ИСКУШЕНИЕ НЕСВЯТОГО ГВИНПИНА

Кукольник давно уже не был так зол. Эта старая ведьма все-таки поймала их на крючок. Правда, Коротышка предлагал попробовать свернуть ей шею сразу, едва она только раскрыла рот. Но вряд ли бы это у них вышло так легко, как считал его напарник. К тому же Клотильда поведала им такое, что впору было чесать в затылке и хорошенько думать, во зло ли она пришла к ним в заповедный Лес друидов, или все же ко благу. Правда, после того, как ведьма столь эффектно удалилась восвояси – видимо, это был все-таки фантом, иллюзия, что тем паче делало предложение Коротышки невыполнимым, его напарник признался, что у него появилось неотвязное желание хорошенько ощупать себя. Притом не только снаружи, сказал Коротышка, но и попытаться как-то это проделать и внутри себя. Известие о том, что на самом деле их сущность вовсе не человеческая, а кукольная, подействовала на обоих напарников весьма разно.

Коротышка нашел, что это – вполне веселое приключение, и поскольку все эти годы он не испытывал никаких неудобств, следовательно кукольная душа ничем не отличается от человеческой, и, быть может, еще и покрепче будет, поскольку напрочь лишена известных человеческих недостатков. Конечно, вполне могло быть, что скрытный на самом деле Коротышка просто сумел глубоко запрятать свой страх и смятение, или это получилось у него лучше, чем у Кукольника.

Кукольник с утра уже мастерил по заказу старой ведьмы. Постепенно под его резцом проступали контуры тела куклы, изображавшей довольно-таки высокую пожилую женщину, явно властной и суровой натуры, обладавшей железным характером и стальной волей. Все это Кукольник должен был передать только посредством тела или фигуры, особым сложением рук, плеч, осанкой, спиной, одним словом, чем угодно, но только не лицом. Лицо куклы еще не тронул резец мастера. Клотильда сказала, что лицо для куклы надо будет делать с натуры. А когда Кукольник сказал, что это – весьма сложная задача, и начинать делать характер надо все-таки с лица и только с лица, Клотильда хищно усмехнулась и заявила, что это лицо она им скоро принесет сама. Коротышка тогда громко расхохотался, а Кукольник несколько мгновений пытливо всматривался в лицо самой старой ведьмы, пытаясь определить степень этой жутковатой шутки.

Сейчас кукла была уже почти готова. Только плоское, безглазое и безносое белое лицо деревянного человечка делали ее немного страшноватой именно своей невысказанной, скрытой сущностью. Коротышка несколько раз на дню подходил, заглядывал через плечо Кукольника, иногда давал советы, но по большей части молчал, внимательно разглядывая контуры будущей куклы, появляющейся под ловкими и сноровистыми руками ее создателя. Что было в эти минуты на душе у Коротышки, Кукольник не знал, а у него самого настроение было препоганое. Поэтому, когда Коротышка, заглянув в палатку, лукаво пригласил приятеля прогуляться на поляну, где «творится кое-что интересненькое», Кукольник с наслаждением расправил затекшую спину и шагнул к выходу. Дело свое он в общих чертах закончил, ведьма должна быть довольна, а лицо и мелкие детали он вырежет, когда вернется Клотильда. Старая ведьма обещала заявиться не раньше начала ночи.

На полянке между двух деревьев куклы развернули балаган. Как уж им удалось самостоятельно, без помощи Коротышки собрать сцену, которая крепилась с помощью хитроумной системы веревок, Кукольник не знал и внутренне подивился такому энтузиазму кукольного народа. Сначала он думал, что куклы затеяли репетировать очередное представление, и одобрительно хмыкнул, но, увидев состав актеров, остановился у порога палатки в недоумении.

На сцене были два актера-кукловода с выбеленными мелом лицами, в одном из которых можно было с некоторым трудом признать самого Мастера кукол, сменившего по случаю очередного театрального дебюта свое вычурное одеяние на строгую черную одежду. Они искренне, хотя и немного неуклюже, разыгрывали сценки, замешанные на демонстрации отдельных человеческих чувств – страха, уныния, бурной радости, злобы, коварства, обиды. Это достигалось обильной и несколько излишне широкой жестикуляцией. Примечательно, что в качестве кукол этой бесхитростной пантомимы использовались как раз две куклы-мима, и кукловоды с энтузиазмом вертели рычажки, управлявшие деревянными эмоциями их подопечных. Вокруг импровизированного балагана расселось едва ли не все население кукольного мешка. Куклы бурно реагировали на все, происходящее на сцене, и как заправские зрители встречали дружными аплодисментами особо понравившиеся ужимки мимов.

Наконец демонстрация техники управления мимами и извлечения с их помощью всевозможных эмоций завершилась, и Кукольник собрался было уже сходить поглубже в лесок, дабы уединиться там по своим надобностям. Но оказалось, что представление на этом не закончилось. Оба актера сложили своих подопечных чуть ли не штабелем и принялись обмахиваться платками и охать, всячески выказывая признаки усталости. Одновременно они громко обменивались впечатлениями от успеха, давая по ходу дела меткие характеристики некоторым из зрителей. Жертвы их острот тут же принимались возмущенно протестовать, но их жиденькие крики недовольства тут же тонули в дружном смехе остальной зрительской аудитории после каждой удачной шутки. К тому же всякая кукла, единожды ставши мишенью для актерских острот, немедленно требовала, чтобы были высмеяны и другие, а поскольку актеры шутили не зло и местами довольно тонко, на полянке царило всеобщее веселье.

Кукольник почувствовал, что ему в плечо вцепилась чья-то рука. Он холодно повернул голову и вдруг увидел стоящего позади Коротышку с перекошенным от страха лицом. Сейчас он расширенными, какими-то безумными глазами смотрел на сцену. Кукольник обернулся и похолодел.

В гости к актерам, развалившимся на сцене в самых вальяжных позах и греющимся в лучах славы и признания, щедро исходящих снизу от зрителей, уже стучались двое новых персонажей. Один был молодым и улыбчивым парнем, другая кукла изображала старуху – на одну из кукол набросили большой драный платок, повязали платок поменьше, надвинули его до самых глаз и сунули старухе в руку… Нет, не клюку, что было бы привычнее для столь колоритного фольклорного персонажа. У старой ведьмы в руке был плоский ящичек с двумя замками. Кукольник почувствовал, как у него волосы встают дыбом. За спиной он слышал тяжелое, прерывистое дыхание Коротышки, его напарник не сводил со сцены больных блестящих глаз.

Покуда куклы разыгрывали, и надо признать, весьма мастерски, сцены спаивания актеров двумя коварными пришлецами, кукольная братия, рассевшаяся вокруг сцены, покатывалась со смеху, а некоторые весельчаки норовили даже подтягивать пьяным куплетам, раздававшимся во время действия. Но когда пришлецы приступили к самому мрачному своему действию – начали вытягивать из актеров души и помещать их в кукол, среди зрителей воцарилась мертвая тишина. Именно здесь и проявилась в полной мере великая сила пантомимы – искусства жеста, передающего в полной мере каждое чувство. Вся сцена вновь сводилась к последовательному показу чувств, испытываемых несчастными актерами, попавшими в лапы ведьмы и некроманта. А лица и Коротышки, и Кукольника, смотревших все действо, стоя возле своей палатки с вытаращенными глазами, в скором времени стали столь же белы, как у их деревянных прототипов.

Наконец повозка, нагруженная бесчувственными телами актеров и кукол-мимов, постепенно опустилась под ширму под дробный стук крылышек Гвинпина, изображавшего за сценой лошадиные копыта. Зрители сидели не шевелясь, пораженные происшедшим на сцене. Разумеется, никто из них не знал, что показанное соответствует действительности, но такова и сила аллегории – всегда будить воображение и заставлять искать тайну там, где правда зачастую уже всплыла на поверхность.

Внезапно Кукольник сорвался с места, быстро прошел сквозь испуганно раздвинувшуюся толпу кукол, подхватил одной рукой Старшину и поволок его в свою палатку. Ропот пробежал среди кукольных зрителей, но Коротышка состроил ужасную гримасу под стать уже показанным сегодня мимами, погрозил кукольному отродью кулаком и тоже исчез в палатке. Кукольник поставил Мастера кукол на стол, рядом с накрытой тряпицей недоделанной куклой друидессы, и ткнул его твердым узловатым пальцем.

– Это ты все затеял, паршивец? Отвечай!

– Но ты ведь и так все понял, Хозяин… – тихо пробормотал Старшина кукольного народца.

– Кто тебя надоумил, я спрашиваю? – заорал Кукольник, но Коротышка за его спиной издал тихое восклицание, и Кукольник тут же перешел на яростный свистящий шепот. – Кто это все выдумал?!

– Я! – раздался гордый, но немного дрожащий голос, и в палатку на глазах изумленных зорзов вступил Прекрасный и Мужественный Герой!

Немного косолапя оттого, что тут, среди двух стоящих людей было тесновато для его округлых очертаний, Гвинпин прошествовал к столу, забрался на лавку и через миг уже стоял рядом со Старшиной.

– Это еще что за чучело? – поразился Коротышка.

– Гвинпин, – пробормотал Кукольник, с удивлением глядя на самоотверженную куклу. – Тот, который пристал к проклятым друидам.

– И тот, кто может говорить, – сухо заметил Гвиннеус. – Особенно – тем, кому уже давно пора его выслушать.

– Так эти стервецы заодно? – угрожающе протянул Коротышка и двинулся к столу, но Кукольник остановил его.

– Значит, все разведали… Подслушали, разнюхали… Это надо было предположить. Рано или поздно. Но то, что вы показывали тут – это, пожалуй, еще не все? – задумчиво спросил зорз.

– Нет, хозяин, – покачал головой Мастер кукол. – Это – далеко не все.

– Более того, – добавил Гвинпин. – Все – но другое.

– Что ты хочешь этим сказать, дубовый бочонок? – рассвирепел Коротышка, но Кукольник осадил его вновь.

– Остынь, Половиныш…

Коротышка в ужасе воззрился на своего напарника.

– Как ты… сказал?

– Я понял эту пантомиму, – ответил Кукольник, задумчиво глядя на Гвина. – И в отличие от тебя, Половиныш, боюсь, что я понял ее правильно. Там – все наоборот. Это ты хочешь сказать, кукла?

Гвинпин и Старшина оба молча кивнули. Коротышка же только переводил непонимающий взгляд с кукол на своего напарника, не в силах понять ни тех, ни другого.

– Я тоже думал об этом, – тихо сказал Кукольник Старшине. – Иногда. Особенно, когда делал вашего брата. И вчера, когда Клотильда нас приперла к стене. Но у меня нет доказательств, что старая ведьма обманула нас тогда или же обманулась сама.

– Они есть, – печально сказал Мастер кукол. И, увидев вмиг вспыхнувшие удивлением глаза Кукольника, указал на Гвинпина. – Вот он скажет.

Двое зорзов требовательно уставились на Гвиннеуса, и в одной паре глаз была угроза, а в другой – глубоко запрятанная печаль, в которой вдруг вспыхнула маленькая искорка надежды. Гвинпин всегда был высокого мнения о своем красноречии и искусстве убеждать кого бы то ни было с помощью собственной неоспоримой логики. Но еще ни разу от его языка не зависела вся жизнь. Гвинпин быстро состроил первую фразу своего повествования, набрал побольше воздуху, разинул клюв и вдруг… расплакался.

– Я так и знал, – тихо молвил Кукольник после того, как Мастер кукол и расчувствовавшийся Гвинпин закончили свой сбивчивый, но искренний рассказ. – Я даже видел это несколько раз во сне. Эти сны… они были… ужасные…

– Что же теперь нам делать, брат Ветряк? – всхлипнул Коротышка. – Похоже, мы с тобой день назад умерли. А сейчас, кажись, чуть ли не заново родились на свет, так что ли получается?

– И так, и не так, – пробормотал Кукольник, а теперь уже – Ветряк. – Мы теперь с тобой словно две жизни прожили, и даже и не скажешь сразу, какая из них ложная.

– А я никогда не думал, что моя жизнь разорвется надвое из-за простой куклы, – грустно усмехнулся Половиныш, и Ветряк сочувственно похлопал его по плечу.

– Они не простые, эти куклы, – покачал головой Ветряк и улыбнулся. Куклам стало не по себе от этой улыбки – они никогда прежде не видели, чтобы Кукольник делал это хоть раз. – Они – удивительные… И мы это всегда знали. А теперь, видимо, просто проснулись.

– Я бы эту ведьму сейчас… – процедил сквозь зубы Половиныш, делая руками движение, как будто он разрывает крепкую веревку.

– А ты что скажешь, Мастер? – тихо спросил Старшину Ветряк.

– Вам нужно уйти, – убежденно сказал Старшина. И поправился. – Нам нужно уйти. Пока ведьма не вернулась. У меня при мысли о ней начинают коленки дрожать. И к чему воевать с магией? В конце концов, с бродячим театром можно прожить и не так плохо…

– Сейчас мы подумаем об этом, – сказал Ветряк, и Половиныш согласно кивнул. – Хорошенько подумаем. Но сначала я сделаю вот что.

Длинный актер снял тряпицу, вытащил на свет недоделанную куклу, задумался на миг и вдруг резким движением разломил ее об колено пополам. Затем поднял глаза и усмехнулся.

– Думаю, эта кукла нам не понадобится. Старшина!

– Слушаю тебя, Хозяин! – почтительно откликнулся Мастер кукол, у которого в душе уже пробовали голоса большие деревянные соловьи.

– Собирай свой народ. Думаю, мы выступаем.

И ветряк встал, подошел к пологу палатки и, взявшись крепкой рукой, сдернул ее с каркаса из жердей. А вокруг них уже стоял полукругом весь кукольный народец, с тревогой и опаской глядя на Ветряка. Ветряк шагнул вперед, к нему тут же подошел Половиныш, и оба актера, переглянувшись, поклонились куклам в пояс. Наступила ошеломленная тишина, а затем кукольная братия оглушительно заорала:

– Браво-о-о!

И этот восторженный крик тут же утонул в бурных аплодисментах публики, знающей толк в сюжетах.

Сборы были недолгими. Не было ни сердечных слов прощания, ни обещаний встретиться, ни назначения для этого времени и места. Мастер кукол и Гвинпин сидели на пригорке, а двое актеров с большими мешками за плечами в окружении кукол побольше, которые предпочли идти своим ходом, уже скрылись за поворотом лесного лога. Куклы болтали ногами, отшучивались, вздыхали. Наконец Старшина встал, и Гвинпин тоже.

– Что ты все-таки решил, почтенный Гвиннеус? – спросил Старшина, глядя приятелю прямо в заплаканные глаза. – Ведь ты можешь пожалеть о своем выборе… Здесь – твой народ, а есть ли что-то главнее для куклы?

– Раньше я думал, что да, а теперь вот – не знаю, – пробормотал Гвинпин. – Но у меня есть долг – я должен отыскать своего товарища. А потом… Что ж, может быть, мы еще и встретимся.

– Как знать, – покачал головой Мастер кукол. – Если ты в это веришь… Тогда что ж… Прощай?

– Не будем прощаться, – ответил Гвинпин. – Лучше – до встречи.

– До встречи! – согласился Старшина. Они неуклюже обнялись, явно подражая людям, после чего Старшина всхлипнул, вытер нос и побежал догонять свой народ. Гвинпин едва не сорвался с места и не заковылял вслед, но какое-то тупое и горькое чувство удержало его. Может быть, это и есть – правда жизни, подумал деревянный философ. Старшина тем временем торопливо шагал за актерами, изредка поправляя свой гофрированный роскошный воротник, мешавший ему дышать, если только куклы делают это всерьез, а не просто подражают людям. Но на опушке Старшина внезапно остановился, оглянулся на Гвинпина, который с выпрыгивающим из груди сердцем неотрывно следил за ним, и помахал рукой.

– До встречи, Гвиннеус! Мы все будем ждать тебя!

– До встречи, – прошептал Гвинпин, чувствуя, как предательские слезы подкатывают к горлу. – До встречи…

Он сидел здесь еще долго, пока не стемнело. Но сначала его отыскал Лисовин, весь перемазанный глиной, исцарапанный и потому очень раздраженный. На вопрос друида, где он все это время пропадал, Гвинпин поднял на него грустные, ничего не понимающие глаза и только вздохнул. Тогда Лисовин приподнял приятеля и хорошенечко его встряхнул, уже убедившись на собственном опыте, что именно так возможно быстрее всего вывести Гвинпина из чувственного ступора, в котором он изредка оказывался по причине своей исключительной чувствительности и тонкой организации души. Попытка удалась, его деревянный приятель заморгал и издал какой-то нечленораздельный звук. Лисовин только руками развел от возмущения.

– Ты, кстати, не знаешь, где госпожа? Я не могу отыскать ее уже весь день.

Гвинпин молча покачал головой.

– А что ты тогда вообще знаешь? – сокрушенно пробурчал друид.

– Вот ты на меня смотришь сейчас, – пробормотал как сквозь сон Гвинпин, – смотришь, а не видишь…

– Чего это я, скажи на милость, в тебе не вижу? – всплеснул руками бородач.

– Мою бессмертную кукольную душу, – ответил Гвиннеус.

– Скажите пожалуйста, – усмехнулся Лисовин. Он понял, что с Гвином что-то произошло, но сначала нужно вывести куклу из этого дурацкого состояния, словно он осеннего сидра обпился. – А как же это я ее разгляжу, когда ты вон какой… толстенький?

– Нужно просто уметь видеть, – прошептал Гвиннеус. – Видеть сквозь себя.

После чего кукла вдруг разрыдалась и бросилась друиду на грудь. Лисовин, ошеломленный и совершенно не готовый к такому бурному излиянию чувств, неловко обнял приятеля и осторожно гладил его по деревянной голове, а Гвинпин прижимался к нему все сильнее и сильнее, сотрясаясь в рыданиях и чувствуя, как у него на душе с каждой минутой становится все легче и светлее.