Летом 1945 года, приехав в Ялту к Марии Павловне Чеховой, Ольга Леонардовна, Софья Ивановна Бакланова - три старые благородные женщины - стали судорожно уничтожать письма и фотографии Ольги Чеховой, полученные Марией Павловной из Берлина в годы оккупации, а в соседней кухне еще хранились посылки с мясными консервами, присланные из Германии.
      Загадка преследовала актрису, все, что было связано с ее жизнью, нуждается в проверке.
      В архиве сохранилось письмо Ольги Чеховой, адресованное О. Л. Книппер-Чеховой уже после возвращения из Москвы. "Моя дорогая и милая тетя Оля! Наконец-то собралась тебе написать. Я застряла в Вене. Олечка с мужем и Верочкой живут со мной. Доктор Руст начинает работать здесь, в больнице (муж дочери. - В.В.). Сегодня я навещала Аду с Мариной - и насмеялась до слез, как Ада доит корову. Ведь у них целое хозяйство. При твоей подвижности тебе ведь не трудно нас навестить, и все мы тебя ждем с нетерпением. От Ады, Олечки и Марины ты знаешь все события последних лет. Бедная мама не пережила того, что так ждала, - победы русских. О себе еще мало могу написать, так как переезд меня совершенно замучил. У нас в гостях был Симонов и рассказывал много о Леве. Где ты будешь в следующие месяцы? Пиши и, самое лучшее, прокатись к нам. Так хочется тебя обнять. Олечка и Верочка, Ада и Марина присоединяются к моим сердечным поцелуям. Твоя Оля" (2 августа 1945 года). Это письмо застряло в недрах КГБ и О. Л. Книппер-Чеховой доставлено не было.
      Сегодня можно с уверенностью сказать, что еще шли бои за Берлин, когда 30 апреля 1945 года Ольга Чехова была отправлена в Москву. Ею непосредственно занимался начальник Главного управления контрразведки СМЕРШ комиссар государственной безопасности Виктор Абакумов, впоследствии заместитель министра и одно время министр КГБ в послевоенную эпоху при Сталине. Допросы сохранились. Написаны они от руки. Подробные рассказы о приемах, устраиваемых Герингом, Риббентропом, о встречах с Гитлером, Геббельсом. Вот отрывок: "Точно не помню, в котором это было году, когда приезжал из Югославии король с женой. Кажется, в 1938-м, были большие чествования четыре дня подряд. Весь Берлин был украшен и освещен как никогда. Первый день их принимал Гитлер у себя, потом спектакль (опера Вагнера), второй день на даче у Геббельса в Ланке (по дороге в Шорфхейде - 60 км от Берлина по шоссе на Пренцлау), на третьем приеме я была - это было вечером в 11 часов, и хоть я отказывалась (для меня это было всегда утомительно), пришлось поехать - королевская чета видела меня в фильмах, а королева, как русская, хотела со мной познакомиться. Прием в Шарлоттенбургском дворце был дан Герингом - значит, все было очень богато. В прусском старинном дворце комнаты были освещены свечами в старых люстрах, все присутствующие были в костюмах времен Фридриха Великого. Геринг с женой встречали гостей. После ужина я сидела с королевской парой в саду, говорили о моих фильмах, о моих гастролях, о Художественном театре..."
      В интересной по документам книге Владимира Книппера "Пора галлюцинаций" приводится документ, подписанный начальником четвертого отдела Главного управления СМЕРШ: "О. К. Чехова в настоящее время проживает в гор. Берлине, Фридрихсхаген, Шпреештрассе, 2. Вместе с ней проживают: Чехова-Руст Ольга Михайловна, 1916 года рождения, дочь О. К. Чеховой, актриса. Руст Вильгельм, немец, врач-гинеколог, с апреля 1945 года в германской армии, был в плену у англичан, муж О. М. Чеховой, и некто Зумзер Альберт Германович, 1913 года, немец, преподаватель физкультурной академии в Берлине, чемпион по легкой атлетике. Живет у Чеховой О. К. и находится с ней в близких отношениях". Он был моложе Ольги Чеховой на шестнадцать лет. По хозяйству им помогала домработница. Этот документ был написан в ноябре 1945 года, а 22 ноября 1945-го Берия начертал: "Тов. Абакумову, что предлагается делать в отношении Чеховой?" Ответа на этот вопрос нет.
      Виктор Абакумов заботился о быте Ольги Чеховой. По его распоряжению ей помогали с продовольствием, бензином для автомобиля, строительными материалами для ремонта дома. В послевоенном Берлине было очень трудно жить. Сохранилась докладная записка на имя Абакумова о том, что "Чехова Ольга Константиновна вместе с семьей и принадлежащим ей имуществом переселена из местечка Гросс-Глинике в восточную часть Берлина - Фридрихсхаген. Переселение произведено силами и средствами управления контрразведки СМЕРШ Группы Советских Оккупационных войск в Германии... Чехова выражает большое удовлетворение нашей заботой и вниманием к ней", - сообщал начальник управления контрразведки СМЕРШ Группы Советских Оккупационных войск генерал-лейтенант А. Вадис. Сохранились письма Ольги Чеховой на имя Абакумова, она называет его "дорогой Виктор Семенович" и спрашивает: "Когда встретимся?" Дело в том, что местечко Гросс-Глинике отходило в зону оккупации американцев, а Чехова хотела переехать под русское крыло, хотя, как докладывали в донесениях с шифром "Совершенно секретно", она с шестого июля стала выезжать на прежнее место жительства в местечко Гросс-Глинике. "Поездки совершает одна или вместе с дочерью и каждый раз просит выделить для сопровождения красноармейца, опасаясь возможного хищения автомашины. Под благовидным предлогом сопровождающие Чеховой нами не выделяются. О своих намерениях и перспективах на будущее разговоров не ведет", - сообщалось в докладных Абакумову. "В доме, где она проживала, была выставлена охрана в составе трех человек из личного состава 17 отделения строительного батальона", - писал генерал-лейтенант А. Вадис.
      Какие действия в пользу России в годы войны совершала Ольга Чехова конкретно сказать трудно. Руководство пресс-бюро Службы внешней разведки упорно утверждает, что "каких-либо сведений о том, что она являлась агентом НКВД, в материалах не обнаружено". Между тем внимание к ней руководства КГБ, личная заинтересованность Берии не оставляют никаких сомнений в том, что и ее приезд в Москву в 1945 году, и забота о ней Абакумова были неслучайны.
      Поселившись в восточной зоне Германии, Ольга Чехова с дочерью часто выезжала на гастроли. Как всегда, работала очень много и никому не раскрывала, что было у нее на душе. Даже с любимой сестрой Адой виделась один-два раза в год. "Чудно, но всем некогда", - писала Ада Константиновна. В 1949 году после почти пятилетнего перерыва снялась в фильме "Ночь в Сепарее", лента была малоудачной, но уже в 1950-м снималась в семи фильмах, выполняя свою прежнюю "норму".
      "Ее здесь называют женщиной, которая изобрела вечную молодость. Красива, молода, лет на 35, не больше, только очень тяжелый у нее характер стал, говорят, мучает окружающих изрядно, а в Олечке (племяннице моей) кровь Мишенькина, и мне жаль, что она не работает как следует", - писала Ада Книппер О. Л. Книппер-Чеховой (29 октября 1949 года). В конце жизни сестры были особенно привязаны друг к другу, но даже Ада Константиновна могла только догадываться, какую трудную двойную жизнь вела Ольга Чехова в последние годы гитлеровской Германии. "Кровь у нас у всех книпперовская, так что годы как-то мало касаются нас", - заметила она в одном из писем в Москву.
      Сниматься Чехова перестала в 1954 году, но еще какое-то время играла на сцене. В 1950-х годах - "Веер леди Уиндермир" Уайльда и "Викторию" Моэма, а в 1962 году в последний раз вышла на сцену. Очень тяжело приняла известие о смерти "тети Оли". Ольга Леонардовна Книппер-Чехова умерла в 1959 году, так до конца и не узнав о той огромной роли в Отечественной войне, которую сыграла ее "авантюристка", как любовно называла свою племянницу одна из самых благородных и замечательных женщин двадцатого века. Много тайн осталось и поныне.
      После смерти О. Л. Книппер-Чеховой сразу потеряли смысл все мечты Ольги Константиновны о поездке в Москву. И она и Ада писали Софье Ивановне Баклановой. Старая, умная "Софа" была "уплотнена", в одну из комнат небольшой квартиры О. Л. Книппер-Чеховой вселили семью артиста МХАТа Л. Губанова. Единственной радостью были письма из Германии. Ада, ее близкая подруга в молодости, через нее она и познакомилась с Ольгой Леонардовной, писала часто, Ольга - редко. В 1964 году она решила с дочерью приехать в Москву, совсем по-домашнему, заказать апартаменты в "Национале" и привезти с собой только секретаря, доктора и массажиста. Хотела посетить могилы "дяди Антона и тети Оли" и повидать друзей юности Аллу Тарасову и Павла Маркова, ставшего ведущим театральным критиком страны. Но Алла Константиновна Тарасова испугалась при одном упоминании имени Ольги Чеховой, а Маркову Софья Ивановна уже не звонила. Впрочем, она и сама не очень хотела, чтобы Ольга Константиновна увидела порушенную квартиру, ставшую коммунальной, ее старость и неустроенность, и написала в Мюнхен письмо о том, что "еще не время приезжать". В 1966 году Софья Ивановна умерла. Теперь Ольга Чехова изредка переписывалась только с Ю. К. Авдеевым - директором Чеховского музея в Мелихове и Евгенией Михайловной Чеховой, племянницей великого писателя.
      В 1965 году Ольга Чехова основала фирму "Косметика Ольги Чеховой", дела ее пошли очень успешно. Каким-то чудом в ней сохранялись красота, русская широта натуры и неизъяснимая жесткость. Она как бы вела безмолвный диалог с собственной судьбой, которой всегда распоряжалась сама. Никто не умел, как это умела она, прямо смотреть в глаза и скрывать истину. В сознании старого немецкого поколения она осталась звездой экрана, вокруг которой было много выдумок и слухов.
      Перед смертью просила выключать телевизор, когда показывали кадры военных лет, до болезненности боялась России, хотя в доме соблюдались все православные праздники. Умирая, завещала похоронить ее с отпеванием. На похороны собралось очень много народу. У гроба семья: внуки Вера и Миша (он стал художником-графиком), племянница Марина и любимая сестра Ада Константиновна, не отходившая от нее во время ее мучительной долгой болезни. Газеты наперебой сообщали о смерти знаменитой "кинозвезды". Ей было 83 года.
      Соперниц у нее было немало и на сцене, и на экране, но никому не удалось одержать столь много жизненных побед: одну из них - войну с возрастом, который никогда не скрывала, - она выиграла победоносно и легко. Другие победы дались ей значительно труднее. Неутомимая, стройная, с улыбкой на лице, она подавала пример, как можно самой "обустроить" свою жизнь, полную опасностей и приключений.
      За десять лет до своего конца, в 1980 году, она решила написать воспоминания. Спустя четверть века после их публикации и мы прочтем о том, что было и чего не было в ее жизни. Тайны биографии Ольги Чеховой питают легенду ее имени.
      Виталий ВУЛЬФ
      Посвящается всем, кто верит в жизнь
      ПРЕДИСЛОВИЕ
      Всегда в своей жизни я искала новое и волнующее. Мир богат, и он предложил мне многое. Теперь я оглядываюсь назад.
      Бесчисленное количество людей знает меня, принимало участие в моей судьбе, даже разделило ее, меня любили, восхищались, критиковали. Пересуды расцветали пышным цветом, как соответствующие действительности, так и злобные. И вот теперь все смогут узнать, какой она была на самом деле - моя жизнь.
      В этой книге я пытаюсь воскресить ее - со всеми перипетиями, со всей радостью и трагизмом, которыми нас наградила наша эпоха, веселая и жестокая одновременно: мировая война, революции, изобретения и открытия, сенсации, чудеса созидания - но прежде всего и в первую очередь искусство, к которому я тянулась с самого детства.
      Все, что вместила моя жизнь, я разделила со своими современниками. Как и они, я пережила восхитительные, прекрасные, трагичные и ужасные моменты, как и они, я пыталась после развязки начать все заново. И все же мои часы идут иначе. Ибо каждый человек следует абсолютно личному предопределению, избежать которого он не в состоянии.
      Сейчас мне семьдесят шесть лет. Вместе со своим двадцатиоднолетним внуком Мишей и моим "домовым" Марианной я живу в старом доме в мюнхенском квартале Оберменциг, принадлежавшем моей трагически погибшей дочери Аде. В боковой новостройке живет дочь Ады Вера с мужем Вадимом Гловной и их одиннадцатилетним сыном Ники. Мое домашнее хозяйство было бы неполным, если бы я еще не упомянула Бамби, жесткошерстную таксу, кошку Шнурри и Аби, ризеншнауцера.
      Сегодня уже не кино я посвящаю свой ежедневный труд, а моей фирме "Косметика Ольги Чеховой. Мюнхен - Вена - Милан - Хельсинки", управление и производство которой размещено на Тенгштрассе в Швабинге. Я веду дела вместе с компаньоном, на предприятии работают коммерческий директор, химик, секретарша по производству, бухгалтер, лаборантки и многие другие сотрудники - свыше ста человек.
      Когда я на вершине кинославы получила свой первый диплом косметолога - в 1937 году в Париже, - мои бывшие коллеги посчитали это блажью. "Чехова косметичка!.." Конечно, тогда я не знала, какое значение впоследствии приобретет для меня этот диплом из Парижа (потом прибавились еще, и среди них Золотая медаль 1958 года на Международном конгрессе косметологов в Венеции). Но я понимала, что кинематографическая слава преходяща, а у меня уже давно было особое отношение к косметике, к тому роду косметики, которая является не просто набором кремов, лосьонов и гелей, а требует упорядоченного, здорового образа жизни и в подлинном смысле этого слова "проникает под кожу".
      Про меня часто говорят, будто я преодолела свою судьбу. Но что это означает? Смотреть в будущее, решительно брать в свои руки новое, использовать представившиеся возможности - на это мы способны. Но действительно ли судьба позволяет "преодолеть" себя?
      Я пишу свои воспоминания, веруя, что земная жизнь является лишь маленькой частицей нашего "Я". Понимание этого очень важно. Тот из моих читателей, кто, как и я, оглянется на долгую жизнь, пусть сделает это с радостью и надеждой, которые никогда не должны покидать человека.
      Мюнхен, весна 1973 года
      Ольга ЧЕХОВА
      ВОЛШЕБНАЯ СТРАНА ДЕТСТВА
      Двадцатый век только начался.
      Я маленькая девочка.
      Дом моих родителей - в России, в Тифлисе на Кавказе, на склоне гор, окруженный большой лужайкой, позади растет густой лес.
      Знойный летний полдень, в доме непривычно тихо. Моя старшая сестра Ада и я ходим по дому на цыпочках, папа и мама шепчутся только друг с другом.
      В одной из комнат в полумраке лежит мой младший брат Лев* на растяжке; ступни его крепко привязаны к задней спинке кровати, голова подпирается кожаным корсетом под подбородком.
      Маленький Лев должен вынести длительную, мучительную, но необходимую растяжку позвоночника.
      На краю постели сидит врач. Он ласково беседует со Львом и заводит маленький граммофон, который принес для него. Лев, несмотря на боль, слушает радостно и зачарованно; он необыкновенно музыкален. Врач знает это. Граммофон - средство терапии.
      Врач плотно сложен, овальное лицо обрамляют темные волосы и густая окладистая борода; глаза полны светлой грусти, они необычайно привлекательно лучатся.
      Это человечески сильное обаяние как раз то, что часто воздействует на пациентов целебнее, чем любая медицина. Он не прописывает огромного количества таблеток, таких горьких и вечно застревающих в горле, уже одним этим завоевывая сердца ребятишек - они с большей охотой пьют его легкие микстуры.
      Врач ценит гомеопатическое учение своего немецкого коллеги Ханеманна, спорщика и неутомимого путешественника, который превратил во врагов настроенный традиционно врачебный корпус, чем и приобрел европейскую известность.
      Доктор - известный писатель Антон Павлович Чехов, мой дядя.
      Дядя Антон еще раз ободряюще улыбается маленькому Леве, а потом поворачивается к папе, маме, моей сестре и мне. При этом он старается не приближаться к нам, поскольку болен неизлечимой легочной болезнью. Он успокаивает нас: если мы станем точно выполнять то, что он прописывает, Лев скоро освободится от мучительной растяжки...
      Антон Чехов еще и сегодня известен как автор театральных пьес "Чайка", "Дядя Ваня", "Три сестры" и "Вишневый сад", драм с утонченной живописью настроений и верным изображением характеров. Его первая небольшая пьеса "Иванов" вызвала шум.
      Пьесам предшествовали бесчисленные рассказы, фельетоны и новеллы, в которых Чехов беспристрастно рисует людей и ситуации, прежде всего из среды зарождающейся русской буржуазии, интеллигенции и уходящего дворянства. Доктор, владелец имения и общественный деятель одновременно, он большую часть своей жизни занимается писательством, отражая основные настроения эпохи, разочарование в борьбе против нищеты, бесправия и нужды.
      С другой стороны, он с добродушным юмором набрасывает зарисовки о мелочах жизни, трагикомичности и абсурдности будней, которых никто не в состоянии избежать.
      И как бы в пику своей болезненной конституции, активно участвует в борьбе с эпидемией холеры, пересекает пользующийся дурной славой остров ссыльных Сахалин, беспощадно описывает этот "край жесточайших страданий" и с помощью правительственного указа добивается, чтобы наиболее вопиющие злоупотребления были наказаны.
      "Остров Сахалин" вошел в историю как документ эпохи. Отчет о поездке удручающе современен, когда подумаешь о еще и сегодня существующем острове заключенных.
      Почти на всех произведениях Чехова лежит щемящий душу отблеск, который явно и осязаемо предвещает закат эпохи. И все же Чехов, чьи родители еще недавно были крепостными, не перестает надеяться на лучшее будущее:
      "Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной. Человеку нужна такая жизнь, и если ее нет пока, то он должен предчувствовать ее, ждать, мечтать, готовиться к ней..."
      Дядя Антон еще раз переводит взгляд на моего маленького братика: ручки Льва на полпути к граммофону безвольно падают на одеяло. Он с улыбкой засыпает - и похоже, почти без болей.
      Дядя Антон вновь напоминает маме, как обращаться с растяжкой, просит ее не забывать о каплях и прощается с нами. Он уезжает в свой дом в Крыму. Там его сестра ухаживает за тяжелобольной матерью.
      Я люблю обеих дам, но в особенности мать дяди Антона Евгению Яковлевну. Она не чужда маленьким удовольствиям жизни. И когда я гощу в Крыму, делает меня своим доверенным лицом.
      Несмотря на строжайший запрет тети Маши - сестры дяди Антона, - Евгения Яковлевна с удовольствием выпивает рюмочку водки. Я уже заранее радуюсь тому, что мне предстоит быстро сбегать в лавочку за чекушкой и спрятать маленькую бутылочку у нее в ногах в кресле-каталке. Когда потом ничего не подозревающая тетя Маша вывозит ее на прогулку, Евгения Яковлевна и я обмениваемся заговорщицкими улыбками.
      Тем временем дядя Антон бесплатно лечит бесчисленных бедняков, одну из многих приблудных бездомных собак от нарывов, ухаживает за кустами мимозы и "беседует" с одним из молоденьких деревцов, посаженных им собственноручно. Возможно, на короткое время в Крыму его посетит жена, Ольга Книппер-Чехова. У нее, одной из известнейших актрис России, ангажемент в Московском Художественном театре Станиславского, и поэтому она может лишь изредка наезжать в Крым, где дядя Антон вынужден жить из-за болезни легких.
      Когда она снова в Москве, он пишет ей многочисленные весело-ироничные письма. Например, такие:
      "Милая моя, не читай газет, не читай их вовсе, а то ты у меня совсем зачахнешь. Впредь тебе наука: слушайся старца иеромонаха".
      Для жены дядя Антон пишет свои пьесы, сидя, как всегда, в старом, потертом кожаном кресле в своем доме. "Нигде лучше мне не думается", - утверждает он лукаво. А Станиславский ставит эти пьесы в Московском Художественном театре в созданном им новаторском стиле: верный жизни, бытовой обстановке, по-революционному реалистично в отличие от общепринятой театральной высокопарности рубежа веков.
      Когда дядя Антон в этот раз прощается с нами, я еще не знаю, что больше никогда не увижу его: он уезжает в Германию, для лечения на водах.
      Там его настроение меняется изо дня в день. "Я почти здоров", - пишет он однажды моей матери, а в другой раз: "Ты не можешь себе представить, как здесь сияет солнце - оно не опаляет с небес, оно буквально ласкает нас". А затем он вновь жалуется на мучительную жару и внутреннее беспокойство, которое ведет его к надлому. Для всех, кто его знает, несомненно: Антон Чехов, поэт уходящей эпохи, как они его называют, безошибочно предвидит свой собственный конец. 15 июля 1904 года он умирает.
      Дом Чехова сохраняется таким, каким был при его жизни. Его сестра, требовательно-добрая тетя Маша, следит за помещениями, которые на многие годы становятся местом паломничества тысяч людей.
      Во время второй мировой войны немецкие войска занимают Крым. Они уважают имя Антона Чехова и уважают его дом. У тети Маши никто не квартирует.
      Мой младший брат Лев снова здоров. Он бегает и прыгает, как моя сестра Ада и я. До поры до времени ничто не омрачает годы нашего детства.
      Папа* - большой, стройный, заядлый спортсмен и охотник - живет с нашей красивой и грациозной мамой** в полной гармонии. Так представляется нам, детям. Лишь позднее я примечаю, что папа дома "маленький диктатор", а мама тонкий дипломат, всегда заботящийся о том, чтобы возникающие иногда размолвки никогда не происходили в нашем присутствии.
      Папа - инженер. Он строит туннели и виадуки, то, что в России на рубеже веков все еще выглядит чем-то необычным. Кроме того, он организует строительство огромных туннелей на Кавказе и руководит прокладкой и расширением сибирской железнодорожной линии. Позднее, в годы политического лихолетья, профессия спасла ему жизнь.
      Старшая сестра, младший брат и я растем в счастливой обстановке. Наши родители необычайно терпеливы. Самое ужасное наказание за шалости, которое нас может ожидать, - это когда летом сажают на какое-то время в своей комнате на стул, зимой на какой-то срок запрещают кататься на санках или независимо от времени года лишают десерта. Однако и это для нас суровое испытание, ибо папа любит изысканную еду и десерт всегда вкусный. Но в целом подобные обиды редки, наказывают нас лишь тогда, когда мы пренебрегаем собственными обязанностями. Уже с ранних лет нас приучали к порядку, воспитывали чувство долга. Так, например, прислуга не убирает за нами постели или разбросанные игрушки. Это мы обязаны делать сами. Лишь брат освобожден от этого: он "маленький мужчина". А уборка постели является, по общему мнению, "женским делом".
      Волнующие и прекрасные воспоминания сменяют друг друга.
      Накануне моего шестилетия наша грузинская няня Мария рассказывает мне о приключении, произошедшем со мной, когда я была еще младенцем. Сегодня, считает она, "по прошествии стольких лет", уже можно об этом мне рассказать.
      Я лежала в низкой колыбельке перед нашим домом. Она, Мария, должна была присматривать за мной. Но конечно же, задремала.
      Наш повар копался в огороде. Вдруг его испугали собаки; они лаяли и бушевали, словно взбесились. Самая маленькая, такса Фрамм, подняла большой шум и молнией промчалась мимо повара в кустарник, из которого донесся ее отчаянный визг.
      Повар бежит в дом и хватает ружье - мы живем среди кавказского дремучего леса, где оружие необходимо, - выскакивает и несколько раз стреляет в воздух.
      Тут очнулась и задремавшая было Мария; она таращит глаза и начинает кричать: "Олю украли, ребенок пропал!"
      Мама, прислуга и гости, встревоженные шумом, выбегают на лужайку перед домом и галдят, перебивая друг друга. Фрамм единственный, кто не теряет головы: он выскакивает из кустарника и за фартук тянет повара в кусты.
      Повар цепенеет.
      Шакал роняет свою добычу - плачущего младенца, который по грузинскому обычаю завернут в кокон, словно гусеница. Это была я.
      Шакал держал меня только за плотно спеленутые ноги. Он убегает. Повар стреляет ему вслед, но он слишком возбужден, чтобы попасть.
      Шакал скрывается.
      Я жадно смотрю на Марию и не могу поверить в то, что она мне рассказывает. Ведь мы с сестрой и братом, можно сказать, подружились с шакалами, хотя от их ужасного воя по-прежнему затыкаем уши. Они большими стаями бродят неподалеку от нашего дома и пожирают отбросы в помойной яме. Мы бросаем им из окон кости и забавляемся их прожорливостью.
      Конечно, нам рассказали, что они, когда голодны и в стае, весьма опасны. Но мы не боимся их, возможно, потому, что, живя среди кавказского девственного леса, мы ближе к природе, чем многие. К тому же наши родители не упускают случая объяснить нам, что любая тварь живет по собственным законам.
      В день моего шестилетия я просыпаюсь в расстроенных чувствах. Мне снились весело прыгающие кролики, и теперь я немного печальна оттого, что сон кончился. Мама с улыбкой нагибается ко мне, целует, поздравляет и показывает столик с подарками. Среди множества других подарков я вижу двух светло-серых кроликов в просторной клетке. Они прыгают наяву, а не в моем сне. Итак, наш домашний зверинец снова пополнился. Кроме собак, у нас теперь японские мышки, морские свинки, кошки, голуби, маленькая обезьянка, рысенок, прирученный волк и медвежонок.
      Центр веселья всегда обезьянка. Взбредет ей в голову - она повиснет на люстре, а оттуда перепрыгнет на гардину; потом вдруг вскочит проходящему мимо на плечи и примется дергать его за волосы. Будучи в настроении, она часами развлекается так и по всему дому. Наконец, утомившись, забирается в свою клетку с подогретыми кирпичами, накидывает на себя одеяло и дружелюбно ухмыляется нам. Иногда с нашими веселыми зверюшками происходят и печальные события. Например, Мишка, медвежонок, погибает от собственной прожорливости: во время сбора винограда, когда мы со всеми остальными собираем виноград в корзины и бочки, Мишка вместе с нами. Он возится с собаками и заодно постоянно таскает виноград. Вечером мы уводим его на большую стеклянную террасу, где живут морские свинки, японские мышки и кролики. Но любовь к сладкому винограду не дает Мишке покоя. Он вышибает стекла, пробирается в виноградник и набивает свое брюхо вволю. С бурчащим животом возвращается и продолжает колобродить: терраса ему уже не по нутру, он забирается в одну из собачьих будок. Там его находит Тук, сторожевой пес. Тот, хотя и дружен с ним, разрывает Мишку на части: для него медвежонок в этот момент просто наглый нарушитель его владений.
      И прирученный волчонок однажды погибает, именно потому, что он - приручен; папа нашел его в лесу больным и принес домой, и волчонок вырос среди наших собак. Совершенно неожиданно в нем просыпается разбойничья натура. У кормушки волчонок кусает фокстерьера, тяжело ранит его, пытается напасть на гордон-сеттера и в конце концов даже на повара. Папе в последнюю секунду удается отогнать его и запереть в клетку. Но волк не успокаивается. Напротив: не привыкший к заключению, бушует еще больше. Мы собираемся на семейный совет и с тяжелым сердцем решаем отнести волка туда, где его нашел папа и где ему место: в лес. Наш лесник нам не советует. Выросшие среди людей звери, объясняет он, уже не будут приняты своими сородичами. Волк не сможет жить в лесу, "лучше застрелить его, так будет гуманнее".
      Брат, сестра и я протестуем - в первую очередь я. По детской наивности я обзываю лесника "злым человеком"; я его "больше нисколечко, никогда не буду любить".
      Лесник пожимает плечами и умолкает. Волк возвращается в лес. Сестра с братом и я не можем с ним попрощаться - вдруг волк нападет и на нас. Мы плачем.
      На следующий день опасения лесника подтверждаются: наш волк разорван сородичами.
      Прекрасные и грустные переживания сменяют друг друга.
      Идет дождь. Мы играем в любимую игру. Она не стоит ни копейки: мы вытаскиваем две большие плетеные корзины для белья, берем палку от метлы и простыню. Простыня у нас парус, палка - мачта; корзинки превратились в корабли, на которых мы совершаем кругосветное путешествие. Мы волочимся друг за другом из комнаты в комнату, из одной страны в другую: родительская спальня - Франция, столовая - Швеция, наша детская - Восток, кухня - Дания, гостиная Бельгия, ванная и сауна - Финляндия, бильярдная и библиотека - Германия, длинный коридор - это наш Суэцкий канал, а прихожая - Красное море. Мы скатываем ковры и носимся вдоль и поперек всей географии.
      Появляется папа.
      Он знаком с нашей игрой. Мы приглашаем его в путешествие. Он колеблется, так как некоторое время назад упал с лошади и еще не совсем хорошо передвигается, ходит с палкой. Несмотря на это, мы ласково и сердечно упрашиваем его принять участие в игре, обещая "везти" с особой осторожностью.
      Папа дает себя уговорить. Мы радуемся и одновременно вздыхаем с облегчением: пока папа "путешествует", он точно не поднимет одну беспокоящую нас тему, а может быть, и забудет об этом вовсе. Мы говорим наперебой без передыху и пауз; даже если бы он хотел, то не смог бы вставить ни слова.
      Мы с ним уже дважды побывали "на Востоке", и щекотливая тема пока что счастливо "объехана".
      Но тут наше путешествие внезапно прерывается: гувернантка приглашает к столу. При этом делает такое выражение лица, будто с превеликим трудом сдерживает себя, чтобы не сообщить о чем-то еще, весьма важном...
      Мы с угрозой смотрим на нее. Она с негодованием проглатывает это и молчит. Пока.
      За столом папа и мама болтают о том о сем. Мы украдкой переглядываемся. Папа, похоже, действительно забыл "тему". Лев, которого это касается больше, нежели меня, уже счастливо улыбается...
      В этот момент - между супом и главным блюдом - вновь появляется гувернантка; она размахивает тремя большущими листками - нашими оценками, той самой "щекотливой темой".
      Мы вздрагиваем.
      Гувернантка протягивает "документы" папе, приторно улыбаясь. Папа благодарит ее и начинает читать. Он сияет.
      Мы с Левой переглядываемся: раз он улыбается, значит, речь идет об оценках моей старшей сестры. Так оно и есть. Папа хвалит нашу примерную ученицу и тут же обещает ей золотые часики. Потом читает дальше.
      Лицо его хмурится, но не сильно. Значит, это мой табель, предполагаем мы. Потому что по правописанию и биологии у меня все-таки довольно сносные оценки...
      А дальше должна разразиться гроза. И она разражается: папа изучает табель Левы. Лева, наш младшенький, единственный мальчик в семье, папина гордость, и он тайно надеется, что сын продолжит его дело - будет инженером. Лев уже теперь музыкально феноменально одарен, а вот математиком, инженером не станет никогда. Его оценки доказывают это - и сегодняшние в особенности.