ГЛАВА 15

ДОЖДЬ, КОТОРЫЙ ЗА ОКНОМ

Кто-то легкий, ночной, тихонечко коснулся ее души.

«Пора», – подумала Рута. А, может, это просто кто-то прошептал ее сердцу заветное слово, кто-то невидимый и легкий, катающийся на лунных лучиках и просыпающий на землю из дыр в карманах звездную пыль?

Она набросила на плечи так и не просохший плащ, вышла из комнаты и тихо притворила дверь. Хозяин корчмы звучно храпел за столом – из-за вчерашней ночной попойки постояльцев из Новограда ему пришлось прибираться глубоко заполночь. Видать, и сам хозяин хватил лишку: он уронил голову в пивную лужицу, а плечи его были прикрыты уже порядком свесившейся лошадиной попоной, изрядно пропахшей конским потом. Рута улыбнулась, осторожно сняла с трактирщика конскую одежду и укрыла его теплым шерстяным одеялом, целый тюк которых лежал в углу. После чего она на цыпочках прошла через зал, стараясь не стучать сапожками, с усилием отодвинула тяжелый засов и вышла из дома в ночь.

Влажные ветки черемухи встретили ее целым градом холодных мелких капель. Над деревьями шел дождь, дул сильный влажный ветер, про который говорят – «тот, что прилетает из самого сердца моря». Руте вспомнилось, как они бродили с Яном, провожая друг друга, в приморском городе Юре, где до сих пор, наверное, родители оплакивают ее, если, конечно, кто-то еще не принес им весточку от дочери, как обещал господин Рагнар. «Все будет хорошо», – улыбнулась самой себе Рута, нахлобучила от дождя капюшон и с легким сердцем сбежала с крыльца.

Припоздавший путник посторонился у дверей, пропуская ее. Это был кряжистый бородач в перемазанной глиной зеленой куртке, которая показалась Руте странно знакомой. Однако самого обладателя бороды и такой же мокрой, спутанной дождем рыжей шевелюры она видела впервые, поэтому только вежливо кивнула путнику. Тот в ответ почтительно наклонил голову.

– Виданное ли дело, чтобы молодая госпожа середь ночи, одна, да еще в такую мерзкую погоду, в город бегала? – добродушно пробасил бородач, который был изрядно простужен. – Уж лучше переждали бы до утра, сударыня, нежели путешествовать на ночь-то глядя!

– Спасибо, но я уже просто не могу ждать, – смущенно улыбнулась девушка. – Со мной больше ничего не случится, я знаю.

– Ишь ты, – усмехнулся бородач и хотел что-то спросить, но тут в его котомке за плечами, в которой лежало явно нечто большое и круглое, что-то сильно завозилось и, как почудилось Руте, протестующе заворчало. Бородач тут же обернулся и увесисто припечатал мешок крепкой ладонью. Оттуда тут же раздалось испуганное ойканье, но Рута его уже не услышала – она весело и быстро шагала по улице, и на душе у нее, несмотря на ночную темень, было светло как никогда.

Бородач озадаченно почесал затылок, покачал головой и проворчал что-то насчет нынешних нравов у молодых девиц. Затем он покрепче подхватил свой мешок, в два шага легко поднялся на крыльцо постоялого двора и решительно потянул дверную ручку.

Улицы были мокрые и блестящие, все в темных облачках луж. Дождь шел всю ночь, не переставая, и ветки деревьев, черные и кривые, обычно еще спящие в эту пору, набухли влагой и посверкивали в тусклом свете редких фонарей. «Странно», – вновь подумалось Руте, – «вроде бы зима, а как будто весна близко! Такой теплый и влажный ветер – такие дуют только к весне. И деревья будто ожили. Наверное, им снятся почки… И листья… Чудно!»

Так странно, думала Рута, осторожно шагая по мощеной булыжником улице, обходя, а кое-где – и перепрыгивая лужи темной воды, на ходу срывая старые метелочки перезимовавших семян с веток, которые росли так низко в этом городе, где она никогда прежде не бывала. Вот я иду себе наугад по незнакомому городу и ни капельки не боюсь ни лихих людей, ни непогоды, ни прошлого, ни будущего, совсем ничего не боюсь. Не боюсь даже, что в этом городе может и не оказаться башни с часами, за которой и стоит тот деревянный дом, где сейчас Ян. Ой, нет, о чем это я? Глупости какие-то в голову лезут… Интересно, что он сейчас делает, подумала Рута и тут же высмеяла саму себя – что же еще делают люди ночью? Конечно же, спит. Тем более после того, что ему пришлось вынести, он должен, он просто обязан спать без задних ног и оглушительно храпеть при этом на весь дом. Интересно, а он вообще-то храпит во сне, подумала она и почувствовала, что непроизвольно улыбается, хотя только что и угодила ногой в глубокую лужу. Ничего, шепнула себе Рута – громко выговорить Такое она бы не рискнула даже про себя, – скоро я это узнаю сама. И все-таки тут же покраснела, зарделась и, чтобы скрыть смущение, одна, в пустом ночном городе, пронизанном дождем и запахами идущей где-то далеко-далеко весны, Рута что было сил тряхнула нависшую над головой ветку молодого клена и откинула капюшон.

Вода пахла небом, дождем и еще чуть-чуть – молодой клейкой листвой, запахи которой мы так быстро забываем летом, с печалью вспоминаем осенью, и о которой затаенно мечтаем зимой. Рута решительно вытерла ладонью лицо, постояла несколько мгновений, остужая голову и сердце, затем натянула капюшон и решительно зашагала дальше. Она совсем не беспокоилась, что господин Рагнар хватится ее поутру на постоялом дворе, когда придет за ней. Рута почему-то была уверена: он поймет. Такие, как он, все понимают без слов, просто – сердцем. Ей даже показалось, что они чем-то похожи друг на друга – ее милый, искренний и стеснительный Коростель и суровый, задумчивый и невероятно добрый, пусть при ней и не особо подает виду, Рагнар. Надо будет подумать над этим, сказала себе Рута, обязательно подумать, но только не сейчас. Где-то за этими деревьями и должна начинаться старая Крепость, а там, как говорил по дороге в Аукмер господин Рагнар, рукой подать до башни с часами. За этой башней – дом, в котором сейчас спит Ян, а значит – надо поспешить, потому что она, Рута, уже просто не может быть без него.

И она увидела уже недалеко, всего лишь за рощей высоких тополей, старый бастион и крепостные ворота и ускорила шаг, внимательно глядя себе под ноги, потому что уже изрядно промочила сапожки. Рута улыбалась, и крупные капли дождя с деревьев напрасно старались прикинуться слезинками. А ветер дул в спину все сильнее и гнал воду в лужах, где кое-где еще плавали самые стойкие грязные льдинки. Это где-то далеко-далеко неторопливо шла весна.

В это время на другом конце Аукмера в ворота городской заставы постучали. Стук был негромкий, но от него почему-то очнулись от сладкой дремы оба стражника, которые, чего греха таить, всегда были не прочь слегка соснуть на службе. Да и чего было опасаться сторожам маленького литвинского городишки, который и война обошла стороной, и жители которого славились своей богобоязненностью да законопослушием! Сторожа с трудом стряхнули с себя цепкие объятия сонных грез о теплом доме и скором окончании ночной стражи, и тот, чья была очередь вставать в этот предутренний час, кряхтя, побрел заглянуть в окошко. Картина, что открылась его глазам в узком оконце сторожевых ворот, его развлекла, но не удивила – такое ему приходилось видеть частенько, особенно – по ночам.

– Кого там еще ночь принесла? – лениво крикнул его напарник из караулки, вовсе не желая подниматься, натягивать сапоги и присоединяться к товарищу, как того неукоснительно требовали правила.

– Да лежи уж, Марек, – отмахнулся стражник, вглядываясь в полутемное подворье, тускло освещенное масляным фонарем, что поминутно болтался на воротах под порывами бешеного ветра и дождя. – Погорельцы это. Обычное дело.

У ворот стояли трое. Мужчина лет сорока, в набухшей от дождя некогда зеленой охотничьей куртке, изодранной так, что местами она напоминала просто лохмотья нищего, надетые специально по случаю праздничного базарного дня на ярмарку. Молодая девушка с рукой на перевязи, в темном плаще с откинутым капюшоном, который являл прелестную черноволосую головку с коротко подстриженными волосами – явно уроженка земель южных полян, а то и дальних мазуров. И парень лет двадцати, при взгляде на которого стражник едва не выронил связку ключей. Вид юноши был ужасен. Все трое выглядели так, словно долго катились с крутого обрыва, через кустарник и бурелом, лица были в царапинах и ссадинах, одежда – в беспорядке. Но на парня трудно было смотреть без содрогания. Почти половина его лица была страшно обожжена и являла собой сплошную рану, сочащуюся красно-черной сукровицей. Каким-то чудом на лице уцелели и глаза, и нос, и губы, что были плотно сжаты и на фоне ожогов выглядели неестественно белыми. Казалось, их словно припорошило пеплом, который въелся в кожу навеки.

Стражник сильно побледнел, наскоро принялся шептать отворотные слова, но тут же спохватился, чертыхнулся не к месту и суетливо загремел связкой ключей. Все это время у него тряслись руки. Пришедшие молча ждали, и даже обгорелый парень не издал ни звука. Он опирался на плечо девицы, которая крепко обнимала его здоровой рукой и поминутно касалась губами его русой головы, на которой каким-то чудом держалась изодранная черная лента.

– Слышь, Гинтас, может, подождем до утра? – послышался из караулки ленивый полусонный голос. – Шляются тут всякие, дня им мало… Гляди, десятник по головке за это не погладит!

– Отстань, Марек, – огрызнулся стражник. – Совести у тебя нет, вот что. Людей надо впустить, они и без нас уже настрадались!

Наконец дужка массивного замка отошла, стражник отодвинул засов и открыл ворота. Старший в разорванной куртке – тут только Гинтас заметил висящий у него за поясом меч в ножнах и кинжал на боку – заботливо поддержал обожженного парня со своей стороны, и все трое, крепко обнявшись, вошли в город Аукмер.

Странное дело, подумал стражник, на погорельцев-то они вроде и не очень похожи. Те обычно тащат с собой немудреный скарб, все, что так или иначе, сумело уцелеть в огне, и что успели спасти сами несчастные. А у трех пришлецов с собой не было ничего, даже дорожных котомок. К тому же оба мужчины были вооружены, да и у девушки был слишком уж суровый, независимый вид. И еще: почему-то Гинтасу враз расхотелось расспрашивать пришедших о чем бы то ни было. Он вздохнул и покрепче сжал в руке древко своей старенькой алебарды.

– Собственно говоря, откуда и куда путь держите, господа? – поинтересовался он скорее для формы, порядка ради.

– Идем по своим надобностям, – тихо ответил старший, тот, что был в изорванной куртке. – Ты уж прости, служивый, люди мы не торговые и не работные, пошлину нам заплатить нечем.

– Уж вижу, – хмыкнул Гинтас. – Вам бы лекаря, а не по полям ночами разгуливать, господа хорошие. Погорельцы, что ли?

Старший слегка искривил уголки губ в подобие усмешки.

– Можно сказать, и так, солдат. А у вас, смотрю, все тихо…

– Чему ж тут бывать? – подивился стражник. – В наш город, почитай, уж сколько лет не ходят ни знатных господ, ни хворей бедучих, не к ночи будут помянуты, ни войск союзных, одни купцы да бродяги. Прошу простить покорно, вовсе я этим словом не имел в виду ваших милостей. Но уж больно вид ваш удивителен, если не сказать – бедовый, как говорится, глянешь – хоть плачь.

– Это ничего, – ответил старший, и его глаза на миг закрылись, словно он смертельно хотел спать. – Немного поотдохнем, подлечимся – и вновь будем гладкие да веселые. Хоть завтра к тебе в помощники. Что скажешь?

– Веселый вы господин, шутейный, – покачал головой Гинтас. – Хотя так думаю – не до шуток вам сейчас. Особливо вон этому пареньку. – И стражник указал на обожженного, которого девушка усадила на лавку, врытую возле караульной, и сама устроилась рядом, устало вытянув ноги, забрызганные грязью по щиколотку.

– Ничего, – процедил сквозь зубы старший. – Мы еще на его свадьбе скоро погуляем. Верно я говорю, Эгле?

Девушка презрительно фыркнула, но от проницательного Гинтаса не ускользнуло, что щеки девицы тут же тронул легкий румянец. «Никак, невеста» – смекнул стражник и посмотрел на девушку с сочувствием. «Эх, сердешная…»

– А что, служивый, – в свою очередь осведомился старший. – Нет ли в этом городе высокой башни с большими часами? Нам как раз туда и надо бы…

– Башня есть, – кивнул стражник. – Да только не такая уж она и высокая. Скорее – наоборот, как есть низкая, да и разваливаться уже начала. И часы там, сколько я помню, никогда толком не ходят.

– Забывает, знать, городской голова, недосуг ему, – усмехнулся старший. – А как бы к той башне побыстрее выйти, не подскажешь, солдатик? Сам видишь: положение у нас такое, что не до гуляний особенно, парень того и гляди – чувств лишится, держится из последних сил.

– Отчего ж? – согласился стражник. – Прежде в нашем славном городе Аукмере бывали? Где старая крепость знаете?

– Доводилось, – откликнулся человек. Он, похоже, тоже чувствовал себя не ахти – изредка по лицу пришлеца пробегала болезненная гримаса. – Найдем.

– А оттуда уже и башню увидите – одна она там торчит, развалюха, – сокрушенно покачал головой Гинтас. – Ходу вам туда, – он оценивающе взглянул на парня с девушкой, – думаю, с час самое большее будет. Бог даст – доберетесь. А то можете оставить парня, устрою его в караулке, к утру к лекарю свезете на телеге.

– Спасибо тебе, добрый человек, – кивнул старший и улыбнулся. – И за предложение от души благодарим. Но, думаю, нам сейчас поспешить надо. Бывай здоров.

Он с достоинством поклонился слегка оторопевшему Гинтасу, помог подняться с лавки парню, и они ступили на булыжник мостовой. Мелкий дождь часто сеял по камням, но все трое шли с непокрытыми головами, словно радовались воде, неустанно летящей с неба.

Гинтас некоторое время смотрел им вслед, пока все трое не скрылись за уличным поворотом, затем покачал головой и пошел закрывать ворота. Вернувшись, он увидел что-то, чернеющее на лавке в скупом свете фонаря. Стражник подошел ближе и увидел, что это была изодранная лента, видимо, свалившаяся с головы обожженного парня. Лента была черная, на ней кое-где проглядывал прихотливый разноцветный узор. Он уже собрался выбросить тряпку в мусорное ведро, стоявшее рядом, как лента вдруг вспыхнула в его ладони и в мгновение ока истлела, так что он даже не успел сбросить ее наземь. Быстро пробормотав отводящее присловье, перепуганный Гинтас тщательно стряхнул пепел с рук и подставил дрожащую ладонь под крышу, с которой лили струйки дождя – предвестника того, что зиме пришел конец. Затем обернулся – базарная площадь, что лежала сразу за северной городской заставой, была пуста. Вот и ладно, подумал стражник и еще раз взглянул на свои руки. Они были чисты, холодны и только тихонько дрожали – близился стылый, туманный рассвет.

А где-то не очень далеко, в высоком доме из темного дерева, что долгие годы стоял закрытым неподалеку от башни, часы на которой все недосуг было починить городским властям, на узкой кровати возле полураскрытого окна крепко спал Ян. Сны медленно струились вокруг него, освежая тело и омывая душу, а невидимый, совсем незнакомый голос тихо шептал где-то далеко-далеко, по ту сторону лунной дорожки странные, незнакомые слова, которые ему уже не суждено было ни услышать, ни понять.

Далеко-далеко, где-то на другом конце лунной дорожки, другой человек из другой страны дописал последнее слово, положил на стол огрызок карандаша и осторожно закрыл тетрадь. Он не заметил, как из нее выпал сухой кленовый листок и медленно опустился на пол. За окном тихо шумел дождь, и в воздухе пахло будущей весной. Через несколько минут он уже спал, незнакомый человек из незнакомой страны.

У изголовья Яна пожилой мужчина поднялся со стула, укоризненно покачал головой при виде изрядных лужиц, которые во множестве натекли с мокрого плаща, и осторожно, чтобы не разбудить спящего, подошел к окну. В скором времени должно было уже светать.

Ему все еще предстояло принять решение. Но на этот раз ему так не хотелось размышлять, рассуждать, взвешивать все за и против, повиноваться голосу рассудка и приглушать доводы сердца. Хотелось другого – взять и просто отдаться на волю чувств, чтобы они плавно обтекали его, как струи раннего, уже почти весеннего дождя в пустом спящем городе, и самому плыть в этом потоке, с закрытыми глазами, ни о чем не думая, ни о чем не вспоминая, ни о чем не помня. Ян иногда принимался глухо бормотать что-то во сне или даже вскрикивал, но отец его не слышал или не придавал значения ночным теням.

Рагнар не знал, кто из друидов уцелел, а кому суждено было погибнуть в море огня или задохнуться в дыму. Он знал точно, что девушка его сына жива, в безопасности и сейчас видит самые сладкие предутренние сны, наверное, о предстоящей встрече со своим милым. Он был уверен, что Лисовин тоже правильно понял наставления Камерона и не сбился в пути, ведомый безошибочным чутьем опытного лесовика. И он все еще надеялся, что Травник с друзьями, хоть и не вышел на место условленной встречи, должен был пробиться, ведь таких не берут ни огонь, ни вода, и даже всесильному времени не так то легко подчас справиться с учениками, если только они достойны своих учителей. Утро покажет, ошибся ли он в своих надеждах. Рагнар вздохнул и обернулся к сыну.

Ян спал. Теперь на его губах изредка играла мягкая и стеснительная улыбка – ему было так тепло и сухо здесь, как только бывает тепло и сухо в том единственном доме, в котором ты однажды появился на свет. Отец долго смотрел на сына, затем мягко, неслышно подошел к постели и тихо коснулся ладонью его давно не стриженой макушки. Это прикосновение заставило горло Рагнара предательски сжаться, и он поскорее обернулся к спасительной двери. И в этот миг в двери тихо и как-то, даже и не по ночному времени слишком уж робко постучали.

«Ну, вот и все, оказывается», – мелькнуло в голове у Рагнара, который вдруг вмиг почувствовал себя неимоверно усталым и каким-то враз постаревшим, наверное, лет на сто, никак не меньше. «Вот, похоже, и настает время, когда тебе уже не нужно будет ничего решать самому». Он покачал головой, нашел в себе силы улыбнуться судьбе и, тяжело поднявшись, отправился открывать дверь.

Ян что-то пробормотал сквозь сон, чему-то улыбнулся и повернулся на бок, зябко натянув одеяло. Из окна отчетливо потянуло предутренним холодком. Весна обещала быть студеной.