30

Оливия со вздохом облегчения сняла костюм и чулки Она долго стояла под душем, смывая неприятные воспоминания. Надев халат, Оливия налила себе чашку чая и расположилась за кухонным столом. Она собиралась заняться новым витражом, для которого в мастерской заранее заготовила фрагменты.

Оливия как раз заворачивала края стекла в фольгу, когда в парадную дверь требовательно постучали. Она подняла голову, удивленная нетерпением незваного гостя.

Отложив в сторону фрагмент витража, Оливия прошла через темную гостиную. Узкий луч неяркого света падал на ковер из кухни. Она подошла к боковому окошку рядом с дверью, выглянула в него и увидела на крыльце Алека. Он уже занес кулак, чтобы постучать снова.

Затянув покрепче пояс халата, Оливия открыла дверь.

— Что случилось, Алек?

Он буквально ворвался в гостиную и швырнул на столик газету.

— Ты это видела?

Алек был вне себя от ярости, и Оливии стало не по себе при виде гневного пламени, бушевавшего в обычно холодных голубых глазах.

Она взяла газету, поднесла к свету, падавшему из кухни, И прочитала заголовок. «Правда о смерти Анни О'Нил».

Оливия нахмурилась.

— Что значит «правда»? Я понятия не имею, о чем идет речь.

Алек вырвал газету у нее из рук.

— Судя по всему, ты утаила от меня кое-какие детали, когда рассказывала, что произошло с Анни в ту ночь в отделении неотложной помощи. — Алек говорил очень спокойно, но Оливия чувствовала, что он с трудом сдерживается.

Она поплотнее запахнулась в халат, вспомнив настойчивую женщину-репортера, пытавшуюся поговорить с ней по телефону. Оливия догадывалась, что следует за заголовком. Никакой другой «правды» о смерти Анни О'Нил не существовало, и персонал отделения не рискнул бы обсуждать произошедшее публично. Но среди врачей и медсестер были и такие, кто считал ее попытку спасти Анни бессмысленной, опрометчивой. Алек достаточно разбирался в медицине, чтобы, опираясь на искаженные или неполные факты, прийти к точно такому же выводу.

Он смотрел на нее так же обвиняюще, как на фотопортрете в мастерской Анни и Тома. Что сделать Оливии, чтобы изменить выражение его лица и снова вернуть улыбку? Она вот-вот могла потерять то, что стало для нее ценным: дружбу Алека, его доверие.

— Прочесть вслух? — спросил Алек и начал читать, не дожидаясь ответа Оливии. — «Доктор Оливия Саймон из отделения неотложной помощи в Килл-Дэвил-Хиллз, претендующая на место завотделением, виновна в смерти одной из самых любимых местных жительниц, Анни Чейз О'Нил. Так утверждает ее коллега Джонатан Кремер, врач отделения, также выдвинувший свою кандидатуру на пост заведующего. „Доктор Саймон ошиблась, принимая решение, — сказал нам вчера доктор Кремер. — Она часто действует так, словно она хозяйка отделения неотложной помощи“. В качестве примера доктор Кремер привел случай с Анни О'Нил. В прошлое Рождество миссис О'Нил была ранена выстрелом в грудь, когда работала добровольцем в приюте для женщин в Мантео. Кремер утверждает, что „в подобных случаях требуется стабилизировать состояние пациента и отправить его на вертолете в Мемориальную больницу Эмерсона в Норфолке, где есть необходимое оборудование для подобных случаев. На Внешней косе возможностей для оказания помощи подобным пациентам нет. Я убеждал доктора Саймон, что нам следует подготовить пациентку для транспортировки, но она настояла на том, чтобы необходимые мероприятия были произведены на месте. У Анни О'Нил не было ни одного шанса на спасение“.

— О Алек, это же безумие! — воскликнула Оливия, но он продолжал читать. Она поняла, что после этой публикации можно забыть о месте заведующего отделением.

— «Перед тем, как переехать на Внешнюю косу, доктор Саймон десять лет проработала в отделении неотложной помощи в одной из крупных больниц Вашингтона. „Оливия привыкла к тем условиям, — сказал нам доктор Кремер. — Она не понимает скромных возможностей отделений, подобных нашему“.

Майк Шелли, нынешний заведующий отделением, утверждает, что вся эта история слишком раздута. Мы не смогли связаться с доктором Саймон, чтобы выслушать ее точку зрения.

Потому что, — продолжал Алек с сарказмом, — как мы уже знаем, доктор Саймон отключила все телефоны». — Он отшвырнул газету на низкий столик и уставился на Оливию. — Почему ты не сказала мне, что были сомнения по поводу того, что делать с Анни? Почему ты скрыла от меня правду?

Оливия устало опустилась в ближайшее кресло и посмотрела на Алека. Он стоял на ковре, свет из кухни падал как раз на него, и он казался актером в луче софита.

— Алек, — начала Оливия, — никто не скрывал правду. Я не сказала тебе, что были сомнения, потому что я ни в чем не сомневалась. Джонатан Кремер меня не любит, он боится, что меня выберут на должность заведующего. Он просто пытается навредить мне.

— В данную минуту мне наплевать на ваши карьерные интриги. Я хочу знать, что случилось с моей женой.

— Я уже объясняла тебе, что…

— По твоим словам, у тебя не было выбора.

— Именно так и было.

Алек принялся мерить шагами комнату.

— Мне с самого начала казалось невероятным, чтобы один-единственный врач делал операцию на открытом сердце, и неважно, были у тебя все необходимые приборы или нет. Я пытался не думать об этом, но эта статья… — Он покачал головой и снова посмотрел на Оливию. — Почему ты не отправила ее в Норфолк?

«Ее кровь будет на твоих руках», — вспомнила Оливия слова Майка Шелли.

— Я не думала, что Анни долетит туда живой, и… Алек махнул рукой в сторону газеты.

— Этот парень явно считает, что у нее было бы больше шансов в больнице Эмерсона, а он работает здесь дольше тебя. Ты ни на минуту не задумалась над тем, что он, возможно, прав?

— Я действительно считала, что только немедленная операция…

— Подобные операции не делаются в таких условиях, Оливия. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы это понять. Ты могла интубировать ее, поставить пару капельниц и отправить отсюда как можно быстрее. — Алек стоял прямо над ней, его голос звучал все громче, бил Оливию по ушам. — Если бы ты отправила Анни в Норфолк, возможно, у нее был бы шанс выжить. Может быть, она была бы сейчас жива.

Оливия не смогла сдержать слезы. Так обидно было выслушивать упреки из уст Алека.

— Джонатан испугался, — тихо начала она. — Никогда раньше он не видел таких ран, он не представлял, что делать в таких случаях. Алек, в сердце Анни было два отверстия. Об этом Джонатан не упомянул. Как можно стабилизировать состояние такого пациента? У меня не было другого выбора. Анни умерла бы в вертолете. В этом я не сомневалась. Она так быстро теряла кровь.

Оливия замолчала. Алек тяжело дышал, его глаза, суровые, гневные, не отрывались от ее лица, но все же он слушал.

— Когда я сказала, что необходима операция, Джонатан испугался и ушел. Он оставил меня одну бороться за жизнь Анни. Я понимала, что рискую, берясь за такую операцию, особенно в одиночестве. Пусть это была безумная попытка спасти ей жизнь, согласна. Я знала, что иду по тонкому льду с точки зрения закона и медицины, но не с точки зрения этики. — Оливия отерла слезы рукой. — Отправив Анни в больницу Эмерсона, переложив ответственность на чужие плечи, я бы выбрала более легкий путь, но она бы умерла. Я сделала то, что считала правильным. Если бы мы сумели зашить отверстие в задней стенке сердца, Анни выкарабкалась бы. — У нее задрожали руки, когда Оливия вспомнила, как держала в ладони сердце Анни. Она снова подняла глаза на Алека. — Более тяжелого случая до сих пор у меня не было.

Грудь Алека вздымалась и опадала в такт бурному дыханию, но, пока Оливия говорила, выражение его глаз немного смягчилось. Он поднял Оливию, притянул ее к себе, в луч света, в котором стоял.

— Ты не представляешь, Алек, как это тяжело, — прошептала Оливия. — Ты не можешь этого знать.

— Прости меня. — Он поцеловал ее волосы. — Я виноват перед тобой, Оливия. Я прочитал статью, и меня понесло Я подумал, что ты солгала мне, что-то утаила. — Алек вздохнул. — Видно, мне все еще хочется найти виноватого.

— Пожалуйста, Алек, поговори с Майком Шелли, поговори с теми медсестрами, кто дежурил в тот вечер. Ты должен мне верить.

— Я верю тебе, — просто ответил он и снова прижал к себе Оливию. Она закрыла глаза, прислушиваясь, приноравливаясь к ритму его дыхания. Алек чуть отстранился, приподнял ее подбородок, поцеловал «в висок, в глаза, в щеки. Оливия повернула голову, чтобы следующий поцелуй пришелся на ее губы.

Гнев сменился желанием. Руки Алека скользнули между их телами, он нащупал пояс ее халата, позволяя полам немного распахнуться. Он отступил на шаг назад.

— Как красиво, — Алек провел пальцем по золотой цепочке на груди Оливии. Стащив с себя футболку, он распахнул ее халат чуть пошире, пока атлас не обнажил груди. Оливия словно купалась в неярком свете, падавшем из кухни. Алек поднес руку к ее груди, и она выгнулась вперед, ловя его нежное прикосновение.

Алек сбросил халат с ее плеч, и одеяние шелковистой змейкой скользнуло на пол. Оливия чувствовала, как тает, плавится ее плоть. Она едва коснулась его шорт, ощутила, насколько он возбужден.

— Да, — прошептал Алек, его теплое дыхание коснулось уха Оливии. — Пожалуйста.

Она положила ладонь на ширинку, почувствовала, как он задрожал, прижимаясь к ней. Его руки скользнули вниз, и Оливия чуть расставила ноги, ожидая его прикосновения, желая его, но пальцы Алека застыли на ее выпуклом животе. Казалось, его окатили холодной водой. Оливия слегка сжала пальцы, но Алек отстранился, перехватил ее руку и поднес к губам. На его пальце сверкнуло обручальное кольцо. Алек прямо посмотрел в глаза Оливии.

— Что мы делаем? — Он покачал головой. — Ведь ты замужняя женщина. А я чувствую себя так, словно все еще женат. Твой муж — мой друг. Ты носишь его ребенка.

Когда Алек нагнулся, чтобы поднять халат Оливии, его волосы коснулись ее бедра. Он накинул халат ей на плечи. Щеки Оливия пылали от смущения, потому что именно Алек, а не она, остановил это безумие. Она так его хотела, что забыла обо всем.

Под взглядом Алека Оливия торопливо запахнула халат и завязала пояс. Он снова был серьезным и неулыбчивым, как во время их первой встречи.

— Наверное, нам не стоит видеться некоторое время, — сказал Алек. — Сегодняшний день выдался слишком напряженным со всех точек зрения. Одно дело, когда я чувствовал, что мы просто друзья… Но друзья не ведут себя так, как мы только что. Ты так уязвима, и я тоже. Я работаю с твоим мужем… — Он в отчаянии взглянул на нее. — Оливия, скажи же хоть что-нибудь.

Она смотрела в пол, не решаясь поднять на него глаза. «Мой муж занимался любовью с твоей женой». Эти слова вертелись у нее на языке, она едва сдерживалась. Ей хотелось, чтобы Алек понял, почему тот вечер в отделении неотложной помощи оказался для нее таким тяжелым. Ей хотелось, чтобы Алек разделил ее боль.

— Ты прав, — Оливия подняла голову, но ей оказалось очень трудно смотреть на Алека, и она поспешно нагнулась, чтобы подобрать его футболку.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Алек.

Оливия проводила его до двери. Ноги плохо слушались ее, а в груди образовалась странная ноющая пустота. Голова казалась удивительно легкой. Вероятно, ее вот-вот стошнит.

Алек открыл дверь и обернулся к ней. Свет фонаря отразился в его светло-голубых глазах.

— Может, тебе стоит ходить на заседания нашего комитета по спасению маяка, — Алек легко коснулся ее руки. — Мне будет легче, если я увижу вас с Полом вместе, да и вам это пойдет на пользу. Ты же знаешь, как важно иметь общие интересы.

— Нет, — Оливия внутренне вся сжалась, представив их троих вместе. — Я не могу. — Она оглянулась на кофейный столик. — Газету возьмешь?

Алек посмотрел мимо нее в темноту гостиной и покачал головой.

— Выброси ее, — посоветовал он. А потом предложил с усмешкой: — Почему бы тебе не застелить ею туалет твоей кошки?

Алеку хотелось, чтобы Оливия попыталась оказать ему сопротивление, но едва ли он мог на это надеяться. Если бы он не ощутил упругость ее округлившегося живота, то без этого напоминания о муже Оливии он бы и сам не сумел остановиться. И тогда на очередном заседании комитета Алек не смог бы посмотреть Полу в глаза.

Он нажал на кнопки авторадио, пытаясь найти песню которой он смог бы подпевать, чтобы в голове просветлело, но на всех программах ловилась только классическая музыка, реклама и песни, которых он не знал. Приехав домой Алек принял душ. Вода была достаточно холодной, чтобы отрезвить его. Но когда он вытирался, его настигло воспоминание о руке Оливии, ласкавшей его. Ему хотелось стереть это ощущение со своего тела, изгнать мысли о ней.

Алек долго рылся в шкафчиках, пока не нашел желаемое — бутылку текилы, оставшуюся после вечеринки, которую они с Анни устраивали прошлым летом. Тогда они угощали гостей «Маргаритой». Отвернув пробку, Алек глотнул из горлышка. Вот дерьмо! Не напиток, а отрава. Он заставил себя сделать еще глоток и с бутылкой поднялся в спальню Там Алек разделся и лег в постель, все еще не выпуская бутылку из рук.

Он не забыл ту вечеринку. Анни жарила кур, пока Алек готовил коктейли. Том Нестор ужасно напился, и Анни. внимательно за ним наблюдавшая, в конце концов велела Алеку разбавлять посильнее его текилу. Том относился к той категории людей, кто совершенно преображается, выпив лишнего. Он становился слезливым и принимался выкладывать все свои личные проблемы первому, кто соглашался его выслушать. В тот вечер он оплакивал ссору с женщиной, с которой встречался, и совершенно испортил вечеринку. Анни попыталась заткнуть ему рот: «Том, когда ты пьян, ты болтаешь много лишнего. Ты говоришь такое, о чем пожалеешь, когда протрезвеешь». Но Том, похоже, не мог справиться с собой. Его жалобы и стенания не стихали почти до самого утра. Анни не позволила ему сесть за руль. Она постелила ему в гостевой спальне, но утром они обнаружили его на полу в гостиной под овальными витражами.

Алек лежал, почти не шевелясь, позволяя воспоминаниям приходить и уходить, но алкоголь не помогал снять возбуждение. Оно не ослабевало, перебивало воспоминания, подкидывало соблазнительные образы: груди Оливии, белые и гладкие, словно светящиеся в неярком свете; тонкая золотая цепочка между ними; твердые соски под его пальцами. Алек сделал еще глоток текилы, пытаясь удержать в памяти лицо Анни, но ему это не удалось. С чувством обреченности он сунул руку под простыню, понимая, что это будет всего лишь его рука, а не тепло и нежность тела Оливии.

Наступила разрядка, теплые слезы увлажнили его глаза.

— Анни, — прошептал он, — я больше не хочу быть один.

Алек погрузился в глубокий, беспокойный сон. Ему снилось, как какие-то мужчины, человек двадцать, поднимают маяк и переставляют, качающийся, дрожащий, на платформу. Все вокруг радовались, а у Алека гулко билось сердце. Мужчины привязали к маяку канаты, и благородная, высокая белая башня начала свое движение в глубь косы. Алек первым услышал скрежет, первым увидел, как цемент между кирпичами превращается в пыль. Он замахал руками, закричал мужчинам, чтобы они остановились, но они не слышали его за гомоном толпы. Верхняя часть маяка медленно накренилась и рухнула на песок. Алек бросился было бежать к нему, но рядом оказалась Анни. Она схватила его за руку и произнесла одними губами: «…мы должны отпустить его». Звука ее голоса Алек не слышал из-за грохота падающей башни.

— Нет! — Алек с криком сел в постели. Пот заливал ему глаза, он тяжело дышал.

— Папа? — донесся до него голос Лэйси из-за двери спальни. Вероятно, она его и разбудила.

Алек потер лицо руками, пытаясь согнать сон.

— Да? — ответил он так тихо и напряженно, что и сам засомневался, услышит ли его дочь.

— Можно мне войти? Пожалуйста! — Лэйси говорила, как маленький ребенок. Если он откроет дверь, то увидит перед собой очаровательную рыжеволосую девчушку лет пяти-шести.

У Алека стучало в висках. В комнате было темно, лишь светились цифры на табло электронного будильника. 2:07. Рядом с ним на простыне застыло холодное мокрое пятно. И на мгновение Алек решил, что так напился, что замочил постель, но потом вспомнил. В комнате воняло текилой, потом, спермой. Он не мог впустить сюда Лэйси.