20

— Моя дочь остригла волосы и выкрасила их в черный цвет, — сообщил Алек.

Оливия перевернулась на бок, убрав подальше Сильвию.

Каждый вечер телефон звонил в половине одиннадцатого, и она уже знала, кто ей звонит. К этому времени Оливия уже была в кровати. Алек признался ей в том, что ему нравится звонить ей, лежа в постели, а его постель — это самое одинокое место в доме после смерти Анни. Оливия согласилась с ним, она очень хорошо его понимала. Разговаривая с Алеком в темноте, она чувствовала себя ближе к нему. Он тоже лежал без света. Оливия спросила его об этом еще во время первого разговора.

— Девочка устала жить в тени Анни, — Оливия слишком хорошо понимала ее чувства.

— Но она выглядит как дешевка, — возмутился Алек. — У меня не выходят из головы эти мужики-рыболовы. Лэйси совершенно не смущало их внимание. Дочь призналась мне, что ее лучшая подруга занимается сексом. Может быть, она не так наивна, как мне хочется думать. Анни было всего пятнадцать, когда она впервые занималась любовью.

Оливия нахмурилась.

— Пятнадцать?

— Да, но у ее поступка были оправдания.

— Какие же? Алек вздохнул.

— Анни воспитывали без любви, хотя никогда не ограничивали в деньгах. Думаю, она пыталась найти любовь единственным доступным ей способом. И она спала со всеми подряд, была совершенно неразборчивой. Анни ненавидела это слово, но иначе о ней не скажешь.

Оливия промолчала. Она гадала, искала ли Анни любовь и в тот вечер незадолго до Рождества, когда переспала с Полом?

— А сколько лет было вам? — спросил Алек.

— Прошу прощения? Он рассмеялся.

— Полагаю, я излишне прямолинеен. Вы так отреагировали, когда я сказал, что Анни было пятнадцать, и я сразу подумал о вас самой. Вы не обязаны отвечать.

Оливия наматывала на палец телефонный провод.

— Мне было четырнадцать, когда это случилось в первый раз, — медленно произнесла она, — и двадцать семь во второй.

Прошло несколько секунд, прежде чем Алек заговорил снова:

— Я выпустил на свободу демонов.

— Я редко говорю об этом.

— И можете не говорить, если не хотите.

Оливия снова перевернулась на спину и закрыла глаза.

— Когда мне было четырнадцать, меня изнасиловал соседский парень.

— Господи, Оливия, простите меня.

— После этого я долго не могла прийти в себя. Я боялась секса, и у меня никого не было до двадцати семи лет. Только Полу удалось снять с меня проклятие.

— За все эти годы вы не встретили человека, с которым бы почувствовали себя в безопасности?

Она рассмеялась.

— Ну, мне не приходилось отбиваться от мужчин. Я была крайне застенчивой и некрасивой. Я избегала разговоров о мужчинах, не ходила на свидания и все силы отдавала учебе и работе.

— Не могу представить вас застенчивой и некрасивой. Вы так привлекательны и уверены в себе.

— В больнице — может быть, но в обычном мире мне не так легко быть самой собой. Мне всегда приходилось поддерживать в себе уверенность. И то, что муж бросил меня ради женщины-призрака, не слишком мне помогло.

— Простите, что я невольно пробудил плохие воспоминания.

— Вы тут ни при чем. Я никогда не забываю об этом.

— А как поступили ваши родители? Насильника осудили? Оливия уставилась на темный потолок.

— Мой отец к этому времени давно умер, мать была очень больна. Честно говоря, она была алкоголичкой и на нас, детей, ей было наплевать. До встречи с Полом я никому об этом не рассказывала. Вы второй человек, кто узнал об этом от меня. — Оливия прижала к себе Сильвию, и теплая голова кошки оказалась у самой ее щеки. — В любом случае после этого я ушла из дома и стала жить у одной из учительниц.

— Я не представлял, что у вас такое страшное прошлое.

— Видите ли, я многим обязана Полу.

Только Полу Оливия смогла рассказать всю правду о своем детстве, об изнасиловании. Они встречались несколько месяцев, прежде чем она осмелилась заговорить с ним об этом. Но все это время она видела, как он переживал на грустных фильмах, слышала, как он читал посвященные ей стихи. Оливия поняла, что такому человеку она может довериться.

Пол ответил на ее рассказ сочувствием, которого она от него и ожидала. Он оказался нежнейшим любовником, его терпение не знало предела. Пол сделал все, что в силах мужчины, чтобы залечить оставшиеся после того страшного дня Шрамы. И ему удалось что-то пробудить в ней. Пол называл это «сладострастной Оливией», и она знала, что это правда. Ею овладело желание наверстать упущенное за все эти годы, и Пол с готовностью шел ей навстречу.

Но муж признался, что занимался любовью с Анни, с женщиной, у которой был богатый сексуальный опыт. Пол говорил, что она не знает ограничений и так полна жизни.

— Алек, — не выдержала Оливия, — давайте закончим на этом.

— Я вас огорчил?

— Нет, просто я вспомнила, каким любящим был мой муж.

— Я не понимаю, в чем его проблема, Оливия. Мне все время хочется позвонить ему и сказать, что у него жена-красавица, которая любит его и нуждается в нем…

Оливия села в постели.

— Алек, вы этого не сделаете.

— Думаю, он просто не в себе. Пол не понимает, что имеет и что может потерять.

— Алек, послушайте меня. Вы знаете только мой вариант нашей истории. Вы не знаете, как выглядел наш брак с точки зрения Пола. Может быть, ему было этого мало или он ждал совсем другого, я не знаю. Но только умоляю вас, не вмешивайтесь.

— Успокойтесь, я не собираюсь ничего предпринимать. — Алек немного помолчал. — Когда Пол наконец одумается и вернется к вам, как вы думаете, он не станет возражать против наших вечерних бесед?

Оливия снова откинулась на подушки и улыбнулась.

— Надеюсь, что когда-нибудь мне придется об этом беспокоиться.

— Я тоже на это надеюсь. Оливия?

— Да?

— Ничего. Мне просто нравится произносить ваше имя.

21

Поговорив с Оливией, Алек повесил трубку. Он знал, что не уснет, поэтому встал, натянул синие шорты и вышел из спальни на балкон второго этажа. Усевшись на диван-качалку, он уставился в пространство. Песок на пляже казался черным. Волны лениво плескались о берег позади дома, влажный бриз овевал Алеку грудь и плечи.

Надо вновь соединить Пола и Оливию, и побыстрее прежде чем он признается в чем-нибудь куда более серьезном, чем то, что ему нравится произносить ее имя. Алек не мог избавиться от ощущения, будто он делает что-то не так. совершает что-то непотребное уже одним тем, что говорит с ней, лежа в постели. Он знал, откуда это чувство вины.

Тот звонок раздался воскресным утром пару лет назад Алек точно так же сидел на балконе, покачивался на диване-качалке, читал газету и потягивал кофе, когда услышал, что Анни сняла трубку в спальне. Она говорила очень тихо, так что Алеку пришлось повернуть голову и прислушаться Не разобрав ни слова, он опять уткнулся в газету. Через несколько минут Анни вышла на балкон и села рядом с ним.

— Мне позвонили из отдела регистрации доноров костного мозга, — сказала она. — Я могу помочь маленькой девочке из Чикаго.

Анни зарегистрировалась в качестве донора несколько лет назад, и в то время Алек как-то об этом не задумывался. Это было всего лишь еще одно из множества добрых дел. совершенных его женой. Он не верил, что из этого что-то выйдет. Судя по тому, что он слышал, случаи, когда донора находили за пределами семьи, были крайне редкими. Но, как оказалось, ничего невозможного в этом не было.

Алек отложил газету, взял Анни за руку.

— Что конкретно это значит? — спросил он.

— Я должна поехать в Чикаго. Операция назначена на вторник. — Анни сморщила нос, а когда она заговорила снова, ее голос звучал неуверенно, еле слышно. — Как ты думаешь, ты сможешь поехать со мной?

— Конечно. — Алек отпустил ее руку, пригладил пушистые волосы жены. — А ты уверена, что стоит делать это?

— На сто процентов. — Она нагнулась и поцеловала его. — Пойду готовить завтрак.

Весь день Анни была очень молчалива, и Алек не пыт&1ся ее разговорить. Он чувствовал, что она борется с чем-то внутри себя и должна справиться с этим сама. За ужином Анни рассказала детям то немногое, что знала о маленькой девочке из Чикаго, которая, несомненно, умрет без ее помощи. Лэйси было одиннадцать, Клаю пятнадцать. Анни предупредила их, что за ними присмотрит Нола. Они с Алеком будут дома уже в среду вечером.

— А как врачи возьмут костный мозг у тебя и пересадят этой девочке? — спросила Лэйси.

— Сначала они усыпят нас обеих, чтобы мы не почувствовали боли. Потом они сделают небольшой разрез у меня на спине и возьмут костный мозг специальной иглой. Доктор предупредил, что спина у меня немного поболит, но это самое худшее, чего мне следует опасаться. И я спасу девочке жизнь.

Ночью Анни не смогла заснуть. Она ерзала, вертелась и успокоилась только в объятиях Алека. — Пожалуйста, обними меня покрепче.

Алек почувствовал, что она дрожит. А когда Анни положила голову ему на плечо, ее щека оказалась влажной. Алек понял, что она плакала.

— Что случилось? — Он крепче прижал ее к себе.

— Мне очень страшно, — прошептала Анни. — Я так боюсь, что умру во время операции.

Алек встревожился. Это было так не похоже на Анни. Она никогда не думала о себе. Он нагнул голову, пытаясь в темноте разглядеть выражение ее глаз.

— Тогда не делай этого, — предложил он. — Ты не обязана.

— Нет, обязана. — Анни села, уперлась руками ему в грудь. — Для ребенка это единственный шанс.

— Возможно, они найдут другого донора.

— Они сказали, что я единственная.

— Господи, они же на тебя надавили.

— У меня такое сильное ощущение. — Анни поежилась. — Как будто я и в самом деле умру. Это будет наказанием за все мои плохие поступки.

Алек рассмеялся, притянул ее к себе, поцеловал в губы.

— За всю свою жизнь ты не сделала ничего плохого.

Я не могу представить, что не увижу, как вырастут Клай и Лэйси. — Анни расплакалась по-настоящему, и Алек понял, что у жены снова разыгралось воображение, как это часто случалось. Фантазии мучили ее сильнее реальности. — Я не увижу моих внуков, — продолжала всхлипывать Анни. — Алек, я хочу состариться вместе с тобой. — Она умоляла его, словно он мог каким-то образом обеспечить ей желанное будущее.

— Я не хочу, чтобы ты в этом участвовала, — решил Алек. Он тоже сел, сжал ее руки ладонями. — Свали все на меня. Скажи им…

— Я не могу. Маленькой девочке необходимо…

— Мне наплевать на маленькую девочку. Анни немедленно вырвала руки.

— Алек! Как ты можешь такое говорить?

— Я с ней незнаком. Я ее никогда не видел и никогда не увижу. А тебя я знаю очень хорошо, и ты слишком напугана. Плохо, если ты ляжешь на операцию с таким настроением.

— Я обязана это сделать. Со мной ничего не случится. — Анни покачала головой. — Ты же знаешь, что посреди ночи я совершенно схожу с ума. — Она снова улеглась, прижалась к нему, помолчала и только потом заговорила снова: — Позволь мне кое о чем спросить тебя. Это будет гипотеза, и только.

— Да?

— Если я умру, как скоро ты начнешь встречаться с другой женщиной?

— Анни! Отмени эту чертову операцию.

— Нет, Алек, я говорю серьезно. Так когда ты начнешь ухаживать за другой?

Алек долго молчал, неожиданно осознав, что он очень скоро может потерять ее. Анни могла навсегда оставить его из-за операции, на которую она вызвалась сама. Он крепче прижал ее к себе.

— Не могу даже представить кого-то другого на твоем месте.

— Ты имеешь в виду в сексуальном плане?

— Я сказал то, что сказал. Точка.

— Господи, я не хочу, чтобы ты до конца дней прозябал в одиночестве. Но если я все-таки умру, не мог бы ты подождать год, а? Ведь это не слишком долгий срок, чтобы оплакивать ту, кого ты так любил? Это все, о чем я прошу. А через год ты можешь делать все, что захочешь, но было бы неплохо, если бы ты вспоминал обо мне время от времени и считал свою новую женщину несовершенной почти во всем.

— Почему же только почти? — поинтересовался Алек с улыбкой. — Все или ничего, Анни. — Он приподнялся на локте и поцеловал ее. — Может быть, нам заняться любовью в последний раз, коли ты уже одной ногой в могиле? — Его рука легла ей на грудь, но Анни сжала его пальцы.

— Ты мне ничего не пообещал. Только один год, пожалуйста.

— Согласен на два года, — заявил Алек, уверенный в том, что этот разговор всего лишь результат необоснованных страхов жены.

Утром Анни чувствовала себя лучше, привычный оптимизм сменил мрачное настроение. Алеку, напротив, стало не по себе, словно ее страх передался ему. К тому времени, когда они во вторник садились в самолет, вылетающий в Чикаго, его томило беспокойство. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, стараясь не обращать внимания на подступающую тошноту. Анни держала его за руку, положив голову ему на плечо, и читала ему статью из «Береговой газеты». Журналист описывал ее путешествие в Чикаго как очередной подвиг Святой Анни О'Нил.

Ей пришлось провести ночь перед операцией в больнице. Алек снял номер в гостинице напротив. До рассвета он смотрел телевизор, потому что боялся уснуть и не услышать звонка будильника. Ему хотелось повидаться с Анни до того, как ее увезли бы в операционную.

Алек появился в больнице ранним утром и зашел в палату жены, как только ему разрешили. Она была такой красивой и спокойной. Волосы рассыпались по плечам, на лице довольная улыбка.

— Алек. — Она коснулась его руки. — Ты не спал всю ночь.

— Нет, спал, — солгал он. Анни покачала головой.

— У тебя круги под глазами. Ты выглядишь ужасно. Он попытался улыбнуться.

— Спасибо.

Вошла медсестра и сообщила, что Анни пора в операционную. Алек поцеловал жену и долго не мог оторваться от ее губ. Она прошептала:

— Не бойся.

Алек с трудом сдерживал слезы и страх, глядя, как каталку увозят все дальше по коридору.

Операция прошла успешно, и, когда Анни вернулась обратно в палату, она была почти в эйфории.

— Как только кончилось действие наркоза, моей первой мыслью было: «Я жива!» — сказала она с усталой улыбкой. — Только меня сильно тошнило…

На обратном пути ей трудно было сидеть в самолете. Он;: никак не могла устроиться в кресле поудобнее, но не жаловалась.

— Я тут подумала, — начала Анни, когда они пролетали где-то над Виргинией, — что нам надо кое-что изменить в нашей жизни.

— Например? — заинтересовался Алек.

— Нам надо больше времени проводить вместе.

— Замечательно.

— Предлагаю встречаться за обедом раз в неделю.

— Двумя руками «за».

— Это будет долгий обед, часа на два, — продолжала она, — в мотеле.

— Понимаю. — Алек рассмеялся.

— Мне в самом деле это нужно, Алек. — Анни поудобнее устроилась у него на плече. — Нам никак не удается побыть наедине, дети всегда рядом. А это так важно. Это намного важнее, чем ты думаешь, а я не могу тебе объяснить.

Они стали встречаться по пятницам, с полудня до двух часов дня в любом мотеле, где находилась свободная комната Зимой номер найти было легче, а летом они платили значительные суммы, чтобы побыть вдвоем. Но к этому времени Алек уже знал, что эти два часа стоят того. Ощущение близости, царившее в номере мотеля, держалось все остальные дни недели, и он заметил в Анни перемены. Она больше не отдалялась от него, у нее прекратились приступы плохого настроения, так мучившие их обоих раньше. Просто удивительно, как много смогли изменить всего два часа в неделю.

— Я никогда не была так счастлива, как в этот прошедший год, — призналась ему Анни.

Почти год они встречались по пятницам вместо обеда, и ее удовлетворение было настолько полным, что депрессию, в которую она погрузилась с приходом осени, нельзя было не заметить. Анни стала нервной, взрывалась по любому поводу. Когда они занимались любовью в мотеле, она была на грани истерики, молчала, пока они ели то, что она привозила с собой. Разговаривая с Алеком, Анни избегала смотреть ему в глаза. Иногда она начинала плакать без всякой причины. Как-то раз Алек обнаружил, что жена рыдает, лежа в горячей ванне, и он не раз просыпался по ночам, слыша, как она всхлипывает, уткнувшись в подушку. Все стало намного хуже, чем раньше, или Алек просто отвык от этого.

— Впусти меня в свой мир, Анни, — попросил он, — позволь мне помочь.

Но, казалось, она и сама не понимает причины своего отчаяния. Так что Алеку оставалось только покрепче обнимать ее, стараясь справиться с бившей ее дрожью.

И вдруг Анни не стало. В тот рождественский вечер в больнице Алек вспомнил данное ей обещание. Ему показалось смешным, что она просила оплакивать ее всего год. Он и представить не мог, что его когда-нибудь заинтересует другая женщина. Год казался не длиннее той секунды, когда гас фонарь маяка.

Так было до тех пор, пока Алек не познакомился с Оливией, настолько не похожей на Анни, насколько одна женщина может быть непохожа на другую. Она друг, говорил себе Алек, мягко раскачивая диван-качалку. Оливия замужем и ждет от него ребенка.

Вероятно, ему следует звонить ей вечером пораньше, пока он еще не лег в постель, в ту самую постель, которая до сих пор была наполнена присутствием Анни. Возможно, ему вообще не следует ей звонить.

22

В субботу после урока в мастерской Том Нестор помог Оливии уложить в багажник машины пакеты с журналами и книгами в мягкой обложке. Дом престарелых в Мантео располагался неподалеку от приюта для женщин, а так как Оливия этим вечером работала добровольцем именно там, она решила, что настало время выполнить свое обещание и отвезти литературу старикам.

— Спасибо, что решили мне в этом помочь, — поблагодарил ее Том.

— Я давно уже собиралась это сделать, — ответила Оливия, садясь за руль.

— Оливия, — Том слегка сжал ее плечо. — Витраж получился замечательный.

Она улыбнулась в ответ и перевела взгляд на лежащий на соседнем сиденье витраж, над которым она закончила работать этим утром. Геометрический узор из цветного и прозрачного стекла получился достаточно симпатичным, чтобы его можно было укрепить на одно из окон.

Оливия доехала до Мантео и припарковала машину наискосок от дома престарелых, прямо перед маленьким антикварным магазином. Она не могла отвести глаз от трех старинных кукол, одетых в атлас и кружева. Наверняка Анни именно здесь покупала подарки для своей дочери. Надо будет сказать об этом Алеку.

Оливия вышла из машины и, прикрыв глаза от солнца, посмотрела на дом престарелых — красивое старое здание, выкрашенное в небесно-голубой цвет. Его окружала широкая веранда. С улицы Оливия видела, что многие окна украшены витражами, вне всякого сомнения созданными и подаренными Анни О'Нил.

Вытащив из багажника пакеты с книгами и журналами, Оливия перешла через улицу и направилась к крыльцу. Она находилась вне машины с кондиционером всего несколько секунд, но по спине уже потек пот. Выдался самый жаркий день за все лето, ветра не было совсем.

На террасе выстроился ряд кресел-качалок, но заняты были только две. В одной сидела высохшая старушка, слишком хрупкая, чтобы находиться на улице в такой зной, а другую занимала пожилая женщина с седыми волосами, в теннисных туфлях. На коленях у нее лежала газета.

— Здравствуй, юная леди, — приветствовала Оливию женщина с газетой, как только та поднялась по ступеням. — Ты принесла нам журналы?

Оливия поставила пакеты на пол и прикрыла глаза рукой. У заговорившей с ней женщины были ясные синие глаза и совершенно прямая спина, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что она очень стара, лицо прорезали глубокие морщины. Кто-то аккуратно и красиво подстриг ее короткие белоснежные волосы.

— Да, — ответила Оливия, — кому я могу их оставить?

— Сэнди сидит в холле.

А? — Вторая женщина нагнулась вперед, приставив к уху ладонь, и старушка в теннисных туфлях прокричала ей в самое ухо:

— Она привезла нам журналы, Джейн. Помнишь, как раньше это делала Анни О'Нил?

Джейн еле заметно кивнула, снова откинулась на спинку качалки и закрыла глаза.

— Вы знали Анни? — Оливия шагнула под крышу веранды, скрываясь от палящего солнца.

— Разумеется, знала. — Женщина протянула Оливии длинную костлявую руку. — Меня зовут Мэри Пур, я смотрительница маяка в Киссривер.

Оливия улыбнулась, пожала протянутую руку, удивившись силе тонких пальцев.

— Рада познакомиться с вами, миссис Пур. Я Оливия Саймон.

— Оливия… Красивое имя. Несколько старомодное.

— Думаю, вы знакомы с моим мужем, Полом Маселли, — продолжала Оливия. — Он брал у вас интервью, вы рассказывали ему о маяке.

Мэри нахмурилась.

— Так это он заставил тебя выполнять прежние обязанности Анни?

На мгновение Оливия потеряла дар речи, пытаясь понять, кто из них двоих пришел в большее замешательство.

— Нет, — наконец выдавила она. — Я беру уроки у человека, с которым Анни раньше делила мастерскую, и он…

— Том, так, кажется? Том как-его-там. Носит прическу как у девушки.

— Все верно. Том Нестор. Вы с ним знакомы?

— О! — Мэри улыбнулась, демонстрируя прекрасные ровные зубы, удивительные для женщины ее возраста. — Мы встречались пару раз. Так, значит, это Том заставил тебя поработать вместо Анни?

С соседней качалки донеслось негромкое похрапывание Джейн.

— Видите ли, все не совсем так, — Оливия словно оправдывалась. — Я увидела стопку журналов, и Том объяснил мне, что Анни раньше привозила их сюда. А я работаю добровольцем в приюте для женщин, вот и решила завезти вам журналы…

— Ты работаешь еще и в этой адской дыре?

— Там не так плохо.

— Нет, детка, тебе не следует там бывать. — Мэри похлопала по подлокотнику пустой качалки. — Садись-ка.

Оливия посмотрела на часы. Она уже опаздывала, но старая женщина пробудила ее любопытство. Оливия села на краешек качалки.

— Ты красивая девушка, — заметила Мэри.

— Спасибо.

— Ты напоминаешь мне мою дочь Элизабет. У нее были такие же волосы, как у тебя, шелковистые, темные. И такие же грустные глаза.

Оливия отодвинулась от Мэри. Она не хотела, чтобы кто-то разглядел печаль в ее глазах.

— Но ты ни капельки не похожа на Анни.

— Я знаю, — ответила Оливия. — Я видела ее фотографии.

— Держу пари, что ты не похожа на нее не только внешне. Оливия почувствовала себя оскорбленной, и это не укрылось от внимания Мэри. Она торопливо заговорила снова:

— И это только к лучшему, детка. Ты — это ты, а Анни — это Анни. Сделала бы ты то, что сделала она? Заслонила бы собой женщину, которую грозил пристрелить муж?

Оливия и сама не раз задавалась этим вопросом.

— Ну, мне хотелось бы думать, что…

— Черта с два ты бы так поступила. Инстинкты всегда берут верх, каждый сражается за себя, за свою семью. И так и должно быть. — Мэри облизала губы, посмотрела на улицу, на кукол в витрине магазинчика. — Анни была хорошей девочкой, но иногда вела себя как дура.

Оливия не знала, что на это сказать. Она уставилась на газету, лежавшую на коленях у старой смотрительницы маяка. Кроссворд был почти разгадан.

— И этот твой муж, — продолжала Мэри. — Он очень нервный. Ты должна кормить его капустой с морской солью и лимоном. — Она улыбнулась. — Капуста с морской солью хорошо для его нервов. И ты скажи ему, чтобы он навестил меня снова. Пора. У меня есть что ему порассказать, и одному господу известно, сколько продержится этот котелок. — Мэри коснулась пальцами виска.

— С моей точки зрения, вы абсолютно здравомыслящий человек, миссис Пур.

Оливия встала, нагнулась, чтобы подобрать пакеты, выпрямилась и охнула от их тяжести.

— Ты в последний раз привозишь сюда журналы, договорились? — сказала Мэри.

Оливия нахмурились.

— Я не понимаю. Я думала…

— Приходи в любое время, но не делай вместо Анни ее работу.

После ухода Оливии Мэри откинулась на спинку качалки и закрыла глаза. Она достаточно долго разгадывала кроссворд, хватит на сегодня. Мэри знала, что Джейн проспит до ужина. Ей и самой неплохо было бы отдохнуть, но лицо Оливии стояло у нее перед глазами. Правду ли она похожа на Элизабет? Вероятно, нет. Если говорить честно, то Мэри почти совсем не помнила лица собственной дочери. Оно словно застыло, памятное ей по тем немногим фотографиям, которые у нее сохранились. Три года, восемь лет, пятнадцать. Последний снимок сделали накануне того дня, когда она сбежала. Мэри не забыла, как выглядела Элизабет в тот последний раз, когда она ее видела. Это было два года назад, Элизабет лежала в гробу. Мэри ни за что бы ее не узнала — пятьдесят восемь лет, совершенно седые волосы и кожа восковой бледности.

Подруга Элизабет, одна из тех, которыми дочь обзавелась в Огайо, прислала Мэри письмо и сообщила, что Элизабет потеряла сознание на работе и так и не пришла в себя. Мэри решила поехать на похороны, чтобы отдать последний долг.

Ее отвезла Анни, и им потребовалось много времени, чтобы добраться до места. Может быть, и несколько дней. Этого Мэри не помнила. Она проспала почти всю дорогу, пока Анни во весь голос подпевала радио. Мэри иногда просыпалась, слышала ее пение, удивлялась тому, сколько сил вкладывает Анни в исполнение, будто находится на сцене. Мэри даже несколько раз хихикнула про себя. Но она тут же чувствовала себя виноватой за то, насколько ей комфортно в обществе Анни, а ее умершая дочь остается для нее совершенно чужой.