Как уже было отмечено, Константинополь являлся не только центром ремесленного производства, но также важным центром торговли и крупным морским портом. Здесь существовали целые торговые ряды, например Артополий [227, с, 95-96]. Животных продавали на специальном скотном рынке 17. Был в столице и особый рынок для привозных товаров, который первоначально находился на берегу Золотого Рога, а затем был перенесен в гавань Юлиана на Мраморном море [227, с. 235; 203, т. I, с. 81] 17a. В столице имелось огромное количество разнообразнейших лавок и лавчонок, которые, как и ремесленные мастерские, назывались эргастириями, поскольку во многих из них продаваемые товары тут же и изготовлялись [33, нов. 43]. В "Чудесах св. Артемия" рассказывается о некоем свечнике (???????????), владельце лавки в портике квартала ?? ????????. Здесь он продавал воск и свечи, здесь же и изготовлял их, при случае переливая разбитые [43, с. 26], После восстания Ника "в течение многих дней,- пишет автор "Пасхальной хроники", - были открыты лишь те эргастирии, которые дают нуждающимся людям пищу и питье" [16, с. 628].
      В городе торговали мясом [26, с. 482-483], вином [43, с. 451, рыбой, овощами, фруктами [31, с. 95], другими продуктами питания и, разумеется, изделиями местных ремесленников. Большого размаха достигла торговля предметами роскоши и дорогими тканями, В сгоревшем во время восстания Ника "Доме ламп", описанном Георгием Кедриным, шла торговля дорогими товарами, и прежде всего великолепными, расшитыми золотом тканями [24, с. 647]. Здесь при ярком свете ламп выставлялись дорогие туалеты для обозрения их столичными модницами.
      Константинополь вел оживленную торговлю с другими городами и странами. На его улицах могли встретиться купцы из самых разных уголков империи; многие из них оставались здесь надолго в расчете на хорошие барыши. Иоанн Мосх рассказывает о том, как некий торговец из Александрии подолгу жил в столице, оставляя дома жену и ребенка [27, кол. 2928], а купец из Селевкии вел торговлю в Константинополе через посланное туда им доверенное лицо (????????). Постоянно пребывали в столице купцы с Родоса и Хиоса [43, с. 5, 9, 55]. О благоприятных условиях торговли здесь свидетельствует и следующий эпизод: один житель Равенны, достав 300 солидов, решил заняться торговлей и с этой целью переехал в Константинополь [100, с. 126].
      Константинополь находился в центре морских и сухопутных дорог, которые связывали его со многими областями империи (Сирией, Александрией, Малой Азией, Балканами), а также с различными отдаленными странами [201, с. 161 и сл.]. Здесь заканчивался торговый путь, идущий через Армению и Черное море [249, с. 10]. Город являлся одним из конечных западных пунктов путей пряностей 1271, с. 119, 149-150]. К VI в. Константинополь стал одним из главных, если не самым главным портом Средиземного моря [288, с. 131].
      До вступления на престол Юстиниана таможенных постов в городе не было и ввозимые в столицу товары пошлиной не облагались.
      Существовали лишь нерегулярные налоги, которые собирались при проверке проливов: 2% - для купцов из восточных областей и 8,33 % - для навикуляриев Киликии по их выезде из Константинополя [239, с. 168; 122, с. 241]. Придя к власти, Юстиниан, который, по-видимому, на все вознамерился наложить свою твердую руку, учредил постоянные таможни в основных гаванях города - Авидосе и Иероне, - приказав собирать со всех товаров таможенную пошлину - октаву (12,5%) 18, приравняв, таким образом, Константинополь к пограничным таможенным пунктам империи. Пошлины собирались и в самой столице, если корабли почему-либо миновали Иерон или Авидос, а также когда товары поступали в город сухопутным путем [125, с. 91].
      Торговля Константинополя с другими городами осуществлялась при посредничестве купцов и навикуляриев, перевозивших товары на своих судах. Императорский дом располагал своими собственными торговцами [17, IV, 63, 1]. Известны также торговцы, находившиеся на службе или в какой-то зависимости у могущественных лиц (potiorum quoque homines) [17, IV, 63, 1].
      На складывание рыночных цен большое влияние оказывали корпорации крупных (оптовых) торговцев. Ограничения цен, введенные когда-то Диоклетианом, были, по-видимому, уже давно забыты. Оптовики уславливались между собой не продавать товар по цене ниже оговоренной. Насколько явствует из рескрипта Зинона, подобного рода соглашения заключались корпорациями крупных торговцев одеждой, рыбой, продуктами питания и другими товарами [17, IV, 59, 2 (1)]. Для того чтобы застраховать себя от возможных наказаний со стороны правительства, корпорации устанавливали контакты с чиновниками канцелярии префекта города, которым, по всей видимости, давали немалые взятки.
      Закон императора Зинона, который Юстиниан счел необходимым включить в свой Кодекс, строго запрещал установление монопольных цен. За участие в сговоре такого рода налагался штраф в 50 либр золота. Чиновников канцелярии префекта, допускающих поблажки торговым корпорациям, закон карал штрафом в 40 либр золота [17, IV, 59, 2 (1)].
      VI век характеризовался относительно высоким уровнем товарно-денежных отношений. Это сказывалось не только в размахе внутренней и внешней торговли, но и в широком распространении разного рода финансовых операций: вкладов под проценты [17, IV, 32, 5], сдаче золота и серебра на хранение [17, IV, 33, 3], купле-продаже, совершаемой через третьих лиц (с уплатой залога или без него) [33, нов. 136, гл. III; эдикт VII, гл. VII; эдикт IX, предисл.], даче ссуд под проценты или под залог [33, нов. 136, гл. IV; эдикт VII, гл. III; эдикт IX, гл. III-IV], гарантировании уплаты долга [33, эдикт IX, предисл.] и т. д. В столице почва для подобных операций оказалась более благоприятной, нежели в других городах империи.
      Весьма заметное участие в такого рода сделках принимали представители столичной знати. Беззастенчиво пользуясь своим положением, они стремились извлечь максимально высокие прибыли из финансовых операций, подчас весьма сомнительного характера: брали деньги в долг, отдавая их затем в рост или покупая на них движимое и недвижимое имущество [33, нов. 136, гл. III; эдикт VII, гл. VII], а после отказываясь признавать долговые обязательства и всячески уклоняясь от уплаты долга [33, эдикт VII, гл. VII].
      В городе процветало и ростовщичество. Проценты, которые ростовщики требовали со своих клиентов, сплошь и рядом превышали 20% суммы ссуды. Ненормальная ситуация, сложившаяся в этой сфере, побудила Юстиниана вскоре после прихода к власти ограничить размах ростовщичества. С этой целью он издал в 528 г. закон, согласно которому при заключении контрактов сенаторам разрешалось получать не более 4 % прибыли в год, занимающимся ремеслом и торговлей - не более 8%, а прочим лицам - не более 6% прибыли в год [17, IV, 32, 26, 2]. В особые условия ставились лишь операции, связанные с перевозкой товаров или перемещением кредитуемых лиц. Это были так называемые trajecticia contracta, при которых допускалось взимание с клиентов 12% [17, IV, 32, 26, 2]. Однако и здесь имелись в виду лишь такие перемещения людей и товаров, которые были сопряжены с явной опасностью, в противном же случае полагался обычный процент [17, IV, 33, 1, 2]. Если ссуженные деньги выплачивались не в оговоренный срок и не все сразу, проценты разрешалось удваивать, но превышать установленный максимум было категорически запрещено [17, IV, 32, 27-28].
      Закон Юстиниана, по всей вероятности, вызвал недовольство как аристократии, так и торгово-ростовщических элементов и в определенной степени явился источником трений между ними и правительством в дальнейшем. На практике он вызвал ряд бесконечных споров между кредиторами и их должниками [33, нов. 106; эдикт IX].
      Коммерческие и финансовые сделки совершались обычно при посредничестве третьих лиц - чаще всего аргиропратов (о них см. ниже).
      Контракты оформлялись, как правило, специальными чиновниками-символографами, составлявшими особую корпорацию [33, нов. 44, гл. IV]. Лишь при заключении соглашения на сумму меньше одной либры золота не требовалось соблюдения сложных формальностей [33, нов. 73, гл. XIII], однако и в этом случае соглашение обязательно составлялось в присутствии свидетелей 134, с. 5-б]. И все же правила не всегда соблюдались, а главное - не всеми. Во всяком случае, сделки, заключаемые аристократами (в первую очередь на получение долга или ссуды), сплошь и рядом оформлялись без свидетелей и не фиксировались чиновниками [33, эдикт VII, предисл.], в чем достаточно четко отражались сословные привилегии знати.
      Характеризуя Константинополь начала VI в., следует остановиться и на той роли, которую играли в его экономике проастии - земельные владения, находившиеся как в предместьях столицы, так и в черте самого города. Часть Константинополя, окруженного новой стеной Феодосия, оказалась незастроенной, и городская знать (служилого происхождения по преимуществу) охотно скупала свободные земли, создавая здесь свои поместья [132 с. 12-13] Проастии приобретали и члены императорского дома. Так, у императора Анастасия был проастий во Влахернах; именно туда, по рассказу Феофана, он бежал во время одного из народных волнений [41, с. 159]. Его племянник, патрикий Пров, имел проастий в Сиках, в котором вовремя пребывания в Константинополе останавливался Иоанн Эфесский [52, с. 50, 60]. Юстиниан и его родственники владели проастиями ?? ???????? 19 и ?? '????????? [96, с. 63].
      Немало проастиев в столице и ее округе находилось во владении церквей, монастырей, странноприимных домов. Они обычно сдавались в долгосрочную аренду (эмфитевсис), срок которой Юстиниан ограничил тремя поколениями [33, нов. 7, гл. III]. Доходы с таких проастиев шли на нужды самой церкви и ее учреждений, в частности на содержание врачей, имевшихся в странноприимных домах [43, с. 28-29; 262, с. 136].
      Весьма подробно знакомит нас со столичными проастиями 159-я новелла Юстиниана, где описывается завещание одного из характерных представителей сенаторской аристократии Константинополя - синклитика Гиерия. Как явствует из новеллы, Гиерий владея пятью проастиями. Один из них находился во Влахернах, другой - в квартале Венеты (?? ???? ????????), третий - в Сиках, четвертый и пятый - на европейском берегу Босфора [33, нов. 159, предисл.]. Проастии сенатора, как мы видим, были разбросаны в разных концах города, не составляя единого комплекса. Несколько больше, чем о других, сказано в новелле о его проастии, расположенном в квартале ?? ??????? в Сиках, который Гиерий завещал внуку. Здесь находились претории, дома и ремесленные мастерские, сдающиеся внаем, бани, ипподром, цистерна, рыбачьи причалы (скалы) и, наконец, сады, большое количество которых в Константинополе засвидетельствовано 64-й новеллой Юстиниана. Часть зданий, мастерских и садов помещалась внутри стен Сик, часть - за их пределами [33, нов. 159, предисл.].
      Таким образом, проастии представлял собой весьма сложный хозяйственный и имущественный организм и приносил своему владельцу разнообразный доход. Наличие в имении сдающихся в аренду мастерских отражало специфику проастия крупного города, центра ремесла и торговли. Сады и огороды тоже сдавались в аренду садовникам, которые, по всей видимости, прибегали к найму работников 20. Овощи и фрукты сбывались на рынках города, а также· продавались в портиках улиц и общественных зданий. Марцеллин Комит рассказывает, как в 501 г. прасины спрятали оружие и камни в больших глиняных сосудах, расположив их в портиках ипподрома и прикрыв сверху фруктами, будто бы предназначенными для продажи, как это было заведено [31, с. 95].
      Садовники, на попечении которых находились сады и огороды, образовывали весьма влиятельную корпорацию. Связанные круговой порукой, они сами, насколько явствует из 64-й новеллы Юстиниана, с большой выгодой для себя производили оценку садов и огородов. Сильно занизив цену сада при заключении арендного договора, садовник при возвращении сада хозяину оценивал его раз в шесть выше первоначально установленной стоимости [33, нов. 64, гл. I].
      Деятельность корпорации садовников полностью аналогична действиям корпораций высококвалифицированных строителей и крупных торговцев, что лишний раз свидетельствует об укреплении самостоятельности торгово-ремесленных корпораций к началу VI в. Против этой чрез мерной, по мнению правительства, самостоятельности корпораций повел борьбу еще император Зинон. Ее весьма энергично продолжил Юстиниан. Уже сама кодификация права, где большое место отводилось вопросам городской экономики (в том числе экономики Константинополя), означала, что государство было твердо намерено поставить под свой контроль все без исключения сферы деятельности горожан. Введение в столице таможенных постов, попытки положить пределы ростовщичеству, ограничение деловой активности сенаторов в сфере товарно-денежных отношений эти и другие меры государственной регламентации, столь явственно ощущаемые в начальный период правления Юстиниана, обостряли противоречия не только между горожанами и правительством, но и между отдельными социальными слоями Константинополя, к характеристике которых мы и переходим в следующей главе.
      Глава II
      СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА НАСЕЛЕНИЯ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
      В VI в.
      Интерес к социальной структуре раннего Константинополя пробудился у исследователей уже давно. Еще Дж. Бери предпринял попытку дать классификацию состава населения византийской столицы в IV-VI вв. Согласно его характеристике, между императором и народными массами стояла аристократия, различавшаяся по трем степеням знатности: высшая, средняя и низшая. К аристократии он причислял также высших чиновников, профессоров университета и занимавших высокое положение врачей; средние слои по мнению автора, были представлены богатыми купцами и начинающими юристами; далее шли не имеющие привилегий врачи, учителя и риторы и, наконец, городская беднота [147, т. I, с. 42],
      Иную классификацию населения Константинополя в этот период предложил в 1913 г. В. Шульце, деливший жителей города на следующие категории: 1) аристократию, куда входили сенаторы, купцы и крупные владельцы эргастириев, 2) среднее сословие, состоявшее из ремесленников и торговцев, и 3) пролетариат, под которым автор подразумевает люмпен-пролетариат [295, с. 236-246]. Рабство, по мнению В. Шульце, не имело тогда существенного значения [295, с. 244-245], поэтому автор не счел нужным выделять рабов в отдельную категорию. Наибольшей социальной активностью исследователь наделяет среднее сословие, члены которого и были, с его точки зрения, наиболее яркими и характерными представителями византийского общества [295, с. 246].
      Более сложной представлялась социальная структура городского населения Византии, в частности Константинополя, А. П. Рудакову, который вычленял в нем несколько слоев в зависимости от рода занятий [86, гл. VI].
      Тот же принцип положен в основу социальных стратификации современных исследователей А. Джонса и Ф. Тиннефельда. Не занимаясь непосредственно изучением социального состава жителей Константинополя, А. Джонс задался целью рассмотреть различные категории населения империи в целом. В соответствии с этим в его труде нашли место разделы, посвященные сенаторам, торговцам и ремесленникам, военным, духовенству, лицам свободных профессий [235, с. 523-562, 607-687, 824-872, 910-914, 986-1024]. Но, давая весьма подробную характеристику отдельным слоям византийского общества, А. Джонс вместе с тем не стремился свести свои наблюдения в целостную картину, что придает его работе некоторую незавершенность, даже фрагментарность.
      Следуя за А. Джонсом, Ф. Тиннефельд делит население Константинополя на сенаторскую аристократию, отдельные категории чиновников, военных, клириков, ученых, врачей, адвокатов, архитекторов, торговцев, ремесленников, лиц без определенных занятий, рабов [311, с. 175-176].
      Этой несколько мозаичной картине противостоит более жесткая и обобщенная схема, предложенная Г.-Г. Беком. Всех жителей Константинополя исследователь делит на три группы: аристократию, средние слои и народные массы [136, с. 19-21, 32]. Средние слои, по мнению автора, были представлены владельцами эргастириев, средними землевладельцами, врачами, преподавателями и т. п. [136, с. 20-21]. Исследователь не оговаривает принципа, по которому он объединяет в одну группу столь различные слои населения. Единственное, что могло быть у них общего, - это, надо полагать, приблизительно одинаковый материальный уровень. Но одного этого, по-видимому, недостаточно для того, чтобы утверждать, к примеру, что владелец ремесленной лавки и преподаватель высшего учебного заведения имели одно и то же общественное положение, одинаковую психологию, сходные потребности и интересы. В данном случае определяющим фактором, бесспорно, является способ, каким получают средства к существованию, но он-то и не позволяет объединить эти категории жителей столицы в одну группу.
      Имущественному фактору придает большое значение и Э. Патлажан. В ходе своего исследования она делает вывод о том, что в ранневизантийский период на смену прежнему разделению общества на honestiores и humiliores постепенно приходит деление жителей на богатых и бедных [279, с. 14-17].
      Более традиционно характеризует население раннего Константинополя Ж. Дагрон, который делит его на две большие основные группы - сенат и народ, не выделяя внутри их существенно различающиеся между собой категории населения [170, с. 119-205, 297-366].
      Из юридических факторов исходит при характеристике социальной стратификации ранневизантийского общества Г. Е. Лебедева, делящая население Константинополя на сенаторскую аристократию, плебс и городских рабов [69]. Но в отличие от Ж. Дагрона она не считает возможным говорить о единстве плебейского населения города, о непременной принадлежности всех его представителей к разряду humiliores, поскольку среди них все явственнее выделялась группа богатых торговцев [69, с. 120-121].
      Роль торгово-ростовщических элементов в Константинополе особо подчеркивал в свое время А. П. Дьяконов, который считал возможным противопоставить их, в силу их общественно-политического влияния, земельной аристократии города [51. с. 194].
      О дифференциации плебса и постепенном выделении в нем торгово-ростовщической верхушки говорит и Г. Л. Курбатов; однако, по его мнению, не следует преувеличивать роль и богатство этой прослойки горожан [64, с. 146-147].
      Столь же резко расходятся взгляды исследователей и по вопросу социальной динамики ранневизантийского общества. Так, по мнению А. П. Рудакова, все его слои "перемешаны между собой, во всех слоях замечается постоянное стремление подняться наверх, к более почетному или завидному социальному положению" [86, с. 216]. Среди современных византинистов наиболее последовательно теорию нестабильности социальной структуры столицы развивает Г.-Г. Бек. Константинопольское общество представляется этому ученому "открытым" сверху и снизу [136, с. 13], причем, по его мнению, нестабильность проявляла себя не только со сменой династии, но и с приходом к власти каждого нового императора [136, с. 16].
      Диаметрально противоположной точки зрения придерживается П. Каранис, который полагает, что характерной чертой социальной структуры Поздней Римской империи после кризиса III в. и реформ Диоклетиана и Константина была неподвижность (immobility) [161, с. 39]. Не склонны разделять точку зрения Г.-Г. Бека Ж. Дагрон, Г. Л. Курбатов, Г. Е. Лебедева [170, с. 147-190; 60, с. 20; 69, с. 153-162].
      Какой же из упомянутых точек зрения на вопрос о структуре константинопольского общества в VI в. и характере социальной динамики в этом обществе следует отдать предпочтение? При ответе на этот вопрос, по нашему глубокому убеждению, необходимо прежде всего четко выяснить, как характеризовали византийское общество его современники.
      Как это ни покажется странным, подробно о социальной структуре общества в произведении, принадлежащем перу византийца той эпохи, можно прочитать лишь в труде сугубо специального характера - в трактате о военном деле, автор которого остался неизвестным [14]. Сведения трактата представляют особый интерес, поскольку исходят не от писателя, отягощенного риторским образованием и мыслящего в силу этого категориями, привнесенными из прошлого, но от специалиста, обладающего практическим складом ума и рассуждающего сугубо по-деловому.
      В характеристике социальной структуры византийского общества автор трактата исходит из деятельности отдельных индивидуумов, их конкретных общественных занятий. По его мнению, все люди должны выполнять какие-то функции в государстве - работать, быть полезными своей политии [14, I, 1, с. 42]. В соответствии со своими представлениями, он вычленяет в современном ему обществе следующие группы населения: духовенство, архонтов, различные группы чиновников (прежде всего судебного и финансового ведомств), техническую интеллигенцию, ремесленников и торговцев, неквалифицированных рабочих, лиц, не занятых постоянным трудом, а также театральное сословие [14, I-III; 78, с. 114-122, 132- 133; 67, с. 62-64].
      Столь же дробной, хотя и более всеобъемлющей выглядит характеристика социальной структуры константинопольского общества у Прокопия, который вычленяет в нем сенаторов, духовенство, чиновничество, военных, риторов, философов, адвокатов, учителей" торговцев, ремесленников, городскую бедноту и театральное сословие [35, т. III, XXVI, 2-26]. Но когда Прокопию понадобилось сказать об этом же обществе в двух словах, он поделил его на две основные категории - народ и сенат [35, т. I, А, I, 24, I]. По-видимому, в данном случае сказалось влияние классических образцов, привычка мыслить категориями, присущими античному миру. И в самом деле, Прокопию современное ему общество представляется традиционно римским; изменения, происходившие в статусе сенаторов и в социальной структуре города в целом, историк воспринимает как явление частное - как новшества Юстиниана. Но это частное явление нестабильность в положении знати,- вызванное действиями ненавистного ему императора, принимает в изображении Прокопия столь грандиозные размеры, что заставляет читателя прийти к выводу о полном упадке сенаторской аристократии в эпоху Юстиниана.
      На две основные группы делит ранневизантийское общество и автор упомянутого трактата о военном деле, но он называет их несколько иначе, нежели Прокопий, - архонты и подданные. Архонты, в его изображении, это не весь сенат, но лишь его часть, а именно та, которая находится в непосредственной близости к императору и занята управлением государством. Архонты, по словам автора трактата, достигают своего положения в постоянной борьбе за влияние и власть. Является ли эта фраза отзвуком существования вертикальной мобильности, или автор просто хотел сказать с постоянной борьбе группировок внутри одного и того же общественного слоя, неясно. Но в его словах так или иначе нашла свое отражение известная нестабильность правящей элиты.
      В своей попытке выявить, что представляла собой социальная структура константинопольского общества в VI в., мы, конечно же, не можем игнорировать отмеченные византийскими авторами различия людей по роду их деятельности, и в этом смысле мы последуем за византийскими историками.
      Но анализ источников, как нам представляется, делает необходимым и учет общественно-политического веса отдельных групп населения города, их реального места в социальной структуре константинопольского общества, что, возможно, позволит ответить на вопрос, можно ли делить все население столицы на сенаторскую аристократию и народные массы (либо, пользуясь словами анонимного автора трактата о военном деле, на архонтов и подданных), или в эту схему необходимо внести некоторые коррективы. Подобный анализ (на основе использования максимального количества источников, их сопоставления и противопоставления) поможет выяснить и характер социальной динамики, а также степень активности тех или иных слоев общества столицы и причины их участия в социально-политической борьбе города.
      Сенаторская аристократия Константинополя
      На высшей ступеньке социальной лестницы Константинополя находились аристократы-сенаторы. В VI в. их основную массу составляли лица, облеченные титулом иллюстрия, поскольку более низкие разряды знати - клариссимы и спектабили - еще в середине V в. потеряли право заседать в великой курии и получили разрешение покинуть столицу [17, XII, 1, 15; XII, 2, I]. Титул иллюстрия становится синонимом сенаторского звания [205, с. 46]. Наиболее привилегированной частью сенаторов являлись патрикии; этот титул до 537 г. жаловался лишь консулам и префектам [33, нов.62].
      Каково было социальное лицо константинопольского сената? По мнению М. В. Левченко и Г. Зайдлера, основной его костяк составляли крупные землевладельцы [72, с. 80, 86; 297, с. 16]. Именно из их среды, пишет Г. Зайдлер, выходили сенаторы [297, с. 16] (ср. [72, с. 86]). Существование в других городах родовитой аристократии, не связанной с сенаторским сословием Константинополя, М. В. Левченко считал исключением [72, с. 83]. Сенаторы, следовательно, отождествляются в данном случае с византийской аристократией вообще. Со своей стороны, Г.-Г. Бек делит аристократию Византии на сенаторов и провинциальных магнатов [136, с. 18-19]. Действительно, исследования последних лет, в частности археологические находки (на Балканах, в Малой Азии и других регионах), позволяют предположить, что значительная часть крупных земельных собственников была связана не с Константинополем, а с провинцией [164, с. 185-187]. Наличие крупных земельных собственников зафиксировано, в частности, в Амиде, Эдессе, Иераполе, Сардах и других городах [164, с. 185-187].
      О том же свидетельствует и законодательство, указывающее на существование в городах "знатных по рождению и богатых по наследству" [17,IV, 63, 3]. Наличие родовитой аристократии в провинции весьма четко прослеживается и по произведениям Прокопия. В "Тайной истории", например, он рассказывает о некоем юноше Иоанне, сыне самого знатного человека в Эдессе [35, т. III, XII, 6] (ср. [41, с. 221]), бабка которого собрала не менее 2 тыс. либр серебра, чтобы выкупить своего внука, отданного персам в качестве заложника 1. В другом месте Прокопий повествует об одном из первых членов курии города Аскалона (Палестина), дочь которого вышла замуж за Мамилиана из Кесарии, принадлежавшего к знатному роду [35, т. III, XXIX, 17].
      Вместе с тем вряд ли имеется необходимость резко противопоставлять столичную аристократию провинциальной, как это делает Г.-Г. Бек, утверждая, что провинциальная аристократия не стремилась в Константинополь и проявляла интерес к высоким должностям скорее в провинциальном, нежели в центральном, аппарате [136, с. 19] (ср. [126, с. 241-242]). Это положение Г.-Г. Бека, высказанное в работе, охватывающей большой хронологический период, не может быть полностью принято для VI в. Достаточно вспомнить семью Апионов из Египта, на протяжении трех поколений игравших весьма заметную роль в политической жизни империи.
      Впервые имя Апионов упоминается в документах конца V в., и уже тогда они были известны как крупные землевладельцы [210, с. 25] 2. В 503 г. глава их семьи (Апион I) принимает участие в военной экспедиции в Амиду в качестве главного интенданта армии [35, т. I, А, I, 8, 5] 3. Прокопий называет его "известным среди патрикиев" и "предприимчивым" 135, т. I, А, I, 8, 5]. Высоко отзывается об Апионе Иоанн Лид, говоря, что это был выдающийся человек и, сверх того, ближайший сподвижник императора [25, III, 17]. По словам автора, Анастасий делил с ним верховную власть [25, III, 17] (ср. [40, с. 137]). После того как экспедиция потерпела неудачу, он был отстранен от должности [41, с. 148; 29, гл. 701, а затем в 510 г. сослан в Никею [40, с. 137; 41, с. 166] 4. Юстин по приходе к власти возвратил его из изгнания и назначил на пост префекта претория [26, с. 411; 41, с. 166].
      Сын Апиона Стратигий также выполнял ряд ответственных поручений и должностей при Анастасии и Юстиниане [210, с. 27-28; 267, с. 1034-1036]. В 532 г. как представитель императора он председательствовал на двух первых из трех совещаний шести православных и шести монофиситских епископов [210, с. 29; 301, с. 378; 206, т. II, с. 146]. В 533-538 гг. Стратигий - комит священных щедрот. Возможно, он совмещал этот пост с временным исполнением должности магистра оффиций [210, с. 30-31; 301, с. 433; 113, с. 228]. На его имя составлена 105-я новелла о консулах, 136-я новелла об агриропратах; о нем упоминается в 22-й новелле и XIII эдикте. Незадолго до войны, возникшей между Византией и Ираном в 540 г., Стратигий был отправлен императором разбирать спор между гассанидами и лахмидами относительно так называемой "Страты" [35, т. I, А, II, 1,9]. Прокопий называет его человеком разумным, благородного происхождения, патрикием [35, т. I, А, II, 1, 9]. Патрикием и бывшим консулом (по всей вероятности, почетным) [206, т. II, с. 47, 146] Стратигий именуется в новеллах Юстиниана [33, нов. XXII, CV]. Его сын Апион II был ординарным консулом 539 г. и к концу жизни именовался протопатрикием, хотя никакой важной должности не занимал. По мнению Е. Гарди, этот титул предназначался для его отца и был пожалован Апиону II в его честь [210, с. 32].
      Наряду с Апионами связи со столицей имели и другие представители египетской знати. Прокопий рассказывает, как (около 542 г. [301, с. 752-753]) был смещен с поста августалия Александрии римский патриций Либерии и на его место назначен египтянин Иоанн Лаксарион, дядя которого Евдемон жил в Константинополе, где он достиг консульского звания, будучи comes rerum privatorum [35, т. III, XXIX, 1, 9]. О принадлежности других египетских аристократов к высшей государственной администрации свидетельствуют полученные ими титулы (?????????, ??????????, ???????????, ?????????????????), как это справедливо отметил И. Ф. Фихман [113, с. 227-230].
      Выходцем из провинции являлся, по всей видимости, и патрикий Гиерий, префект претория Востока при Анастасии (в 494-496 гг.), оказавший покровительство своему родственнику Каллиопию из Алеппо. Благодаря Гиерию Каллиопий получил высокую должность комита Востока [26, с. 392; 267, с.