5

– Пришлет он мне счет, – процедила Франсуаз, – как же. А кто его просил падать в бассейн?

Маленькая опрятная пикси с удивлением обернулась, смотря нам вслед, но Франсуаз продолжала бубнить себе под нос, не обращая внимания на окружающих.

– Следовало врезать ему по седалищу как следует. Пусть бы провалился внутрь портала. Поплескался бы в астрале, глядишь, и голову бы от глупостей выполоскал.

Наше расставание с сэром Томасом не было дружеским, и не по моей вине.

Чартуотер чинно пожал мне руку, всем своим видом давая понять – ему приятно общаться с умным и благородным эль­фом. А всяких разных демонесс, которым место не среди образованных людей, а на оркской гладиаторской арене, он и в упор не видит.

Не знаю, почему, но Франсуаз это не понравилось.

Возможно, общение со мной создает у нее комплекс неполноценности.

Бедняжка!

Она пару раз пыталась встрять в разговор, но сэр Томас недаром избран главой Анклава нежити и занимает эту должность вот уже тысяч пятнадцать лет.

Он не прерывал Франсуаз, не обжигал девушку взглядом – холодным или пламенным, не отказывался смотреть в ее сторону. Он даже не игнорировал демонессу.

Он просто не допускал ее в свой мир, и это было гораздо обиднее.

Если вы хотите узнать, в чем разница между первым и вторым, приезжайте в кафедрал Анклава во второй четверг месяца (тогда сэр Томас устраивает встречи с общественностью) и начните задавать ему какие-нибудь глупые вопросы.

До нашего отправления в Аспонику еще оставалось несколько часов, и Франсуаз твердо решила провести их в бурчании.

Теперь она вышагивала по улицам церковной столицы и негодовала.

Девушка чувствовала себя так, словно ее отхлестали по лицу мокрой дохлой рыбиной. А раз уж речь зашла о ее мордашке, надо отметить, что крупный синяк под левым глазом со временем, мягко говоря, не исчез.

Несколько раз я пытался обратить на это внимание своей спутницы. Однако это оказалось столь же непростым делом, как запихнуть что-то в работающее сопло реактивного двигателя.

Франсуаз могла только говорить и полностью отключила свою способность слушать. Она кипела так, что своим жаром могла высушить все облака над нашими головами.

Поэтому я оставил свои попытки. А для того чтобы не ловить на себе недоуменные взгляды прохожих, я сделал вид, будто мы с Франсуаз вообще незнакомы.

Я как раз задавался вопросом, не вознамерилась ли моя спутница добраться до Аспоники пешком – чтобы выпустить пар, – и если да, то какого черта я тащусь следом за ней, когда она остановилась и обвиняющим тоном спросила:

– Майкл, почему нигде нет сладких шишек? – Вот, значит, что она искала.

– В столице Церкви не продают сладких шишек, – ответил я. – Это тебе не базар хобгоблинов и не троллий супермаркет.

Я мог отчетливо наблюдать, как девушка наливается злобой. Это чувство рождалось где-то возле талии и темными клубами поднималось к голове демонессы.

– Почему? – спросила она.

– Кардиналам кажется, что сладкие шишки выглядят неприлично.

Франсуаз сглотнула.

– Давно я ангелов не общипывала, – процедила она и, развернувшись на месте, направилась в оказавшуюся поблизости лавку.

Вывеска над магазинчиком гласила: «Торты. Пирожные. Кремы. Слоновий сюрприз».

Круглые столики, низкий потолок, простенькая облицовка. Посетителей было немного, но ели они так быстро и жадно, словно святой отец в исповедальне велел им чревоугодничать во имя искупления других, более тяжких грехов.

Франсуаз промаршировала прямо к витрине и, ткнув пальцем в стекло, спросила:

– С чем этот торт?

Продавщица посмотрела на синяк под глазом девушки, потом перевела взгляд на меня и снова вернулась к синяку. И хихикнула.

Она решила, что это моих рук дело. Это приподняло меня в собственных глазах.

Вторая продавщица подошла к нам и тоже уставилась на синяк Франсуаз. Она подтолкнула локтем первую пирожницу, предлагая потом посудачить вдоволь на наш счет.

– Бисквитные пышки, шоколадный крем, внутри джемовая прослойка.

Раздался звон.

Продавщица отпрянула, и стеклянная витрина обрушилась прямо на стройные ножки моей спутницы.

Не стоило ей так энергично тыкать пальцем.

Пирожница принялась задумчиво слюнить руку.

– Не знаю, захотите ли вы есть с осколками, – сказала она.

У нее явно теплилась надежда, что да.

Франсуаз отступила назад от груды стекла. Будь я пылким влюбленным или хотя бы джентльменом, я должен был бы обнять свою спутницу и заглушить ее огорчение нежными поцелуями.

Я поспешил занять столик.

К счастью, я получил хорошее воспитание.

– Видела, как он ей врезал? – спросила вторая пирожница первую – так громко, что слышно было небось по другую сторону гор Свинфнеблингов.

Могло создаться впечатление, что сцена избиения Франсуаз развернулась прямо на глазах у любопытных кондитерш. Можно было не сомневаться, что они еще долго будут рассказывать об этом случае, каждый раз добавляя все новые и новые подробности.

– А и нечего, – ответила ее товарка таким тоном, что сразу становилось ясно ее отношение к таким эффектным красавицам вообще и к Франсуаз в частности.

– Мог бы и помочь мне, – заметила Франсуаз, плюхаясь рядом со мной.

Девушка надулась, из-под ее роскошных волос стали проглядывать маленькие острые рожки.

Упрек показался мне крайне несправедливым, поскольку все, чем Франсуаз занималась в кондитерской, – это заказывала пирожное и громила витрины. Вряд ли здесь ей требовалась моя помощь.

– Зачем, ежевичка? – сказал я. – Ты и одна успела достаточно натворить.

Франсуаз посмотрела на меня исподлобья, но в этот момент пирожница принесла заказ, и ей пришлось отложить расправу надо мной.

– С вас три динара, – сообщила официантка. – Вы что-нибудь будете, сэр?

– Конечно, – ответил я. – Я буду просто сидеть.

Каламбур оказался для нее слишком тонким и застрял где-то между ушами и мозгом. Девица застыла на пару мгновений, но потом решила не насиловать свою голову и отбыла.

Пока я обменивался с ней репликами, Франсуаз озадаченно ковырялась в своей тарелке.

– Что это? – спросила она.

Следовало понимать так, что между нами наступило краткое перемирие. Теперь было крайне необходимо следить за выражением своего лица.

– Пирожное, – ответил я. – «Радость ангела». Ты же сама его заказала.

Франсуаз зашипела, как умеют только гадюки.

– Я не дура, – отрезала она.

Это заявление требовало серьезного обоснования. Однако я не стал заострять внимания на этом.

– Что это – сверху? – спросила Франсуаз. Я набросил на себя легкую вуаль рассеянности.

– Слоновий сюрприз, – небрежно пояснил я. – Разве ты не чувствуешь специфический запах?

Рот девушки широко распахнулся, но не потому, что она спешила отправить туда «Радость ангела».

– То есть – это навоз? – спросила она. Точнее, она употребила другое слово, но в этих записках я счел за лучшее заменить его.

– Нет, – возразил я. – Это особая приправа. У ангелов странная диета.

Франсуаз продолжала ковыряться в своей тарелке, словно не веря ни своим глазам, ни своему обонянию.

– Многие считают, что ангелы, как языческие боги, питаются амброзией и нектаром, – продолжал я. – Но это ошибка. – Девушка недоуменно взглянула на меня.

– Но почему она, – последовал выпад ложкой в сторону продавщицы, – не сказала мне? О приправе? Я же спрашивала!

Я вспомнил, чему меня учили наставники по фехтованию, и ловко отклонился в сторону, благодаря чему огромная порция «Радости ангела», слетевшая с ложки моей партнерши, упала не на меня, а на белоснежную скатерть.

Сами виноваты – не стоит подавать такое, если не хотите потом возиться со стиркой.

– А ты бы купила? – спросил я.

Франсуаз поняла, что я прав, и это было последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Она медленно встала, намереваясь вернуться к прилавку, однако судьбе, видимо, не было угодно, чтобы сегодня пролилась кровь (а также мозги и внутренности) двух лживых кондитерш.

Судьба эта приняла облик Марата Чис-Гирея, который появился на пороге кондитерской. Читатель уже знаком с этим героем, поэтому я не стану его снова описывать, хотя сейчас, когда асгардский поэт направлялся к нам, он выглядел совершенно иначе.

Это была разница между серьезным, одухотворенным портретом, какой выносят на обложку стихотворного сборника, и живым человеком. Даже поэт не может всю жизнь выглядеть строгим, воспарившим на небеса поэзии, пусть он и проводит там больше времени, чем Франсуаз в спортзале.

Поэтому Чис-Гирей меня немного разочаровал. Я стал обдумывать закон, по которому писатель не должен подходить к своим читателям ближе чем на десять-пятнадцать футов, – чтобы не портить впечатление от своих произведений.

– А вот и вы, друзья мои! – провозгласил он так громко, что вполне могла лопнуть и еще одна витрина. – Я рад, что смог найти вас.

Марат вплыл в кондитерскую, словно вовсе и не переставлял ноги, а парил в воздухе. Был он весь такой добрый и благостный, что при одном только взгляде на него все недовольство Франсуаз мгновенно исчезло.

Не потому, конечно, что ей стало стыдно за охвативший ее приступ гнева. И не оттого, что благостное смирение коснулось ее грязным крылом.

Чис-Гирей был первопричиной ее плохого настроения. Все началось с упоминания о его эссе. Теперь круг замкнулся и туго сжался на шее асгардского поэта.

Несколько человек выходили из кондитерской, и Марат на какое-то время застрял в дверях, упорно пытаясь идти против людского потока.

Это не давало продвинуться с места ни ему, ни встречным, и Чис-Гирей только приветственно махал нам рукой, словно плыл на пароме через широкую реку.

До тех пор пока вокруг не было знакомых, я миндальничал с Франсуаз. Однако перед рандеву поэта с невольной героиней его эссе следовало кое-что сделать.

Я наклонился к девушке и накрыл ее ладонь своей. Кончиками пальцев другой руки я нежно дотронулся до лица демонессы.

Я ощутил прикосновение ее горячей кожи. Сильное тело Франсуаз на долю мгновения напряглось и потом сразу расслабилось. Маленькие быстрые льдинки побежали по моему предплечью, охватили всего целиком. Что-то оборвалось внутри меня и рухнуло – словно я падал в бездну и знал, что буду низвергаться в нее вечность, и боялся, что все же однажды достигну дна и разобьюсь там.

Огромный, пульсирующий шар золотой энергии вспыхнул в недрах моего существа и начал подниматься. Вздох вырвался из уст девушки, ее полуприкрытые веки чуть заметно подрагивали.

На ее прекрасном лице не оставалось ни малейшего следа происшествия, случившегося в зале астрального портала.

Кончик языка демонессы медленно прошелся по ее чувственным губам.

Меня била мелкая дрожь – но не от напряжения, а скорее от тех чувств, которые охватывали меня.

– Чувствую себя растерянным и смущенным, – пробормотал я. – Не знаю почему.

Франсуаз улыбнулась.

– Многие целители и жрецы проводят такие обряды на улицах, на рыночных площадях – везде, где нужна их помощь, – сказала она. – Люди давно к этому привыкли. Просто ты редко это делаешь.

– Чувствую себя так, словно только что занимался любовью на глазах у многотысячной толпы, – сказал я.

По причинам, для меня неясным, Франсуаз решила, что это изысканный комплимент, и улыбнулась еще шире.

– Не знаю, как к этому относиться, – произнес я. – Гордиться тем, что я очень скромен? Или стыдиться, раз во всем мне мерещится только секс?

Франсуаз крайне удивилась. Девушка не видит в последнем ничего дурного. Однако появление Чис-Гирея не дало демонессе углубиться в ее любимую тему.

Надо пояснить, что асгардский поэт не застрял в дверях на несколько часов, как могло бы показаться читателю. Ритуал исцеления длился считанные доли мгновения, а репликами мы обменялись вполголоса, когда Марат уже подходил к нам.

– Сэр Томас подсказал мне, что вы пошли погулять в эту часть города, – пояснил Чис-Гирей, присаживаясь к нашему столику. – Я знаю столицу, как свой жилетный карман, и решил испытать удачу – попробовать вас поискать.

Мне пришло в голову, что я сам никогда не взял бы на себя неблагодарный труд обшаривать город улочку за улочкой даже в поисках человека, который должен мне деньги, а уж чтобы выразить ему благодарность, и подавно.

Наверное, подумал я, мы с Маратом очень разные.

– Не знал, что вам это нравится, – заметил поэт, указывая на «Радость ангела».

Специфический запах последней становился все отчетливее.

– Мне – нет, – поспешно пояснил я. На всякий случай, чтобы отмести возможные подозрения, я еще и показал рукой – место передо мной пустует.

– Ну и отлично. Я рад, что наконец-то смогу отблагодарить вас за свое спасение.

Чис-Гирей развел руками так широко, что непременно задел бы других посетителей, сиди кто-нибудь за соседними столиками.

– Я – поэт, таково мое призвание.

Слово «поэт» он произнес так, как его всегда произносят адепты этого высокого занятия, и никогда – нормальные люди. Он просмаковал звуки «о» и «э», широко раскрывая уста и раздувая щеки, словно были то не звуки, а огромный леденец, который он с превеликим трудом засовывал себе в рот.

– Но сейчас я не могу подобрать слов, чтобы выразить свою благодарность. Наверное, и никто бы не смог.

С этими словами он немного наклонился и панибратски осклабился.

Франсуаз бывает бойка на язык, но Марат выбил ее из колеи, и она машинально взялась за ложку.

– Я не представился вам, но не сочтите это за невежливость. – Поэт рассыпался в любезностях, как свежее ореховое тесто. Девушка отдернула руку, словно обжегшись, и на всякий случай подальше отодвинула от себя тарелку. – Мне показалось, первым делом я должен выразить свою признательность, – пояснил Марат.

Между строк прозвучало: для такого знаменитого человека нет никакой необходимости представляться. Возможно, поэт сам это понял, поэтому поспешил добавить:

– К тому же можно считать, что сэр Чартуотер уже заочно нас познакомил.

Он назвал наши имена и даже умудрился нас не перепутать.

– Не нужно особых благодарностей, – сказал я. – Я совершил то, что сделал бы на моем месте любой другой эльф.

Улыбка Чис-Гирея стала намного шире. Мне стало ясно, что он неправильно понял мои слова, приняв их за простое проявление скромности.

– Мы, эльфы, верим в гармонию мироздания. Все наше общество основано на этом убеждении. Среди прочего, это означает, что всякий добрый поступок должен быть возна­гражден.

– Это совершенно справедливо! – Голос поэта прогремел как гром среди ясного неба, если вам еще не надоели убитые напыщенные сравнения. – Нет награды ценнее, чем доброе имя и счастье, которое ты видишь в глазах людей!

Не знаю, была ли это строчка из его прежних стихотворений или же Чис-Гирей сочинил ее прямо на ходу.

– Возможно, – согласился я. – Но мы поступаем иначе. Когда эльф совершает добрый поступок, Высокий совет выплачивает ему денежную премию. Ее сумма зависит от риска, физических затрат и других условий.

Нижняя челюсть Чис-Гирея опустилась. Я не хочу сказать, что он в изумлении раззявил рот – поэтам такое не пристало, однако я мог отчетливо рассмотреть его зубы.

Не то зрелище, о котором я мечтал.

– И это все? – спросил поэт.

– Нет, конечно, – ответил я. – Тот, кто совершил двенадцать благородных поступков, получает эльфийский орден. Это снижает налоговый разряд, а также дает другие льготы. Пятьдесят добрых дел награждаются большим эльфийским орденом – и так далее.

Чис-Гирей захлопнул рот так резко, что чуть не откусил себе язык. Для такой поспешности была веская причина. Он должен был запереть во рту фразу примерно такого содержания: «Но добрый поступок должен быть бескорыстным…»