Дундертак ничего не слышал. Он уже отправился в далекое путешествие, гораздо более далекое, чем мог совершить наяву в своей неуклюжей, примитивной лодчонке, на которой обычно ходил в Седертелье и Стокгольм.
      За окном стало совсем темно. Мама уже достала спички и зажгла висячую керосиновую лампу. Дундертаку это ничуть не помешало. Керосиновая лампа тут же превратилась в клотиковый огонь, вспыхнувший ярким светом в безграничной пустыне океана.
      Зато дедушка сразу повернул лицо к свету, сделал недовольную гримасу и сощурил глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков.
      - Ну и безобразия творятся в этом доме! - проворчал он. - Такой дорогой керосин, а они тратят его почем зря!
      Дедушка почти совсем ослеп от старости. Свет ему был ни к чему. Он все равно ничего не видел. Работал он всегда с закрытыми глазами. Руки сами вязали чулки или сети.
      - Утомительное дело держать глаза открытыми, - объяснял он в те редкие минуты, когда обычная старческая раздражительность оставляла его. - И, вообще, все, что можно увидеть, я уже видел!
      В тот самый момент, когда дедушка снова взялся за чулки, дверь отворилась, и на пороге появились двое мужчин.
      Не успев войти, оба сняли шапки. Потом один из них стащил сапоги и в одних носках прошел к столу, где сидела хозяйка дома. Он нагнулся к ней, оперся локтями о стол и начал что-то тихо говорить ей. Он говорил очень долго, а хозяйка внимательно слушала. Видимо, речь шла о чем-то чрезвычайно важном. Тот, что остался у двери, казался очень смущенным и неловко переминался с ноги на ногу.
      - Может, конечно, это для вас очень трудно, - сказал тот, что стоял у стола. - Но мы подумали, что не мешает все-таки спросить: нельзя ли это как-нибудь устроить?
      Хозяйка долго молчала. Потом она обернулась и пересчитала сушившиеся на хлебном вертеле хлебы последней выпечки.
      - Вы не хуже меня знаете, сколько у нас муки и картошки...
      - Да, - сказал тот, что стоял у стола. - Двадцать пять мер картошки и сто восемьдесят кило муки. Из них сорок пшеничной.
      - А боров...
      - Да, - сказал тот, что стоял у стола, - он потянет кило на девяносто.
      - И ту рыбу, что засолили, мы еще не трогали,
      - Да, - сказал тот, что стоял у стола, - ни одна кадка не начата.
      Наступило долгое молчание. Только слышно было, как постукивают дедушкины спицы да тихонько шипит лампа.
      Наконец хозяйка сказала:
      - Что и говорить, нам и самим маловато. Но, я думаю, как-нибудь выкрутимся.
      - Не забывайте к тому ж зимний лов, - напомнил тот, что стоял у двери, теребя в руках шапку. - Одним человеком будет больше - значит, и ловить будем больше.
      Мама вопросительно посмотрела на дедушку. Но старик словно ничего не слышал и не видел. Он сидел совершенно неподвижно, спрятав лицо в седую бороду. Глаза за стеклами очков были полузакрыты. Но спицы мелькали в руках, словно спицы хорошо смазанного колеса. Казалось, живые руки приставлены к какому-то неодушевленному предмету.
      - Дедушка!
      Старик не отвечал. Он только еще глубже спрятал лицо в белую бороду. Он был похож на устрицу, прячущуюся от мира за скорлупой злости и раздражения.
      В конце концов хозяйка решилась:
      - Ну что ж, подтянем кушаки и дадим еще одному человеку место под крышей.
      Рыбак, что стоял у стола, выпрямился:
      - Я знал, что вы так скажете!
      Хозяйка усмехнулась:
      - Никто не имеет права отказывать бездомному в крыше над головой. Вы это не хуже меня знаете.
      - Так-то оно так, но как дойдет до дела - получается совсем по-другому, - заметил рыбак.
      Хозяйка недоуменно посмотрела на него.
      - Нет, жаловаться не приходится, - ответил рыбак на ее взгляд. Сегодня вечером нам удалось разместить человек четырнадцать. Но не думайте, что везде это было так просто!
      - И много еще осталось?
      - Нет. К вам мы пришли в последнюю очередь, потому что были уверены, что здесь нам не откажут.
      - Где же ваш матрос?
      - Ждет на улице. Все его имущество - маленький узелок с вещами да черепаха в кармане.
      - Что? Черепаха?
      - Ага.
      - Скажите же ему, чтобы вошел. Познакомимся, и пусть располагается, как у себя дома.
      - Но он знает по-шведски только одно слово "здравствуйте"!
      - Вот и чудесно! Значит, поздороваться мы сумеем.
      - Да уж это конечно!
      - Ничего, потом научится. Тащи его сюда. Интересно, какой он, сказал один из присутствующих.
      - Одну минуточку, - сказала хозяйка и, выйдя в соседнюю комнату, вынесла оттуда смену белья и верхней одежды.
      - Кто знает, может быть, у него вши. Проведите его в конюшню и попросите переодеться.
      - А куда деть его одежду? Сжечь?
      - Нет, зачем же! Оставьте ее пока в конюшне. А придет весна, потеплеет - разложим ее на муравейнике. Уж муравьи-то ее вычистят!
      В шхерах муравейники - общепризнанные санитарные станции. Даже лиса, когда блохи начинают очень докучать, приходит покататься по муравейнику. В благодарность она потом съедает хозяев.
      Рыбак повернулся и на цыпочках пошел к двери.
      Дедушка, во все время разговора не произнесший ни слова, уронил вязанье на пол и схватился за костыли. Это у него всегда было признаком сильного волнения.
      - И чего шушукаются, чего шепчутся? Будто яд разъедает мои уши. Не иначе, что-нибудь случилось!
      Хозяйка перегнулась к нему через стол и ласково сказала:
      - Ну что вы, дедушка! Ничего не случилось. У нас теперь будет жить один бездомный чужеземец - только и всего.
      Старик загремел костылями, с трудом пытаясь подняться со своего стула. Его слабые руки тряслись, он был беспомощный и жалкий. Седая борода поднялась и встала торчком.
      - Чужеземец? - в ужасе пробормотал он. - Зачем он пришел? Чтобы отнять у меня кусок хлеба и выжить меня из дому?
      Хозяйка взяла старика за руки и осторожно усадила обратно на стул. Она уже давно привыкла к его подозрительности.
      - Дедушка, ну чего это вы вдруг испугались? Сидите себе спокойно, а не то, чего доброго, упадете и расшибетесь. Ведь вы на ногах-то еле держитесь.
      - Ну конечно, меня выживут из дому и выбросят на улицу, как старую тряпку! Я уже никому не нужен, ни на что не гожусь!
      Хозяйка продолжала ласково уговаривать старика:
      - Напрасно вы тревожитесь, совсем напрасно. Это всего-навсего потерпевший кораблекрушение матрос. Он с той самой польской шхуны, которая два дня назад разбилась около Тюленьего Острова.
      Дедушка долго молчал, уставившись в пространство и беспрестанно жуя беззубым, ввалившимся ртом.
      - Матрос... - сказал он, наконец, очень тихо, будто вспоминая что-то далекое, давно забытое. - Матрос... а я тут сижу. Больной, беспомощный калека...
      Белая борода старика медленно опустилась на грудь и снова стала мягкой и шелковистой.
      Забившись в угол лежанки, Дундертак за какие-нибудь две-три секунды проделал тысячи миль. Но вот он вернулся из далекого путешествия по морям и океанам и снова очутился в маленькой хижине, заброшенной среди островов шведских шхер.
      Что это? Посреди кухни стоит незнакомый человек. На голове у него старая, потертая фуражка, надетая задом наперед, потрепанным козырьком на затылок.
      - Вот и он! - сказал, обращаясь к хозяйке, рыбак в носках. - Тот самый поляк, которого вы обещали приютить на зиму. Остальных мы расселили по всему острову.
      Мама отошла от дедушки и направилась к незнакомцу:
      - Добро пожаловать!
      Дундертак еще глубже забился в угол лежанки и пожирал глазами иноземного гостя, носившего почему-то фуражку задом наперед.
      Старик за спиной хозяйки стучал костылями и подозрительным взглядом следил за каждым движением незнакомца.
      Перед ними стоял изголодавшийся, замерзший человек. Его худое лицо заросло рыжеватой щетиной. В левой руке он держал узелок - все свое имущество.
      - Здравствуйте! - сказал незнакомец и поспешно добавил несколько слов на своем родном языке. Что он сказал - понять было совершенно невозможно.
      Все, кроме дедушки, приветливо заулыбались в ответ, смущаясь оттого, что не понимают ни слова. Дедушка свирепо уставился на представшее его взору человеческое существо. Хозяйка указала гостю на стул у стола. Потом она отошла к плите, раздула огонь и загремела кастрюлями и сковородками.
      Рыбак в носках тем же жестом, что и хозяйка, указал на стул и прибавил радушно:
      - Садитесь! Садитесь, пожалуйста!
      Незнакомец нерешительно огляделся вокруг и смущенно пробормотал:
      - I can't understand! (Я не понимаю (англ.).)
      Услышав эти слова, старик вздрогнул, словно от удара электрическим током. Казалось, жизнь снова вернулась в его немощное тело.
      - Что такое? - Дедушка в волнении схватился за костыли. - Кто-то говорит по-английски?
      Рыбак в носках принялся терпеливо объяснять:
      - Это польский матрос. По-шведски он знает только одно слово: "здравствуйте"...
      Старик не обратил ни малейшего внимания на эти услужливые объяснения. Обрамленное белой бородой лицо повернулось в сторону матроса.
      - Do you speak English? (Ты говоришь по-английски? (англ.).)
      - Oh, yes, I do! (Да, конечно (англ.).)
      - Ты англичанин?
      - Нет, я из Галиции.
      - Галиция? Это в Испании?
      - Нет, я из той Галиции, что в Польше. Я не испанец, я поляк. Польский подданный!
      - Ты моряк?
      - Да!
      - Потерпел крушение?
      - Да!
      - Давно на море?
      Поляк поднял правую руку и трижды сжал и разжал пальцы:
      - Пятнадцать лет!
      - Значит, раненько начал?
      - Да!
      - Должно быть, хаживал Гибралтаром?
      - Да!
      - И входил в Ла-Плату?
      - Да!
      - И стоял в бухте Горы Столовой?
      - Да!
      Старик поудобнее выпрямился на стуле. Искалеченное болезнью тело откликнулось на зов далекой молодости. Он поднял дрожащую, в распухших венах руку и жестом, исполненным достоинства, провел сверху вниз по бороде.
      - Так, - сказал он и повернулся к остальным. - Этот человек, который сейчас стоит передо мной, пришел с моря и говорит на языке, который в этом доме понимают.
      Все столпились вокруг старика и незнакомца. Дундертак спрыгнул с лежанки и присоединился к взрослым. Хозяйка начала накрывать к ужину.
      - Вот что, невестушка, - в дедушкином голосе зазвучали новые, покровительственные нотки: - поставь-ка тарелку и нашему гостю!
      Хозяйка улыбнулась своей доброй улыбкой:
      - Ну вот и прекрасно, дедушка! И что бы мы без вас делали? Будьте так добры, скажите нашему гостю, чтобы он чувствовал себя у нас, как дома. И спросите, пожалуйста, будет ли он с нами ужинать. Каша уже на столе.
      Старик сдвинул очки на лоб. В эту минуту он был в центре внимания всего дома. Он уже не помнил, когда такое случалось. Слова невестки пришлись, как маслом по сердцу, и старик удовлетворенно ухмыльнулся.
      - Положи свой узел и снимай шапку... - распорядился он. - Так. А теперь садись вот сюда, не стесняйся. Будем ужинать.
      - Спасибо, - сказал поляк. - Я очень благодарен.
      Хозяйка помогла дедушке придвинуть стул поближе к столу. Она положила ему каши и сверху налила в тарелку молока. Расселись и остальные. Дундертак пристроился в самом конце стола. Старик отвел бороду в сторону и торопливо принялся опустошать тарелку, с любопытством поглядывая на поляка.
      - Что тебя привело в наши края?
      - Война.
      - Война?
      - Мы бежали из Польши. И нам пришлось пробиваться сквозь этот ад.
      - Ну и дела!
      - Бум... бум... бах!- размахивал руками поляк. - Вокруг грохот, пальба. Но мы плыли в кромешной тьме - и нам удалось скрыться.
      - И вот ты в Швеции, в шведском доме. И будешь есть шведскую кашу. Скажу тебе по секрету, что эта каша куда удивительнее всех ваших войн - она выкормила больше людей, чем они погубили.
      - По мне, так каша замечательная! - сказал поляк, выскребывая ложкой тарелку.
      - А как тебя зовут?
      - Вальтер.
      - Ты бери еще, бери, ешь как следует! После таких передряг надо подзаправиться. Верно?
      - Да!
      - А когда поешь, расскажешь мне, что творится на белом свете. Бог знает, сколько времени я носа за порог не высовывал. Сын мой сейчас в море, он тоже моряк. А я вот сижу один на этом треклятом стуле и не могу двинуться!
      - Вот разделаюсь с кашей, обо всем расскажу.
      - Не бери сразу так много, а то подавишься.
      - Хорошо. Очень уж вкусно!
      Дундертак во все глаза смотрел через стол на поляка. Он никогда в жизни не слышал другого языка, кроме шведского. И, хотя он каждый вечер, забравшись на лежанку, путешествовал по всему свету, ему никогда не приходило в голову, что, бороздя моря и океаны, надо уметь говорить на особом языке - иначе тебя никто не поймет.
      Старик облизал ложку и смахнул с бороды капли молока. Он с достоинством осмотрелся вокруг и громко, чтобы всем было слышно, сказал:
      - Слушай, невестка! Если ты или кто другой хочет спросить о чем-нибудь у этого чужестранца, скажите мне, и я поговорю с ним на английском языке и передам ему вашу просьбу.
      Хозяйка ласково улыбнулась, но промолчала и принялась убирать со стола. Она была очень довольна, что старик вдруг стал снова похож на прежнего властного хозяина дома. С появлением в доме польского матроса он, казалось, вновь обрел былое достоинство.
      И тут из-за стола поднялся Дундертак. Он очень волновался. Его коротко стриженные волосы стояли дыбом и торчали в разные стороны, словно деревянные башмачные гвозди. Хриплым от волнения голосом он произнес:
      - Черепаха!
      Старик приложил ладонь к уху:
      - Ты о чем, дружок?
      - У него в кармане черепаха. Мне интересно, какая она из себя.
      Все с любопытством посмотрели на поляка.
      - У тебя, говорят, черепаха, - сказал старик. - Мальчик хочет посмотреть на нее.
      Вальтер полез в правый карман своей куртки,
      - Совершенно верно. У меня с собой черепаха. Это мой единственный друг!
      Дундертак едва сдерживал нетерпение.
      Но предмет, который матрос вытащил из кармана, совсем не был похож на живое существо. Скорее он напоминал кусок грубой коры. И был совершенно круглый. Потому что черепаха втянула голову в панцирь.
      Матрос нагнулся к лежавшему у его ног узелку и развязал пестрый платок, в который было увязано все его имущество. Сверху оказались кучка зеленых листьев и пакетик обыкновенных лесных орехов. Взяв несколько листьев и горсть орехов, матрос положил угощение на стол перед черепахой. Потом он осторожно постучал ногтем указательного пальца по жесткому панцирю.
      - Как его зовут?
      - Это не он, а она. И зовут ее Элиза.
      Элиза недоверчиво высунула из-под панциря плоскую головку. Черные глазки с любопытством разглядывали все вокруг. Матрос стал ласково почесывать черепахе голову.
      - Не бойся, - приговаривал он. - Тебе нечего бояться. - Мы с тобой в чужом доме, но здесь живут очень хорошие люди.
      Черепаха вытянула длинную шею. Она приподнялась на коротких ножках и не спеша, важно отправилась на прогулку вокруг пустой миски от каши, которая стояла посередине стола. Твердый панцирь терся о края миски.
      - Смотрите, смотрите! - изумился Дундертак. - Она, оказывается, умеет ходить. Ну совсем как жук-олень!
      Жук-олень при малейшей опасности поджимает лапки и притворяется мертвым. Тогда его можно принять за черный камешек. А мгновение спустя камешек высовывает ножки и как ни в чем не бывало пускается в путь. Так и тут: лежавший на столе перед матросом кусок коры вдруг превратился в черепаху.
      Матрос легонько постучал костяшками пальцев по краю стола. Черепаха тотчас же поползла на этот звук. Матрос взял орех большим и указательным пальцами и положил Элизе в рот. Потом он снова с нежностью погладил ее по голове.
      - Да, просто удивительно, как человек иногда привязывается к животному, - сказал старик. - Я это сам испытал. Когда-то в молодости я плавал на фрегате "Сокол". Уж не знаю как, но на борту оказалась маленькая приблудная мартышка. Все мы ее очень полюбили. Она командовала нами, как хотела. А была совсем крошечная, умещалась в кармане брюк. Мы дали ей имя - Черная Мария. Она была вся черная - от ушей до кончика хвоста. Вокруг круглой мордочки висели длинные седые бакенбарды. А глаза были большие, карие. Умная была бестия, не глупее самого капитана!
      Дундертак с изумлением смотрел на своего старого дедушку. Никогда раньше он не слышал, чтобы старик сказал ласковое слово или обрадовался чему-нибудь. Все дни с утра до вечера он проводил в угрюмом, стариковском одиночестве. Но с той минуты, как в дом вошел польский матрос, старик словно переродился.
      Вальтер дал Элизе последний орех.
      - Мне ее подарил один финикиец, торговавший коврами и драгоценными тканями. Как-то раз, когда он был в Греции, его укусил в правую руку верблюд. Даже самые кроткие животные, если с ними плохо обращаться, могут потерять терпение. А верблюды очень сильно кусаются.
      Дедушка важно кивнул, подтверждая справедливость этих слов. Можно было подумать, что он всю жизнь только и делал, что ездил на верблюдах.
      - Торговец не позаботился вовремя промыть и перевязать рану. Внезапно у него поднялась температура, и он слег. Это случилось на каком-то жалком постоялом дворе в маленьком портовом городишке Корфе. Когда я его увидел, он был очень плох. Яд проник уже глубоко в кровь. В общем, до смерти оставалось недолго. Но я знал, как лечить такие вещи. Я вскрыл у него под мышкой кровеносный сосуд и высосал испорченную кровь. Надо только, чтобы у тебя самого были все зубы здоровые, а то яд проникнет в кровь, и тогда тебе крышка, потому что если яд попадает в голову - от этого нет спасения. У меня все зубы были в порядке, и мне удалось высосать яд. Через некоторое время этот человек снова был на ногах. И в благодарность подарил мне эту черепаху.
      - Немного за такую услугу!
      - Так может показаться всякому, кто не знает того, что знаю я. Эта черепаха не простая - она искатель кладов!
      Столь неожиданное заявление вызвало на мрачном лице старика нечто вроде улыбки.
      - Искатель кладов? Ну, а как же ты определишь, что она нашла клад?
      - Ничего сложного. Нужно только смотреть в оба и проследить, куда она положит яйца.
      - Ну, а что дальше?
      - А дальше ждать, пока солнце не прогреет их как следует и не вылупятся маленькие черепашки.
      - Золото, значит, спрятано в яйцах?
      - Нет, конечно! Тогда ты подбираешь черепашек и сажаешь их к себе за пазуху. Они любят где потеплее. И начинаешь копать на том самом месте, где осталась лежать яичная скорлупа. На глубине трех локтей должен быть клад.
      - А это не вранье?
      - Нет, тот финикиец не мог соврать! Он мне показался очень порядочным человеком. И ведь я его, можно сказать, от смерти спас!
      Старик с достоинством разгладил седую бороду. Он теперь с новым интересом рассматривал черепаху. Подумать только, что этакое невидное животное может высидеть клад!
      - Она уже при тебе клала яйца и доказала, на что способна?
      - Нет еще. Она очень дорожит своими яйцами. Не всюду же под землей зарыты клады! Вот она и ждет, пока мы набредем на такое место.
      - Нам как раз очень не хватало такой черепахи! Я-то думал, что ты собираешься выжить меня из дому, а ты, оказывается, сулишь нам золотые денечки!
      Матрос ногтем большого пальца ласково погладил черепаху по голове.
      - Она у меня уже три года. За это время где я только не побывал! Мне-то все равно, куда ехать. Я всегда думаю только об Элизе. Приезжаю на новое место и думаю: "А вдруг ей здесь понравится и она положит свои яйца и высидит детенышей?"
      - Ничего себе компас для моряка!
      Матрос улыбнулся:
      - Я уверен, что он не подведет, когда мы окажемся на нужном месте. Может быть, это случится еще через много лет. А может быть, завтра.
      Старик наморщил лоб:
      - Если я правильно тебя понял, ты хочешь пожить здесь у нас?
      - Да.
      - Тогда ты поможешь нам ловить рыбу,
      - Очень хорошо!
      - Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. В здешних местах невод тянут подо льдом. Белоручкам лучше не соваться!
      - Все равно, вы поступили очень великодушно. В наше время не везде встретишь такое отношение, можете мне поверить! - Матрос показал на черепаху. - Теперь вы сами видите, что Элиза вполне годится в компасы, - похвастался он. - Этот компас привел меня в дом, где живут хорошие, сердечные люди. Это подороже золотого клада!
      Старик снова покровительственно оглядел сидевших за столом:
      - Может, вы хотите еще что-нибудь спросить? Я передам ваши слова нашему гостю Вальтеру.
      И снова поднялся Дундертак:
      - Когда он вошел, у него фуражка была надета задом наперед, козырьком на затылок. Почему так?
      - Видишь ли, - сказал поляк, после того как дедушка перевел ему вопрос Дундертака, - так уж оно полагается. Все то время, пока я на пути от дома, фуражка у меня надета задом наперед. Но, как только начинается обратный рейс домой, я снова поворачиваю фуражку козырьком вперед, как оно и должно быть.
      - Чудно! И кто это только выдумал!
      - Пошатаешься по белу свету - и не тому научишься.
      Керосиновая лампа бросает мягкий свет на убранный после ужина стол. За окном спускается ночь. В воздухе кружит первый пушистый снежок. В дальнем ящике комода лежит страшное письмо, ядовитое и опасное, как змея.
      Вальтер рассказывает. Дундертак слушает, улегшись грудью на стол, подперев кулаками голову. Дедушкины глаза молодо поблескивают за толстыми стеклами очков.
      ЗИМА
      Пришла зима.
      Повалил снег, торопливо укутывая шхеры в саван. Тяжелая рука холода опустилась на землю. Бухты и заливы замерзли. Все живое искало прибежища и укрытия. Глубоко под землей, положив лапу на нос, старался уснуть в своей норе барсук. На опушке леса тетерка забилась поглубже в снег, а снег все падал и падал, пока она не очутилась в теплой белой пещере, - теперь холод ей не страшен. У изгороди сидел пеньком заяц и дышал на передние лапки, пытаясь согреться. Голодная, отощавшая лиса-проныра пробиралась к заснеженному муравейнику. На самой высокой сосне на дальнем краю мыса сидел одинокий морской орел-белохвост, высматривая добычу, и студеные ветры омывали гордую птицу.
      А люди забрались под крыши, поближе к уютному домашнему теплу. Старик сидел на своем обычном месте у окна и чинил старые сети.
      - Нас, стариков, врасплох не застанешь! Я эти морозы уж недели две, как чую, - пробормотал он.
      Неслись галопом с Балтийского моря снежные вихри. Издалека, из пустынных тундр необъятной, студеной Сибири. Всякая живая тварь дрожала от холода и страха.
      В былые времена Дундертак с зимой дружил. Теперь же он угрюмо косился на снег, который все падал и падал на землю, укутывая ее белым покрывалом. Не нравился Дундертаку этот холод. Ведь он прогнал солнце, а польский матрос говорил, что его черепаха кладет яйца только в песок и потом их высиживает солнышко. Теперь же на песок навалило сугробы в полметра вышиной и солнце спряталось надолго. Пройдет еще много-много времени, прежде чем черепаха сможет положить свои яйца. Дундертака очень волновало, что же будет дальше. Он все думал о кладе, который можно найти в песке на глубине трех локтей в том самом месте, где черепаха положит яйца.
      Дундертак твердо уверовал в то, что рассказал польский матрос. Он сразу сообразил, что такой клад - чудесное средство против таинственного письма, спрятанного в самом дальнем ящике комода. Сумей они только отыскать клад - и им не пришлось бы уходить из собственного дома. Они отдали бы клад графу. Дедушка часто рассказывал о Мече Закона. Он висел на стене в графском замке. Но, если у графа обе руки будут полны денег, он не сможет снять со стены Меч Закона и выгнать их всех на улицу.
      С тех пор как пришло это грозное, страшное письмо, Дундертак, лежа ночью без сна, все чаще думал о том, как бы ему, выбрав ночь потемнее, улизнуть из дому. Он забрался бы через окно в замок, украл бы Меч Закона и зашвырнул его подальше в море. Граф оказался бы безоружным - пусть бы тогда попробовал разнести их дом в мелкие щепы! Но такое могущественное оружие, как Меч Закона, должно быть, охраняют кровожадные псы. Безоружному туда лучше не соваться. Ему ли не знать этого после того, как он однажды встретился с такими псами у Сосновой Горки! Нет, лучше уж отыскать большой клад и насыпать графу полные руки денег. Тогда он не сможет схватиться за Меч Закона.
      Дундертак установил над черепахой строгий надзор. Ему было хорошо известно, что куры, например, имеют обыкновение нести яйца в самых неожиданных местах, подальше от чужих глаз. Сейчас, правда, зима и холодно, но кто знает, а вдруг и черепаха возымеет такие намерения?
      В канун рождества в заснеженном белом мире, простиравшемся за окном хижины, разыгралась битва не на жизнь, а на смерть.
      Морской орел высмотрел со своей сосны зайца, прижавшегося к изгороди и дышавшего на лапки. Не спеша, величаво поднялся белохвост в воздух. Ветер засвистел в оперении могучих крыльев. Орел развернулся, описав широкий круг над морем, устремился к берегу - и вот он уже над изгородью. Зайчишка глубже вдавился в снег. Длинные уши плотно прижал к спине.
      Паря на распростертых крыльях, орел проплыл мимо. Казалось, он не видит своей жертвы...
      Увы, он вернулся!
      Как молния, ринулась на зайца огромная птица. Точно с облаков метнули живую торпеду. Косой подскочил, будто на пружине. Делая огромные прыжки, он попытался спастись в ближней рощице. Орел пронесся над самой землей, широкие крылья почти коснулись снежного наста. Бросок был столь стремительным, что еще немного - и он перевернулся бы. Он ударился головой об изгородь. Сильно ударился и, казалось, совсем одурел. Но каким-то чудом ему удалось поймать крыльями воздух и оторваться от земли.
      В роще рыскала лиса-проныра. В кустах мелькала ее рыжая с проседью шуба. Проныру мучил голод, и настроение у нее было скверное. В последнее время она питалась одними муравьями, но разве ими наешься, когда голод разрывает внутренности!
      Тут в кусты кубарем влетел косой. Длинные уши прижаты к спине, в трусливых глазенках страх. Проныра давно заприметила этого зайца. И вот теперь смертельные враги очутились лицом к лицу.
      Впервые за свою богатую приключениями жизнь лиса так опешила, что не успела даже приготовиться к прыжку.
      Заяц же был сплошной страх. Он в беспамятстве повернул назад и стрельнул из кустов. Все произошло невероятно быстро. Лиса едва успела высунуть острый язычок и облизнуться. Вид у нее был преглупый. Однако она не тронулась с места, ибо прекрасно понимала, что состязаться в беге с удирающим зайцем - занятие бесполезное: у косого слишком длинные ноги. В этом проныра давно успела убедиться на собственном горьком опыте.
      К этому времени белохвост успел с грехом пополам оправиться от столкновения с изгородью. Он сразу же увидел косого, серым комочком катившего по снежному полю. Дрянной зайчишка?
      Белохвост рванулся в погоню. Стремительно взмахивая сильными крыльями, он быстро нагонял зайца.
      Но, хотя тот мчался, не разбирая от страха дороги, он моментально заметил страшную опасность, которая все еще угрожала ему сверху. И не успел орел "войти в штопор", как заяц сделал большой прыжок в сторону, повернул и понесся дальше под углом в сто восемьдесят градусов к своему следу.
      Проныра, внимательно следившая из своей рощицы за ходом событий, быстренько сообразила, что ей представляется великолепный случай перехватить косого и отправить его в свою собственную глотку.
      Однако орел не думал отказываться от вкусной добычи.
      Несколько взмахов крыльями - и он снова нагнал зайца. На этот раз косой не успел отпрыгнуть в сторону.
      Орел камнем упал вниз и запустил когти в заячью спину. Это был конец. Зайчишка закричал так жалобно, как кричат только перепуганные до смерти зайцы.
      Но тут из рощи появилась проныра. Лисе было страшно, но ее терзал голод. И, преодолев свою трусость, она подкралась поближе к месту военных действий. Голод оказался сильнее страха.
      Приспустив крылья, орел сидел на спине у зайца.
      Волоча брюхо по снегу, лиса подползла еще ближе. Авось и ей перепадет кусочек. Боже, как приятно покушать зайчатины после этой ужасной муравьиной диеты! Кислые муравьи набили лисе оскомину. А заяц сладкий, сочный и вкусный! У проныры аж слюнки потекли.
      Орел уже собрался было долбануть зайца крепким клювом в затылок, когда почуял за спиной лису. Она осторожно ползла по снегу, подбираясь все ближе.
      Белохвост обернулся, расставил крылья и издал злое, предостерегающее шипение. Но проныра продолжала ползти вперед короткими, осторожными зигзагами. Ее маленькие острые уши встали торчком. Чуткий нос тянул воздух. Глаза блестели. Пушистый, словно взбитая перина, хвост волочился по снегу.
      Проныра здорово трусила. Но голод прибавил ей отваги и дерзости.
      Незваная гостья все больше раздражала белохвоста. Кто знает, какого подвоха можно ожидать от этого крадущегося по снегу зверя! И белохвост решился. Выпустив зайца, он запрыгал навстречу агрессору.
      Косой не преминул воспользоваться случаем, чтобы спасти свою шкуру. Беда только, что орел успел его порядком потрепать. Косой поднялся и тут же свалился. Снова встал и, шатаясь, закружил на месте.
      Шипя от ярости и угрожающе размахивая огромными крыльями, орел подскочил к лисе, собираясь прогнать ее прочь. Он желал остаться один на один со своей добычей. Но проныра сразу смекнула, как ей быть. Ловко обогнув грозного противника, она догнала ошалевшего зайца, схватила его - и к роще!
      Белохвосту этот фокус пришелся не по вкусу. Прежде чем лиса успела добежать до рощи, где она рассчитывала скрыться под низкими ветвями елей, могучая птица снова взмыла в воздух. Глаза белохвоста зажглись желтой яростью. Он быстро настиг наглого грабителя и круто упал головой вниз. Белохвост целил в зайца, висевшего в лисьей пасти, но угодил прямо в проныру. От этого страшного удара лиса перевернулась и покатилась в снег. Зайца она со страху выпустила. Жесткие крылья больно били ее по голове. Проныра кричала и выла. Сжавшись в комок, она лежала на спине и из последних сил оборонялась тупыми когтями. Белые зубы сверкали в злом оскале.