Елена Андреевна (с гневом). Оставьте меня в покое! Как это жестоко! (Хочет уйти.)
       Войницкий (не пускает ее). Ну, ну, моя радость, простите… Извиняюсь. (Целует руку.)Мир.
       Елена Андреевна. У ангела не хватило бы терпения, согласитесь.
       Войницкий. В знак мира и согласия я принесу сейчас букет роз; еще утром для вас приготовил… Осенние розы — прелестные, грустные розы… (Уходит.)
       Соня. Осенние розы — прелестные, грустные розы…
 
       Обе смотрят в окно.
 
       Елена Андреевна. Вот уже и сентябрь. Как-то мы проживем здесь зиму!
 
       Пауза.
 
      Где доктор?
       Соня. В комнате у дяди Вани. Что-то пишет. Я рада, что дядя Ваня ушел, мне нужно поговорить с тобою.
       Елена Андреевна. О чем?
       Соня. О чем? (Кладет ей голову на грудь.)
       Елена Андреевна. Ну, полно, полно… (Приглаживает ей волосы.)Полно.
       Соня. Я некрасива.
       Елена Андреевна. У тебя прекрасные волосы.
       Соня. Нет! (Оглядывается, чтобы взглянуть на себя в зеркало.)Нет! Когда женщина некрасива, то ей говорят: «У вас прекрасные глаза, у вас прекрасные волосы»… Я его люблю уже шесть лет, люблю больше, чем свою мать; я каждую минуту слышу его, чувствую пожатие его руки; и я смотрю на дверь, жду, мне все кажется, что он сейчас войдет. И вот, ты видишь, я все прихожу к тебе, чтобы поговорить о нем. Теперь он бывает здесь каждый день, не смотрит на меня, не видит… Это такое страдание! У меня нет никакой надежды, нет, нет! (В отчаянии.)О боже, пошли мне силы… Я всю ночь молилась… Я часто подхожу к нему, сама заговариваю с ним, смотрю ему в глаза… У меня уже нет гордости, нет сил владеть собою… Не удержалась и вчера призналась дяде Ване, что люблю… И вся прислуга знает, что я его люблю. Все знают.
       Елена Андреевна. А он?
       Соня. Нет. Он меня не замечает.
       Елена Андреевна (в раздумье). Странный он человек… Знаешь что? Позволь, я поговорю с ним… Я осторожно, намеками…
 
       Пауза.
 
      Право, до каких же пор быть в неизвестности… Позволь!
 
       Соня утвердительно кивает головой.
 
      И прекрасно. Любит или не любит — это не трудно узнать. Ты не смущайся, голубка, не беспокойся, — я допрошу его осторожно, он и не заметит. Нам только узнать: да или нет?
 
       Пауза.
 
      Если нет, то пусть не бывает здесь. Так?
 
       Соня утвердительно кивает головой.
 
      Легче, когда не видишь. Откладывать в долгий ящик не будем, допросим его теперь же. Он собирался показать мне какие-то чертежи… Поди скажи, что я желаю его видеть.
       Соня (в сильном волнении). Ты мне скажешь всю правду?
       Елена Андреевна. Да, конечно. Мне кажется, что правда, какая бы она ни была, все-таки не так страшна, как неизвестность. Положись на меня, голубка.
       Соня. Да… да… Я скажу, что ты хочешь видеть его чертежи… (Идет и останавливается возле двери.)Нет, неизвестность лучше… Все-таки надежда…
       Елена Андреевна. Что ты?
       Соня. Ничего. (Уходит.)
       Елена Андреевна (одна). Нет ничего хуже, когда знаешь чужую тайну и не можешь помочь. (Раздумывая.)Он не влюблен в нее — это ясно, но отчего бы ему не жениться на ней? Она некрасива, но для деревенского доктора, в его годы, это была бы прекрасная жена. Умница, такая добрая, чистая… Нет, это не то, не то…
 
       Пауза.
 
      Я понимаю эту бедную девочку. Среди отчаянной скуки, когда вместо людей кругом бродят какие-то серые пятна, слышатся одни пошлости, когда только и знают, что едят, пьют, спят, иногда приезжает он, не похожий на других, красивый, интересный, увлекательный, точно среди потемок восходит месяц ясный… Поддаться обаянию такого человека, забыться… Кажется, я сама увлеклась немножко. Да, мне без него скучно, я вот улыбаюсь, когда думаю о нем… Этот дядя Ваня говорит, будто в моих жилах течет русалочья кровь. «Дайте себе волю хоть раз в жизни»… Что ж? Может быть, так и нужно… Улететь бы вольною птицей от всех вас, от ваших сонных физиономий, от разговоров, забыть, что все вы существуете на свете… Но я труслива, застенчива… Меня замучит совесть… Вот он бывает здесь каждый день, я угадываю, зачем он здесь, и уже чувствую себя виноватою, готова пасть перед Соней на колени, извиняться, плакать…
       Астров (входит с картограммой). Добрый день! (Пожимает руку.)Вы хотели видеть мою живопись?
       Елена Андреевна. Вчера вы обещали показать мне свои работы… Вы свободны?
       Астров. О, конечно. (Растягивает на ломберном столе картограмму и укрепляет ее кнопками.)Вы где родились?
       Елена Андреевна (помогая ему). В Петербурге.
       Астров. А получили образование?
       Елена Андреевна. В консерватории.
       Астров. Для вас, пожалуй, это неинтересно.
       Елена Андреевна. Почему? Я, правда, деревни не знаю, но я много читала.
       Астров. Здесь в доме есть мой собственный стол… В комнате у Ивана Петровича. Когда я утомлюсь совершенно, до полного отупления, то все бросаю и бегу сюда, и вот забавляюсь этой штукой час-другой… Иван Петрович и Софья Александровна щелкают на счетах, а я сижу подле них за своим столом и мажу — и мне тепло, покойно, и сверчок кричит. Но это удовольствие я позволяю себе не часто, раз в месяц… (Показывая на картограмме.)Теперь смотрите сюда. Картина нашего уезда, каким он был 50 лет назад. Темно— и светло-зеленая краска означает леса; половина всей площади занята лесом. Где по зелени положена красная сетка, там водились лоси, козы… Я показываю тут и флору и фауну. На этом озере жили лебеди, гуси, утки, и, как говорят старики, птицы всякой была сила, видимо-невидимо: носилась она тучей. Кроме сел и деревень, видите, там и сям разбросаны разные выселки, хуторочки, раскольничьи скиты, водяные мельницы… Рогатого скота и лошадей было много. По голубой краске видно. Например, в этой волости голубая краска легла густо; тут были целые табуны, и на каждый двор приходилось по три лошади.
 
       Пауза.
 
      Теперь посмотрим ниже. То, что было двадцать пять лет назад. Тут уж под лесом только одна треть всей площади. Коз уже нет, но лоси есть. Зеленая и голубая краски уже бледнее. И так далее, и так далее. Переходим к третьей части: картина уезда в настоящем. Зеленая краска лежит кое-где, но не сплошь, а пятнами; исчезли и лоси, и лебеди, и глухари… От прежних выселков, хуторков, скитов, мельниц и следа нет. В общем, картина постепенного и несомненного вырождения, которому, по-видимому, остается еще каких-нибудь 10-15 лет, чтобы стать полным. Вы скажете, что тут культурные влияния, что старая жизнь естественно должна была уступить место новой. Да, я понимаю, если бы на месте этих истребленных лесов пролегли шоссе, железные дороги, если бы тут были заводы, фабрики, школы — народ стал бы здоровее, богаче, умнее, но ведь тут ничего подобного! В уезде те же болота, комары, то же бездорожье, нищета, тиф, дифтерит, пожары… Тут мы имеем дело с вырождением вследствие непосильной борьбы за существование, это вырождение от косности, от невежества, от полнейшего отсутствия самосознания, когда озябший, голодный, больной человек, чтобы спасти остатки жизни, чтобы сберечь своих детей, инстинктивно, бессознательно хватается за все, чем только можно утолить голод, согреться, разрушает все, не думая о завтрашнем дне… Разрушено уже почти все, но взамен не создано еще ничего. (Холодно.)Я по лицу вижу, что вам неинтересно.
       Елена Андреевна. Но я в этом так мало понимаю…
       Астров. И понимать тут нечего, просто неинтересно.
       Елена Андреевна. Откровенно говоря, мысли мои не тем заняты. Простите. Мне нужно сделать вам маленький допрос, и я смущена, не знаю, как начать.
       Астров. Допрос?
       Елена Андреевна. Да, допрос, но… довольно невинный. Сядем!
 
       Садятся.
 
      Дело касается одной молодой особы. Мы будем говорить, как честные люди, как приятели, без обиняков. Поговорим и забудем, о чем была речь. Да?
       Астров. Да.
       Елена Андреевна. Дело касается моей падчерицы Сони. Она вам нравится?
       Астров. Да, я ее уважаю.
       Елена Андреевна. Она вам нравится, как женщина?
       Астров (не сразу). Нет.
       Елена Андреевна. Еще два-три слова — и конец. Вы ничего не замечали?
       Астров. Ничего.
       Елена Андреевна (берет его за руку). Вы не любите ее, по глазам вижу… Она страдает… Поймите это и… перестаньте бывать здесь.
       Астров (встает). Время мое уже ушло… Да и некогда… (Пожав плечами.)Когда мне? (Он смущен.)
       Елена Андреевна. Фу, какой неприятный разговор! Я так волнуюсь, точно протащила на себе тысячу пудов. Ну, слава богу, кончили. Забудем, будто не говорили вовсе, и… и уезжайте. Вы умный человек, поймете…
 
       Пауза.
 
      Я даже красная вся стала.
       Астров. Если бы вы мне сказали месяц-два назад, то я, пожалуй, еще подумал бы, но теперь… (Пожимает плечами.)А если она страдает, то, конечно… Только одного не понимаю: зачем вам понадобился этот допрос? (Глядит ей в глаза и грозит пальцем.)Вы — хитрая!
       Елена Андреевна. Что это значит?
       Астров (смеясь). Хитрая! Положим, Соня страдает, я охотно допускаю, но к чему этот ваш допрос? (Мешая ей говорить, живо.)Позвольте, не делайте удивленного лица, вы отлично знаете, зачем я бываю здесь каждый день… Зачем и ради кого бываю, это вы отлично знаете. Хищница милая, не смотрите на меня так, я старый воробей…
       Елена Андреевна. (в недоумении). Хищница? Ничего не понимаю.
       Астров. Красивый, пушистый хорек… Вам нужны жертвы! Вот я уже целый месяц ничего не делаю, бросил все, жадно ищу вас — и это вам ужасно нравится, ужасно… Ну, что ж? Я побежден, вы это знали и без допроса. (Скрестив руки и нагнув голову.)Покоряюсь. Нате, ешьте!
       Елена Андреевна. Вы с ума сошли!
       Астров (смеется сквозь зубы). Вы застенчивы…
       Елена Андреевна. О, я лучше и выше, чем вы думаете! Клянусь вам! (Хочет уйти.)
       Астров (загораживая ей дорогу). Я сегодня уеду, бывать здесь не буду, но… (Берет ее за руку, оглядывается.)Где мы будем видеться? Говорите скорее: где? Сюда могут войти, говорите скорее. (Страстно.)Какая чудная, роскошная… Один поцелуй… Мне поцеловать только ваши ароматные волосы…
       Елена Андреевна. Клянусь вам…
       Астров (мешая ей говорить). Зачем клясться? Не надо клясться. Не надо лишних слов… О, какая красивая! Какие руки! (Целует руки.)
       Елена Андреевна. Но довольно наконец… уходите… (Отнимает руки.)Вы забылись.
       Астров. Говорите же, говорите, где мы завтра увидимся? (Берет ее за талию.)Ты видишь, это неизбежно, нам надо видеться. (Целует ее; в это время входит Войницкий с букетом роз и останавливается у двери.)
       Елена Андреевна (не видя Войницкого). Пощадите… оставьте меня… (Кладет Астрову голову на грудь.)Нет! (Хочет уйти.)
       Астров (удерживая ее за талию). Приезжай завтра в лесничество… часам к двум… Да? Да? Ты приедешь?
       Елена Андреевна (увидев Войницкого). Пустите! (В сильном смущении отходит к окну.)Это ужасно.
       Войницкий (кладет букет на стыл; волнуясь, вытирает платком лицо и за воротником). Ничего… Да… Ничего…
       Астров (будируя). Сегодня, многоуважаемый Иван Петрович, погода недурна. Утром было пасмурно, словно как бы на дождь, а теперь солнце. Говоря по совести, осень выдалась прекрасная… и озими ничего себе. (Свертывает картограмму в трубку.)Вот только что: дни коротки стали… (Уходит.)
       Елена Андреевна (быстро подходит к Войницкому). Вы постараетесь, вы употебите все ваше влияние, чтобы я и муж уехали отсюда сегодня же! Слышите? Сегодня же!
       Войницкий (вытирая лицо). А? Ну, да… хорошо… Я, Helene, все видел, все…
       Елена Андреевна (нервно). Слышите? Я должна уехать отсюда сегодня же!
 
       Входят Серебряков, Соня, Телегин и Марина.
 
       Телегин. Я сам, ваше превосходительство, что-то не совсем здоров. Вот уже два дня хвораю. Голова что-то того…
       Серебряков. Где же остальные? Не люблю я этого дома. Какой-то лабиринт. Двадцать шесть громадных комнат, разбредутся все, и никого никогда не найдешь. (Звонит.)Пригласите сюда Марью Васильевну и Елену Андреевну!
       Елена Андреевна. Я здесь.
       Серебряков. Прошу, господа, садиться.
       Соня (подойдя к Елене Андреевне, нетерпеливо). Что он сказал?
       Елена Андреевна. После.
       Соня. Ты дрожишь? Ты взволнована? (Пытливо всматривается в ее лицо.)Я понимаю… Он сказал, что уже больше не будет бывать здесь… да?
 
       Пауза.
 
      Скажи: да?
 
       Елена Андреевна утвердительно кивает головой.
 
       Серебряков (Телегину). С нездоровьем еще можно мириться, куда ни шло, но чего я не могу переварить, так это строя деревенской жизни. У меня такое чувство, как будто я с земли свалился на какую-то чужую планету. Садитесь, господа, прошу вас. Соня!
 
       Соня не слышит его, она стоит, печально опустив голову.
 
      Соня!
 
       Пауза.
 
      Не слышит. (Марине.)И ты, няня, садись.
 
       Няня садится и вяжет чулок.
 
 
      Прошу, господа. Повесьте, так сказать, ваши уши на гвоздь внимания. (Смеется,)
       Войницкий (волнуясь). Я, быть может, не нужен? Могу уйти?
       Серебряков. Нет, ты здесь нужнее всех.
       Войницкий. Что вам от меня угодно?
       Серебряков. Вам… Что же ты сердишься?
 
       Пауза.
 
      Если я в чем виноват перед тобою, то извини, пожалуйста.
       Войницкий. Оставь этот тон. Приступим к делу… Что тебе нужно?
 
       Входит Мария Васильевна.
 
       Серебряков. Вот и maman. Я начинаю, господа.
 
       Пауза.
 
      Я пригласил вас, господа, чтобы объявить вам, что к нам едет ревизор. Впрочем, шутки в сторону. Дело серьезное. Я, господа, собрал вас, чтобы попросить у вас помощи и совета, и, зная всегдашнюю вашу любезность, надеюсь, что получу их. Человек я ученый, книжный и всегда был чужд практической жизни. Обойтись без указаний сведущих людей я не могу и прошу тебя, Иван Петрович, вот вас, Илья Ильич, вас, maman… Дело в том, что manet omnes una nox , то есть все мы под богом ходим; я стар, болен и потому нахожу своевременным регулировать свои имущественные отношения постольку, поскольку они касаются моей семьи. Жизнь моя уже кончена, о себе я не думаю, но у меня молодая жена, дочь-девушка.
 
       Пауза.
 
      Продолжать жить в деревне мне невозможно. Мы для деревни не созданы. Жить же в городе на те средства, какие мы получаем от этого имения, невозможно. Если продать, положим, лес, то эта мера экстраординарная, которою нельзя пользоваться ежегодно. Нужно изыскать такие меры, которые гарантировали бы нам постоянную, более или менее определенную цифру дохода. Я придумал одну такую меру и имею честь предложить ее на ваше обсуждение. Минуя детали, изложу ее в общих чертах. Наше имение дает в среднем размере не более двух процентов. Я предлагаю продать его. Если вырученные деньги мы обратим в процентные бумаги, то будем получать от четырех до пяти процентов, и я думаю, что будет даже излишек в несколько тысяч, который нам позволит купить в Финляндии небольшую дачу.
       Войницкий. Постой… Мне кажется, что мне изменяет мой слух. Повтори, что ты сказал.
       Серебряков. Деньги обратить в процентные бумаги и на излишек, какой останется, купить дачу в Финляндии.
       Войницкий. Не Финляндия… Ты еще что-то другое сказал.
       Серебряков. Я предлагаю продать имение.
       Войницкий. Вот это самое. Ты продашь имение, превосходно, богатая идея… А куда прикажешь деваться мне со старухой матерью и вот с Соней?
       Серебряков. Все это своевременно мы обсудим. Не сразу же.
       Войницкий. Постой. Очевидно, до сих пор у меня не было ни капли здравого смысла. До сих пор я имел глупость думать, что имение принадлежит Соне. Мой покойный отец купил это имение в приданое для моей сестры. До сих пор я был наивен, понимал законы не по-турецки и думал, что имение от сестры перешло к Соне.
       Серебряков. Да, имение принадлежит Соне. Кто спорит? Без согласия Сони я не решусь продать его. К тому же я предлагаю сделать это для блага Сони.
       Войницкий. Это непостижимо, непостижимо! Или я с ума сошел, или… или…
       Мария Васильевна. Жан, не противоречь Александру. Верь, он лучше нас знает, что хорошо и что дурно.
       Войницкий. Нет, дайте мне воды. (Пьет воду.)Говорите, что хотите, что хотите!
       Серебряков. Я не понимаю, отчего ты волнуешься. Я не говорю, что мой проект идеален. Если все найдут его негодным, то я не буду настаивать.
 
       Пауза.
 
       Телегин (в смущении). Я, ваше превосходительство, питаю к науке не только благоговение, но и родственные чувства. Брата моего Григория Ильича жены брат, может, изволите знать, Константин Трофимович Лакедемонов, был магистром…
       Войницкий. Постой, Вафля, мы о деле… Погоди, после… (Серебрякову). Вот спроси ты у него. Это имение куплено у его дяди.
       Серебряков. Ах, зачем мне спрашивать? К чему?
       Войницкий. Это имение было куплено по тогдашнему времени за девяносто пять тысяч. Отец уплатил только семьдесят, и осталось долгу двадцать пять тысяч. Теперь слушайте… Имение это не было бы куплено, если бы я не отказался от наследства в пользу сестры, которую горячо любил. Мало того, я десять лет работал, как вол, и выплатил весь долг…
       Серебряков. Я жалею, что начал этот разговор.
       Войницкий. Имение чисто от долгов и не расстроено только благодаря моим личным усилиям. И вот когда я стал стар, меня хотят выгнать отсюда в шею!
       Серебряков. Я не понимаю, чего ты добиваешься!
       Войницкий. Двадцать пять лет я управлял этим имением, работал, высыпал тебе деньги, как самый добросовестный приказчик, и за все время ты ни разу не поблагодарил меня. Все время — и в молодости и теперь — я получал от тебя жалованья пятьсот рублей в год — нищенские деньги! — и ты ни разу не догадался прибавить мне хоть один рубль!
       Серебряков. Иван Петрович, почем же я знал? Я человек не практический и ничего не понимаю. Ты мог бы сам прибавить себе сколько угодно.
       Войницкий. Зачем я не крал? Отчего вы все не презираете меня за то, что я не крал? Это было бы справедливо, и теперь я не был бы нищим!
       Мария Васильевна (строго). Жан!
       Телегин (волнуясь). Ваня, дружочек, не надо, не надо… я дрожу… Зачем портить хорошие отношения? (Целует его.)Не надо.
       Войницкий. Двадцать пять лет я вот с этой матерью, как крот, сидел в четырех стенах… Все наши мысли и чувства принадлежали тебе одному. Днем мы говорили о тебе, о твоих работах, гордились тобою, с благоговением произносили твое имя; ночи мы губили на то, что читали журналы и книги, которые я теперь глубоко презираю!
       Телегин. Не надо, Ваня, не надо… Не могу…
       Серебряков (гневно). Не понимаю, что тебе нужно?
       Войницкий. Ты для нас был существом высшего порядка, а твои статьи мы знали наизусть… Но теперь у меня открылись глаза! Я все вижу! Пишешь ты об искусстве, но ничего не понимаешь в искусстве! Все твои работы, которые я любил, не стоят гроша медного! Ты морочил нас!
       Серебряков. Господа! Да уймите же его, наконец! Я уйду!
       Елена Андреевна. Иван Петрович, я требую, чтобы вы замолчали! Слышите?
       Войницкий. Не замолчу! (Загораживая Серебрякову дорогу.)Постой, я не кончил! Ты погубил мою жизнь! Я не жил, не жил! По твоей милости я истребил, уничтожил лучшие годы своей жизни! Ты мой злейший враг!
       Телегин. Я не могу… не могу… Я уйду… (В сильном волнении уходит.)
       Серебряков. Что ты хочешь от меня? И какое ты имеешь право говорить со мною таким тоном? Ничтожество! Если имение твое, то бери его, я не нуждаюсь в нем!
       Елена Андреевна. Я сию же минуту уезжаю из этого ада! (Кричит.)Я не могу дольше выносить!
       Войницкий. Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел… Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский… Я зарапортовался! Я с ума схожу… Матушка, я в отчаянии! Матушка!
       Мария Васильевна (строго). Слушайся Александра!
       Соня (становится перед няней на колени и прижимается к ней). Нянечка! Нянечка!
       Войницкий. Матушка! Что мне делать? Не нужно, не говорите! Я сам знаю, что мне делать! (Серебрякову.)Будешь ты меня помнить! (Уходит в среднюю дверь.)
 
       Мария Васильевна идет за ним.
 
       Серебряков. Господа, что же это такое, наконец? Уберите от меня этого сумасшедшего! Не могу я жить с ним под одной крышей! Живет тут (указывает на среднюю дверь), почти рядом со мною… Пусть перебирается в деревню, во флигель, или я переберусь отсюда, но оставаться с ним в одном доме я не могу…
       Елена Андреевна (мужу). Мы сегодня уедем отсюда! Необходимо распорядиться сию же минуту.
       Серебряков. Ничтожнейший человек!
       Соня (стоя на коленях, оборачивается к отцу; нервно, сквозь слезы). Надо быть милосердным, папа! Я и дядя Ваня так несчастны! (Сдерживая отчаяние.)Надо быть милосердным! Вспомни, когда ты был помоложе, дядя Ваня и бабушка по ночам переводили для тебя книги, переписывали твои бумаги… все ночи, все ночи! Я и дядя Ваня работали без отдыха, боялись потратить на себя копейку и все посылали тебе… Мы не ели даром хлеба! Я говорю не то, не то я говорю, но ты должен понять нас, папа. Надо быть милосердным!
       Елена Андреевна (взволнованная, мужу). Александр, ради бога объяснись с ним… Умоляю.
       Серебряков. Хорошо, я объяснюсь с ним… Я ни в чем не обвиняю, я не сержусь, но, согласитесь, поведение его по меньшей мере странно. Извольте, я пойду к нему. (Уходит в среднюю дверь.)
       Елена Андреевна. Будь с ним помягче, успокой его… (Уходит за ним.)
       Соня (прижимаясь к няне). Нянечка! Нянечка!
       Марина. Ничего, деточка. Погогочут гусаки — и перестанут… Погогочут — и перестанут…
       Соня. Нянечка!
       Марина (гладит ее по голове). Дрожишь, словно в мороз! Ну, ну, сиротка, бог милостив. Липового чайку или малинки, оно и пройдет… Не горюй, сиротка… (Глядя на среднюю дверь, с сердцем.)Ишь расходились, гусаки, чтоб вам пусто!
 
       За сценой выстрел; слышно, как вскрикивает Елена Андреевна; Соня вздрагивает.
 
      У, чтоб тебя!
       Серебряков (вбегает, пошатываясь от испуга). Удержите его! Удержите! Он сошел с ума!
 
       Елена Андреевна и Войницкий борются в дверях.
 
       Елена Андреевна (стараясь отнять у него револьвер). Отдайте! Отдайте, вам говорят!
       Войницкий. Пустите, Helene! Пустите меня! (Освободившись, вбегает и ищет глазами Серебрякова.)Где он? А, вот он! (Стреляет в него.)Бац!
 
       Пауза.
 
      Не попал? Опять промах?! (С гневом.)А черт, черт… черт бы побрал… (Бьет револьвером об пол и в изнеможении садится на стул.)
 
       Серебряков ошеломлен; Елена Андреевна прислонилась к стене, ей дурно.
 
       Елена Андреевна. Увезите меня отсюда! Увезите, убейте, но… я не могу здесь оставаться, не могу!
       Войницкий (в отчаянии). О, что я делаю! Что я делаю!
       Соня (тихо). Нянечка! Нянечка!
 

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ