы уже проредила блондинке драгоценные локоны. Ну а Стелла…
      А Стелла как раз сейчас вылезала на сцену. Вцепилась в Васю (других парней не было, так что несчастный отдувался за всех) и принялась, кривляясь, декламировать текст. Шеф отучила ее пищать (даже тушканчики поддаются дрессировке), но блондинка по-прежнему держалась естественно и грациозно, как Карлсон в балетном кружке.
 
      Дверь в зал хлопнула. Нюта оглянулась. Мимо протопали трое незнакомых парней. Из тех, кто и летом и зимой носят одни и те же спортивные штанищи, оттянутые на коленках.
      Они расселись неподалеку. Развалились, выставив в проход свои грязные ботинки. Крайний щелкал семечки и смачно сплевывал шелуху. Тип в середине отпустил какое-то замечание. Остальные немедленно загоготали вполголоса. Стелла со сцены стрельнула в них любопытным взглядом. Нюта покосилась неприязненно. И что их занесло сюда, в ДК? Перепутали с пивным ларьком? Обычно подобные гоблины тусовались вечерами на рынке или заседали в беседке детской площадки.
      Между тем эпизод закончился. Гоблины одобрительно зашумели и даже несколько раз одобрительно хлопнули. Стелла заулыбалась, потупилась, изображая смущение. Похоже, это были ее поклонники.
      Шеф недовольно оглянулась на шум, резанула неприятную компанию взглядом, но промолчала. Присутствовать на репетициях разрешалось. Приходи, смотри, если тебе интересно. Только родителей не пускали (на чем особо настаивали будущие актеры). А так – чем больше зрителей, тем лучше. Дополнительная тренировка. Но вести себя при этом, конечно, следовало прилично.
      Шеф поплотнее закуталась в шаль и махнула Насте. Она, правда, редко вызывала ее сразу после Стеллы – контраст был не в пользу блондинки. Стю выглядела непривычно мрачной. Нюта озабоченно вздохнула. Подруга произнесла первую реплику. Гоблины оживились.
      – Че за жаба? – хмыкнул вожак, не очень громко, но достаточно, чтобы услышали все желающие. Нюта вздрогнула и пригляделась к нему внимательней. А ведь это уже взрослый парень! Пожалуй, за двадцать. Рыжеватый, глаза навыкат, тонкие усики. На первый взгляд – ничего. Должно быть, считает себя неотразимым мачо.
      Стю возмущенно глянула – не принято было в зале шуметь, – но отвлекаться не стала. А неотразимый мачо комментировал дальше.
      – Девочка – первый класс! Надо было цветочки прихватить! – двое других с готовностью заржали. Ну, с этими все понятно – подростки, подпевалы. Им палец покажи – от смеха помрут. – Эй, детка, кончай халявить! Выдай класс! – в полный голос заорал рыжеусый. Все в зале обернулись к ним. Рыжеусый привстал: – Стриптиз давай! – Он явно работал на публику.
      Нюту подбросило. Она сидела ближе всех к хамской компании и буквально перелетела через несколько рядов.
      – Заткнись! – рявкнула она с неожиданной ненавистью. Очень хотелось пнуть вытянутые вперед гоблинские ноги.
      На смазливом лице медленно проступило изумление.
      – А? – Рыжеусый вытаращил глаза. – Нам, кажется, не рады?
      – Ты че, жаба, офонарела? – Один из подростков, прыщавый (видать – «шестерка» у рыжего), протянул к ней корявую ручонку. – Ты на кого пасть разеваешь?
      Нюта отшатнулась, но не от страха, а от омерзения. И, не удержавшись, треснула по этой руке.
      Гоблины повскакивали, оказавшись неожиданно большими. Тот, кого она стукнула, цепко ухватил ее за рукав своей лапой.
      – А ну хватит! – рявкнула Шеф прямо над ухом.
      Лапа разжалась, гоблины попятились. Рыжеусый глядел злобно и нагло. Отступать он не собирался.
      Кто-то рванул Нюту сзади, подальше от противника. Стю! Сюда уже сбежались все девчонки вместе с Васькой. Вон и Стелла маячит за спинами с довольной улыбочкой. Стю насупилась и шагнула вперед. Но Васька ее опередил:
      – Ребята, какие проблемы?
      – А ты, чмо, куда лезешь? – с угрожающей растяжечкой осведомился рыжий. – Ща выйдем, узнаешь, какие проблемы! – Он делал вид, что не замечает Веронику Николаевну.
      – Выйдем! – решительно согласился Васька. Худенький, узкоплечий Васька против трех мордатых гоблинов.
      И тут все закричали одновременно.
      – Вася, куда? – всполошилась Римма.
      – Я сама разберусь! – это Стю.
      – Мальчики, вы че-о? – жеманный голосок Стеллы.
      Гоблины, не ожидавшие такого отпора, настороженно вертели харями. Раздался ледяной голос Шефа. Шеф, любившая рявкнуть на своих «поганцев» так, что стекла дрожали в окнах, говорила сейчас абсолютно спокойно. От этого спокойствия распространялся холод, как от айсберга, нависшего над «Титаником».
      – Я вижу, мальчики, вы человеческих слов не понимаете? – Она придвинулась к гоблинам вплотную. – Вам, видимо, мерещится, что вы в баре. Но вы в Доме культуры. Повторяю для тупых – куль-ту-ры. У вас пять секунд на то, чтобы культурно очистить помещение. Сейчас сюда приедет милиция. Время пошло. Раз…
      Рыжеусый выкаченным глазом зыркнул на мобильник, который Шеф демонстративно подсунула ему под нос. Прошипел: «С-ссука!» – Вероника Николаевна выразительно подняла бровь – и рванул к выходу. Следом, наращивая скорость, затопали прилипалы. Глазки у них блудливо бегали. Встреча с милицией их явно не радовала. Стю не удержалась и громко засвистела.
      Этого предводитель гоблинов вынести не смог. Он обернулся на выходе и заорал:
      – Ладно, встретимся еще, театралы хреновы!
      Девчонки в ответ заулюлюкали.
      – Пошел вон, урод! – прорезался в общем шуме высокий голос Риммы. Пушечно долбанула дверь, словно выстрел исторической «Авроры». Противник с позором покинул поле битвы.
 
      Какая уж после такого репетиция! В 38-м еще долго возбужденно обсуждали происшедшее. Девчонки признали одного из подростков – некоего Федьку, из училища. А вот рыжеусого никто не знал. Стелла громко уверяла, что видит их в первый раз.
      – Повезло им, что парней наших сегодня не было, – горячилась Римма. – Они бы их вообще по стенке размазали!
      Она одобрительно стукнула Ваську по плечу. Девчонки смотрели на него, как на героя. Еще бы! Не отступил!
      – Может, собрать пацанов? – солидно предложил герой. – Взять Чука, Рэда, Славяна, Вовку Дрозда, Вовку Бобра….
      – Дрозда с Бобром на них хватит, – перебила его Римма.
      Грохнул общий хохот. Вовка по кличке Дрозд чуть ли не с детского сада занимался самбо и был признанным среди ребят авторитетом по части драк. А Вовка по кличке Бобр занимался карате и тоже очень любил помахать при случае кулаками. Он и в студию записался потому, что здесь его обещали научить шпажному бою. И росту в нем было, почти как в Жеке, – под метр восемьдесят. Попробуй с таким подерись!
      Пока болтали и пили чай, совсем стемнело. За окнами разлилась черная-пречерная осенняя тьма. Пора было расходиться.
      – Стю, пошли ко мне, – позвала Нюта. – Твоим позвоним, чтоб не волновались. А потом тебя Жека проводит, он сегодня зайти обещал. На репетицию не успел, занятия у них какие-то. А ему в Интернете скачать надо реферат по истории. Сидит небось с мамой, чай пьет. Думает – и чего мы так долго?
      – Пошли! – согласилась Стю.
      На улице было прохладно. Ноги сами собой свернули на короткую лесную тропку. Леса Нюта не боялась нисколько, ни днем ни ночью. Тем более что фонари с площади просвечивали между деревьями. Всего-то и надо – спуститься вниз по тропе. Пятнадцать минут – и уже дома.
      Сегодня в лесу было тихо. Ни ветерка. Только высокие ели порой таинственно поскрипывали. Наверху проглядывали крупные мерцающие звезды. Сзади раздался шорох.
      Нюта встрепенулась, мгновенно вслушалась и, схватив Стю за руку, рванула вперед.
      Они мчались между деревьями, перепрыгивая через извивы корней. Следом нарастал топот. Оставалось совсем немного, когда нога у Нюты поехала в сторону. Она упала на колено. Сзади в нее врезалась Стю, тоже не удержалась на ногах. Девчонки кувыркнулись на землю. Нюта вскочила первой, потянула за собой подругу, но было поздно. Давешние гоблины оказались рядом. Двое. Нюта злорадно отметила, что третий, похоже, тоже навернулся, – из темноты доносились неясные ругательства и возня.
      Нюта испугалась, но не слишком сильно. Они успели добежать до поляны (того самого Пьяного Садика, где любили собираться подвыпившие компании). За дальними кустами уютно желтели окна родной пятиэтажки. Еще ведь не поздно. Наверняка с собакой кто-нибудь гуляет, прохожие ходят, машины ездят. Если заорать погромче – точно услышат.
      Но кричать вот так, ни с того ни с сего, было неудобно. Подруги придвинулись друг к другу, прижимаясь спинами к большой сосне на краю поляны. Рыжеусый медленно приближался, самодовольно поглядывая на них. Небось воображал, что девчонки уже описались от страха. А Нюта была уверена, что Стю ищет взглядом бутылку или какой-нибудь сук потяжелее.
      – Че, жабы, по лесу так поздно шастаете? – нараспев, почти дружелюбно спросил рыжеусый. Второй зашел сбоку.
      «Если тронет – я его убью! – вдруг отчетливо поняла Нюта. – Не знаю как, но убью! Задушу! Или загрызу!»
      В ней поднималась горячая неудержимая ненависть, такая же, как недавно в зале.
      – Сейчас мы вам устроим театр по полной программе…
      – Эй, – раздался громкий голос сверху, с тропы, – убери лапы!
      Темная высоченная фигура уверенно вышла на поляну. Жека! Вот это да! Вот это здорово!
      Нюта почувствовала, что ненависть сменяется не менее горячим ликованием. Жека быстро шагнул к ним – рыжеусый проворно отпрянул – и загородил девчонок своей широкой спиной.
      – Домой, быстро! – не поворачивая головы, шепнул он. – Я тут сам…
      Нюта заколебалась, но Стю неожиданно потянула ее к кустам. Второй дернулся было следом, но рыжеусый его остановил:
      – С жабами потом разберемся! А ты, значит, самый смелый?
 
      – Стю, стой! Нельзя его там бросать! – Нюта рванула подругу за куртку. Разогнавшись, они вылетели из леса и замерли на опушке. Как назло, никаких прохожих не было. – Надо что-то делать! Орать, кричать! Он же один, а их – трое!
      – Погодь! – Стю вытащила мобильник. – Мы его не бросим… Ну давай, давай! – она прижала телефончик к уху, нетерпеливо пнула ближнее дерево. – Ну, возьми трубку, скорее!
      Просьба ее была тут же исполнена.
      – Алле! Да, это я! Слушай, все потом! Давай бегом к нам! Да, случилось! На Чука три урода наехали. В Пьяном Садике. Только что! Не знаю. Мы сейчас туда! А что нам смотреть, как его из-за нас… Да, из-за нас! Ладно. Только быстро!
      Стю убрала трубу, лихорадочно осмотрелась:
      – Анька – ищи! Дубину какую-нибудь! Пока Славян примчится, мы их отвлечем!
      Славян жил рядом, в соседнем доме. Оттуда до леса пять минут, если бегом. «Странно, почему Славян? – пролетело в голове у Нюты, пока они шарили по кустам в поисках какой-нибудь палки. – Стю Славяна терпеть не может. Вечно цапаются, как кошка с собакой… Хотя он живет ближе всех. Тут не до симпатий!»
      Обратно крались осторожно, перебегая от ствола к стволу. Стю подобрала-таки здоровенный сосновый сук. Нюта ничего в потемках не нашарила, кроме больших еловых шишек. Не кидать же в гоблинов шишками? Она прихватила одну, на всякий случай.
      Еще несколько перебежек, и стало видно, что творится на поляне. Тут было почти светло. Девчонки замерли.
      Жека прижался спиной к сосне, той самой, куда гоблины загнали их поначалу. На поляне появился третий – противный прыщавый тип. Из носа у него текла кровь, казавшаяся в отблесках фонарей черной.
      Трое на одного – это что, по-честному?!
      На полянке, похоже, решали этот же вопрос.
      – …один на один! – Жека держался молодцом.
      – Круто ты попал! Валяй, один на один. Федька, сделай его! – рыжеусый цедил слова лениво, но в них скрывалась угроза. Готовность мгновенно развернуться и ударить. Двое других зашли с боков, беря Жеку в полукольцо. Похоже, вся троица уже не раз применяла этот прием.
      – Федька, я ж тебя знаю, – Жека говорил спокойно. – Ты ж наш, хабзайский, с параллельного набора. Тебе че, слабо?
      Прыщавый перестал вытирать разбитый нос и прочувственно выматерился. А второй тут же навалился на Жеку, сгреб его за куртку:
      – Че мне слабо-то, че слабо? Ты че, ка-азел, совсем офигел?
      Жека не стал отпихивать нападавшего или отрывать от себя его руку. Не пытаясь вырваться, он ловко вывернул эту руку вбок и вниз. Не ожидавший такой прыти Федька уткнулся носом в землю.
      Победа?
      Как бы не так!
      Рыжеусый с прыщавым прыгнули с двух сторон одновременно. На мгновение все спуталось. А потом стало видно – Жека валяется на земле, а гоблины пинают его ногами.
      Вот тебе и драка один на один!
      Нюта растерялась. Доносились глухие удары. Что делать?
      Стю бросилась вниз, перехватив сук. Нюта следом.
      Они влетели на полянку, как смерч.
      Подруга, ни секунды не сомневаясь, треснула рыжеусого поперек спины. Он присел, покачнулся и обернулся к девчонкам, дико матерясь. Стю отпрянула, натолкнулась на неудачливого Федьку, который только-только приподнялся с земли. Жека, пытаясь встать, крикнул:
      – Дуры, бегите!
      Рыжеусый ткнул Стю в лицо растопыренной ладонью.
      Она пушинкой отлетела в сторону.
      А Нюта, оставшись один на один с врагом, швырнула в него шишку. И ничего не успела понять. Мелькнуло перед глазами перекошенное лицо, летящий кулак…
      Но удара не было.
      Жека снизу вцепился рыжеусому в ногу и дернул. Тот упал. Впрочем, тут же упруго перекатился на бок. Вскочил. Прыщавый подлетел к Жеке и коротко ударил ногой в лицо. Нюта, словно в замедленной съемке, увидела, как грязный кроссовок впечатывается в скулу.
      И тут на нее снова накатила ненависть, смывающая и растерянность, и страх.
      С криком «Гад!» она прыгнула на прыщавого. Резанул запах пота, свежей крови. Пальцы вцепились в горячую влажную кожу. Чужая жесткая рука уперлась ей в подбородок. Нюта, озверев, рванула ее зубами.
      Прыщавый, на котором висела Нюта, рухнул. «Может, у меня зубы ядовитые, как у кобры?» – успела подумать она.
      И рухнула на прыщавого.
      Сверху навалилось еще чье-то тело. Нюта отчаянно брыкалась, пытаясь выбраться, но ее зажало в шевелящемся клубке. Прыщавый вывернулся. Она оказалась в самом низу. Похоже, кто-то прыгал у нее на спине, вернее, на спине того, кто распластался сверху. Казалось, на поляне бушует землетрясение.
      Сверху поднажали, совсем расплющив ее по земле. Еловые иголки набились в рот. Нюта, задыхаясь, заскулила, но тут тяжесть внезапно исчезла. Она вдохнула наконец прекрасного свежего воздуха, без запаха пота и крови. Подняла голову.
      Стремительные черные тени перемещались вокруг. Доносились удары и короткие вскрики. Нюта с трудом приподнялась. Может быть, там бьют Жеку и Стю? Но тут кто-то схватил ее за шиворот, рывком поставил на ноги. Она развернулась, еще ничего не понимая, готовая бежать, кусаться, орать.
      – Анька, ты как? – Это же Жека, замечательный, милый Жека! Живой! Ура! Сбоку из-за черного ствола выскочила Стю. Глаза у нее светились, как у кошки.
      – Это Славян! – радостно выдохнула она. – Славян и Бобр! И Миха!
      Трещали кусты – враг бежал, в темноте проламываясь напрямик через заросли. Нюта мстительно пожелала им пересчитать лбом все встречные елки. Кровь шумела в ушах. Она не чувствовала боли. Наоборот – неведомая сила бушевала внутри. Хотелось петь, прыгать, кричать, хотелось влезть на волосатую тушу поверженного недруга и проплясать на ней танец победы.
      Стю, похоже, обуревали те же чувства.
      – Мы их сделали! – хлопнула она Нюту по плечу, раздувая ноздри. – Пусть только сунутся в другой раз! А ты, Жека, просто терминатор!
      И, от счастья, повисла у Жеки на шее. Нюта, недолго думая, прыгнула на него с другой стороны. Новоявленный терминатор, не ожидавший такого напора, охнул, покачнулся и тяжело прислонился к стволу.
      – Все, Жека, хана тебе! – раздался насмешливый голос из темноты. – Девчонки теперь в объятиях задушат. На похороны хоть пригласи, пока жив.
      На поляну спустился жизнерадостный Славян, за ним – Миха с Бобром. Бобр улыбался во весь рот. Он ужасно любил драться. Но так как с ним драться никто не любил, дрался он не так часто, как ему хотелось.
      – Верность, храбрость, дружба разрушают все преграды! Ура, ура, ура! – приняв позу Наполеона, торжественно провозгласил Славян. Это были слова из пьесы.
      Нюта подумала, что Стю сейчас подберет сосновый сук и треснет его по голове. Так, для профилактики. Чтоб не портил торжественного момента.
      Но вместо этого Стю с воплем: «Парни, какие же вы молодцы!» – бросилась его обнимать. Такое вот накатило обнимательное настроение. Славян – не Жека, прыгать вверх не пришлось. Стю даже чмокнула его в щеку от переизбытка чувств.
      От поцелуя Славян закаменел и потрясенно замолк. Страшное оружие – поцелуй. Гораздо действенней, чем дубиной по черепушке.
      А Вовка, как самый опытный боец, пригляделся к Жеке и деловито заметил:
      – Надо кровь остановить, бровь рассечена. Синяк завтра в пол-лица обеспечен.
      – Ой, ребята! Женька! Ты как? Цел?! – встрепенулась Нюта.
      – Цел, – прокряхтел Жека, отлепляясь от сосны.
      Из рассеченной брови быстро скатывались бусинки крови.
      – До свадьбы заживет! – утешил его Миха.
      – Или до похорон, – оптимистично подхватил Бобр.
 
      – Девчонкам домой надо, – Жека пощупал кровоточащую бровь и скривился. – Но в таком виде нельзя. Родичи не поймут.
      – Айда ко мне! – отмер Славян. – У меня мать на работе, а батя на отсыпоне после дежурства.
      – Неудобно, – неуверенно протянула Нюта. – Он спит, а тут мы припремся.
      – Ему даже взвод барабанщиков верхом на реактивных самолетах не помешает, – хмыкнул Славян. – У него под этим делом (последовал выразительный щелчок по горлу) вечно День сурка.
      – Он у тебя бухарик, что ли? – заинтересовался Миха.
      – Нет! – отверг Славян. – Не больше других. Работа у него тяжелая. Он после дежурства всегда на грудь принимает. А потом дрыхнет сутки.
      – Ладно, – Стю кивнула, – пошли к тебе! Тут рядом. Только надо предкам по дороге звякнуть, что задержимся.
      Она немедленно достала мобильник, легко прощебетала в трубку: «Мы тут с Анькой в гостях, не волнуйся, мальчики потом проводят до самой двери, буду к одиннадцати, ага, давай, пока-пока». А Нюта, посопев, буркнула в телефон: «Ма, я задержусь на часик… С Настей, с Настей!» – и поскорее отключилась. Ей трудно было разговаривать с родителями. Она не любила врать. Но родителям почему-то врала постоянно. Поэтому предпочитала вообще помалкивать. Или говорить без всяких подробностей, как сейчас.
      Все равно им не объяснишь. Ну, как сказать – мы подрались с тремя уродами, Жеку избили, сейчас идем к Славяну, отмывать кровь и грязь. После такого заявления мать полгорода поднимет. Сбежится вся родня и начнет кудахтать: «Да что? Да как? Да боже мой!» – нет уж, спасибо, лучше соврать покороче.
      Нюта сунула мобильник в карман. Странно, почему-то во время драки не пришла мысль позвонить ни родителям, ни в милицию? «Надо было, как Шеф! – ощутила она запоздалое сожаление. – Потрясти мобилой перед носом – менты будут через три минуты! Фиг бы они проверять стали. И Жеку бы не избили!»
      Эх, ну почему лучшие мысли приходят, когда все уже кончилось?
 
      У Славяна разместились на кухне. Девчонки, счистив с себя грязь, сели на небольшой угловой диванчик. Жека закрылся в ванной. Сначала ребята старались говорить потише, чтобы не разбудить Славкиного отца. Но потом расслабились, забылись и говорили уже без всякого стеснения.
      «Есть упоение в бою!» – совершенно справедливо заметил поэт Александр Сергеевич Пушкин. Но после упоения накатывает суровая проза жизни.
      Только теперь Нюта ощутила все прелести бурно проведенного вечера. А именно – щека горела, ныли помятые ребра, саднили ободранные костяшки пальцев правой руки. Но это все ерунда. Жеке досталось гораздо сильнее.
      Бобр повел себя как настоящий доктор. С ходу потребовал у Славяна перекись, йод, вату, бинт, пластырь… Славян заметался по кухне, захлопал дверцами. По счастью, в ближайшем шкафчике обнаружился здоровенный ящик с красным крестом и надписью «Аптечка».
      Жека, смывший кровь, присел на табуретку у стены. Над ним колдовал Вовка. Подруги, поеживаясь, наблюдали за перевязкой боевых ран. Вован потыкал в рассеченную бровь ваткой, смоченной в перекиси, и потребовал льда.
      – Откуда я тебе лед возьму? – растерялся Славян. – Я ж не Дед Мороз.
      – А че, у тебя холодильника нету?
      Славян хлопнул себя по лбу и полез в морозилку. Но льда там не оказалось. Вместо льда он вытащил замороженный куриный окорочок.
      – Вы че, озверели, шизеллы! – вмешалась Стю. – Разве можно окорочек к ране прикладывать? В нем заразы полно! Может, эта курица болела…
      – Куриным гриппом… – подсказал Славян.
      – И Жека теперь простудится, – закончил Миха.
      – Кудахтать начнет…
      – Яйца нести…
      Парни дружно заржали. Стю оглядела их веселую компанию, безнадежно махнула рукой и вернулась к своему чаю. Вовка между тем замотал окорочек в пластиковый пакет и велел Жеке прижать к синяку.
      – Слышь, Чук, тебя теперь надо Окороком звать! – веселился Славян. – А Вована – Айболитом.
      – Молчи, а то будет тебе кликуха – Куриный Грипп! – парировал Бобр.
      – Очень вырос в целом мире гриппа вирус, три-четыре! – не унимался Славян.
      Даже Жека улыбнулся, выглядывая из-под окорочка.
      Потом Вовка бесцеремонно повертел Нютину ободранную руку, залил йодом и шлепнул сверху пластырь. Йод жег, боль вышибала слезы. Вот Жека, героическая личность! Ему досталось больше всех, и от гоблинов, и от сурового Вована, а он даже не пикнул. Мамочки, что ж так жжет-то?!
      У Стю сильно опухла разбитая губа. Она утверждала, что совсем не больно. Только чай пить неудобно. Вовка многозначительно потряс пузырек с йодом, но ничего не сказал. А что тут предложишь? Не размазывать же йод по губе. Славян с поклоном подсунул ей под нос еще один замороженный окорочок.
      – О, прекраснейшая из прекрасных! Примите в дар эту окоченевшую куриную конечность… Приложите ее к своим прекрасным губам…
      Стю отпихнула окорочок подальше:
      – Я с куриными конечностями не целуюсь.
      – А с кем вы, прекрасная, целуетесь? – оживился Славян.
      – Да вот сегодня поцеловала одного… придурка, – подруга глянула выразительно. – Думала, может, он в жабу превратится. Как в сказке.
      – О, драгоценная моя! Да пусть все жабы сдохнут от зависти к этому идиоту! Он превратился в прекрасного принца!
      Стю тряхнула лохматой челкой, и в зеленых ее глазах промелькнули зеленые чертенята.
      – Ничего. Ровно в полночь принц превратится в тыкву.
      Что-то странное происходило между этой парочкой. Нюта с изумлением отметила про себя – ого! Она-то всегда считала, что Стю Славяна терпеть не может. А выходит, наоборот?
      Но додумать мысль не удалось. Вован уселся верхом на стул с видом Александра Македонского, оседлавшего любимого коня Буцефала. Наверно, стул, если б мог, непременно ударил бы в пол копытом.
      – Алле, брателлы, побазарим! На наших девчонок наехали! Они должны теперь в ДК ходить с эскортом.
      Славян серьезно кивнул.
      – Провожаем все! Чук, я к тебе завтра в училище подгребу. Звякни, когда закруглишься.
      Жека убрал окорочок и тоже кивнул.
      – И я подгребу! – отклеился от стены Миха.
      – А зачем вы в училище собираетесь? – поинтересовалась Стю, трогая себя за распухшую губу.
      Парни переглянулись. Вован нехорошо улыбнулся.
      – Да так… потусуемся.

      В крошечную прихожую всем было не влезть. Парни ждали, пока Стю с Нютой первыми наденут кроссовки. Дверь в боковую комнату распахнулась с душераздирающим скрипом, и перед ними предстал маленький, тощий, кривоногий мужичонка в трусах. Короткие прядки на голове буйно топорщились.
      – О, – обрадовался мужичонка, – девки!
      Славян зашипел:
      – Батя, какие девки! Это… одноклассницы мои!
      – О, – жизнерадостно откликнулся батя, – одноклассницы! Ты бы, сынок, хоть чайку им предложил. Проходите, девчонки, щас он подсуетится…
      – Папа, мы уже пили чай, – оборвал его Славян.
      – Чай – не водка, много не выпьешь, – философски откликнулся папа. – Ну тогда хоть поухаживай за девушками!
      Девушки к тому времени успели справиться со шнурками и, сдерживая смех, потянулись за куртками. Мужичок, качнувшись, проворно подскочил к вешалке, сорвал Нютину курточку и галантно распахнул. Но тут его снова повело в сторону. Не удержавшись, он повалился на Славяна. Тот повалился на Жеку. Жека взвыл, потому как удар пришелся в пострадавший живот, и опустился на подвернувшуюся тумбочку. Ножки у хлипкой мебели, не привыкшей, что на нее брякаются восьмидесятикилограммовые тушки, подломились, и вся компания с грохотом полетела на пол. Славянов папа удачно приземлился сверху:
      – Экий ты, сын, неуклюжий, – попенял он, проворно вскакивая, и снова шатнулся в сторону. Миха едва успел его поймать.
      Славян выбрался из-под тумбочки. Нюта подумала, что он со злости сейчас злополучную мебель в щепки разнесет. Или хотя бы выругается. Но Славян, как ни странно, не разозлился. Лицо его отражало сложную смесь покорности судьбе, стыда, озабоченности и чего-то еще… Чего-то похожего на тщательно скрываемую нежность. Он приобнял отца за плечи и подтолкнул обратно в комнату:
      – Все, батя, не выступай! Ложись давай, пока мама не пришла… Спи!
      – Спи, спи, – бурчал батя, – что я тебе, муха цеце?
      – Какая еще муха? – не понял юмора сын.
      – Сонная! – батя продолжал хорохориться. – Пригласил бы одноклассниц в комнату, че в коридоре топтаться. Щас чайку…
      – Да уходим мы уже, – терпеливо растолковывал Славян. – Пили мы уже чай, не волнуйся.
      – Как же мне за тебя не волноваться, сын? – Батя, наконец, покорился и скрылся вместе со Славяном за дверью. – Ты ж пойми, мы с мамой только за тебя и волнуемся, переживаем… А уроки ты сделал? – донеслось из-за двери.
      – Че, достает тебя отец? – уже на лестнице посочувствовал Вовка.
      Славян помотал головой:
      – Батя у меня нормальный! Бухает иногда, конечно… Так у него работа тяжелая.
      – А кем он работает? – заинтересовалась Стю.
      – Хирургом в больнице.
      – Юрий Петрович? – ахнула Нюта. – А я его сразу и не узнала!
      Юрий Петрович, единственный мужчина-хирург, считался лучшим травматологом на всю округу. Нюту два года назад привели к нему с распоротой правой рукой. Упала на стройке и распорола руку о торчащую арматуру. Кожа клочьями, кровища… Мать тогда, вся в слезах, умоляла дежурную:
      – Пожалуйста, только к Юрию Петровичу!
      И Юрий Петрович не подкачал. Нюта запомнила, как он вихрем влетел в операционную – маленький, стройный, в бирюзовом медицинском костюме, как забегали медсестры, как мать, отвернувшись, перекрестилась тайно с облегчением. У Нюты с того случая остался только тоненький шрам на руке. И ей не раз потом участковая говорила: «Повезло тебе, легко отделалась. Юрий Петрович настоящий ювелир!»
      – Меня твой батя лечил! – уважительно заметила она.
      – Ага, и тебя тоже? Он полгорода лечил, – в голосе у Славяна проскользнула гордость.
      – А че я тогда парился? – вступил в разговор Вовка. – Слышь ты, сын великого хирурга! Че сам тогда Чуку скорую помощь не оказал?
      – Да я… как-то растерялся, – признался Славян.
      – Растерялся он! – Вован дружески хлопнул его по спине так, что загудели перила. – Учись у бати своего, балда! Суперский у тебя батя! Повезло! Он меня тоже лечил.
      А Нюта подумала, что и Юрию Петровичу с сыном повезло. Видно, что у них отношения нормальные. А вот ей…
      «А что? – тут же перебила она себя. – У меня что, родители хуже? Нет. Отец у меня вообще не пьет. И тоже нужным делом занимается. Дома строит. Просто я с ним разговаривать не умею. А ведь можно попробовать. Как Славян».
      Нюта всю дорогу шла между Стю и Жекой. Ей очень хотелось обсудить происшедшее с друзьями, но при остальных казалось неудобно. Да и время поджимало.
      До дома дошли за пять минут. Заодно выяснилось, что Миха с Вованом живут в новом районе позади леса. А сюда ходят качаться в подвал. Когда все началось, Славян сразу звякнул им, они примчались бегом. Быстро бегают, спортсмены.
      Ну а Жека, устав дома Нюту ждать, вышел им навстречу и, конечно, вычислил, что они пойдут короткой дорогой. Решил встретить у ДК, рыцарь. И успел вовремя.
      У подъезда Нюта быстренько помахала всем, незаметно пожала Жеке широкую лапу, шепнула Стю: «Завтра поговорим», – и побежала к себе на пятый этаж.
      Она долго лежала в кровати, глядя, как мелькают на потолке тени от тополиных веток. Мысли путались.
      «Жека – молодчина! Интересно, а вот если бы не Славян жил рядом, а Олежка… Он бы меня спас? Это я его спасти хотела… я и вспоминаю его теперь редко… некогда… я его ужасно люблю… ведь он такой… а Жека тоже… как он этого Федьку… не испугался один на троих… как в фильме… а драться, оказывается, не страшно… рука болит и ребра… а у Жеки вообще… запишусь на карате… как Бобр… вот бы пистолет… рыжеусого убью… гоблины… Олег… Жека… парни… мы… я…»
      Сон на мягких лапах прокрался в комнату, качнулся на тополиной ветке, поиграл с лунным бликом и смешал все мысли, рассыпал кругом золотые блестки.
      Нюте снилось, что она идет по пыльной бесконечной улице Ленина на дачу, справа от нее шагает высоченный Жека, а слева – прекрасный Олежка. На головах у них венки из золотых одуванчиков, желтая пыльца пачкает лица, босые ноги тонут в теплой пыли, и все трое смеются, смеются, смеются…
 
      На следующее утро она проснулась с ноющим боком, не выспавшаяся, злая. Долго полоскалась в ванной, опаздывая, обжигалась горячим чаем. Выйдя на улицу, немного пришла в себя на утреннем холодке. На автопилоте добежала до школы, просидела, зевая и бессмысленно тараща глаза, все шесть уроков. Пыталась поговорить со Стю, но та отвечала односложно… Разве это разговор?
      Плюнув, Нюта вместо учебы принялась вспоминать вчерашнюю драку. Все казалось ненастоящим, нереальным, как в плохом фильме. И Женькино лицо в крови, и рыжий с выпученными глазами, и беготня по ночному лесу. И собственная безумная злость. Неужели она вчера укусила незнакомого парня? Готова была его убить? Бред? Бред.
      Она потерла ободранные пальцы, уныло покосилась на часы – урок и не думал кончаться – и принялась набрасывать в тетради дерущиеся фигуры. Рисуя, она вспомнила торжествующее чувство победы, накатившее после драки, и решила, что жизнь все-таки хороша.
      После школы Стю к ней не пошла, сослалась на дела, да и сама Нюта чувствовала себя вымотанной. Пришла и завалилась спать. Проснулась уже вечером. Мама звякала чем-то на кухне. Глянула на мобильник – высветился один незнакомый номер. Перезвонила. Это оказался Бобр. Он по-деловому отчитался – мол, посетили Жеку, нашли его живым и здоровым, так что все нормально.
      – Ну и хорошо, – сказала Нюта.
      – Ты в курсе, я тебя на репетильник провожаю. Завтра.
      Нюта была не в курсе. Бобр спросил адресок, обещал зайти вовремя. На том и расстались.
      Нюта посидела, набрала Женькин номер, но тот не отвечал. Тогда она включила комп и ушла в виртуальное пространство.
 
      Вот так и начались эти «провожалки на репетильник». За Нютой чаще всего заходил Вован или Миха – им было по пути. А Жека, наоборот, стал заходить все реже и реже. Жаловался, что завалили учебой. За Стю всегда заходил Славян, хотя ему и надо было делать для этого изрядный крюк через весь город.
      Драка в лесу очень подействовала на Нюту. По крайней мере, она теперь смотрела на мальчишек другими глазами.
      Раньше она ни за что не подошла бы к грубоватому громогласному Вовке. И слава о нем шла дурная – драчун, отморозок. И видок имел подходящий. Высокий, длиннорукий. Широкая рожа. Узкие колючие глазки. На самой макушке – агрессивный ежик.
      А вот поди ж ты! Несмотря на бандитский вид, Бобр оказался нормальным человеком. Прямым и порой наивным. Они легко разговорились с первого раза и потом всегда болтали по дороге о том о сем. Темы находились сами собой. Нюта могла начать разговор с кузнечиков, у которых ухо в ноге, и закончить повестью про сумасшедшего летающего шведа, который изобрел реактивное крыло и гонял теперь на нем в небесах. Голова у нее была набита знаниями – зря, что ли, она пропадала в Интернете? Да и читала много.
      Вовка ничего не читал, в Интернете не лазил, и только успевал подхватывать свою каменную челюсть, чтобы не стукалась об асфальт от изумления.
      В отличие от нее, он мог говорить только на одну тему. О драках. Но как он о них говорил! Взахлеб! Тут же принимался показывать, хватать ее за руки, демонстрировать, что и как. Нюта поневоле увлеклась.
      А вскоре она сама начала повторять Вовкины приемчики. На нем же. Как вывернуть руку, сбросить захват. Как правильно сжать кулак (оказалось – целая наука). Как ударить. Куда бить, чтобы противнику сделалось реально больно.
      Нюта училась с непонятным азартом. Скажи ей кто месяц назад, что она будет интересоваться нападением и обороной, она бы только пальцем у виска покрутила. А теперь интересовалась!
      – А че, – гудел Вовка, – айда к нам! Группу набрали в сентябре, они все новички, салабоны! Догонишь в два счета! Я сам с тобой потренируюсь! Бегаешь ты нормалек, дыхалка есть. Ручонки, конечно, слабенькие. Манная каша! – тут он обычно снисходительно тыкал толстым пальцем ей в предплечье, где, по его представлению, полагалось находиться накачанному бицепсу величиной с арбуз.
      Нюта фыркала, но про себя думала: а почему бы и нет? Может, и запишусь. Может, и буду тренироваться. Учиться драться. Защищать себя и других.
      Новый неведомый мир открывался перед ней. Странный. Инопланетный. Мальчишечий. Мужской.
      Тут при встрече непременно солидно здоровались друг с другом за руку. Тут на каждом шагу лезли меряться силой – ставили подножки, «махались» руками и ногами или катались по полу в драке, а расцепившись, радостно орали: «А че? Нехило я тебя сделал? Ты тоже ниче! Давай пять!»
      «Представляю, – думала Нюта, – встречаемся со Стю: я ей – затрещину, она мне – пинок, я ей – захват, она мне – кулаком по загривку! Высокие отношения! Нет, это ужасно, ужасно! Здорово, что я не мальчишка. Но, с другой стороны, мальчишки такие забавные. И я их совсем не знаю, оказывается. Одно дело – читать книги, а совсем другое – узнавать все самой. Если бы я раньше встретила Вована с его бандитской рожей, я бы, наверно, на другую сторону улицы перешла. А теперь мы с ним дружим. Он… интересный! Он даже… симпатичный! А как девчонки смотрят вслед, а в классе как пристают с вопросами: ты правда водишься с Бобром? Это же кошмар! Ужас! Жуткий тип! Хулиганье! От него всего можно ждать!»
      Да, в классе ее дружба с Вовкой произвела фурор. Девчонки были в шоке. Бобр учился в другой школе, был на год старше, что по неписаному кодексу «любви-дружбы» считалось очень крутым.
      Нюта небрежно отвечала на все девчоночьи ахи и охи: «Да нет, Вовка нормальный парень. Никакой он не жуткий. Он классный. Так что, все о'кей!»
      Даже одноклассники, узнав про дружбу с Бобром, стали проявлять к ней повышенный интерес.
      Вован был – силища! Его вся округа знала. Ходить с ним было все равно, что с медведем на поводке. Чуть что – можно опереться на дружеское железобетонное плечо. Ну, кто на нас с медведем? А? Нет никого? Ну, раз никого нет, тогда мы с Вовкой пойдем!
 
      Когда за Нютой заходил Миха, лучший Вовкин друг, он всегда звонил снизу. Ему лень было подниматься на пятый этаж. А вот Бобр всегда взбегал наверх и лично барабанил в дверь. Ему не то что на пятый, на пятидесятый не лень было бы сгонять. Вниз он прыгал сразу через три ступеньки, так что вся лестница неодобрительно гудела, а старушка с третьего этажа шарахалась к стенке и крестилась вслед.
      Миха же шел вперевалочку и всю дорогу до ДК уютно молчал. Ему было лень говорить. Миха тоже вызывал у Нюты симпатию, но, конечно, не такую сильную, как Вовка.
      А вот Жека после той памятной драки как-то отодвинулся в сторону. Синяк у него тогда и правда нарисовался на пол-лица. Не лицо, а фиолетовое яблоко, с черными кругами под глазами. С каждым днем синяк радовал новыми красками – багровел, зеленел, синел. Жека стеснялся и сидел безвылазно в общаге, даже на репетиции не ходил. Потом Стю, переломив упорное сопротивление, замазала ему лицо тональным кремом. Получилось очень даже ничего. Легкая синева. И Жека вылез из своей берлоги. Разговаривать о драке к тому времени стало как-то неловко. Нюте вообще стало с Жекой как-то неловко.
      Вот ведь какая странность. Она думала, что его геройский поступок сблизит их еще больше. Но Жека как будто отгородился невидимой стеной.
      Не было прежней бездумной болтовни, совместных походов на озеро. А ведь совсем недавно они, хохоча, брызгались холодной осенней водой, собирали первые желтые листья или дома, до одури, колотили друг друга подушками под орущую музыку. А теперь Жека ее даже за руку брать перестал. Шли в ДК, отодвинувшись на метр. И то и дело повисала между ними неясная немота, становилось неловко, они замолкали одновременно и шли молча, как дураки. Молчание было тревожным, словно перетянутая гитарная струна. Вот-вот лопнет и больно хлестнет по рукам. Все равно, как идти ночью по темному болоту. Обязательно провалишься.
      В общем, чувствуя все это, Нюта начала Жеку неосознанно избегать. Да и он сам заходил теперь редко.
 
      Зато Славян со Стю необычайно сблизились. Та еще получилась парочка, почище «Твикса». Ходили они теперь всюду вместе, хотя препирались друг с другом не меньше прежнего. Зато если уж объединялись против кого-нибудь – все, конец! Несчастный мог сразу идти копать себе могилу. Вдвоем они могли переспорить даже Шефа.
      К Жеке Стю относилась по-прежнему хорошо, вот только времени у нее на него не было. Театр, репетиции, школа, грызня со Славяном, разговоры до темноты в 38-м – куда уж тут втиснуть старую дружбу.
      Место Жеки в их маленькой компании все чаще занимал Славян, а порой, с одной стороны – Славян, а с другой – Вовка. Ну а где Бобр, там его лучший друган Миха. А это уже совсем другая компания, согласитесь. Как говорила Вероника Николаевна – «натуральная банда».
 
      Про гоблинов и про рыжеусого парни молчали. Нюта спрашивала поначалу, но это, видимо, была запретная территория. Хотя по случайным оговоркам она поняла, что тема гоблинов не закрыта. Но при девчонках – молчок и полная тайна.
      – Что-то они затевают, поганцы, – сердито щурилась Стю, встряхивая челкой. – Только нам не говорят!
      Нюта очень хотела отомстить. Собственное бессилие, растерянность, накативший с опозданием страх – все это разбудило в ней ненависть к мерзким гоблинам.
      А тут еще Вовка подзуживал со своим карате. Нюта с изумлением ловила себя на кровожадных мыслях.
      А она, оказывается, злая. Злопамятная. Она может ударить человека. Ударить! Ха-ха! Да она убить может! Ни секунды не задумываясь! Был бы у нее тогда пистолет – перестреляла бы гоблинов без всякой жалости!
      Порой вечером, глядя в потолок и слушая музыку, она вспоминала недавнюю драку. Рыжеусого, летящий кулак. Запах чужого пота. Тяжелый удар о землю. Ногу, бьющую Жеку по лицу. И тогда горячее бешенство поднималось изнутри.
      – Я их убью! Убью! – остервенело шептала она. – Вот научусь драться, пойду и сама их изобью! Пусть они сдохнут!
      В другой раз на нее наползал мутный страх. А если она снова встретит их на улице? Парни, конечно, провожают в ДК, но ведь не всегда они рядом. Вдруг гоблины повстречаются по дороге из школы? В магазине? На берегу озера? Что тогда делать? Разворачиваться и убегать? Обзываться? Лезть в драку? Но ведь она еще ничего не умеет… А если они сами начнут… Да нет, не посмеют. Знают, что за нее и Вовка, и Славян, и Жека, да и все остальные… А Шеф их вообще может в ментовку засадить. Но вдруг скажут какую-нибудь гадость? И что? Делать вид, что не слышишь? Уши затыкать? Уходить с гордым видом?
      Тут на Нюту снова накатывало бешенство. Она утыкалась в подушку, накрывалась одеялом с головой и шептала:
      – Я их не боюсь, не боюсь!
      И в то же время знала – боится, очень боится.
      И понимала, что в таком состоянии – убьет не задумываясь. Кинется с булыжником, с палкой. А если не будет палки – загрызет…
      Но постепенно ненависть тускнела, отходила, оставляя в душе мерзкий осадок. И это было противно.
 
      Репетиции между тем шли своим чередом. Шеф все чаще повторяла грозное слово «премьера». Народ давно выучил свои тексты наизусть. Костюмы, перекроенные по десять раз, требовали только мелкой доработки и отделки. Одна за другой на огромных рамах стали появляться декорации.
      Волшебное дело – создание декораций. Ради такого случая призывали самого руководителя художественной школы, Льва Николаевича, или попросту – Леву, как звали его за глаза ученики. В малый зал ДК протаскивали здоровенные щиты, обтянутые плотной тканью. Лева – высоченный, тощий, с рыжей квадратной бородой и вдохновенно растрепанными волосами – налетал на щит, как буря. Сначала прохаживался кругом, черкал мелками. Потом смешивал краски, хватал губку, сразу, широкими мазками, намечал фон. Потом в ход шли кисти. Лева подводил, подтирал, добавлял белые и черные контуры. И наконец, обозрев готовую картину, шел мыть руки и снимать рабочий заляпанный комбинезон.
      Тут Нюта становилась на его место – и смотрела, смотрела… Вот дом Кая и Герды – окно в морозных узорах, сбоку – силуэты средневекового города – башенки, черепичные крыши, резные флюгера. Вот праздничный дворец принцессы, расцвеченный золотыми огнями. А вот – самое любимое – замок Снежной королевы, в игольчатых шпилях и алмазных звездах. По низу метет вьюга, в глубине проглядывают силуэты бегущих белых волков. Сверху раскинула фиолетовые крылья Ночь в зеленоватых сполохах северного сияния.
      Вот уже и декорации все смонтировали и утащили за сцену, где аккуратно поставили у задника, спрятав рисунки (чтоб ничего в беготне не запачкать и не повредить).
 
      И все ближе-ближе-ближе надвигался страшный и прекрасный час, когда в зал ДК соберутся зрители и студийцы впервые выйдут «на большую публику». Все этого ждали, все ужасно боялись. Все чаще звучало пугающее словечко «мандраж».
      Нюта, которая в спектакле не участвовала, сама порой испытывала мандраж, от которого начинали трястись руки, путаться мысли, а голос предательски заикался. Она сидела в зале и переживала за всех. За Васю, за Римму, за Юльку, за Вадьку. С удвоенной силой – за Вовку и Стю.
      Ну а когда на сцене появлялся Олежка… Нюта никак не могла понять – хорошо он играет или плохо. Она понимала только одно – перед ней он, Олег, Олежка. И таращилась из глубины темного зала, пока в глазах не начинали плавать золотые звездочки.
      Он говорил – она не разбирала слов. И только когда он уходил, золотой туман рассеивался. Но не сразу, не сразу. Нюта сидела в полумраке, машинально черкала в блокноте фантастических зверей, слушала, как стучит в ушах кровь. Он уходил, а она еще долго переживала сладкое и острое счастье, смешанное с непонятной болью. Это и был мандраж.
      Если они с Олегом сталкивались в 38-м, Нюта забиралась в уголок и оттуда рассматривала его исподтишка. Она по-прежнему боялась с ним разговаривать. Что ему говорить? Как? Опять небось начнет неудержимо краснеть, выдавать всякие глупости…
      Нет, лучше издалека, лучше с краю. Хоть Олежка и был центром мира, подойти к нему было так же трудно, как приблизиться к солнцу. Слишком горячо, слишком ярко. Слишком больно. Обжигающе. Полный мандраж.
      В такие вечера Нюта возвращалась домой в смятении. Только Вовка отвлекал, если случалась его очередь провожать. С ним можно было заболтаться, поржать над каким-нибудь глупым анекдотом и хоть чуточку, хоть немного остыть.
      Наконец, день премьеры был назначен. До нее оставался месяц.

      Мальчишки, конечно, могли темнить с гоблинами сколько угодно, а вот Нюте хотелось прояснить один вопрос. Она поделилась своими догадками с Настей. И однажды, подловив удобный момент, они подстерегли Стеллу после репетиции на выходе из ДК. Блондинка, в отличие от остальных, редко засиживалась в 38-м. Подруги догнали ее у лестницы.
      – Стелла, притормози, – задушевно начала Стю.
      Цоканье каблучков оборвалось. Красотка глянула через плечо, презрительно перекосила накрашенный ротик. Стю улыбнулась в ответ. Нюта насупилась.
      – Че надо? – Блондинка мигом почуяла, что девчонки догнали ее неспроста.
      – Поболтаем? – Стю шагнула вплотную. Стелла зыркнула по сторонам, поняла, что помощи ждать неоткуда, и помрачнела.
      – Че надо? – Словарный запас у роковой блондинки не отличался разнообразием.
      – Ты у нас, Стеллочка, девушка популярная… Мальчики за тобой толпами бегают, – задушевно начала Стю.
      – А тебе че, завидно?
      – Завидно, – покладисто согласилась подруга. – Завидно, что твои поклонники такие добрые, безотказные парни. На репетиции ходят, переживают…
      – А че, нельзя?
      – Нельзя, – с той же задушевной интонацией ответила Стю. – Нельзя после репетиции незнакомых девушек по лесу гонять.
      Глазки у блондинки забегали.
      – Это твои козлы к нам пристали? И Чука избили? – спросила Нюта напрямую. – Я запомнила, как ты с рыжим на бревнышке сидела, в Пьяном Садике. С сигареткой. У меня на лица хорошая память.
      Стелла фыркнула.
      – Че уставились, дуры? Не знаю ниче! У пацанов вечно свои разборки!
      – Угу. А у девчонок – свои, – задушевность исчезла, Стю смотрела жестко.
      – Че цепляетесь? – блондинка перешла на плаксивый тон. – Вас двое – я одна.
      – А козлов твоих трое было! – Нюте хотелось съездить по кукольному личику. Жертва, почуяв недоброе, попятилась и уперлась спиной в кусты.
      – Ну че-о-о приста-а-ли, – заканючила она. – Пацаны над вами приколоться хотели, попугать. Мне не докладывались.
      – Где ты таких уродов откопала? – Нюта подумала, что ткни сейчас пальцем – и блондинка полетит в шиповник, прямо в гущу колючих ветвей. И поделом.
      – Димчик не урод, – обиделась Стелла. – Он крутой парень, реально. Между прочим – с бандюками хороводится, – протянула она со скрытой угрозой. Кулаки у Нюты зачесались сильнее.
      – Тут крутых парней нету! – мрачно ответила она. – И бандюков тоже. Тут только мы.
      – Кончай этот тухляк! Пусть отваливает, – неожиданно прервала Стю.
      Нюта, которая только настроилась применить пару приемов из Вовкиного арсенала, удивленно глянула на подругу. Блондинка выбралась из колючек и бочком, бочком шмыгнула к лестнице.
      – Дура она, – пояснила Стю. – Решит, что мы ее из зависти бьем. Что она вся такая звезда-презвезда театральная. Противно! Да и к тому же нас двое, она одна. Пусть живет.
      Нюта перевела дух. Они с подругой как будто поменялись местами. Раньше, если Стю на кого-то заводилась, Нюта всегда ее останавливала. А теперь наоборот.
      Стелла между тем спустилась по лестнице и обернулась. Видимо, решила, что ее уже не догонят.
      – Я все Димчику скажу! – визгливо заорала она.
      – Дура! – сплюнула Стю. – Тупая, как валенок! Как мегаваленок!
      Нюта не выдержала:
      – Если ты своего урода еще раз притащишь – я тебя лично лысой сделаю!
      Настя тоже крикнула:
      – Стелла, ты выбирай – или театр, или Димчик! Мы ведь всем расскажем, что это ты гоблинов привела. Ты прикинь, че выйдет.
      – Уродки! – завизжала блондинка.
      Нюта, разозлившись, прыгнула вниз. Стелла мигом рванула с места.
      Догонять блондинку подруги не стали.
      Больше Стелла в студии не появлялась. Шеф ей названивала, пыталась узнать, почему блондинка не ходит на репетиции, но так ничего и не добилась.
      Видимо, Стелла выбрала.
 
      Все хорошее когда-нибудь кончается. Впрочем, все плохое – тоже.
      Затянувшееся осеннее тепло сменилось нудными дождями. Потом неожиданно ударил мороз, и ударил с наслаждением, с треском, могучим ледяным кулаком. Девчонки страдали больше всех, потому что бегали в модных коротких куртяшках, выставляя напоказ обнаженные посиневшие пупки.
      В начале ноября выпал снег. Не какой-нибудь первый снежок, готовый растаять от кошачьей слезинки, а мохнатый, основательный снежище. Выпал и остался лежать. Горожане, не ожидавшие скорой зимы, охали, ахали и торопливо потрошили шкафы, доставая зимнюю одежду. А еще говорят, что на планете глобальное потепление. На планете – может быть, а у нас, на Длинном Берегу, – глобальное похолодание.
      Дней до премьеры становилось все меньше. Наконец, осталась ровно одна неделя.
      Неделя не задалась с понедельника.
      Накануне, в пятницу, Анютин класс сдал тетради по русскому. Было там в числе прочего и фундаментальное задание – написать домашнее сочинение по картине В. Васнецова «Баян».
      Вот у вас, у нормального человека, какая картинка появляется перед глазами, когда вы слышите слово «баян»? Правильно! Вы представляете себе этот самый баян. Музыкальный инструмент. В крайнем случае – гармошку или аккордеон.
      Так Нюта себе и представила – сидит на завалинке какой-нибудь парнишка в картузе набекрень, лихо растягивает мехи… Или жалостливый дедушка, с накинутой на плечо лямкой от инструмента, а перед ним – плошка для денежек.
      И так это все ясно в голове нарисовалось, что прям хоть садись и пиши. Но все-таки она не стала предаваться творческому полету, дисциплинированно открыла задание и глянула на вопрос:
      «Что изображено на первом плане?»
      Нашла разворот с картиной.
      На первом плане, к ее большому изумлению, никакого баяна не было.
      А было вот что.
      На вершине холма, в живописных, как принято говорить, позах расположилась группа мужиков воинственной наружности. Тускло поблескивали шлемы и кольчуги, топорщились щиты и топоры. В центре, на самом-самом переднем плане, торчало копье. А сбоку от него мужик, обросший дикой черной бородищей и седыми волосищами, свирепо терзал музыкальный инструмент, разложенный на коленях. Наверно, гусли. Точно неизвестно. Потому как кто эти гусли видел? Нюта точно не видела.
      И где, спрашивается, тут баян?
      На всякий случай она прочла подпись. Никаких сомнений – «Баян. Васнецов».
      Нюта уставилась на второй вопрос:
      «Выделите и опишите основные группы героев картины».
      Ну, это легко. Рядом с волосатым мужиком, терзавшим гусли, пригорюнилось четверо вооруженных бойцов. Вглядевшись, Нюта без труда опознала мага Гэндальфа Серого, гнома Гимли, заросшего бородой короля Арагорна и печального хоббита Фродо. То есть половину «Братства Кольца».
      Напротив, спиной к зрителю, группировались эльфы. А почему эльфы, спросите вы, со спины же не видно? А потому что были изображены в классических эльфийских плащах и в остроконечных шлемах, из-под которых выбивались светлые длинные волосы.
      Волосатый игрец на гуслях ужасно смахивал на изображение Григория Распутина из учебника по истории. Сей персонаж ни в какие группы не вписывался. Как попал Григорий Распутин в теплую компанию эльфов и гномов, для Нюты осталось загадкой. Вышеназванный Распутин, одной рукой вцепившись в гусли, другую воздевал непосредственно в небеса. При этом волосья у него буйно развевались по ветру, а глаза грозно выпучивались. Напротив него пожилой дядька с длинными усами схватился рукой за голову. Пытался, видимо, заткнуть уши, спасаясь от распутинских завываний. Дядя явно попал не на тот концерт.
      Теперь третий вопрос:
      «Опишите главного героя. Обратите внимание на выражение лиц слушающих его людей».
      Ну, героя вроде уже описали. Если, конечно, главный герой не копье, которое торчит на переднем плане. Хотя вряд ли. Оно ж деревянное.
      А выражение… да. Обратили. Впечатляет.
      Поехали дальше, вопрос четвертый:
      «В каком произведении древнерусской литературы упоминается Баян. Какому периоду в истории нашей Родины посвящена картина?»
      Здрасте-пожалуйста! Какие могут быть баяны в древнерусских произведениях? Баян изобрели максимум сто лет назад! И какому периоду посвящена картина? С этим понятно – периоду дикого разгула фэнтези.
      И последний вопрос:
      «Используйте в сочинении фрагменты текста „Слова о полку Игореве“, посвященные Баяну».
      Нюта не поленилась, достала с полки «Слово о полку Игореве» (она, кстати, очень любила эту удивительно красивую старинную повесть) и принялась ожесточенно выписывать в тетрадь:
      «Боян вещий растекался мыслию по древу, серым волком по земле», «Боян, соловей старого времени», «Боян свои вещие персты на живые струны возлагал».
      БОЯН его звали, БОЯН!
      Эх, такое красивое могло бы сочинение получиться, да все испортила дурацкая ошибка!
 
      Теперь русичка, носившая загадочную кличку Петрыся, раздавала тетради и комментировала оценки.
      – Ага, Иволгина, – Петрыся шлепнула перед собой Нютину тетрадку и перелистнула страницы. – Ор-ригинально… Значит, считаешь, что главное в картине – это копье?
      – Отчего же, – мрачно возразила Нюта, – копье вовсе не главное. Оно просто изображено на переднем плане. А там просили написать про передний план.
      Класс с интересом прислушался.
      – Умничаешь, – констатировала Петрыся, – умничать хорошо, когда разбираешься в предмете.
      – Я разбираюсь, – буркнула Нюта.
      – Да вижу я. – Петрыся хмыкнула, сунула нос в тетрадь. – Ты тут знаниями прям блещешь… Растекаешься, так сказать, мыслию по древу. И все это ради одной буквы. А ты знаешь, что в разных источниках певца-сказителя называют где Бояном, где Баяном. У Пушкина в «Руслане и Людмиле» имя Баяна употреблено в собственном и в нарицательном значениях.
      А класс веселился. Петрыся недовольно поморщилась.
      – Хватит, хватит, здесь вам не цирк!
      – А почитайте нам вслух! – попросил с задней парты балбес Сашка. Этому хоть что читай, лишь бы урок побыстрее кончился.
      Нюта представила, как Петрыся сейчас со смаком прочтет ее опус, и ей стало стыдно. Умыла ее Петрыся, нечего сказать. Действительно, зачем умничать? Вот и села в лужу. Теперь одноклассники долго будут ржать…
      Но Петрыся на провокацию не поддалась.
      – В общем, так, – подвела она итог. – Оценку я пока ставить не буду. Сочинение перепишешь заново к следующему понедельнику. Ты ведь, Аня, действительно знаешь этот материал, – примирительно добавила она, – и писать умеешь. Зачем было лезть в бутылку, городить всякую чушь?
      Нюта и сама не знала – зачем? А разве мы всегда это знаем? Сначала возмутилась «баяном», потом самой понравилось прикалываться… И понеслось. А теперь было стыдно.
      Все-таки хорошо, что они тогда не стали бить Стеллу. Потом, пожалуй, тоже было бы стыдно.
      Со вздохом она сунула тетрадь в рюкзак, подальше с глаз. Захотела, значит, приколоться? Ну что ж, прикололась, получила удовольствие. А за удовольствия, как известно, надо платить. Вот и пиши теперь все заново. Ладно, хоть Петрыся – справедливая тетка, не влепила с ходу двояк. И на том спасибо.
 
      В среду, возвращаясь в потемках из художки, Нюта решила срезать путь и свернула к узкому проходу между детским садиком и стадионом. Там, по народной тропе среди сугробов, получалось напрямую. А она жуть как торопилась. Сегодня как раз обещала Бобру первый раз сходить с ним на тренировку. Для начала просто посидеть, посмотреть, как они занимаются. Вовка-то, конечно, заранее раскатал губу. Надеется, что она сразу запишется на его любимое карате.
      Ну ладно, там видно будет.
      Перед премьерой Шеф отменила занятия, оставила только репетиции. Сама сидела в зале, как людоед в берлоге.
      Артисты стонали, впадали в истерику, беспорядочно бегали по 38-му, лихорадочно доделывали и переделывали костюмы, забывали давно выученные наизусть роли…
      Нюта устала от всего этого безумия. Потому и согласилась сходить с Бобром на тренировку. Развеяться.
      Бегом, подпрыгивая, она подскочила к ледяной раскатанной дорожке, лихо прокатилась и нырнула в проход. Справа был высоченный глухой забор стадиона, а слева – низкий сетчатый заборчик детского сада. Она пробежала половину пути, когда в спину ей крепко влепили снежком.
      Нюта покачнулась.
      Раздал обидный гогот.
      Из ближней детсадовской беседки вынырнули темные фигуры.
      Ее накрыл страх. Унизительный, обжигающий страх. Как будто плеснули внутрь кипятка. Мгновенно стало жарко, струйки пота противно поползли по спине.
      Нюта дернулась – бежать, сообразила, что догонят, полезла в карман, в панике пытаясь нащупать мобильник под курткой и под свитером.
      И тут поняла – не они! Не те, кого она боялась. Не гоблины. Просто какие-то малолетки.
      Страх отпустил, стало весело. Хотя веселиться особо не стоило. Сейчас начнется любимое развлечение подростков – охота на глупых одиноких девчонок, которые на свою беду решили сократить дорогу. Ну, это не смертельно…
      Нюта рванула вперед. Сзади засвистели, заорали. Еще несколько снежков гулко влепилось в доски забора. А впереди, на выходе из переулка, ее ждали.
      Делать нечего, пришлось остановиться. Она прижалась к забору спиной. Преследователи, зная, что ей деваться некуда, подходили не торопясь, торжествуя.
      – Эй, ты че, коза, тут бегаешь?
      – Да вот, захотелось на вас, козлов, посмотреть, – машинально огрызнулась Нюта.
      Ну, все! Такого ей не простят. Сейчас собьют с ног, изваляют в сугробе и еще снега за шиворот напихают. К ней уже тянулось несколько рук, когда сзади нарисовался невысокий щуплый парнишка.
      – Эй, – заорал он, – отвали! Не троньте ее!
      Все уставились на него. В том числе и Нюта.
      – Это Вовки Бобра… подружка! – выпалил невысокий.
      Если б он сказал, что Нюта – подружка, допустим, министра обороны России, фраза не произвела бы столь убойного эффекта. Протянутые руки опасливо отдернулись. Малолетки дружно отступили, освобождая дорогу.
      Но самый убойный эффект эти слова произвели на саму Нюту. «Я? – ошарашенно думала она. – Я? Подружка?! Бобра?!»
      Чувствуя себя предельно глупо, она шагнула вперед, оглянулась… Парни растолковали ее движение по-своему.
      – Слышь… – неуверенно протянул щуплый, – мы тя не трогали, верно? Ты того… Бобру не скажешь?
      – Чего?
      – Ну че, мы того… снежком в тебя кинули. Мы ж не знали, че ты – это, типа, ты. Сечешь?
      – А я – это, типа, я? – уточнила Нюта.
      – Ага! – радостно кивнул щуплый.
      «Замечательно поговорили! – вертелось у нее в голове. – Как много нового можно о себе узнать. Мало того, что я – подружка Бобра! Под-руж-ка Боб-ра!!! Так я еще – типа, я! Потрясающе…» Занятая этими мыслями, она молча, в упор, смотрела на парней. Те заволновались.
      – Слышь, – неуверенно протянул другой, коренастый, – ну хошь, мы тя до дому проводим?
      – Угу, – кивнула Нюта, – меня как раз Бобр у подъезда ждет.
      И пошла по тропинке. Сзади стояла почтительная тишина.
 
      Первым делом, добравшись до дома, она позвонила Бобру.
      – Вовка, ты про меня никому не трепался?
      – Че значит – трепался? – не понял Бобр.
      – Ну… что мы с тобой дружим?
      – А мы че, не дружим, че ли?
      – Нет, я не в том смысле… – Нюта разозлилась на собственное косноязычие и брякнула прямо: – Короче, ты говорил кому-нибудь, что я – твоя девушка?
      – А ты б хотела? – заинтересовался он.
      – Чего? – не поняла Нюта.
      – Ну типа… быть.
      – Типа, быть твоей девушкой? – уточнила она.
      – Типа, того.
      Нюта отвела трубку от уха и посмотрела на нее, словно ожидала увидеть внутри притаившегося Бобра.
      – Слышь, Вовка, – начала она осторожно, – тебя на тренировке по голове никто не бил?
      – А че? – удивился Бобр. – Тренировки еще не было.
      – Да так. Ерунду гонишь…
      – Ничего я не гоню, – слегка обиделся Вовка. – Я сам хотел того… предложить. Ну, типа – будь моей девушкой.
      – Как-то это все очень неожиданно, – пробормотала Нюта, – даже не знаю, что сказать. Надо подумать.
      – А, ну ты думай! – оживился Бобр. – Я заскочу минут через пять.
      – А мне разве хватит? – испугалась Нюта.
      – Чего? – не понял Бобр.
      – Пяти минут. Чтоб подумать.
      – А, ну дак ты не сразу можешь отвечать. Типа, завтра. Или послезавтра. А через пять минут мы на тренировку валим.
      – А, ну да, – кивнула Нюта. – Спасибо, что напомнил.
      Повесила трубку и осталась сидеть, глядя на телефон. Телефон зазвонил.
      – Алле, Ань! – прогудел Вовка. – Ты, это…
      – Я еще не подумала! – испуганно воскликнула Нюта.
      – Да не… Отменяется тренировка. Там у наших в театре случилось что-то. Собирайся, я щас забегу.

      Огромный щит с декорацией косо привалился к заднику. Это была любимая Нютина картина – с ледяным дворцом, со снежными волками и мчащейся поверху фигурой Ночи. Только теперь она выглядела ужасно. Кто-то вылил поверх снежных спиралей черную краску, проткнул в нескольких местах ткань, испачкал, изгадил, изляпал все, что мог.
      Кругом угрюмо застыли студийцы.
      – Как? – выдохнула Нюта. – Кто?
      – Фиг знает кто, – отозвался Миха. – Может, малолетки какие баловались…
      – Как же! – перебил его Славян. – Малолеткам такую дуру не перевернуть. Тут дяди постарше отметились.
      – Узнаю – руки оторву! – мрачно заключил Олег. (Он, оказывается, тоже был тут. А Нюта и не заметила.)
      Бобр упруго ходил вдоль щита, словно тигр, жаждущий крови. Кулаки у него чесались. Ему очень хотелось куда-нибудь бежать и кого-нибудь бить. Но бежать было некуда и бить некого.
      – Ой, ребята-а! – с тихим отчаянием протянула Юлька. – Премьера через три дня…
      – Надо позвонить Леве! – Стю первая сообразила, что пора переходить от причитаний к действиям. – Натянем новую ткань, он перерисует…
      – Нет, не перерисует, – Нюта сказала это тихо, но все услышали, – он уезжает сегодня. До Нового года. У нас последнее занятие было.
      И все замолчали. И в молчание словно ворвался насмешливый свист поземки. Как будто сама Снежная королева, пролетая мимо, улыбнулась им застывшей ледяной улыбкой.
      – Ну и ладно! – Бобр резко остановился. – И не надо картинок! Сделаем что-нибудь по-быстрому. Сзади простыни натянем…
      – Какие простыни, Вова? – вздохнул кто-то.
      – Белые!
      – А на Королеву натянем белые тапочки… – хмыкнул Славян, не удержавшись. Бобр набычился и посмотрел на него долгим немигающим взглядом. Ему очень хотелось набить кому-нибудь морду.
      Славян выпрямился (он чуток не доставал Бобру до плеча) и тоже уперся в Вована недобрым взглядом. Каждому хотелось сорвать на ком-нибудь злость.
      – Ребя, погодь! – тут же полез разводить ситуацию Миха. – Подраться мы всегда успеем. Тут думать надо. Еще идеи есть? Кроме белых простыней?
      Все замолчали. И снова будто ледяной смешок прошелестел в тишине.
      – Есть! – рявкнул вдруг Бобр. – Придумал!
      – Че, синие простыни? – подколол Славян.
      Но Вовка на подкол не отреагировал. Радостная мысль осветила его физиономию, будто лампочка Ильича.
      – У нас же есть!.. Она и того…
      – Чего того? – нетерпеливо переспросила Стю.
      – Нарисует!
      – Кто?
      – Во, – толстый палец Бобра торжествующе уперся в Нюту, – она! Художник. Ферштейн?
      Все дружно уставились на Нюту, будто она только что слетела с потолка. Или соткалась из пыльного воздуха, подобно тени отца Гамлета.
      – А ведь точно, – с надеждой протянул Славян, – ты ведь черкаешь в своем блокнотике…
      – И в художку ходишь…
      – Костюмы рисуешь…
      – Анька, давай!
      – Ура!
      – Вы че? – ужаснулась Нюта. – Я не смогу… не умею…
      Ей хотелось немедленно исчезнуть. Да вот хотя бы провалиться прямо сквозь сцену, в запыленный подвал.
      Но народ, не обращая внимания на ее слабые протесты, уже плясал вокруг в приливе буйного оптимизма.
      – Эй! – отбивалась она. – Я не могу…
      И тут Олег схватил ее за руку.
      – Анька! Молчи! Я в тебя верю! Ты можешь! Ты справишься!
      Совсем близко оказались его глаза – верящие, сияющие…
      Но тут Бобр могучим плечом оттер Рэда в сторону и на радостях потряс Нюту так, что у нее клацнули зубы. Его распирало от гордости. За нее, ну и немного за самого себя – ведь это он родил гениальную идею.
      – Давай, рисуй!
      Нюта молча схватилась за голову. Ей было страшно. Ужасно страшно. Но в душе уже рушились крепостные стены, сдвигались железные колеса, открывались потайные дверцы.
      – Ладно, – прошептала она, – ладно… Я попробую…
 
      Все было не ладно. Все было совсем не ладно. Наоборот. Был ужас, ужас и еще полный кошмар в придачу.
      Никогда раньше Нюта не ощущала такой каменной тяжести ответственности. Груза чужих надежд.
      С подготовкой к работе все устроилось на следующий день удивительно быстро. Стараниями Шефа нашлась новая ткань. Притащили краски, губки, кисточки, щетки, банки, тряпки, оставшиеся от Левы. Притащили и установили у стены испорченную декорацию – для образца.
      Перед началом Нюта всех выгнала. Если уж суждено ей опозориться и подвести коллектив, то ее позора хотя бы никто не увидит.
      Стю, поняв ее без слов, заперла дверь на щеколду. Они остались вдвоем.
      Нюта переоделась в старый свитер, походила вдоль рамы. Залила краски теплой водой. Можно начинать. Но было страшно. Очень страшно.
      Вот какая странность – вечером на берегу рокочущего темного озера ей не страшно. И даже в темноте на старом кладбище – не страшно.
      А тут, средь бела дня, вдруг сделалось невыносимо жутко. Хотелось все бросить и зареветь. У нее ничего не получится. Ничего! Никогда!
      – Я не смогу! – с отчаянием простонала она.
      – Ты хотя бы начни! Вдруг получится? – заволновалась Стю. – Че сразу-то отказываться?
      И другой голос прозвучал в голове: «Я верю в тебя, ты справишься…»
      Ладно. Стю права. Надо попробовать. Главное – действовать, как обычно. Как будто это обычное занятие в художке. Сначала – набросок.
      Нюта взяла мелок.
      Первым делом она отмерила центр, расчертила щит на четыре равных квадрата. Потом прошлась вдоль, намечая то тут, то там линии, фигуры, порой отмеряя расстояние ладонью, порой отходя назад, а порой даже влезая на стул, чтобы дотянуться до самого верха. Линии выходили неуверенными, дрожащими. Но, как ни странно, работа сдвинулась.
      Она не сбилась с размера, не намельчила, не перекосила композицию. И ледяной замок, и летящая фигура Ночи получились примерно такими же, как и у Левы. Нюта отошла подальше, чтобы рассмотреть набросок целиком. Она так волновалась, что рисунок плыл перед глазами.
      – Стю, глянь…
      Подруга встала рядом. Пауза затягивалась. Сейчас скажет, что все криво, косо и уродливо.
      – Да в тебе, оказывается, Ван Гог пропадает! Все нормально! – раздался над ухом жизнерадостный голос.
      – Стю, хватит издеваться, – отмахнулась Нюта. – Криво, да?
      – Ничего не криво!
      Нюта начала сердиться.
      – Как это – не криво? Я уверена, что криво!
      – А вот и нет! Все четко.
      Тут Нюта не выдержала и сама уставилась на рисунок. И верно… вроде все четко. Но такого просто не может быть! Она же не умеет рисовать на больших листах! Или, получается, умеет?
      Нюта еще раз придирчиво осмотрела набросок.
      – Ага! – завопила она радостно. – Вон у Ночи крыло кривое!
      – Ерунда, – отмахнулась Стю, – мелочь!
      – Волки плохо получились…
      – Лучше, чем у Левы.
      – Замок перекосился…
      – Это у тебя глаз косит.
      – Ничего не косит! – обиделась Нюта.
      – Значит, мозг перекосило…
      – Ты издеваешься?
      – А ты? Криво, косо… Говорю же – все о'кей!
      Нюта еще раз придирчиво осмотрела набросок. Похоже, Стю права. Только мелкие недочеты. Но ведь надо еще раскрасить…
      – Ладно, – кивнула она сама себе, – поехали дальше.
      Развела краску пожиже и, как Лева, взяла самую широкую губку.
      Мазки поначалу выходили слабенькими, но потом она приноровилась. Краска ложилась хорошо. Осмелев, Нюта принялась писать фон широкими плавными линиями, невольно подражая своему учителю.
      И тут в дверь постучали. От неожиданности Нюта вздрогнула и выронила губку. Плюх! На ботинке образовалась веселая цветная клякса.
      Стю невозмутимо подошла к дверям.
      – Кто там? – спросила она.
      – Славян!
      – Чего приперся?
      – Ну, это… может, помочь надо?
      Нюта замахала руками – не впускай, не впускай!
      – Ага, – тут же сориентировалась Стю, – надо помочь…
      – О! Открывай скорее…
      – …нужно взять ноги в руки и сбегать в 38-й кабинет…
      – И чего? – Судя по всему, Славян с той стороны двери уже подпрыгивал от нетерпения.
      – Ничего. Открой окно и собери побольше снега с подоконника. Только много! Целый сугроб… Скатай в огромный комок…
      – И сюда принести?
      – И засунь его себе за шиворот!
      – Зачем? – глупо спросил Славян.
      – Затем! Остынешь. В дверь перестанешь ломиться, нетерпеливый ты мой.
      Нюта хихикнула, подобрала губку и принялась рисовать дальше.
      Набросав главные цветовые пятна, она снова всмотрелась в картину. Вновь накатила паника.
      – Ой, ужас! Цвета глухие…
      – А также слепые, немые и одноногие… – подхватила Стю.
      – Ты опять? – вскинулась Нюта. – Тебе нравится издеваться, да?
      – Балда! – весело отозвалась подруга. – Ну че ты все причитаешь – ужас, ужас? Нормально все. Просто супер!
      – Супер?
      – Супер, супер!
      В дверь постучали.
      – Кто там?! – рявкнула Стю.
      – Да это я, – прогудел из-за двери Бобр.
      – Помочь пришел?
      – Угу!
      – Так! Вали в 38-й кабинет…
      – Снег собирать? – уныло переспросил Вовка.
      – Нет. Вскипяти чайник…
      – И сюда принести?
      – Нет. Вскипяти и вылей себе на ногу.
      – На фига? – удивился Бобр.
      – Захромаешь и перестанешь сюда бегать.
      – А-а-а… – разочарованно протянул Вовка и отвалил.
      – И Славяну можешь кипяточку за шиворот плеснуть! Чтоб у него там сугроб быстрее растаял! – крикнула вслед безжалостная Стю.
      Нюта выбрала кисть и принялась прописывать детали. Работа ее увлекла. Все удавалось. Черная обводка, синие тени, белые блики. Метель свивалась в спиральные вихри. Снежная королева сжимала тонкие злые губы. Волки летели сквозь тьму. Ночь расправляла крылья.
      Нюта несколько раз тронула волчьи морды тоненькой кисточкой – и отошла посмотреть. Стю молча встала рядом. Картина жила. Она получилась немного не такой, как у Левы. Но все-таки получилась! Ура!
      И тут в дверь забарабанили кулаками.
      Стю, не отзываясь, подкралась, повернула щеколду и рывком открыла. В зал ввалился Олег.
      – Вы че молчите, как партизаны? – смущенно пробормотал он и тут увидел готовую декорацию.
      Он смотрел на нее, а Нюта смотрела на него.
      – Здорово… – сказал наконец Олег.
      Взгляды их встретились. Стю, наблюдавшая эту волнующую сцену, вздохнула, как утомленный пылесос. Момент казался удобным. Давай, Нюта, скажи ему о своей великой любви…
      Но тут в зал ворвалась целая толпа. Пришли все, кто болтался в этот час в ДК. Даже танцевалка, не имевшая никакого отношения к театру. Впереди, как предводитель дикого племени, выступала Шеф.
      Нюту дергали, теребили, кричали в оба уха сразу и тянули за руки в противоположные стороны. Короче, создавали такой шум, гам и тарарам, от которого хотелось не просто провалиться сквозь землю, а провалиться до самого земного ядра. Танцевалка, не понимая, в чем причина веселья, тоже на всякий случай толпилась возле Нюты, исполняя какой-то диковинный канкан. Отбиваться не было сил. Приходилось терпеть нежданные последствия народной благодарности.
      Шеф покивала одобрительно, величественно махнула рукой, требуя тишины, и пророкотала:
      – Я ни секунды не сомневалась, Аня, что ты нарисуешь не хуже Льва Николаевича!
      – И я! И я не сомневался! – заорал сияющий Бобр. И тут же подозрительно зыркнул на остальных, словно пытаясь отыскать в толпе сомневающихся.
      – Ты молодчина!
      – Клево!
      «Получается, я одна сомневалась в себе», – думала Нюта, когда радостная толпа тащила ее в 38-й пить победный чай.

      Прогон – последняя, генеральная репетиция перед премьерой – пролетел в горячем тумане, так что никто ничего не успел понять.
      Нюта волновалась. Стю волновалась. Олег волновался. Все волновались.
      Бобр волновался так, что у него начинала дрожать челюсть, и он зажимал ее левой рукой. Правой рукой он размахивал здоровенным томом пьес Шварца, подыскивая, кого бы треснуть по голове, чтобы успокоиться.
      Одна только Шеф говорила всем, что ничуть не волнуется, при этом дымила, как паровоз, постоянно поджигая сигарету не с того конца.
      Нюта больше всего боялась, что кто-нибудь забудет текст. Сидя в глубине зала, она таращила глаза и следила за каждым словом (давно все успела выучить). Пару раз актеры начинали спотыкаться, и тогда она замирала, сжимая кулаки, беззвучно моля: «Ну давай, давай! Вспоминай! Ты же знаешь! О, слава богу…»
      Славян, выбегая на сцену, зацепился за декорацию и чуть не грохнулся. Снежная королева, величаво поднимаясь по ступеням трона, наступила себе на подол платья. У Вовки, который играл Советника, шляпа сползала на глаза, и ему приходилось вскидывать голову. Музыка порой чуть запаздывала. Тогда на сцене все пугливо косились в сторону звукорежиссерского балкончика. Там, невидимый, сидел Игорь. В такие минуты Нюта снова сжимала кулаки и шептала: «Ну, давай, давай Игорян! Врубай! Пора! Слава богу…»
      Стю носилась по сцене, как комета. Слова отскакивали у нее от зубов. Она, как и полагалось по роли, лихо выхватывала из-за пояса пистолет, размахивала кинжалом, гоняла других разбойников. Нюта, наблюдая за ней, расслабилась, пока подруга не метнула в нее отчаянный взгляд. Мамочки! В глазах плескался обжигающий мандраж самой разрушительной силы!
      Нюта всполошилась и зашептала: «Стю, держись! Давай! Ты же можешь! О господи, когда это кончится».
      А на выходах Олега, которого Шеф переставила из второго состава в первый, Нюта вообще опускала голову, упиралась безумным взглядом в ботинки. На Олежку у нее вообще слов не было, только беззвучное отчаянное: «Боже, боже мой…»
      Но кончилось все хорошо. Никто не забыл слов, не свалил декораций, не запутался в костюме и не рухнул со сцены. Музыка не вырубилась, свет не погас, звукорежиссерский балкончик не упал на головы зрителям, сцена не провалилась в преисподнюю.
      Знакомые, по сто раз отрепетированные эпизоды неожиданно сложились в единое стройное действие. И вот уже финальный поклон. Уфф, какое счастье! Закончилось! Гора с плеч!
      В зале дружно захлопали. Вообще-то посторонних решили на прогон не пускать. Но своих набралось человек пятьдесят – младшая группа «Часов», тетки из ДК, братья и сестры новоиспеченных театральных звезд. Присутствовал даже один черный нечесаный пес, кстати, очень внимательно следивший за игрой. В самых напряженных местах он начинал взволнованно подвывать. Теперь пес радостно залаял и полез облизывать ближайшего двуногого собрата по разуму.
      Потом все ввалились в 38-й. Сил не было никаких. Вообще. Даже чайник воткнуть в розетку.
      38-й напоминал поле брани, усеянное бездыханными телами павших бойцов. Кто-то рухнул на стул, кто-то упал прямо в гигантскую кучу поролонового снега, сваленного в углу. Все потрясенно молчали. Никто до конца не верил, что прогон закончился. И, главное – что он закончился благополучно.
      Шеф сиплым голосом раздавала последние указания:
      – Не расслабляться! Впереди премьера. Сегодня вы работали для себя, а послезавтра будете работать на зрителя. Я верю – все получится! Советник, подтяни резинку на шляпе, чтоб не сползала! Ворон, доведи до ума клюв! Королева, подшей подол, спотыкаешься! Завтра всем отдыхать, спать! Из головы все выкинуть, роль не повторять ни в коем случае! Послезавтра к двум всем быть на месте! Ну, дети мои, с богом!
      Нюта отметила, как стали срастаться роли и имена, стоило ребятам один раз выйти на сцену. Раньше бы Шеф сказала – Вовка, Олег, Жанна… а теперь – Советник, Ворон, Королева…
      Наконец один за другим павшие герои зашевелились, стали переодеваться и расходиться по домам.
      Стю со Славяном и Жека с Нютой вышли вместе. Бобр остался переделывать свою знаменитую шляпу. Олег тоже – клюв до ума доводить. И Юлька с ними.
      Нюта вертела головой, словно только что проснулась. Тихий вечер обнимал город. Серебристо светила луна. Поблескивал снег. От сугробов и деревьев протянулись длинные синие тени. Ели, словно черные зубчатые ворота, нависали над головой.
      – Ну, ладно, пока! Послезавтра увидимся! – Стю привычно подхватила Славяна под руку. В меховой шапочке она казалась выше своего спутника. Но тот нисколько не расстраивался.
      – Ага, увидимся! – Нюта смотрела, как они идут к облепленной снегом лестнице. У начала ступенек Славян потащил Стю вбок. Там была огромная раскатанная ледяная горка.
      Нюта слышала, как засмеялась подруга, усаживаясь на промороженную картонку, и они лихо покатили с горы. Счастливые! Какие у нее все-таки замечательные друзья!
      В душе разгорался мягкий свет.
 
      Она так переволновалась. Все прошло так хорошо, так здорово… Не хотелось сразу возвращаться домой, не хотелось расплескать это чудесное настроение.
      – Давай погуляем по лесу? – Нюта потянула Жеку в сторону.
      Они свернули на дорожку между сугробами. Лес сиял, как замок Снежной королевы. Тропинки извивались молочными ручейками. Луна, словно маленькое голубое солнце, освещала каждую ветку, каждую снежную звездочку. Снег мягко глушил звуки. Они беззвучно шагали вперед и сами себе казались лунными привидениями, летящими на синих крыльях теней.
      Тропа вывела их на широкую лесную дорогу, укатанную машинами. Это была та самая памятная дорога к кладбищу. Они пошли рядом. Нюту переполняли доброта и легкая грусть. В этот миг она любила всех студийцев, любила Шефа, любила своих родителей, любила родной город, любила этот заснеженный лес. Казалось невозможным удерживать в себе столько любви. И Жеку, молча шагавшего рядом, она тоже любила. Захотелось сделать для него что-нибудь приятное.
      – Ты в последнее время какой-то странный, – начала она.
      Он глянул на нее сверху. На лицо падала глубокая тень от надвинутого капюшона.
      – Так вот. Не знаю, что у тебя там стряслось после той драки…
      Слова вылетали в облачках пара и повисали в тишине.
      – …но ты изменился.
      Нюта попыталась заглянуть ему в глаза. Даже приподнялась на цыпочки. Но Жека молчал.
      – А я все равно хочу тебе сказать…
      Нюта вздохнула – все-таки неловко, непривычно было о таком говорить – и мужественно продолжала:
      – Я хочу сказать, что я тебя ужасно люблю!
      Жека вздрогнул. Мягкий ком снега свалился с ближней еловой ветки и заглушил последние слова.
      – …ужасно люблю. У меня никогда не было такого друга! Я вообще не умею дружить с парнями. А ты такой классный…
      Жека чуть наклонился. Дрогнули ресницы.
      – Как будто я знала тебя всю жизнь. С детского садика. И такой смелый! Уродов этих не испугался! В общем…
      Нюта сделала паузу, подыскивая нужные слова. Жека замер.
      – Ты самый-самый лучший мой друг!
      Жека выпрямился и медленно откинул капюшон. Нюта увидела, какое у него странное лицо. Она заторопилась:
      – И поэтому я хочу предложить… Пускай все будет, как раньше! Ну, когда мы познакомились! Чтобы ты опять был веселый, приходил к нам, пил чай, дрался подушками…
      Жека смотрел на нее. Нюта помялась. Все же она ждала, что он ответит что-нибудь. Отреагирует.
      – Может, ты обиделся на меня – не знаю, правда, из-за чего, – так это все ерунда! Ну, прости меня! Ты ведь мне как брат! Да? У меня есть Бобр, конечно, есть Славян… Но ты – мой самый-самый первый друг! Я тебе даже открою по дружбе свою самую большую тайну, – тут она перешла на шепот: – Я влюбилась в одного парня из нашей школы… По-настоящему… Только ты никому не говори.
      Жека дернулся. Нюта зажмурилась. И зачем она ему это сказала? Разве парням такое говорят? И как она вообще могла произнести это ужасное слово «влюбилась»? Как она могла выдать себя?
      Но ей так хотелось, чтобы Жека перестал быть далеким и непонятным! И поэтому она поделилась с ним самой драгоценной тайной. Дороже этого у нее ничего не было. Если он этого не оценит – тогда все. Дружбе конец.
      Нюта распахнула глаза.
      Жека вдруг подпрыгнул и ухватился за еловую ветку, нависающую над дорогой. Целая лавина снега сорвалась сверху. Миг – и снег облепил их с ног до головы.
      – Ты что, озверел? – изумленно рявкнула она, отряхиваясь. А он провел ладонями по мокрому лицу и, кажется, улыбнулся.
      – Это вместо драки подушками! – ответил хрипло и подпрыгнул еще раз. Сверху сорвалась новая лавина.
      – Ах, так! – счастливо завопила Нюта.
      Он понял! Он оценил!
      Нюта мигом зачерпнула полные пригоршни пушистого снега. Подскочила к нему и швырнула прямо в лицо. Жека отпрянул, поскользнулся и рухнул с тропинки в придорожный сугроб.
      Они хохотали. Жека валялся в сугробе, болтал длинными ногами, а Нюта чувствовала, что еще минута – и она лопнет от смеха! Уже и живот болел, и слезы из глаз, а остановиться никак нельзя. Наконец, Жека выбрался наружу.
      – Драка подушками! – хмыкнул он, вытряхивая снег из капюшона.
      И Нюта почувствовала, что прежний, родной Жека вернулся окончательно.
      После взрыва веселья оба притихли. Но это было уютное молчание, молчание, как будто сидишь вечером у теплой деревенской печки…
      Они поднялись на пригорок и остановились. Внизу начиналось старое кладбище. Сейчас оно было укутано снегом, только забор косо торчал из высокого сугроба, да смутно прорисовывались между деревьями засыпанные почти доверху кресты и памятники.
      – А помнишь, как ты в августе меня отсюда тащил? – прищурилась Нюта. – Я даже испугалась…
      – Нашла чего пугаться – старой газеты! – хмыкнул Жека.
      – Да я не старой газеты испугалась! Я тебя испугалась! Ты бежал, как бешеный лось!
      – А чего нас, лосей, бояться? Мы, лоси, совсем не страшные.
      – Смотри, Жека, договоришься! Вот пойду сейчас гулять на кладбище, тебе, лосю, назло. И что ты будешь делать?
      Жека благоразумно промолчал. Нюта про себя усмехнулась. То-то! Все-таки это он тогда испугался. А ей на кладбище совсем не страшно.
      Они еще постояли и повернули обратно к городу. Расставаться не хотелось. Незаметно они снова вышли к ДК.
      – Ой, смотри, – встрепенулась Нюта, – в 38-м еще кто-то сидит! Мастерит!
      И правда. Среди темных окон второго этажа золотисто светилось окошко их студийного кабинета. Только огонечек был очень слабеньким. Нюту одолело любопытство.
      – Интересно, кто там? Вовка или Олег?
      – Давай глянем!
      Рядом с кабинетом на втором этаже как раз примостился маленький балкончик.
      – Жека, давай ты меня приподнимешь, а я влезу на этот балкон?
      – Не! – отверг более опытный по части лазания Жека. – Так не получится. Лучше я посажу тебя на шею, а ты потом встанешь ногами мне на плечи.
      Так и сделали. Нюта легко ухватилась за балкончик снизу и осторожно стала подниматься. Выпрямилась, стоя у него на плечах. Жека застыл как вкопанный и на всякий случай придерживал ее руками за ноги.
      – Все, отпускай! – скомандовала она. – Тут я уже могу на балкон перелезть.
      Она шагнула по металлическому выступу с внешней стороны балкона, перебирая руками по перилам. И перед тем как забросить ногу на балкон, глянула в совсем близкое теперь освещенное окно. И замерла.
      Внутри, на столе, горело несколько свечей. Вот почему свет казался слабым и мерцающим. За столом сидели двое. Пламя качнулось, и в золотистом круге высветилось лицо Олега. Он беззвучно шевелил губами. Звук не долетал. Олег чуть повернулся, и стало видно, что у него в руках гитара. Он играл. И пел. А напротив, в ореоле золотистых волос, сидела Юлька. Он пел для нее.
      Жека снизу крикнул что-то, обеспокоенный тем, что она долго неподвижно стоит, но Нюта его не услышала. Она не чувствовала холода, идущего от железных перил, не замечала снега, который закружился в воздухе. Она смотрела в золотое окно.
      Рэд перестал играть, глянул на Юльку и поцеловал ей ладонь. Это был жест рыцаря. Но в то же время – мужчины. Влюбленного. Любящего. И любимого.
      Юлька потянулась к нему, и…
      Нюта поняла, что больше не может смотреть, что холод, идущий от ледяных перил, сейчас доберется до самого сердца. И она превратится в прозрачную ледяную статую. Упадет вниз и разобьется на тысячу колючих осколков…
      Она отцепила руки, повернулась и спрыгнула.
      Жека выдернул ее из сугроба, тряс, словно мышь. И орал. А она не понимала слов, не понимала, почему сидит в сугробе, почему Жека наклоняется к ней, тормошит, глядит в лицо испуганными глазами. Сверху прилетела огромная снежинка и опустилась прямо на щеку. Она была холодной. И черной. Нюта протянула ладонь, и на нее тут же уселась еще одна.
      Она очнулась, только когда Жека выволок ее на дорожку, и правая нога выстрелила острой режущей болью. Нюта охнула и пожаловалась:
      – У меня нога болит… наверно, подвернула.
      На самом деле ей было все равно – подвернула, сломала или вовсе ногу оторвало… Просто боль была такой сильной, что мешала подняться. Жека неловко пытался помочь, суетился и почти волоком дотащил ее до дома.

 
Твои соленые слезы,
Длинные пальцы,
Кислые мины –
Весь этот бред!
 
      Музыка «Сплина» грохотала в комнате, заполняя душу, разгоняя воспоминания. Нюта сидела, закрыв глаза, и подпевала в полный голос:
      – Я ненавижу, когда меня кто-то лечит…
      Лечили ее вчера – отвезли в больницу, в пункт «Скорой помощи», где дежурная врачиха помяла распухшую лодыжку.
      – Аккуратнее надо, барышня. Могли и сломать. Зима, гололед…
      «Вечный холод, – добавила про себя Нюта. – Великое оледенение, синие сумерки, вечные льды…»
      Ногу чем-то намазали, потом наложили тугую повязку и велели зря не беспокоить, не двигаться без нужды. На том они с мамой и отбыли, заказав такси.
      Ну вот, она и сидит теперь дома. Бережет ногу. Зря не беспокоит. А вот душу уберечь оказалось труднее. В душе как раз и грохотали эти самые вечные льды.
 
А ты катись, колесо,
Катись отсюда –
И все!
 
      Чудесная группа «Сплин». Не песни, а заряд мировой тоски и вселенской скорби. Лучший саундтрек, когда рушится мир.
      Потому что ее мир рухнул.
      В тот миг, когда она увидела, какими глазами Олег смотрит на Юльку.
      Мир рухнул.
      Поползли вечные льды.
      Тут сквозь грохот льдин пробился посторонний звук. Нюта поморщилась. Звук настырно царапал уши, мешал растворяться в музыке.
      Это был звонок в дверь. Нюта неохотно отключила музыку, и в тишине раздался исключительно мерзкий визг дверной бензопилы. Такое ощущение, будто звонок нарочно скрежетал всеми своими ржавыми зубьями.
      И кого там, интересно, принесло? Впрочем, неинтересно. Никто ей сейчас не нужен. Кроме группы «Сплин».
      Звонок настырно взвыл.
      А может, не открывать? Позвонят-позвонят – и уйдут.
      Впрочем, глупо. Все знают, что она подвернула ногу и сидит дома. Жека, наверно, всем раструбил. А сегодня, между прочим, премьера.
      – Хватит! – рявкнула Нюта, заслышав очередной скрежет зубовный. – Сейчас открою!
      Прошаркала к двери и даже не стала заглядывать в глазок. Какая разница, кто? Ей теперь все равно.
      На пороге обнаружилась целая делегация. Впереди Стю. Следом Славян, Бобр, Жека, Миха… От обилия переминающихся парней прихожая сразу стала маленькой.
      Нюта оглядела всех с вялым интересом.
      – Ты че, еще не одета? – Стю спрашивала с таким изумлением, будто ожидала увидеть ее в бриллиантах и вечернем платье.
      Нюта пожала плечами:
      – Одета. Я же не в ночной рубашке.
      Понятное дело, подруга имела в виду совсем другое. Она хотела сказать – «не одета для парадного выхода». Она ведь не знала, что Нюта никуда выходить не собирается.
      – Давай скорее, опоздаем!
      – Не, не опоздаем. – Слова выговаривались с трудом, говорить не хотелось, но надо же было отвечать. Весь табун в коридоре уставился на нее. Даже Бобр умудрился округлить свои узкие щелочки. Потом друзья хором рявкнули:
      – Почему?!
      – Я не пойду, – равнодушно ответила Нюта и привалилась к стенке. Ей действительно не хотелось никуда идти. Ей хотелось одного – покоя. Снова врубить на всю катушку «Сплин» и утонуть в тягучем голосе, похожем на черную расплавленную смолу.
      – Ты че, с дуба рухнула? – деликатно вопросил Бобр. – Сегодня же премьера!
      – Вовка, я не пойду! – повторила она. – У меня нога болит. Еще спина болит, голова болит…
      На самом деле у нее болело сердце. Или что там еще должно болеть? Душа? Душа тоже болела. Она чувствовала себя так, будто внутри завелась черная космическая дыра. И хлещет из нее космический вечный холод. Абсолютный нуль.
      И такая накатила вдруг запредельная печаль, такая вселенская тоска, что Нюта отлепилась от стенки, намереваясь гордо удалиться в свою комнату. Не реветь же, согласитесь, на глазах у всей компании?
      Но тут вперед выступила Стю.
      – Та-ак! – мрачно протянула она, и Нюта почувствовала, что это «так» ничего хорошего ей не предвещает. – Та-ак! – зловеще повторила лучшая подруга. – Мальчики, сходите на кухню.
      – В смысле? – удивился недогадливый Бобр. – Пожрать, че ли?
      – Нет, табуретки покрасить! – Стю уже заталкивала всех в крохотную кухоньку. После чего решительно пропихнула Нюту в комнату.
      – Что за выкрутасы? – сурово спросила она, подпирая дверь спиной.
      Нюта, шаркая забинтованной ногой, добралась до любимого дивана и уткнулась лицом в уголок.
      – Эй, эй! – забеспокоилась Стю. – Что опять?
      – Он меня не любит! – Нюта подняла голову и уставилась в пространство. Понятно было, что под местоимением «он» скрывался не создатель сего мира, а Олег Рэд. Более известный как Олег Редькин.
      – Поди ж ты! – вздохнула Стю с облегчением. – Это мы уже проходили. Это не страшно…
      – Ты меня не поняла, – перебила ее Нюта. – Он меня не любит, потому что он любит Юльку!
      – Тоже мне открытие! Да он на нее давно запал. Это же все знают… И ты вроде знала… Он же ее провожал и все такое…
      – Да, но КАК он ее любит! – завопила Нюта.
      – Ты че, подглядывала? – переполошилась Стю. – Неужели такое ужасное зрелище?
      – Дура! – заорала Нюта. – Он ее по-настоящему любит! Руки целует! А меня – не-е-ет. – Она все-таки всхлипнула и поскорее уткнулась в диван.
      Стю помолчала.
      – И поэтому ты не пойдешь на премьеру?
      – Угу! – хлюпнула Нюта из глубин дивана. – На фига мне теперь все? Мне теперь вообще все равно-о-о…
      Всхлип. Еще всхлип. Стю поняла, что если немедленно не сделать что-нибудь, всхлипы перерастут во вселенский потоп. Но что тут сделаешь? Она растерянно огляделась, схватила со столика пульт от CD и нажала на «пуск».
      – Моя любовь! – рявкнуло во всю мощь из колонок. – Ты моя любовь!
      Нюта подскочила на диване и перестала всхлипывать, а Стю выронила пульт.
      – О-о, он вылетел за ней в трубу! – мрачно взвыл проигрыватель.
      Стю вырубила музыку и подождала, пока в ушах перестанет звенеть.
      – Значит, будешь сидеть, плакать и помирать от любви?
      – Угу! – Нюта немедленно ощутила приближение вселенской тоски.
      Стю, однако, тоску не приветствовала.
      – Нет уж! – рявкнула она. – У нас премьера, а ты помирать собралась! Я тебе не дам! Давай одевайся – и пойдем!
      – Никуда я не пойду! – отбивалась Нюта, не ожидавшая такого напора. – Вали на свою премьеру! Все валите! Оставьте меня в покое!
      Стю между тем заглянула в шкаф, порылась в шмотках и вынырнула, потрясая давно забытыми джинсами цвета «бешеной морковки».
      – О! То, что надо! Смотри, у них клеш широкий и внизу «молнии», можно расстегнуть и пропихнуть твою ногу вместе с повязкой…
      – Никуда мою ногу не надо пропихивать! – Нюта вцепилась в родной диван.
      – Свитер, свитер, свитер, – бормотала Стю, снова роясь в шкафу. – Такой был с оранжевыми полосочками… – Ага, есть!
      – Убери его, у-бе-ри! Я никуда не пойду…
      – А ботинки черные, у них сверху липучки, можно не застегивать…
      – Сказала же – не пойду! – От злости Нюта пнула забинтованной ногой подвернувшийся стул, он упал с печальным грохотом. Стю уставилась на шипящую от боли подругу. – Я! Никуда! Не пойду! – разъяренно отчеканила Нюта.
      – Конечно, не пойдешь, – неожиданно миролюбиво согласилась Стю, поднимая стул. – У тебя ж нога болит. И еще голова.
      Нюта почувствовала себя воздушным шариком, которому в бок вонзили булавку. Бах! – и вся злость, все желание сопротивляться за секунду лопнули и растворились в воздухе. Она слегка обиделась на Стю, которая перестала ее уговаривать.
      – Не пойдешь, не пойдешь, – нараспев повторила Стю, вертя в руках свитер. – Не пойдешь, а поедешь! Куда тебе с больной ногой и прочими напастями идти-то? Мы такси вызовем к подъезду…
      – Какое такси! – Нюта с облегчением ощутила прилив злости. – Я вообще с места не сдвинусь! Че, волоком потащите?
      – Зачем волоком? – Стю смотрела на нее ясными глазами. – На руках отнесем.
      И, распахнув дверь, ласково позвала:
      – Мальчики!
      Нюта, занятая собственными переживаниями, успела подзабыть, что у нее полная кухня гостей. А вот Стю помнила.
      Первым в дверной проем просочился Славян, за ним – Бобр и Жека, скребущие головами потолок, следом – коренастый Миха. Все они, несколько устрашенные дружеской беседой, отголоски которой, несомненно, долетали на кухню, жались к стенкам. На лицах запечатлелась немедленная готовность исполнить любое Настино повеление.
      Такие отнесут. Вместе с диваном.
      Глядя на них, Нюта почувствовала себя умирающим лебедем, который сдуру задумал умереть в стаде бегемотов. И поняла – сопротивление бесполезно. Ее, натурально, оденут, пропихнут, вынесут и погрузят. Уж больно решительные рожи, несмотря на неловкость.
      Она злобно выдернула у Стю оранжевые джинсы и рявкнула:
      – Переодеваться тоже будем коллективом?
      Парни, толкаясь, на цыпочках повалили из комнаты. Стю у нее за спиной с облегчением перевела дух.
 
      В 38-м царил чудовищный разгром. Все было завалено верхней одеждой, пакетами, театральными костюмами. Стол превратился в гладильную доску. За ним стояла Галка из старшей группы и, как заводная, гладила подсовываемые вещи. Тут же на ком-то что-то подшивали, прикручивали проволокой, поправляли, одергивали… У окна устроили настоящий гримерный кабинет, уставив весь подоконник коробками с косметикой и театральным гримом. В дверях постоянно толклись нужные и ненужные люди. Все орали, никто никого не слушал. Кто-то бормотал в углу текст. Кого-то, в другом углу, поили валерианой.
      – Оборка, моя оборка! Ой…
      – Кто засунул чайник под стол?
      – Утюг горячий? Ааа! Блин!
      – Ты в меня шпагой тычешь!
      – Это не шпага, а каблук!
      – Эй! Не садись! Там шляпа! Убью!
      – Парни! – голос Шефа протрубил над гамом и криком. – Все на сцену, кулисы натягивать! Девчонки, переодевайтесь, пока их нет!
      Сама Шеф восседала в кресле, к которому постоянно подлетали люди с вопросами. Наверно, так же в начале сражения выглядел Наполеон, сидящий на полковом барабане.
      Команда, притащившая Нюту, растворилась в хаосе, бросив ее у стенки на колченогом стуле. Нюта, ощутив знакомую суету, тоже невольно заволновалась. В такой обстановке погружаться в тоску и печаль было совершенно невозможно.
      Только она попыталась освежить в душе прежнюю мировую скорбь, как подлетела Римма.
      – О! Наконец-то! Анька, я без тебя как без рук! Ты же художник, помоги мне всех накрасить! – и потащила за собой к подоконнику. По дороге Нюте раз десять наступили на больную ногу.
      Тут же пришлось браться за работу – подкрашивать глаза, наводить румянец, тонировать губы, подчеркивать контуры, обводить, белить, чернить, синить и прочее, прочее, прочее…
      Потом все разом повалили вон. Нюта, у которой от напряжения уже дрожали руки, облегченно плюхнулась на стул, но тут ворвались Бобр с Жекой (причем Вовка уже в костюме), подхватили ее с двух сторон и потащили вниз. Отбиваться не было сил. За кулисами творился все тот же разгром, приправленный мандражем и ужасом. На сцене метались декораторы, поправляя какую-то неподъемную конструкцию. Остальные толпились перед занавесом, подглядывая в щелочки – как там зрители? Зал гудел, словно улей.
      Нюта заволновалась еще сильнее. Действительно – как там зрители? Пришли? Не пришли? А вдруг – о, ужас! – никого?! А вдруг – о, ужас! – битком?!
      Но тут опять появился Жека, потащил за собой. Они проскочили тайными тропами все закулисье и вывернули через неприметную дверцу прямо в партер. Кругом рассаживались люди. Много. Очень много людей. Они переговаривались, вертели программки, с интересом поглядывали на сцену. Дети бегали по проходам, счастливо визжали, привставали в креслах. Занавес чуть колыхался, и Нюта знала, что в щелку сейчас подсматривают чьи-то испуганные глаза.
      А потом погас свет, рассыпались дружелюбные аплодисменты, шевельнули цветными пальцами прожектора, зазвучала музыка…
      На этот раз Нюта не стала отворачиваться и закрывать глаза. Спектакль неожиданно захватил ее, смыл все недавние переживания. Она словно не видела до этого никаких репетиций. Все казалось новым. Настоящим. Живым. С того самого момента, как вышел Славян-Сказочник и произнес торжественно:
      – Сегодня вы увидите сказку о Снежной королеве. Это сказка и грустная и веселая, и веселая и грустная. В ней участвуют мальчик и девочка…
      И все. Нюта будто провалилась в действие. Не стало Славяна, Вовки, Жанны, а были – Сказочник, Советник, Королева….
      Вихрем пронесся бой на шпагах, пещера разбойников, и, наконец, появился ледяной замок Королевы. Декорация, за которую она так переживала! Какая красивая! Неужели это она нарисовала? Ничего себе! Если б точно не знала – не поверила бы! Она дернула Жеку за руку – смотри, смотри!
      Впрочем, она его каждую минуту дергала.
      А еще Нюта подумала – как много в этой декорации трудов, переживаний, мучений, а это всего лишь одна картина в спектакле. А спектакль – только один из множества. И сколько еще впереди у них картин, спектаклей, мучений, трудов и переживаний?
      И Олежка!
      И Стю! Настоящая Маленькая Разбойница!
      И Герда.
      Совсем не похожая на Юльку.
      Нюта ловила каждое ее слово. Отчего-то очень важным стало, что скажет ей Герда со сцены.
      – Ты знаешь, что там делается, в мире? Там есть и хорошие люди, и разбойники – я столько увидела, пока тебя искала…
      – Я не испугалась короля, я ушла от разбойников, я не побоялась замерзнуть, а с тобой мне страшно…
      – Я ведь не могу оставить тебя одного. А если я останусь, то замерзну насмерть, а мне этого так не хочется!
      – Тех, у кого горячее сердце, вам не превратить в лед!
      Почему Нюта раньше не слышала этих слов, хотя знала все роли наизусть?
      И уже финал. Уже последняя летящая музыка.
      И все выходят, кланяются, взявшись за руки, зал хлопает и – слышишь (тычок Жеке в бок) – кричат «Браво!». Цветы несут! Ой, смотри! Герде цветы и Королеве, ой, и Разбойнице… И Славяну, и Владику, и даже Бобру! Ой, Шефа на сцену тащат. И все букеты – ей!
      А вот и Вадик с Юлькой за руку. Кай и Герда. Юлька сияет…
      А рядом Олег. Улыбается…
      И снова хлопают, топают, кричат. И снова актеры – уже актеры! – выходят на поклон.
      Ну, все, сейчас занавес – и наверх, в 38-й. Сегодня любимый кабинет будет под завязку набит счастливыми людьми. Счастливейшими.
      А кто-то еще говорил поначалу – сказка, просто сказка, обычная сказка для маленьких детей…
      Вот вам и сказка, вот вам и обычная!
      Нюта, вскочив вместе со всеми, хлопала, не чувствуя ладоней. На миг поймала довольнехонькую физиономию Бобра, а потом… Потом натолкнулась на взгляд Олега. Через секунду он спрыгнул со сцены прямо в зал. И пошел к ней.
      – Ань, это тебе.
      Букет влажных, красных роз. Кто-то уже содрал с них шуршащую упаковку. Нюта взяла, и сердце ее замерло. Неужели? А вдруг? Может быть…
      Вспомнилось, как Маленькая Разбойница кричала со сцены: «Может быть, может быть! Человек не должен говорить „может быть“!»
      А Олег говорил, улыбаясь:
      – А то всем – цветы, а тебе – ничего. А ведь ты тоже делала спектакль. Это ведь твоя декорация. Такая классная! Ну, ладно, увидимся в 38-м!
      Она завороженно взяла букет и, конечно, сразу укололась о шипы. Стебли роз были теплыми от его ладоней.
      Олег умчался, занавес опустился, зрители расходились, а Нюта стояла, глядела на розы. Темно-красные, без запаха, с чуть подмороженными черными по краям лепестками. Потом Жека осторожно потянул ее из зала:
      – Пошли к нашим?
      Занавес колыхался, там, за тяжелой драпировкой кипела жизнь. Фотографировались, обнимались с родственниками, ахали, охали, смеялись… А зал пустел и наполнялся холодом. Вспомнились сияющие глаза Юльки.
      – Не, Жека! – грустно отвергла Нюта. – Я лучше домой. Принеси мне куртку, пожалуйста.
      – И в 38-й даже не поднимешься?
      – Нет.
      Жека через пять минут молча появился одетым. Подал ей руку. Ну да, нога больная… А она про нее совсем забыла.

      Они вышли на улицу. Шел снег. Нет, он не шел! Этот снег танцевал на ходу. Черное небо, синие звезды фонарей, танцующий снег.
      – Жаль, нога болит, – вздохнула Нюта. – Сходили бы сейчас в лес.
      – До кладбища?
      – Ага… И дальше. До самого озера. Ну, ладно, давай к дому.
      – А ты дойдешь? Может, такси?
      – Дойду.
      И оба продолжали стоять. Припозднившиеся зрители, переговариваясь, скользили мимо в снежной круговерти. Наконец, остался только снег, фонари, небо.
      Жека потоптался, а потом поднял Нюту на руки. И понес. Туда, где начиналась тропинка в лес.
      – Ты с ума сошел? – спросила она тихо, не глядя ему в лицо.
      – Да! – мрачно ответил ее лучший друг и родственник ее лучшей подруги. Кажется, седьмой плетень от пятого забора.
      Нюта чувствовала, как он осторожно пробирается вперед, стараясь не поскользнуться на раскатанной дорожке. Темные ели тянулись к ним заснеженными лапами.
      – Куда ты меня несешь? – развеселилась вдруг Нюта.
      – В лес! – буркнул Жека.
      – На кладбище?
      – Угу.
      – Закапывать?
      Он остановился, и Нюте показалось, что лучший друг сейчас шваркнет ее с размаху в ближайший сугроб.
      Он остановился, а снег продолжал идти. Или падать. Или лететь.
      – Я запомнил твои джинсы, – ни с того ни с сего пробормотал Жека. Он как будто разговаривал сам с собой.
      – Что? – не поняла Нюта.
      – Ну, ты была в них, тогда… В первый раз. Летом. Короче, когда мы познакомились.
      – Джинсы? Это все, что ты запомнил? Эти штаны? – лежать на руках было непривычно.
      – Нет, конечно! – испугался Жека, и руки у него дрогнули. – Ты такая смешная была… С красными волосами…
      – С красным носом, – насупилась Нюта.
      – Как инопланетянка…
      Повисла пауза. Нюта брыкнула ногой.
      – Издеваешься, да? Отпусти меня!
      Но Жека не отпустил.
      – Я вас тогда боялся! – заторопился он. – И тебя, и Настю! Я таких девчонок никогда в жизни не видел!
      – Пусти, говорю!
      – Ты такая красивая…
      – Ты отпустишь меня или нет?
      – Стильная…
      – Я тебя укушу сейчас!
      – Добрая…
      – Пусти меня, лось бенгальский!
      – И смелая.
      Тут Жека наконец поставил ее на тропинку.
      – Ты мне ужасно нравишься… – тихо закончил он.
      – И давно? – уточнила Нюта.
      – Давно, – вздохнул Жека.
      – И теперь, типа, я должна стать твоей девушкой? – Шапочка у Нюты сползла на одно ухо, прядь выбилась, и на нее садились крупные снежинки.
      – Я тебя люблю, – просто ответил Жека.
 
      Инопланетное странное существо, с красными волосами, в безумных джинсах, с серьезным взглядом, тонкое, хрупкое… Пугающее. Как он их боялся тогда, непонятных городских девчонок! Каким сам себе казался неуклюжим, неповоротливым, глупым деревенским оболтусом – как динозавр в стеклянной клетке – шаг вправо, шаг влево – хруст…
 
      Как он обрадовался, когда они милостиво согласились с ним водиться. А потом вообще подружились. Он скучал по дому, по родителям, сам себе не признавался, но скучал, а рядом с ними чувствовал себя как дома…
      А из инопланетного существа с красными волосами, к которому не знаешь как подойти, проступила вдруг обыкновенная девчонка. Грустная и веселая, тихая и громкая, спокойная и непоседливая. Разная…
 
      Как он был поражен, узнав, что эта девчонка ничего не боится. Что она, не задумываясь, проходит там, где у него – здоровенного лба! – замирает сердце…
 
      Как он робел, когда обычная девчонка брала ручку или карандаш и снова превращалась в инопланетное существо. Садилась – и начинала колдовать над листом. И вот уже из косых штрихов проступает его собственный портрет. Он тянулся посмотреть поближе, а она досадливо отмахивалась: «Не дергайся, ты же позируешь!» – и продолжала колдовать…
 
      Как он испугался за них, тогда, в лесу! Что не сможет их защитить! И потом, когда все кончилось, в тишине, в одиночестве, вдруг понял – а ведь эта девчонка мне дороже всего на свете…
 
      Как он растерялся от этого – не знал, как на нее посмотреть, как взять за руку, о чем спросить? Убегал, уговаривал себя, и снова тянулся к ней, и снова убегал, не понимая, что с ним…
 
      Как счастливо ухнуло сердце, когда она сказала: «Я тебя ужасно люблю!» Он и сам любил ее до ужаса! И как больно было потом – «мне нравится один парень из нашей школы…». Так неожиданно! Так жестоко! Аж дыхание перехватило. Пришлось нырнуть в снег, чтобы она ничего не заметила. И как, из последних сил, он смеялся, а ему хотелось – выть от горя…
 
      Как он решил, что переломит себя, справится, что она никогда ничего не узнает. И не выдержал. Нельзя было подходить к ней так близко. Брать ее на руки. Смотреть, как тают снежинки у нее на щеках…
 
      А если она сейчас скажет: «Давай все забудем!» – останется только умереть. Замерзнуть навеки в этом снежном лесу на краю кладбища…
      – И что теперь делать? – сердито спросила Нюта, обращаясь к лесу, к небу, к танцующим снежинкам. – Нет, ты ответь! – Она сильно дернула его за куртку. – Что теперь с этим делать?!
      Жека не знал.
      Но понял, что немедленная смерть откладывается.
      И перевел дух.
      Может, и не придется замерзать навеки… Может, она еще…
      – Ну ладно, Вовка! – Нюта трясла его, как грушу. – Но ты, Жека, ты! Ты, мой лучший друг… почти брат…
      Она чувствовала, как в душе нарастает неведомое доселе счастье. Никто никогда не говорил ей: «Я люблю тебя». Хотелось петь и плакать, хотелось кричать на весь мир: «Вы слышали, слышали? Есть человек, который меня любит!»
      А Жека стоял – столб столбом! – молчал, смотрел, а потом неловко притянул ее к себе, так что она ткнулась носом в его тяжелую кожаную куртку. В области груди. Мелькнула мысль: «Если он захочет меня поцеловать, придется ему наклониться… Или мне встать на цыпочки… Иначе не получится. О чем я думаю? – тут же весело ужаснулась она. – Он? Меня? Поцелует?! Бред…»
      От собственных мыслей Нюта хихикнула в глубину кожанки, оттолкнула Жеку и… неловко растянулась на дорожке.
      – Ой!
      Нога!
      Жека тут же сгреб ее обратно.
      – Я тебя донесу!
      – Я тебе что, холодильник? Что ты меня таскаешь туда-сюда? – Нюта не понимала сама себя. Она то смеялась, то злилась, щеки пылали, и… и он ее так и не поцеловал!
      Лось бенгальский!
      Медведь косолапый!
      Но Жека только прижал ее к себе покрепче, осторожно нащупывая дорогу обратно. А потом, глядя в сторону, глухо поведал:
      – Я тогда Федьке морду набил за вас… Бобр прыщавого отловил, а я – Федьку. Один на один. Все по-честному. А рыжего этого мы достать не смогли. Но предупредили…
      Так за них, получается, отомстили.
      Ну, что-то подобное они со Стю подозревали.
      По идее, Нюта должна была почувствовать прилив кровожадной радости, но ничего не почувствовала. Подобрела, наверно, от любви. Растаяла.
      А Жека весьма нелогично добавил:
      – Федька – нормальный пацан! С придурками этими уже развязался.
      – А что ж ты ему тогда морду бил? Нормальному-то пацану? – Не так уж сильно и подобрела.
      – Ну, бил. За дело. А теперь он к нам просится…
      – Куда? – изумилась Нюта.
      – В студию.
      – Этот гоблин? В студию?!
      – Он перед вами извиниться собирается… А сам хочет, это… в театр. Чтоб приняли.
      – Нужны мне его извинения! – фыркнула Нюта и замолчала. Мир точно рухнул. Еще утром все было ясно и просто. Она ужасно любила Олежку, ненавидела и боялась гоблинов и хотела умереть от несчастной любви.
      А теперь получается, она все еще любит Олежку, но вовсе не так сильно, как утром. Умереть, по крайней мере, уже точно не хочет.
      А ее, оказывается, ужасно любит Женька, и это… потрясающе!
      Получается, что она несчастна, потому что Олежка ее никогда не полюбит (хотя несчастна уже не так сильно, как утром).
      И счастлива, потому что ее полюбил Жека (хотя счастлива не так сильно, как хотелось бы ему).
      А один из гоблинов, значит, скоро будет ходить на посиделки в 38-й. Она убить его собиралась, а теперь придется сидеть с ним в одном кабинете! Выходить на одну сцену!
      Получается, не такой уж он и гоблин? Просто дурак? И убивать его особо не за что?
      До чего же все запуталось…
      И как жить теперь? И что делать?
      – Пошли ко мне, – предложила Нюта неожиданно мирно, устав от собственных переживаний. – Мама обрадуется, чаем напоит. «Сплин» послушаем. Очень помогает от несчастной любви. У меня несчастная любовь, у тебя – несчастная…
      – У меня не несчастная, – возразил Жека.
      – А ты откуда знаешь? – Нюта видела его глаза совсем близко, он же нес ее на руках.
      – Ну, ты ж не ответила ничего… А молчание – знак согласия.
      За такие слова надо было бы ему сунуть за шиворот комок снега. Но Нюта так устала от чувств, переживаний, обид и несчастий, что только дернула на ходу еловую ветку, и сверху на них рухнуло снежное облако. Жека остановился. И…
      Медведь он все-таки, натуральный медведь!
      Ночью Нюта писала в своем ЖЖ: « Я, оказывается, умею летать!»
 
      «Снежную королеву» жаждали увидеть все.
      Каждый детский сад, каждая школа непременно желали устроить встречу с «артистами». Районные поселки приглашали наперебой.
      Пока шли новогодние каникулы, театр развернул настоящие гастроли. В результате они пять раз сыграли укороченную версию для детских садов, два раза побывали «на выезде», в сельских ДК, и закончили эпопею еще одним городским грандиозным спектаклем, на который пришли все-все-все, кто не смог побывать в первый раз.
      Вымотались жутко.
      И почувствовали себя наконец настоящими звездами.
 
      Олег медленно провел по струнам, продлевая последний жалобный аккорд, и отложил гитару.
      И заглянул в ее сияющие глаза.
      В Юлькины сияющие глаза.
      Они теперь всюду ходили парой – Юлька и Олег, заставляя первых школьных красавиц терзаться невыносимой ревностью. Юлька, говорят, кучами получала записки с угрозами. Но ей все было нипочем рядом с Олегом.
      Нюта смотрела на них с грустью, но записок с угрозами не писала. Что-то перегорело в ней тогда, зимним холодным вечером. Образ Олега все еще окутывал легкий золотой туман, но огонь погас. Осталась только печаль, как синие сумерки после солнечного дня.
      Во-первых, Юлька ей нравилась.
      Хорошая девчонка. Добрая.
      А во-вторых, у нее теперь был Чук. То есть Жека.
      По гороскопу Жека оказался Овном. Нюта, как узнала, немедленно позвонила Римме, у которой брат был Овен, и выслушала длинную характеристику этого мерзкого, отмеченного всеми пороками знака. После чего почесала голову трубкой. Она еще не успела познать всех Женькиных пороков, но с некоторыми мерзостями уже сталкивалась.
      Жизнь неслась кувырком. Пока она молча обожала Олега со стороны, все было ясно и просто. А теперь, когда появился настоящий реальный Жека, все жутко запуталось. Они ссорились сто раз на дню. Мирились. И опять ссорились.
      Кто бы мог подумать, что любовь – такая сложная штука!
      – Нет, это невозможно! – орала Нюта. – Почему я не могу ходить с Бобром на тренировки?!
      – Потому что ты моя девушка! – орал на это возлюбленный. – А с Бобром твоим я еще поговорю…
      – Что за угрозы? – тут же вскидывалась она. – Бобр – не мой! Это раз. И нечего на меня орать! Это два.
      – Не фиг так поступать! – кипятился Жека.
      – Да как так поступать? – Нюта пыталась рассуждать спокойно. – Я всего лишь хочу записаться на карате…
      – Ага, к Бобру!
      – Да иди ты в Бобруйск со своим Бобром! – не выдерживала Нюта, и все начиналось сначала.
      С Бобром Жека «разговаривал» уже три раза. Как выражался Вован, «разговор проходил в особо циничной форме». И, словно сытый кот, жмурил довольные глаза. Он по-прежнему любил драться.
      При этом на все беспокойные Нютины расспросы и даже мольбы отвечал одинаково:
      – Не парься, мы же с Чуком друзья!
      И это была правда. Вован с Жекой дружили. Так что побеждала, видимо, дружба.
      Вообще жизнь влюбленной, оказывается, – череда сплошных стрессов. На дискотеку одной нельзя. К озеру нельзя. Гулять в темноте нельзя. А еще вечный мандраж – позвонит? Не позвонит? Придет? Не придет? Что скажет? Как посмотрит? Что подумает?
      Нет, не зря про любовь написано так много книг!
      Жуткая вещь!
      А вот Стю со Славяном, напротив, ссорились редко. Они сразу дрались.
 
      В 38-м закипал чайник. Песни под гитару кончились, споры утихли, и стало слышно, как чайник недовольно свистит, фыркая паром.
      Шеф оторвалась от здоровенного тома, обвела «поганцев» затуманенным, мечтательным взором и сказала:
      – Народ, есть потрясающая пьеса! Как раз для нас!
      – Про любовь? – с надеждой спросила Юлька.
      Но ответ Шефа утонул в поднявшемся крике.
      – Ура! – дружно орали «поганцы». – Новая пьеса! Ура!
      Здание ДК дрогнуло от топота. А на улице падал снег.
      Падал. Или летел.

      Было позднее утро. На разноцветном календаре черный маркер перечеркивал сегодняшний день – первое июня. За распахнутым настежь окном звонко пели птицы, солнышко радостно освещало сонный город, призывая подняться с постели и улыбнуться долгожданному лету.
      Осознав, что летние каникулы уже наступили, Саша Чехова пришла в неописуемый ужас.
      – Каникулы?! Три месяца?! Девяносто два дня полного безделья? Нет! Только не это!! – воскликнула девушка, резко сев и скомкав одеяло. Серый плюшевый медведь с голубым носом, которого на день рождения подарила ей лучшая подруга Марина, чуть не свалился с кровати.
      Наверное, Саша была единственной, кто терпеть не мог летние каникулы. И не потому, что на улице стояла вечная жара, что мороженое в магазинах становилось как минимум в полтора раза дороже, что на асфальте и капотах машин можно было жарить яичницу, а за железные поручни и вовсе не схватиться, если вдруг начнешь падать с лестницы. Просто каждое лето, когда одноклассники и друзья разъезжались по морям и деревням, Саша все три месяца сидела дома. У нее была возможность поехать к бабушке – в деревню Кукуево, которая даже не была нанесена на карту Российской Федерации, – но делать там было абсолютно нечего. Как-то Саша рискнула навестить бабулю и глубоко пожалела об этом, проведя девяносто два долгих дня в обществе пенсионеров, рогатого скота и петрушки. Детей ее возраста в том забытом богом местечке не наблюдалось вообще. С тех пор Саша зареклась туда даже ногой не ступать. А родители, работающие круглый год, не каждое лето могли отвезти ее на море. Отпускать свою любимую и единственную дочь в лагеря папа с мамой стойко отказывались: ведь там «курят, пьют и играют в карты на деньги с вожатыми». Ни на какие уговоры не поддавались! Так и проводила Саша Чехова все свое лето – в полном безделье и грустных думах о смысле своего существования на земле.
      Саша лениво опустила ноги с кровати на пол и, с наслаждением зевнув, посмотрела в окно. С первого этажа ей было прекрасно видно, как резвятся на детской площадке маленькие ребятишки: режутся в классики, прыгают через скакалку, играют в догонялки.
      – Вот ведь везет. Весело же кому-то! – пробурчала она и пошла на кухню, откуда разносились по квартире приятные запахи.
      Мама девушки, Екатерина Андреевна, готовила на завтрак гренки с сыром и варила кофе. Увидев дочь, она сделала брови домиком и печально сказала:
      – Алекс, мне очень жаль, но папа сегодня снова звонил с корабля и сказал, что он точно будет работать все лето. Мой отпуск закончился…
      Дурацким и ужасно мальчишеским, по мнению девушки, именем Алекс ее называли с самого детства. Папа хотел, чтобы в семье родился мальчик, и родители долго считали, что Екатерина Андреевна растит в себе будущего военного. Конечно, появившейся на свет девочке они тоже обрадовались, но заранее выбранное имя пришлось переделать на женский лад. Сашина мама еще в самом начале беременности кинулась изучать литературу, в которой раскрывалась тайна имени ребенка, и вычитала, что чадо следует называть полным именем с самого детства. Сначала мама и папа упорно обращались к дочери, как советовали книжки, а потом решили сократить длинное имя, сочтя, что «Алекс» звучит вполне солидно, а «Саша» – слишком просто.
      – …и я собираюсь ехать к папе, – закончила Екатерина Андреевна.
      Саша понимающе кивнула. Такая вот была у ее родителей работа: отец служил капитаном дальнего плавания и «зависал» в морях по восемь-девять месяцев, а мама трудилась с ним на одном корабле коком. Она, к счастью, пропадала всего месяца на три или четыре, а потом была смена экипажа. Менялись все, кроме капитана. Вот и сейчас, когда корабль причалил в порту их города, Екатерина Андреевна вынуждена была покинуть дочь и отправиться кормить целое судно.
      – Кого на этот раз со мной оставишь? – улыбнулась Саша. – Тетю Таню?
      Тетя Таня была соседкой из смежной квартиры, и чаще всего именно ее просили за Сашей приглядывать: проверять, во сколько ребенок возвращается домой и как справляется с приготовлением пищи. На первый взгляд такая ситуация могла показаться возмутительной. Как это так?! Девочку оставляют практически одну на несколько месяцев, кто же будет готовить, убирать квартиру, выгуливать собаку? Все хозяйство на ребенка, который только-только окончил девятый класс? Невероятно! Но на самом деле все было не так страшно. С детства Саша воспитывалась очень строго. Ее не интересовали вечеринки на дому, дискотеки и гулянья до ночи. А готовить она умела вполне прилично, мама с ранних лет звала дочь на кухню, чтобы та потихоньку училась. С остальными домашними делами девушка тоже справлялась без проблем. Одним словом, для своих лет Саша была достаточно самостоятельной и разумной.
      – Нет, – Екатерина Андреевна покачала головой.
      – Разве у нас есть на примете кто-то новый? – удивилась Саша. – Вторая моя няня, Лена, сейчас с сыном укатила в Анапу, ты забыла?
      – Завтра приезжает бабушка.
      Саша остолбенела.
      – Кукуевская?!
      Мама улыбнулась:
      – Да, баба Евдокия.
      – Ма, это несерьезно! – Возмущению Саши не было предела. Нет, у нее были вполне терпимые отношения с бабушкой, но… это же бабушка! – Она житья не даст! Она дико скучная, с ней даже поговорить не о чем.
      – А ты толком с ней и не общалась, – обиделась за свекровь Екатерина Андреевна.
      – Ну и что? Я слышала, как она общается со своими… эээ… сверстницами. Мы с ней за все лето и не поговорили ни разу.
      – А она твоя бабушка, между прочим… И не стыдно так себя вести?
      – Нет! Не надо сюда бабу Евдокию.
      – Этот вопрос не обсуждается, – резко ответила мама и разложила гренки по тарелкам. – Садись завтракать, пока кофе не остыл!
      Чехова послушно плюхнулась на стул и, подперев кулаком щеку, принялась недовольно жевать поджаренный хлеб. Завтракали они в полном молчании, но скоро Екатерина Андреевна не выдержала:
      – Алекс, прекрати дуться! В конце концов, ты не видела бабушку уже три года. Все это несерьезно.
      – Мама, ну за три месяца я тут с ума с ней сойду! – чуть ли не плакала Саша. – Тогда в деревне у нее хоть были бабульки-сплетницы, она с ними душу отводила разговорами и шелушением семечек, а тут только я! Она даже во дворе себе компанию не найдет, там одна мелкота возится! Я же погибну здесь…
      – Не преувеличивай, – с наигранной бодростью ответила Екатерина Андреевна, в глубине души разделяя Сашины опасения.
      – Ты знаешь, что я не преувеличиваю, – хитро прищурилась Саша. – Знаешь ведь!
      – Займись каким-нибудь увлекательным делом, и не будешь ты ее видеть сутки напролет. Ты же знаешь, я могла бы тебя и одну оставить, так как доверяю полностью. Да и за квартиру ты платить умеешь… Вообще, тебя замуж пора отдавать! – мама расхохоталась.
      – Не смешно! – надула губы Саша. – Ну, оставь меня одну, пожалуйста!
      – Во-первых, бабушка Евдокия уже выехала, а во-вторых, просто нет.
      – Второе – не объяснение!
      – Это тебе не объяснение, а мне очень даже нравится, ведь это мое решение! Самая веская причина, между прочим, – Екатерина Андреевна показала Саше язык и сделала глоток черного кофе.
      – У-у, – насупилась дочь, – вредина. Ну, чем мне заняться эдаким, как ты говоришь, увлекательным? Я совершенно ничего не умею. Я – бездарь, причем круглая!
      По правде сказать, училась Чехова действительно не очень хорошо, получая тройку за тройкой. Преподаватели винили во всем родителей ученицы, плохо следящих за успеваемостью дочери. А сама Саша – собственную лень, с которой ничего не могла поделать. Только благодаря своему безудержному обаянию она переходила в следующие классы без особых проблем.
      Зато Саша нашла себя в музыке. Она уже четвертый год училась в музыкальной школе по классу гитары. Преподаватели были от нее в восторге, у девушки обнаружился явный талант. Она с легкостью брала сложные аккорды, ловко перебирала струны и, что самое главное, чувствовала каждую сыгранную нотку, словно пропускала музыку через свою душу. Многие пророчили ей светлое будущее. Да и до сих пор пророчат.
      – Научишься! – продолжала Екатерина Андреевна. – Почему бы тебе не найти работу?
      – Работу? – Саша удивилась так сильно, словно слышала это слово впервые в жизни.
      – А почему бы и нет? Тебе четырнадцать лет. На четыре часа в день тебя возьмут за милую душу!
      – Ну-у, не знаю… Не царское это дело – работа! – пошутила девушка.
      – Очень даже царское. Ну сама подумай: поработаешь, у тебя появятся свои личные деньги. Сможешь потратить их на что захочешь!
      – Мне ничего не нужно, у меня все есть. Я счастливый ребенок, ну мама! Не хочу работать!
      – Ладно, раз нет, тогда с бабушкой будешь целыми днями тусоваться? – мама удивленно приподняла брови.
      Саша скривила рожицу, демонстрируя все свое неудовольствие этой наиглупейшей идей.
      – Решено! У меня знакомая работает администратором в «Динамите», найдется тебе работа. Обещаю!
      – Но ма… – Саша собиралась возразить еще что-то, но Екатерина Андреевна уже дожевала гренок и выпорхнула из кухни. Дочке оставалось только вздохнуть. – Офигеть. Вот ведь напросилась я. Умна, чертовски умна!
      – Вся в маменьку, – Екатерина Андреевна выглянула из коридора и задорно подмигнула дочери.
 
      В тот же день Саша с мамой направились в магазин «Динамит». Хотя назвать просто магазином это сооружение было бы нечестно. Целый торгово-развлекательный комплекс возвышался над соседними домами угрожающе огромной четырехэтажной махиной, раскрашенной в широкую горизонтальную полоску голубым и желтым. Тут были и парковка, и сцена для проведения развлекательных мероприятий, и искусственные пальмы, и прозрачные круглые лифты, прямо как в кино. На первом этаже размещались длинные продуктовые ряды, где, хочешь не хочешь, а все равно заблудишься. Второй и третий ярусы ошеломляли количеством одежды, обуви, разнообразных аксессуаров. Причем наряду с магазинчиками, где цена вещей была общедоступна, тут попадались и потрясающие бутики, в которых вполне можно было встретить какую-нибудь звезду местного значения, затеявшую шопинг. Но основное веселье происходило на четвертом этаже, ведь там была так называемая Game zone с боулингом, настольным теннисом, игровыми автоматами, бильярдом и кинотеатром с десятью залами. Здесь и предстояло Саше Чеховой проработать три долгих летних месяца – пока неизвестно кем.
      Саша и Екатерина Андреевна подошли к входу в здание, и стеклянные двери услужливо разъехались в разные стороны. Чехова-младшая подозрительно на них покосилась – она была не в ладу с этим с виду безобидным чудом техники. Как-то она, заболтавшись с подружкой, врезалась в слишком медленные двери лбом, а потом долго ругалась и гневно натравливала на них свою собаку. Хоть йоркширский терьер Глаша и не выглядела существом, способным привести в ужас равнодушную дверь…
      Но в этот раз обошлось без приключений, и все втроем – Саша, мама и Глаша, которую взяли с собой, чтобы на обратном пути выгулять, – попали внутрь. Проход им тут же преградил охранник:
      – С животными нельзя! – Страж порядка нахмурил брови и, важно выпятив третий подбородок, ткнул пальцем в нос терьеру, который сидел на руках у Саши.
      – Не тыкайте! – мгновенно ощетинилась девушка, готовая за своего любимца нос откусить. – Где вы увидели животное? Это мой ребенок! Маленький добродушный ребенок. Разве не видно?
      Охранник задумчиво почесал затылок и присмотрелся к Глаше. Та дернула бровками и миролюбиво уставилась на него черными глазами-пуговицами. Не растрогаться под этим душещипательным взглядом было просто невозможно. Обычно люди, на которых Глаша так смотрела, машинально расплывались в улыбке и, сладко присюсюкивая, начинали расхваливать собачку, почесывая ей за ушком.
      – А почему он у тебя такой волосатый?
      – Чтобы зимой не было холодно, – буркнула Саша, с любовью прижимая к себе худенькое тельце животного.
      – А уши больно большие, локаторы прям, – продолжал веселиться охранник, тоже попавший под обаяние игрушечной собачки.
      – Это чтобы лучше слышать вас, – кивнула Екатерина Андреевна, улыбнувшись.
      – Если спросите про зубы, то нам придется продемонстрировать их в деле. – Чехова-младшая добродушно захлопала ресницами, хотя внутри просто кипела от возмущения – неужели этот глупый мужчина думает, будто Глаша способна устроить беспорядок в гипермаркете, словно какой-нибудь гигантский мохнатый сенбернар?!
      – Ну, хорошо, проходите, – сдался охранник и хохотнул в последний раз: – А намордник у вас есть для ребенка?
      Девушка пронзила его испепеляющим взглядом и, гордо задрав нос, прошествовала к эскалатору. Им с мамой предстояло подняться на самый верх. Сегодня, в первый день школьных каникул, все отмучившиеся дети просто обезумили от счастья и рванули развлекаться. Кто на улицу, а кто в Game zone. На четвертом этаже собралось столько народа, что Чеховы с трудом смогли пробраться к кабинету администратора: со всех сторон их окружали весело голосящие подростки.
      Постучавшись в белоснежную дверь и услышав вежливое «Входите», Екатерина Андреевна и Саша шагнули в небольшое помещение.
      – Катенька! – обрадовалась сидящая за столом женщина средних лет и, раскрыв объятия, кинулась навстречу Сашиной маме.
      – Анфиса! – Подруги расцеловались. За долгое время они успели соскучиться: то одна месяцами на корабле, то у другой постоянные дела.
      – Ты какими судьбами? Почему не позвонила даже? – Женщина наконец выпустила Сашину мать из объятий.
      – Да вот, решила сделать сюрприз!
      – А это… – Анфиса перевела удивленный взгляд больших зеленых глаз на дочь Екатерины Андреевны.
      – Да, это моя Алекс. Выросла, правда?
      – Невероятно! Александра! Когда я видела тебя в последний раз, ты была вот таку-у-усенькой, – она помахала ладошкой где-то в районе своей талии, не затруднившись согнуться.
      Саша недовольно закатила глаза, когда Анфиса бросилась обнимать и ее. Девушка по отечески похлопала незнакомую женщину по спине и вырвалась из ее цепких рук. Она ее совершенно не помнила. Мало ли у мамы подруг, которые видели ее еще «вот таку-у-усенькой»?
      – Анфис, мы по делу, – сразу начала Екатерина Андреевна. – Устрой, пожалуйста, Алекс на лето подработать! На каникулах она просто умирает со скуки и на все готова, лишь бы только не сидеть дома. Мы еще с мужем в рейс уходим… без нас она тут волком завоет.
      – Дай-ка подумать, – Анфиса села за свой рабочий стол и открыла какую-то папку с бумагами. – Сейчас, понимаешь, сезон такой. Каникулы, всем детям хочется заработать себе на мороженое. И мы некоторых даже берем. Они, например, помогают расставлять нетяжелые продукты на первом этаже, листовки с рекламой раздают или сидят в кабинках и разменивают бумажные деньги на железо. Игровые автоматы у нас не дураки, только пятирублевки глотают…
      Саша и мама завороженно кивали. Казалось, даже Глаша заслушалась.
      – Так вот к чему я веду, – Анфиса задумчиво покусала губу и побарабанила наманикюренными пальчиками по столу, – Александра, тебе шестнадцать уже есть?
      – Нет, я только девятый класс закончила, – покачала головой та. – Мне четырнадцать.
      – Плохо, пока мне тебя совершенно некуда пристроить!
      – Ну, Анфис, – расстроилась Екатерина Андреевна. – Неужели ничего нельзя сделать? Ну хоть куда-нибудь, только не туалеты мыть, конечно…
      Саша с благодарностью покосилась на маму. «Ну хоть за это спасибо!» – подумала она.
      – Ммм… ну, если ты, Сашенька, согласна четыре часа в день проводить в плюшевом костюме и рекламировать то, что скажут.
      Саша быстро закивала головой. Мысль о ненавистных летних каникулах в обществе занудной бабули пугала ее до ужаса, поэтому перспектива нарядиться в костюм и поприкалываться над посетителями «Динамита» ей невероятно понравилась. Совсем ничего сложного! А за это еще и деньги платить будут! Лафа!
      – Тогда отлично, сейчас мы с твоей мамой обговорим детали, а ты пока, если хочешь, иди прогуляйся. Кстати, милая собачка!
      – Спасибо, – Саша улыбнулась Анфисе и, потрепав у Глаши волосики на голове, вышла за дверь.
      Ей всегда сразу нравились люди, которые по-доброму относились к ее собаке. Да и не обязательно именно к ней. Если Саша узнавала, что человек терпеть не может животных или детей, то он практически переставал для нее существовать. Девушка считала таких людей жестокими и не способными на искренние чувства, поэтому общаться с ними не желала. Зато друзья любвеобильной Глаши автоматически становились друзьями ее хозяйки. Таким образом, Саша была в товарищах у всех дворовых собак и случайных прохожих, которые однажды заприметили чудную кукольную собачку и не смогли не почесать ей за ушком.
      Саша огляделась. Вокруг тусовалось столько народу, что глаза разбегались. Девушка прижала покрепче Глашу и направилась к пиццерии, откуда пахло очень и очень привлекательно. Свободных столиков, естественно, не оказалось: всем вдруг приспичило перекусить в обеденное время. Саша принялась просто разглядывать меню и вдруг услышала за спиной веселый смех и девичий голос:
      – Вергуня, ну какой ты смешной! Ха-ха! И где ты таких штучек набрался?!
      Сердце Чеховой неровно забилось. Вергуня?.. Ей был известен только один человек с таким прозвищем. Саша боком выбралась из очереди и, как краб, задвигалась в сторону игровых автоматов, не поворачивая головы. Наконец она уперлась плечом в стену и, прикрыв крохотным Глашиным тельцем лицо, осмелилась бросить взгляд в сторону очереди, где только что стояла. Сердце ее нервно дернулось и с громким «бум» упало в желудок. Это был он. Веригин Никита.
      – Какого черта он здесь делает, – горло мгновенно заболело, будто сузилось, и стало тяжело произносить слова. – Он должен быть в Англии! Учить свой язык и жить там долго и счастливо! Глаша, почему он здесь, ответь мне!!
      Саша вспотевшими руками развернула к себе мордочку терьера, вопросительно уставившись в собачьи глаза. Глаша несколько раз озадаченно моргнула, а потом, радостно тявкнув, принялась вылизывать лицо хозяйки. Ее короткий хвост метался туда-сюда с реактивной скоростью. В этот момент Екатерина Андреевна распрощалась со своей школьной подружкой Анфисой и, совершенно счастливая, выпорхнула из кабинета. Отыскав взглядом дочь, она направилась к ней.
      – Алекс, я закончила… Что с тобой? Ты белее белого! Как будто привидение увидела!
      – Почти, – одними губами произнесла девушка.
      – Ну, пойдем. Сейчас я тебе расскажу, что придумала Анфиса. Значит, ты будешь работать…
      Монолог Екатерины Андреевны продолжался до самого дома. Но Саша не слышала ни единого маминого слова. Она думала и думала о человеке, который год назад должен был навсегда исчезнуть из ее жизни.

      В восьмом классе Никита Веригин всем сердцем полюбил Сашу Чехову. Много лет они просто учились вместе, но однажды все изменилось. Никита будто увидел ее впервые в жизни, когда девушка вышла на школьную сцену с гитарой. На новогоднем конкурсе Саша выступила с песней собственного сочинения – и так, что ей стоя аплодировал весь зал. В придачу к конкурсу она выиграла и сердце Никиты: он влюбился так, словно кто-то свыше дал ему возможность за всю свою жизнь полюбить только один раз и только одну-единственную девушку. Отдавая всего себя, он пытался добиться расположения гордой красавицы. Глядя в ее серые глаза, Никита чувствовал, что пропал. И все могло бы быть замечательно, если бы не характер Саши. Видя, что мальчишка от нее без ума, она игнорировала его, иногда лишь дразня безразличным взглядом. Тогда Саша еще не решила для себя, нравится ли ей неожиданный поклонник. Просто играть с ним было так забавно! И все подружки ей завидовали…
      Но в один из пасмурных дней Никита отказался от своих чувств. Он устал бегать за Сашей, преданно заглядывать ей в глаза, писать записки с признаниями и смотреть, как она швыряет их на пол, даже не прочитав. Он перестал обращать на Сашу внимание в школе, не играл после занятий в дружной компании одноклассников в снежки. Конечно же, Чехова заметила, что теряет поклонника, и присмотрелась к нему повнимательней. Выглядел он неплохо и к тому же так был в нее влюблен… А почему бы и не уделить ему каплю внимания? Саша сама не заметила, как начала медленно влюбляться в Никиту. Однажды на уроке Саша написала ему записку: «Может, погуляем сегодня вечером?», но ответ так и не пришел. С трудом дотерпев до звонка, Чехова уже хотела броситься выяснять отношения, как классная руководительница остановила ее:
      – Саша, присядь на минуту. Ребята, у меня объявление. – Преподавательница волновалась и вертела указку в руках. – Завтра от нас навсегда уходит ваш одноклассник, он улетает учиться в Англию. Давайте все вместе попрощаемся с другом! Выйди, пожалуйста, сюда, к доске.
      Чехова ожидала увидеть кого угодно, но не Никиту. Когда Веригин, опустив голову, подошел к учительнице, Саша чуть не заплакала от обиды. В кулаке у него была крепко зажата ее записка. А ведь он действительно начал ей нравиться, этот неуклюжий мальчишка с круглыми очками на кончике носа.
      Она так и не смогла с ним объясниться, искренне сказать, что чувствует. Он улетел, но в отличие от героя знаменитого мультика вернуться не обещал.
 
      Саша сидела в кресле, завернувшись в теплый плед, и стеклянными глазами смотрела в окно. Ей почему-то было холодно, несмотря на то, что на улице под лучами неожиданно жестокого июньского солнца плавился асфальт.
      – Ты чего завернулась в плед, Алекс? – Мама заглянула в комнату и вопросительно поглядела на девушку.
      Та молча пожала плечами.
      – У тебя что-то случилось? – забеспокоилась Екатерина Андреевна.
      Теперь дочка отрицательно помотала головой.
      – Ну, – мама присела рядом и обняла Сашу, – я же вижу…
      – Работать в коллективе боюсь, – слукавила девушка. – Все-таки в первый раз.
      – А-а, понимаю. Не переживай, Анфиса рассказывала, там много ребят примерно твоего возраста. Подружишься, денег себе на плеер заработаешь, да?
      – Да.
      – Я пойду собираться, утром у меня катер на папин пароход.
      Екатерина Андреевна чмокнула дочь в холодный лоб и скрылась за дверью. А Саша встала с кресла и включила компьютер. Благодаря Интернету она могла связаться со своей лучшей подругой Мариной, которая неделю назад укатила отдыхать с тетей на Черное море. Когда компьютер подключился к Всемирной паутине, девушка открыла программу для написания писем, и ее пальцы быстро забегали по клавиатуре.
 
       «Маришка, привет, родная! Как у тебя дела? Как там море? Теплое? Медуз много? Если да, то вспомни, как в детстве мы с тобой их жарили на горячих камнях и делали салаты с водорослями. Только не вздумай повторять рецептик, ведь ты уже взрослая, и на тебя будет странно коситься весь пляж. И уж тем более не пытайся накормить этими салатами тетю, как мы тогда это делали!
       А я от скуки устроилась на работу в «Динамит». Не представляешь, кого я сегодня там видела… Веригина! Никиту! Того самого! Который год назад улетел в свою Англию «навсегда». Марин, я не знаю, что мне делать, ведь рано или поздно мы с ним все равно пересечемся, встретимся взглядами, городок-то у нас небольшой. Что я должна ему сказать? Как мне быть? Самое ужасное, я не могу себя понять: нравится ли он мне до сих пор? А вдруг он больше не испытывает ко мне нежных чувств, а я тут налечу на него, вся такая влюбленная? Или наоборот? Марин, я в растерянности. Жду ответа! Целую, люблю и очень-очень скучаю по тебе, подруга!«
 
      Саша нажала на кнопку «Отправить», и через пару секунд письмо благополучно исчезло с экрана. Потом Чехова загрузила браузер Opera и, тяжело вздохнув, открыла сайт виртуальных знакомств. Она зарегистрировалась там совсем недавно и старалась никому не рассказывать об этом. Знакомства в Интернете казались ей постыдным занятием. Девчонки в классе обязательно посмеялись бы над таким способом найти свою вторую половинку. В круге ее общения считалось, что так низко падают только те девушки, на которых мальчики не смотрят вообще. Нет, на Сашу, безусловно, поглядывали, делали комплименты и оказывали знаки внимания, но никто ей был не мил. И вот, практически отчаявшись, она создала анкету, загрузила парочку удачных фотографий и принялась ждать.
      Первым ей написал некий Мишель, сразу предложив встретиться. У него были интересные фотографии и в увлечениях числились дайвинг, паркур и японская кухня. Первые два для Чеховой были чем-то странным и неизведанным, что сразу привлекло ее внимание, а последнее ассоциировалось с сумоистами и казалось почему-то ужасно смешным. Рестораны с японской кухней все еще были редкостью в их городе. В общем, Мишель ей приглянулся, на встречу Саша согласилась сразу. И вот сейчас получила от него сообщение: в субботу в семь вечера он ждет ее около «Палочек Нагасаки».
      – О, здорово! – девушка радостно хлопнула в ладоши, у нее вмиг поднялось настроение. – Послезавтра буду приобщаться к японской культуре. Интересно, а в ресторанах суши выступают с концертами сумоисты?..
 
      Никогда в жизни Саша не вставала на каникулах так рано. Обычно в летние дни она открывала глаза ближе к обеду, а потом до трех ночи сидела в Интернете или читала книги. Так и проходили все дни ненавистного отдыха. Сегодня же, второго июня, Саша на удивление быстро распахнула веки, резко вскочила с кровати и улыбнулась своему отражению в зеркале. Да, видок после сна у нее был, конечно, не очень, но мысль о том, что в этот чудный солнечный день ей не придется сидеть дома, невероятно радовала.
      – Новая жи-и-изнь, новая жи-и-изнь!!! – Она принялась галопом скакать по комнате, выкрикивая эти слова. А после того как утомилась радоваться, поняла, что рискует опоздать на работу в первый же день…
      Раньше, чтобы добраться до «Динамита», Саше требовалось около получаса, сейчас же она очутилась на четвертом этаже развлекательного комплекса буквально через десять минут после выхода из подъезда. Думая о том, что этот рекорд следует куда-нибудь записать, чтобы потом всем хвастаться, Саша метеором ворвалась в кабинет Анфисы и обессилено упала в мягкое, просто божественно комфортное кресло. Кроме администраторши в комнате находилась еще какая-то женщина, похоже, чем-то очень взволнованная. Щеки, уши незнакомки покраснели, глаза казались безумными, а длинные руки хаотично рубили воздух.
      – Мне нужна модель! Молодая девочка! Романтический образ! Анфиса, выручай!! Срочно, иначе начальство придушит! – истошно вопила она, давая волю эмоциям.
      Подруга Сашиной мамы сразу заметила вбежавшую в кабинет будущую сосиску в тесте, и в голову ей пришла отличная мысль:
      – Так вот же, это наша Сашенька! А это Ирина Сергеевна, познакомьтесь!
      Саша, которая еще толком не успела отдышаться и собрать клетки мозга в единое целое, кивнула:
      – Страшно приятно!
      Взволнованная женщина вперила в нее подозрительно хищный взгляд. Изучала она девушку достаточно долго. Достаточно долго для того, чтобы Саша заволновалась и боязливо проверила рукой наличие отверстия во лбу. Нет, дырка от внимательного взгляда не появилась.
      – Со мной что-то не так? – наконец Чехова решилась нарушить сосредоточенное молчание, повисшее в кабинете.
      – Подходит, – словно очнулась Ирина Сергеевна и схватила Сашу за руку. – Пойдем со мной!
      – Эй, куда вы меня тащите?! – воспротивилась девушка, но, увидев, что Анфиса одобрительно кивает, расслабилась и последовала за сумасшедшей теткой.
      Пока они бежали на первый этаж, Ирина Сергеевна пыталась быстро объяснить Саше ее задачу:
      – Нам срочно нужна фотография симпатичной молодой девушки примерно твоего возраста для витрины. Все ясно?
      Чехова смущенно зарделась, услышав слова женщины. Она! Саша Чехова! Симпатичная! Станет лицом настоящей витрины! С ума сойти! О чем еще мечтать? А вдруг это изображение увидит какой-нибудь режиссер знаменитый, типа Спилберга или Михалкова, и пригласит ее, Сашку, сниматься в полнометражном кино, которое затмит даже «Гарри Поттера»?!
      У Саши крышу снесло от перспектив звездного будущего, и она даже не заметила, как Ирина Сергеевна втолкнула ее в крохотное помещение и усадила на стул. Вмиг девушку окружила слаженная команда: две женщины и мужчина постарше. На талии у них были пристегнуты специальные сумки с разнообразными предметами для создания макияжа и причесок. Даже не поздоровавшись с Сашей, стилисты принялись за работу. Мужчина взял прядь ее вьющихся волос, покрутил в пальцах и пискнул:
      – Вытягивание!
      Тут же за дело взялась одна из женщин. Она быстро вымыла Саше голову и, попшикав волосы пахучим средством, принялась из шикарных локонов делать идеально прямые пряди. Мужчина придирчиво осмотрел лицо девушки и самостоятельно начал наносить какое-то увлажняющее средство. С Сашей никто из них не разговаривал. Она была словно кукла, манекен для экспериментов. Девушка молча сидела около часа, а потом начала дремать. Проснулась от чьего-то звонкого и едкого голоса:
      – Фотосессия начнется через три минуты, всем подготовиться. Сделайте наконец правильный свет, черт побери!
      Саша лениво открыла правый глаз и оценила обстановку. Каким-то образом она оказалась уже в другом помещении, хотя сидела все на том же стуле. Внезапно к ней подскочила девушка, на вид почти ее ровесница, и быстро заговорила:
      – Привет, меня зовут Кристинка. А тебя?
      – Саша, – Чехова внимательно присмотрелась к собеседнице. У той были пламенно-рыжие волосы и изумрудные глаза. «Какое красивое сочетание!» – подумала девушка.
      – Сашка, я вижу, ты не профессионал…
      – Как ты определила? – удивилась Чехова.
      – Взгляд у тебя больно растерянный, – засмеялась Кристина и похлопала Сашу по плечу. – Ничего, если фотки выйдут хорошие, станешь тут частым гостем и всему научишься. Вообще-то, все эти съемки, конечно, должны проводиться в специальных фотостудиях, но у нас часто снимают на месте – конечно, в последний момент. Так, ладно! Сейчас я тебя научу, что делать, чтобы понравиться Генке!
      – Кто такой Генка? – спросила Саша с опаской: единственный Генка, которого она вспомнила, был крокодилом из мультика.
      – Фотограф. Он очень хороший и, раз уж тебя выбрали для этой витрины, ты просто обязана ему понравиться!
      Чехова не стала вдаваться в подробности, как именно ее выбирали, и спросила:
      – А чему ты собираешься меня учить?
      – Генка будет говорить «улыбайся», «не моргай», «улыбайся глазами», я тебе покажу примерно, как это все должно выглядеть, чтобы его не раздражать, хорошо?
      – Я готова, – кивнула Саша.
      И Кристина очень профессионально начала делать разные выражения лица, сопровождая каждое из них комментарием. Получалось у нее настолько здорово, что Чехова не выдержала и поинтересовалась:
      – Слушай, а почему ты сама не снимаешься для этой витрины?
      – У меня рыжие волосы, – отмахнулась Кристина. – Фотография нужна нежная, вот твой цвет подходит. На темно-русый сделано аккуратное мелирование, вышло красиво!
      – Спасибо, – улыбнулась Саша и покраснела от смущения.
      – Ладно, потом поболтаем, уже начинается. Удачи!
      Генка оказался толстым низкорослым мужчиной лет под сорок, с бегающими из стороны в сторону глазками и совершенно очаровательной лысиной, которая бросала чуть ли не радужные блики в ярком свете расставленных повсюду ламп. Он посадил Сашу на стул на фоне голубого куска ткани.
      – Улыбайся глазами. – Голос Генки неожиданно оказался очень густым и насыщенным. Он прижал черную фотокамеру к лицу, и замерцали бесконечные вспышки.
      К концу фотосессии Саша была выжата как лимон и с трудом шевелила ногами, а глаза, измученные многочисленными слепящими вспышками, закрывались на ходу. К ней подскочила бодрая Кристина и подхватила под руку:
      – Идем в гримерку, отдохнешь!
      Саша снова оказалась в том маленьком помещении, куда ее первоначально привели. Она села на стул и кинула быстрый взгляд в зеркало, не ожидая увидеть там что-то необычное. Но один взгляд на собственное отражение поверг Чехову в шок. Там была не она! Какая-то другая, абсолютно незнакомая девушка, необыкновенно красивая, с уставшими, но безумно выразительными глазами, идеальными волосами и розовыми пухлыми губами, чуть тронутыми прозрачным блеском… Открыв от изумления рот, Чехова прикоснулась кончиками пальцев к собственному лицу и чуть не взвизгнула, когда отражение сделало то же самое. Нет, это все-таки была она! Изменился цвет ее кожи, ширина скул, и даже ненавистный нос стал намного уже и сейчас не казался таким страшным.
      – Это что, я? – одними губами произнесла Саша.
      Кристина весело кивнула:
      – Чудеса мейк-апа.
      – Чего?
      – Макияжа! Тут знаешь какие специалисты работают, закачаешься! Заказчики не дураки. Знают, кого нанимать на работу, чтобы получился действительно хороший результат. Вот! Результат, так сказать, прямо на лице! Классно, да?
      – Невероятно, – девушка рассматривала себя со всех сторон, все еще пытаясь найти какой-нибудь недостаток.
      – Именно! Я же говорю – чудеса!
      – А откуда у меня такие здоровые ресницы? – Чехова приблизилась к зеркалу практически вплотную и, задрав голову, принялась рассматривать шикарную черную бахрому, которая обрамляла ее глаз.
      – Накладные, – охотно пояснила Кристина. – Недели через две отвалятся, не переживай.
      – Офигеть! Я в шоке. Я так домой не пойду, надо смыть этот маскарад.
      – Но почему? – удивилась девушка.
      – Потому что это не я! – твердо сказала Чехова и взяла ватный тампон со столика.
 
      Несмотря на измотанное состояние, Саша, по настоятельному совету Анфисы, решила продолжить рабочий день. Администратор отвела ее в комнату персонала и отдала в руки рослого, довольно симпатичного парня, представившегося Дмитрием. После торжественной церемонии знакомства Дима вручил девушке совсем небольшой пакет и сказал:
      – Это костюм. Да, тяжелая работа у тебя будет!
      – Почему это? – Саша взвесила в руке свой наряд. – Здесь даже килограмма нет, если ты имеешь в виду вес.
      – Нет, просто рекламировать еду весь день скучно.
      – А перерывы у меня есть?
      – Да, два часа отстоишь и можешь перекусить в ресторанном дворике, за свой счет, естественно. Хотя если повезет, получишь у работодателя бесплатные обеды. Ты же от закусочной будешь стоять, так что… попытайся понравиться там всем, и халява снизойдет до тебя! – Дмитрий загадочно повел бровями, а потом, увидев, как новая сотрудница «Динамита» поникла, рассмеялся: – Не бойся ты, нравиться всем необязательно. Просто удобно. Ундерстенд?
      – Угу, – Чехова кивнула и шумно сглотнула. Любимой ее фразой всегда была «Я не доллар, чтобы всем нравиться». Так Саша оправдывалась, когда друзья упрекали в том, что она трудно сходится с людьми. Девушка нередко с подозрением относилась ко всему новому, а в чьем-нибудь бескорыстии видела подвох. Еще Саша имела обо всем собственное мнение и с удовольствием спорила по любому поводу… Теперь, похоже, старые привычки придется менять.
      – Ну, иди переодевайся – и за работу. Твое время пошло. Если возникнут вопросы – обращайся, – Дмитрий лучезарно улыбнулся и, сверкнув белоснежными зубами, скрылся за дверью.
      Саша задумчиво открыла пакет. Там лежали тонкий кусок коричневого материала, из которого делают плавательные круги, бежевые гольфы, того же цвета футболка с длинными рукавами, шорты и черные чешки. Она быстро переоделась в предложенную одежду и размотала коричневый моток. Это оказался длинный, метра два в высоту… хот-дог. В нем были прорезаны круглые отверстия для ног, рук и лица. Сосиску следовало надуть специальным насосом. Быстро разобравшись с инструкцией, Саша освоила систему надувания и мигом справилась с заданием. Перед ней во всей своей пугающей красе предстало огромное чудовище коричнево-бордового цвета. Коричневым были выкрашены две толстые палки, имитирующие булочку, а в середине находилась бордовая сосиска, в которую Саше и предстояло втиснуться своим далеко не хрупким тельцем.
      Чехова беспомощно оглядела результат чьей-то извращенной фантазии и начала пытаться влезть в отверстие на «молнии». Что удивительно – у нее получилось почти с первого раза! Обрадовавшись своей маленькой победе, Саша посмотрелась в зеркало. Стон ужаса вырвался из ее груди. Час назад отражение радовало гораздо больше, а сейчас в крохотном отверстии для лица виднелись только щеки, нос и подбородок. К счастью, лицо можно было прикрыть полупрозрачной бордовой тканью, через которую Саша видела все, а вот снаружи рассмотреть, кто внутри хот-дога, можно было, только внимательно приглядевшись.
      Костюм был довольно легким, поэтому проблем с передвижением не возникло. Саша, ловко шагая растопыренными ногами, вышла из служебного помещения и огляделась. Закусочная, про которую говорил Дмитрий, оказалась в двадцати метрах. Но туда еще предстояло добежать…
      Увидев надувную сосиску, вся собравшаяся поблизости малышня просто взревела от восторга. До этого объектом для насмешек и приколов был только потрепанный Шрек, который всем уже изрядно надоел, и Чебурашка, рекламировавший шоколад. Главным достоинством лопоухого мультгероя были крохотные шоколадки, которые он бесплатно раздавал визжащим от радости малышам. Но так как лакомство доставалось не всем, родители были вынуждены мчаться к прилавку и покупать ребенку вожделенную шоколадку.
      Стоило Саше сделать пару шагов к закусочной, как ее окружила толпа восхищенной публики самого капризного, вредного и надоедливого возраста – от пяти до десяти лет. Нет, конечно, Чехова обожала детей. Крошечных очаровательных солнышек, забавных и милых. Но, по счастливому стечению обстоятельств, близко знакома с маленькими детьми она не была.
      – Эй, говорящая сосиска в тесте, – упитанный мальчуган ткнул в Сашину булку пальцем и враждебно вытаращил глаза, – давай подеремся!
      – Больше ты ничего не хочешь, сопляк? – грозно спросила девушка. От дыхания сетка, прикрывающая лицо, забавно колыхалась.
      – Мама-а-а, – мальчик быстро открыл рот, в котором Саша умудрилась насчитать около шести зубов (куда делись остальные в его-то возрасте – непонятно), и завопил что было сил.
      Чехова встрепенулась от неожиданности и сорвалась с места, опасаясь попасться на глаза разъяренной мамаше. Когда она добежала до закусочной, ноги уже болели, так как узкие отверстия в костюме натирали кожу даже через колготки.
      – Чертов костюм! – Саша с трудом согнулась пополам и нервно задергала неприятную на ощупь ткань, пытаясь расширить дырки для ног.
      – Не нравится? – откуда-то справа послышался фальшиво-миролюбивый мужской голос.
      Чехова осторожно повернулась и, сдув с глаз непослушную челку, сквозь ткань увидела невероятно привлекательного молодого человека. Лет ему было шестнадцать или чуть больше. Иссиня-черные волосы, специально подстриженные так, чтобы подчеркнуть правильную форму лица, густые черные брови, прямой нос, красивые пухлые губы и мужественный подбородок. Единственным недостатком этого красавца Саша сочла надменность, которую, казалось, парень просто излучал. Да-да, всего один недостаток, зато какой!
      – Нравится, – ехидно произнесла девушка, пытаясь ответить красавцу тем же взглядом. Она резко выпрямилась, раздвинула плечи, воинственно выпятила грудь и отставила правую ножку в сторону. В этот момент гордый надувной хот-дог был, бесспорно, достоин кисти художника.
      Юноша тихо рассмеялся и вальяжной походкой подошел к надувшейся, как мыльный пузырь, Чеховой. Одним пальцем он лениво приподнял ткань, отделяющую лицо Саши от мира, и заинтересованно выгнул шею, чтобы заглянуть внутрь хот-дога. Убийственный взгляд серых глаз сразил парня наповал. Он расхохотался в голос, потеряв половину своей важности, и вдруг приобнял Чехову за плечи:
      – Ты мне понравилась!
      Девушка брезгливо вывернулась из его некрепких объятий и нахмурилась:
      – А ты кто вообще такой?
      – Я здесь работаю, и весь персонал кафе проходит через меня, – он многозначительно повел бровями и скривил свои обалденные губы в кривой ухмылке.
      – А-а, – протянула Саша и завернула надоедливую ткань внутрь костюма, чтобы парень видел презрительное выражение ее лица. – Так ты тот самый, с кем следует дружить, чтобы получать бесплатные обеды?
      Юноша снова расхохотался, закинув голову и обнажив неестественно белоснежные зубы. Он долго не мог успокоиться, а когда наконец пришел в себя, смахнул слезинку с пушистых ресниц и покачал головой:
      – А ты дерзкая. Думаю, мы подружимся. Меня Эдуард зовут.
      Он протянул ей ладонь. Девушка сначала с сомнением на нее покосилась, а потом неожиданно даже для самой себя ответила рукопожатием.
      – А меня Саша.
      – Очень приятно, – Эдуард искренне улыбнулся.
      – Придется признать, это вполне взаимно. Так, когда у меня бесплатный обед?..

      После непредвиденного перекуса Саша совсем разомлела, и желание работать окончательно отпало. Если бы не Эдик (теперь девушка называла его именно так), то она ни за что не подняла бы свою пятую точку со стула и не отправилась бы веселить народ в надувном костюме сосиски в тесте. В зале еще топтался и, по всей видимости, скучал Чебурашка. Чехова задумала составить компанию брату по несчастью и заодно познакомиться.
      – Эй, привет, – она приподняла сетку, показав лицо, и улыбнулась.
      Плюшевое чудовище неловко обернулось и выпучило на Сашу огромные бессмысленные глаза. Где-то в районе рта у него была точно такая же сеточка, только коричневого цвета. Волосатой лапой Чебурашка закатал ее внутрь костюма, и девушка увидела, что там скрывается Кристина, с которой они познакомились на фотосессии.
      – О, привет! Ты тоже здесь работаешь?
      – Приходится, – вздохнула Кристина, пожав плечами, но наряд был настолько огромен, что движение получилось почти незаметным. – Надо же чем-то на каникулах заниматься. А здесь помимо зарплаты еще и шоколадки перепадают. Смотри, у меня их целая куча!
      Она помахала средних размеров корзиной, которая была почти доверху наполнена шоколадными плитками «Чебурашка».
      – Хочешь парочку взять? – предложила Кристина. – Не бойся, никто и не заметит.
      – Разве ты не должна их детям раздавать?
      – Должна, конечно. Но так получается, что в процессе я съедаю больше, чем отдаю. Шоколад – это же счастье! От него настроение поднимается. Очень важно при моей-то работе, ты попробуй походить в этом вонючем костюме полдня! Причем про вонючесть я не шучу, здесь, внутри, отвратный запах. А у тебя хоть сосиска надувная, не так тяжело.
      – Да, ну и работка, – сочувственно покачала головой Саша. – И давно ты?
      – Уже две недели.
      – Сколько же ты шоколада стрескала за это время, – засмеялась Чехова, оглядывая бесформенную фигуру Чебурашки с головы до пят. – Этот костюм тебя явно полнит!
      – Да ну тебя, – тоже рассмеялась Кристина. – Посмотрю я на твое телосложение после бесплатных обедов у Эдика ежедневно. Если ему понравиться, то откормит, как на убой. Вот уж в чем-чем, а в жадности он замечен не был. Кстати, вы уже познакомились?
      – Да, – вдруг покраснела Саша, вспомнив, как под милую беседу они на пару слопали три хот-дога и запили все это почти литром газировки. – И хорошо пообщались.
      – У-у-у, по выражению твоего лица вижу, что к парню ты осталась неравнодушна, и накормил он тебя до отвала, так?
      – Ну, в общем-то да, ты права. Поначалу он мне совсем не понравился, надменный весь такой павлин. А потом разговорились, вроде ничего.
      – В любом случае расслабься, потому что он мой! – Кристина улыбнулась, но глаза ее в этот момент стали холодны, как кусочки льда.
      – Вот как? Ну, я могу тебя успокоить… – Саша хотела сообщить, что смазливых парней не любит, как вдруг увидела шагающего с эскалатора Веригина. Лицо его было донельзя довольным, ведь по бокам шли две симпатичные девчонки и весело щебетали что-то в один голос.
      Дыхание Саши резко оборвалось, и она, словно рыба, начала жадно хватать ртом воздух. Казалось, надувной костюм сжимается в размерах и давит на Сашу с неимоверной силой.
      – Эй, с тобой все в порядке? – Кристина с удивлением наблюдала, как лицо ее новой знакомой бледнеет просто на глазах. – Саша, посмотри на меня! Ты что, привидение увидела?
      Чехова мимолетом отметила, что Никиту уже дважды назвали привидением, и с трудом перевела взгляд на Кристину.
      – Там… там мальчик…
      – Где? – девушка обернулась и уставилась на видного парня в окружении девчонок. – Этот, симпатичный?
      – Не смотри на него так, – злобно зашипела Саша и, цепко схватив Чебурашку за уши, развернула к себе. – А то он заметит!
      – Ну и что такого? Ты можешь нормально объяснить? – недовольно зашептала Кристина.
      Саша закрыла отверстие для лица сеткой и поплотней закрепила ее на всякий случай. Девушка одернула костюм, словно это были не булка с сосиской, а красивое бальное платье, которое должно было произвести впечатление на Веригина.
      – Он идет сюда, – еле слышно пробормотала Чехова и прищурилась – сетчатая вуаль хот-дога обзора не улучшала.
      – Может, сделаем вид, что не обращаем на него внимания? – скептически предложила Кристина.
      – Да! Точно! Расскажи мне анекдот, скорей!!!
      Когда Веригин с компанией приблизились, Кристина громко заговорила:
      – И тут вторая блондинка говорит: «На шампуне написано „Для сухих волос“, значит, мочить их не надо»!
      Чехова согнулась пополам, схватившись за живот, и оглушительно засмеялась. А когда увидела у себя практически под носом три пары обуви, молниеносно приняла вертикальное положение. В голове от резкого движения прояснилось. Сосиска и Чебурашка не обязаны притворяться, будто увлечены разговором, ведь они ходячая реклама! Им можно делать все, что угодно!
      – Анекдот про блондинку был, несомненно, в тему, – негромко буркнула Саша плюшевому монстру.
      – Никитка, смотри какие смешные! – воскликнула одна из светловолосых барышень и невежливо ткнула пальчиком в сосиску в тесте.
      – Ой, а у этого Чебурашки шоколадки! – радостно взвизгнула вторая и потянула Никиту за рукав. – Вергуня, попроси у него парочку!
      Никита бросил мимолетный взгляд на хот-дог и обратился к Чебурашке:
      – Можно нам взять две штучки?
      Саша впервые за долгое время услышала его голос. В то время, когда они еще были одноклассниками, он у Веригина ломался, превращаясь из писклявого в более или менее похожий на мужской. Сейчас же перед девушкой стоял обладатель мягкого низкого голоса, уже вполне сформировавшегося, и Саше показалось, что она могла бы слушать его часами. Просто так, даже если бы он рассказывал о легализации скрытого ношения короткоствольного огнестрельного оружия.
      Пока Кристина в костюме лопоухого Чебуратора раздавала спутницам Никиты шоколадные плитки, Саша через сеточку на лице старалась разглядеть Веригина повнимательнее. За год он так сильно изменился, что узнать его было сложно. Сутулые плечи распрямились, и теперь он не производил впечатления жалкого мальчишки, которого можно шпынять и не бояться получить сдачи. Никита, кажется, даже стал выше ростом, или это Саша уменьшилась… С кончика носа исчезли нелепые круглые очки, которые он носил с первого класса, заслужив тем самым обидное прозвище Потный Гарри. Единственное, что осталось прежним, – это глаза. Большие карие глаза, сияющие дружелюбием и добротой.
      Когда Никита произнес «Спасибо» и, улыбнувшись сначала Кристине, а потом и Саше, направился в сторону Game zone, девушка вдруг ясно поняла, что пропала.
 
      Домой Саша Чехова шагала медленно, бессмысленно уткнувшись взглядом в босоножки. В ее голове не укладывалась одна простая мысль: как она может все еще испытывать чувства к мальчишке, который исчез из ее жизни год назад?
      – Даже дуракам известно, что время лечит раны, – недовольно бурчала она себе под нос как можно тише, чтобы прохожие не приняли ее за сумасшедшую. – Лечит, лечит! Ни фига оно не лечит!
      Саша рассерженно сжала кулаки и нахмурилась:
      – Не хочу я ничего к нему испытывать, потому что это очень и очень глупо. Он все равно наверняка приехал только на каникулы, а потом отчалит в свою дождливую Англию! А оно мне надо?! На фиг не надо. Поэтому все, Чехова, дурья твоя башка, – она резко остановилась и твердым голосом произнесла: – Он тебе не нравится. Зачем вспоминать прошлое? Никита совершенно не симпатичен и явно тебя не стоит… Не факт, конечно, но я надеюсь, что за целый год из доброго и хорошего мальчишки он превратился в злого, противного и страшного негодяя. Да будет так!..
      Совершенно забыв о том, что стоит посреди своего двора, Чехова вскинула руки вверх и громко цокнула языком. Затем она огляделась по сторонам, и взгляд неожиданно наткнулся на собравшуюся вокруг публику. Тут были практически все знакомые: соседи по дому, их дети, собаки и черепаха Коли Петрова из третьего подъезда, которая, единственная из всех присутствующих, безразлично пощипывала зеленую травку. Остальные же в недоумении уставились на девушку. Та лишь пожала плечами и пояснила:
      – Репетирую сценку. В школе скоро будет спектакль под названием «Любовь и тайны школы номер сорок девять, или Как за десять секунд внушить себе, что парень вам безразличен».
      Ее совершенно не смутило то, что учебный год начнется только через три месяца, и, весело напевая себе под нос: «Я его не люблю, он просто негодяй», Саша вприпрыжку побежала к своему подъезду. Открыв входную дверь, она уже достала ключи, как вдруг услышала громкое и сосредоточенное сопение с площадки, где находилась ее квартира. На цыпочках девушка преодолела расстояние до угла и осторожно выглянула из своего укрытия. Около ее дверей копошился и гремел чем-то железным огромный детина с перекинутой через плечо сумкой. «Вор! – подумала Саша и в ужасе закрыла рот ладошкой. – Надо срочно вызывать милицию. Нет! Сначала его надо обезвредить, а то, пока я буду бегать, он обворует квартиру. Глаша! Мой компьютер! Вот мерзавец, нашел кого грабить!». Чехова точно знала, что в предбаннике на втором этаже у соседей есть лопата. Сашин отец когда-то позаимствовал ее, чтобы с почестями похоронить во дворе хомячка.
      Девушка беззвучно взлетела по ступенькам на второй этаж и приоткрыла соседскую дверь, у которой уже несколько лет был сломан замок. Саша схватила лопату и кинулась обратно. Успела она как раз вовремя! Когда вор удовлетворенно крякнул, наконец справившись с замком, девушка с криком: «Ааааа!!!» – замахнулась и изо всех сил стукнула огромного мужчину по голове. Тот резко выпрямился, всхлипнул и, развернувшись на носочках, как балерина, упал Саше прямо под ноги.
      – Что же теперь делать? – в ужасе спросила сама себя Саша, глаза ее лихорадочно блестели. – Надеюсь, я хоть не укокошила его…
      Большое тело развалилось практически по всей лестничной площадке и лежало совершенно без движения. Не понимая, что делает, девушка вытащила из сумки небольшое зеркальце и приложила к носу вора. Когда оно слегка запотело, Чехова облегченно вздохнула и наконец собралась с мыслями:
      – Надо звонить в милицию!
      Стоило ей перепрыгнуть через мужчину и дотронуться до двери, как та сама собой распахнулась, и в глаза Саше ударил яркий свет из прихожей.

      –Здравствуй, бабушка! – Саша до конца не понимала, что происходит. – Ты уже приехала?
      – Александра, зачем ты шлепнула ремонтника?!
      – Кого, прости, я шлепнула? – девушке показалось, что она ослышалась.
      – Ремонтника! – повторила Евдокия Вилюровна.
      – Он пытался взломать наш замок! Что за глупый вопрос «зачем?»!
      – Я сама скинула ему ключи из окна, потому что не смогла открыть изнутри ваши двери, мамка твоя тут меня закрыла! Думала, может, у него получится.
      На секунду Саша даже рот открыла от изумления, но потом быстро клацнула зубами и прошипела:
      – Ты дала ключи незнакомому огромному мужику?! Да еще и скинула их из окна? Ты вообще в своем уме, бабушка?!
      Девушка была в таком шоке, что не могла даже контролировать свою речь. Обидные слова слетели с языка сами собой.
      – Он выглядел вполне безобидно, – подбоченилась бабуля, приняв важный вид. – Я что, по-твоему, не могу отличить вора от простого ремонтника?
      – Да они все на одно лицо! – взволнованная Саша продолжала вопить на весь подъезд. – Он мог убежать с ключами и пробраться в квартиру ночью с шайкой разбойников! Не вздумай больше доверять ключи незнакомцам, это так наивно, бабушка! Ты как пятиклассница! Если бы тебе дядя незнакомый предложил куклу Барби за то, чтобы ты села к нему в машину, ты бы согласилась?!
      – Хочешь поговорить об этом? – сказала Евдокия Вилюровна тихим, вкрадчивым голосом, подражая психиатру.
      – Не хочу я ни о чем говорить, – буркнула Саша и прошла в квартиру. – Глаша, гулять!
      Терьер мгновенно появился в коридоре и замахал хвостиком, преданно глядя в глаза хозяйке.
      – А как ты попала в квартиру, если с замком не подружилась? – уже более любезно спросила Чехова, беря на руки домашнего любимца и закрепляя челочку над глазами Глаши розовой заколкой с бантиком.
      – Я же тебе уже сказала, что мамка твоя меня закрыла тут! Она сегодня утром уехала, а я как раз прикатила. Встретились с ней, поболтали. Она мне цеу некоторые на тебя дала.
      – Кого-кого дала? – удивилась Саша.
      – Цеу – ценные указания.
      – А-а… А зачем ремонтника вызвала?
      – Торшер не работает в большой комнате. Я его и так и сяк включить пыталась, даже лампочку заменила, а он ни в какую!
      Саша скинула босоножки, пробежала внутрь квартиры и крикнула:
      – Просто шнур из розетки выпал!
      – Вот, из-за того, что кое-кто плохо вставляет вилку, страдают несчастные ремонтники! – с упреком произнесла бабушка и внимательно посмотрела на мужчину, который продолжал валяться на площадке. – И к тому же вполне симпатичные.
      – Симпатичные? – хмыкнула Саша и, пристегнув к ошейнику Глаши поводок, сказала: – Выходи за него замуж, бабуль. Он и красавец, и двери чужие без стеснения открывает, и вилку в розетку обязательно догадается вставить, если вдруг возникнет такая форс-мажорная ситуация. А?
      – Иди уж, я его сейчас оживить попытаюсь, а от тебя толку – ноль, – махнула Евдокия Вилюровна рукой и проводила взглядом внучку.
 
      Что действительно Саша любила в лете – это вечера. Сумерки сгущаются так поздно и ненадолго, что можно вообще не ложиться спать. Воздух становится какой-то особенный: неподвижный, прозрачный; и время словно замирает, а вместе с ним и течение человеческой жизни. Чехова могла часами сидеть на скамейке, кормить кровососущее зверье и вдыхать полной грудью свежий вечерний покой.
      Саша прихлопнула очередного комара на запястье и посмотрела, как Глаша отважно сражается с найденными на земле колготками. Потом перевела взгляд на окна своей квартиры. На кухне горел свет, и темный силуэт бабушки бегал из одного конца рамы в другой. «Готовит, наверное, что-нибудь вкусное, – подумала Саша и грустно вздохнула. – Нехорошо я себя с ней повела. Даже не обняла при встрече, а мне ведь так нравится, как она меня целует в щеки, ровно три раза, да еще и крепко за уши при этом держит. И пахнет от бабули очень вкусно. Помню по тому лету единственному, которое я провела у нее в деревне, что всегда почему-то молоком, медом и мятой, словно она сама придумала эти духи, нигде таких больше не встречала. Надо немедленно помириться, хотя мы вроде и не ругались. Просто я, как настоящая грубиянка и невежа, на нее накричала… Ну и пусть бы нас ограбили, она все-таки моя родная бабуля».
      Саша решительно соскочила со скамейки и взяла на руки Глашу, которая все еще терзала несчастные колготки, словно это был побежденный враг. Прежде чем возвращаться в дом, хозяйка решила разлучить Глашу с ее добычей. Вдруг девушке показалось, что кто-то зовет ее:
      – Саша?
      В этом возгласе чувствовалась такая сильная надежда, что у Чеховой мурашки побежали по спине нестройной шеренгой. Тем более она узнала этот голос. И меньше всего на свете ей хотелось оборачиваться. Оставалось только прикинуться, что Саша – это вовсе не она, а какая-то совсем другая Саша, чуть-чуть похожая на нее… Но нежданно напавший на девушку столбняк помешал ей правдоподобно изобразить задуманное. А сделать вид, что ничего не слышала, и со всех ног нестись домой было по меньшей мере глупо. И Саша, и Никита это понимали – похоже, разговора было не избежать.
      – Саш, это ты? – вопрос прервал Сашкины размышления о побеге.
      Она быстро развернулась на пятках и сделала удивленное лицо:
      – Да, а мы разве знакомы?
      – Это же я, Никита. Помнишь меня? Учились же в одном классе, пока я не уехал… – Юноша очень внимательно смотрел ей в глаза, так, словно искал там что-то.
      – Никита, Никита… – Саша будто пробовала на вкус его имя, катая во рту как леденец. – А фамилия?
      – Веригин. Неужели ты совсем меня не помнишь? Не так много времени прошло.
      – А-а-а-а… – Она долго тянула гласную, а потом сделала круглые глаза, подняла брови и улыбнулась. – Вергуня! Какая встреча. Как поживаешь?
      – Хорошо все. – Он резко потупил взгляд и начал взволнованно перебирать в руке ключи. Саша зачарованно смотрела, как он это делает, до тех пор, пока парень не сунул связку в карман и слишком громко не сказал:
      – А ты-то как? Как учеба? Родители? Собака? Марина?
      – Ты еще спроси, как работа, дети, семья… – насмешливо произнесла Чехова. Ее развеселило то, что Никита волновался не меньше ее.
      Веригин продолжал гипнотизировать взглядом свои ботинки, а потом негромко сказал:
      – Да, что-то я… много вопросов задаю, и не по теме.
      – Ну почему же, вполне по теме. – Саша даже не заметила, как осмелела. В ней вновь проснулась та гордая девчонка, которая чувствовала свою власть и превосходство над нелепым поклонником. Он вел себя так же, как полтора года назад, – смущался, не смотрел в глаза, говорил тихо и немного заикался. Чехова вдруг поняла это и одернула себя сама. Ей не хотелось повторять те же ошибки, ведь верхом идиотизма было бы наступать дважды на одни и те же грабли.
      – Учеба неплохо, почти без троек год закончила. – Саша сбавила тон и полностью расслабилась, на губах ее мелькнула нежная улыбка. – Мама с папой вот опять в плаванье отправились, я с бабушкой сейчас живу. Глашка моя, ну ты сам видишь, продолжает упорную борьбу против вселенского зла – старых колготок. Она уверена, что скоро они прилетят с планеты Колготня и завоюют Землю, а потом и всю Вселенную. И она как настоящая собака-защитник должна предотвратить катастрофу. А Маринка сейчас валяется на пляже, купается в Черном море. Здорово, что ты всех нас помнишь!
      – Я очень часто вспоминал этот город, – Никита распрямил плечи и впервые улыбнулся. – А тебя – еще чаще…
      Ее сердце, и без того стучащее с невероятной скоростью, забилось еще быстрее. Саше стало тяжело дышать. Она шумно сглотнула и, словно не услышав последних слов, поинтересовалась:
      – Ты надолго приехал?
      – Навсегда.
      Саша широко распахнула глаза и уставилась на Никиту. Ей захотелось кинуться ему на шею, обнять от всей души и целовать, целовать, целовать!!!
      – Ммм, здорово, – безразличным тоном промычала она, с трудом сдерживая рвущиеся наружу эмоции. Она очень хотела спросить его о том, о чем не успела спросить год назад. Хотела поговорить обо всем на свете… Но для этого нужны были свободные минуты, часы, месяцы, годы, которые они провели бы вместе, рука об руку. «И они будут, если я приложу хоть какие-то усилия, – думала Саша. – Вижу, как он на меня смотрит, ничего не изменилось… Я должна что-то сделать, что-то сказать! Он должен знать о моих чувствах!»
      – Ну, я пойду, – негромко произнесла Чехова и прижала Глашу посильнее к груди. – А то холодно уже, да и бабуля ждет.
      – Я провожу. – Никита посмотрел на нее печальным взглядом и сделал шаг к подъезду. Он ждал, что Саша скажет что-нибудь, подаст знак, стоит ли продолжать когда-то начатое. Но нет, ничего не произошло.
      – Мне два шага до дома, не стоит, – девушка остановила его, резко вытянув руку. Потом отдернула ее, словно наткнулась на иголки кактуса, и, опустив Глашу на землю, легонько потянула за поводок. – Пока, Никита. Увидимся еще.
      – Надеюсь, – ответил юноша, но она его уже не слышала.
      Чехова зашла в подъезд, поднялась по четырем ступенькам, дошла до двери и, открыв ее ключом, шагнула в прихожую. Ноги казались ватными и отказывались слушаться, словно чужие. Девушка прислонилась к дверному косяку и устало запрокинула голову назад, закрыв глаза.
      – Ну почему все так происходит? Почему я не смогла ничего сказать? – спросила она у самой себя. Ответа не было, и, скинув босоножки, Саша пошла на кухню, откуда доносились веселые голоса. Ее взору открывалась идиллическая картина: Евдокия Вилюровна удобно устроилась за кухонным столом, а напротив, закинув ногу на ногу, восседал ремонтник и рассказывал что-то не в меру забавное, энергично жестикулируя одной рукой и корча смешные рожи. При этом второй рукой он придерживал огромный кусок мяса около затылка. Бабушка Саши хохотала в голос, хваталась за живот, и даже было видно, как по щекам ее текут слезы. На столе дожидался своего звездного часа шоколадный тортик, к которому никто даже и не притронулся, и две большие чашки наверняка остывшего чая.
      Чехова невольно улыбнулась и не стала нарушать очарование вечерних посиделок. Она пошла к себе в комнату, залезла под кровать и достала оттуда тонкую тетрадочку, которую никогда никому не показывала, кроме Глаши. Это был ее самый сокровенный дневник, в котором она очень редко делала записи. Последняя была как раз год назад, в тот день, когда Никита Веригин, нелепый мальчишка в очках, уехал в далекую страну, как казалось, навсегда.
      – «Он уехал», – прочитала Саша вслух, потом достала из пенала ручку, вывела аккуратно сегодняшнюю дату и коротко написала: «Он вернулся. Я боюсь».
 
      К неимоверному счастью Саши, по субботам у нее был заслуженный выходной. За первый рабочий день она не сильно-то и утомилась, но утром свободного от работы дня проснулась с такой улыбкой на лице, словно уже неделю разгружала вагоны с песком детской лопаткой. А проснулась она от того, что нос ее уловил восхитительный запах оладушек и чая с малиной.
      Саша с трудом подняла себя с кровати и, чувствуя, как в желудке кто-то громко воет и хрюкает от голода, поплелась на кухню. Шлепая босыми ногами по прохладному ламинату, девушка пересекла кухню и набросилась на тарелку с оладьями, от которых исходил аппетитный дымок.
      – Александра! – с укоризной произнесла бабушка, стоя у плиты и ловко орудуя лопаткой и сковородой. – Ну что ты, как волк голодный, накинулась на еду, умойся хотя бы!
      – Как вкусно, – застонала Чехова, прикрыв от наслаждения глаза.
      За те несколько дней, что она жила одна, Саша уже успела изголодаться по нормальной, вкусной пище. Готовила она неплохо, но вот сам процесс приготовления пропитания ее безумно утомлял, поэтому она предпочитала забрасывать в себя готовую пищу, которую можно было сунуть в микроволновку на пять минут, и потом даже посуду не мыть после обеда.
      – Бабушка, ты просто волшебница. Я уже и забыла, как вкусно ты готовишь.
      – Я еще и не такое умею! – с гордостью ответила та.
      – А что с тем ремонтником? – поинтересовалась вдруг Саша, заглатывая уже третий оладушек.
      – А что с ним? – Чеховой показалась, что бабуля даже покраснела от смущения. – Его зовут Гриша!
      – Ну как что? Вы вчера так мило беседовали тут, на кухне. Мы с Глашей вернулись домой после прогулки, а вы воркуете как голубки, я даже мешать не стала!
      – Ой, Александра. Ты вгоняешь меня в краску!
      – Я умею, – хихикнула девушка. – Ну так что с ним?
      – Он очень приятный мужчина, судя по разговору – необычайно интересный. Пригласил меня сегодня в театр. Вот думаю, соглашаться или нет?
      – Бабушка, ну что ты! Конечно, соглашайся, – оживилась Саша.
      – Думаешь?.. Но мне даже нечего надеть. Я ведь из деревушки нашей приехала. Меньше всего думала о том, что буду здесь крутить романы, когда собиралась в дорогу.
      – Ну, платье – это не проблема. Ты же водишь машину?
      – Вожу, – с гордостью кивнула Евдокия Вилюровна.
      – Вот и поехали по магазинам!
      Бабушка покосилась на по-боевому настроенную внученьку и кивнула:
      – Но только по дороге мы заедем в парикмахерскую и пострижем тебя.
      – Что? – возмутилась Саша и ошарашенно потрогала свои драгоценные кудри. После сна они выглядели еще более эффектно. Сейчас голова девушки напоминала очаровательный одуванчик в самом расцвете цветочных сил.
      – У тебя кончики уже секутся, – Евдокия Велюровна придирчиво осмотрела голову внучки и с уверенностью сказала: – Да, тебя непременно нужно постричь!
      – Ну ладно, – пожала плечами Саша. – Я не против. Тем более сегодня я на свидание иду, надо быть на высоте…
      – Свидание? Класс!
      – Класс, да. Но меня смущает, что мы по Интернету познакомились.
      – Значит, увидитесь впервые? Что наденешь? Главное на первое свидание – не юбку и чтобы у кофточки не было глубокого декольте, а то молодой человек может подумать, что ты очень доступная. В первый раз просто очаруешь его своим обаянием, а дальше уж как покатится! Ага?
      – Ага. – Чехова слушала свою родную бабушку и не верила ушам. Она оказалась такой… современной! Продвинутой, что ли. Не начала бухтеть о том, что знакомиться по Интернету – плохо, что не знаешь, чего ждать от этих виртуальных встреч. Любая другая на ее месте просто запретила бы идти на такое свидание.
      – Думаю, что нам с тобой можно сейчас здорово проехаться по магазинам. Во сколько у тебя встреча?
      – В семь.
      – Вот и ладушки! Кушай оладушки, а я пойду одеваться, – и Евдокия Велюровна бабочкой выпорхнула из кухни.
      А Саше кусок больше в горло не лез. Ее терзали мысли о том, как жестоко она ошиблась по поводу своей единственной бабушки после той встречи в деревне Кукуево.
 
      – Сейчас покажу, как гоняют настоящие профессионалы. Всякие там Шумахеры-Мумахеры мне и в подметки не годятся. А ты учись, усекла? Пригодится! – бойко сказала Евдокия Вилюровна, открывая машину.
      Чехова плюхнулась на пассажирское сиденье и вжалась в кресло старенького автомобиля. Вообще, у семьи было две машины – папина и мамина. Так как Екатерина Андреевна только недавно получила права, папа Саши разрешал ей кататься исключительно на старом, но достаточно надежном «Саабе». Саша подумала, что родители не были бы против, если бы бабушка тоже аккуратно порулила.
      Когда Евдокия Вилюровна нажала на газ, у Саши в голове что-то щелкнуло, и только тогда она поняла, какую ошибку сделала, доверив ей машину родителей. Бабуля была далеко не промах! «Сейчас если она сразу не врежется куда-нибудь, – судорожно размышляла Саша, – то обязательно будет порхать, как слоник с крыльями, по улицам, сшибая все на своем пути. И тогда берегись, наш маленький городок. А мне родители голову оторвут!»
      Но Чехова ошиблась: машина в руках бабушки была послушна, как никогда: ни похрюкивала, ни покрякивала, а, по словам Евдокии Вилюровны, «урчала, как котенок, которому нежно поглаживают животик».
      Но, как только они выехали на шумный проспект, их грубо подрезала вылетевшая откуда-то справа блестящая иномарка. Евдокия Вилюровна резко затормозила, вывернув руль, а Саша, уже успев попрощаться с жизнью, завопила, затопала по полу, пытаясь тоже давить на тормоз. Произошло чудо – машины даже не соприкоснулись. Владелец иномарки опустил тонированное стекло и, сделав несчастное лицо, лишь развел руками, мол «простите, дамы, я не специально!».
      Но бабушка была не из того теста сделана, чтобы вот так с миром отпустить лихача. Буквально через секунду она открыла люк в крыше, высунулась наружу и громогласно прокричала водителю пару ласковых. Саша с удивлением отметила, что таких слов даже и не знает. «Деревенский сленг, наверное», – с уважением подумала она. Евдокия Вилюровна вернулась на водительское сиденье и, скорчив неприветливую физиономию, показала водителю иномарки кулак, а потом резко выдвинула средний палец, не думая, что подает внучке плохой пример. Неожиданно для себя самой Саша повторила бабушкин жест, прижав кулак со вздернутым пальцем к холодному стеклу.
      Наверное, владелец «Лексуса» не ожидал такой реакции от миленькой крохотной старушки и юной девушки с двумя трогательными хвостиками на затылке. Его вытянувшееся от удивления лицо мелькнуло в закрывающемся окне, и машина умчалась. На мгновение Чеховой лицо водителя показалось знакомым, но эту мысль тут же оттеснила другая: «У меня офигенная бабушка!!!»
      Немного отойдя от пережитого ужаса, Саша повернулась к бабуле. Евдокия Вилюровна медленно рулила по проспекту, тоже начиная успокаиваться:
      – Вот из-за таких козлов получают сильнейшие травмы, а, не дай бог, и погибают люди! Что ж такое у нас творится – куда ни сунься, везде опасность!
      Чехова закивала, соглашаясь.
      – Оправданием этому лихачу не стала бы даже супруга, рожающая в больнице! – продолжала Евдокия Вилюровна. – Запомни, Александра, даже если ты опаздываешь на поезд или оставила чайник на включенной плите, все равно не стоит спешить на дороге! Какая-то там почерневшая от гари кухня или ушедший безвозвратно вагон – ерунда по сравнению с человеческой жизнью. На кухне можно сделать ремонт, билет сдать и явиться в нужное место днем позже, а человека с того света уже не вернешь! Думаю, об этом каждому водителю стоит задуматься!
      – Бабуль, я полностью с тобой согласна. А вообще, я не хочу водить машину. Мне страшно.
      – Да ну, брось! Это очень весело, когда ты себя адекватно ведешь на дороге. И удобно. С возрастом у тебя появится желание научиться, не сомневайся.
      – Может быть, – задумчиво протянула Саша и уставилась в окно, а потом сказала: – Знаешь, бабуль… Я не могу понять, почему мы тогда не общались? Когда я первый раз к тебе приехала в Кукуево? У меня такое ощущение, что ты здесь и ты там – два совсем разных человека. Почему так?
      Евдокия Вилюровна на мгновение оторвала взгляд от дороги и улыбнулась:
      – Как бы тебе объяснить… В деревне у меня все подруги – старые бабуськи, у которых на уме только внуки, вязание да пирожки с капустой. Я поначалу пыталась проявлять инициативу, придумывала какие-то кружки, программу какую-то культурную организовала, но все безуспешно. Мои одногодки уже четко решили, как проведут остаток жизни. А я что? Я одна такая сумасшедшая там, и помощников у меня нет. Вот и приходится тоже лузгать семечки и слушать, как сетуют на жизнь, да вовремя головой кивать. Мне пришлось смириться. В то лето, когда ты приехала, я как раз «втянулась» в их скучную жизнь. Но тут, в городе, где возможностей больше, а рядом такая молодая и активная внучка, я еще могу вспомнить, какая я на самом деле! – Бабушка помолчала и аккуратно спросила: – А какой я тебе больше нравлюсь?
      – Ты еще спрашиваешь!? Конечно, «ты здесь». Мы разговариваем, ты интересная и такая современная, что я даже нашей разницы в возрасте не чувствую. Одно то, что ты этому владельцу иномарки средний палец показала… Бабуль, я твой фанат!
      – Так, ты только маме с папой не рассказывай, что я тебя этой гадости научила, – рассмеялась Сашина бабушка, – а то достанется мне потом на орехи! Это плохой жест, просто не удержалась. И не вздумай его за мной повторять больше!
      Чехова закатила глаза:
      – Ой, да мода на эту фигню уже прошла, поверь мне.
      – Да ну? – удивилась Евдокия Вилюровна. – А что нынче молодежь показывает собеседнику в знак негодования?
      И по дороге в парикмахерскую Саша посвящала бабушку в тонкости сленга и жестикуляции. После недолгой стрижки Евдокия Вилюровна назвала внучку «реальной чиксой» и, немного подумав, добавила многозначительно: «Йоу!», чем вызвала страшное удивление работниц цирюльни. После парикмахерской бабушка с внучкой, как закадычные подружки, метнулись в кафе, посидели там, поболтали, выпили чаю с пирожными. Саша не переставала удивляться собственной бабуле. Та в свои шестьдесят с гаком лет повидала столько, что слушать ее рассказы было одно удовольствие. Потом они отправились по магазинам, где прикупили Саше кофточек и юбок на летнюю пору. Вообще-то Саша никогда не отличалась особой любовью к шопингу. За покупками обожали бегать все ее подружки, особенно Маринка, у которой была достаточно стройная фигура. У Саши же с выбором одежды были определенные сложности. В свои четырнадцать она являлась обладательницей среднего размера груди, что вызывало, конечно же, зависть у «плоских» сверстниц. Но в сочетании с тонкой талией подбор одежды затрудняло: то, что хорошо сидело на груди, болталось снизу, и наоборот. Поэтому Саша не очень жаловала походы по магазинам. Сегодня же она купила столько одежды, сколько не покупала за весь год. Это необычное обновление гардероба произошло благодаря прыткости Евдокии Вилюровны. Бабуля нацеливалась на магазин, заходила туда и перетряхивала все на своем пути, пока не находила симпатичную вещичку для внучки. К счастью, ее и Сашины вкусы полностью совпадали. Продавщицы носились по залу в поисках необходимого размера, а собравшаяся из-за двух необычных посетительниц (бабушку с внучкой редко встретишь за совместным выбором одежды) очередь успела в голове «обласкать» требовательную бабулю со всех сторон. В итоге они приобрели столько одежды и Саше и бабушке, что перетаскивать в машину пакеты пришлось продавщицам, которые, несмотря на неплохую выручку, были злы, как чертенята.
      Отъезжая от очередного магазина, Саша, глядя в боковое зеркало на красные и потные лица девушек, даже испугалась, как бы одна из них не зарядила камнем в заднее стекло. Но все благополучно обошлось: девушки спокойно скрылись за дверьми.
      – Куда теперь? – поинтересовалась Чехова.
      – Уже почти шесть, скоро свидание, – ответила Евдокия Вилюровна, достав из своей симпатичной новенькой сумки огромный железный будильник.
      У Саши чуть глаза не выкатились в бардачок от удивления:
      – Зачем тебе такая громадина?
      – У меня столько часов перебывало, что сейчас и не вспомнить, – отмахнулась бабушка. – И все я потеряла по собственной глупости, поэтому теперь ношу эту железку всегда с собой. И не вывалится никогда из сумочки, и для тяжести, а то не люблю, когда ридикюльчик легкий. Да и если понадобится кому-нибудь по голове стукнуть, то не придется долго искать, чем именно…
      Саша бросила беглый взгляд на изящный «ридикюльчик», и сказала:
      – Давай тогда уже домой, еще собираться, краситься…
      И их старенькая и побитая жизнью колымага неторопливо направилась к дому.
      – Хорошая у мамки твоей машина, – сделала комплимент верному семейному коню Евдокия Вилюровна и с уважением похлопала его по «бардачку».
      Машина, как живая, внезапно громко хрюкнула.
      – Ты уверена? Этой девушке уже десяток лет. Чего же в ней хорошего?
      – Ну летает она, как птичка.
      – Издеваешься? – Саша с сомнением прислушалась к странным звукам, доносящимся откуда-то из-под капота автомобиля.
      – Нет же, – уперлась бабушка, – мой второй муж Алексей был автомехаником, и уж поверь дуре-бабке, я кое-что в этом деле понимаю. Почему, думаешь, я с ним развелась? Приходил вечно домой весь в машинном масле. А иногда во сне нежно хватал меня за уши, как за руль, и сюсюкал: «Запорчик ты мой. Дусенька моя, как же я тебя люблю». Приятно, думаешь?
      Чехова расхохоталась:
      – Запорчик! Вот умора!
      – Ну да. Вот и я о том же! Хорошо еще, что маркой машины называл, а не чужим женским именем! А то я бы показала ему кузькину мать!
      Саша снова хихикнула. «За моей бабулей анекдоты записывать надо, – подумала она. – Какая же она все-таки классная! Хорошо, что мама решила не оставлять меня одну, а так жила бы и не знала, что у меня такая сногсшибательная бабушка».
      – Бабуля, я так рада, что ты у меня есть, – тепло сказала Саша.
      Та только улыбнулась. Здесь не нужны были слова.

      Без пяти семь Саша стояла около японского суши-ресторана «Палочки Нагасаки». Кавалер, как и подобает истинному джентльмену, опаздывал на первое свидание. Или это Чехова пришла слишком рано? В душе она надеялась, что Мишель обладает врожденной болтливостью, и, пока она будет медленно знакомиться с японской кухней, виртуальный знакомый расскажет о жизни своей красивой или о чем-нибудь другом – только бы не молчал. Саша не хотела вести беседу сама, незапланированный шопинг выжал все силы, и сейчас у нее просто закрывались глаза и подкашивались ноги.
      Когда Мишель показался из-за угла, Саша сразу его узнала. Она немного боялась, что парень выложил не свои фотографии, а какого-нибудь симпатичного друга или брата, но все обошлось. Перед ней с очаровательной улыбкой предстал именно мальчик из Интернета. Он был необычайно хорош собой и ухожен. А его белоснежных зубов Саша даже испугалась, ведь, когда он улыбнулся, в голове возникла ассоциация с акулой.
      – Привет, – дружелюбно сказала она.
      – А ты хорошенькая! – нагло сказал Мишель и с ног до головы окинул Чехову оценивающим взглядом, под которым девушке стало неуютно.
      – Хм… – она отступила на шаг и протянула: – Ну, спасибо.
      – Пойдем внутрь? – Он кивнул головой в сторону заведения.
      – Угу.
      Когда они вошли в японский ресторан «Палочки Нагасаки», Саша мгновенно прониклась атмосферой, царящей внутри. Тут было достаточно темно, но повсюду горели маленькие бежевые лампочки, создавая необыкновенный уют. Играла приятная музыка, по залу неслышно передвигались экзотической внешности девушки в кимоно с подносами в руках. Одна из них тут же подошла к Саше и Мишелю, чуть поклонилась и тихо произнесла:
      – Здравствуйте, вам столик на двоих?
      Чехова прищурилась и увидела, что на бейджике у нее написано Ekuku. «Неужели имя? – озадачилась девушка, – как к ней обращаться-то? Екуку, принесите, пожалуйста, соль? А вдруг я ударение не туда поставлю, обидится еще, сделает куклу Вуду… или Вуду – не японское направление?.. Ой, блин, проблем-то…» Екуку провела их в зал для некурящих, усадила за столик и, выдав каждому по меню, незаметно ретировалась.
      – Ты первый раз в японском ресторане? – важно спросил Мишель, даже не открыв меню.
      – Угу, – промычала Саша, внимательно изучая названия предложенных блюд.
      – Думаю, тебе стоит узнать немного о кухне этой необыкновенной страны, перед тем как приступать к трапезе…
      Чехова вскинула на Мишеля жалобный взгляд и хмыкнула:
      – Мне сейчас попросить у них доступ в Интернет, чтобы в Яндексе набрать «японская кухня»?
      – Нет, я сам расскажу тебе немного, – воспринял ее вопрос всерьез юноша и откашлялся, готовясь к рассказу. – Что тебя интересует?
      Саша начала опасаться, что более занудного человека не сыскать на всем белом свете, но вальяжно раскинулась в мягком кресле и махнула ручкой:
      – Все!
      – Японцы готовят рыбу различными способами: «сасими», «нимоно», «якимоно», «агемоно», «мусимо-но», «намасу». Есть также супы: «мисо-сиру», «суи-моно»…
      Прошло минут десять. Наконец Чехова озадаченно похлопала ресницами, а потом решилась перебить собеседника:
      – Прости, ты сейчас со мной разговариваешь?
      – Да, а что? – удивился Мишель.
      – Нет-нет, я просто подумала, что ты заговор какой-то читаешь, чтобы еда там пересоленной не была, ну или что-то в этом роде… Давай-ка лучше закажем что-нибудь более-менее съедобное, хорошо? И ты продолжишь свой занимательный рассказ.
      Екуку возникла около столика, словно подслушивала весь разговор. Она с лицом пионерки, которая всегда ко всему готова, смотрела на Сашу. Саша смотрела на нее. А Мишель с умным видом произнес:
      – Хонсю и кусю.
      Японская девушка кивнула.
      – Что будете пить?
      – Минералку, негазированную, – улыбнулась Чехова официантке.
      – А мне принесите бантя.
      Когда та ушла, Саша решила осведомиться у Мишеля:
      – А ты уверен, что наш заказ – съедобная вещь?
      – Конечно, я знаю все о японской кухне. Она…
      Тут у Саши завибрировал мобильный телефон. От неожиданности она подскочила и, извинившись перед Мишелем, взяла трубку:
      – Аллоха!
      – Александра, ну как у вас обстоят дела? – это была бабушка. Они заранее договорились, что та ей позвонит узнать, все ли в порядке.
      – Я же забыла тебе сказать, что иду в японский ресторан, – вспомнила Чехова. – Сейчас мы будем кусю и мусю кушать.
      – Хонсю, – поправил ее Мишель.
      – Ой, ты хоть представляешь, что в этой сырой рыбе может быть? Лечинки червей, например?
      – Почему? – вытаращила глаза Саша.
      – Сырой продукт, который когда-то был жив, вообще в редких случаях доводит до хорошего!
      – Ну, блин, весь аппетит перебила, бабуля!
      – Хотя, суши – это очень неплохо, – задумчиво протянула Евдокия Вилюровна, – у них потрясный вкус, если еще чуть-чуть соевого соуса, капельку васаби…
      – Так, я не поняла! Мне пробовать эту пищу или нет? То ты мечтательно о них говоришь, то о червяках каких-то рассказываешь, не понимаю тебя. Определись. От твоего выбора сейчас будет зависеть мое меню на сегодня.
      Пытаясь скрыть веселье, Саша наблюдала за тем, как Мишель неодобрительно растопыривает ноздри, слушая ее разговор с бабушкой. «Ничего, пусть теперь он понервничает», – злорадно подумала она.
      – Ладно, ешь! – дала «добро» на ужин бабушка. – Попробовать надо все.
      – Ну спасибо, родная!
      – Ну а в общем и целом все хорошо?
      – Нормально, – туманно ответила Саша. Не будет же она при Мишеле говорить, что тот совершенно не в ее вкусе.
      – Лады, до связи, – бросила бабушка и отключилась.
      Саша сложила телефон и сунула в карман джинсов. Мишель окончательно заскучал и стал смотреть мультики на широкоэкранном телевизоре, что висел на стене напротив.
      – Эй, – Чехова пощелкала пальцами у него перед носом, – я здесь! Продолжим наше увлекательное общение?
      – Да, так вот о пище…
      – О! Кажется, это наша официантка, она идет к нам, – обрадовалась Саша, увидев Екуку с подносом. – Наконец-то я поужинаю. Голодная как волк!
      Екуку действительно направлялась к их столику. Когда она подала на небольших тарелочках какие-то белые свертки, дико пахнущие «Пемолюксом», Чехову передернуло. Она ткнула пальцем в ужин и опасливо поинтересовалась:
      – А ты точно-точно уверен, что это съедобно? И где тут рыба – непонятно… – она начала рассматривать ворсистый продукт со всех сторон, пока Мишель тихонько не рассмеялся:
      – Глупенькая, это всего лишь горячее полотенце. Им нужно вытереть руки.
      Большей дурой Чехова себя еще никогда не ощущала. Она огляделась по сторонам, убедилась, что, когда она рассматривала и нюхала полотенце, за ней никто не следил, и протерла руки, каждый пальчик в отдельности.
      – Я подозревала, что это не еда, – уверенно сказала она.
      – Конечно-конечно, – миролюбиво улыбнулся Мишель. – А вот и роллы.
      Екуку поставила перед ними две тарелочки, плошки для соевого соуса и, чуть поклонившись, удалилась. Саша с интересом разглядывала рис, в который были завернуты какие-то продукты. Явно был виден огурец. Остальное Чехова предпочла не узнать, а то вдруг это какой-нибудь осьминог. Если будет известно, что это он, то Саша никогда и в рот не возьмет щупальце бедного морского обитателя, а так – схомячет за милую душу, если вкусно.
      – Последний раз уточняю – это съедобно, да?
      – Более чем, – с умным видом ответил Мишель, взял в руку деревянные палочки и ловко подцепил один из роллов, потом окунул его в соус и отправил в рот. На лице его застыло блаженное выражение, челюсть работала с каждым жевком все медленнее и медленнее, и Чеховой стало очень интересно. «Эта еда странно влияет на людей, – подумала она, – надо тоже попробовать, вдруг вштыривает не по-детски?» Саша щедро налила соуса в плошку, взяла палочки в обе руки, попыталась схватить ролл… Мучилась она минут пять, пока Мишель не додумался ей помочь и показать, как нужно правильно держать хаси – этот самый столовый прибор. Девушка взяла ролл, окунула его в соус, поднесла ко рту – и тут ролл развалился на две части и полетел прямо в до краев наполненную соусом плошку. Фонтан брызг, визг Саши – и все пространство на полметра вокруг в коричневых каплях.
      Чехова выскочила из-за стола и нервно начала отряхивать белые джинсы:
      – Вот блин!! Ну елки-палки, свинья неаккуратная! Извини, я убегаю!
      Ее не очень расстроила грязь на джинсах и собственная неудача, Саше просто надоело общество этого слащавого зануды. Она решила убежать под предлогом собственного гнева. И чем быстрее, тем лучше, чтобы Мишель не вздумал пуститься в погоню.
      – Тоже мне, свидание, блин, – злобно бурчала Чехова себе под нос, перескакивая через две ступеньки на выходе из ресторана. – Чтобы я еще раз встретилась с кем-то из Интернета! Да ни за что! И суши больше есть не пойду! Ноги моей тут больше не будет! О, мама мия, за что мне это?
      Она, не оглядываясь, быстро завернула за угол ресторана, чтобы виртуальный знакомый не успел заметить, в какую сторону она убежала, и через дворы помчалась домой.
      Наутро второго рабочего дня Чехова встала пораньше, чтобы не опаздывать. Первым делом, даже не умывшись, она включила компьютер, решив проверить электронную почту. Вдруг Марина уже ответила на письмо? И каково же было счастье Саши, когда среди кучи ненужной рекламы она разглядела заветный ник подруги – Пчелка. Так Маринку прозвали в школе за любимую кофточку в черно-желтую полоску, да и пожужжать на уроках о том о сем она была большой любительницей. Чехова дважды кликнула по виртуальному имени подружки, и перед глазами появилось относительно короткое сообщение. Это было необычно, ведь Марина всегда отличалась красноречием, даже в общении по Интернету.
 
       «О, Алекс! Привет. Пишу тебе эти слова, а в спину мне дышит гадкий и совершенно противный внук бабульки, у которой мы снимаем комнату. Всем детским составом нашего двора мы играли вчера в карты на желания. Этот малолетка выиграл и велел мне поцеловать его! Ну, а что? Я проиграла, значит, должна была чмокнуть, как противно бы это ни было. Но поставила условие, что он позволит мне на 10 минут зайти в Интернет и проверить почту. Я как чувствовала, что ты мне что-то напишешь!
       Море прекрасное, фруктов море, я даже похудела. Единственное, что омрачает сладкий отдых, – гадкий внук, по уши в меня влюбленный! Ах, Алекс, знала бы ты, как я от него устала. Он каждое утро рвет для меня лилии в цветочном садике, за что получает по ушам от своей бабули. Короче, я не скучаю.
       Веригин! Вот так поворот событий! Что ему вообще тут понадобилось, в нашем небольшом городке? Ты еще не узнавала? Не разговаривали? Вспоминаю тебя, когда он укатил в свою Англию, и даже не знаю, что посоветовать. Если он приехал только на летние каникулы, то есть ли смысл возобновлять что-либо? А если навсегда (в чем я сильно сомневаюсь. Разве можно из такой продвинутой страны возвращаться в нашу глушь?), то я скажу тебе одно: действуй.
       Люблю тебя, Алекс. Отвечай мне скорей, ведь сегодня мы снова играем в карты на желания…»
 
      –Действуй, – тихо произнесла Саша и несколько раз задумчиво выделила курсором это слово. – Легко сказать.
      Ее пальцы быстро забегали по клавиатуре, и в пустом окне запрыгали буквы:
 
       «Собирай лилии, да побольше! Наверняка биологичка опять заставит нас делать гербарий.
       Жду тебя и люблю».
 
      Саша уже собиралась выключить компьютер, как вспомнила о сайте знакомств. Просто ради интереса она зашла на страницу со своей анкетой и увидела, что напротив ссылки «Сообщения мне» мигала единичка. Чехова ткнула в нее, надеясь, что письмо не от Мишеля. Но надежды не оправдались, это был именно он.
 
       «Милая Саша, ты просто покорила меня, ты красива, как цветок… Мне кажется, я влюбился… Прости, что так получилось в ресторане. Я свалял дурака! Я должен был научить тебя пользоваться палочками прежде, чем ты начнешь кушать. Прости, я глупец! Надеюсь, все нормально… А если нет, то молю, дай мне еще один шанс! Приглашаю тебя на второе свидание, на концерт одной популярной рок-группы послезавтра, а потом на прогулку по романтическим местам города. Пожалуйста!».
 
      Чехова недовольно закатила глаза и, решив не отвечать, закрыла страницы браузера. Она выключила компьютер, покидала необходимые вещи в сумку и, крикнув только проснувшейся бабушке, чтобы та не забыла выгулять Глашу, отправилась на работу. На этот раз она сильно не спешила, потому что вышла заранее. Можно было идти прогулочным шагом, размахивать из стороны в сторону сумкой и улыбаться утреннему нежному солнышку. Так девушка и шла всю дорогу. На душе было хорошо и спокойно, ведь она решила действовать.
      Эдуард встретил Сашу с распростертыми объятиями. Он улыбался настолько широко, что Чехова умудрилась даже пересчитать его белоснежные зубы.
      – Привет, дерзкая девчонка! – воскликнул он и усадил ее, уже наряженную в надувной хот-дог, на стул. – Как настроение?
      – Ээ-э, – протянула Саша, удивляясь, чего это Эдик просто светится доброжелательностью и позитивом. Нет, у них были вполне хорошие отношения, но не настолько же. – Настроение боевое, да. Готова к работе, как пионер!
      – Отлично! Может, ты голодна?
      – Есть немного, не успела позавтракать.
      – Что ты хочешь? – быстро спросил Эдуард.
      Чехова пожала плечами. Поведение парня казалось ей немного странным, но она решила промолчать.
      – Тогда организуем очень вредный завтрак. Хот-дог, газировка, картошка-фри, соус сырный… О, Кристина! Привет.
      Саша обернулась и увидела в дверях носительницу костюма Чебурашки. Сейчас на девушке была только основная часть мультипликационного героя, лопоухую голову Кристина держала в руках.
      – Что это вы тут делаете? – напряженно спросила она.
      Чехова вдруг вспомнила, что Кристине очень нравится Эдик, и закусила губу. «Только бы ей не пришли в голову разные глупости про меня и Эдуарда! – заволновалась Саша. – Ведь это все неправда! Мы просто болтаем, в этом нет ничего особенного, но девушки – самые ревнивые существа на планете!»
      – Я готовлю для Сашеньки калорийный завтрак, а то она больно тощая, – продолжал светиться радостью парень.
      Чехову аж передернуло от того, как Эдик ее назвал. «Сашенька? – воскликнула она про себя. – Черт подери, я готова его укусить! Зачем он все это делает? Еще бы чмокнул меня в лобик для завершения картины». Не успела Саша додумать эту мысль, как Эдуард подошел к ней, нежно положил свою ладонь на ее руку и заглянул прямо в глаза:
      – Тебе фанту, спрайт? Или колу?
      – Мне совершенно все равно, – процедила сквозь зубы Саша и, когда Эдик вышел за хот-догом, бросила виноватый взгляд на Кристину. Та просто остолбенела от изумления, а ее зеленые глаза были настолько холодны, что у Чеховой даже мороз по спине побежал, и кожа покрылась пупырышками.
      – Что? – невинно спросила Саша. – Я не знаю, зачем он себя так ведет.
      – Зато я знаю, – недовольно скривила пухлые губы Кристина и, резко развернувшись, вышла из помещения.
      Чехова схватилась за голову и готова была уже биться ею о стол, когда вернулся Эдик. Он обеспокоенно огляделся, увидел, что Кристины больше нет, и, Саше показалось, что как-то нервно сглотнул. Эдуард поставил перед девушкой поднос с едой и безразлично спросил:
      – Чего Чебуратор так быстро убежала? – В его голосе явно слышались нотки фальши. – Она говорила что-нибудь про меня?
      Чехова пожала плечами и с удовольствием откусила добрую половину хот-дога. Тщательно работая челюстями, она подумала, что такое поведение Эдика неспроста. Он определенно чего-то добивается.
 
      Кристина стояла спиной к Саше, и голова ее костюма была почему-то запрокинута вверх. Чехова осторожно подошла сзади и положила руку ей на плечо.
      – Кристин, ну зачем ты так близко к сердцу принимаешь это, мы ведь…
      Чебурашка не дал договорить ей и, выбросив вперед руку, указал на стену перед ними. Саша озадаченно покосилась на Чебурашку, а потом проследила за тем, куда показывает рука подруги. Увиденное повергло ее в неописуемый шок. На витрине, высота которой достигала примерно трех метров, висел плакат. И все было бы ничего, если бы на нем не была изображена… Саша! Она не сразу узнала себя, но это была точно она.
      – Это я? – Она с трудом смогла закрыть рот и вымолвить два слова.
      – Угу, – сотрясаясь от смеха, ответила Кристина.
      – А что с моими плечами? Почему они такие низкие? А шея? У меня что, действительно лебединая шея?! Скулы такие широкие? Глаза так далеко посажены?! – Чехова сыпала вопросами и не могла остановиться.
      – Это все Photoshop, – со знанием дела пояснила Кристина. – В этой программе можно настоящие чудеса творить, ты себе даже не представляешь!
      – Теперь, кажется, представляю… А как они мне брови так тонко выщипали, я не поняла?!
      – Ну, вот так.
      – А что я рекламирую-то хоть? – Саша принялась внимательно рассматривать трехметровый плакат и, когда ее взгляд опустился в самый низ, охнула: – Туалетную бумагу?
      Кристина зашлась в истерическом хохоте. Она схватилась за плюшевый живот и не могла остановиться, шоколадки так и сыпались на пол из ее корзины.
      В правом нижнем углу плаката был нарисован розовый рулон туалетной бумаги, которую производитель гордо назвал «Душка».
      – Я стала лицом туалетной бумаги, – странным голосом констатировала факт Чехова и безразлично махнула рукой. – А, плевать. Хоть денег бы за это заплатили, мерзавцы! А ты-то, Кристинка, чего со смеху умираешь?! Могла бы хоть предупредить меня, что я стану «Мис Толчевка»!
      – Мис что? – девушка, хохотнув в последний раз, уставилась пластмассовыми глазами на Сашу.
      – Ну, так по-другому называют бумагу. Так что? Не могла сказать?!
      – Я сама не знала, – оправдывающимся тоном ответила Кристина. – Честно.
      – Ладно… все равно плакат когда-нибудь уберут из этой витрины, и «Динамит» про меня забудет. Да и друзья меня тут ни за что не узнают… Слишком хороша.
      – Будем надеяться. Кстати, прости, я не права была, что надулась на тебя из-за Эдика. Ты вправе делать все, что хочешь. И он тоже.
      – Но мы ведь не…
      Она не успела договорить, к ним вдруг подскочил озадаченный Эдуард. Кристина резко напряглась и отвела глаза в сторону, а Саша спросила:
      – Ты чего такой странный?
      – Девчат, на меня только что начальство наехало. Ну и еще на тебя, Саш, даже больше чем на меня.
      – А что я сделала!? – изумилась девушка.
      – В том-то и дело, что ты ничего не делаешь… По идее, ты же реклама нашей закусочной и должна привлекать народ, а с твоим приходом продажи не повысились. Получается, ты совершенно бесполезна, а заработная плата тебе выплачиваться будет. Это невыгодно, понимаешь?
      – Но что я могу сделать? Я ведь просто надутая реклама. Неужели мне на голове надо попрыгать, чтобы привлечь внимание?
      – Саша, сделай хоть что-нибудь, если не хочешь потерять работу.
      – Ну, мне надо подумать…
      – Только думай поскорее, потому что мне сейчас предъявили серьезные такие претензии.
      – А чего это они с самой Сашкой переговорить не могут? – удивилась Кристина. – Почему через тебя?
      – Ну, типа Сашка слишком мелкая рыбешка, и у них и так работы полно…
      – Ах, я мелкая!? – возмутилась девушка. – Еще и рыбешка?!
      – Ну, это я так выразился, – попытался оправдать начальство Эдуард, но Саша его не слышала.
      – Я покажу им рыбешку, блин! – разбушевалась она. – Эдик, у тебя есть возможность достать гитару?
      – Э-э, ну, наверное, смогу помочь, тут же все можно найти. У меня в музыкальном магазине приятель работает.
      – Так, ладно. Ты ищешь гитару, а я сейчас буду заниматься рифмоплетством.
      – Чем-чем? – Эдуарду показалось, что он ослышался.
      – Сейчас увидишь. Кристинка, поможешь мне?
      – А что делать надо? Только, если можно, далеко не уходить, а то вдруг меня тоже засекут за ничегонеделанием?
      – Да тебе нечего бояться, – махнул рукой Эдуард. – Ты же не от какой-то определенной точки, а просто от шоколадок.
      – Ладно, – согласился Чебурашка, – а что надо делать?
      – Эдик, мы пошли в подсобку. Побудем там некоторое время, а если начальство увидит, что меня нет… Скажи, что у меня перекур, ага? Ну, или в туалет убежала, диарея, сам понимаешь…
      Парень с сомнением покосился на Чехову и покачал головой:
      – А если тебя уволят, Саш?..
      – Начальство – тоже люди! Вали все на расстройство желудочно-кишечного тракта, они поймут. Уверена, что и у них такое бывало!
      – Ладно, ушел за гитарой, – и Эдуард скрылся в неизвестном направлении.
      – Кристин, а как у тебя обстоят дела с поэзией? – поинтересовалась Саша, когда они расположились в подсобке.
      – Ну, любовь-морковь – мой предел, – задумчиво произнесла девушка, а потом радостно добавила, хлопнув себя по коленке: – Ну еще сюда можно «кровь» и «свекровь».
      – Вот только крови нам в любви не хватало, – пробормотала Саша, черкая что-то на клочке бумаги. – Ну-ка, зацени!
      Она поставила точку и, откашлявшись, с выражением прочла:
 
У нас хот-доги – высший класс!
Мы все сделаем для вас!
Газировка и картошка во фритюре –
Позаботимся о вашей фигуре!
 
      Кристина замерла с открытым ртом, а потом моргнула пару раз и спросила:
      – Это ты только что написала?!
      – Ага, – с гордостью ответила Чехова.
      – Ты талантище!
      – Да, я некоторое время назад даже песни писала, но потом что-то любовь к стихосложению у меня прошла. Я решила, что лучше буду их читать.
      – Стишок-то неплохой, но вот не кажется ли тебе, что он какой-то уж чересчур честный?
      – В смысле?
      – Ну, от газировки и картошки, пережаренной в масле, явно не похудеешь, а закусочная ваша только этим и кормит народ. Не находишь, что это антиреклама?
      Чехова покусала в задумчивости губу, а потом отрицательно покачала головой:
      – Это рекламный ход. Нам главное – привлечь внимание, а каким способом – без разницы. Вот ты, например, вслушивалась хоть раз в слова, которые выкрикивают девочки-промоутеры, рекламируя что-нибудь? Утюги там, сыр, тортики на пробу они еще дают…
      – Неа, никогда. Как-то не до этого.
      – Ну, вот и тут то же самое! Я буду петь громко, аккорды подберу мажорные, пробивные! Слова-то и слушать никто не будет, главное – веселая мелодия и надувной хот-дог, играющий на гитаре.
      – И приплясывающий рядом Чебурашка, – засмеялась Кристина.
      – Вот-вот, – улыбнулась Саша и снова зачирикала что-то на бумажке.
      Минуты три спустя она вновь заголосила:
 
Мы всех накормим от души!
Ты к нам зайти-то поспеши!
Тут классно так, что аж пляши!
В подарок всем – …
 
      – А что в подарок можно дать, я не придумала, – нахмурилась Саша.
      – Беляши! – воскликнула Кристина.
      Чехова с сомнением покосилась на подругу:
      – Закусочная беляшей не делает, и в подарок никто их раздавать не будет. Хлопотно и дорого. И жирно!
      – Мураши! – еще более радостно воскликнула Кристина, довольная своей сообразительностью.
      – Да уж. «Всем по муравью! Подходите! Разбирайте!» Я уже вижу, как люди вертят пальцем у виска, и вызывают для нас карету «Скорой помощи». Нет, нужно что-то более жизненное. Даже если никто не будет вслушиваться в текст песенки, он все равно должен быть реальным.
      – Карандаши!!! – Кристина даже подпрыгнула на месте от счастья.
      – Ну-у, – протянула Чехова, – вполне возможно. Надо на всякий случай купить пару карандашей, а то вдруг кто-нибудь потребует?
      – А мы им вместо карандаша мою шоколадку вручим, а? Как идейка?
      – Вариант! – одобрительно кивнула головой Саша. – И тебе дополнительная реклама.
      – Клево! Давай еще что-нибудь придумаем!
      – Ну-м, – Саша покусала карандаш и снова начала писать. Получилось вот что:
 
И днем и ночью, в час любой
Большой хот-дог всегда с тобой!
И никогда не кинут вас,
Ведь персонал здесь – высший класс!
 
      – Простенько, но со вкусом, – похвалила сама себя Саша и обратилась к Кристине: – Как тебе?
      – Я уже придумала танец, который исполню под эти стихи. Напой-ка мне мелодию, хотя бы приблизительную.
      – Сейчас Эдик принесет гитару, и я тебе сыграю…
      Эдуард словно подслушивал под дверью. Он возник в подсобном помещении в ту минуту, когда Саша про него вспомнила, в руках юноша держал заветный инструмент.
      – Держи, – он протянул гитару Чеховой. – Ну что, придумали что-нибудь?
      – Саша – просто гений! – широко распахнув глаза, начала рассказывать Кристина. – Из нее рифмы прям так и прут!
      Чехова аккуратно взяла инструмент и, сыграв аккорд Am, удовлетворенно улыбнулась. Гитара была прекрасно настроена, и струны были отличного качества, нейлоновые, как Саша и любила.
      – Слушай, – озадачилась Кристина, – это ты сейчас стоя играешь. Но там-то ты будешь сидеть, верно?
      – И чего? – не поняла сначала Чехова.
      – Твой надутый костюм… он тебе не позволит согнуться.
      – Точно! Что же делать!?
      – Давай его немного сдуем, – предложил Эдуард и взялся за клапан на одной из булок хот-дога.
      – Попробуй…
      Когда операция по сдуванию костюма была завершена, Эдик сказал:
      – Ну-ка, присядь, возьми гитару. Нормально?
      Саша сделала все, как он сказал, и, немного подумав, ответила:
      – Терпимо, играть смогу.
      – А петь будешь через сеточку на лице?
      – Ну а куда деваться? – пожала плечами Чехова. – Буду стараться громко орать.
      – Сашка, прочитай Эдику наши стихи! Пусть тоже заценит.
      Чехова прочитала все три гениальных творения с чувством, с толком, с расстановкой и с подобающим выражением. Эдуард немного подумал и, одобрительно даже похлопав в ладоши, сказал:
      – Что-то мне ваша писанина навеяла рифму… Кхе-кхе…
 
Когда вам хочется кушать
И больше некуда в этом мире пойти,
Зайдите к нам в «Хот-дог»,
Мы вас бескорыстно приютим.
 
      Саша с Кристиной, как уже опытные поэты, переглянулись и покачали головой:
      – Ну, если нам уже окончательно нечего будет спеть, то я воспроизведу твои строки, но очень тихо, чтобы их никто не услышал, а то больно грустно у тебя получилось, не кажется тебе? «Некуда в этом мире пойти»… Тема одиночества обычно угнетает, а не привлекает народ.
      – Ну и не надо, – фыркнул обиженно Эдик, – не очень-то и хотелось.
      Саша и Кристина собрались с духом уже через десять минут. Чебурашка чувствовал себя просто мегасуперзвездой, он готов был покорять сердца своими страстными плюшевыми танцами, а у Саши от волнения подкашивались ноги. Практически не чувствуя под собой пола, она шагала к закусочной, где Эдик предусмотрительно поставил для нее стул. Чехова думала о том, что одно дело – играть в музыкальной школе перед знакомыми преподавателями, а другое – перед новой публикой, которая вовсе не выставляет оценки за игру и не решает, оставить ли ученика на второй год. «А вдруг не получится? – судорожно размышляла Саша. – Вдруг не понравится никому? У меня же боязнь сцены, я на экзаменах-то через каждые три минуты вспотевшие руки о джинсы вытираю и с трудом борюсь с головокружением, а тут что со мной будет…»
      Она плюхнулась на стул и, удобно пристроив на коленях инструмент, посмотрела на Чебурашку. Тот уже приплясывал от нетерпения. Саша решительно зажала мажорный аккорд и заиграла боем так, что было слышно на весь этаж. Люди стали оборачиваться на странную пару. Со стороны выглядело все действительно довольно комично: сдувшаяся сосиска в тесте, играющая на гитаре какую-то позитивную мелодию, и лопоухий Чебурашка, который не поймал ритм, но зажигательно колбасился на какой-то своей инопланетной волне. Это было странно, но внимание привлекало. Как Саша ни пыталась заглушить своей игрой слова четверостиший, публика все равно услышала это злополучное «Мы позаботимся о вашей фигуре» и дружно рассмеялась. Нужный эффект был достигнут – толпа сразу повалила в закусочную, и даже образовалась очередь.
      Чехова уже пела про карандаши и беляши вперемешку с мурашами, когда из игровой зоны вышел Никита. Она нервно стукнула ладонью по струнам, сыграв заключительный аккорд, и слезливо прошептала себе под нос:
      – Ну почему ты постоянно попадаешься мне на глаза?..
      Каков же был ее ужас, когда Веригин и его белокурая свита направились прямо к ним. «Я должна что-то сделать, – пронеслось в голове Саши. – Я должна действовать«. И тут она вспомнила, что полтора года назад Веригин обожал слушать, как она поет. Что ж, сейчас у нее есть шанс…
      Девушка прикрыла глаза и постаралась забыть о дурацком костюме хот-дога. О том, что вокруг толпится куча незнакомых людей. Следующую песню она собиралась исполнить только для одного человека. Саша сыграла вступление, а потом, переместив пальцы на грифе, запела:
 
Мне приснилось небо Лондона,
В нем приснился долгий поцелуй.
Мы летели, вовсе не держась,
Кто же из нас первый упадет
Вдребезги на Тауэрский мост?
Утром,
Я узнаю утром,
Ты узнаешь позже,
Этих снов дороже
Ничего и нет…
 
      Саша прикрыла дрожащие струны рукой и распахнула веки, как после сна. В глазах все плыло.
      После недолгого молчания, воцарившегося вокруг, вдруг посыпался шквал аплодисментов. Девушка огляделась по сторонам, но Веригина не было. Чехова грустно улыбнулась и прошептала:
      – Значит, больше я его не интересую…
      – Эй, Сашка! – пихнула ее в бок Кристина. – Пошли в подсобку, а то нас сейчас разорвут фанаты!
      Чебурашка потащил вялую и совершенно не сопротивляющуюся сосиску в тесте в подсобное помещение.
      – Ты видела?! Видела, как мы их сделали?! – вопила подруга, широко размахивая руками и измеряя комнату длинными прыжками.
      – Ага, класс.
      – Это просто сногсшибательный успех! Слушай, может, группу создадим, а? Представляешь заголовки самых знаменитых журналов? «Чебурашка и Хот-дог покоряют мир!»? Ну что, звучит?
      – Еще как, – улыбнулась Чехова.
      – А народу-то сколько повалило в закусочную! – продолжала восхищаться собственным успехом Кристина. – Эдик должен быть вне себя от радости! Начальство его теперь по головке погладит, и, может, тебе чего-нибудь тоже перепадет. Зарплату повысят! Эй, а ты чего не радостная такая? Сидит, нос повесила…
      – Это все из-за песни.
      – Слушай, последний твой номер – просто атас! Такого чувственного исполнения не было даже в оригинале, честное слово. Ты лучше!
 
      – Да, наверное. Просто… просто я хотела, чтобы он меня узнал.
      – Он? – удивленно вскинула брови Кристина. – Тот парень?
      – Он самый. Но, кажется, он просто ушел.
      – Сашенька, – нежно сказала подруга и присела на корточки рядом с Чеховой. – Он не ушел.
      – В смысле? Но его там не было, когда я закончила играть и осмотрела вокруг.
      – Это ты с закрытыми глазами сидела, а я-то там зажигала как сумасшедшая и все видела. Он, как только услышал тебя, замер как вкопанный, я специально за ним следила. Смотрел на тебя, смотрел… Даже не моргая, представляешь? А потом его утащили подружки в нашу закусочную.
      – Серьезно? – У Саши даже щеки от волнения покраснели.
      – Абсолютно, – заверила ее Кристина. – Думаю, они сейчас сидят где-нибудь за столиком и хомячат хот-доги.
      – Ну и пусть сидят, – Саша взволнованно затеребила свою сдутую булку.
      – Успокойся. Попомни мои слова, все будет хорошо. Веришь мне?
      Чехова посмотрела в ее изумрудные, необыкновенно красивые глаза и кивнула:
      – Верю, Кристин. Правда, верю.
      Тут в подсобку ворвался раскрасневшийся Эдик и, не говоря ни слова, бросился к Кристине. Он от всей души поцеловал ее прямо в губы, но потом спохватился и выпустил из объятий. Повисло неловкое молчание. Кристина так и осталась стоять с выпученными от удивления глазами, а когда Эдик повернулся к ней спиной, чтобы расцеловать Сашу, на лице ее появилось совершенно блаженное выражение. Чехова выставила вперед руки, чтобы Эдик не наделал глупостей, и поинтересовалась:
      – Все удалось?
      – Вы! Вы!!! – завопил он на всю комнату. – Вы – мои звезды! Начальство уже в курсе и просто в восторге от этой затеи! Я вас люблю, девочки! Но вынужден сейчас же покинуть – теперь у нас море клиентов.
      Он деловито поправил фартук и скрылся за дверью. Саша и Кристина радостно засмеялись.
      – Ну что, снова за работу? Думаю, мы можем пока сделать перерыв в нашей музыкально-танцевальной деятельности, да?
      – Тоже так думаю, – кивнула Саша и встала со стула. – Пока будем ходить там, можем придумать еще стихов.
      – Как думаешь, сейчас нас атакуют фанаты?
      – Вот уж вряд ли. Это была моментная слава, мне кажется.
      – Блин, – расстроилась Кристина. – Ну, ладно. Пошли работать.
 
      Следующий рабочий день начался со слов Кристины:
      – Ты смотри, опять твой хахаль идет!
      Чехова сразу поняла, о ком она говорит, и инстинктивно спряталась за угол. В голове запульсировала мысль: «Действовать!», но ноги мгновенно отказались слушаться и сдвигать Сашу с места.
      – Странно, – протянула Кристина, казалось, не обратившая на Сашин маневр никакого внимания. – Чего он сюда постоянно ходит? Неужели по твою душу?
      – Не думаю… Просто тут же эта Game zone, сюда все ходят… Городок-то у нас небольшой, а этот торгово-развлекательный центр – отличное место для отдыха.
      – Ну да, ты права.
      – Он опять с девушками? – осторожно спросила Саша, не рискуя покинуть укрытие.
      – Нет, сейчас один. Идет, руки в карманах, деловой такой… По сторонам смотрит. Сюда направляется.
      Внутренне Чехова напряглась, словно железная струна на гитаре. Казалось, ее сердце стало больше раз в шесть и теперь с уханьем бьется внутри. С каждым новым ударом жаркая волна бежала от ее лица до пальцев ног. Саша чувствовала себя настолько невероятно, что на миг почти забыла о приближающемся Никите. Дикий коктейль из страха и волнения захватил ее полностью.
      Кристине даже не стоило громко и демонстративно кашлять, пытаясь оповестить Сашу о том, что Никита находится уже совсем близко, девушка и так это чувствовала. Под слоями надутой резины ей было так жарко, что она готова была бухнуться в обморок.
      По всей видимости, здесь у Веригина была назначена какая-то встреча. Не дойдя нескольких шагов до спрятавшегося хот-дога, он встал у витрины, где был изображена Саша, глянул на часы и вытащил из кармана мобильник. Чехова смотрела на него, и туча мыслей, подобно саранче, проносилась в ее голове: «Полтора года назад я сделала попытку сблизиться с Никитой, но он уехал. Черт, похоже, тогда-то я в него и влюбилась. Только поздно я разглядела в нем своегочеловека… Надо сделать первый шаг. Надо бороться за свое счастье. Надо!»
      Тут к Веригину подошла девушка. Саша беззвучно выругалась и ударила кулаком по стенке. Чебурашка укоризненно покачал лопоухой головой. Саша напряглась и навострила слух, дернув Кристину за лопоухий локатор.
 
      – Привет, – девушка чмокнула Никиту в щеку.
      – Привет, Кать, – ответил парень и улыбнулся. – Ну, ты принесла билеты?
      – Ага, конечно. Мой знакомый с легкостью их достал. Послезавтра концерт в «Колонне», оторвемся!
      – Отлично. Ну что, идем играть?
      – Ха, смотри, какая большущая девчонка! – вдруг воскликнула Катя и отошла чуть подальше, чтобы целиком разглядеть плакат. – Вот не повезло ей!
      – Почему это? – Веригин задрал голову и, уставившись на отфотошопленное изображение Саши, вдруг нахмурился: – Я ее, кажется, знаю…
      – Я бы не хотела быть лицом туалетной бумаги! А ты?
      – Это неважно… Она очень хороший человек… Талантливый. И красивый…
      – А откуда ты ее знаешь? Ты уверен, что это вообще она?
      – Мне кажется, я узнаю ее из миллиона… – тихо пробормотал Никита, не в силах оторвать взгляд от трехметрового изображения Чеховой.
      У Саши перехватило дыхание. Она схватила Кристину за плюшевые уши и крепко прижала к себе, зашептав:
      – Ты слышала?! Слышала???
      – Э-эй! – Чебурашка выдернул свои дорогие конечности из цепких лап Чеховой и отряхнул их. – Мне самой потом уши оторвут, если мы испортим костюм.
      Никита с Катей уже ушли, а Чехова все еще стояла на месте, привалившись к стенке.
      – Я просто не могу. Нужно, чтобы он первым сделал шаг навстречу, но он слишком робкий, я знаю его… – прошептала Саша. – Что же делать?!
      – Заставь его ревновать, – равнодушно пожала плечами Кристина. – Самый верный способ, на самом деле.
      – Но мне даже не с кем ему показаться…
      – Ой, вот проблема-то! Да возьми любого парня и пойди с ним в то место, куда ходит твой Никита.
      – Парня… – Саша задумалась, но не смогла припомнить никого из друзей: все уехали на каникулы. – Может…
      – Ну, кроме Эдика! – воинственно предупредила Кристина.
      – Так, ладно, – вздохнула Чехова. – Парень – это полдела. А как мне узнать где, он бывает?
      – Ну ты, подруга, совсем от любви голову потеряла. Они же с этой его подружкой только что четко сказали про концерт какой-то в «Колонне». Ты там была хоть раз?
      – Нет, – покачала головой Чехова, зачарованно слушая сообразительного Чебурашку.
      – Если бы была, то знала бы, что концерты в этом клубе – большая редкость. Поэтому вычислить, когда будет следующий, не составит труда.
      – Ты гений, – прошептала Саша.
      – Ну, так еще бы! Теперь дело за малым. Парень и дата.
      Вдруг в голове у Чеховой что-то щелкнуло, будто лампочка загорелась. Она схватила Чебурашку за уши и притянула к себе:
      – Тут есть где-нибудь доступ в Интернет?
      – Уши пусти!! – взвизгнула подруга и, вырвавшись из цепких рук Саши, более миролюбиво ответила: – Есть. Зайди к Эдику, попроси. У него комп есть.
      Сосиска в тесте, сшибая прохожих, понеслась в закусочную. Получив вожделенный доступ во Всемирную паутину, Саша быстро ввела в поисковике клуб «Колонна» и выяснила, что послезавтра там пройдет концерт рок-группы «Монах». Группа популярна своим пробивным звучанием и истеричным голосом солиста, который не оставляет слушателей равнодушными. Чехова зашла на свою страничку на сайте знакомств и трясущимися руками начала писать положительный ответ Мишелю.

      Как Саша дожила до вторника, потом отработала целых четыре часа в «Динамите» и дождалась вечера, одному богу только и известно. Евдокия Вилюровна двое суток наблюдала, как ее драгоценная внучка ходит словно во сне, практически ничего не ест и постоянно о чем-то размышляет. Бабушка, конечно, пыталась выяснить, в чем дело и что, собственно, происходит с любимой внучкой, но Саша пока не хотела посвящать бабулю в свои планы. Нет, она бабушке полностью доверяла, просто ни с кем пока не хотела этим делиться, чтобы не сглазить.
      Время, когда пора было выходить из дома, наконец настало. Саша уже устала к тому моменту гипнотизировать часы, стрелки на которых двигались медленно, как во сне. Чехова чмокнула бабушку с Глашей и, собравшись с духом, направилась к клубу «Колонна». На этот раз Мишель уже ждал ее с пышным букетом роз. Чехову скрючило от одного вида поклонника.
      – Саша!! – воскликнул Мишель и бросился навстречу с объятиями.
      – Привет. – Она отшатнулась от парня и отступила немного назад.
      – Ты прекрасно выглядишь! – Сделав комплимент, он в ожидании чего-то уставился на Чехову.
      Та отвела глаза в сторону и протянула:
      – Э-э… благодарю. Красивый букетик, очень мило…
      – Это тебе! – Он протянул розы, чуть ли не упав на колено.
      – Спасибо, но не стоило…
      – Ты простила меня за инцидент в ресторане?
      – Да все нормально. – Девушка огляделась по сторонам. Она всматривалась в толпу у входа в клуб, которая с каждой минутой становилась все гуще и гуще. Но не находила Никиту.
      – Пойдем внутрь?
      – Пошли, – кивнула Саша и тихо добавила: – Может, он уже там?..
      Но и там его пока не было видно. Рок-концерт начался, когда на небольшую сцену вышла кучка людей в рыжих рясах буддистских монахов. У двух из них через плечо висели гитары, один сидел за ударным инструментом, а солист сжимал микрофон и отвратительно слюнявил его ртом так, словно это был самый вкусный леденец на свете. В момент, когда заиграли первые аккорды песни, Саше показалось, что мир рушится и земля уходит из-под ног. Звук был настолько сильным, что стонали барабанные перепонки и стучало в висках. Совершенно обезумевший от пения любимой группы народ прыгал, орал и скакал, придавливая Сашу со всех сторон. В какой-то момент толкнули так сильно, что девушка выронила букет роз, который в мгновение был растоптан сумасшедшей толпой. Чехова закрыла ладонями уши и в ужасе посмотрела на Мишеля, которого колбасило не хуже остальных. Она не выдержала, дернула его за рукав и потянула за собой. Парень повиновался, и когда они вышли за пределы клуба, Саша просто не могла поверить в то, что тишина может быть так сладка и невыносимо приятна. Она умиротворенно улыбнулась.
      – Эй, почему мы ушли? – недовольно спросил Мишель. – Тебе что, не понравилось?
      Чехова раздраженно поморщилась, услышав противный голос спутника.
      – Я сейчас умру. Мне в уши словно серной кислоты налили!
      – Мда-а… – разочарованно протянул Мишель. – Жаль, что тебе не нравится такой стиль музыки.
      – Прости, мне жаль, что из-за меня ты ушел. Если хочешь, то возвращайся, я домой пойду.
      – Нет, что ты! Пойдем посидим куда-нибудь в тихое место, потом я тебя провожу.
      – Да, хорошая идея!
      У Саши до сих пор земля под ногами ходила ходуном. С трудом шагая и пошатываясь из стороны в сторону, она взяла под руку Мишеля, и они направились в какое-то круглосуточное кафе. Саша упала на диван в углу и огляделась. В помещении было очень красиво и уютно: интимный свет, тихая романтическая музыка, ласкающая уши девушки после тяжелого рока, удобные диванчики и услужливые симпатичные официанты.
      – Здесь работает мой старый друг, – Мишель приземлился рядом с Сашей и подмигнул ей. – Сейчас закажем выпить чего-нибудь крепкого. Тебе сразу полегчает!
      – Я ничего не буду пить, – замотала головой Чехова.
      – Это еще почему? Не бойся ты. Я же говорю, знакомый тут… Он продаст нам спиртное без проблем и никому не сообщит. Мы ж в уголке сидим, спиной к залу, никто и не заметит.
      – Нет. Я не пью вообще.
      – Совсем? – расстроился Мишель. – Но почему?
      – Хочу, чтобы у меня были здоровые дети, – ответила Саша правду. – Мне же нет восемнадцати, организм пока на стадии развития. Не хочу ребенка с отклонениями только из-за того, что мне когда-то там приспичило покурить или выпить высокоградусный напиток.
      Казалось, Мишель совсем разочаровался в своей спутнице, но потом плюнул и заказал себе литр пива. Если бы Саша находилась в адекватном состоянии, то ни минуты больше не стала бы терпеть его общество. Но так как ноги не слушались, а голова гудела, словно совсем рядом на огромной скорости проезжал локомотив, она решила задержаться и заказала минеральную воду.
      В течение получаса Саша с отвращением наблюдала за тем, как Мишель наливается пивом. Когда был сделан последний глоток, последовала трогательная речь, с трудом льющаяся из его рта:
       –Сашечка! – Мишель водрузил локти на стол и взял руку девушки в свои потные ладошки. – Ты такая замечательная, что я просто таю, когда ты на меня так смотришь! Это, конечно, очень неприятно, что ты не любишь… ик!.. ой… музыку, которую я слушаю, пивасик не пьешь и не… ик!.. куришь! Кстати, закурим? Официа-а-ант!
      Чехова, морщась, словно трогает таракана, смотрела, как зеленые глаза Мишеля теряют остатки осмысленного выражения, как его голова шатается из стороны в сторону, словно березка при штормовом ветре, как по подбородку стекает слюна, а с бровей падают остатки салата. Да, Мишель уже успел полежать лицом в заказанном на закуску «Цезаре». Но самое страшное случилось, когда Мишель встал с дивана и нетвердым шагом направился к музыкальному центру. Со словами «тут на диске… ик!… есть эта песенка, я знаю…» он тыкнул пару раз в кнопочки, и на все кафе вдруг завыла до боли народная «Калинка-малинка». Мишель принялся приплясывать рядышком, постукивая себя ладонями по пяткам и прыгая вприсядку. И случилось то, чего Саша больше всего боялась – парень начал петь:
      – Ка-а-а-а-алинка, калинк-к-ка, мали-и-и-и-нка моя. Че-то то та-а-ам не помню-ю, в саду яг-г-го-одка трости-инка моя! Эх!
      Чехова с ужасом прикрыла глаза ладонью и, стыдливо сползая спиной по дивану вниз, покачала головой:
      – Вот придурок. Кто бы мог подумать, что после тяжелого рока он примется напевать такую попсу? Ох, да… что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, как говорится. Не слишком в тему фразеологизм, но суть одна.
      – Сашка? Привет! – раздался знакомый голос.
      Девушка медленно повернула голову и уткнулась взглядом в джинсы в том месте, где должны быть колени. И, так как она практически сидела на полу, ей пришлось высоко задирать голову. Перед ней стоял и улыбался Веригин Никита собственной персоной.
      Саша подтянулась на руках, плюхнулась на диван и почувствовала, что совершенно спокойна. Волнения, которого она так боялась, когда планировала встретить Никиту, не возникло.
      – Какая встреча! Привет. Садись, – она постучала ладошкой по кожаному сиденью рядом с собой. – Ты здесь какими судьбами?
      – Да вот, пришел на концерт с компанией. Даже не знаю, как они меня на такую группу вообще заманили, ценитель этой музыки из меня фиговый. Уши вянут и…
      – Заворачиваются в трубочку? – продолжила за него Саша.
 
      – Именно! – улыбнулся Никита. – А ты тоже с концерта?
      – Да, я тут с кавалером… – На последнем слова Чехова сделала особый акцент, чтобы вызвать чувство ревности у Веригина.
      Нужный эффект был достигнут. Никита напрягся и спросил:
      – Так у тебя молодой человек есть? Я и не знал…
      – Ну, как сказать. Он претендует на место моего возлюбленного и усиленно ухаживает.
      – И как успехи у него? Шанс есть?
      – Шанс есть у каждого, – загадочно улыбнулась Саша, но голос у нее дрогнул. «Только не у такого придурка, как Мишель», – подумала она.
      – Даже у меня?
      Чехова напряглась, думая, как бы правильно сформулировать ответ так, чтобы Никита понял, что она с ума по нему сходит и готова расцеловать прямо сейчас, как вдруг вместо «Калинки-малинки» в колонках загрохотали тяжелые звуки. Саша совершенно забыла про своего виртуального знакомого, а тот в это время уже успел заказать группу «Рамштайн»! Теперь он сосредоточенно матал головой взад-вперед и проникновенно орал:
      – Мутер! Мутер!
      Никита насмешливо сказал:
      – Это ж надо так напиться. Праздник, наверное, у парня какой-то.
      – Это и есть мой кавалер, – вздохнула Саша, беспомощно разведя руками.
      – Это он? – не сдержал Веригин удивленного возгласа.
      – Да, – медленно протянула девушка. – Знаешь, когда мы сюда пришли, он был вполне вменяемый, а сейчас! Даже не знаю, как тащить его домой, весит он явно больше меня. И я даже не знаю, где он живет. Но не бросать же эту поющую тушу здесь!
      – Давай я тебе помогу, – предложил свою помощь Никита.
      – Спасибо большое, буду тебе очень признательна!
      Минуту спустя широкоплечий огромный парень, который работал охранником в кафе, тащил сильно сопротивляющегося Мишеля к выходу. Сашин виртуальный знакомый отбивался из последних сил, орал благим матом о том, чтобы они, мать их всех за ногу, отпустили его, иначе всем наступит полный и окончательный каюк, как только он протрезвеет!
      Охранник аккуратно выставил его за дверь, дальше инициативу взяли Саша с Никитой. Подхватив его под обе руки, они потащили парня к скамейке, чтобы уложить его, найти хоть какие-то документы и узнать, где он живет. Внезапно Мишель вырвался, отбежал на метр вперед, и, глядя на Сашу совершенно пьяными глазами, промычал:
      – Изменница!
      – Я? – чуть не задохнулась от возмущения Чехова.
      – Ты-ы-ы!!! Кто этот парень рядом с тобой?! Эй, ты в курсе, что она моя девушка?
      Тут из-за угла дома выскочила абсолютно черная кошка. Она резво поскакала к Мишелю, поджав под себя тонкий хвостик. Парень с ужасом в глазах отпрыгнул от животного, перебежавшего ему дорогу, но потом одумался и кинулся в погоню. Саша изумленно наблюдала за происходящим. По всей видимости, Мишель был очень суеверным человеком.
      И, подтверждая это, он обогнал кошку, от страха застывшую на месте, взял ее в руки и, тряся над собой, заорал:
      – Идиотка!
      Потом отпустил животное и с чувством пнул его ботинком. Такого Чехова не ожидала. Она в прямом смысле позеленела от злости, кинулась к Мишелю и, залепив со всей дури ему звонкую пощечину, нежно прижала кошку к своей груди. Это оказался пушистый и мягкий, но до неприличия грязный и замерзший котенок. Все его хрупкое худое тельце дрожало мелкой дрожью.
      – Не смей больше так делать, никогда! – зверским голосом взревела Чехова. – Понял меня?
      – Сашечка, – прошепелявил Мишель, – пусти эту гадость, она принесет тебе море бед!
      – Иди ты к черту! Как ты мог ударить беззащитного котенка?! Человек, который бьет животных, – полный отстой!
      Виртуальный знакомый несколько раз икнул и замер. Взгляд его окончательно затуманился, он сгорбился и плюхнулся на асфальт. В позе лотоса Мишель сидел минут пять, а Саша все это время осуждающе тыкала его острым носком туфли в бедро и продолжала возмущенно ругаться. Никита забрал у нее котенка, чтобы она могла поколотить Мишеля еще и руками, и спрятал животное под пиджак.
      – Как ты мог? Я не понимаю! – кричала девушка, глядя на повесившего нос Мишеля. – Ты просто бессердечный пень! – начала она новую серию грозных высказываний, но тут услышала тихое посапывание, которое медленно переросло в грохочущий храп.
      Застыв с открытым ртом, она глядела на спящего Мишеля и не понимала, какого фига она вообще сейчас стоит посреди улицы и распинается перед этим суеверным пьяницей, который ей совершенно никем не приходится.
      – Кажется, твой кавалер заснул, – негромко сказал Никита.
      – Ух! – Саша зло топнула ногой, а потом обратилась к Веригину, который все это время спокойно наблюдал за происходящим: – Что же делать с этим котенком? Он такой замерзший, его необходимо срочно покормить, согреть и уложить спать, иначе он погибнет!
      – Давай отнесем его пока ко мне? – предложил Никита. – Я живу совсем рядом.
      – Хорошо – кивнула Саша. После такого поведения Мишеля ей было совершенно все равно, что случится с ним в ближайшие часы. Она презирала людей, которые плохо обращались с животными. Поэтому Чехова, даже не оглянувшись на посапывающего виртуального знакомого, сказала Никите:
      – Пойдем.
      Жил Веригин в пяти минутах ходьбы от клуба «Колонна». Когда лифт звякнул и услужливо распахнул двери, Саша и Никита вышли из кабины и направились к железной двери, за которой располагалась его квартира. Девушка боязливо оглядывалась по сторонам и украдкой бросала взгляды на Никиту, следя за его поведением. «А вдруг он подаст мне какой-нибудь знак, а я и не замечу?» – думала она. Парень открыл дверь своим ключом, Чехова скромно вошла в прихожую и скинула туфли. Она неуклюже затопталась на островке коврика, где в лучших английских традициях было выведено серебряным по черному Welcome to our home! Ступить шаг в сторону даже голыми ступнями казалось ужасным, настолько чистым и блестящим был пол. «Наверное, его мама фанатка чистоты, как и моя», – предположила Саша.
      – Не стесняйся, Саш, проходи. – Никита взял ее туфли, поставил в шкафчик, где стояла остальная обувь, и жестом пригласил пройти в комнату.
      Чехова осторожно вытащила из-под футболки уже не дрожащего котенка, отдала его Никите и вдруг услышала необыкновенно громкий и сильный цокот по линолеуму. Где-то в глубине души Саша надеялась, что это не то, о чем она подумала, но это оказалось именно то… Словно безумное торнадо, в прихожую ворвались два тигровых дога. Они неслись, выбрасывая передние лапы чуть ли не выше собственной головы, прямо на Чехову. Та в ужасе заорала и босиком выскочила на ледяную площадку, плотно захлопнула за собой дверь и в состоянии, близким к обмороку, прижалась к стене.
      – Кто выпустил собак? – Даже за железной дверью Саша услышала незнакомый мужской голос. – Таня, немедленно убери их в комнату, я же попросил тебя сделать это еще час назад!
      – Простите, Валентин Сергеевич, – в ответ испуганно залепетал тонкий женский голосок, – они сами выскочили! Как же я могла удержать таких громадин? Мне одного-то не усмирить, а тут целых два! Извините, пожалуйста! Надеюсь, они не очень напугали вашу гостью!
      – Девушка, вы живы там?
      Саша услышала стук в дверь и дрожащим голосом сказала:
      – Э-э… Вроде как бы. Не могли бы вы подать мне мои туфли?
      Дверь приоткрылась немного, и в щель просунулась рука, держащая… связку сосисок вместо обуви Чеховой. Она покорно ее взяла и поинтересовалась:
      – Вы предлагаете мне поужинать прям тут? На лестничной площадке?
      – Нет, Саш, – послышался голос Никиты. – Возьми еду и смело заходи. Тигра и Гоша будут любить тебя, как родную, если ты покормишь их сосисками. Их любимая еда. Давай, не бойся!
      Чехова недоверчиво вздохнула и, собравшись с духом, открыла дверь. Две тигровые громадины сидели на пороге и ждали гостью, хвосты их от радости ходили ходуном и громко били по линолеуму. Увидев сосиски в руках у незнакомой девушки, один из псов даже заскулил от нетерпения.
      – Вот видишь, они вполне дружелюбны, – произнес мужчина.
      Саша медленно перевела взгляд с собак на него. В следующую секунду она испытала такой некультурный шок, что рот ее автоматически приоткрылся, а глаза стали размером с пятирублевые монетки.
      – Здравствуйте, – почти шепотом сказала она.
      – Привет-привет! – радостно ответил тот. – Мы, кажется, уже встречались?
      Теперь Чехова поняла, почему лицо мужчины из «Лексуса», который нагло подрезал их с бабушкой на дороге, показалось ей знакомым. Потому что это был Веригин Валентин Сергеевич, папа Никиты! Сашу даже передернуло, когда она вспомнила, с каким дружелюбным выражением лица показала ему в окошко средний палец. Кажется, мужчина был совсем не зол и не собирался читать Саше курс лекций о том, как нехорошо она поступила. А уж ее бабушка, пожилая интеллигентная женщина, и подавно!
      – Конечно, встречались, – улыбнулся Никита, – на родительском собрании. Когда наша классная вызвала учеников вместе с мамами и папами, до такой степени мы ее достали своим поведением дурацким. Кажется, столько времени прошло, правда?
      Валентин Сергеевич тепло улыбнулся:
      – Уверен, именно там мы и виделись.
      Он совершенно точно узнал ее, но не хотел заставлять смущаться. А Саша находилась в таком глухом ступоре от стыда, что и не заметила, как Тигра и Гоша незаметно грызут сосиски в ее руках. Когда шершавый язык одной из собак коснулся пальцев девушки, она взвизгнула и отдернула руку:
      – Ай!!
      – Не бойся, теперь ты для них своя. Эти псы совершенно не предназначены для охраны дома, им лишь бы пузо набить! Даже вора залижут от вселенской любви за сосиски.
      – Верю, – Саша все равно с подозрением покосилась на собак, когда Никита взял ее за руку и повел в ванную.
      Котенок сидел в глубокой ванне и настойчиво мяукал, чтобы на него обратили наконец внимание. Увидев, как с его шерстки стекают коричневые капли, Чехова только сейчас додумалась посмотреть на свою футболку. Она была почти полностью грязной.
      – Блин, как я домой пойду? – расстроилась девушка.
      – Давай я дам тебе свою футболку, – предложил Никита, включая душ и делая теплой водичку. – До дома дойдешь, а там уже постираешь.
      От одной мысли, что она будет носить его одежду, которая пропитана запахом еготела, по спине Саши толпами забегали мурашки. Она мгновенно дала согласие:
      – Спасибо, завтра верну!
      И они принялись в четыре руки приводить животное в божеский вид. После того как маленький, в прошлом совершенно черный котенок был обмазан шампунем для собак, тщательно вымат, полит теплой водичкой и насухо вытерт, он оказался коричневой расцветки. Предварительно Валентин Сергеевич закрыл в одной из комнат Тигру и Гошу, чтобы те не начали вылизывать маленького котенка. Да, собаки были настолько безобидны и добродушны, что у них даже не возникало желания погоняться за кошками, а хозяевам это было только на руку.
      – Пойдем чай пить? – предложил Веригин, когда Саша обмотала котенка в махровое полотенце и нежно прижала к себе.
      – Да нет, – скромно потупила глаза в пол Чехова, – я, наверное, домой пойду. Поздно уже, одиннадцатый час.
      – Перестань, я тебя провожу. Наша Танечка наварила клубничного варенья, тебе понравится.
      – А кто эта Таня?
      Веригин смущенно улыбнулся:
      – Пока мама в Лондоне, мы с папой, как истинные мужчины, не способные прибираться, готовить по-человечески и стирать свои носки, решили нанять домработницу. Вот Таня и приходит к нам каждый день, приводит квартиру в порядок и готовит умопомрачительные блины. И варенье.
      – Так вы и питаетесь только вареньем и жареным тестом? – рассмеялась Саша.
      – Ну почти. Давай садись, сейчас чайник поставлю и принесу футболку, чтобы ты переоделась.
      Стоило Никите удалиться из кухни, как перед Сашей появился Валентин Сергеевич. Девушка сжалась и даже как-то сгорбилась, готовясь извиняться за себя и за бабушку. Но Веригин опередил ее:
      – Саша? Тебя же Саша зовут?
      Чехова кивнула и уставилась на отца любимого юноши круглыми глазами.
      – Так вот, Сашенька, мне страшно неудобно, что так получилось в тот раз, когда мы пересеклись с вами на дороге…
      – Вам неудобно!? – изумленно открыла рот девушка.
      – Да, я знаю, что сам виноват, что подрезал вашу машину. Честно говоря, если бы со мной такое случилось, я не только бы накричал на полоумного лихача, но еще и записал бы номер машины, а потом… потом даже не знаю. Мстил бы остаток жизни! – совершенно серьезно сказал Валентин Сергеевич, а потом, увидев, что Саша не поняла юмора, рассмеялся. – Это шутка.
      – А-а-а, – облегченно протянула Чехова и хихикнула. «А то я уж подумала, что он какой-то сумасшедший», – сказали она про себя.
      – Надеюсь, вы с бабушкой не держите на меня зла?
      – Ну… э-э-э… – Чехова отвела глаза в сторону. – Честно говоря, даже не знаю, как вам об этом сказать, но бабушка записала номер машины, и как раз сегодня она зачем-то набрала целое ведро камней, а потом вычислила по номеру ваш домашний адрес…
      Валентин Сергеевич как-то странно икнул, улыбка мгновенно сползла с его добродушного лица, и Саша поспешно сказала:
      – Я тоже шучу!
      Папа Никиты разразился громоподобным смехом и, когда Веригин младший вернулся, слегка похлопал по плечу Сашу, сказав:
      – Молодец девчонка…
      Он удалился из кухни, и Никита радостно произнес:
      – Вот ты и подружилась с моим папой. А что его так насмешило? О чем говорили?
      – Да так, – пожала плечами Чехова, – обсуждали машины.
      – Любимая тема отца, он за свой «Лексус» любому голову откусит. Держи, это тебе.
      Девушка взяла белую футболку и быстренько убежала в ванную. Новый наряд оказался на три размера больше самой Саши и висел на ней, словно тряпка на пугале. Но Чеховой было все равно. Пахло от ткани очень вкусной мужской туалетной водой.
      В приподнятом настроении девушка вернулась на кухню и, встав в дверном проеме, радостно воскликнула:
      – Вергуня, это мой размерчик! Задари навсегда, а?..
      Тут ее взгляд наткнулся на ту самую девчонку, с которой Никита все время приходил в Game zone, и она осеклась. Та сидела с невозмутимым видом и жевала печенье, намазав его вареньем. Самого Веригина на кухне не было.
      – Привет, – растерянно пробормотала Саша, – а где Никита?
      Блондинка вскинула на нее глаза и быстро сказала:
      – Он к себе в комнату пошел за фотоальбомом.
      – Ясно, – нахмурилась Чехова и взяла на руки котенка, который сосредоточенно рвал когтями занавеску. – Я пойду, передай, пожалуйста, что кошку я забрала себе.
      – Ага, хорошо, – кивнула девчонка и углубилась в чтение глянцевого журнала, валявшегося на столе.
      Саша неслышно пробралась в коридор, надела туфли и, прошмыгнув на лестничную площадку, тихо захлопнула за собой дверь. Она быстро побежала по ступенькам, совершенно забыв про существование лифта, и, от обиды сжимая кулаки, прошептала:
      – Ну почему… почему так?..
      На улице было светло, как днем. Котенок, которому Чехова поглаживала за ушком, мирно урчал у нее на груди. Девушка чмокнула его в нос и сказала:
      – Я назову тебя Мурыся. Ты же девочка, правда?
      Саше показалось, что будет неприлично, если она посреди дороги начнет выяснять половую принадлежность животного, и она решила отложить это дело до прихода домой.
      – Запомни, Мурыся, все мальчики – дураки, – твердо сказала Чехова и тяжело вздохнула, не веря собственным словам. – Они не видят того, что пытаются объяснить им девушки. Вот, к примеру…
      – Девушка, а у вас есть сотовый телефон? – послышался сзади незнакомый голос.
      Она обернулась и наткнулась взглядом на не слишком привлекательного юношу лет двадцати, одетого в неопрятную олимпийку и спортивные штаны. На ногах были почему-то домашние тапки в клеточку, во рту дымилась сигарета, а на лице занозой застряла нахальная ухмылка.
      – А вам зачем? – нахмурилась Чехова, отступив назад.
      – Как зачем? Позвонить! Так есть или нет?
      – Для вас – нет. И вообще, мама сказала, чтобы я с незнакомыми мужчинами не разговаривала, так что перестаньте ко мне обращаться, будьте любезны.
      – У-у, мама умная, да. А разве она не говорила, что людям в экстренной ситуации нужно помогать?
      – А у вас именно такая ситуация? – скривилась Саша. Она понимала, что этот разговор не к добру, но ничего не могла поделать. Не бросаться же ей наутек, а вдруг этот бегает быстрее? Догонит – хуже будет.
      – Да у меня жена рожает, – совершенно спокойно ответил парень. – Там, за углом. Пойдем, покажу, проверишь!
      – Вот уж фигушки, оставьте меня в покое. У меня нет телефона. Я бедный студент.
      – Вот и я тоже бедный студент, – тяжело вздохнул парень, засунув руки в карманы.
      Чеховой показалось, что они поняли друг друга, и на этой ноте можно завершить разговор.
      – Ну… я пойду?
      – Ага… разбежалась, – ухмыльнулся парень, подавшись вперед, к Саше. – Давай часики с руки, цепочку, сережки. И главное – не ори. Хуже будет.
      Саша уже собралась вспомнить ненавистный курс сольфеджио и взять какую-нибудь самую высокую «си», да так, чтобы у бандита лопнули барабанные перепонки, но вдруг увидела, как к ним спешно шагает Веригин с двумя тигровыми догами. У нее сразу отлегло от сердца, и Чехова улыбнулась:
      – А вот мой друг идет, сейчас он тебе все отдаст!
      Парень обернулся и, даже слегка присев от страха, сказал:
      – Ну, мне пора.
      – Пока-пока! Приятно было поболтать!
      Не прошло и пяти секунд, как от бандита и духу не осталось. Веригин приближался, а Саша думала, как ему объснить, почему она удрала, не сказав ни слова.
      – Мне бабушка позвонила, сказала, чтобы я рысью домой мчалась. Волнуется она. – Чехова быстро произнесла заготовленные слова и уставилась на Никиту. Тот, кажется, был сильно обижен.
      – Ммм… Ну понятно. А я вот с Тигрой и Гошей вышел прогуляться. Дай, думаю, тебя догоню, провожу все-таки. А с кем ты тут болтала? Что за парень?
      – Да так, проходил мимо. Хотел поиграться с моим телефоном, козел. Хорошо, что ты вовремя подошел, а то даже не знаю, что было бы в следующую минуту.
      – Вот тебе урок, – натянуто улыбнулся Никита. – Нечего разгуливать без меня.
      Чехова вздохнула:
      – Ты прав.
      – Провожу тебя, пойдем.
      – Да вон уже мой дом, – она махнула рукой в сторону. – Я сама.
      – Угу, чтобы на тебя опять бандиты напали? Потом я себя буду чувствовать виноватым, пошли.
      Они шли молча. Саша не знала что сказать ему, а Веригин просто думал о чем-то своем и к тому же дулся на нее. Ну, по крайней мере, так казалось Чеховой. Так они и расстались у подъезда ее дома, улыбнувшись друг другу и попрощавшись кивком головы.

      Утром следующего дня Саша даже не успела позавтракать, потому что проспала, и страшно опаздывала на работу. Со скоростью света она неслась по проспекту, сшибая все и вся на своем пути. Но когда прибежала в «Динамит», ласточкой взлетев по всем эскалаторам, оказалось, что и Эдик сегодня проспал, поэтому их кафе еще закрыто. С трудом отдышавшись, Чехова решила, что стоит все-таки позавтракать, и отправилась в продуктовый отдел. Гордо пройдя мимо полок с шоколадными батончиками, газировкой и готовой пиццей, она подошла к кисло-молочным продуктам.
      – Надо бы худеть, – неуверенно сказала Саша, пощупав живот, – а то с Эдиковыми завтраками, обедами и ужинами скоро в дверной проем перестану помещаться.
      Стоило ей прицениться к глазированному сырку с печенюшкой и апельсиновым джемом внутри, как справа послышался слоновий топот. Чехова медленно, как в кино, обернулась и не на шутку испугалась. Прямо на нее надвигалось подобие терминатора в юбке! Молодая девушка самого свирепого вида приближалась к Саше, сжав кулаки. Глаза ее были полны нескрываемой ярости, а из носа и ушей как будто валил черный дым. Чехова просто онемела от ужаса и не смогла даже сдвинуться с места. В голове пронеслось с тысячу предположений насчет этой разъяренной терминаторши, и одно было хуже другого. «Может, я ненароком что-то запихнула себе в карман, а она подумала, что я воровка?! Или она просто так, от скуки хочет меня убить?» – с ужасом перебирала варианты Саша.
      Она сжала кулаки, готовясь в любом случае отбить атаку. Когда девушка подлетела почти вплотную, Чехова испуганно отклонилась, но вместо того чтобы придушить ее на месте, терминаторша заорала прямо в лицо, щедро брызжа слюной:
      – Сегодня! И только сегодня!!! Приобретая три глазированных сырка «Тип-Топ» со вкусом персика и апельсина, вы получаете подарок!!! Совершенно бесплатно!
      Сашу всю затрясло от ее громогласного голоса и пережитого шока. Она взвизгнула, чувствуя, как со страху немеют ноги, и ответила козлиным тоненьким голоском:
      – Нет, благодарю. Я, пожалуй, пойду памперс сменю.
      Из продуктового она вылетела, как скоростная ракета, и отдышалась, прислонившись лбом к прохладному стеклу витрины какого-то знаменитого и страшно дорогого бутика.
      – Спорю, эта сумасшедшая работает сегодня первый день и просто еще не освоилась, – придумала оправдание терминаторше Саша. – Прощу ее. Но чтобы я еще раз пошла за сырками… Да боже упаси! Лучше голодать буду.
      К работе Саша приступила через пятнадцать минут. Они с Кристиной снова стояли посреди зала и, весело приплясывая под мелодию, доносящуюся из музыкального магазина, развлекали детишек и родителей. Когда настало время обеда, подруга вдруг ткнула Чехову в бок и кивнула Чебурашьей головой в сторону эскалаторов:
      – Снова твой идет! Может, ему тоже тут на работу устроиться?..
      Саша обернулась и увидела Никиту. Он снова был здесь. И снова с этой блондинкой Катей.
      – Нет, мне это надоело, – прошипела сквозь зубы Чехова. – Я должна бороться за свое счастье, верно?
      – Верно! – с уважением ответила Кристина. – Ты чего это сегодня так по-боевому настроена? А то всегда мямля мямлей! Такой ты мне нравишься больше.
      – Просто с утра получила потрясающий заряд бодрости в продуктовом. Потом расскажу эту историю… Сейчас я готова драться!
      – Ну-ну, только вот до рукоприкладства не нужно опускаться.
      – Да, ты права. Я знаю, что надо делать! – Кристина даже через полупрозрачную сетку увидела, как у Саши загорелись огоньки в глазах. – Ты следи за этой парочкой, а я помчалась в подсобку, кое-что сделаю. Встретимся у входа в Game zone через три минуты, поняла?
      – Угу, давай, – кивнула игрушечной головой Кристина и побежала за Никитой.
      Чуть не сбив нескольких нерасторопных посетителей, Саша кинулась в подсобное помещение, где она обычно переодевалась и оставляла сумочку. А в сумочке всегда лежали ручка и блокнотик. Дрожащими от волнения руками девушка выудила из безразмерного ридикюльчика необходимые предметы и быстро застрочила на листке бумаги: «Может, погуляем сегодня вечером? Если да, то за полчаса до закрытия „Динамита“ в мебельном отделе». Сжав в кулаке заветную записку, она помчалась обратно. Кристина уже ждала.
      – Ну что? Где они? – спросила запыхавшаяся Саша.
      – На игровом автомате в бильярд играют, – отчиталась Кристина. – Что у тебя в руке? Что ты задумала?
      – Долгая история связана с этой запиской, потом расскажу, – отмахнулась Чехова и протянула листок Чебурашке. – Но ты должна передать ее ему. Отдай и сваливай. Если будет пытать – молчи, как партизан! Поняла?
      – Чебурашка-партизан, – рассмеялась Кристина, теребя в пальцах бумажку. – А ты уверена, что это я должна сделать? А не ты?
      – Он меня узнает!
      – Ну и что?!
      Саша рассерженно топнула ногой. В этом действительно не было ничего такого, но ей хотелось, чтобы записку передал Никите кто-то другой.
      – Я тебя прошу как подругу! Пожалуйста!
      – Ладно, – вздохнула Кристина. – Жди здесь.
      Чебурашка, переваливаясь с ноги на ногу, пошел на задание чрезвычайной важности, а Саша решила подсмотреть, как это все будет происходить, и, подскочив к входу в игровую зону, прищурилась. Даже в темноте и беспорядочной игре световых зеленых лампочек было нетрудно увидеть здорового лопоухого персонажа всем известного мультика, который подошел к паре молодых людей и стукнул своей грузной лапой по плечу юноши. От неожиданности Никита вздрогнул и обернулся. Глаза его изумленно расширились, и, прочитав записку, он что-то у Чебурашки спросил. Вместо ответа Чебурашка попытался дать деру, но Веригин схватил того за ухо и потащил назад. Сцена была настолько комичной, что Чехова, наблюдавшая из-за угла, прыснула со смеху. Она, конечно, знала, как трепетно Кристина относится к ушам своего костюма, но не настолько же, чтобы со всей силы пнуть лапой Никиту в коленную чашечку! Веригин согнулся от боли, а Кристина, в ужасе размахивая лапами, понеслась к выходу.
      – Бежим отсюда! – заорала она Чеховой, которая просто взяла да и застыла с открытым от неожиданности ртом. – Бежим скорей! Чего стоишь как истукан?!
      Веригин наконец поднялся на ноги благодаря помощи Кати и кинулся за обидчиком. Саша схватила Чебурашку за лапу и потащила куда глаза глядят.
      – Одумалась!!! – завопила Кристина. – Он псих! Он нас убьет!
      – Он не псих, это ты дура! Он не нас убьет, а тебя! Зачем ты его ударила?
      Чебурашка умудрилась оглянуться и увиделся, что Веригин их догоняет.
      – Он уже близко!
      – Давай заруливай к Эдику, он тебя в обиду не даст, – подала гениальную идею Саша и, открыв дверь, втолкнула подругу в помещение закусочной.
      Эдуард словно ждал их. Стоило девчонкам пулей влететь и с криками «срочно закрой дверь!!!» забраться под стол, он быстро сориентировался и, не задавая лишних вопросов, хлопнул дверью.
      – Что у вас случилось? – нервно спросил он. – Отчего такая паника?
      Тут дверь распахнулась, и на пороге появился разъяренный Никита.
      – Эй, тебе чего? – Эдик быстро преградил ему дорогу. – Сюда нельзя.
      – Этот ваш… Чебурек, который сидит сейчас под столом… чуть ногу мне не сломал своим копытом. – Веригин выглядел таким взбешенным, что было страшно представить его действия, если бы Кристина сейчас попала ему в руки.
      – Остынь, парнишка. – Эдуард покачал головой и попытался закрыть перед Веригиным дверь. Но тот не позволил, ловко подставив ногу. Тогда Эдик толкнул его обеими руками и, недоброжелательно оскалившись, пошел на Никиту. Любимый Саши тоже не дремал и с размаху залепил новоявленному врагу кулаком в челюсть.
      Кристина и Саша, наблюдавшие за дракой из-под стола, звонко завизжали и одновременно попытались вылезти, чтобы разнять парней, но их костюмы застряли, зацепившись друг за друга. Пока они беспомощно возились, Эдуард и Никита сцепились в единый клубок и, повалившись на пол, колошматили друг друга. Через минуту ожесточенной драки откуда ни возьмись прибежал взрослый мужчина с огромными ручищами, которыми он и разнял озлобленных парней.
      – А ну, пошли отсюда оба! – гаркнул он. – Нашли, где силой мериться. А ты-то, Эд! Не ожидал от тебя.
      Веригин поднялся на ноги и, слегка покачиваясь, вытер кулаком кровь у носа и разбитой губы. Глаза его были полны ненависти. Перед тем как развернуться и уйти, он бросил в сторону Эдуарда:
      – Мы еще с тобой пообщаемся.
      – Без проблем, – Эдик тоже выглядел не самым лучшим образом. У него была подбита бровь и царапины на щеках.
      Мужчина сурово нахмурился и оглядел поле боя:
      – Чтобы через пять минут тут все было как раньше. Усекли, дети?
      Эдик и двое из-под стола дружно кивнули.
      – Приду, проверю… У-у, драчуны, блин, – скривился он и ушел.
      Повисло молчание. Первым издал звук стол, который все-таки смогла отодвинуть Чехова, и они с Кристиной по очереди вылезли. Саша смотрела на Эдика, который уже начал подметать пол от осколков посуды, и не знала, что сказать. Надо ли извиниться? Наверное, да…
      – Эдик, прости нас…
      – За что? – не понял тот.
      – …за то, что мы привели сюда этого идиота, – буркнула Кристина, проверяя свой костюм на предмет повреждений. Если работодатель увидит, что Чебурашка побывал в передряге, то не видать ей работы, как ушей – своих, не Чебурашьих.
      С «идиотом» Саша бы поспорила, но по поводу всего остального только и смогла, что кивнуть.
      – Ничего страшного, – ответил Эдуард. – А чего вы ему такого сделали?
      – Я его пнула.
      – Зачем?!
      – Он схватил меня за ухо.
      – За что?!
      – Говорю же, за ухо.
      – В смысле, почему он это сделал?
      – Мы не знаем, – быстро сказала Саша и многозначительно посмотрела на Кристину. – Бешеный какой-то.
      – Угу, бывает… Ладно, идите работайте. Тут немного совсем прибирать, сам справлюсь.
      Кристина махнула рукой Саше: мол, работай, я останусь, помогу. Чеховой было неудобно бросать друзей, ведь это из-за нее случился весь переполох, но и ей нужно было срочно разведать обстановку в районе мебельного отдела.
 
      Саша не имела привычки опаздывать на свидания. А намечалось именно оно. Свидание. Так Чехова решила для себя.
      – А почему бы, собственно, и нет? – размышляла она, стоя около отличного итальянского дивана, который своим миниатюрным размером вводил в заблуждение покупателей до тех пор, пока те его не раскладывали. В виде, предназначенном для полноценного сна, диван выглядел гигантским, и Саша даже прикинула, что на нем можно было бы поместиться ввосьмером и устроить бой подушками. Только зачем – непонятно было даже Саше. В голове было сейчас столько безумных мыслей, что черепная коробка просто грозила треснуть, как орех. Такого безудержного волнения она не испытывала ни разу в жизни.
      Саша в который раз рассмотрела достаточно высокий потолок. В некоторых углах мигали камеры видеонаблюдения.
      – Ничего, прорвемся, – бормотала она сама себе под нос, провожая глазами расхаживающего из стороны в сторону немолодого охранника. – Если что, его можно обезвредить.
      В ту же секунду до Чеховой дошел смысл сказанных ею только что слов, и она тряхнула головой.
      – Бр-р-р, что за бред? – обозлилась она на себя.
      Идея устроить интересное свидание пришла ей в голову внезапно. «Раз уж я решила действовать, значит, надо брать быка за рога, а не ждать у моря погоды», – твердо решила она. Романтическая прогулка по городу, захватывающие дух карусели, пиццерия, просмотр фильма дома или в кинотеатре – все было слишком банально и все не то, что нужно. Чехова всегда отличалась оригинальностью, поэтому решила совместить приятное с полезным. С детства она мечтала на ночь запереться с подружками в школе или в каком-нибудь магазине и веселиться там всю ночь. Еще, правда, хотела палец в бутылку засунуть, лампочку в рот, в поезде на полной скорости дернуть стоп-кран… Но это уже совершенно другая история… Так вот, о магазине. И тут выпала такая возможность! Устроить экстремальное свидание в гипермаркете. Такой шанс нельзя упускать!
      Минута – и Саша с замиранием сердца выловила взглядом в толпе спортивную фигуру Веригина. Он быстро шагал, спрятав руки за спину и озираясь по сторонам в поисках кого-то.
      – Здесь я, здесь, – прошептала Чехова, гипнотизируя его взгляды.
      Никита вдруг заметил ее взгляд и встал на месте как вкопанный. Так они и стояли в паре метров друг от друга, глядя в глаза и боясь сделать первый шаг навстречу. Саша робко улыбнулась и помахала рукой.
      – Привет, – одними губами произнесла она, не отводя глаз. Сердце билось в бешеном ритме. Если бы кто-то попросил ее описать свои чувства в данное мгновение, то она без всяких сомнений ответила бы: «Как за секунду до взрыва». Веригин шагнул к ней, и, не сказав ни слова, нежно обнял.
      – Надеюсь, я все правильно понял? – вдруг спросил он, щекоча ухо Саши теплым дыханием. – Если нет, то можешь меня оттолкнуть.
      – А стукнуть можно? – не удержалась от ехидства Чехова. Ну что поделаешь? Вот такой вот язвой она была… Даже в столь романтический и трогательный момент не удержалась.
      Никита не понял шутки и попытался отстраниться от девушки, но та резко притянула его к себе, крепко сжав в объятиях, и тихо засмеялась:
      – Дурачок, я же шучу. Все ты правильно понял.
      Парень шумно выдохнул, а Саша взяла его за руки и потянула в сторону шкафов.
      – Только не удивляйся и не возражай, хорошо? – попросила она, косясь на камеры видеонаблюдения, а потом ища взглядом охранника.
      – Надеюсь, мы никого не будем убивать или грабить? Тогда я точно буду против.
      – Даже не надейся, – засмеялась Саша. – Не доставлю тебе такого удовольствия!
      Она подошла к давно запримеченному немецкому шкафу-купе, открыла одну из дверей и, в который раз воровато оглядевшись, втолкнула Никиту внутрь, потом запрыгнула сама и бесшумно прикрыла дверцу. Стало темно настолько, что разницы при закрытых и открытых глазах не было заметно. Чехова принялась искать рукой фонарик, который она предусмотрительно оставила на дне шкафа, но пальцы не нашарили ничего, кроме кроссовки Никиты. До сих пор послушно молчавший парень дрогнувшим голосом произнес:
      – Надеюсь, это ты только что до меня дотронулась.
      Чехова шикнула:
      – Тише говори, нас могут услышать.
      – А что ты задумала? – прошептал Веригин, шаря в темноте в поисках Саши, чтобы удостовериться, что она рядом.
      – Ну я же пригласила тебя на свидание, и мне захотелось, чтобы оно было необычным. Черт подери, фонарик пропал! Я точно помню, что оставляла его здесь.
      – Наверное, кроме нас, тут есть кто-то еще, – таинственно прошептал Никита. Саша лишь пожала плечами и безразличным тоном ответила:
      – Если кто-то… или что-то еще присутствует в этом шкафу, то оно явно находится на твоей половине, потому что, когда я заскакивала на свою, свет сюда падал и видно никого не было.
      – Ха-ха, очень смешно. Фантазерка!
      – Серьезно, кто-то украл фонарик.
      – Ну и забей на него, – неожиданно тепло сказал Никита и начал возиться, размахивая руками. – Где ты там? Не могу тебя нащупать. Зачем нам свет? Так даже романтичней, в темноте. Иди сюда.
      Он наконец-то нашел ее руку и, нежно сжав в своей ладони, потянул к себе. Саша изловчилась, развернулась на попе и улеглась спиной в ноги Никите.
      – Слушай, – осторожно спросила она, – а кто те девушки, с которыми я тебя видела все время?
      – Ревнуешь?
      – Почти…
      – Это моя сестра и ее подруга, ничего такого, не переживай. Так, а необычность свидания заключается в том, что мы всю ночь будем сидеть в шкафу? Очень надеюсь, что ты взяла что-нибудь перекусить, – засмеялся Веригин.
      – Нет. Когда магазин закроют, мы вылезем – и весь гипермаркет наш! – дрожащим от предвкушения голосом сказала Чехова.
      – А охрана? Камеры? Ты с ума сошла, Сашка?!
      – Я все продумала и узнала. Камеры тут работают не везде. Мы будем смотреть внимательно и, если увидим, что у камеры красная лампочка горит, сразу убежим. В этом мебельном отделе ночью работает только один охранник. В продуктовом тоже один, но они оба пожилые и в очках. Все время морщатся и щурятся, а значит, видят так себе. И вообще, говорят, что они по ночам спят. Ну кому в голову придет в нашем небольшом городке грабить такой огромный гипермаркет?
      Какое-то время Веригин ошарашенно молчал, потом сумел-таки поинтересоваться: – Это где ты такую информацию нарыла?
      – У меня здесь подруга давно работает, она все про всех знает.
      – Подруга – это та, которая Чебурашка? – Саша словно увидела, как Никита ехидно улыбается.
      – Ага, – миролюбиво ответила она. – Больно стукнула, да?
      – Ну, не хило так. Да побежал я за ней, когда понял, что записка от тебя. Думал, это ты в костюме!
      – Нет, я была сосиской…
      – Которая вместе с Чебурашкой пряталась под столом? – расхохотался Никита. – Это же вы тогда устроили концерт перед закусочной «Большой Хот-дог»? Слушай, потрясающее зрелище, честное слово! А юморные стишки – просто блеск.
      – Я сама придумывала!
      – Помню, что ты отлично играешь на гитаре… и поешь просто здорово.
      – Правда?
      – Правда. А для меня напишешь песню?
      – Конечно, – улыбнулась Саша. – Правда, я давно стихов не писала… Про хот-доги – не в счет.
      Веригин еще нежнее обнял девушку, а та вдруг спросила, нарушив романтический момент:
 
      – А как я тебе в костюме хот-дога?
      – Ты в нем очень хорошо выглядешь, даже лучше, чем на самом деле!
      – Ну ты офигел, – надулась Чехова и ткнула локтем Никиту в ногу. – Зато я работаю! На самой настоящей работе!
      – Это замечательно! Ты еще и украшаешь витрину около игровой зоны! – продолжал издеваться парень.
      – Я не знала, что меня сделают лицом туалетной бумаги!!! – обиженно воскликнула Чехова и начала вырываться из Никитиных рук, но тот лишь крепче обнял ее и, наклонившись, чмокнул в лоб. Потом его губы, обжигая кожу горячим дыханием, осторожно покрыли поцелуями веки, щеки и добрались до губ. Саша не успела даже начать переживать, как они поцеловались.
      Безумной и необычной ночи на просторах гипермаркета не получилось. Поговорив обо всем на свете, Саша и Никита уснули сладким сном.

      Открыв глаза, Саша почувствовала себя самой счастливой на свете. И правда – что еще нужно? Дорогой и любимый человек, который лежит рядом и умиротворенно сопит тебе в шею, и тесный шкаф, который сближает с этим человеком еще сильнее…
      Чехова навострила уши: судя по всему, рабочий день уже начался, и в мебельном отделе вовсю кипела жизнь. Чехова несильно потрясла Никиту за плечо и прошептала:
      – Солнце мое, вставай! А то, если сейчас кто-нибудь придет осматривать этот шкаф, и нам хана!
      Веригин, на удивление, быстро очнулся, с большим удовольствием потянулся чмокнул Сашу в щеку:
      – Привет.
      – Привет-привет, вставай скорей, кажется, мы проспали все на свете.
      – У меня ощущение, что я отлежал в этом шкафу все, что только было можно отлежать, – жалобно протянул Никита, двигая головой вправо-влево и разминая плечи.
      – А я так хорошо поспала на тебе, – хихикнула Саша, – ты очень мягкий!
      – Специально для такого случая отъелся!
      – Пойдем, мне правда страшно, – она в темноте нащупала его руку и крепко сжала. – Запомни: выходим с независимым видом. Чтобы если кто-то и удивится, что мы выползли из шкафа, то у нас на лицах должно быть написано: «А мы чего? А мы – ничего!» Хорошо?
      – Хорошо!
      Чехова отворила дверцу и осторожно огляделась по сторонам.
      – Кажется, путь свободен.
      Они выпрыгнули из шкафа и, стараясь не привлекать внимания, двинулись к выходу.
 
      Когда Чехова ворвалась в помещение для персонала, чтобы переодеться в костюм хот-дога и приступить наконец к работе (а то она и так уже опоздала на целых десять минут – вопиющая наглость!), Кристина уже была готова к трудовому дню. Она сидела в костюме и расчесывала щеткой для собак уши Чебурашки, чтобы те были пушистые и шелковистые.
      – Приветик! – улыбнулась Саша, закрывая за собой дверь.
      – Доброе утро, – тоже улыбнулась Кристина и поинтересовалась: – Я смотрю, ты довольна! Свидание, по всей видимости, прошло на «ура?»
      – Даже лучше, у меня просто слов не хватит его описать.
      – Бузили тут ночью в магазине, как ты и планировала?
      – Не-а, – ничуть не расстроившись, ответила Саша, – мы спали всю ночь в обнимку в шкафу.
      – О-о, – рассмеялась Кристина, – это так романтично!
      – Еще как, – подмигнула Саша подруге. – А как у вас с Эдиком?
      Девушка немного помолчала, а потом грустно вздохнула:
      – Не знаю. Не понимаю его категорически. Томные взгляды, которые меня в дрожь бросают, – это есть, и комплименты, и слова красивые… Но то ли он боится сделать первый шаг, то ли я такая дурная и чего-то не догоняю.
      – Почему бы тебе не проявить инициативу?
      Кристина резко вскинула на Сашу изумрудные глаза:
      – Нет, я слишком гордая.
      – Эх ты. У меня же получилось пригласить Никиту на свидание первой и вот что вышло. Я абсолютно счастлива, он тоже. Просто перешагни через себя ради собственного же счастья.
      – Нет, – упрямо покачала головой девушка.
      – Может, я попробую поговорить с ним? – предложила Чехова.
      – Правда? Сделаешь это для меня? Ну, ты знаешь как… Ты прямо ему не говори, что я без памяти в него влюблена. А какими-нибудь намеками, очень-очень тонкими, хорошо?
      – Конечно, – засмеялась Саша, – я все понимаю. Сейчас, только переоденусь и пойду напрошусь на завтрак к Эдику.
      Эдуард сидел на своем рабочем месте и отчего-то был не в меру грустен.
      – Да что же вы все такие кислые-то? – возмущенно воскликнула Саша, с трудом протискиваясь всем своим надувным хот-догом в помещение. – Лето на дворе, а вы грустите! Непорядок! Что стряслось такого, что сердце сжимается, когда на тебя смотришь, а Эдик?
      – Догадайся, – буркнул парень.
      – Э-э-эм, – протянула задумчиво Саша. – Плохо думается на голодный желудок, может, ты меня накор… – но она не успела закончить фразу, Эдик ее перебил, вскочив со стула:
      – Я что, не нравлюсь Кристине!? Как я могу ей не нравиться?! Я с ума по ней схожу с того самого момента, как она пришла к нам на работу, а ей хоть бы хны! Я и так и эдак к ней подкатываю, а она…
      Чехова ни разу еще не видела Эдуарда таким взволнованным. Он мерил помещение огромными шагами, размахивал руками и жаловался на Кристину.
      – Ну почему-у-у?! – Он отчаянно схватился за волосы и приблизил к Саше искаженное волнением лицо. Та от неожиданности отшатнулась и пожала плечами:
      – Потому что потому всегда кончается на «у».
      – Блин! Неужели я так нехорош собой? Что ей во мне не нравится?
      – Знаешь, – осторожно сказала Саша, – мне кажется, ты ей тоже не безразличен. Просто она стесняется сказать тебе об этом…
      – И что я должен сделать, чтобы она мне сказала? – вопил Эдуард, вполуха слушая девушку.
      – Э-э-э… – Эдик убивал Чехову своей чрезмерной эмоциональностью и напором. Если бы они сели и спокойно поговорили, то она могла бы все ему рассказать… Но эта его истеричность затоптала все желание ему помогать. «Он прям как девчонка», – с отвращением подумала она.
      – Остается только одно, – драматично произнес Эдуард, наконец перестав мельтешить перед Сашиными глазами. – Заставить ее ревновать…
      – Думаю, это не лучший способ. – Саша уже хотела все наконец ему объяснить, как вдруг Эдик подлетел к ней и страстно впился в губы поцелуем. Через Чехову в это мгновение словно прошли все триста вольт. И надо же было Кристине как раз в этот момент заглянуть в щелку, чтобы узнать, как там Саша беседует с Эдуардом! Увидев поцелуй, Кристина взбесилась не на шутку, распахнула дверь и, уперев руки в бока, истерично взвизгнула:
      – Спасибо тебе, Сашенька! За то, что поговорила с моим любимым человеком!!! Век не забуду, подруга!
      Чехова, не успевшая отойти от поцелуя Эдуарда, глубоко вдохнула и с ужасом посмотрела на разбушевавшуюся Кристину. Кучерявые и неестественно огненные волосы той словно кто-то снизу специально растрепал феном, изумрудные глаза горели яростью и… она была необыкновенно хороша собой. Сейчас Кристина была похожа на злую ведьму, которая находится на грани того, чтобы одним взмахом руки разрушить мир.
      – Крис, спокойно, – Саша выставила вперед руки, – ты все неправильно поняла.
      – Что я неправильно поняла?! – грозно шипела девушка, беззвучно топая лапами Чебурашки.
      – Мы не по-настоящему целовались, Эдик просто… – Чехова перевела взгляд на ошалевшего парня, который стоял в стороне и почему-то молчал. – Черт, а ты какого фига заглох?! Вообще-то, это ты виноват!
      – Я… я… – замямлил он. Саше показалось, что его взгляд, направленный на Кристину, полон восхищения.
      – Ты целовал мою девушку?..
      Саша круглыми от изумления глазами уставилась на дверь, где, откуда ни возьмись, возник Никита.
      – А ты что тут делаешь? – одними губами прошептала она. «Еще один человек, который не в курсе! О боги всевышние, за что мне это?!»
      Она и моргнуть не успела, как Веригин набросился на Эдика, схватил его за воротничок рубашки и прижал к стене.
      – Ты! Как ты вообще посмел?! Я обещал, что мы еще поговорим с тобой, так что… – Никита замахнулся кулаком, но Кристина с прытью и храбростью амазонки набросилась на Веригина и вцепилась зубами ему в руку. Никита вскрикнул от боли, завязалась куча-мала…
      Одна Саша вела себя, на удивление, флегматично. Необъяснимо, но факт – ее даже забавляла эта ситуация, в которой были виноваты все, кроме нее. Она сидела на стульчике, подперев подбородок кулаками, и вяло наблюдала за разворачивающимися событиями.
      – Никита, – негромко позвала она. – Никита!
      Тот замер и обернулся.
      – Я тебя люблю, – улыбнулась Чехова.
      Веригин отпустил воротничок Эдика.
      – Почему тогда целовалась с этим?.. – тихо спросил он.
      – Ты глупенький, – нежно сказала девушка. – Я ничего такого не делала. Веришь мне?
      – Верю.
      – Тогда подожди минуту. – Чехова встала и подошла к Кристине, которая помогала Эдуарду подняться на ноги. – Кристин, Эдик без памяти в тебя влюблен, но он не знал, как привлечь твое внимание. Поэтому у него возникла странная идея, что это можно сделать, лишь заставив тебя приревновать. И тут попалась я. Вот и все. Ненастоящий был поцелуй, он совершенно ничего не значит. Понимаешь?
      – Понимаю, – кивнула девушка.
      – Эдик, – Саша обратилась к парню. Таким рассеянным она тоже увидела его впервые. – Кристинка была слишком горда, чтобы заявить тебе о своих чувствах, но теперь ты все знаешь…
      – Да, – кивнул он. – Кристин… ты необыкновенно красивая… когда злишься. Я поражен и влюбился в тебя еще сильнее!
      Саша хихикнула, а Кристина улыбнулась, погладив Эдика по щеке:
      – Я буду специально для тебя постоянно злиться, ага?
      – Ага.
      – Ну и кашу вы тут заварили, блин, – вздохнула Чехова. – Пришли, разорались, подрались… Как дети малые! Ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу!
      – Да, надо было сначала все выяснить…
      – Ну кто ж знал?
      – Ты меня извини, что налетел на тебя с кулаками, – обратился Никита к Эдику.
      – А ты прости, что укусила тебя, – извиняющимся тоном сказала Кристина.
      – Мир, дружба, жвачка? – радостно хлопнула в ладоши Чехова и даже подпрыгнула на месте.
      – Конечно, – прокряхтел Эдуард и встал со стула. – В честь глобального примирения всем по хот-догу, я угощаю!
 
      Домой Саша и Никита возвращались, крепко держась за руки. Словами не передать, как оба они были счастливы.
      – Котенка я назвала Мурысей, – сообщила Чехова. – Глашка ее так полюбила, что они спят теперь вместе.
      – Здорово, надо познакомить их с моими Тигрой и Гошей. Будут дружить!
      – Ага, большие доги, крохотный терьер и котенок, – рассмеялась Саша.
      – Ты знаешь, пока я был в этом Лондоне, – вдруг сменил тему Веригин, – я постоянно думал о тебе.
      – Правда?
      – Да. Хотя там было столько девочек, которые прохода мне не давали. Я единственный в классе был русский, типа экзотика. Просили научить их разным словам и под этим предлогом напрашивались в гости, но я не мог ни одной посмотреть в глаза так, как смотрел тебе.
      – Я так рада, что ты вернулся, – Саша обняла Никиту и вдохнула его запах, который тут же показался ей знакомым. – От тебя пахнет… моей бабулей!
      – Ой, я же совсем забыл тебе сказать! – хлопнул себя по лбу Веригин. – Когда возвращался домой после нашего свидания, то увидел твою бабушку и не мог пройти и не поздороваться. Самое интересное, она меня даже узнала!
      – Ну и, как полагается, начала тебя обнимать, тискать и охать, как ты вырос? – засмеялась Саша.
      – Куда же без этого? – улыбнулся Никита. – Она попросила, чтобы я немедленно тебя нашел и привел домой, потому что бабуля беспокоится, а мобильник у тебя не отвечает. И еще, что ты должна помочь выбрать платье для свидания с Гришей. Я не мог сопротивляться и пошел за тобой!
      – Ах, у нее такой роман с ремонтником Гришей, ты себе не представляешь! Ну, пойдем тогда ко мне, мы тебя чаем напоим. И поможешь выбрать платье.
      – Да я в них совершенно ничего не понимаю!
      – Ну как так? – хитро прищурилась Саша. – Ты, как мужчина, должен будешь сказать, в каком платье бабуля бы тебя очаровала!
      – А, ну да, – засмеялся Веригин. – Тогда идем.
 
      Уже ближе к ночи, перед тем как лечь спать, Саша включила компьютер, чтобы проверить, не пришло ли письмо от Маринки. Почта грузилась очень медленно.
      – Наверное, из-за грозы у провайдера проблемы с сетью, – пробормотала Саша и, встав со стула, открыла нараспашку окно. Запах мокрых улиц и грозового дождя ошеломлял и сводил с ума. У девушки на секунду даже закружилась голова, но она прижала к себе покрепче трусиху Глашу и отважную Мурысю и стала смотреть на блеск молний у горизонта.
      – Красиво же, солнышки? – обратилась она к терьеру и котенку. Глаша испуганно заморгала глазами-бусинками и тоже уставилась вдаль.
      В этот момент почта издала звуковой сигнал, оповещая о наличии новых писем. Чехова кликнула на иконку нераспечатанного сообщения и обрадовалась, что оно действительно от Маринки. Та опять была немногословна:
 
       «Привет, родная моя! Вот, я снова завладела компьютером этого противного внука. Знаешь, а он мне начинает нравиться. Может, чмокнуть его как-нибудь от души? Тогда он влюбится в меня без памяти, забросает материалом для гербария, и экзамен по биологии мы с тобой точно сдадим на пятерки.
       Ну, как там Вергуня?
       Целую тебя, дорогая, скоро приеду. И Глашку чмокай от меня».
 
      Улыбаясь во весь рот, Саша начала писать ответ:
 
       «Люблю тебя, биологию и Никитку! А он любит меня.
       Все как нельзя лучше, Марин. Подробности – при скорой встрече.
       Целую».
 
      Чехова отправила письмо, выключила компьютер и со спокойным сердцем достала из-под кровати свою заветную тетрадочку. Она вывела сегодняшнюю дату и сделала новую запись: «Я с ним счастлива».