12

В центре прозрачной комнаты находился кокон – дышащий, подрагивающий. Я не взялся бы определить, находится ли кто-то внутри него, или кокон сам был живым существом.

Мудрец Иль-Закир поднял палец, и в этом простом жесте я увидел больше священного трепета, чем во всех ритуалах Вселенской Церкви.

– Тише, – произнес он. – Ни шагу дальше.

В этом предупреждении не было необходимости. Никто не двинулся с места, даже не пошевелился. Но Иль-Закир, очевидно, слишком дорожил своим созданием, чтобы подвергнуть его хотя бы малейшему риску.

– Успокойся, мое дитя, – обратился он к той, что находилась в коконе.

Мне отчего-то казалось, что это девочка. Я не смог бы объяснить, почему. Возможно, дело было в той нежности, с которой Иль-Закир говорил с ней. А может, побыв немного в его обществе, я подсознательно пришел к выводу, что он скорее создал бы женщину, чем мужчину.

Вскоре слова Закира подтвердили мое предположение.

– Она еще спит, – прошептал он, и каждое его слово было наполнено небывалой нежностью.

Мне сложно было узнать в нем человека, который в молодости изобрел машину для четвертования и до сих пор этим гордился. Но, может, теперь рядом со мной стоял совершенно другой человек?

– Я создал ее из ветра, что утром пролетает над просыпающимся озером, из солнечных лучей и лунного света. Я не применил ни одного заклинания, не молился ни одному из тысяч богов. Я создал ее сам.

– Это ты?

Голос раздался из глубины кокона, и был он нежен, как пение птиц в предрассветный час, и чист, как пение церковного хора.

– Да, это я, дитя мое.

В словах Иль-Закира затрепетало волнение – и сложно было поверить, что такой человек способен на подобные чувства.

– Я привел к тебе гостей, как и обещал.

– Гостей…

Голос незнакомки упал, как затухающий вдали перезвон колокольчиков, привязанных к ярко раскрашенной дуге тройки лошадей, направляющихся на городской праздник.

Теперь я понял, для чего Иль-Закир пригласил нас – туда, куда при других обстоятельствах не пустил бы, пожертвовав собственной жизнью.

Он сделал шаг вперед.

– Я знаю, как скучно тебе здесь, моя дорогая. Я даю тебе книги, показываю образы, рожденные в магических кристаллах – но тебе этого мало. Ты ведь такая умница. С каждым днем ты становишься все умнее и скоро уже во всем превзойдешь меня… Я знаю, что ты скучаешь…

– Да, скучаю!

Голос незнакомки звучал громко, надломленно, но не стал от этого менее прекрасен.

– Я чувствую себя пленницей в этом коконе. Еще одной из игрушек, которые ты изобрел, чтобы забавлять свой ум. Но я живая, пойми меня, я живая – и я хочу выйти отсюда, Абдулла.

– Но тебе еще рано выходить в мир, – беспомощно возразил Иль-Закир. – Ты знаешь его только по книгам. Ты не готова столкнуться с опасностями, которыми он наполнен.

– У нее явно переходный возраст, – пробормотал я.

– Видела бы она меня, когда мне было столько же, – усмехнулась Френки. – Сразу узнала бы, что такое настоящие проблемы.

– Думаю, этого Иль-Закир и хочет, – заметил я.

– Чтобы я рассказала ей, как была девчонкой. Прости, я не гожусь как пример для подражания. По крайней мере, хороший.

– Вот почему я привел для тебя гостей, – продолжал Иль-Закир. – Они много путешествовали и могут многое тебе рассказать.

– Рассказы!

Я услышал нечто, между восклицанием и вздохом.

– Опять одни рассказы. С меня довольно историй, Абдулла, хватит раскрашенных картинок. Я хочу увидеть настоящий мир.

– Об этом я и говорю, дитя мое; позволь мне сказать несколько слов нашим терпеливым гостям, и ты сама все поймешь.

Я не мог не отдать должного педагогической мудрости Иль-Закира. Он не пытался призвать свое создание к терпению; но, с намеком, наделил этим качеством меня и Франсуаз.

Та, что находилась в коконе, замолчала; правда, я был уверен – сделала она так не потому, что преисполнилась терпения, а из опаски пропустить хоть слово из нашего разговора.

Иль-Закир снова подошел к нам.

Для этого ему пришлось сделать пару шагов. Однако в его глазах расстояние, что отделяло его творение от всего остального мира, было неизмеримо огромным. Поэтому и ступал он так широко, словно ему предстояло пересечь огромную залу, наполненную людьми.

Это производило странное впечатление.

– Мистер Амбрустер.

Мудрец остановился передо мной. И вновь изнутри его исказила перемена. Он стал мягким, даже угодливым.

Я мог бы поклясться, что стоящий передо мной человек никогда и никого не станет умолять. Но было видно, что он готов сделать это. Столь сильное чувство он испытывал к той, кого создал и поселил в коконе, что был готов ради нее унижаться.

Впрочем, я и не стал бы требовать этого от него.

– Должен признаться, мое приглашение не было столь уж бескорыстным, – произнес мудрец. – Думаю, вы уже поняли, какая проблема встала передо мной.

Он потер руки, как делает человек, очень осторожно подбирающий слова.

– Моя воспитанница очень начитана. Она много знает об эльфах и вашей системе образования…

– Хорошо, – кивнул я. – Вы хотите, чтобы я показал ей Даркмур?

– Да.

– Даркмур? – создание, сидевшее в коконе, даже не делало вид, будто нас не подслушивает.

Впрочем, я не стал бы винить в этом ту, кто всю свою короткую жизнь провела в этом коконе, не видя даже различий между днем и ночью.

– Я многое слышала об этом месте. Там замечательно. Юные эльфы постигают там философию, искусство, магию. Их учат ездить верхом, фехтовать, сражаться на копьях… Как бы я хотела побывать в Даркмуре, учиться там!

Лицо Иль-Закира исказилось.

Я видел много людей, которым приходилось страдать. Но ничто не может сравниться с мучением, которое охватывает отца, при виде опасного желания своего ребенка – желания, столь же притягательного, сколь и безумного. А для существа, прятавшегося в коконе, Иль-Закир, несомненно, был отцом.

– Нет, – мягко произнес я.

По призрачной зале пробежал легкий трепет. Словно чьи-то робкие пальцы коснулись меня и тут же снова отдернулись.

Мудрец стоял рядом, боясь пошевелиться.

Я понял, что был первым, кроме него, кто говорил с его Творением.

– Даркмур создан совершенно для других целей, юная леди. И учат там совершенно другим вещам.

– Чему же?

– Я покажу.

Снова легкое колебание тронуло прохладу вокруг меня.

– Тогда откройте свое сознание, юная леди. Читайте меня, словно я – волшебный кристалл.

Иль-Закир замер.

Даже Франсуаз, чьи нервы достаточно крепкие, и той передалось волнение момента.

– Ничего не происходит, – прошептала незнакомка.

– Конечно. Я хочу, чтобы вы еще раз подумали. Хотите ли вы увидеть реальный мир – не сам, а его преддверие?

В призрачной зале воцарилось безмолвие. Я ждал.

– Я хочу, – тихо ответила незнакомка.

– Тогда смотрите.

Я закрыл глаза. Восемь лет, проведенных в Даркмуре, пронеслись передо мной, как одно мгновение.

Хрустальные стены призрачной залы зазвенели.

Я пошатнулся.

Мощная волна энергии ударила меня в грудь. Я потерял дыхание.

Казалось, каждая частичка моего тела превратилась в морозную льдинку и потрескивала, готовая расколоться надвое.

Кокон напрягся, словно существо, сидевшее там, стремилось вырваться; потом опал.

То, что выплеснулось из его вздымающихся недр, что прокатилось по зале, – не было криком. Не словом, даже не чувством. Оно рождалось глубже, чем прячется от мира сама человеческая душа.

Это был страх.

Он ворвался в меня, подхватил и понес – туда, откуда я когда-то сбежал, поклявшись никогда больше не возвращаться.

Ужас метался во мне – панический, первобытный страх, он рвал меня на куски, заставлял все бросить и бежать, бежать куда-нибудь прочь и в то же время замереть, застыть замороженным в ледяной корке паники.

Это чувство более не принадлежало той, что сидела в коконе; это был мой страх.

Я закрыл глаза и стал медленно затворять тяжелые ворота, за которыми таилась память. Что-то билось об них, там, с другой стороны – и я не хотел знать, что.

13

– Майкл, с тобой все в порядке?

Если учесть, что я лежал на холодном полу, раскинув руки, а два человека склонились надо мной, загораживая солнечный свет – да, я находился в отличной форме.

– Не знал, что она настолько впечатлительна, мистер Закир, – произнес я.

Две руки протянулись ко мне, чтобы помочь встать.

Я выбран Френки и сразу же пожалел об этом. Девушка рванула меня так сильно, что оставалось только дивиться, как она не вывихнула мне плечо.

– Не следовало вообще этого делать, – сказал я.

Я встал и отряхнул костюм.

Мы снова находились в доме Иль-Закира. Пол здесь был чистым идеально; но я сделал это по привычке.

В компании Френки слишком уж часто мне падать приходится.

– Боюсь, у меня не было выбора, – произнес мудрец. – Мое творение слишком жаждало обрести свободу и знало слишком мало о мире, который открывает нас. Я знал, что вы позаботитесь о ней.

Он приподнял палец, словно призывая к молчанию.

– А сейчас мне надо оставить вас. Всплеск, который лишил вас сознания, нарушил потоки астрала по всему дому. Я должен все проверить.

– Что произошло? – спросила Франсуаз громким шепотом.

Он ударил мне по ушам хуже, чем копыто гвардейской лошади.

– Ты все видела, – я попытался сделать пару шагов, но потом понял, что делать этого не стоит.

Если, конечно, я не хочу нанести дому мудреца еще большие повреждения.

– Я показал ей то, что может ее ждать за этими стенами. А именно – милый Даркмур, что так любезен ее сердцу.

Мое собственное сердце ухнуло куда-то вниз, и мне показалось, что вот тут-то я и отдам концы. Франсуаз поддержала меня.

– Я передал ей долю своих эмоций – сотую, тысячную их долю. А потом они вернулись ко мне, словно камертон. Я думал, что мне конец.

– В Даркмуре было так плохо?

Девушка хмыкнула.

– Разве в этой школе не учат всяким там наукам, которыми ты все время хвалишься?

Френки взяла меня за подбородок.

– Ладно, гном с ним, с Даркмуром. Потом расскажешь, если захочешь.

– Что произошло, когда я отключился?

Франсуаз пожала плечами.

Где-то я читал, что для укрепления сердечнососудистой системы необходимо регулярно разглядывать эротические фотографии. Организм готовится к половому акту и сам себя стабилизирует.

Не знаю, насколько это верно с точки зрения медицины и алхимии, но один вид Френки явно действовал на меня как лучшее лекарство.

Разумеется, ей я об этом не сказал – еще нос задерет.

– Кокон опал. Будто там, внутри, и не сидит никто. Хотела бы я посмотреть, придал ли Иль-Засранец ей форму, а если да, то какую…

– Насколько я понял, его творение – чистый дув. Она не имеет формы. Но продолжай.

– Потом эта бедняжка стала плакать, все повторяла: «Я не хочу в Даркмур. Не отправляйте меня туда». Причем говорила на чистом эльфийском. С тем характерным звучанием, которое свойственно только аристократам.

Я кивнул.

– Все дети эльфов так реагируют на Даркмур. Что было дальше?

– Я думала, Иль-Задница примется ее успокаивать. Нежно так, ласково, ну ты понимаешь. А он только строго сказал ей: «Спи», и она заснула. Тогда все закончилось.

– Судя по всему, наш ученый муж все же готов прикрикнуть на свою малышку, если потребуется…

– Начнем? – спросил я.

– Конечно, – ответила Франсуаз.

Теплый ветер доносил до нас ласковый шепот листвы.

Я опустился у корней большого дерева, скрестил ноги и закрыл глаза. Франсуаз встала в середине поляны, высоко подняв меч. Все ее тело напряглось, готовясь к броску.

– Расскажи мне о Даркмуре, – попросила девушка. – Все было так ужасно?

Прозрачные волны начали ниспускаться с неба. Хрустальные стены полосовали пространство, разделяя его на равные квадраты.

– В Даркмуре не было настолько плохо, – ответил я. – Гильдия Магов назвала систему образования эльфов лучшей среди всех народов, изучающих магию. Патриархия Асгарда, правда, пожаловала нам только второе место, но только потому, что первое отдала собственному Университету Льда и Сосулек.

– Они учатся, как делать миньет? – удивилась Франсуаз. – Мне казалось, каждая девушка и так это должна уметь.

Я поставил в крайнем квадрате справа трехголовую гидру. Сиреневое чудовище раззевало пасти, и на изумрудную траву падала ядовитая слюна.

Мне понравилось.

– Слово «сосулька» имеет здесь несколько другое значение, – пробормотал я. – Но, в целом, никто еще не мог найти ничего плохого в порядках, которые заведены в Даркмуре. Разумеется, кроме тех, кто там учится.

Справа от гидры я разместил бешеную гориллу. У нее была фиолетовая шкура и длинные, почти касающиеся подбородка клыки.

– Хватит двух? – не раскрывая глаз, спросил я. – В прошлый раз…

Франсуаз посмотрела на меня мрачно, как край солнца из-под грозовой тучи.

– Ставь третьего.

– Как хочешь.

На другой стороне доски, прямо по диагонали от гидры, я установил рыцаря. Черные доспехи сияли Дьявольской тьмой. Ног у воителя не было; он висел над травой, немного покачиваясь.

– Скажешь, когда готова.

– Я готова.

Хрустальные стены налились алой кровью и стали подрагивать. Игра началась.

– Мне тоже не нравилось в университете Преисподней. И учиться на юриста я тоже не хотела. Мне больше по душе меч, вольный ветер и быстрый скакун. Что же такого жуткого было в Даркмуре?

– Отдать тебе первый ход?

– Ходи сам.

Рыцарь пошел на четыре клетки вперед, по диагонали, и остановился перед Франсуаз. Девушка шагнула к нему и снесла голову.

Отрубленный шлем покатился по траве и растаял. Но черное тело рыцаря продолжало подрагивать над травой.

– Даркмур… Видишь ли, Френки, ты сама ответила на свой вопрос.

Я передвинул гидру.

Девушка резким ударом разрубила пополам рыцаря.

– Ты шла в университет, чтобы получить диплом! Только он открывал тебе двери в Верхние Миры, позволял покинуть Преисподнюю.

Я переставил гориллу.

Она прошагала семь клеток и остановилась недалеко от моей противницы.

Франсуаз оказалась зажатой между двумя монстрами.

– Для тебя образование было ступенькой вверх. И ты прошла ее – не фонтанируя от радости, конечно, но все же ты знала – впереди тебя ждет то, о чем ты мечтаешь.

– А для тебя?

Френки предстояло выбрать, кого атаковать – гидру или гориллу. Обе они находились примерно на одинаковом расстоянии от демонессы. Франсуаз решительно подошла к гидре и снесла ей одну из голов.

Две оставшиеся яростно зашипели и сильно укусили девушку.

– Моя жизнь в родительском доме была слишком счастливой.

Горилла одним прыжком преодолела расстояние, которое отделяло ее от Франсуаз. Сложив обе лапы в огромный кулак, тварь обрушила их на голову демонессы.

Девушка охнула и упала на траву.

– Превыше всего эльфы ценят жизнь и то, что она дает. И нет времени лучше, чтобы понять, как прекрасна может быть жизнь, кроме детства.

Гидра подползла к Френки и дважды укусила ее.

– Говори за себя, – процедила девушка, не поднимаясь с травы. – Если тебе пятнадцать и у тебя на голове маленькие рожки…

Ее тело распрямилось, зажатый в руках меч описал вокруг красавицы сияющую дугу.

Три отрубленные головы посыпались наземь спелыми фруктами.

– … То единственное развлечение, на которое ты можешь рассчитывать, – это готовить пирожки с тыквой, вместе со своими тетушками. Нет, мне хотелось настоящей жизни, где небо, звезды, где настоящие люди испытывают настоящие чувства, а не собирать пыль среди ситцевых занавесок. Я победила.

– Нет.

Девушка резко развернулась. Огромный, семилапый паук пучил на нее сетчатые глаза.

– Это нечестно.

– Честно. Ты убила двух монстров за ход, значит, я могу выставить еще одного, уровнем меньше. Почитай правила.

Паук засеменил к девушке, его жвальт раскрылись.

– Все, – произнес я. – Ты проиграла.

Франсуаз не трогалась с места.

– Значит, для тебя Даркмур был шагом не вперед, а назад?

Девушка держала меч прямо перед собой. Паук нанизался на него, как на вертел. Бурая кровь начала сочиться по клинку, пачкая руки Френки.

– Хуже, гораздо хуже. Он казался нам адом. Местом, куда нас изгнали после того, как мы лишились права на рай. Эльфы освоили сотни наук, тысячи заклинаний. Но мы так и не научились тому, как сделать для ребенка переход к взрослой жизни менее болезненным.

Паук сдох.

– Я победила, – Франсуаз вернула меч в заплечные ножны. – Теперь ты выполняешь мое желание.

– Не хочу даже спрашивать, какое.

– Не надо спрашивать; я скажу тебе сама.

Нищий сидел на обочине дороги.

Рабочий его инструмент – помятая кепка для подаяний – лежал рядом с ним в придорожной пыли.

Выглядела кепка такой старой, такой измятой словно принадлежала когда-то самому Виланду Могучему, предводителю халфлингов. Возможно, она упала с его головы в тот момент, когда древний герой взбирался на спину боевого панголина.

Столь много пыли успела впитать в себя, что только диву оставалось даваться, как на дороге осталась еще хоть одна пылинка.

Сам же нищий, в полную противоположности! своей кепчонке, сиял здоровьем и благополучием так ярко, что вполне мог заменить собой дорожный фонарь.

И руки его, и ноги, и прочие части тела отлично послужили бы профессору медицины, вздумай он продемонстрировать своим студентам, что такое совершенно здоровый человек. От производственных травм – а именно, мозолей на заднице – нищего заботливо предохраняла мягкая большая подушка.

Единственное, от чего страдал нищий, так это от зуда, каковой простые люди, не-мудрецы, называют жадностью. Именно это чувство сквозило в каждом взгляде побирушки, который он бросал на проходивших мимо людей.

Правда, попрошайка мог пожаловаться еще кое на что, а именно – на свое лицо. Жирное и пышущее благополучием, оно никак не желало принять вид страдальческий и смиренный, который нищий пытался изобразить для проходивших мимо людей.

Иными словами, это был обычный уличный побирушка, каких вы в избытке встретите и на улицах славного города Маназира, и в других, не менее славных, краях земли.

Поскольку нищий словно бы очерчивал вокруг себя круг, внутри которого никому не хотелось задерживаться, я счел, что это достаточно удобное место, чтобы поговорить.

Я осторожно придержал гнедую Франсуаз за повод. Делать это надо с превеликой аккуратностью. Френки ездит быстро, и, дерни я за ремень чуть посильнее, девушка, чего гляди, еще и кувыркнется через голову лошади.

– Знаешь, конфетка, – в задумчивости произнес я, убедившись, что нищий не может меня расслышать. – Абдулла Иль-Закир не произвел на меня впечатления человека, который нуждается в нашей помощи. Или ее заслуживает.

Франсуаз хмыкнула.

Ей удалось снести две-три головы, и девушка находилась в прекрасном расположении духа.

– Предлагаешь бросить здесь все и поехать дальше?

Раздался звонкий, жалобный звук, когда еще одна медная монета упала в запыленную кепку нищего. Я обернулся. Сгорбленная старушка, бросившая денежку, мелко перекрестилась и заковыляла прочь.

Одежда на ней была бедной, истрепанной; иссохшее тело давно не знало ни хорошей еды, ни настоящего отдыха.

Жирные пальцы нищего потянулись к монетке, словно весь мир готов был ее украсть. Сомкнув руку на медяке, попрошайка воровато обернулся вокруг, и щеки его расплылись в сальной улыбке.

Затем он вновь постарался придать себе вид жалкий и мученический.

– Я не могу оставить здесь Алису Шталь. Ты видела, что произошло только что. И это только прелюдия. Когда Гильдия некромантов и люди эмира схватятся с мудрецом Иль-Закиром, за голову Алисы я не дам даже дырявого фартинга.

– Пусть уезжает.

– Она не бросит своего патрона, и ты это прекрасно знаешь. К тому же дело ведь не в одной Алисе. В борьбе за новое изобретение мудреца, которое он мне, кстати, так и не показал, пойдут все средства. А расплачиваться, как всегда, придется простым людям. Нет, Френки, мы не можем просто так уехать.

Франсуаз задумалась.

– А давай убьем Иль-Закира? – предложила она. – Уничтожим все его записи. Алиска твоя поплачет да и уйдет в монастырь. И все получат по конфетке.

Я приподнял брови.

– Мне следовало бы строго отругать тебя, – сказал я. – Объяснить – убийство никогда и ничего не решает. Но поскольку мы с тобой оба прекрасно знаем, что это не так и одна вовремя снесенная голова способна спасти и страну, и праздничный пирог в придачу, оставим морализаторство на потом.

– На вечер, – предложила Френки. – Думаю, моя попка нуждается в строгом воспитательном мероприятии.

Я не умею краснеть, потому что эльф. Иначе обязательно бы покраснел.

– Если убить Иль-Закира – а человек, изобретший орудие для четвертования, этого более чем заслуживает, – мы вовсе не решим нашей проблемы, конфетка. Пусть мы уничтожим все его записи. Но кто нам поверит? Нет, и Гильдия, и стражники эмира будут по-прежнему рыть землю в надежде, что им удастся найти хоть кусочек.

– И первой, в кого они вцепятся, будет Алиса?

– Да. Поэтому нам нужен другой план, менее… Менее радикальный. Попробуем спустить все на тормозах. Для этого нам надо подобраться к Закиру достаточно близко, чтобы хотя бы делать вид, будто нам по силам держать ситуацию под контролем. Но вот как это сделать…

– Мудрец явно не предложит нам погостить, – согласилась Френки. – Особенно после того, как я отказалась с ним переспать. А что Алиса? Она не поможет нам?

– Положиться на ее помощь – все равно, что сесть на трухлявый стул, под которым устроилась пара иглоспинных броненосцев. Нет, нам нужно кое-что более верное, и я даже знаю, что…

14

Я немного замешкался, прежде чем сесть.

Кресло, стоявшее передо мной, внушало мне некоторые опасения. Серо-белый цвет и плавные изгибы, которых никогда не придашь дереву, заставляли подумать, будто оно сделано из слоновой кости.

Однако я хорошо знал, что это не так.

Мубарраз откинулся на спинку кресла и улыбнулся.

– Если бы мои друзья по Гильдии некромантов увидели меня здесь, с вами, наверняка умерли бы от возмущения… Впрочем, большинство из них и так давно уже мертвы, так что большой беды все равно бы не случилось. Хотите ромашкового чая?

Столик, за которым он сидел, казался резным, но подобное впечатление тоже было обманчивым, как и почти все здесь, в замке некроманта.

Это объяснялось не тем, что Мубарраз пытался ввести своих посетителей в заблуждение. Однако вещи, окружавшие его, я бы назвал несколько необычными. Непривычный взгляд не мог сразу определить, из чего они состоят.

Волшебник взял небольшой чайник и наполнили одну за другой три чашки. Все они были выточены из человеческих черепов.

– Некроманты не любят эльфов? – любезно спросил я.

Мне было нелегко заставить себя сесть в кресло, созданное из человеческих костей. Но, в конце концов, если твои уши заостряются кверху, ты не имеешь права на предубеждения относительно чужих странностей, не так ли.

– Некроманты не любят никого, – добродушно отвечал Мубарраз. – Многие думают, будто юных колдунов привлекает в наш орден стремление повелевать жизнью и смертью. Наверное; но это не главная причина. Став членом нашей Гильдии, вы теряете все человеческие эмоции, а жить без них, доложу я вам, гораздо проще… Так вы не будете чай?

Нет ничего вкуснее, чем чай, который заваривают некроманты. Не знаю, почему это так, но даже оскаленный череп, из которого она была сделана, не мог помешать мне с благодарностью принять чашку.

Френки передернуло.

Мубарраз сделал маленький глоток и мечтательно улыбнулся.

– Много лет назад, – начал он, – много даже для такого старого лича, как я, люди не знали тайн некромантии. Лучшие колдуны мира пытались постичь тайны жизни и смерти, но мать-природа бережно хранила от них свои секреты. Вы не будете печенье, мадемуазель Дюпон?

Он протянул девушке блюдо, искусно склеенное из четырех наборов костей, когда-то образовывавших ладони и пальцы.

– Нет, не буду, – мрачно ответила девушка. – Я берегу фигуру.

Френки бессовестно лгала – она может в один присест слопать три пирога, обильно политых взбитыми сливками. И это никак не скажется на ее талии. Однако посуда и обстановка напрочь отбили ей аппетит.

Но только не мне.

Я взял парочку.

– Самое большее, что удалось волшебникам, – научиться оживлять людей, убитых не более дня назад. Этим секретом владеют только колдуны Черного Круга. Но он не помогает при смерти от естественных причин.

Некромант откусил кусочек печенья и блаженнее улыбнулся.

– Долгие века смерть считалась верховным богом, которого нельзя победить. Но однажды великий шаман хобгоблинов Ормунд отправился войной на своего соседа, вот уж не вспомню, с севера или с юга… Еще чаю, ченселлор?

– Благодарю.

– Ну так вот. В те далекие времена еще не существовало ни техники, ни могущественных заклинаний. Армия чародея была слишком мала, а сам он напрасно понадеялся на свое колдовство. В первом же сражении его войска потерпели поражение. Сотни трупов лежали под открытым небом…