– Влияние западных ценностей… – начал было Артем.

– Ничтожно, – закончил с улыбкой Романовский. – Подумайте вот о чем: американцы насаждают здесь свой образ жизни чуть больше пятидесяти лет, нихонская же цивилизация отсчитывает второе тысячелетие. Несложно предсказать, кто в итоге победит. Да и принятие некоторых внешних проявлений той или иной культуры еще не означает полного слияния с ней. И не будет означать. Особенно здесь. Внутри рядового японца по сути ничего не изменилось: он знает, что любой человек обязан принести присягу сюзерену и верно служить, так, чтобы ни предкам, ни потомкам не было стыдно за него. Ваше счастье, Артем, что Вы никогда не читали стандартных японских договоров о найме на работу. Вот где можно найти массу интересного! Фактически, это присяга, причем присяга лично главе фирмы, в крайнем случае – посту, но никак не корпорации. Для вице-директора господина Мацуи министр экономики – старший по званию и положению. И не важно, у кого больше влияния и капитала. Министр назначен на свой пост премьером, председателем правительства. А правительство, перед тем как приступить к работе, получает, пусть номинально, пусть больше по традиции, чем по реальной власти, но все же – одобрение императора. Поэтому для господина Мацуи приказ министра практически то же самое, что и приказ императора – верховного сюзерена всех японцев. Еще в этом веке его называли божественным. Титул императора – «микадо», по-японски – «верховные врата»… Как Вы думаете, Артем, выполнить приказ такого сюзерена – не есть ли высшее счастье самурая?

Артем, потупившись, молчал.

– Если Вы помните историю, в сорок пятом году японский монарх приказал своему народу не сопротивляться, не умножать пролитой крови. Множество офицеров и рядовых солдат тогда совершили сеппуку, но не оттого, что не были согласны со своим императором, а от стыда и чувства вины. Солдаты посчитали, что именно они виновны в поражении страны, не смогли должным образом защитить своего монарха, выполнить до конца долг самурая. А значит – и жить больше незачем. И все. Остальные подданные выполнили приказ. Не было никакой гражданской войны, реального сопротивления оккупантам, ничего столь привычного для Кореи, Вьетнама и Афганистана. Нация приняла конституцию, зачитанную американским генералом, и пошла по пути свободы и демократии. Правда, в процессе она несколько отклонилась от распланированной американцами роли, построив в считанные десятилетия вторую экономику мира, но в этом повинна лишь национальная работоспособность.

Москвин пробормотал вполголоса, так, чтобы Романовский не услышал:

– Ага. Зато на островах до сих пор кучи американских баз, а солдаты со звездами и полосами насилуют местных девочек и устраивают погромы в японских барах.

Однако у переводчика оказался тонкий слух – а как иначе расслышать нужный вопрос в гаме пресс-конференции или улавливать на переговорах секретные перешептывания соперников?

– Простите, Григорий Ильдарович, у Вас неверные сведения. Вы цитируете выдержки из советской прессы семидесятых годов. На самом деле американская военная полиция довольно резко ведет себя с нарушителями. Их штрафовали, увольняли из армии, а некоторые заполучили немалые тюремные сроки. Так что кроме немногочисленных демонстраций да двух-трех самодельных ракет в год, выпущенных по территории базы больше из озорства и показухи, нежели чем с целью действительно нанести реальный вред, почти никто не сопротивляется американскому присутствию.

– А как же знаменитое дело двух– или трехлетней давности, когда три американских солдата изнасиловали на Окинаве японскую девушку? Местная молодежь тогда, помнится, крепко обиделась, даже дорогу к военной базе блокировали. Тоже скажете – советские газеты придумали?

Проспорили часа три, так и не договорились. Разошлись по номерам – назавтра запланирована плотная программа, надо бы и отдохнуть.

Непосвященному не объяснишь, почему группа собралась в холле гостиницы, а не у кого-нибудь в номере. По извечной русской традиции неформальное общение на любом профессиональном сборище, будь то съезд писателей или научный симпозиум, обычно протекает в номерах. Как водится, с водкой и философскими беседами из серии «ты меня уважаешь?».

Только не в Японии. Чудовищная дороговизна земли на многое в этой стране наложило свой отпечаток. В том числе и на размеры гостиничных апартаментов. Среди местных риэлтеров популярна грустная шутка:

– Как легче всего определить стоимость земли?

– Очень просто. Купюра в 10 000 иен (примерно 100 долларов), положенная на асфальт, занимает площадь ценой в свой собственный номинал.

Конечно, этот преувеличение, но весьма характерное.

Чтобы окупить квадратный метр застройки владелец гостиницы вынужден либо драть за проживание три шкуры, и тогда клиенты будут обходить его третьей дорогой, либо нашпиговывать отель тысячей маленьких номеров. Даже, скорее, номерочков: комнатка-спальная, где все пространство занимает кровать, а в ногах стоит телевизор, смотреть который невозможно в принципе, – не удается сфокусировать зрение. Санузел не просто совмещенный, а просто-таки уплотненный: когда сидишь, пардон, на унитазе, колени упираются в дверь, одна рука свешивается в ванну, а вторая – лежит на раковине.

Одному в таком номере тесно. Вдвоем – просто не продохнуть. Впихнуть троих удастся только после длительной голодовки. Так что хочешь-не хочешь, а собираться приходилось в холле. По японским понятиям – просторном: два человека, поднявшись с кресел, в принципе имеют все шансы не столкнуться лбами.

Чудит память, снова прыгает через дни и недели. Следующий запомнившийся эпизод – банкет после экскурсии на атомную станцию «Такахама» под Осакой. Неслабая штука – четыре водо-водяных реактора общей мощностью под три с половиной гигаватта. И носитель, и замедлитель – обычная вода, под давлением. В Японии ввэровских установок больше всего, потому Огнев и Хайфиц здесь были в своей стихии.

Перед началом банкета всей русской делегации презентовали по небольшому сувениру. Маленькая, никчемная с виду вещичка, характерная для японского менталитета, поразила русских физиков своей простотой и – одновременно – гениальностью задумки.

В России так сразу и не понять, почему же внедрение атомной энергетики сопряжено в Японии с такими трудностями. Атомные бомбардировки сорок пятого для всех остальных стран – не больше чем давно минувший исторический эпизод, несомненно трагический, пугающий, но все равно – эпизод. Для Японии это национальная боль и с трудом пережитый кошмар, последствия которого вытравить из памяти невозможно. Последствия радиоактивного заражения здесь известны не понаслышке. Можно только представить, каким жутким, чудовищным ужасом представляется рядовому японцу все, так или иначе связанное с атомной энергией. Совсем неслучайно в немалом количестве японских фильмов-катастроф действует гигантские монстры, вроде Годзиллы, разрушающие все вокруг себя. Причем монстр обязательно порожден радиацией – такой своего рода последыш ядерных испытаний.

Кошмар имеет все шансы перерасти в общенародную панику, стоит японским СМИ хотя бы туманно намекнуть о возможных проблемах на близлежащий атомной станции. Будь то мелкая авария в запорном устройстве сточного коллектора или утечка теплоносителя – общественное мнение реагирует чрезвычайно болезненно: засыпает правительство требованиями закрыть станцию, молодежь надевает белые халаты, расхаживает перед воротами АЭС с плакатами: «Я – жертва радиации». Страх искусственно подогревается некоторыми политиками и воинствующими экологическими организациями.

Еще в начале девяностых, когда программа по строительству АЭС развернулась на всю страну, тогдашний кабинет премьера Хасимото решился на беспрецедентный шаг: выделить средства на пропаганду безопасности атомной энергетики. Видимо, к проекту подключили спецов по психологии толпы, потому как результаты его оказались очень неплохими. Все было продумано до мелочей и кое-какие шаги можно назвать просто блистательными.

Взять, к примеру, тот же сувенир. С виду – ничего особенного: маленькое, герметично запаянное яйцо из прозрачного пластика, гравировка с цифрами, датой, дарственной надписью. Внутри – невзрачная на вид черная таблетка из материала, похожего на эбонит или застывшую смолу. В центре таблетки – сквозное отверстие. Поскольку яйцо почти прозрачное, все отлично видно, таблетку ту можно со всех сторон разглядеть, хотя любоваться там особо не на что. Более неказистой вещицы трудно себе представить. Но только до того момента, пока недоумевающему обладателю яйца не скажут, что же это такое на самом деле. Не пугайтесь: всего-навсего отработанный ТВЭЛ – термовыделяющий элемент атомной станции. Тысячи тысяч таких вот невзрачных таблеток уложены в сердце АЭС – в реакторе.

Сюрприз? Постойте, куда же вы! Он совершенно неопасен – можете проверить любым дозиметром. Элемент свое отработал, больше не излучает.

Ну, убедились?

Забавно, но факт: такой, с позволения сказать, подарок в Японии быстро вошел в моду. Правительственные маркетологи постарались или просто сказалась извечная человеческая тяга ко всему опасному, но заключенному в клетку (держат же некоторые в аквариумах электрических скатов и пираний, а в ванной, на цепочке – крокодилов) – не известно. Однако спрос на «атомные» яйца рос невероятными темпами, производители не успевали поднимать цены.

Вот по такой штучке и подарили русским физикам. К радиационной опасности им было не привыкать – покрутили презент в руках, подивились изобретательности японской мысли, хмыкнули, да и рассовали по карманам. Дома надо будет фон померить. Отработанный ТВЭЛ только в представлении японцев нерадиоактивен, на самом деле он все-таки немножко «фонит» – какое-то мельчайшее количество активных изотопов в нем осталось.

После банкета русскую делегацию повезли в город, на обзорную экскурсию. Все-таки Осака – второй по величине город в Японии, лишь немногим уступает столице. Тьма машин и народу (прав был академик: куда ни глянь – одни японцы!), многоэтажные автомобильные развязки на въезде, двадцатиполосная магистраль, прямой стрелой уходящая в обе стороны за горизонт.

С начала лета Андрей активно начал осваивать подаренную отцом «синенькую» и, хотя в час пик старался пока не выезжать, сносно водить уже научился. Потому и вздрагивал после каждого поворота, когда экскурсионный минивэн выруливал на встречную полосу. К левостороннему движению так просто не привыкнешь. В Британии когда был, так остро не реагировал – не понимал еще что и как, здесь поначалу тоже: с объекта на объект группу возили по скоростным автострадам на автобусе с затемненными стеклами. А в юрком минивэнчике, почти полностью прозрачном сверху для лучшего обзора, – становилось не по себе. Хотелось прыжком пролететь салон, оттолкнуть водилу, крутануть руль в сторону или хотя бы крикнуть: «Стой! Тормози!»… Взгляд привычно упирался в левое переднее кресло – что там за чайник сидит, угробить нас хочет, что ли? Водительское место пустовало… Тьфу, черт! У них же и руль справа! Фу-ух… Скорей бы уж приехать, никаких нервов не хватит.

Осакский музей художественных ремесел осмотрели бегло, чуть ли не рысью, так что и разглядеть-то толком ничего не удалось. В памяти сохранилось буйство красок на веерах и нарядах, невыносимое сияние сотен лакированных шкатулочек, матовые высверки дремлющей до поры боевой стали клинков. И еще – много детей. Разных возрастов. По одному, по два, с родителями и без, они заполняли, казалось, все помещения музея. Не удивительно: ведь в Японии каникулы начинаются в декабре.

Потом был буддийский монастырь, название которого Андрей даже и не старался запоминать, потом переписал с туристского проспекта – Сутеннодзи. Несмотря на то, что в Японии господствующей религией является синтоизм, в стране немало приверженцев буддизма: недостатка в послушниках наставники монастыря явно не испытывали.

Казалось, внутри этих тысячелетних стен время остановилось навсегда. Неспешно шествовали бритоголовые монахи, неспешно развевались на ветру разноцветные вымпелы, неспешно плыли над крышами ватные громады облаков.

Но стоило вернуться в деловую часть города – ощущение замороженной вечности исчезло. Наоборот: безумная свистопляска рекламы, сверкающие, подмигивающие на все лады витрины, бесконечный людской водоворот, стремительно проносящиеся над головой скоростные поезда словно подчеркивали значимость каждой секунды в бешеном пульсе современного мегаполиса.

Огромные, высотой в пять-десять этажей настенные экраны почти без пауз крутили рекламные ролики. Понять о чем – невозможно, сплошные иероглифы, лишь изредка нет-нет да и проскользнет знакомое слово: «Sony», «Motorola», «Toyota»… Что-то было в них одинаковое, похожее, будто бы абсолютно все ролики снимал один и тот же режиссер. Андрей никак не мог понять, что. И только минут через пятнадцать бесконечного мелькания перед глазами сотен однообразных реклам понял: они все рисованные. Мультики. Аниме. Ни одного живого актера, ни одного человеческого лица. Лишь похожие, как близнецы, улыбающиеся головы с неестественно большими глазами и волосами безумных расцветок. Однажды промелькнуло вроде бы вполне человеческое лицо, но в этот момент минивэн резко повернул, экран пропал из виду, и Андрею оставалось только гадать, не привиделась ли ему та улыбающаяся девушка. И уж тем более не вспомнить, чего уж она там рекламировала? Вроде бы что-то косметическое.

Как оказалось, реклама заинтересовала не одного Андрея. Огнев неожиданно обернулся к переводчику, спросил:

– Простите, Евгений Исаевич, давно хотел спросить. Мультики эти, аниме, у них тут сплошняком: в кино, по телевизору, на экранах вон, – он кивнул на мелькнувший за окнами минивэна небоскреб, – сотнями. И все вот с такими, – Огнев развел в стороны руки, показывая, – глазищами. Мы привыкли смеяться, что в Японии это такой национальный комплекс: у самих глаза-щелочки, но уж очень хочется быть похожими на европейцев, вот и рисуют мультяшек с гляделками на пол-лица. А сами японцы как это объясняют? Не может же быть, чтобы в открытую признавались в своих комплексах!

Романовский улыбнулся:

– Нет, конечно, нет. Вы, наверное, обратили внимание, что в аниме действуют, в основном, очень юные герои: дети или подростки? Здесь считают, что большие глаза – это всего-навсего признак детской непосредственности, ясного, открытого взгляда на мир. Потому-то ими и снабжены все мультяшные персонажи. Но вы, конечно, правы – это комплекс, причем не единственный. Другие не так бросаются в глаза, но тоже довольно показательны.

– Например?

– Вас никогда не удивляло, почему у аниме-героев волосы таких нечеловеческих расцветок? Салатовые, фиолетовые, розовые…

– Гм… никогда не обращал внимания. Черт! А ведь верно!

– А это тоже комплекс. Желание походить на европейцев. У белой расы волосы могут быть каштановыми, рыжими, соломенными, белобрысыми, а у азиатов – только черными.

– Вот-вот, а я что говорил! – пробурчал Москвин, тоже заинтересовавшийся разговором.

– Молодежь красится в немыслимые цвета самых зверских, кричаще-ярких оттенков, ибо черный цвет задавить не так просто. Задним числом – то ли чтобы оправдать эту моду, то ли чтобы поддержать ее – экраны запестрели синеволосыми нимфетками и инфернальными злодеями с малиновой шевелюрой.

К туристическому кварталу минивэн пробивался почти час – московским водителям, который год жалующимся на пробки, надо хотя бы на день-два съездить в Японию. После тех пробок московская толчея покажется милым детским утренником.

Без преувеличения одна из самых известных достопримечательностей Японии – рикша; само слово – лишь упрощенный для непривычного западного горла вариант, полностью произносится «дзинрикися», с ударением на последнем слоге. Знакомого по многочисленным фильмам и иллюстрациям босоногого азиата в конической соломенной шляпе давно уже нет, повозка прицеплена к разукрашенному велосипеду и называется «педикэбом». Все довольны: японское слово никто больше не коверкает, а западным туристам так привычнее. Среди наших же, понятное дело, слово вызвало нездоровый ажиотаж, японцами не понятый.

Педали сотен педикэбов вертят чинные, где-то даже благообразные китайцы не самого нищего вида. Именно китайцы, потому как японцу не пристало возить каких-то там европейцев на собственном горбу. Дзинрикися-гастарбайтеры относятся к своим обязанностям вполне серьезно, хотя и не скрывают, что их работа – в большей степени показуха для туристов.

Группа расселась по коляскам. По дороге старательно накручивающий педали рикша через переводчика расписывал пассажирам красоты и прелести туристического квартала. Знал он побольше любого гида, только вот информация в большей степени касалась «массажных» салонов, опиекурилен и прочей восточной «экзотики». Москвин слушал вполуха, но под конец и он не выдержал:

– Хорошо, Артемка на второй коляске поехал, без Евгения Исаевича. – И добавил в ответ на недоуменный взгляд Андрея: – Переводить некому. А то бы мигом за экзотикой слинял. Ищи его потом.

Через полтора часа дзинрикися остановились, наконец, перед главной целью всей экскурсии – храмом Сумиеситайся. Синтоистское святилище четвертого века, едва ли не самое древнее во всей Японии, внешне оказалось не слишком величественным. Невысокий, словно бы приземленный храм в окружении тщательно ухоженного, типично японского сада с обязательной сакурой и сливой сорта уме – цветок ее, как объяснил Романовский, вместе с примулой является символом префектуры Осака.

В Японии нет предубеждения против посещения туристами храмов. Входи, смотри, только верующим не мешай. Но русские физики, не сговариваясь, застыли на пороге, пораженные великолепием сотен тысяч маленьких язычков огня, рассыпанных на лакированных панелях. Всего лишь десяток курильниц с жертвенными палочками дымились, недалеко от входа, в честь верховного божества Аматэрасу, но идеально вычищенные дощечки на стенах храма отражали каждый огонек сотни, тысячи раз, и казалось, что все внутреннее пространство утопает в огнях.

Андрей первым решился сделать шаг вперед. Ему в лицо дохнуло теплым, невесомым ароматом благовоний – словно бы прикоснулась к щеке дружеская ладонь.

6

В субботу Андрей проснулся поздно. Вроде бы с утра кто-то звонил, но после вчерашнего, после огороженного барьерами входа на станцию, мигалок и рева съезжавшихся со всех сторон машин тревожных служб и двухчасовой попытки вместе с сотней таких же наивных поймать такси на забитой площади, он проспал, как убитый, почти до полудня.

Андрей набрал Димкин номер.

– Димыч, привет!

– Андрюха! А мы тут тебе весь телефон оборвали. Дрыхнешь, что ли?

– Вроде того. Как твоя половина – уехала?

– Конечно. Я все думал, не дай Бог, дождь будет, тогда бы она точно заартачилась, а так – ничего, с самого утра ускакала. Так что давай, часикам к семи подъезжай. А то Ромка с Егором будут, а тебя все нет, что же нам, пульку без тебя расписывать?

– Не боись, не придется. Буду как штык. Пожрать чего-нибудь привезти?

– Да нет, вроде все есть, полный холодильник. Светка ж меня на целых двое суток оставила – боялась, как бы я с голоду не окочурился. Ты, главное, сам приезжай.

По телевизору, как всегда, крутили бесконечное ток-шоу вперемешку с не менее бесконечным футболом, читать было нечего, и Андрей с трудом дождался вечера. Выехал пораньше. А то мужики достали уже подкалывать: «Чего так рано? Мы тебя раньше двенадцати не ждали…» Ну, опаздывает он иногда, что здесь такого? Ничего, сегодня придется языки-то прикусить.

Да и не помешало бы заглянуть по дороге в одно правильное местечко. Холодильник, конечно, холодильником, но кто же ходит в гости без пузатой бутылочки? Или двух. «Ахтамар», пожалуй, подойдет.

Димкина дверь с весны так и не изменилась – бронированный образчик противовзломной фортификации: голый, ничем не прикрытый стальной лист, наверху старательно выведен мелом номер квартиры. Чистюля Светка уже второй год неустанно капала мужу на мозги, чтобы обил этот ужас хотя бы дерматином. Но Димыч, обычно уступавший жене во всем, неожиданно уперся. Он уверял, что на такую дверь ни один вор не позарится: «Видно же, что у хозяев денег нет. На последнюю заначку дверь поставили, чтоб от соседей не отставать, а на украшательства всякие уже не хватает…» Как в известном мультфильме про Матроскина: «Чужой человек подумает, что в доме кто-то есть, и ничего у нас воровать не будет. Ясно тебе?»

Психологически идея была не так уж плоха, а на многочисленные подначки, что купившиеся на мнимую бедность воры должны быть по меньшей мере слепыми, чтобы не заметить, как хозяин каждое утро выводит из гаража дочиста умытую «Октавию», Димыч не реагировал.

Ромка, считавший себя профессиональным психологом, однажды заметил: «А почему не наоборот: типа, раньше у жильцов по сугубой бедности ничего ценного в квартире не было, а теперь вот – появилось, да такое, что сподобились даже на дверь разориться?» Такой неожиданный вариант поверг Димыча в глубокую задумчивость, но, судя по тому, что внешний вид двери изменений не претерпел, этого все же оказалось недостаточно. Уверенность хозяина поколебать не удалось.

Андрей едва успел коснуться звонка, а изнутри уже гремели засовами. Не иначе с балкона разглядели. Димыч опять, небось, бросает – вот и изгнал бедного Ромку на свежий воздух.

«Психолог-то наш дымит, как паровоз, и получаса без табака не вытерпит».

Дверь распахнул сам хозяин, перегородил собой проход и, широко улыбаясь, разрешил:

– Заходи!

С трудом протискиваясь сквозь немаленькую Димкину тушу в узкую прихожую, Андрей старательно оберегал пакет, чтобы, не дай Бог, не звякнуть раньше времени. Не получилось. Бутылки глухо стукнулись об угол вешалки и хором сказали: «Дзинь!»

Димыч, все еще возившийся с засовами, хищно обернулся, сверкнул глазами. А из комнаты выскочил на звук Егор и уже шел навстречу с распростертыми объятиями:

– Ой, ой! Смотрите, что делается-то! Андрюха не опоздал! Ну все, придется в зоопарк с извинениями звонить…

– Зачем? – не сразу понял Андрей.

– Как это – зачем? Ты же вовремя пришел: чудо какое, невиданное! Медведь сдох, не иначе… В зоопарке траур, небось.

Посмеялись. Димыч картинно нахмурился:

– А почему в зоопарке? В цирке тоже медведи есть, ученые, а такие – вообще на вес золота. И вот из-за такого, как ты, Андрюх, ценное животное, доставлявшее столько радости наивным детишкам, скоропостижно скончалось. Гринписа на тебя нет!

Перепалку прервал зычный Ромкин бас:

– Эй, петросяны! Хватит зубоскалить! Проходите уже сюда…

Сибарит Ромка даже не потрудился встать, протянул руку прямо с кресла:

– Привет, привет, – и добавил, по извечной своей привычке не удержавшись от легкого психологического практикума: – Давай уж, показывай, что у тебя там звякало, народ должен знать своих героев.

Андрей выставил на стол «Ахтамар» в компанию к уже красовавшемуся там пузатенькому «Реми Мартин». Ромка благосклонно кивнул, а Егор восхищенно цокнул языком:

– Вот это дело! Живем!

Вернувшийся в комнату Димыч удовлетворенно обозрел стол, скомандовал:

– Егор, будешь лимон резать, – и, хлопнув Андрея по плечу, добавил: – Молодец! Считай, заслужил благодарность перед строем. Посидим, как люди. Слушай, а что это ты вовремя, а? Подозрительно.

– Вам не угодишь! Поздно приезжаешь – почему опоздал? Рано приехал, опять нехорошо.

– Да мы тут уже ставки хотели делать, когда ты приедешь, – сказал Ромка. – Думали, ты не меньше чем на час опоздаешь, опять пробками будешь отмазываться.

– Облом-с, – посочувствовал Андрей. – Не вышло. «Синенькая» моя в ремонте, пришлось тачку брать. «Копейка» какая-то попалась скрипучая, ржавая, старше меня, наверное.

Егор ухмыльнулся, не упустил возможность подколоть:

– Что, выходит «копейка» быстрее твоей «шахи» бегает? Или водила тормозит меньше?

– Нет, он просто машину меньше жалеет. Ей уже все равно. А «мерины» таких боятся. Ежу понятно, что в случае каких проблем, с водилы снимать нечего.

– А с твоей-то что? – спросил Ромка, лениво переключая каналы. Звук у телевизора был приглушен.

В который уже раз за последние несколько дней Андрею задавали этот вопрос! И с каждым пересказом к его собственному удивлению в истории обнаруживаются новые детали. Где-нибудь через месяц она вообще перестанет походить на правду.

Народ выслушал сочувственно, но и не без иронии. Димыч, расставляя фужеры – в его могучих пальцах ножки выглядели тоненькими и хрупкими, – спросил:

– Андрюх, ты ничего не спутал? Может, просто провод где отошел, или предохранители выбило? А ты сразу в сервис… Тебя там за лоха посчитали и решили маленько раскрутить.

– Я тебе чего – чайник, что ли? Не первый год замужем. Предохранители я первым делом проверил.

– Да ладно! Знаешь, как бывает? У меня на работе паренек есть, так он, хоть и крутит баранку лет пять, все равно представления даже не имеет, что у тачки под капотом.

– Что за намеки? – притворно возмутился Андрей.

– Мало того, – продолжил Димыч, – он хоккей любит, энхаэловский в основном. Смотрит не отрываясь. Ты не поверишь, но однажды он такое загнул! Говорит, на эмблеме моего авто две клюшки нарисованы! Всем отделом ржали, а этот стоит, глазами хлопает. «Что, разве нет?» – спрашивает. Обиженно еще так.

Слушатели недоуменно переглянулись. Что за странные ассоциации? Первым догадался Егор.

– А-а, «Фольксваген»! – рассмеялся он. – А что? В принципе, там можно и клюшки увидать, и косы, и вообще – чего хочешь!

– Тихо! – Ромка включил звук, чуть отстранился от телевизора. – Слушайте!

Серьезная дикторша вещала с экрана:

– …Как удалось установить, взрыв произошел в третьем вагоне приблизительно в девятнадцать тридцать четыре при подходе поезда к станции…

– Тоже мне новость. Утром еще говорили… – протянул Егор. – Я краем уха слышал…

– Подожди!

– …По предварительным данным четыре человека погибли, восемнадцать получили ранения. Трое пострадавших находятся в реанимации, их состояние оценивается как критическое…

Кадр сменился. Любопытная камера, то и дело натыкавшаяся на хмурые лица милицейского оцепления, наконец отыскала просвет – двое в белых халатах тащили носилки, накрытые окровавленной простыней. Камера с любопытством ребенка мазнула по испятнанной бурыми кляксами ткани, потом нацелилась за спины медиков.

Вагон казался самым обыкновенным, если бы не выбитые стекла и здоровенное гаревое пятно между центральными дверями. Сиденья вырвало из гнезд, они валялись дальше по проходу, смятые и опаленные.

Внутри поезда крови почти не было, лишь очерченные мелом угловатые контуры да непонятные метки взрывотехников. Объектив на несколько секунд задержался на одинокой золотистой туфельке с острым по последней моде носком, лежавшей на платформе у самых дверей, потом уперся в испачканного сажей плюшевого котенка. Игрушку уронили во время бегства, когда перепуганные взрывом и криками пассажиры, едва не выдавив двери, выскакивали на платформу. В общей панике котенка затоптали, некогда пушистый и белый мех теперь напоминал грязный, свалявшийся ком.

Через мгновение камеру заслонила могучая пятерня, вид переключился – и в кадре возник уже перекрытый вход в метро, россыпь спецмашин с мигалками и без. Съемочную группу, похоже, выперли от греха на поверхность.

– Руководство московского МВД пока воздержалось от комментариев. Расследование взял под личный контроль министр внутренних дел. Нашему корреспонденту удалось узнать, что основной версией следствия пока остается…

Ромка выругался, зло предложил:

– …взрыв бытового газа.

– …террористический акт, – невозмутимо закончила дикторша. – Работники следственной бригады, с которыми удалось переговорить, также не исключают версии несанкционированной перевозки взрывоопасных материалов или преступной халатности. Ведется следствие.

– Циник ты, Ромка. – Димыч взял пульт, приглушил звук. – Там люди погибли, а ты… Лишь бы поржать.

– Я циник?! А эти, – он кивнул на телевизор, – тогда кто? Помнишь, с месяц назад где-то на Кавказе полдома разворотило? Тоже грузили, как дурачков: газ, газ. Хотя даже самым махровым дилетантам все было понятно. А они твердят, как заведенные: взрыв бытового газа. Не террористы, мол, виноваты, которых мы давно уже всех к ногтю взяли, а советская власть. В худшем случае – сами жильцы. При установке технику безопасности не соблюдали.

– Господи, а советская власть-то причем?

– Ты что, не слышал этой отмазки? Понаставили, мол, некондиционных плит, халтурщики, трубы кое-как налепили, лишь бы быстрее о газификации всей страны отрапортовать. А мы теперь расплачиваемся. Ведь все подряд ремонтировать – денег не хватит. Ну, и пошло: что бы ни рвануло, все равно – газ виноват, даже если плиты в доме электрические. В крайнем случае, как сейчас, – халатность. Тьфу! Вагон к дьяволу разнесло, а они нас за дураков держат!