И еще какие плоды. История долгая, а начиналась она в одной интересной деревне – Хумайме, под Дамаском. В эту деревню как-то раз зашла группа путешественников и пошла прямиком к дому одного садовода… деревня эта вообще славится садами, и она еще вдобавок на перекрестке трех важных дорог, удобно везти товар… Садовода звали Мухаммед, и это очень обычное имя. Но не всякий Мухаммед – прямой потомок дяди совсем, совсем другого Мухаммеда, мир ему. Звали того дядю Аббасом, и он вполне мог бы получить в наследство плащ, посох и перстень того самого, единственного Мухаммеда. Но, как известно, халифом он не стал, и на сегодняшний день владеют всем этим наследством другие родственники пророка – люди из дома Омейя… А вот теперь то, чего почти никто не знает: кто именно пришел к садоводу. Их звали Майсара, Абу Икрима и некто аптекарь Хайян. Так вот, этот якобы аптекарь, он же – бродячий торговец ароматами, и был заслан нашим дедом. Долгая история, я и сам не знаю, как дед отсюда, из Самарканда, направлял поиск любых людей, которые могли бы ввергнуть в хаос империю халифа и ослабить этим ее власть над Согдом. Знаю только, что по всем землям халифа ходили тогда торговцы духами, засланные дедом. Знаю потому, что дед как-то похвастался, что они еще и окупали расходы – люди народа арабийя готовы выливать на себя все эти ароматные жидкости мисками, денег не считают…Так вот, у аптекаря Хайяна все получилось блестяще. Он превратил садовода из Хумаймы в заговорщика высочайшего класса.

– Что, вот так пришел и сказал: а не поднять ли тебе бунт?

– Можно только представить, что сказали наши путешественники садоводу из Хумаймы. Допустим, так: любезный наш Мухаммед из дома Аббаса, а поднял бы ты голову от своей земли с червяками и посмотрел, что творится в мире правоверных. Пророк, мир ему, уже почти девяносто лет как в могиле. Наследникам его покорились Шам и Миср, с Дамаском и Александрией; в результате от гордой империи Бизанта осталось всего ничего. Покорились темнолицые всадники народа берберов и жители страны, дальше которой только страшные волны закатного моря, – страны Андалус. Побежден царь царей, великая империя Ирана рассыпалась в прах! А сейчас еще и вот эти противные человечки из Самарканда – не то чтобы совсем сдались, всё почему-то сопротивляются, но в общем дело их плохо. И что, друг наш садовод? Завоевано все, а где мир в земле правоверных? Ужас, а не мир. Хаос, дружище. Брат убивает брата, армии гоняются друг за другом, повелители же правоверных – совершенно не праведные халифы, а один другого хуже. В общем, ты подумай, дядюшка Мухаммед, – ты, в чьих жилах течет кровь пророка, ты так и будешь тут выращивать свой инжир, айву и яблоки? «Я с вами, раз уж такое дело», сказал им на это человек из дома Аббаса.

Настроение мое, понятное дело, улучшилось. Братец снова был в ударе, перестав казнить себя за почти удавшееся покушение на мою особу.

– Вообще-то они уламывали его целую неделю, – признал Аспанак. – Но это не главное. А вот теперь скажи – ты успел посчитать, когда наш мудрый дед отправил своего человека в деревню Хумайма?

Я молчал.

– Двадцать девять лет назад, – с непередаваемым выражением сказал Аспанак. – Ты вспомни, какой был здесь год. Кто остался жив – те ходили нищие, ободранные, но гордые. Самарканд разрушен, город купцов Пайкенд разрушен, Бухара еле дышит, Балха все равно что больше нет – но ведь зверь Кутайба ибн Муслим убит. И кто подстроил его странную смерть – мы же с тобой знаем, Нанидат, это ведь не мальчик на базаре рассказывает сказки про наш торговый дом за наши деньги. Блестящая была операция… На месте деда кто угодно бы загордился: победа все равно что в руках. После зверя Кутайбы все прочие эмиры казались сущими детьми. Вот сейчас мы в наших лучших в мире сверкающих кольчугах соберемся в кучу, еще одно усилие – и выметем навсегда всю эту хравстру обратно за реку, в Мерв, потом догоним и еще врежем. И подумать только, Нанидат, что наш дед, собиравший тогда полки для Гурека, славший тайных гонцов в Великую степь к кагану и в Поднебесную империю к Светлому императору, – что он, вот так, на всякий случай, не верил в собственный успех и посылал, на тот же всякий случай, аптекарей в Хумайму, каких-нибудь там торговцев тканями к другим родственникам пророка – из дома Али, и так далее. Про запас – вдруг Самарканд снова разобьют? И ведь разбили. Но одно из зерен, посеянных дедом, оказалось золотым. Деньги-то небольшие, Нанидат, – какая-то горстка дирхемов. Но в том-то и дело, что иногда от одного дирхема бывает больше пользы, чем от мешка динаров.

– Так, – привстал с постели я, – ты сейчас рассказываешь мне, что все, что происходило в Хорасане в последние три года, – наша работа?

– Ну, не все, – сказал брат. – У нас не хватило бы денег, чтобы платить за каждого солдата, за каждую мелочь. Но в целом – да. Садовод Мухаммед оказался великим человеком. Он назначил двенадцать наибов. Те начали прощупывать почву: где в землях халифа можно быстро набрать сторонников. Казнили многих наибов, не сомневайся. Но – интересное дело, до Хумаймы до сих пор никто не добрался. Само название деревни знаем мы с тобой, еще несколько человек – но не халиф. И вот – год идет за годом, и оказывается, что именно в Хорасане, на самом дальнем востоке завоеванного Ирана, у садовода все отлично получается. Потому что Хорасан не забыл, как его завоевывали. Хорасан ждал, когда же кто-нибудь бросит клич. А то, что Хорасан как раз на нашей западной границе, что он блокирует путь от Дамаска до Самарканда, перерезает халифат пополам – ты же понимаешь, Нанидат, это все не случайно. Вот дед и сидел тут, где мы с тобой сейчас говорим, в этих самых комнатах, и развлекался со своей любимой игрушкой – заговором: год за годом. И никто об этом не знал. И вот, Нанидат, давно уже умер садовод Мухаммед, так никем и не раскрытый, вместо него во главе дома Аббаса – другой человек, имени которого я не буду произносить вслух. Тот отправил в Хорасан очередного посланца, по имени Бакр. Там речь шла скорее о том, как собирать с хорасанских заговорщиков одну пятую их доходов. Никто поначалу не думал, что они смогут восстать в открытую. А правой рукой Бакра был его юноша-раб, родом то ли из-под Куфы, то ли из самого Хорасана. Он так сначала и ездил туда-сюда, из Хумаймы в Мерв и обратно. И оказалось, что раб этот – настоящий барс. Три года назад он разослал приказ: в начале лета поднимаем черные знамена и начинаем войну в открытую. Всем переодеться в черные одежды и собраться с оружием в селе Сафизандж у Мерва. И вот мы имеем то, что имеем.

– Бывший раб… барс? Дорогой братец, да ведь ты говоришь о загадочном Абу Муслиме. То есть он, оказывается, твой человек, и Хорасан теперь наш? Ведь если это так, то осталось убрать халифского наместника Насра ибн Сейяра…

Брат сидел, чуть вжав голову в плечи, и грустно улыбался.

– Я не спешил, не хотел повторять ошибки отца – наконец заметил он. – Уже много раз казалось, что вот только толкни – и враг исчезнет. Я подумал – пусть на этот раз кто-то другой сделает для нас всю работу целиком. Тем временем мы с Насром стали лучшими друзьями – он ведь уже два года как не отказывался от друзей. И понятно, что наместник халифа просто не может не дружить с человеком, который открыл школу переписчиков священной книги…

– Теперь я понимаю все эти разговоры о том, что ты исправно ходишь в их храмы…

Аспанак смотрел на меня с грустью.

– Здесь нас никто не слышит, Нанидат. Так что уж поверь, то, что я сейчас тебе скажу, – это искренне. Так вот, с Насром, конечно, дружить было необходимо, но… Бог – он один, и я не уверен, что для него важно, в каком именно храме находится человек, который хочет попросить его о чем-то. Кто произнес эти слова?

– Я, естественно. Когда твои верблюды находятся среди голых камней в неделе пути от храма огня, ты идешь в храм Учителя Фо. Или просто раскидываешь на коленях руки, ладонями вверх, под небесным сводом. Да, я это говорил. Но Учитель Фо не завоевывал нашу страну, не жег наши книги и наши храмы, не…

– Да, да. Так вот, книга пророка сама по себе тоже не завоевывала нашу страну и ничего тут не жгла. Потрясающая книга, Нанидат. «Господь наш – свет небес и земли, свет тот – словно ниша, в которой светильник, светильник же заключен в стекло, и стекло сияет, как яркая звезда». А если бы ты мог понять, как это звучит на языке народа арабийя… Это и перевести-то нельзя. Это музыка, Нанидат. Причем музыка оттуда.

И он ткнул пальцем вверх.

– Ты выучил их язык? – уточнил я, не скрывая ревнивого уважения.

– Ты же выучил язык народа хань, и даже читаешь на нем… Но все это сейчас неважно. Потому что дела пошли как-то чересчур быстро. Наср ибн Сейяр убит, Нанидат. Где-то там, в Иране. Только что. Никто еще об этом тут не знает. У халифа больше нет наместника в наших краях. Мои… информаторы говорят, что он просто не вынес горя от очередной трепки, которую задал ему этот красавец Абу Муслим. Ведь наместник был немолод, к поражениям не привык. И кто угодно впадет в тоску, когда пишешь халифу письма с призывами о помощи – да еще и в стихах – и не получаешь ничего, и видишь, что армия твоя исчезает под ударами какого-то самозванца. Но другие информаторы мне о его смерти сообщили нечто иное.

И брат выразительно покачал на ладони кинжал в деревянном футляре.

– Так, давай уточним, – заинтересовался я. – Значит, первый, кто мог бы это убийство подстроить-это бунтовщик Абу Муслим.

– А двух ближайших приближенных Абу Муслима тоже он сам и приказал убить? – мгновенно отреагировал брат. – Он мог бы их и так уничтожить не глядя потому что своих он жалеет меньше, чем чужих. А нас с тобой чуть не зарезали тоже по приказу Абу Муслима? Нет, эти люди с кинжалами… это не халиф и не бунтовщики… кто-то третий, попросту уничтожающий всех, кто имеет какое-то значение. И очень хорошо знающий, кто это самое значение имеет.

– Кто-то, работающий против халифа и против бунтовщиков одновременно… Так, халиф Марван надоел кому-то из своих? – предположил я. – Но тогда надо было просто убрать самого Марвана, без лишних сложностей… Так, а барид, почтовую службу халифа в Хорасане, Абу Муслим, конечно, разогнал…

– Всю, и не разогнал, а без затей поубивал, и просто почтовых чиновников, и не просто почтовых чиновников, – подтвердил брат. – Вот посмотри, Нанидат, ты далекий от наших дел человек, но как быстро ты задаешь самые правильные вопросы. Что лишний раз подтверждает: если уж ты начинаешь, несмотря на свою природную лень, что-то делать, то в конце концов оказывается: ты делаешь это лучше всех.

Поняв свою ошибку, я замолчал. А затем задал брату новый вопрос:

– А если у меня природная лень, то как же я по твоей милости оказался этим самым… Ястребом? Объясни наконец, что за птичка, и почему как только я ею стал, в меня пытаются воткнуть нож?

Тут лицо брата приняло очень знакомое выражение – то самое, что мне не раз приходилось видеть в детстве, когда я побеждал его в стрельбе из лука или перетягивании каната, а он все никак не соглашался верить в свое очевидное поражение. Которое простил бы кому угодно, только не мне.

– Я просто не могу не ответить, – сдался, наконец, он. – Ястреб. Это такой волшебный то ли воин, то ли мудрец. Явно из дома Маниахов, потому что на туге нашего отца именно эта птица. И понятно, что это – ты, потому что кто же еще, не я же, меня тут видят каждый день, тоже мне сказочный герой. Бываешь ты здесь от силы полтора месяца, потом отправляешься обратно, а в последний раз и вообще исчез на два года… Общая идея тут в том, что Ястреб спасет Самарканд, а народу такие сказки сейчас очень нужны, люди же чувствуют, что подходят решающие дни. Но это такой пустяк, к серьезным делам отношения не имевший. И все было бы хорошо, если бы не удивительная скорость, с которой эта парочка кинулась и на тебя тоже. Мне повторить, как я себя после этого чувствую? Так, подожди, ничего не говори. Потому что про Ястреба – это было только первое. А есть и второе, главное. Оно звучит так: нет, Нанидат. Нет, я не собираюсь втягивать тебя в семейный бизнес. Хватит и того, что на тебе держится торговля шелком как таковая. Я не буду тебя уговаривать искать тех, кто подсылает убийц, не буду обещать лучшую охрану в Согде и в Хорасане, лучших помощников и наставников. Потому что я как никто знаю, отчего ты с тех самых пор не берешь в руки ни меч, ни… Не говори ничего, не надо… И никто никогда не посмеет тебя осудить или попросить… Нет, нет.

Тут мы оба замолчали. Потому что уже было ясно: Аспанак, несмотря на свое «нет», все это время собирался мне что-то сообщить – но не решался, оттягивал тяжелый момент. Я смотрел на него и молча ждал.

– Это Заргису, – наконец почти выкрикнул он. – Заргису и то, что сейчас творится там, где она… в Мерве, – странное, необъяснимое.

Слова о странном и необъяснимом попросту проскочили мимо моих ушей, и я извергнул что-то среднее между криком и шипением:

– Заргису? Ты сказал – Заргису? В Мерве, в самом центре бунта? Да что же это с тобой произошло – ты Заргису втянул в семейный… бизнес?

Тут братец сделал неподражаемый жест, означавший, что он признает – и признает искренне – свою ошибку. Он всплеснул руками, воздев их к потолку, да еще и глаза свои возвел в том же направлении.

– Втянул Заргису! Спроси лучше, мог ли я ее остановить! Ну, представь. Мы все ждали год за годом, когда же начнется. И вот Абу Муслим поднимает свои черные знамена в Мерве, и армия его растет с каждым месяцем, и о новых и новых его победах кричат на наших площадях приезжие караванщики. Абу Муслима невозможно остановить! Весь Иран поднимается ему на помощь! Все глаза горят надеждой! И так далее. И вот передо мной возникает робкая наша, безупречная наша Заргису и сообщает, что если я не найду для нее дела в этой войне, то она продаст все, что имеет, и отправится туда одна. «И погибнешь уже через неделю», пытаюсь объяснить ей я. Но она и так это хорошо понимает, и попросту… э… угрожает мне своей неминуемой гибелью. И знаешь ли, Нанидат, – тут брат перевел дыхание, – она была великолепна! Как и ты, я знал Заргису почти всю жизнь. И только тут я увидел, что такое древняя кровь. Она не просила. Она даже не угрожала. Она… ставила меня в известность, что продает все, что имеет, закупает оружие и броню и едет на землю предков – или с моей помощью, или без таковой. Туда, где все ее братья, принцы Ирана, стекаются под знамена мервского барса.

Тут братец замолчал и начал размеренно стучать пальцами по колену – вот сейчас, сейчас он все скажет мне. Я даже знал уже – что, и мне было заранее грустно.

Тем большей неожиданностью оказались его слова.

– Естественно, при таком выборе я решил, что пусть уж лучше она окажется в хорошей компании наших людей в Мерве. Защитят, остерегут, научат. И… Нанидат, ты думал, что знал эту девушку. И я думал то же самое. Но мы оба ошибались. Как же она была хороша – полное бесстрашие, фантастическая изобретательность, удивительное терпение… Все ее донесения были чистое золото, как императорские денарии из Бизанта.

Я молчал, хорошо расслышав это «была», «были», смотрел на него, ждал. А он стучал пальцами по колену.

– А потом Заргису… пропала, – выговорил он – и это было совсем не то слово, которого я ожидал. И, переведя, наконец, дыхание, заторопился: – И тут, всего через три-четыре месяца, по всему Хорасану начали ползти очень, очень неприятные слухи о некоей женщине-демоне. По имени, как ты понимаешь, Гису или нечто очень похожее… Послушай, Нанидат, что о ней говорят. Встретиться с ее мечом боятся даже опытные воины, потому что она рубит, как новичок, – неожиданно, дерзко и… безошибочно.

– Наша мать никогда не пыталась ввести Заргису в сословие женщин-воинов? – быстро перебил его я.

– Да нет же, нет… Дальше: она пытает захваченных врагов – долго, жутко пытает. А как тебе рассказы о том, что она обходит поле только что отгремевшего боя – заметь, в сопровождении небольшого отряда, который предан ей до полного обожания, – и находит раненого воина. Представь женщину, которая прибивает кинжалом или обломком копья поверженного врага к земле, прикалывает, как мотылька. Что-то такое делает с ним – вроде бы перевязывает ему эту штуку шнурком… воин и хотел бы, чтобы она упала, но не получается – она стоит. Никогда о таком не слышал и думать не хочется, но ведь говорят же! И дальше эта самая женщина задирает свою кольчугу и прочие одежды, садится на несчастного верхом и скачет на нем, пока не насытится. А потом добивает ударом кинжала. Вообрази эту картину-я так и слышу ритмичный звон металла, бряк, бряк… Как все это понять, Нанидат? И, главное, какое к этому всему имеют отношение неизвестные убийцы? С одной стороны, никакого, потому что они, вроде бы, появились раньше, но… И что нам делать, особенно с учетом того, что появление этой женщины на полях смерти как-то странно совпало с полным разгромом всей моей – нашей – системы в Хорасане? О которой она очень многое знала? Я даже не представляю, кому сегодня еще могу отправить письмо. Была у нас больница на окраине Мерва – мы же ее и создавали, она существует на наши деньги, это было очень удобно: люди ходят туда-сюда, лечатся… А еще очень интересное имение в восточных пригородах Мерва, недалеко от переправы и дороги на Бухару, – понравилось вино, не правда ли? Так вот, эта винодельня, богатая, знаменитая, была нашей второй опорной точкой. А сейчас – не знаю, наша она или нет. Я не знаю почти ничего, кроме того, что Хорасан как раз сейчас – то самое место, где нам нужно знать все. И мы готовились к этому годами. И вдруг – вот так. А тут еще и убийцы появляются, и наносят нам с тобой по удару.

Дом Маниаха теряет сеть своих людей в самый ответственный момент и в самой ответственной точке? Теперь я начал понимать брата: в такой ситуации он должен быть готов на все. В том числе на то, чтобы вытащить меня из империи: не так уж многие хотя бы знают Заргису в лицо.

Я приготовился к тому, что брат сейчас скажет: вот для этого, одного этого дела я дам тебе ту самую лучшую в мире охрану – только найди ее, Нанидат, и сделай с ней то, что сочтешь нужным. Только ты способен на это – а я просто не могу оставить город в эти ключевые дни.

И еще я знал, что отвечу.

Я отвечу-«нет». Все то же самое «нет».

Брат молча наблюдал за мной.

Я начал складывать губы, чтобы произнести это «нет».

– Все, – неожиданно сказал Аспанак. – На сегодня хватит. Главное ты знаешь. Полежи. Я ведь ничего от тебя не требую, не прошу. Подробности – потом. Все, все.

Я еле смог раздеться, пощупать онемевшее и чуть пульсирующее под повязкой плечо. Со стоном опустился на мягкую постель.

Тысячи призрачных звуков самаркандской ночи – далекий стук копыт по дороге, еле слышный женский смех, зудящий звук случайно задетой струны – казались мне сном. А явью было золотое сияние волос уходящей по дорожке сада Заргису; она как будто повернулась на мгновение, услышав мой шепот:

– Что же мы сделали с тобой?

И тут в нашем дворе, под самой стеной моей комнаты, раздался глухой удар, тоскливый стон. И звон металла.