ГЛАВА 3

МИСКА С ВОДОЙ (окончание)

– Так что уж не обессудь, Ян Коростель, – усмехнулся Птицелов, но столько было горечи в той усмешке, что Яну стало не по себе. – Придется, видно, тебе возвращаться в родные края. А я буду тебе верным и заботливым попутчиком. Со товарищи, конечно – многозначительно добавил зорз, шутовски делая небрежный реверанс в сторону своих прислужников. Колдун мерзко осклабился, а костяное лицо Лекаря вообще не изменило своего обычного выражения безучастного ко всему мертвеца.

– А если я никуда не пойду с вами? – бесцветно откликнулся Ян. Птицелов холодно покачал головой, а Колдун хищно ухмыльнулся и тут же прикрыл узкой ладонью откровенный зевок.

– Брыкаться, между прочим, не советую, – серьезно сказал Птицелов. – И сразу хочу предупредить: впереди уже твою деву ведут Кашлюнчик и твой приятель-друид, поэтому в твоих самых скорых интересах, парень, чтобы мы догнали их как можно быстрее. Знаешь ли, ее провожатым я, – тут Сигурд тоже зевнул, играя безразличие, – конечно, строго-настрого наказал не баловать, но ведь всяко случается в этой жизни? Понимаешь?

Ян был разъярен как бык, готовый от бешенства ринуться на зорза и топтать его ногами и душить хоть голыми руками. В то же время какая-то другая часть его сознания внимательно и рассудочно прислушивалась к каждому слову зорза, ловила его взгляды, интонации, малейшие смены настроения. Коростелю сейчас казалось, что в нем только что поселился кто-то другой, что был неизмеримо сильнее его душевно, а оттого – спокойнее. И в первый раз за все время их разговора ему стало страшно.

– Ну, вот, – заключил Птицелов, по-своему истолковав внезапную бледность своего собеседника, – будем тогда считать, что и договорились. Пока с твоей Рутой ничего не случится, это я тебе обещаю. Ну, а дальше все будет зависеть только от твоей покладистости, приятель. Сделаем все как надо – и пожалуйста, совет да любовь: оставайтесь с твоей невестой в своем собственном доме, живите себе дальше да плодитесь на удовольствие. Ну, чем не тихое, уютное счастье, а? Я тебя, можно сказать, на веревке к нему тащу, к самой твоей судьбе, парень. А ты еще хочешь упираться! Вот ведь как бывает на свете!

Птицелов, казалось, даже сам совершенно искренне удивился такому неожиданному повороту своих мыслей. Он и выглядел сейчас гораздо веселее, чем в начале этого трудного разговора. А Ян Коростель тихо и обреченно почувствовал, как нечто, то ли часть его души, то ли какая-то иная сущность мягко и осторожно уходит обратно, во тьму. Словно кто-то, стоя у замерзшего зимой окна, продышал в нем дырочку и все это время внимательно смотрел туда, наружу, а этим холодным окном и был он сам, Ян Коростель. А потом этот некто задернул занавеску, тихо отошел от окна и исчез. И остался один только Ян. И еще – холод, от которого нигде не было спасения.

Рассказ русинского таинника поразил друидов. Уже после окончания битвы, когда над окровавленным островом, казалось, навеки повис запах тления и смерти, к Одинцу, который умудрился-таки выйти из жестокой сечи целым и невредимым, пришел старый балт. Это был один из отряда пропавшего Озолиня, воин-ветеран, что уже многие годы с ведома своего воеводы тайно приглядывал за своими. У входа в палатку Одинца охрана не хотела его пропускать, но он только сказал несколько тихих слов, и мечники тут же отступились. Соглядатай же положил на стол перед русинским бородачом лист бумаги и еще один смятый обрывок, разгладил его задубелой от рукояти меча ладонью и ткнул пальцем в замусоленный клочок. Воевода крякнул, смерил старика недоверчивым взглядом, однако подошел к столу, чтобы увидеть то, на что указывал балт. Перед ним лежала секретная записка, посланная Иваром врагу! А старый таинник указывал Одинцу на… стрелку, что была, видимо, наспех начерчена на обрывке письма тем же карандашом в самую последнюю очередь.

Неровная стрелка указывала на небрежно нарисованную схему, изображавшую расположение войск союзных королевств перед минувшей битвой. Одинец долго смотрел на рисунок и стрелку, после чего медленно поднял голову и встретился с усталым взглядом старого балта из-под нависших кустистых бровей. Тот с минуту с каким-то безразличным ко всему видом смотрел на русинского воеводу тайных дел, после чего с трудом разомкнул запекшиеся губы.

– Отсюда… смотреть… надо было… русин. Отсюда… Понимаешь?

Одинец судорожно сглотнул, молча кивнув.

– Вот оно как значит… получилось… с Иваром-то… – пробормотал старик. Затем вздохнул, тяжело повернулся и, косолапо переставляя ноги, вышел из палатки. А Одинец так и сел на табурет.

Воевода вспомнил, что даже не спросил давеча старого таинника, где тот взял второй кусок письма. Но Одинец внезапно почувствовал, что у него буквально затрещала голова, так что, казалось, сейчас лопнет. Тогда воевода вскочил, бросился из палатки к коновязи и с разбега сунул голову в стоящее тут же ведро с водой. Потом он долго пил и все никак не мог утолить жажду. Наконец, обессиленный, опустился на траву и на все вопросы обеспокоенных телохранителей только горестно мотал головой из стороны в сторону, и лицо его было бледным и землистым, как у человека, долго болевшего и оттого невзвидевшего белого света. Понял русинский воевода тайных дел, что ошибся в том, в чем не ошибался никогда.

Спустя час Одинец все-таки пришел в себя, спешно вызвал двоих своих самых надежных людей и велел им во что бы то ни стало разыскать предателя, балтского разведчика Ивара, но только так, чтобы ни один волос с головы перебежчика не упал. Взмолились оба русинских разведчика: Ивара и без того уже обыскались разведчики и проныры всех королевств, а русины с балтами – те чуть ли не каждый камень на острове перевернули в поисках рыжего изменщика. Но шепнул Одинец им несколько слов, и в лице переменились оба разведчика. Побледнели как полотно оба и рысью бросились в лес. Проводил их Одинец взглядом, сокрушенно вздохнул, покачал головой и вернулся в свою палатку. Не верил он уже, что найдут Ивара, а теперь – в особенности. А мысли его раз за разом возвращались к злополучной, проклятой записке со стрелкой, будь она трижды неладна!

Все получалось иначе, с той самой минуты, как увидел Одинец предательскую записку Ивара. Стрелка его ясно и недвусмысленно указывала, откуда надо смотреть на фронт объединенных королевств. И в этом случае выходило, что менялись стороны местами: правый фланг становился левым, а левый получался правым. Все зависело от того, как смотреть на линию королевских войск. И получалось теперь, что Ивар отправил северянам ложное послание, направив их удар не на русинов, а, напротив – на сильный отряд балтов. А стратегия в этом сражении объединенных королевств и союзника их, Новограда, в том и состояла, чтобы спустя час-другой отчаянной рубки выманить именно на балтов основные силы Севера, прогнуть фронт и в притворном отступлении охватить вражеский фланг.

Две мысли теперь тяготили русинского воеводу тайных дел: кто-то, выходит, оклеветал ни в чем не повинного парня, и, возможно, та же рука отравила в ночь перед битвой его, Одинца, молодцов. Крепко задумался воевода и, наконец, решился… все оставить, как есть. Своим людям, что воротились ни с чем, велел продолжать поиски, но строго-настрого им наказал: коли попадет в их руки рыжий балт, живьем тащить сразу к нему, Одинцу, без всяких самосудов и измывательств, поскольку будто бы знает балтский лазутчик северные секреты и надобно его сперва допросить с пристрастием, а потом уже и решать, как примерно казнить проклятого изменщиком. Сам же Одинец тем временем внимательно приглядывался, кто в союзном стане больше всех поносит предателя, кто наиболее рьяно организует его поиски, а кто – наоборот на эту тему предпочитает помалкивать да отшучиваться. Смотрел Одинец, примечал, и все тяжелее становилось у него на душе: чувствовал, что так и не суждено им отыскать Ивара живым. Да и тела несчастного балта не нашел никто из разведчиков и дознавателей, хотя старались все на совесть. Потому, когда отплывал корабль русинских таинников, был Одинец лицом темнее тучи, да все истолковали, что расстроен русинский воевода, что, мол, не довелось ему разорвать рыжего предателя собственноручно, как и пообещал, по кусочку за каждого его погибшего разведчика. Молчал Одинец как рыба и правды не раскрыл никому, поскольку разумно решил – еще не время. А мертвые все равно сраму не имут, как говаривали в его родных краях. Так все и осталось на своих местах, и только душу Одинца отныне словно кто-то рассек надвое, и половинки ее никак не хотели срастаться, а пропасть меж ними с каждым годом росла и росла.

– А сюда-то ты как умудрился попасть? Неужто прямо под землей прошел? – с любопытством спросил Травник. Этот человек, казалось, умел оставаться серьезным и сосредоточенным в минуты, когда других охватывало безудержное, беспечное веселье, и не падал духом в скорби и смертной тоске.

– А вы о Рыбаке разве не слыхали? – в свою очередь ответил вопросом на вопрос Одинец, и в душе Марта тревожно кольнуло – ему вспомнился извечный спор на тему подобной манеры вести разговор Книгочея и Снегиря. Похоже, от этой болезни страдало немало людей на этом свете!

Подобного поворота в разговоре друиды не ожидали.

– Каком таком еще рыбаке? – прищурился Збышек.

Русин покосился на молодого друида и хмыкнул.

– Каком, говоришь? Да это вам, господа друиды, лучше знать. Я ведь, как бы это лучше выразиться, к вам послан.

– Кем? – быстро спросил Травник, а Эгле непроизвольно сделала шаг назад.

– Да им же и послан, – с досадой вздохнул Одинец. – Рыбаком этим. Ежели конечно мы об одном и том же человеке говорим. И еще добавлю: поспешать бы вам надо. С рассказами да разговорами я совсем о вашем человеке запамятовал, что лежит за камнями. А он плох, так скажу.

– Ты, что, видел Казимира? – встревожился Травник. – Где он?

– Тут вот какое дело… – замялся воевода. – Завалено там все. Сперва надо лучше одному.

И он оценивающе взглянул на друидов. Хрум издал тихое сдавленное восклицание, словно он вдруг подавился прямо посреди оживленной беседы, и решительно направился к пролому в скале. Но его тут же опередил Март. У отверстия они непримиримо взглянули друг на друга и, не уступив и не подвинувшись, оба полезли в пролом. Через мгновение оба исчезли во тьме обвала. Травник тоже шагнул к отверстию и опасливо заглянул туда. Одинец же подошел к Ивару и что-то тихо ему сказал. Разведчик так же тихо ответил, после чего они уселись на камень и стали о чем-то негромко беседовать. Травник обернулся и некоторое время размышлял, глядя на русина и балта.

– Выходит, ты прошел Другой Дорогой? – неожиданно спросил он. Видно было, что Травник не очень-то этому верит, но вывод, к которому пришел друид, по всей видимости, пока был единственно возможным.

– Ваш Рыбак назвал мне это по-другому, – неохотно откликнулся русин. – Но… я забыл. Слово было какое-то мудреное. – И он посмотрел на друида честными глазами старого таинника.

– Угу, – хмыкнул Травник. – Так я и думал. Ну, а если бы ты не прошел?

– Тогда вы бы и сейчас стояли перед этой скалой, – пожал плечами Одинец, – и думаю, она была бы целехонькой, что твои новые сапоги.

Травник скользнул недоуменным взглядом по своим растрескавшимся, видавшим виды оленьим сапогам, и русинский воевода одобрительно хохотнул.

– Не, это у меня, приятель, присказка такая! Привык, понимаешь…

– Круг никогда не состоял в приятельских отношениях с храмовниками, – отрезал Симеон, стирая улыбку с лица бородача.

– Но ведь и не враждовал, верно? – заметил Ивар, а Одинец одобрительно похлопал разведчика по плечу. В этот миг где-то в глубине пролома раздался тихий гул, словно обвалились огромные камни. Эгле, разом побледнев, метнулась к пролому, но оттуда уже доносилось сосредоточенное пыхтение кобольда и учащенное дыхание Марта. Они несли что-то уже не очень тяжелое.

Лицо Снегиря было бледным и распухшим до чрезвычайности. Кожу усеяла частая сеть мелких порезов, ее припорошило мелкой крошкой гранитного камня и известняка. Все тело некогда дородного друида кровавили раны, на некоторых кровь уже запеклась, а некоторые открылись вновь. Лицо Снегиря было торжественно и спокойно, глаза закрыты. Но самое главное – Снегирь дышал. Тяжело, прерывисто, иной раз – с мучительным стоном и хрипами в груди, но все-таки дышал. И лица друидов посветлели, поскольку они ожидали самого страшного.

– Что же они с ним делали? – горестно прошептал Збышек. – Я так и не понял – какие-то обрывки трубок из него торчали, словно они кровь из него высасывали, нелюди…

– Может, и кровь, – задумчиво проговорил Травник, и тут к нему подошел Ивар.

– Мы тут поговорили с воеводой… В общем, вам надо спешить.

– Надо, конечно надо, – озабоченно откликнулся Травник, осторожно ощупывая тонкими, нервными пальцами шею и грудь лежащего друида. – Только вот, видишь…

– С вашим человеком останемся мы, – тихо, но решительно сказал Ивар. Травник взглянул на него в недоумении.

– Кто это – мы?

– Я, Хрум и… воевода, – ответил Ивар. – Мы с ним уже решили. Если вы хотите попытаться их догнать, вам нужно спешить, а у нас на этом окаянном острове есть еще… дела. У вас своя война, у нас – своя.

– А вы хоть в лекарствах-то смыслите? – поинтересовался Травник. Он уже догадался, какие «дела» собирается вершить здесь эта троица. В скором времени здесь на острове не должно было остаться и следа от убежищ зорзов.

– Порушим вражье гнездо, – словно услышал мысли друида Одинец. – Но прежде покопаемся там у них хорошенько, как знать – вдруг, да что интересное найдем.

– Все может быть, – прикрыл глаза Травник. В этот миг Симеон подумал: ну, вот, впереди – опять погоня, и вновь – неведомыми путями. На него вдруг накатила страшная усталость, прямо-таки смертельная. Перед глазами на миг все поплыло, и он почувствовал острый укол в сердце.

– А лекарство для вашего мы знаем доподлинно, – заметил Одинец. – Одно слово – проныры. Верно?

И он дружески обнял Ивара, который смущенно улыбнулся, но не отстранился. Хотя было видно: столь неожиданное появление на острове русинского таинника и мастера Храма, которого несчастный Ивар столько раз видел в своих ночных кошмарах, зная крутой нрав воеводы, его порядком сбило с толку.

Травник с минуту смотрел на двух разведчиков, затем прикрыл израненную грудь Снегиря полой плаща.

– Ну что ж… Збых, Эгле – давайте решать. А ты, воевода, объясни, зачем тебя к нам Рыбак послал и как ты вообще сюда попал. Мы ведь отсюда, как я понял, твоим путем выбираться будем?

Через час три человека осторожно вошли в открывшийся портал. Слева перед ними открывался невысокий подземный ход, справа – полузаваленное камнями логово зорзов. На всякий случай взявшись за руки, они свернули налево и стали медленно спускаться вниз, туда, где царила кромешная темнота. Под ногами шуршала каменная крошка, в галерее гуляли шальные ветерки, норовя задуть неуверенный огонь двух факелов. В любую минуту перед глазами друидов мог вспыхнуть свет или разверзнуться пропасть.

Откуда-то из невозможного Далека две безмолвные тени смотрели им вслед. Одна стояла под сумрачным серым небом на речном берегу, мимо которого медленно проплывали огромные льдины. Другая покоилась на дне реки, откуда еще никто не возвращался обратно. Глаза ее были открыты, но в них отражался только лед, тихо и торжественно плывущий где-то в вышине, словно утонувшие облака.

ГЛАВА 4

НЕДУГ

– Всю жизнь я говорил себе: никогда не будь сладким, чтобы тебя не проглотили. Этот мир полон коварных и прожорливых хищников, хотя, по сути, каждый всегда норовит отведать хоть малую толику от слабейшего. Но ни в коем случае не будь и горьким, чтобы тебя ненароком не выплюнули. Потому уж лучше будь пресным, поскольку все на свете – только пыль и вода. И ничего больше, Ян Коростель. Ничего больше.

В размышлениях Яна в последнее время появилась одна маленькая, царапающая душу мысль, которая с каждым часом все более тревожила его, не давая покоя. Ему вдруг представилось, что все, что произошло с ним в последнее время – только звенья одной, хитроумно скованной цепи, кузнец которой шел сейчас рядом с ним, рассуждая и, казалось, не придавая особенного значения, слушает ли его спутник или просто уныло бредет, ничего не видя и не слыша, погруженный в собственные мстительные, но, увы, бессильные мысли.

– Но в этом мире, Ян Коростель, изначально заложена одна всепокоряющая хитрость.

Птицелов на секунду присел, вытряхивая из сапога набившийся снег. Его спутники были, казалось, сделаны из стали. Ян же не чувствовал под собой ног.

– Суть этой хитрости в том, – продолжил Птицелов, вставая и пристально вглядываясь вдаль, туда, где тянулся и ширился нескончаемый заснеженный лес, – что любая сложность всегда и неизменно возвращается к самой что ни на есть простоте. Не веришь?

Ян не счел нужным отвечать, но зорз знал – его спутник все слышит.

– Я долго постигал суть таинственного закона, который в людских источниках именуют Правилами Соцветий. Соединять несоединимое, уметь подобрать к теплому, живому компоненту то, что вмиг сделает его холоднее и мертвее льда – и обратно, все это мне казалось великой мудростью. Между прочим, я не раз уже применял эти Правила в своих интересах и против интересов моих недругов, и вот впервые потерпел поражение! Ваш друид обманул меня тем, что после долгого, я бы даже сказал, яростного сопротивления, в котором, надо признать, он немало преуспел, явив при этом столь же немалое мужество…

Птицелов перевел дух и покосился на Яна. В ту же секунду он встретился с ответным взглядом своего пленника поневоле и усмехнулся.

– Побереги свою злость, Ян Коростель. Злость уносит силы и тела, и ума, а тебе они еще ой как пригодятся! Так вот, приятель: ваш друид обманул меня именно тем, что совершенно неожиданно стал мне помогать. И я даже знаю, почему.

Он выждал вопросительную паузу, но Коростель вновь не ответил. Птицелов вздохнул и прибавил шагу.

– Потому что его надоумил простой сельский парень. Этакий деревенщина, неотесанный и малограмотный, да к тому же еще и – круглый сирота. Удивительно, верно?

– Ты сам неотесанный, – процедил сквозь зубы Ян, и Птицелов широко улыбнулся.

– Может быть, ты и прав, Ян Коростель; что поделаешь, сейчас я порой тоже начинаю так думать. Во всяком случае, от собственных углов я страдаю не меньше любого другого, уж поверь мне. А ведь и ты не так прост, парень, это я понял сразу, едва только впервые тебя увидел. Признайся, это ведь ты научил друида, и твое решение было не просто умным – оно было забавно, восхитительно простым! А это, между прочим, уже именуется мудростью, если только не цепляться к словам. Вот на эту-то простую удочку я, многомудрый, и попался. А если бы ты только знал, как я тогда был зол на тебя, сударь!

Птицелов шутовски поклонился, но Коростель лишь мрачно отвернулся, чем вызвал у зорза настоящий приступ хохота. Отсмеявшись, Птицелов осторожным движением взял Яна за подбородок, властно повернул к себе и проговорил почти шепотом ему прямо в лицо.

– И вот тогда я вспомнил о Правилах Цветов! Это такой простенький Свод правил для начинающих адептов и подмастерьев от магии, к которым быстро привыкаешь и в дальнейшем начинаешь попросту побыстрее перелистывать в поисках более увлекательных откровений. Всегда очень легко увлечься сложным и позабыть при этом о простом, которое, по сути, чаще всего и несет в себе причину, семя последующих тайн и чудес. Вот вдумайся хоть на минуту: куда мы идем и зачем?

Где-то там, далеко или не очень, впереди шли его враги и вели за собой захваченную Руту. Захваченную из-за него, Яна… Коротышка и Кукольник, если только Сигурд не обманул, сейчас противостояли Лисовину где-то в заповедных друидских лесах. Старика, скорее всего, убили еще на озере. Сейчас с Птицеловом идут Лекарь и Колдун. Значит, Руту ведут Кашляющий зорз и воины. И еще…

Коростелю стало не по себе. Его только что неприятно осенило: на самом деле для охраны Руты его врагам не были особо нужны ни недужный зорз, ни саамы с чудью. Там был тот, кто и совершил это страшное, поистине богопротивное похищение. С Рутой был Молчун.

Идя рядом с Птицеловом и постоянно ощущая спиной цепкий, подозрительный взгляд Колдуна, Коростель успел передумать о многом. Иногда он слушал разглагольствования словоохотливого сегодня Птицелова, но чаще погружался в собственные мысли и воспоминания, отчаянно надеясь, что судьба вновь подскажет ему, как действовать, что делать, когда зорзы приведут его к своей цели и он встретится с Рутой. Первое чувство ярости и жгучей ненависти, которое охватило им при виде похищенной девушки в лодке, на озере, в окружении его врагов, уже прошло, сменившись тяжелым недоумением, а затем – глубокой задумчивостью. Теперь Коростель понимал слова Птицелова, по сути, специально переданные им друидам с помощью наивного Гвинпина. Как тогда сказал Гвиннеус? «Если он – Птицелов, то он может ошибиться, выбрать неверный путь, проиграть в игре, на худой конец. Не может он только одного – не заметить птицу, одиноко парящую в небе». Только теперь Ян Коростель понял подлинный смысл этих слов. Птицей была чья-то душа.

Ян так и не узнал, что же привело однажды Травника на Мост Ожиданий в тот самый первый, трагический раз.