31

Утром Алека разбудил звонок Нолы.

— Ты успел просмотреть вчерашний номер «Береговой газеты»? — спросила она.

Алек повернулся на бок, чтобы посмотреть на часы, и поморщился, когда холодная бутылка из-под текилы уперлась ему в ребра. Было половина десятого, в голове у него стучал молоток.

— Да, я читал статью.

— Я так разозлилась, когда прочитала. Представляю, как ты должен себя чувствовать, Алек. Ты собираешься подавать на них в суд?

Он посмотрел на потолок.

— Я уже говорил с Оливией Саймон, — сказал Алек. — Она сделала именно то, что считала оптимальным. Это всего лишь несовпадение мнений. Я не сомневаюсь в ее правоте. Кстати, ты знаешь, кто она?

— Оливия Саймон?

— Она жена Пола Маселли.

— Шутишь! Я и не знала, что он женат.

Алеку показалось, что он услышал нотки разочарования в голосе Нолы. Возможно, она положила глаз на Пола.

— Они разошлись, — продолжал Алек, — но думаю, это временно. — Он сделал паузу, готовясь к тому, что ему скажет Нола, когда услышит следующую фразу. — Мы вместе ездили вчера в Норфолк.

Нола молчала так долго, что Алек усомнился, исправен ли телефон.

— В самом деле? — наконец спросила Нола.

— Угу. У Оливии есть опыт выступления перед публикой, поэтому я поручил ей дать интервью на радио.

Снова повисла пауза.

— Я могла бы это сделать, Алек.

Ему и в голову не пришло обратиться с такой просьбой к Ноле. Алек не мог представить, что ему придется провести с ней столько времени наедине.

— Но ты же по субботам работаешь, — возразил он.

— Верно, но что знает Оливия Саймон о маяке? Зачем он ей? А теперь еще эта шумиха по поводу того, что она неправильно лечила Анни. Это все равно что быть в одной постели с врагом, ты не согласен?

Алек засмеялся.

— Нет, Нола, твоя метафора лишена всяких оснований.

— Ладно, но я думаю, что эта история еще получит продолжение. Мне вчера многие звонили. Люди хотят действовать.

Алек вздохнул.

— Постарайся унять страсти, Нола, прошу тебя. Анни умерла. Ее не вернешь.

Когда Алек спустился вниз, Клай сидел на кухне в одиночестве. Сын ел дыню с творогом, и Алека замутило при виде этого блюда. Он положил пару кусков хлеба в тостер и налил себе чашку черного кофе и только потом сел напротив Клая.

— Лэйси уже встала?

— Нет еще. — Клай посмотрел на него. — Ты выглядишь так, будто вылез с кладбища токсических отходов.

— Спасибо. — Алек потер щетину на подбородке. Он и не подумал побриться. И даже душ не принял. Он не хотел упустить Лэйси.

Клай отложил в сторону ложку.

— Я принял решение, папа, — объявил он. — В этом году я не буду поступать в колледж.

— Что?

— Я останусь дома еще на год. Многие ребята так делают.

— У тебя наивысший балл по всем предметам, тебя ждет место в колледже в Даке, а ты собираешься остаться дома и торговать досками для серфинга?

Клай опустил глаза.

— Думаю, я нужен тебе здесь. И Лэйси тоже. Алек нервно засмеялся.

— Вы с Лэйси ладите как кошка с собакой.

— Но мне не все равно, что с ней происходит. Я боюсь, что стоит мне уехать; как по приезде я обнаружу ее беременной, или пристрастившейся к кокаину, или еще что-нибудь подобное.

Алек потянулся через стол и положил руку на плечо сына.

— Так вот в чем дело, Клай? Ты боишься уезжать из дома? Парень вывернулся из-под его руки.

— Да, я боюсь, но не за себя.

— Ты отправляешься в колледж. А я как-нибудь сумею позаботиться о четырнадцатилетней девочке.

Клай посмотрел на него, и Алек с удивлением увидел в его глазах слезы. Его сын плакал только в детстве и в тот вечер, когда погибла Анни.

— Раньше ты был самым замечательным отцом в мире, — сказал Клай. — Но теперь я не уверен, что ты можешь заботиться о четырнадцатилетней девочке. Я сомневаюсь, что ты можешь позаботиться и о себе самом. — Он оперся локтями о стол. — Папа, выслушай меня, ладно? Вчера вечером я был на вечеринке. Зашли знакомые ребята и рассказали, что они только что с другой вечеринки, где они видели Лэйси. Она была вся какая-то растерзанная, одуревшая от наркотиков. Они видели, как Лэйси ушла в спальню сначала с одним парнем, потом с другим. И все это за то короткое время, пока они там были.

Алеку показалось, что кофе прожигает дыру у него в желудке. Он смотрел на сына, не находя слов.

— Мои друзья не знали этих парней, — продолжал Клай, — а не то бы я нашел их и отлупил как следует.

— Понятно, — Алек вздохнул. — Спасибо, что рассказал мне об этом. Теперь я сам этим займусь, договорились? Я справлюсь с Лэйси. Ведь это я ее отец, а не ты. — Он потянулся за тостом и вспомнил Анни. Она бы не стала настаивать на том, чтобы Клай учился дальше, раз ему этого не хочется. — Насчет колледжа тебе решать, — добавил Алек. — Но не оставайся дома из-за Лэйси.

Он включил автоответчик, чтобы не отвлекаться на звонки друзей и знакомых по поводу злополучной статьи в «Береговой газете». Все станут возмущаться тем, как недобросовестно Оливия отнеслась к спасению жизни всеобщей любимицы Анни. Алеку не хотелось это обсуждать. Он принял душ, побрился, пытаясь собраться с мыслями. И все время перед его глазами была Лэйси на кровати в чужой спальне, чужие руки шарят по ее телу. Алек пытался не думать об этом, но безуспешно.

Он разбудил дочь в полдень. Ее лицо опухло и было бледным. Открывая глаза, Лэйси застонала. Алек не стал раздергивать шторы, но она все равно морщилась даже от самого слабого света. Лэйси медленно села в постели, прислонилась к спинке кровати. Фарфоровая кукла лежала рядом с ней лицом вниз.

— Вчера ты хотела поговорить со мной, — напомнил Алек. Он должен следить за собой и не называть дочь Анни.

— Я не помню, — угрюмо буркнула Лэйси. Голос ее звучал глухо, впрочем, к этому Алек уже успел привыкнуть. На шее дочери багровели следы от засосов, уходящие вниз под вырез футболки.

— Думаю, нам надо поговорить.

— Не сейчас. Я плохо себя чувствую.

— У тебя похмелье, и как раз об этом поговорить стоит. Ты слишком молода для того, чтобы пить. — Лэйси нахмурилась. Алек выругался про себя, недовольный собой. Разве он не собирался начать разговор с того, что он ее любит?

— Я выпила всего одну банку пива, — ответила Лэйси, и Алек едва не сказал ей, что она лжет, но прикусил язык.

Он поднял куклу, положил к себе на колени. Большие карие глаза фарфоровой красавицы безжизненно уставились в потолок. Алек снова посмотрел на дочь.

— Вчера вечером я подумал о том, что давно не говорил тебе, как сильно люблю тебя, — сказал он.

Лэйси опустила глаза на одеяло, прикрывавшее колени, потянула за нитку распоровшегося шва. Она совершила тактическую ошибку, отрезав волосы. Теперь она не могла прятать за ними глаза.

— Я люблю тебя, Лэйси, очень люблю, — продолжал Алек. — И я беспокоюсь о тебе. Клай сказал мне, что кто-то из его друзей видел, как ты… уединялась с разными парнями в спальне.

Ее лицо словно закрылось. В глазах появилось тревожное выражение, но она сделала попытку рассмеяться.

— Они наверняка спутали меня с кем-то другим.

— Ты умная девочка, Лэйси, но мне кажется, алкоголь лишает тебя обычной твоей рассудительности, и ты поступаешь так, как не поступила бы в трезвом виде. Парни будут просто пользоваться тобой. Ты слишком юная, чтобы…

— Я ничего такого не делаю. А если бы и делала, что в этом плохого? Мама тоже рано начала.

— Твоя мать и в самом деле начала рано, но только потому, что ей не хватало любви. Ты же знаешь, какими были ее родители. Она никогда не чувствовала, что они ее любят. Но ведь ты же знаешь, что тебя все любят, правда, Лэйси? Тебе незачем заниматься с парнями сексом, ты им и так нравишься.

— Я не занимаюсь сексом.

Взгляд Алека упал на длинноволосого музыканта на плакате над головой Лэйси. Узкие кожаные штаны подчеркивали внушительные мужские достоинства. Алек снова взглянул на дочь.

— Полагаю, нам пора поговорить о противозачаточных средствах, — решил он.

Лэйси вспыхнула, ее щеки стали одного цвета с засосами на шее.

— Пожалуйста, замолчи.

— Если тебе необходимы пилюли, ты их получишь. Хочешь, чтобы я записал тебя на прием к врачу?

— Нет!

Алек перевел взгляд на куклу, коснулся фарфоровых белых зубов кончиком пальца.

— Вероятно, я вообще не должен это с тобой обсуждать. Если ты… спишь с парнями, то тебе в любом случае надо побывать у врача, намерена ты принимать противозачаточные средства или нет.

Лэйси смотрела на него во все глаза.

— Мама никогда не заставила бы меня сделать это. Алек почувствовал, что теряет терпение.

— Послушай, Лэйси, если ты намерена вести себя, как взрослая, то имей мужество нести ответственность, которую несут взрослые…

— Мама никогда не стала бы так со мной разговаривать, — оборвала его Лэйси. — Она бы поверила каждому моему слову. Она мне доверяла.

Алек швырнул куклу на постель и встал.

— Ну так я не мама, — он уже не сдерживался, давая волю своему гневу. — И ее больше нет. Тебе приходится иметь дело со мной, потому что твоя мать решила, что какие-то посторонние женщины нуждаются в ней больше, чем мы.

Лэйси отшвырнула одеяло, спрыгнула с кровати и гневно посмотрела на отца.

— Иногда мне кажется, ты жалеешь, что Закари Пойнтер не убил меня вместо нее, — выпалила она. — Держу пари, ты просыпаешься по ночам и спрашиваешь небеса, почему погибла не Лэйси? Почему у тебя забрали Анни?

Алек от изумления потерял дар речи. Он смотрел, как дочь выбежала из комнаты. Он услышал ее быстрые шаги по коридору. Хлопнула дверь ванной.

Он постоял несколько минут, потом принялся убирать постель Лэйси. Аккуратно расправил простыни, застелил одеяло, посадил куклу у подушки. И только потом наконец спустился к себе в кабинет, чтобы провести остаток дня в тишине и покое, разбирая материалы о маяке.

32

Два дня Оливия принимала только приезжих. Местные, во всяком случае, те, кто мог выбирать, отказывались лечиться у врача, лишившего их Анни О'Нил.

Оливия чувствовала себя очень одиноко последние пару дней, несмотря на сочувствие персонала отделения неотложной помощи.

— Мы вас поддерживаем, — сказала ей Кэти Браш.

— Мы знаем, через что вам пришлось пройти в тот вечер, — добавила Линн Уилкс.

Но обе они говорили шепотом, словно боялись, что их услышат. У Джонатана тоже были свои сторонники, и эти люди следили за каждым движением Оливии, ожидая, что она совершит ошибку, ставя диагноз.

От Пола не было никаких вестей с тех пор, как он уехал в Вашингтон. И Алек не звонил после того вечера, когда Оливия едва не отдалась ему в полутемной гостиной. Ей было неприятно вспоминать об этом. Она ждала его обычного вечернего звонка, надеясь, что он позвонит. В конце концов она засыпала и просыпалась утром. Первой ее мыслью было — Алек так и не позвонил. Вполне вероятно, он тоже винил во всем ее.

Во вторник, через день после появления в «Береговой газете» интервью Джонатана, Оливию вызвал к себе Майк Шелли. Когда она вошла в его кабинет, заведующий отделением говорил по телефону и жестом пригласил ее сесть. Шелли слушал своего собеседника, и Оливия видела, как морщины у него на лбу становились глубже. Что бы он ни собирался ей сказать, хороших новостей ждать явно не приходилось.

Майк повесил трубку и устало улыбнулся Оливии.

— Я должен показать тебе кое-что. Я получил это утром, — сказал он. Вытащив из папки несколько листов бумаги, он подтолкнул их к Оливии. — Это петиция. Триста подписей. Требуют, чтобы ты уволилась. Вернее, чтобы я тебя уволил.

Оливия посмотрела на желтую линованную бумагу. В верхней части первого листа было напечатано: «В связи с неправильным лечением, приведшим к смерти уважаемого члена местного общества Анни Чейз О'Нил, мы, нижеподписавшиеся, требуем, чтобы врач Оливия Саймон немедленно написала заявление об уходе».

Оливия просматривала фамилии, перевернула первый лист, второй, третий, пытаясь понять, стоит ли среди прочих и подпись Алека. Но буквы сливались у нее перед глазами. Она посмотрела на Майка.

— Я не собираюсь просить тебя уйти, Оливия, но думаю, тебе следует знать, с чем нам предстоит иметь дело. Мне жаль, что ситуация вышла из-под контроля.

Майк также сделал заявление для прессы. Он отрицал тот факт, что в случае с Анни О'Нил было принято неверное решение, скрытое впоследствии от мужа покойной и от общественности, но он был очень сдержан и осторожен в выборе слов. Оливия его понимала. Его пост был не только медицинским, но и политическим, он не мог идти против общества. Да и его слова не имели особого значения. Люди слышали то, что хотели слышать. Даже после стольких месяцев им требовался козел отпущения, человек, которого можно было обвинить в смерти обожаемой Анни.

— А ее муж звонил тебе? — спросила Оливия. — Что он думает по этому поводу?

— Сомневаюсь, что О'Нил инициатор этой шумихи. Надеюсь, что он не обратился к адвокату.

— Майк, мне очень жаль.

— Не о чем жалеть. Если рассуждать с точки зрения выгоды, то, возможно, это было не слишком мудро. Но твой поступок требовал мужества. Я не уверен, что у меня хватило бы духу начать оперировать ее прямо здесь.

Оливия встала, Майк проводил ее до двери.

— Не вешай голову. — Он махнул рукой в сторону петиции, оставшейся на столе. — Я придумаю, что с этим делать. Ты сосредоточься на работе.

Вечером Оливия заехала в мастерскую к Тому, чтобы показать ему рисунок для нового витража — яркий воздушный шар над зеленой лужайкой. Этот узор был более сложным, но Оливия уже представляла его на окне в детской.

Когда она вошла в мастерскую, Том отвлекся от работы.

— Привет. — Оливия достала рулон с рисунком из сумки и поставила ее на стул. — Как поживаете?

— Не слишком хорошо. — Голос Тома звучал напряженно, и, когда Оливия посмотрела на него, он скрестил на груди руки, словно защищаясь.

— Что случилось?

— Я много думал над этим, Оливия, — сказал Том, — и я не уверен, что могу и дальше давать вам уроки.

Она смотрела на него во все глаза, гадая, поставил он свою подпись под петицией или нет.

— Все из-за того, что наговорил обо мне Джонатан Кремер?

— Из-за того, что я не знаю, чему верить. Я думаю, что вы рисковали жизнью моего лучшего друга, драгоценного для меня человека. — В его глазах показались слезы, повисли на белесых ресницах.

У Оливии болезненно сжалось сердце.

— Я сделала для нее все, что могла, Том. Я не убивала Анни. Мне кажется, что люди винят во всем меня, потому что Закари Пойнтер слишком далеко отсюда, он недоступен для мщения. Что толку его винить? Это не дает никакого удовлетворения. Вот я и стала козлом отпущения. Но клянусь вам, Том, я старалась изо всех сил.

— Может, и так, Оливия, не мне об этом судить. Но мне не хотелось бы, чтобы вы приходили сюда неделю за неделей, пользовались инструментами Анни, ее стеклом, ее…

— Отлично, — Оливия взяла свою сумку, — вы высказались достаточно ясно.

— Я могу рекомендовать вам других учителей, но должен предупредить, что художников на Косе немного, поэтому я сомневаюсь, что кто-то из них возьмется вас обучать.

Оливия убрала рисунок в сумку и молча вышла из мастерской. Она не придержала дверь, та хлопнула изо всех сил, и люди, стоявшие на стоянке, посматривали в ее сторону. Знали ли они, кто она такая? Или теперь это известно каждому на Внешней косе? Оливия села в машину и на тот случай, если кто-то смотрел ей вслед, расплакалась только на соседней улице.

Ее дежурство в отделении неотложной помощи подходило к концу, когда поступило сообщение о лобовом столкновении на главном шоссе. Один из водителей отделался царапинами, зато другой, женщина двадцати одного года, получила серьезное ранение, и ее увезла «Скорая».

— Нам необходим еще один врач, — сказала Оливия Кэти, когда они готовили смотровую к приезду пациентки.

— Я знаю, — ответила Кэти, — но сегодня дежурит Джонатан.

Оливия уже мыла руки, собираясь надеть перчатки.

— Что ж, лучше ему приехать сюда поскорее, — заметила она.

«Скорая» с раненой и Джонатан появились одновременно. Джонатан ворвался в смотровую, повелительно отдавая на ходу приказания. Он вел себя так, будто уже заведовал отделением. Вкатили носилки с раненой. Она была привязана к доске, шею скрывал специальный корсет. По ее животу разливался огромный синяк. Молодая женщина была в сознании, но не совсем адекватна. Она стонала от боли.

— Дама не пристегнула ремень безопасности, — заметил один из парамедиков. — Ей еще повезло, что она наткнулась на руль, иначе бы вылетела через ветровое стекло.

— Проверь рефлексы, группу крови, кровь на совместимость, уровень алкоголя в крови. — Оливии показалось, что от женщины пахло спиртным.

Джонатан начал ставить пациентке капельницу.

— Вертолет вызвали? — обратился он к Линн Уилкс. Та кивнула. — Мы стабилизируем ее состояние и отправим ее в больницу Эмерсона. — Кремер посмотрел через стол на Оливию и ядовито поинтересовался: — Или ты и с ней собираешься поиграть в доктора?

Оливия не ответила. Она чувствовала себя неуверенно. Давление у пострадавшей было девяносто пять на шестьдесят. Это была худощавая, но крепкая женщина, в хорошей физической форме. Давление было для нее нормальным, или оно было знаком беды?

— Пульс сто десять, — отметила Кэти и посмотрела на Оливию.

Оливия осторожно прощупала живот женщины.

— Живот напряжен, — сказала она, и ее пальцы осторожно скользнули влево. Неожиданно женщина вскрикнула, попыталась вывернуться из-под пальцев Оливии. Прикосновение к синяку оказалось болезненным или у нее разрыв селезенки?

— Давайте пропальпируем брюшную полость, — предложила Оливия.

Джонатан свирепо посмотрел на нее.

— У нас нет времени. Хочешь получить еще один труп? Оливия не возразила. Она послушно исполняла приказы Джонатана, готовя женщину к транспортировке. У нее закружилась голова, когда пациентку несли к вертолету. Когда Оливия вернулась к себе в кабинет, колени у нее стали ватными. Она присела у стола и закрыла глаза. Она струсила. Почему она позволила Джонатану запугать ее?

Ей следовало возражать, но она испугалась. Нет, не Джонатана и не увольнения. Она боялась, что совершает ошибку, неверно ставит диагноз. Если бы в эту минуту, когда она сидела в своем кабинете, дрожащая, борющаяся с тошнотой, ее спросили, правильное ли решение она приняла, спасая Анни О'Нил, она бы не смогла с уверенностью ответить на этот вопрос.

Позже Оливия позвонила в Мемориальную больницу Эмерсона и выяснила, что у пострадавшей в аварии женщины действительно оказался разрыв селезенки. Джонатан действовал правильно. Пока они прощупывали бы ей брюшную полость, женщина могла умереть. Оливия расплакалась. И от облегчения, что женщина осталась жива, и от осознания того, что ошиблась, что не может больше доверять собственным суждениям и ставить диагноз.

Оливия легла спать, подавленная одиночеством. В половине первого ночи она сняла аппарат с тумбочки, поставила рядом с собой на постель и набрала номер Алека. Он не сразу снял трубку, голос был хриплым спросонья. Оливия положила трубку, не сказав ни слова.

33

Август 1991 года

Пол перешел через Коннектикут-авеню, пытаясь вдохнуть поглубже плотный, влажный воздух вечерней столицы. Для такой погоды больше подошли бы жабры. Розовая неоновая вывеска книжного магазина Донована светилась совсем близко. Пол ускорил шаг.

Войдя в магазин, он на мгновение остановился у порога, вытер платком лоб, оглядывая великолепие его любимого книжного магазина. Оливия его тоже любила. Пол давно скучал по их жизни в Вашингтоне и иногда ловил себя на том, что начинал скучать по Оливии.

Половина десятого вечера, а в магазине полно народа. Здорово! Что открыто на Косе в такое время? Может быть, только лавочки, где продают наживку.

Пол медленно прошел через магазин, касаясь пальцами корешков книг. Раньше он частенько читал здесь свои стихи. По воскресеньям после обеда и по вторникам вечером. Толпа всегда была разношерстной, но его принимали тепло.

Пол дошел до лестницы в дальней части зала, поднялся на верхний этаж, заказал у стойки минеральную воду и кусок сырного пирога. С подносом в руках он оглядел маленькое кафе в поисках свободного места. Двое мужчин как раз вставали, освобождая столик у самых перил. Они предложили его Полу, тот поблагодарил, сел и только тогда понял, что именно это место они всегда стремились занять, когда приходили сюда с Оливией. Первые два года после свадьбы они жили в доме напротив книжного магазина. Позже, уже купив дом в Кенсингтоне, они встречались здесь несколько раз в неделю, ели сандвичи с авокадо, запивая их минеральной водой, и работали над «Крушением „Восточного духа“. Господи, как же ему нравилось писать вместе с Оливией эту книгу.

Пол приехал в Центральную больницу Вашингтона, чтобы написать заметку о состоянии здоровья одного сенатора, когда стало известно, что поезд сорвался с моста и рухнул в реку Потомак. Пол первым из репортеров оказался в отделении неотложной помощи, и в последовавшем хаосе никто, казалось, не замечал его, не обращал никакого внимания на то, что делает журналист.

Пол впервые увидел Оливию, когда та принимала первого пострадавшего у входа в отделение. Она собрала длинные красивые волосы в «конский хвост», перетянув его резинкой. Оливия вместе с парамедиками повезла пострадавшую пожилую женщину в смотровую. Она прижимала кусок окровавленной марли к боку женщины и что-то негромко спокойно говорила ей. В те первые дни многие врачи и медсестры в отделении работали на износ, но Пол не мог отвести от Оливии глаз. Он наблюдал, как она разговаривала с родственниками пациентов; как осторожно она касается чьего-то плеча, поддерживает того, кто в этом нуждался. К концу этих нескольких страшных суток ее волосы безжизненно повисли между лопаток, челка намокла от пота и липла ко лбу. Зеленый хирургический костюм был перепачкан кровью, темные круги залегли на алебастровой коже под глазами. Полу она казалась совершенной красавицей.

Он был бы только рад, если бы Оливия привлекла его потому, что он совершенно избавился от любви к Анни. Но Пол отлично понимал, что самоотверженность и сострадание молодой женщины-врача напомнили ему Анни. На самом деле сравнение было нелепым. Анни, вечно забывавшая о времени, создававшая вокруг себя бедлам, была бы настоящим бедствием в отделении неотложной помощи.

Организованность, хладнокровие и умение Оливии быстро принимать решения делали ее незаменимой. Понадобилось не так много времени, чтобы Пол сообразил, что Оливия совершенно не похожа на Анни, но к тому времени он уже влюбился в нее.

Иногда вечерами они с Оливией сидели за одним из столиков и листали книги, которые она брала с полок. Обычно Оливия выбирала книги о природе или по медицине. В самом начале их отношений она читала о сексе все, что только сумела найти. Когда Оливия освободилась от воспоминаний о пережитом насилии, ее, отрицавшую сексуальные желания большую часть жизни, было не остановить. Секс с Оливией напоминал обучение ребенка новой игре. Сначала она сомневалась в том, что у нее получится, но как только овладела основными правилами, ей хотелось играть не останавливаясь. И играла она отлично.

В последние несколько лет их брака Оливия чаще всего брала с полок книги, посвященные проблеме бездетности. Иногда информация вселяла в них новую надежду, иногда отнимала последнюю.

Пол принялся рассматривать свое обручальное кольцо. Узкую золотую полоску он надел только этим утром, хотя уже много месяцев не делал этого. Почему-то с обручальным кольцом на руке он почувствовал себя комфортнее. Они бы с Оливией не разошлись, если бы у них были дети. Пол почувствовал себя обманутым, когда узнал о ее неспособности зачать. Он изо всех сил скрывал свои чувства. Оливия была ни в чем не виновата, она сама испытывала острейшее разочарование.

Только Пол начал смиряться с тем, что у них не будет ребенка, как Оливия объявила, что ей предлагают место на Внешней косе. Пол не поверил своим ушам. Он знал, что именно там с мужем и двумя детьми живет Анни, и его переполняло смешанное чувство радости и ужаса. Пол попытался отговорить Оливию от перемены места работы, но она вернулась после собеседования совершенно очарованная местом и открывающимися перед ней возможностями.

Пол говорил, что Внешняя коса слишком изолированна, очень далека от его родных и их с Оливией друзей. Вспоминая об этом впоследствии, он понял, что его аргументы были слишком легковесными, потому что на самом деле ему не терпелось вновь увидеть Анни. В мечтах Пол представлял, как они случайно встретятся, столкнутся в супермаркете или на пляже, и все больше отдалялся от Оливии. Он стал довольно резко разговаривать с ней. Пол сердился на жену за то, что из-за нее оказался в такой ситуации.

Когда они наконец переехали, Пол выждал неделю и только потом отыскал фамилию О'Нил в телефонном справочнике. Он нашел домашний адрес Анни и адрес ее мастерской. Через день он позволил себе проехать мимо мастерской и еще через день зашел внутрь.

Анни была одна, вешала фотографию на самой дальней стене. Когда она обернулась на звук его шагов, то на ее лице появилось неподдельное выражение ужаса, словно у Пола выросли две головы.

— Не паникуй, — быстро сказал Пол, поднимая руку и призывая ее к молчанию. — Я приехал не для того, чтобы у тебя начались неприятности. Я теперь женат. И счастлив. Моя жена врач и работает в местной больнице. — Он продолжал говорить об Оливии, частично для того, чтобы заполнить повисшее молчание, частично, чтобы убедить Анни, что он никоим образом не угрожает ей и ее браку.

Слушая его, Анни прижалась спиной к стене, сложила руки на груди, словно пыталась защититься от него. Ее пальцы так крепко сжали локти, что даже со своего места в противоположном конце комнаты Пол видел, как побелели костяшки.

Анни выглядела потрясающе. Она немного поправилась со времени их последней встречи. Она не располнела, нет, просто ее фигура стала женской, а не девичьей. Те же волосы, но не такие неукротимые, и их яркий оттенок чуть смягчился из-за редких седых прядей. Но ее кожа оставалась такой же свежей и белой, как в юности.

Когда Пол наконец замолчал, чтобы перевести дух, заговорила Анни.

— Ты должен убедить свою жену уехать отсюда. — Она говорила спокойно, но твердо. — Из этого не выйдет ничего хорошего, Пол. Поверь мне. Мы будем постоянно сталкиваться…

Но ее слова лишь подхлестнули его фантазии. Разве Анни волновало бы это, если бы она не боялась не устоять перед ним?

— Послушай, я не хотел сюда переезжать, — ответил он. — Я пытался уговорить Оливию отказаться от этого места, но ей очень хотелось работать именно здесь.

— Твоя жена знает обо мне? Пол покачал головой.

— Она даже не подозревает, что когда-то я провел здесь все лето. Как-то раз, очень давно, я начал рассказывать Оливии о тебе, но она из тех людей, кто не желает вспоминать о прошлом. — Прошлое самой Оливии было таким страшным, таким пугающим, что на то, чтобы забыть его, в первое время уходила вся их энергия. Сначала Пол должен был залечить раны Оливии, а позже она не хотела вспоминать о своей прежней жизни. Она знала только, что у Пола были серьезные отношения с женщиной задолго до встречи с ней Большего Оливия знать не хотела.

Пол подошел к другой стене мастерской и принялся рассматривать удивительные по красоте витражи.

— Твоя работа великолепна, Анни. Ты прошла большом путь.

— Я изменилась, Пол. Я уже не та женщина, с котором ты был когда-то знаком. Прошу тебя, не строй никаких иллюзий. Между нами не может быть никаких отношений.

— Только дружба.

— Нет. Это невозможно. — Анни понизила голос, и По: сообразил, что в мастерской они не одни. — Между нами произошло столько всего, что мы не можем быть просто друзьями.