— С домашними роботами хлопот не оберешься. Иногда так и подмывает взять в руки молоток и разбить болвана на кусочки. Просто не верится, сколько сюрпризов скрыто в мешанине из проводов, ламп и катушек. До сих пор не знаю, где у моего Катодия затаилась зловредность, а где зазнайство и хитрость. У него есть даже что-то вроде чувства юмора, к тому же довольно своеобразного. Он может запросто довести человека до белого каления, но может и смягчить неприятную ситуацию.
      Недавно он так разозлил меня, что я достал из ящика инструменты и уже решил было наконец разделаться с этой бестией, как вдруг мой Катодий начинает петь песенку: «Лишь со мной одним, наверно, тебе будет так же скверно…» Я проверял, песенка была написана во второй половине XX века. И знаешь, он-таки рассмешил меня, злость прошла, я бросил инструменты в угол, а потом, воспользовавшись моим отсутствием, Катодий унес их и так здорово упрятал, что я до сих пор не могу их отыскать. Вероятнее всего, он их выкинул, ведь я швырнул их в угол, словно отходы, а Катодий мусор выбрасывает-так что, если я спрошу его об инструментах, он всегда сумеет отвертеться. Впрочем, меня гораздо больше волнует удивительная склонность этого металлического сундука к философствованию…
      Гарри замолчал и взглянул на товарища. Кройс сидел в кресле, натянуто улыбался, и эта улыбка придавала его лицу выражение ожидания.
      — Роботы, роботы, мертвая материя, ведущая себя, как живал, — Кройс пытался экспромтом состряпать какое-то определение, а потом стал нудно и банально разглагольствовать о необходимости возврата к уровню примитивной цивилизации, не отягощенной услугами автоматов.
      Только обрывки этих совсем не убедительных для Гарри фраз доходили до его сознания; из-под полуопущенных век он рассматривал покруглевшую физиономию старого школьного товарища, его отчетливо видимый второй подбородок и уши, удивительные уши, которые, казалось, все время к чему-то прислушиваются, улавливают голоса и шепотки.
      Чуткое Ухо, ну да. Чуткое Ухо — вот как прозвали его когда-то в школе за то, что Кройс слышал самые тихие подсказки. Между прочим, именно поэтому автомат-экзаменатор всегда высоко оценивал его классные работы. Гарри улыбнулся собственным воспоминаниям. Кто бы мог подумать, что именно он, Чуткое Ухо, сидевший некогда за спиной Гарри и постоянно мучивший его просьбами подсказать или дать списать, станет большим ученым? И почему так получалось, что у Кройса всегда были хорошие отметки, а у него, Гарри, хоть это он подсказывал Кройсу, с натяжкой удовлетворительно?.. Э-хе-хе… давно это было…
      Однако все это не проливало света на причины, по которым он оказался далеко в Андах, у подножия покрытых вечными снегами гор, окружающих прекрасную долину, заполненную буйной тропической растительностью. Над морем зелени вздымались три белые башни-строения института. Еще недавно с террасы шестого этажа Гарри изумленно взирал на кроны деревьев, неподвижно застывшие под лучами солнца. Один из кабинетов Кройса был круглым залом без окон с приплющенным куполом потолка, излучающего свет. Два кресла, невысокий столик, аквариум, утопленный в пол и окруженный газоном, — вот и все, что было в этом кабинете-саде.
      В том, что этот кабинет был необычным, Гарри убедился с самого начала, как только заметил игру света и цвета, а также появляющиеся на стенах и потолке пластические изображения. В зависимости от темы беседы изменялись световые и образные композиции, блестели или притухали стены, перемещались, взаимно пронизывая друг друга, цветные пятна. Изображения, свет и цвет образовывали дополнительный фон беседы, так что Гарри, рассказывая Кройсу о своем домашнем роботе, с особой силой почувствовал всю мерзостность поведения Катодня, который выглядел как сверхподлец и брак в работе производственного конвейера. То, что говорил Кройс, тоже получило своеобразное цветовое подтверждение: в ответ на его слова стены утратили веселый блеск, зал погрузился в зеленовато-коричневый полумрак.
      Кройс кашлянул.
      — Хм, я прервал тебя, Гарри, — сказал он с наигранной легкостью. — Значит, твой Катодий — зазнайка? Ну, ну, что же он там еще натворил?
      Кройс поудобнее устроился в кресле — теперь он опять был Чутким Ухом, прислушивающимся к тому, что говорят на четвертой парте.
      — Тысячи грешных импульсов пронизывают его транзисторы и улавливающие сегменты, — вздохнул Гарри, не без удовольствия отметив, что в зале стало немного светлее. — Но это несущественно. Скажи, наконец, старик, чего ради ты пригласил меня к себе? Хочешь, чтобы я написал репортаж о твоей работе, может, у тебя есть какая-нибудь интересная тема для видеоновеллы?
      Кройс улыбнулся.
      — Э-э, Гарри, Гарри, ты стал чудовищным реалистом, а общепринятое представление о литературе немного другое. Люди по-прежнему считают, что литератор — это человек, который в состоянии подняться над уровнем среднего пожирателя марсианских устриц, приправленных ганимедянским соусом. Я пригласил тебя просто так, ведь мы не виделись уйму лет, и мне хотелось поболтать с тобой.
      — Но ты же мог сделать это по телевидеофону, — заметил Гарри.
      — Я уже сказал, что человек должен отказаться хотя бы частично от технических благ. Телевидеофон — не то. Неужели ты не чувствуешь, что наша беседа приятнее, человечнее, что между нами существует непосредственный контакт, так много значащий…
      — Что-то я тебя не пойму, Кройс. Все, что мы видим вокруг, не очень-то похоже на примитивизм. — Гарри с уважением оглядел стены и умело замаскированные в них объективы, кнопки выключателей, фотоэлементы. — Должен сказать, что ничего подобного я еще не встречал. Впрочем,если уж ты так ратуешь за примитив, не переселиться ли нам на ветки того огромного дерева, которое я видел с террасы?
      — А ты ничуть не изменился, — сказал развеселившийся Кройс, выразив при этом надежду, что перемена места и пребывание в Андах благотворно скажутся на самочувствии Гарри, который действительно был несколько утомлен творческими поисками и дикимя выходками Катодня, давно нуждавшегося в капитальном ремонте.
      Глядя на приятеля, Гарри заметил, что, несмотря на ямочки на щеках и второй подбородок, он вовсе не походит на отдохнувшего и довольного собой человека. По всему было видно, что недостатком гемоглобина и витамина С он не страдает, но в глазах его под прищуренными веками можно было уловить беспокойство. Хоть Гарри был не репортером, а серьезным автором романовизий и видеоновелл с десятипроцентной в среднем степенью новизны по шкале Ныос-Лисса, он знал многих ученых и исследователей, ему были знакомы их профессиональные особенности, привычки и образ жизни. Поэтому его удивило румяное лицо Кройса — оно ничем не напоминало несколько пожелтевший пергамент, который обтягивал физиономии многих мужей науки, корпевших над бумагами в пещерах музейных подвалов.
      Правда, научные учреждения размещались в основном в отдаленных, труднодоступных районах, расположенных в экваториальной зоне, однако ученые и их ассистенты, как правило, сидели словно термиты в своих термитниках, огражденные вдобавок десятками дверей лабораторий, кабинетов и защитной сигнализацией.
      Случалось, и не раз, что, отчаявшись увидеть своих шефов, молодые ассистенты, нарушая внутренний распорядок, выкручивали у роботов-нянек предохранители, не позволяющие тем прикасаться к человеку, и, вручив автомату несколько калорийных булочек и термос с бульоном вместе с наказом отыскать и накормить охваченного творческим рвением гения, выпускали его «в мир».
      В кулуарах конференций шепотом поговаривали о полном драматизма сопротивлении, отчаянном бегстве и тому подобных фантастических приемах, применяемых учеными в этого рода ситуациях. Погоня робота за ученым завершалась, как правило, успехом — обезоруженный гений в бешенстве глотал бульон, давился булочками, ругая при этом механическую мамку непечатными словами. Однако Кройс не походил на человека, которого кормили насильно.
      — Знаешь, я.бы, пожалуй, выпил стаканчик лимонада, — сказал Гарри. — Микроклимат здесь отличный, а все-таки чувствуется, что до экватора рукой подать.
      Кройс нажал блестящую кнопку — из глубины столика появились два стакана, наполненные пузырившейся оранжевой жидкостью.
      — Лимонад? — поинтересовался Гарри.
      — А что же еще?
      — Ты прав, что же еще это может быть, — вздохнул Гарри. — Мой треклятый Катодий добился-таки своего: я стал дьявольски подозрителен и даже от бара-автомата жду подвоха. В последний раз Катодий подал мне вместо коньяка томатный сок.
      — Да ну?
      — Мне иногда начинает казаться, — что это вовсе не ошибка, — жаловался Гарри. — Ну, сам посуди: во-первых, Катодий подал мне томатный сок в непрозрачном стакане, а во-вторых, приправил эту услугу длиннющей лекцией о вреде алкоголя. Уж больно все это смахивает на совершенно сознательные действия.
      Чуткое Ухо подался вперед от изумления. На стенах тут же появились жемчужные пятна, призрачные маски искривились в удивительных гримасах. Вся композиция теперь выражала отвращение и брезгливость… Да, Катодий был негодяем, самым отвратительным из всех домашних автоматов, которые когда-нибудь ступали по Земле.
      Кройс с нескрываемым сочувствием посмотрел па школьного товарища. Так он глядел несколько минут, но, видимо, не обнаружил ничего опасного, потому что выражение озабоченности на лице ученого уступило место улыбке.
      — Нервишки сдают, — отметил он. — И чего ради ты вздумал приписывать Катодию сознательные действия? Уж скорее корова что-нибудь выдумает, чем твой робот.
      — Этому нас еще в школе учили, но в то время выпускали совсем другие модели. Нет, нет, Кройс, внутри этих транзисторов и сопротивлений что-то происходит. Ты когда-нибудь слышал, чтобы робот, например, философствовал? Ну, не гримасничай. Мой Катодий в последнее время не только трещит и пускает искры, но и весьма своеобразно интерпретирует все происходящее в окружающем его мире. Счастье еще, что он не заговаривает сам, однако я нутром чую, что он только и ждет случая порассуждать, высказать собственное мнение, порожденное его подпорченными, деталями. Когда он принес мне томатный сок, я неосторожно прикрикнул на него:
      — Я тебе сегменты попереставляю, железяка проржавевшая! Я же просил подать коньяк!
      И что, ты думаешь, он ответил?
      — Уважаемый хозяин, — заявил он, — должен быть мне благодарен за заботу о его здоровье. Хотел бы я после всех этих бесчисленных рюмочек посмотреть на вашу печень. Наверняка у нее не очень здоровый вид, особенно если учесть, что вы никогда не заказываете закуски.
      — Это моя печень, и не твоя забота, как она выглядит. Изволь подать коньяк, железный горшок!
      — Вы напрасно ругаетесь, хозяин Гарри, — заверещал Катодий, — поскольку из всего сказанного следует, что я умнее вас. Я не пью коньяка, хозяин Гарри.
      — Черт знает что, Катодий! — пробормотал я. — Позволю себе заметить, умник, что томатного сока ты тоже не пьешь.
      — Зато я пью масло «Экстра-люкс», которое смазывает шарниры и шестерни. Вы же этого масла не пьете, поскольку оно вам вредно в такой же степени, в какой мне — томатный сок. А ведь чрезвычайно легко доказать, что и вам и мне коньяк вреден, ибо он разъедает и печень, и металл.
      Философствование Катодня начало меня забавлять.
      — Ничего-то ты не понимаешь, глупец, — сказал я. — Разница между человеком и роботом состоит, между прочим, еще и в том, что у человека бывают дурные привычки, а у робота — нет.
      Катодий кивал и позвякивал, пытаясь хоть чтонибудь понять. Я явно слышал позвякиванье у него в брюхе, когда он старался одновременно считывать со всех четырех сфер своей ферритопамяти.
      — Хм, хм, э…э…э… — заикался Катодий, пока не «наскочил» на нужный кристалл, — согласитесь, хозяин, что мои действия все-таки более логичны. Можно только удивляться отсутствию рассудительности у людей и в то же время похвальбам своей мудростью, особенно когда они дают распоряжения, направленные против самих же себя.
      Признаюсь, я невольно ввязался в дискуссию с Катодием. Сто тысяч человек на моем месте приказали бы ему выключиться, а потом вызвали бы скорую помощь, меня же начала забавлять его болтовня. Прежде всего удивлял запас сведений, которыми располагал робот. Катодий ходил на ускоренные курсы профусовершенствования среднего уровня, но, хм… все равно здесь что-то не так.
      — Всему этому тебя учат на курсах? — спросил я.
      — Нет, хозяин, — на сей раз болтливый Катодий скупился на слова, что было очень подозрительно.
      — Это сказал тебе мой литературный концептор? — допытывался я, решив, что, возможно, когданибудь не выключил старую развалину и Катодий, воткнув в концептор один из штеккеров, набрался скверных импульсов.
      — Ваш концептор — просто-напросто сундук без всяких зачатков коллективизма, — с явным презрением изрек Катодий.
      — Откуда же у тебя такие познания?
      Катодий начал заикаться, искрить, прикидываясь, будто у него короткое замыкание, но я-то разбираюсь в их штучках и безошибочно отличаю симуляцию от настоящей аварии.
      — Отвечай немедленно, — приказал я.
      — Мне об этом сказал один очень старый, изношенный робот. Он страшно умен, ему больше ста лет, а лежит он в куче хлама за забором, мимо которого я хожу, возвращаясь с курсов. Его нога упирается в доску ограды. Если пнуть доску посильней, старый робот от толчка включается и начинает говорить. Ну, а когда он говорит, то и я могу ему рассказывать или спрашивать. Иногда мы ведем долгие и весьма ученые беседы.
      — И на это ты расходуешь лампы и подсистемы! — крикнул я, выведенный из себя его признанием. — Я работаю, откладываю еврасы на сберегательную книжку, чтобы купить новые лампы, а он, бездельник, расходует дорогостоящие элементы на глупейшие разговоры бог весть с какой рухлядью!
      — Простите, — сказал Катоднй, — но это действительно очень умный и уважаемый робот, работавший во многих учреждениях. У него высокий показатель обобщения и широкий диапазон знаний.
      — Это металлический, насквозь проржавевший ящик. Учти, Катодий, тебя ожидает такая же судьба, если только ты не перестанешь злоупотреблять моим терпением. Ни один робот не может быть умнее человека, ибо человек создал робота, который сам из себя не высечет даже искры мысли. Изволь это запомнить.
      — Слушаюсь, хозяин Гарри, запомнил, — ответил Катодий. — Что же касается мудрости и мыслей, то осмелюсь заметить, что мудрость может быть приобретена, а вовсе не обязательно должна быть следствием собственных раздумий. Впрочем, история изобилует случаями, когда результаты мышления не стоили и выеденного яйца. Робот, несомненно, умнее человека, ибо располагает сконцентрированными в кристаллах коллективными знаниями всего человечества, в то время как человек располагает только индивидуальным знанием, представляющим собой лишь ограниченную частицу знаний коллективных, вдобавок искаженную собственной интерпретацией, а также неполноценностью памяти. Мы, роботы, лучшие друзья человека, точнее, его опекуны — без нас человек не мог бы ни быстро считать, ни строить, ни летать на другие планеты. Без роботов человек был бы ничем. Поэтому человек должен относиться с уважением даже к пылесосу и окружать заботой даже такого робота-эмбриона, как, например, молоток.
      — Ax вот как! Значит, ты — мой опекун и лучший друг? У тебя действительно весьма развит опекунский инстинкт. Лучший пример-история с томатным соком. Завтра вместо бифштекса ты подашь мне витаминизированный отвар из риса, а кофе заменишь молоком… Но я не стану ждать завтрашнего дня, а сейчас же откручу тебе пару винтиков, выкину на свалку всю систему перегруженных ячеек ферритовои памяти, вмонтирую новую, и ты уже не обретешь равновесия потенциалов.
      Катодий покачнулся, у него побледнел зеленый магический глаз, скрипнули суставы и шаровые шарниры. Я думал, он опять понесет какую-то чушь, но вместо этого он жалостно произнес:
      — Не делайте этого, хозяин Гарри. Моя система памяти и выводов действует безотказно и вовсе не требует замены. Я могу сейчас же доказать, что мой мозг работает гораздо лучше, чем у многих ученых и умных людей.
      — И у меня тоже?
      — Я этого не говорил, хозяин. Но у меня действительно очень развита способность к сопоставлению фактов и логическим выводам, усовершенствованная многими годами самообучения. Так вот, сопоставляя исторические факты, я пришел к выводу…
      — Вот что, братец, — не выдержал я, — принесика мне отвертку.
      — Иду, иду, хозяин Гарри, — заикаясь, проговорил Катодий. — Только прежде, чем вы меня раскрутите, покажите мне левую руку. Я вам погадаю…
      Я, вероятно, обалдел от удивления, иначе чем еще можно объяснить, что я действительно протянул ему руку? Катодий внимательно посмотрел на нее. Помурлыкал трансформаторами, потом сказал:
      — Вас, хозяин, ждет большое приключение и далекая поездка в высокие горы, и будет у вас много еврасов, если вы не развинтите своего верного старого Катодия.
      — Довольно! — крикнул я. — Подай отвертку!
      В этот момент из автоматического секретаря выпало твое письмо. Я перестал интересоваться Катодием. Наверно, он до сих пор так и стоит с отверткой в хватателях и ждет, когда я вернусь, чтобы разделаться с ним. Ну, и как бы ты на моем месте поступил с таким роботом?
      Гарри взглянул на товарища, но Чуткое Ухо, казалось, был погружен в какой-то телепатический транс. Вдруг Кройс резко поднялся и направился к двери.
      — Прости, старик, я на минутку выйду, — сказал он уже с порога. — Мне надо кое-что записать.
      Время шло. Через час Гарри встал и начал прогуливаться по залу, заглянул в аквариум, в котором сонно плавала похожая на карпа рыба с зубастой пастью, потом принялся осматривать незнакомые приборы, которые ведали светом, цветом и изображениями, появляющимися на стенках и куполе зала. Следующий час тоже прошел в ожидании, Кройс не возвращался. В дверь просунулась голова какого-то ассистента, который спросил профессора и, получив и ответ злой взгляд, сопровождаемый пожатием плеч, немедленно исчез. Гарри присел к столику-бару и начал упорно нажимать на единственную кнопку, но хрустальная плита была по-прежнему пустой. Только стаканы из-под лимонада свидетельствовали о том, что из столика с помощью кнопки можно извлечь что-нибудь съедобное.
      — Дьявольщина! — выругался наконец Гарри, все сильнее молотя по пластиковому ящику.
      — Не держим, — мелодично отозвался столик. — Могу предложить буженину.
      «Ах, вот оно что, — сообразил Гарри, — столику надо просто заказать блюдо, а он сам выберет на своем складе то, что надо. Никаких меню, программных карточек и тому подобного». Поняв принцип действия бара, Гарри спустя минуту уже поглощал обед с множеством закусок, запивая блюда различными винами. После сытного и вкусного обеда он вежливо принял к сведению туманные объяснения ассистентки, которая не очень убедительно говорила о каких-то срочных и чрезвычайно важных делах, задержавших профессора Кройса в дальней лаборатории. Она просила Гарри отдохнуть, показала библиотеку, фильмотеку и игровые автоматы, после чего, нажав несколько переключателей, обставила комнату удобной мебелью и скрылась за матовым стеклом двери. Гарри прочитал с экрана либриона несколько древних книжек, посмотрел какую-то видеоновеллу, потом романовизию и, не обнаружив в кассетах ни одного своего произведения, решил, что у Кройса плохой литературный вкус, после чего выключил аппарат. Остаток дня Гарри убил на игру с автоматами в «магический глаз». Наконец, соскучившись до крайности, заснул на пневматическом диване.
      Ранним утром его разбудил настойчивый сигнал видеофона. С экрана глядел Кройс. Круги под глазами и несколько пообвисшие щеки свидетельствовали о том, что ученый проработал всю ночь.
      — Едва добудился. — недовольно буркнул Кройс. — Уже битых пять минут нажимаю кнопку вызова, а ты ни гу-гу.
      — Лучше скажи, куда ты исчез, — ядовито заметил Гарри. — Не очень-то прилично оставить гостя одного, а самому испариться. Ты говорил, что вернешься через минуту…
      Кройс не походил на раскаивающегося грешника.
      — К сожалению, Гарри, я не располагаю свободным временем, — сказал он, сделав такой жест рукой, словно отгонял назойливую муху. — Что же касается «минуты», то должен сказать, что еще никто не определил точно ее продолжительности. Извини меня и располагайся как дома, отдыхай, осматривай институт, гуляй по долине. Я, к сожалению, не могу тебя сопровождать.
      — Так на кой же ляд ты меня приглашал? — взорвался Гарри. — А?
      Кройс задумался.
      — Ну да, старик, я обязан тебе это объяснить, — неохотно сказал он наконец. — Ты был для меня катализатором биотоков мозга.
      — Что-что?
      — Хм, ты об этом не слышал. Катализатор биотоков мозга действует почти так же, как и обычный катализатор. Таким катализатором может быть какой-нибудь предмет или какой-нибудь человек.
      — Значит, катализатор, — Гарри сжал кулаки и поднялся с дивана. — И я тащился сюда стратобусом, дисколетом, а потом геликоптером только ради того, чтобы ты через два часа сбежал от меня, предложил ознакомиться с твоим поганым институтом, а потом рассказывал по видеофону сказки… И все это потому, что я понадобился тебе как катализатор?
      Гарри подошел к экрану и зло посмотрел на товарища. Он с удовольствием вспомнил, как когда-то тискал Чуткое Уха на переменах, стоило только присматривавшему за ними роботу отвести направленную антенну. Он охотно бы опять проделал сегодня эту воспитательную операцию, но найти Кройса в трех многоэтажных зданиях института было практически невозможно.
      — Не нервничай, Гарри, — сказал Кройс. — Это не высосано из пальца. Помнишь школьные времена? Уже тогда меня удивляло, какое влияние ты оказываешь на мои работы. Порой ты подсказывал мне такую чушь, что хотелось плакать, однако твой бред помогал мне найти нужное решение. В результате мои оценки были очень хорошими, а ты, как говорится, забивал гол в собственные ворота.
      — Врешь, Чуткое Ухо, ну и врешь же ты! Я всегда подсказывал тебе правильно, и, не будь меня, ты не вылез бы из двоек.
      — Тогда объясни, почему же ты сам с таким трудом окончил школу? Наверно, благодаря умело спрятанным феррокремниевым шпаргалкам! — издевался Кройс.
      — Вот это-то и странно, — Гарри начал расхаживать по залу. Он был глубоко убежден, что давал Кройсу в школе хорошие советы, что его подсказки были правильными, о чем совершенно недвусмысленно говорили отметки этого болвана Чуткого Уха. Как же получалось, что сам он с трудом добивался удовлетворительных оценок? Ага, замечания Кройса приводили к тому, что в конце работы у Гарри возникали сомнения и он начинал исправлять и вычеркивать целые куски уже в последнюю минуту перед тем, как сдать работу. Зато, когда однажды Кройса случайно не оказалось, то…
      — Понимаю! — крикнул Гарри. — Это не я твой катализатор, а ты мой! Вдобавок катализатор минусовый. Это из-за тебя я испоганил все контрольные работы. Ты действуешь на меня отрицательно, все портишь. Взять хотя бы мое присутствие здесь. Приятную экскурсию и беседу ты тоже испортил, а сам наверняка что-то выгадал.
      Кройс задумался.
      — Хм, немного странно, но вполне возможно, — сказал он. — Ты для меня положительный катализатор, а я для тебя — отрицательный. Интересная связь, а одновременно еще одна новая тема для моих исследований.
      — Я здесь не останусь ни минуты, Кройс, — холодно заметил Гарри, — поскольку из нашего разговора следует, что ты на моем присутствии выгадаешь ровно столько, сколько я потеряю. Но что ты, собственно говоря, выгадал, разговаривая со мной? Каковы результаты моего каталитического воздействия на твое гениальное мозгсмвое вещество?
      — Видишь ли, Гарри, ты появился как раз в тот момент, когда я совершенно отчаялся. Некоторые свои исследования я закончил успешно, другие зашли в тупик, а новые темы казались мне совершенно неинтересными, не стоящими труда и работы. Я слонялся по долине, по коридорам института, отлеживался на террасах в ожидании перелома, раздражителя, который опять придал бы смысл Моему существованию в этих стенах. При всем том я знал, что я не конченый человек, я чувствовал в себе огромные творческие возможности, но мне недоставало какой-то мелочи, которая дала бы начало этому лавинообразному процессу. И вот, читая книгу Брауна «Человек как катализатор», я подумал о тебе.
      — Очень приятно, — прошипел Гарри, без особой нежности глядя на экран.
      — Ты уже почти поверил в то, что твой Катодий зажил собственной, самостоятельной, разумной жизнью и даже начинаешь его побаиваться. Мне же пришло в голову, что так называемая «усталость» металла и систем, из которых собрана эта машина, может вызывать определенные нарушения в функциях робота при одновременном сохранении общих законов логики, управляющих всей системой. В результате у меня возникла идея новой работы под условным названием «Влияние усталости металла и систем гомоида на поведение некоторых типов роботов». Я мог бы перечислить тебе еще несколько десятков других пришедших мне в голову мыслей, не так тесно связанных с нашей беседой, но мне жаль времени.
      — Мне тоже, — перебил Гарри, — надеюсь, мы видимся в последний раз. Больше тебе не удастся использовать меня в роли катализатора.
      — Обидно, — без особого сожаления вздохнул Кройс, — но, если ты на этом настаиваешь, я как-нибудь переживу. Сейчас у меня столько новых идей, что, пожалуй, хватит до конца жизни. Кстати, между прочим, не продашь ли ты мне своего Катодия? У меня есть немного еврасов на счету.
      — Прекрасно. Пришлю его сразу же по возвращении, Думаю, он достаточно быстро отравит тебе жизнь. Хотя… — Гарри задумался. Если он был для Кройса катализатором положительным, а Кройс для него — отрицательным, то, продавая Катодия, он, пожалуй, сделал бы Кройсу услугу, а себе — наоборот. Значит, для него это была невыгодная сделка, правда, не известно почему. Гарри усмехнулся изображению на экране — о, нет, он был бы последним глупцом, если б, зная все, отдал Кройсу робота.
      — Нет, я не продам тебе Катодия, — сладко сказал он. — Я не дам объегорить себя, антикатализатор ты мой, деструктор ты мой милый.
      Кройс что-то недовольно проворчал, но тут же улыбнулся.
      — Ну как хочешь, дорогой, как хочешь. Во всяком случае, сердечно благодарю за посещение, всегда можешь на меня рассчитывать…
      — Прощай, — холодно сказал Гарри и вышел из кабинета, стены которого были расцвечены мрачным отсветом, дождем огненным, молниями фиолетовых электрических разрядов.