Я сомневался, что он уже этого хочет.

Первое, чего он лишился, были глаза. Тонкая кожа век не могла спасти глазные яблоки от ядовитой кислоты мозгового полипа, которая с шипением въедалась в лицо обреченного человека.

Шериф стиснул зубы, прокусывая кожу на губах. Таким образом он старался хотя бы на мгновение задержать полипа, преградив его тканям путь в человеческую голову.

Но все было тщетно.

Жидкая кислота проникала все глубже в кожу. Она затекала в отверстия, оставшиеся после глазных яблок, и пожирала зрительные нервы. Слизкая масса затекала в нос человека, скатываясь в горло.

К тому моменту, когда я подбежал к федеральному шерифу, у него уже не было правого уха.

В том месте, где раньше находился рот этого человека, теперь разбухал, истекая слизью, бледный нарыв, перекатывавшийся в полупрозрачных тканях полипа.

Это был мозг твари.

Я занес руку, в которой сжимал пистолет.

– Ты не успеешь, – раздался позади меня резкий окрик девушки.

Я знал это.

Слизистая масса сползла с лица федерального шерифа, словно это была вторая кожа. Она скользнула по его серо-зеленой форменной рубашке и с булькающим звуком размазалась по грязному полу.

Секунду полип медлил.

Его тело потеряло однородность; внутри него, подобно чернилам в стакане воды, медленно расплывались алые струи, разворачиваясь павлиньими перьями.

Это была кровь.

Все туловище твари, студенистое и мягкое, теперь было наполнено мельчайшими кусочками кожи и оторванного мяса. Острым инстинктом полип чувствовал, что на сей раз ему не дадут времени, чтобы пропитать голову своей жертвы кислотой, растворить, а затем пожрать.

Он заглатывал все, что удавалось отделить от тела.

Я думал, что сейчас тварь бросится на меня, заскользив по стенам все выше и выше, чтобы оттуда обрушиться и на мое лицо. Но полип не решился; он видел, что перед ним двое людей, и предпочел отступить.

Франсуаз, глубоко дыша, остановилась рядом со мной в то мгновение, когда слизистая масса исчезла, просочившись под узкую дверную щель.

– Я найду сковородку, на которой тебя поджарить, – процедила девушка. – Омлет недоделанный.

Я опустился на колени, придерживая тело федерального шерифа.

Человек полулежал, прислонившись спиной к столу. От его лица почти ничего не осталось. Кожа сошла полностью, обнажив мускулы и кости. Нос провалился, крупные капли слизи дрожали в тех местах, где раньше были глаза.

И все же этот человек еще оставался в сознании.

Страдания, которые он испытывал, не могли одержать верх над силой его воли; такое бывает лишь с людьми, одержимыми какой-то идеей, настолько важной, что даже природа вынуждена смириться перед ней, дожидаясь своей очереди.

Я понимал: как только этот человек исполнит то, что занимало его мысли, он умрет.

Франсуаз встала на колени перед умирающим. Она попыталась взять руки шерифа в свои, но у мужчины уже не было ни пальцев, ни самих кистей. Только покрытые полупрозрачной слизью обрубки высовывались из забрызганных кровью рукавов.

– Спокойно, – ласково произнесла Франсуаз. – Ни о чем не волнуйтесь. Помощь скоро придет. Майкл, вызови «скорую».

Я подчинился, хотя знал, что та помощь, которая нужна сейчас федеральному шерифу, должна быть оказана ему на божьем суде, если таковой есть.

Рот человека открылся; губ у него уже не было, и кое-где можно было рассмотреть зубы сквозь прорванные ткани.

– Я ошибся, – глухо прошептал он.

Он задохнулся от боли и не мог больше произнести ни слова.

Франсуаз наклонилась к нему совсем близко; в ее глазах я прочитал сожаление.

– Важно, что вы это поняли, – произнесла она.

Я решил отвернуться.

Я не мог смотреть на то, что должно было произойти.

Франсуаз надеялась, что теперь, испытав страдания как духовные, так и телесные, перед лицом смерти, федеральный шериф раскается в той жизни, которую вел, и поймет, что сострадание к тем, кто окружает тебя, – единственный способ добиться справедливости.

Но такое бывает только в вестернах.

И то не во всех.

– Я был слишком мягок… – снова заговорил шериф. – Следовало сразу сжигать деревни, в которых мы подозревали нелюдей…

Серые глаза Франсуаз зло вспыхнули; но федеральный шериф уже не мог этого увидеть.

Я даже не знал, слышит ли он нас.

Правая рука человека согнулась в локте, оставляя обрубком широкий кровавый след на теле. Шериф замер, его голова повернулась.

Я дотронулся до звезды, раскрывавшей лепестки-лучи над его сердцем.

Дотронулся достаточно сильно, чтобы он ощутил это телом

Звезда была золотая.

Он кивнул.

Я отцепил ее от его рубашки и, положив руку на его плечо, крепко сжал.

Он снова кивнул; его тело ослабло и начало сползать на пол.

– Он так ничего и не понял, – произнесла Франсуаз.

Я не знал, на кого она сердится больше – на шерифа, который погиб только потому, что слишком верил в систему, которую защищал. На мир, создавший его. Или на себя.

Я вынул носовой платок и вытер с рук полупрозрачную слизь. Я запачкался ей, когда давал понять шерифу, что выполню его последнюю волю.

Лишенная контакта с мозговым полипом, слизь была мертвой и потому неопасной. Но я все равно не хотел оставлять ее на своих руках.

Это портит имидж.

Франсуаз выпрямилась. В ее серых глазах отражались недоумение и растерянность.

– Ты ничего не могла сделать, Френки, – сказал я, проводя ладонью по ее плечу. – И никто бы не смог.

Девушка отрицательно покачала головой

– Он, – она указала на безжизненное тело шерифа. – Он бы смог.

– Да, – согласился я – Но он этого не хотел.

Золотая звезда шерифа лежала на моей раскрытой ладони.

Я наклонился и протер ее о рубашку мертвого человека.

– Зачем ты снял ее? – спросила девушка.

– Я этого не делал, – ответил я.

Она вопросительно взглянула на меня.

– Шериф сам хотел ее снять, – произнес я. – Но он уже не мог сделать это, и я выполнил данную обязанность за него.

– Обязанность?

– Умирая на боевом посту, – произнес я, – во время несения службы, федеральный шериф должен оставить после себя заместителя, который будет выполнять его работу до тех пор, пока губернатор штата не назначит нового федерального шерифа.

– У него был заместитель? – спросила девушка.

– Был, – подтвердил я. – До сегодняшнего дня. Это он находился в той комнате, возле окна. Вот почему его смерть особенно потрясла шерифа.

– И?

Я прикоснулся к левой груди Франсуаз и расстегнул ее куртку.

– Он назначил заместителем одного из нас.

Я осторожно прикрепил золотую звезду к ее белоснежной блузке.

Общение с людьми избавило меня не только от груза совести. Я сумел бросить вредную привычку видеть за вещами и событиями то, чего не существует на самом деле.

Золотая звезда в моих пальцах была всего лишь маленьким кусочком металла. Она даже не была по-настоящему золотой.

Для Франсуаз все обстояло иначе.

Не было ни барабанного боя, ни салюта из десятка стволов; не прозвучал пронзительный голос трубы.

Но Франсуаз их слышала.

Не знаю, что ощутила моя партнерша, когда умирающий шериф передал ей блестящий символ своего долга. Не знаю, ибо никогда не чувствовал ничего, хотя бы отдаленно похожего.

Наверное, это что-то возвышенное.

Не знаю.

Франсуаз опустила голову, рассматривая золотую звезду.

– Почему я? – спросила она. – Я имею в виду – почему я, а не ты?

Я пожал плечами:

– Тебе известно, как я ненавижу ответственность.

Деревянная дверь вылетела из петель и, громко ударившись об пол, пронеслась по нему несколько футов, обдаваемая облачками пыли.

– Неплохо, – заметил я. Франсуаз усмехнулась:

– Я только начала.

Беспозвоночная тварь могла затаиться в любом уголке комнаты, дверь которой вышибла Франсуаз.

Распластаться по выкрашенному в темно-красный цвет полу. Повиснуть на потолке, пульсируя, готовая ринуться вниз, на беспомощного человека. Забиться в любую щель.

Полип двигается быстро. Уклониться от его броска столь же нереально, как научиться дышать песком.

Франсуаз взглянула на крупнокалиберный пистолет, который все еще держала в руках.

– Его мозг можно пробить пулей? – спросила она.

– Я знал одного парня, который пробовал, – ответил я. – Он всадил в полипа двенадцать зарядов, весь магазин. И ни разу не попал в мозг. Я должен был быть шафером на его свадьбе.

– Грустная история, – заметила девушка.

Из дверного проема не открывался вид, который стоило бы запечатлеть на открытке. Но он позволял понять, что студенистый полип не висит на потолке близ противоположной стены.

Это открывало перспективы.

– Как сказать, – ответил я. – Он ведь так и не узнал, что его невеста спит с его матерью.

Я перекатился по полу, собрав с него всю пыль.

Мертвый полицейский, которого мы обнаружили первым, лежал прямо на моем пути. Еще при жизни он был не из тех, кого бы я захотел обнять покрепче. Теперь, с обглоданным черепом, испачканный застывающей слизью, он стал еще менее желанным знакомым.

Я выпрямился, осматривая потолок.

Мозговой полип не висел прямо надо мной, и это было хорошо.

В какой-то мере.

Я не смог понять, где он; и это было скверно.

Жизнь полна парадоксов.

Франсуаз перекатилась через мертвое тело и поднялась на ноги рядом со мной.

– Что стало с ними? – спросила она.

– Ничего, – ответил я. – Открыли бутик модной одежды. Грустят о парне вместе. Особенно в постели.

– Это была бы странная семья, – согласилась девушка. – Я их знаю?

– Да.

Я начал передвигаться вправо, там, где в стенах не было вентиляционных отверстий. Два стула стояли недалеко от меня, и я перевернул их. Если кто-то и прятался под ними, то только клопы.

– Я догадалась, о ком ты, – сказала Франсуаз, не трогаясь с места. – Теперь понимаю, почему они так странно на меня смотрели.

– Не знал, что они спят еще и с клиентками…

Я понял, где он, еще до того, как увидел. Будь я лжецом, я мог бы сказать себе, что заметил на полу, скажем, следы слизи или как шевелятся листки бумаги.

Но я просто понял, что полип сидит там – потому что он должен был там сидеть. Поступки бывают предсказуемы, как дешевые головоломки.

Корзина для бумаг; высокая, квадратной формы. Легкий металл.

Я беззвучно засмеялся.

– Он там, Френки, – произнес я.

– Интуиция? – недобро осведомилась девушка. Я начал медленно подходить к корзине, крепче сжав дуло пистолета.

– Ставлю шляпу, Френки.

– Ты не носишь шляпы.

– Я не спорю на то, что может мне пригодиться.

Серые глаза Франсуаз вспыхнули. Девушка шагнула вправо, легким танцующим движением.

– Нет, – прошептал я.

– Да, – возразила она.

Моя партнерша вложила свой пистолет обратно в кобуру. Теперь она стояла рядом с письменным столом мертвого федерального шерифа. Девушка положила кончики пальцев на толстое стекло, на котором ровными стопками лежали бумаги и папки.

– Извини, что нарушу здесь все, мальчонка, – пробормотала она. – Но это ведь не то же, что помочиться на твою могилу.

Я направил на корзину дуло своего пистолета.

Мозговой полип таился где-то внутри, дожидаясь момента, когда сможет разделаться с людьми поодиночке.

Он помнил, как его оторвали от трапезы, не дав насладиться сладким веществом мозга. И он хотел есть.

Франсуаз резким движением выдернула лист стекла из-под бумаг.

Ни одна из стопок не шевельнулась; высокий граненый стакан, в котором стояли заточенные карандаши, зазвенел, поворачиваясь на донышке, но тоже устоял.

Девушка тихо засмеялась.

Я не сводил глаз с металлической коробки, в которую забрался полип. Я знал, что стоит ему почувствовать свое превосходство, как он сразу же атакует.

Однако полип находился внизу, у самой земли; это делало его неуверенным. Он предпочитал забраться туда, где смог бы сверху наблюдать за своими жертвами.

Если тварь покажется на краю корзины, ее следовало испугать звуками выстрелов. Это срабатывает – в одном случае из десяти.

Или из ста, не помню.

Мне нравится массаж лица, но только не при помощи мозгового полипа.

Франсуаз бесшумно приблизилась ко мне, держа в обеих руках лист стекла.

– Уверен, что он там? – шепотом спросила она. Я огрызнулся:

– Как в своей потенции.

– С этим не поспоришь.

Девушка плавно согнула ноги в коленях и накрыла металлическую корзину стеклом.

Полип ринулся наружу раньше, чем Франсуаз успела нагнуться.

Скомканные бумажные листки рванулись вверх клочьями лавы при извержении вулкана. Полупрозрачная огромная капля ринулась к нам, словно дождь теперь шел с земли на небо.

Франсуаз весело улыбнулась.

Как ни быстро рванулся вверх мозговой полип, у него уже не оставалось шансов спастись. Он ударился о холодное стекло всем телом и расплющился об него; я видел, как студенистая масса растекается по другую сторону прозрачной поверхности.

– Ты пропустил остановку, – жестко улыбнулась Франсуаз.

Стекло, негромко звякнув, соприкоснулось с краями металлической корзины. Пару мгновений полип висел, приклеившись к нему, затем опал и бешено забился о стенки, заставляя их гудеть и вздрагивать.

Франсуаз придерживала стекло, совсем не прилагая усилий. Но ни один бросок полипа не был в состоянии вызволить его из темницы. Он был слишком мягок, чтобы разбить прозрачную дверь клетки, захлопнувшуюся за ним.

– Подержи его, Майкл, – распорядилась девушка.

Я подчинился, присев над корзиной для бумаг.

Франсуаз обхватила ее обеими руками и перевернула одним быстрым движением. Полип забился еще сильнее; бумага мялась и шуршала под его ударами.

Ее острые края впивались в тело мозгового полипа, раз за разом причиняя новую боль.

– Мальчонке не терпится, – проворковала Франсуаз. – Думаешь, он любит горячих девушек?

Теперь металлическая коробка, служившая корзиной для бумаг, стояла перевернутой на листе стекла. Мозговой полип тщетно сотрясал изнутри ее стенки.

Франсуаз поставила ногу на дно корзины, намертво замуровав внутри слизистую тварь.

– Не расстраивайся, – сообщила она полипу. – Просто представь, что попал в кабинку лифта.

Франсуаз обернулась.

– Майкл, мне нужно что-то массивное.

Я подал ей тяжелую статуэтку, стоявшую на столе. Франсуаз поставила ее на дно корзины и убрала ногу.

Мозговой полип почувствовал, что что-то переменилось; с новыми силами он ударился о металлические бока корзины.

– Смотри, не надорви животик, – посоветовала ему девушка.

Тварь не могла освободиться; Франсуаз подошла к столу.

– Протоколы, аресты, обыски, – пробормотала она, перелистывая бумаги. – Трахни меня, Майкл, если все здесь – не нарушение закона.

Девушка раскрыла несколько ящиков, пока не нашла три пакета чистой бумаги. Разорвав их, она скомкала листы и разложила их вокруг перевернутой корзины.

Полип затих; он чувствовал, что что-то готовится.

Приготовить собирались его самого.

– Дай девушке огонька, – приказала Франсуаз.

Я кинул ей зажигалку.

Франсуаз поднесла язычок пламени к одному из листов; он занялся, сперва неуверенно, слабым полукругом огня вторгаясь в белое полотно бумаги, потом все смелее.

Франсуаз вынула из верхнего ящика квадратную бутылку, в которой плескалось бренди.

– Спиртное может быть вредно для здоровья, – заметила она и вылила его в огонь.

Костер запылал, ударившись языками в темный потолок. Две или три мухи, сгоревшие заживо, упали в него; вентилятор перестал вертеться.

Франсуаз предварительно отключила противопожарную систему, и теперь ничто не могло остановить обезумевший огонь.

Мозговой полип забился, как сердце влюбленного. Если эта тварь и боялась чего-то больше, чем смерти, так это смерти от огня.

– В лифте бывает жарко, – пояснила ему Франсуаз. – Ты не знал?

Он пытался перевернуть корзину ровно одиннадцать секунд; потом жизнь покинула его.

Когда Франсуаз перевернула корзину, черную от сажи и покрытую белыми хлопьями смеси огнетушителя, оттуда выпали лишь потемневшие и согнувшиеся от жары бумаги.

Мозговой полип высох, приклеившись к металлическим краям; его мозг почернел и съежился.

Франсуаз усмехнулась и подошла к письменному столу.

Ее длинные пальцы быстро набрали номер.

– Комендант Ортега? – спросила она. – Федеральный шериф мертв, а с ним и трое его помощников.

На другом конце провода молчали.

– Знаю, это не то, чего вы хотели, – произнесла девушка. – А вот еще одна новость: перед смертью он назначил меня своим заместителем. Первая казнь уже совершена.

По всей видимости, комендант пытался что-то ответить, но девушка заставила его замолчать.

– Это начало, комендант, – сказала она. – Если хотите умереть быстро, пустите себе пулю в рот.

Франсуаз распахнула застекленные двери, и смотревший в пол санитар, споткнувшись, уронил груду картонных коробок.

Он наклонился, чтобы подобрать их, и замешкался, уткнувшись глазами в стройные бедра девушки.

Франсуаз хлестнула его ледяным взглядом, и он снова уставился в пол.

– Несколько часов назад к вам привезли священника. – Я улыбнулся сестре, сидевшей за столиком регистратуры. – С ним были звонарь и помощник федерального шерифа. Вы не подскажете, в какой они палате?

Она улыбнулась мне в ответ, и это не была заученная дежурная улыбка, которой врачи и медсестры пытаются привнести в жизнь немного радости.

Потом сестра встретилась взглядом с Франсуаз, и ее улыбка потухла.

– Простите, но мы не даем информацию о наших пациентах.

Франсуаз шагнула к ней и отвернула край куртки.

– Послушай, кнопка, – сказала она. – Я – новый федеральный шериф и не советую тебе меня злить.

Медсестра печально вздохнула, бросив на меня романтический взгляд.

– В двухсотсороковой, – сказала она.

– Даже номер сам узнать не можешь, – мрачно процедила Франсуаз, направляясь вдоль по коридору.

– Но Френки, – возразил я, – она уже готова была мне все рассказать, пока ты не появилась.

– Я-то чем помешала?

– Френки, молодой человек, не побоюсь этого слова – красивый, импозантный…

– Ближе к делу, Майкл.

– Так вот. Этот молодой человек – то есть я – спрашивает у медсестры, где найти священника. Робкое создание не в силах устоять перед моим обаянием – простите, мэм, – и готово выложить мне все, что она узнала с тех пор, как закончила второй класс. И что происходит дальше? Она видит тебя.

– И?

– Если парень и девушка ищут священника, – пояснил я, – то, скорее всего, они хотят обвенчаться. Эта малышка хотела меня спасти.

– Как он? – спросила Франсуаз, неслышно входя в небольшую отдельную палату.

– Пока без сознания, – ответил помощник федерального шерифа. – Операция длилась очень долго.

Девушка сделала несколько шагов вперед и наклонилась над койкой.

Лицо священника, испещренное следами ударов, было накрыто кислородной маской. Тонкие провода исходили из его рук и скрывались в перевернутых сосудах капельниц.

Зеленые точки бежали по черным мониторам, рисуя изломанные линии.

– Врач говорил, что у него было мало шансов, – продолжал помощник шерифа. – У него внутри все было разбито, многие органы лопнули. Если бы кровь продолжала вытекать, она бы наполнила всю брюшную полость.

Он сжал Франсуаз руку повыше локтя.

– Вы спасли ему жизнь, мисс Дюпон.

Франсуаз взглянула на него так, точно холодной водой окатила. И не потому, что ни один житель страны Эльфов никогда не позволил бы себе такой вольности в обращении, какая в ходу в странах к югу от гор. Просто она терпеть не может, когда ее за что-то благодарят.

– Я довольна, что здесь он получил надлежащий уход, – коротко сказала она.

Звонарь, сгорбившись, сидел на низком стуле возле кровати. Он был немалого роста, скорее даже высок, но природа, по-видимому, совершила ошибку, наделив этого человека такими габаритами. Он почему-то стеснялся их и старался занять поменьше места.

Это ему почти удавалось.

Франсуаз взглянула на помощника шерифа.

– Ваш патрон мертв, – сказала она. – И трое ваших коллег тоже. Мне жаль, но мы ничего не могли для них сделать. Перед смертью он попросил занять его место одного из нас двоих. Надеюсь, вас это не обидит.

Франсуаз часто надеется на то, чему никогда не суждено сбыться.

Иногда мне кажется, что только я не обманываю ее надежд.

Я тронул звонаря за плечо, тот поднял голову.

– Он поправится, сеньор Хесус, – произнес я. – Вот увидите.

Он молча кивнул.

Моя партнерша выросла за спиной звонаря, высокая и неумолимая, как столб виселицы.

– Нам надо поговорить, – сказала она.

– Не сейчас, – возразил я. – Пусть сеньор Хесус останется.

Звонарь почти ничего не слышал; он смотрел на священника.

Глаза Франсуаз вспыхнули; она задохнулась бы от ярости, если б не удивление, которое пересилило все.

Это все равно, как если бы плюшевая игрушка осмелилась указывать двенадцатилетней хозяйке.

– Только скажите, где это, – мягко произнес я, обращаясь к звонарю.

– Что? – спросил он.

– Источник, – ответил я.

На лице Франсуаз появилось выражение, которое невозможно определить одним словом. Если же несколькими, то ими будут «я переломаю тебе все кости».

Звонарь опустил голову.

– Вы знаете, – прошептал он. – Я так и знал, что рано или поздно кто-нибудь об этом узнает.

– Только скажите, где он, – повторил я.

– Вулкан Бранку, – сказал он. – Пещера недалеко от кратера. Но падре ни в чем не виноват. Он ничего не мог изменить.

– Я понимаю, – тихо ответил я. Я подошел к помощнику шерифа.

– Позаботьтесь о том, чтобы с этими людьми ничего не случилось, – сказал я. – Помните, что теперь вы представляете здесь закон.

Звонарь давно забыл о моем существовании; он тяжело сгорбился на стуле.

– Майкл, – ласково проворковала моя партнерша, пробегая по моему лицу тонкими пальцами. – А ведь тебе очень повезло, что ты в больнице.

– Вот как? – я отвернулся. – Вы получили факс, сестра?

– Факс? – переспросила Франсуаз.

– Да, мистер Амбрустер. – Черноволосая девчушка из отдела регистратуры стояла рядом со мной, протягивая лист цветной бумаги. – Он пришел спустя пару минут после того, как вы вошли в палату. Я не хотела вас беспокоить.

– Вы сделали правильно, – подтвердил я и, взяв из ее рук сообщение, принялся его изучать. – Да, я так и думал. Пошли, Френки.

Пройдя несколько шагов, я обернулся. Франсуаз стояла на месте, недобро глядя на меня.

– Пошли же, – бросил я, не отрывая взгляда от бумаг.

Войдя в лифт, я услышал, что Франсуаз следует за мной.

– До подземного гаража еще шесть этажей, бэйби, – произнесла она. – А запытать мужчину можно очень быстро. Какого черта здесь происходит?

Я взглянул на свою партнершу с легким сожалением.

– Вижу, ты не успела уследить за полетом моей мысли, – вздохнул я. – Это простительно.

– Не делай из меня дурочку, – буркнула она. – Майкл, я умею причинять боль.

– Да, – согласился я. – Правда, готовить так и не научилась. Что же тебе объяснить, глупышка? Начнем с таблицы умножения?

Франсуаз зарычала, и я пропустил ее вперед, в раскрытые дверцы лифта.

– Когда я училась в школе, – сказала она, – и в колледже, парни тоже пытались меня подкалывать. Только им быстро это надоедало – после более близкого знакомства.

– Помню, – кивнул я. – Один из адвокатов моего отца по поручению биржевого брокера пытался подать на тебя в суд. Но на теле его сына врачи не нашли никаких следов.

– Я же сказала, – Франсуаз усмехнулась, – что умею причинять боль. Только не могу взять в толк, почему ты меня не боишься.

Я потрепал ее по щеке и стал выводить наш джип из гаража.

– Что ты хочешь знать, кэнди? – спросил я.

Франсуаз надулась и немножко повеселела лишь после того, как я поднес к губам ее руку и поцеловал пальцы.

– Эта медсестра так и вилась вокруг тебя, – сказала она. – Одно из двух – либо ты купил эту больницу, либо она имеет на тебя виды. Надеюсь, ты купил больницу.

– Ну что тебе сказать? – Я вздохнул. – Я хорош собой, ни одна женщина не может перед этим устоять. Я попросил прислать кое-что на адрес клиники, и малышка была рада мне услужить.

– Надеюсь, только этим?

– На большее не хватило времени.

– Майкл, показать тебе, что я сделала с сыном биржевого брокера?

– Там, в апельсиновой роще, – произнес я, встраиваясь в неширокий поток машин, – священник упомянул, что вампиры съезжаются в эти места из разных уголков Аспоники. Когда я спросил, чем это можно объяснить, он не ответил.

– Уж наверняка не тем, бэйби, что власти исходят здесь слюной от любви к ним.

– Я попросил нашу секретаршу, Гарду, поднять кое-какие архивы. Далее мы узнали, что священник знал нечто важное, что пытались выбить из него при помощи пыток.

– А ты знаешь, Майкл, – задумчиво сказала Франсуаз, – ведь это хороший способ.

Не отрывая глаз от дороги, я протянул ей цветной лист факса.

– Я довольно долго изучал народные предания, – произнес я, – и мне известна только одна причина, которая способна заставить вампиров селиться вместе.

– Ты имеешь в виду…

– Да.

Тонкий лист факса, покрытый цветными рисунками, представлял собой ксерокопию старинного свитка. Толстая бумага пожелтела еще до того, как первые христиане ступили на эльфийскую землю; можно было подумать, что этот неровный, блекловатый фон был нанесен на нее самим переписчиком, чтобы оттенить нарисованные тонкой кисточкой знаки.

Мелкие, состоящие из одних углов и черточек, эти знаки тесно кучились, образуя строки и столбцы. Завитки и фигурные росчерки, и причудливые украшения, добавленные каллиграфом-переписчиком, казались рядом с ними неуместными.

– Шумерский язык, – прошептала девушка.

– Так говорили за тысячи лет до рождения Христа, – подтвердил я. – Клинописные таблички с этими текстами хранились в Месопотамии, в святилище города Ур, позже были скопированы на папирус. Он был утрачен в XIII веке до нашей эры, но сохранился в поздних античных копиях.

Тонкий палец девушки скользил по знакам давно замолкнувшего языка.

– Здесь говорится о силах, которые всегда существовали за пределами вашего мира, – произнесла она. – И всегда пытались войти в него.

– Любая религия, связанная с поклонением природе и свету, ставила целью освободить человечество от демонов, – продолжал я. – Начиная от египетских культов и заканчивая христианством.

– Душа человека – источник его силы. – Франсуаз зашуршала, просматривая бумагу дальше. – Но он откроется только тогда, когда человек отдаст свою душу демону.

– Жрецы боялись потерять власть над людьми, как боятся и сейчас. Пророки Шумера верили в то, что на обратной стороне мира существует отверстие, сквозь которое демонов можно изгнать из нашего мира.

– А обратная сторона мира, по отношению к Шумеру…

– Это Аспоника, – подтвердил я.

Человек спускался по неровному полу грота.

В его правой руке был зажат подсвечник, и пламя трех высоких свечей, вздрагивая под дуновениями легкого ветра, освещало ему путь.

Человек был одет в длинную белую одежду священника; он и был священник.

Огромный крест ослепительного золота расправлял крылья на его спине. Длинные полы одеяния скользили по земле, погружаясь в грязь мироздания.

Человек не спешил.

Он шагал, выпрямившись, и смотрел вперед невидящими глазами. Его лицо, худое, с широкими скулами, заострилось, словно на пороге смерти.

Никто не следовал за ним; он был один.

Путь вниз был крут и темен, как восхождение к истине. Человек остановился, и ветер, явившийся ниоткуда, подхватил полы его одеяния.

– Я пред Тобой, – негромко произнес он.

Его голос был сух и хрипл. Всю свою жизнь он брел по пустыне ошибок и сомнений, и вот теперь ему казалось, что он достиг цели, которую искал.

Он знал это, он был в этом уверен; он забыл, что уже много раз в течение своей мрачной жизни смыкал пальцы на том, что полагал ее смыслом. И сухой пепел рассыпался в его ладонях.

Пещера вздымалась над его головой небесным куполом; но это небо не умело светиться, как не умела делать это душа человека, стоящего под ним.

Грот был не очень велик, но казался огромным благодаря багровым отблескам, исходившим из его дна.

Человек двинулся дальше. Свечи горели над его головой, как путеводный огонь, но в них уже не было необходимости, ибо алая заря, вздрагивая, поднималась из недр земли.

– Я пред Тобой, – повторил человек.

Грот был круглым, почти идеальной формы. В самом его центре возвышались каменные борта колодца, и человек знал, что дно его уходит в глубь всего.

Древние руны впивались в борта колодца. Они были выточены ногтями тварей, которые жили на этой земле задолго до человечества, а потом ушли.

Тонкие голубоватые молнии, то вспыхивая, то затухая, появлялись в глубине барельефов.

Человек не знал, что означают надписи, уродующие колодец. Он не понимал смысла, который несли в себе бесформенные фигуры, корчившие лапы и разевавшие рты. Были то боги, чудовища или герои; или же разум, измысливший их, существовал в том сколе бытия, в которой нет места ни тем, ни другим, ни третьим, – кто знает.