Елена Андреевна, Марья Васильевна, потом Соня, Серебряков. Орловский и Желтухин.
      Марья Васильевна выходит, пошатываясь, из средней двери, вскрикивает и падает без чувств.
      Соня выходит и бежит в среднюю дверь.
      Серебряков. Что такое?
      Орловский. Что такое?
      Желтухин. Что такое?
      Слышно, как вскрикивает Соня; она возвращается и кричит: «Дядя Жорж застрелился!» Она, Орловский, Серебряков и Желтухин бегут в среднюю дверь.
      Елена Андреевна (стонет). За что? За что?
      В правой двери показывается Дядин.

      Елена Андреевна, Марья Васильевна и Дядин.
      Дядин (в дверях). Что такое?
      Елена Андреевна (ему). Увезите меня отсюда! Бросьте меня в глубокую пропасть, убейте, но здесь я не могу оставаться. Скорее, умоляю вас! (Уходит с Дядиным.)
      Занавес
 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

 
      Лес и дом при мельнице, которую арендует Дядин у Хрущова.

      Елена Андреевна и Дядин сидят на скамье под окном.
      Елена Андреевна. Голубчик Илья Ильич, завтра вы опять съездите на почту.
      Дядин. Всенепременно.
      Елена Андреевна. Погожу еще три дня. Если не получу от брата ответа на свое письмо, то возьму у вас денег взаймы и сама поеду в Москву. Не век же мне жить тут у вас на мельнице.
      Дядин. Оно конечно…
      Пауза. Не смею я учить вас, многоуважаемая, но все ваши письма, телеграммы, и что я каждый день езжу на почту - все это, извините, напрасные хлопоты. Какой бы ответ ни прислал вам братец, вы все равно вернетесь к супругу.
      Елена Андреевна. Не вернусь я… Надо рассуждать, Илья Ильич. Мужа я не люблю. Молодежь, которую я любила, была несправедлива ко мне от начала до конца. Зачем же я туда вернусь? Вы скажете - долг… Это я и сама знаю отлично, но, повторяю, надо рассуждать…
      Пауза.
      Дядин. Так-с… Величайший русский поэт Ломоносов убежал из Архангельской губернии и нашел свою фортуну в Москве. Это, конечно, благородно с его стороны… А вы-то зачем бежали? Ведь вашего счастья, ежели рассуждать по совести, нигде нету… Положено канареечке в клетке сидеть и на чужое счастье поглядывать, ну, и сиди весь век.
      Елена Андреевна. А может быть, я не канарейка, а вольный воробей!
      Дядин. Эва! Видно птицу по полету, многоуважаемая… За эти две недели другая дама успела бы в десяти городах побывать и всем в глаза пыль пустить, а вы изволили добежать только до мельницы, да и то у вас вся душа измучилась… Нет, куда уж! Поживете у меня еще некоторый период времени, сердце ваше успокоится, и поедете к супругу. (Прислушивается.) Кто-то едет в коляске. (Встает.)
      Елена Андреевна. Я уйду.
      Дядин. Не смею дольше утруждать вас своим присутствием… Пойду к себе на мельницу и засну немножко… Нынче я встал раньше Авроры.
      Елена Андреевна. Когда проснетесь, приходите, вместе чай будем пить. (Уходит в дом.)
      Дядин (один). Если бы я жил в умственном центре, то с меня могли бы нарисовать в журнале карикатуру с презабавною сатирическою надписью. Помилуйте, будучи уже в пожилых летах и с непривлекательною наружностью, я увоз у знаменитого профессора молодую жену! Это восхитительно! (Уходит.)

      Семен (несет ведра) и Юля (входит).
      Юля. Здравствуй, Сенька, бог в помощь! Илья Ильич дома?
      Семен. Дома. Пошел на мельницу.
      Юля. Поди позови.
      Семен. Сейчас. (Уходит.)
      Юля (одна). Спит, должно быть… (Садится на лавочку под окном и глубоко вздыхает.) Одни снять, другие гуляют, а я целый день мыкаюсь, мыкаюсь… не посылает бог смерти. (Вздыхает еще глубже.) Господи, есть же такие глупые люди, как этот Вафля! Еду я сейчас мимо его амбара, а из дверей черненький поросеночек выходит… Вот как порвут ему свиньи чужие мешки, тогда и будет знать…
      Входит Дядин.

      Юля и Дядин.
      Дядин (надевает сюртук). Это вы, Юлия Степановна? Виноват, я дезабилье… Хотел уснуть немножко в объятиях Морфея.
      Юля. Здравствуйте.
      Дядин. Извините, я не приглашаю вас в комнаты… Там у меня не прибрано и прочее… Ежели угодно, то пожалуйте на мельницу…
      Юля. Я и тут посижу. Вот я зачем к вам приехала, Илья Ильич. Ленечка и профессор, чтобы развлечься, хотят сегодня здесь у вас на мельнице пикник устроить, чаю напиться…
      Дядин. Весьма приятно.
      Юля. Я вперед приехала… Скоро и они будут. Распорядитесь, чтобы поставили тут стол, ну и самовар, конечно… Велите Сеньке, чтоб он вынул из моей коляски корзины с провизией.
      Дядин. Это можно.
      Пауза. Ну что? Как у вас там?
      Юля. Плохо, Илья Ильич… Верите ли, такая забота, что я даже заболела. Вы знаете, ведь профессор и Сонечка теперь у нас живут!
      Дядин. Знаю.
      Юля. После того как Егор Петрович руки на себя наложил, они не могут жить в своем доме… Боятся. Днем все-таки еще ничего, а как вечер, сойдутся все в одной комнате и сидят до самого рассвета. Страшно всем. Боятся, как бы в потемках Егор Петрович не представился…
      Дядин. Предрассудки… А про Елену Андреевну вспоминают?
      Юля. Конечно, вспоминают.
      Пауза. Укатила!
      Дядин. Да, сюжет, достойный кисти Айвазовского… Взяла и укатила.
      Юля. И теперь неизвестно где… Может, уехала, а может, с отчаяния…
      Дядин. Бог милостив, Юлия Степановна! Все будет благополучно.
      Входит Хрущов с папкой и с ящиком для рисовальных принадлежностей.

      Те же и Хрущов.
      Хрущов. Эй! Кто здесь есть? Семен!
      Дядин. Взгляни сюда!
      Хрущов. А!.. Здравствуйте, Юлечка!
      Юля. Здравствуйте, Михаил Львович.
      Хрущов. А я, Илья Ильич, опять к тебе пришел работать. Не сидится дома. Вели по-вчерашнему поставить под это дерево мой стол, да и скажи, чтобы две лампы приготовили. Уж начинает смеркаться…
      Дядин. Слушаю, ваше благородие. (Уходит.)
      Хрущов. Как живете, Юлечка?
      Юля. Так себе…
      Пауза.
      Хрущов. Серебряковы у вас живут?
      Юля. У нас.
      Хрущов. Гм… А ваш Ленечка что делает?
      Юля. Дома сидит… Всё с Сонечкой…
      Хрущов. Еще бы!
      Пауза. Ему бы жениться на ней.
      Юля. Что ж? (Вздыхает.) Дай бог! Он человек образованный, благородный, она тоже из хорошего семейства… Я всегда ей желала…
      Хрущов. Дура она…
      Юля. Ну, не скажите.
      Хрущов. И ваш Ленечка тоже умник… Вообще вся ваша публика как на подбор. Ума палата!
      Юля. Вы, должно быть, сегодня не обедали.
      Хрущов. Почему вы это думаете?
      Юля. Сердиты вы уж очень.
      Входят Дядин и Семен; оба несут небольшой стол.

      Те же, Дядин и Семен.
      Дядин. А у тебя, Миша, губа не дура. Прекрасное место выбрал ты себе для работы. Это оазис! Именно оазис! Вообрази, что это вокруг всё пальмы, Юлечка - кроткая лань, ты лев, я тигр.
      Хрущов. Хороший ты, душевный человек, Илья Ильич, но что у тебя за манеры? Какие-то мармеладные слова, ногами шаркаешь, плечами дергаешь… Если кто посторонний увидит, то подумает, что ты не человек, а черт знает что… Досадно…
      Дядин. Значит, на роду у меня так написано… Фатальное предопределение.
      Хрущов. Ну вот, фатальное предопределение. Брось все это. (Фиксирует на столе чертеж.) Я сегодня останусь у тебя ночевать.
      Дядин. Чрезвычайно рад. Вот ты, Миша, сердишься, а у меня на душе невыразимо отрадно! Как будто сидит у меня в груди птичка и песенку поет.
      Хрущов. Радуйся.
      Пауза. У тебя в груди птичка, а у меня жаба. Двадцать тысяч скандалов! Шиманский продал свой лес на сруб… Это раз! Елена Андреевна бежала от мужа, и теперь никто не знает, где она. Это два! Я чувствую, что с каждым днем становлюсь все глупее, мелочнее и бездарнее… Это три! Вчера я хотел рассказать тебе, но не мог, не хватило храбрости. Можешь меня поздравить. После покойного Егора Петровича остался дневник. Этот дневник на первых порах попал в руки Ивана Иваныча, я был у него и прочел раз десять…
      Юля. Наши тоже читали.
      Хрущов. Роман Жоржа с Еленой Андреевной, о котором трезвонил весь уезд, оказывается подлой, грязной сплетней… Я верил этой сплетне и клеветал заодно с другими, ненавидел, презирал, оскорблял.
      Дядин. Конечно, это нехорошо.
      Хрущов. Первый, кому я поверил, был ваш брат, Юлечка! Хорош тоже и я! Поверил вашему брату, которого не уважаю, и не верил этой женщине, которая на моих же глазах жертвовала собой. Я охотнее верю злу, чем добру, и не вижу дальше своего носа. А это значит, что я бездарен, как все.
      Дядин (Юле). Пойдемте, детка, на мельницу. Пускай он, злюка, тут работает, а мы с вами погуляем. Пойдемте… Работай, Мишенька. (Уходит с Юлей.)
      Хрущов (один; разводит в блюдечке краску). Раз ночью я видел, как он прижался лицом к ее руке. У него в дневнике подробно описана эта ночь, описано, как я приехал туда, что говорил ему. Он приводит мои слова и называет меня глупцом и узким человеком.
      Пауза. Слишком густо… Надо посветлее… А дальше он бранит Соню за то, что она меня полюбила… Никогда она меня не любила… Кляксу сделал… (Скоблит бумагу ножом.) Даже если допустить, что это немножко верно, то все-таки нечего уж об этом думать… Глупо началось, глупо кончилось…
      Семен и рабочие несут большой стол. Что это вы? К чему это?
      Семен. Илья Ильич велел. Господа из Желтухина приедут чай пить.
      Хрущов. Покорно благодарю. Значит, насчет работы придется отложить попечение… Соберу все и уйду домой.
      Входит Желтухин под руку с Соней.

      Хрущов, Желтухин и Соня.
      Желтухин (поет). «Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила…»
      Хрущов. Кто это там? А! (Спешит уложить в ящик рисовальные принадлежности.)
      Желтухин. Еще один вопрос, дорогая Софи… Помните, в день рождения вы завтракали у нас? Сознайтесь, что вы хохотали тогда над моей наружностью.
      Соня. Полноте, Леонид Степаныч. Можно ли это говорить? Хохотала я без причины.
      Желтухин (увидев Хрущова). А, кого вижу! И ты здесь? Здравствуй.
      Хрущов. Здравствуй.
      Желтухин. Работаешь? Отлично… Где Вафля?
      Хрущов. Там…
      Желтухин. Где там?
      Хрущов. Я, кажется, ясно говорю… Там, на мельнице.
      Желтухин. Пойти позвать его. (Идет и напевает.) «Невольно к этим грустным берегам…» (Уходит.)
      Соня. Здравствуйте…
      Хрущов. Здравствуйте.
      Пауза.
      Соня. Что это вы рисуете?
      Хрущов. Так… неинтересно.
      Соня. Это план?
      Хрущов. Нет, лесная карта нашего уезда. Я составил.
      Пауза. Зеленая краска означает места, где были леса при наших дедах и раньше; светло-зеленая - где вырублен лес в последние двадцать пять лет, ну, а голубая - где еще уцелел лес… Да…
      Пауза. Ну, а вы что? Счастливы?
      Соня. Теперь, Михаил Львович, не время думать о счастье.
      Хрущов. О чем же думать?
      Соня. И горе наше произошло только оттого, что мы слишком много думали о счастье…
      Хрущов. Так-с.
      Пауза.
      Соня. Нет худа без добра. Горе научило меня. Надо, Михаил Львович, забыть о своем счастье и думать только о счастье других. Нужно, чтоб вся жизнь состояла из жертв.
      Хрущов. Ну, да…
      Пауза. У Марьи Васильевны застрелился сын, а она все еще ищет противоречий в своих брошюрках. Над вами стряслось несчастье, а вы тешите свое самолюбие: стараетесь исковеркать свою жизнь и думаете, что это похоже на жертвы… Ни у кого нет сердца… Нет его ни у вас, ни у меня… Делается совсем не то, что нужно, и все идет прахом… Я сейчас уйду и не буду мешать вам и Желтухину… Что же вы плачете? Я этого вовсе не хотел.
      Соня. Ничего, Ничего… (Утирает глаза.)
      Входят Юля, Дядин и Желтухин.

      Те же, Юля, Дядин, Желтухин, потом Серебряков и Орловский.
      Голос Серебрякова: «Ау! Где вы, господа?»
      Соня (кричит). Папа, здесь!
      Дядин. Самовар несут! Восхитительно! (Хлопочет с Юлей около стола.)
      Входят Серебряков и Орловский.
      Соня. Сюда, папа!
      Серебряков. Вижу, вижу…
      Желтухин (громко). Господа, объявляю заседание открытым! Вафля, откупоривай наливку!
      Хрущов (Серебрякову). Профессор, забудем все, что между нами произошло! (Протягивает руку.) Я прошу у вас извинения…
      Серебряков. Благодарю. Очень рад. Вы тоже простите меня. Когда я после того случая на другой день старался обдумать все происшедшее и вспомнил о нашем разговоре, мне было очень неприятно… Будем друзьями. (Берет его под руку и идет к столу.)
      Орловский. Вот так бы давно, душа моя. Худой мир лучше доброй ссоры.
      Дядин. Ваше превосходительство, я счастлив, что вы изволили пожаловать в мой оазис. Неизъяснимо приятно!
      Серебряков. Благодарю, почтеннейший. Здесь в самом деле прекрасно. Именно оазис.
      Орловский. А ты, Саша, любишь природу?
      Серебряков. Весьма.
      Пауза. Не будем, господа, молчать, будем говорить. В нашем положении это самое лучшее. Надо глядеть несчастьям в глаза смело и прямо. Я гляжу бодрее вас всех, и это оттого, что я больше всех несчастлив.
      Юля. Господа, я сахару класть не буду; пейте с вареньем.
      Дядин (суетится около гостей). Как я рад, как я рад!
      Серебряков. В последнее время, Михаил Львович, я так много пережил и столько передумал, что, кажется, мог бы написать в назидание потомству целый трактат о том, как надо жить. Век живи, век учись, а несчастия учат нас.
      Дядин. Кто старое помянет, тому глаз вон. Бог милостив, все обойдется благополучно.
      Соня вздрагивает.
      Желтухин. Что это вы так вздрогнули?
      Соня. Кто-то крикнул.
      Дядин. Это на реке мужики раков ловят.
      Пауза.
      Желтухин. Господа, мы ведь условились, что проведем этот вечер так, как будто ничего не случилось… Право, а то напряжение какое-то…
      Дядин. Я, ваше превосходительство, питаю к науке не только благоговение, но даже родственные чувства. Брата моего Григория Ильича жены брат, может быть, изволите знать, Константин Гаврилыч Новоселов был магистром иностранной словесности.
      Серебряков. Знаком не был, но знаю.
      Пауза.
      Юля. Завтра ровно пятнадцать дней, как умер Егор Петрович.
      Хрущов. Юлечка, не будем говорить об этом.
      Серебряков. Бодро, бодро!
      Пауза.
      Желтухин. Все-таки чувствуется какое-то напряжение…
      Серебряков. Природа не терпит пустоты. Она лишила меня двух близких людей и, чтобы пополнить этот дефект, скоро послала мне новых друзей. Пью ваше здоровье, Леонид Степанович!
      Желтухин. Благодарю вас, дорогой Александр Владимирович! В свою очередь позвольте мне выпить за вашу плодотворную ученую деятельность.
      Сейте разумное, доброе, вечное,
      Сейте! Спасибо вам скажет сердечное
      Русский народ!
      Серебряков. Ценю ваше приветствие. От души желаю, чтобы скорее наступило время, когда наши дружеские отношения перейдут в более короткие.
      Входит Федор Иванович.

      Те же и Федор Иванович.
      Федор Иванович. Вот оно что! Пикник!
      Орловский. Сыночек мой… красавец!
      Федор Иванович. Здравствуйте. (Целуется с Соней и Юлей.)
      Орловский. Целые две недели не видались. Где был? Что видел?
      Федор Иванович. Поехал я сейчас к Лёне, там мне сказали, что вы здесь, ну, я и поехал сюда.
      Орловский. Где шатался?
      Федор Иванович. Три ночи не спал… Вчера, отец, в карты пять тысяч проиграл. И пил, и в карты играл, и в городе раз пять был… Совсем очумел.
      Орловский. Молодчина! Стало быть, теперь выпивши?
      Федор Иванович. Ни в одном глазе. Юлька, чаю! Только с лимоном, покислей… А каков Жорж-то, а? Взял, ни с того ни с сего, и чичикнул себе в лоб! И нашел тоже из чего: из Лефоше! Не мог взять Смита и Вессона!
      Хрущов. Замолчи ты, скотина!
      Федор Иванович. Скотина, но только породистая. (Разглаживает себе бороду.) Одна борода чего стоит… Вот я и скотина, и дурак, и каналья, а стоит мне только захотеть - и за меня любая невеста пойдет. Соня, выходи за меня замуж! (Хрущову.) Впрочем, виноват… Pardon…
      Хрущов. Перестань дурака ломать.
      Юля. Пропащий ты человек, Феденька! Во всей губернии нет другого такого пьяницы и мотыги, как ты. Даже глядеть на тебя жалко. Фараон фараоном - чистое наказание!
      Федор Иванович. Ну, запела Лазаря! Иди, сядь рядом со мной… Вот так. Я к тебе на две недели поеду жить… Отдохнуть надо. (Целует ее.)
      Юля. От людей за тебя совестно. Ты должен отца своего под старость утешать, а ты его только срамишь. Дурацкая жизнь и больше ничего.
      Федор Иванович. Бросаю пить! Баста! (Наливает себе наливки.) Это сливянка или вишневка?
      Юля. Не пей же, не пей.
      Федор Иванович. Одну рюмку можно. (Пьет.) Дарю тебе, Леший, пару лошадей и ружье. К Юле поеду жить… Проживу у нее недельки две.
      Хрущов. Тебе бы в дисциплинарном батальоне пожить.
      Юля. Пей, пей чай!
      Дядин. Ты с сухариками, Феденька.
      Орловский (Серебрякову). Я, брат Саша, до сорока лет вел такую же вот жизнь, как мой Федор. Раз я, душа моя, стал считать, сколько женщин на своем веку я сделал несчастными? Считал, считал, дошел до семидесяти и бросил. Ну-с, а как только исполнилось мне сорок лет, вдруг на меня, брат Саша, что-то нашло. Тоска, места себе нигде не найду, одним словом, разлад в душе, да и шабаш. Я туда-сюда, и книжки читаю, и работаю, и путешествую - не помогает! Ну-с, душа моя, поехал я как-то в гости к покойному куму моему, светлейшему князю Дмитрию Павловичу. Закусили, пообедали… После обеда, чтобы не спать, затеяли на дворе стрельбу в цель. Народу собралось видимо-невидимо. И наш Вафля тут был.
      Дядин. Был, был… помню.
      Орловский. Тоска у меня, понимаешь ли - господи! Не выдержал. Вдруг слезы брызнули из глаз, зашатался и как крикну на весь двор, что есть мочи: «Друзья мои, люди добрые, простите меня ради Христа!» В ту же самую минуту стало на душе у меня чисто, ласково, тепло, и с той поры, душа моя, во всем уезде нет счастливей меня человека. И тебе это самое надо сделать.
      Серебряков. Что?
      На небе показывается зарево.
      Орловский. Вот это самое. На капитуляцию сдаться надо.
      Серебряков. Образчик туземной философии. Ты советуешь мне прощения просить. За что? Пусть у меня прощения попросят!
      Соня. Папа, но ведь мы виноваты!
      Серебряков. Да? Господа, очевидно, в настоящую минуту все вы имеете в виду мои отношения к жене. Неужели, по-вашему, я виноват? Это даже смешно, господа. Она нарушила свой долг, оставила меня в тяжелую минуту жизни…
      Хрущов. Александр Владимирович, выслушайте меня… Вы двадцать пять лет были профессором и служили науке, я сажаю леса и занимаюсь медициной, но к чему, для кого все это, если мы не щадим тех, для кого работаем? Мы говорим, что служим людям, и в то же время бесчеловечно губим друг друга. Например, сделали ли мы с вами что-нибудь, чтобы спасти Жоржа? Где ваша жена, которую все мы оскорбляли? Где ваш покой, где покой вашей дочери? Все погибло, разрушено, все идет прахом. Вы, господа, называете меня Лешим, но ведь не я один, во всех вас сидит леший, все вы бродите в темном лесу и живете ощупью. Ума, знаний и сердца у всех хватает только на то, чтобы портить жизнь себе и другим.
      Елена Андреевна выходит из дому и садится на скамью под окном.

      Те же и Елена Андреевна.
      Хрущов. Я считал себя идейным, гуманным человеком и наряду с этим не прощал людям малейших ошибок, верил сплетням, клеветал заодно с другими, и когда, например, ваша жена доверчиво предложила мне свою дружбу, я выпалил ей с высоты своего величия: «Отойдите от меня! Я презираю вашу дружбу!» Вот каков я. Во мне сидит леший, я мелок, бездарен, слеп, но и вы, профессор, не орел! И в то же время весь уезд, все женщины видят во мне героя, передового человека, а вы знамениты на всю Россию. А если таких, как я, серьезно считают героями, и если такие, как вы, серьезно знамениты, то это значит, что на безлюдье и Фома дворянин, что нет истинных героев, нет талантов, нет людей, которые выводили бы нас из этого темного леса, исправляли бы то, что мы портим, нет настоящих орлов, которые по праву пользовались бы почетной известностью…
      Серебряков. Виноват… Я приехал сюда не для того, чтобы полемизировать с вами и защищать свои права на известность.
      Желтухин. Вообще, Миша, прекратим этот разговор.
      Хрущов. Я сейчас кончу и уйду. Да, я мелок, но и вы, профессор, не орел! Мелок Жорж, который ничего не нашел умнее сделать, как только пустить себе пулю в лоб. Все мелки! Что же касается женщин…
      Елена Андреевна (перебивая). Что же касается женщин, то и они не крупнее. (Идет к столу.) Елена Андреевна ушла от своего мужа, и, вы думаете, она сделает что-нибудь путное из своей свободы? Не беспокойтесь… Она вернется… (Садится за стол.) Вот уж и вернулась…
      Общее замешательство.
      Дядин (хохочет). Это восхитительно! Господа, не велите казнить, велите слово вымолвить! Ваше превосходительство, это я похитил у вас супругу, как некогда некий Парис прекрасную Елену! Я! Хотя рябые Парисы и не бывают, но, друг Горацио, на свете есть много такого, что не снилось нашим мудрецам!
      Хрущов. Ничего не понимаю… Это вы, Елена Андреевна?
      Елена Андреевна. Эти две недели я прожила у Ильи Ильича… Что вы на меня все так смотрите? Ну, здравствуйте… Я сидела у окна и все слышала. (Обнимает Соню.) Давайте мириться. Здравствуй, милая девочка… Мир и согласие!
      Дядин (потирая руки). Это восхитительно!
      Елена Андреевна (Хрущову). Михаил Львович. (Дает руку.) Кто старое помянет, тому глаз вон. Здравствуйте, Федор Иваныч… Юлечка…
      Орловский. Душа моя, профессорша наша славная, красавица… Она вернулась, опять пришла к нам…
      Елена Андреевна. Я соскучилась по вас. Здравствуй, Александр! (Протягивает мужу руку, тот отворачивается.) Александр!
      Серебряков. Вы нарушили ваш долг.
      Елена Андреевна. Александр!
      Серебряков. Не скрою, я очень рад видеть вас и готов говорить с вами, но не здесь, а дома… (Отходит от стола.)
      Орловский. Саша!
      Пауза.
      Елена Андреевна. Так… Значит, Александр, наш вопрос решается очень просто: никак. Ну, так тому и быть! Я эпизодическое лицо, счастье мое канареечное, бабье счастье… Сиди сиднем весь век дома, ешь, пей, спи и слушай каждый день, как говорят тебе о подагре, о своих правах, о заслугах. Что вы все опустили головы, точно сконфузились? Давайте пить наливку, что ли? Эх!
      Дядин. Все обойдется, исправится, все будет хорошо и благополучно.
      Федор Иванович (подходит к Серебрякову, взволнованный). Александр Владимирович, я тронут… Прошу вас, приласкайте вашу жену, скажите ей хоть одно доброе слово, и, честное слово благородного человека, я всю жизнь буду вашим верным другом, подарю вам лучшую свою тройку.
      Серебряков. Благодарю, но, извините, я вас не понимаю…
      Федор Иванович. Гм… не понимаете… Иду я раз с охоты, смотрю - на дереве филин сидит. Я в него трах бекасинником! Он сидит… я в него девятым номером… Сидит… Ничто его не берет. Сидит и только глазами хлопает.
      Серебряков. К чему же это относится?
      Федор Иванович. К филину. (Возвращается к столу.)
      Орловский (прислушивается). Позвольте, господа… Тише… Кажется, где-то в набат бьют…
      Федор Иванович (увидел зарево). Ой-ой-ой! Поглядите на небо! Какое зарево!
      Орловский. Батюшки, а мы сидим тут и не видим!
      Дядин. Ловко.
      Федор Иванович. Те-те-те! Вот так иллюминация! Это около Алексеевского.
      Хрущов. Нет, Алексеевское будет правее… Скорее это в Ново-Петровском.
      Юля. Как страшно! Боюсь я пожаров!
      Хрущов. Конечно, в Ново-Петровском.
      Дядин (кричит). Семен, сбегай на плотину, погляди оттуда, что горит. Может, видно!
      Семен (кричит). Это Телибеевский лес горит.
      Дядин. Что?
      Семен. Телибеевский лес!
      Дядин. Лес…
      Продолжительная пауза.
      Хрущов. Мне надо идти туда… на пожар. Прощайте… Извините, я был резок - это оттого, что никогда я себя не чувствовал в таком угнетенном состоянии, как сегодня… У меня тяжко на душе… Но все это не беда… Надо быть человеком и твердо стоять на ногах. Я не застрелюсь и не брошусь под колеса мельницы… Пусть я не герой, но я сделаюсь им! Я отращу себе крылья орла, и не испугают меня ни это зарево, ни сам черт! Пусть горят леса - я посею новые! Пусть меня не любят, я полюблю другую! (Быстро уходит.)
      Елена Андреевна. Какой он молодец!
      Орловский. Да… «Пусть меня не любят - я полюблю другую». Как сие понимать прикажете?
      Соня. Увезите меня отсюда… Домой хочу…
      Серебряков. Да, пора уже ехать. Сырость здесь невозможная. Где-то были мой плэд и пальто…
      Желтухин. Плэд в коляске, а пальто здесь. (Подает пальто.)
      Соня (в сильном волнении). Увезите меня отсюда… Увезите…
      Желтухин. Я к вашим услугам…
      Соня. Нет, я с крестненьким поеду. Возьмите меня с собой, крестненький…
      Орловский. Поедем, душа моя, поедем. (Помогает ей одеться.)
      Желтухин (в сторону). Черт знает… Ничего кроме подлостей и унижения.
      Федор Иванович и Юля укладывают в корзину посуду и салфетки.
      Серебряков. Левая нога болит в ступне… Ревматизм, должно быть… Опять придется всю ночь не спать.
      Елена Андреевна (застегивая мужу пальто). Милый Илья Ильич, принесите мне из дому мою шляпу и тальму!
      Дядин. Сию минуту! (Уходит в дом и возвращается с шляпой и тальмой.)
      Орловский. Зарева, душа моя, испугалась! Не бойся, оно стало меньше. Пожар потухает…
      Юля. Полбанки кизилового варенья осталось… Ну, это пусть Илья Ильич скушает. (Брату.) Ленечка, бери корзину.
      Елена Андреевна. Я готова. (Мужу.) Ну, бери меня, статуя командора, и проваливайся со мной в свои двадцать шесть унылых комнат! Туда мне и дорога!
      Серебряков. Статуя командора… Я посмеялся бы этому сравнению, но мне мешает боль в ноге. (Всем.) До свидания, господа! Благодарю вас за угощение и за приятное общество… Великолепный вечер, отличный чай - все прекрасно, но, простите, только одного я не могу признать у вас - это вашей туземной философии и взглядов на жизнь. Надо, господа, дело делать. Так нельзя! Надо дело делать… Да-с… Прощайте. (Уходит с женой.)
      Федор Иванович. Пойдем, салопница! (Отцу.) Прощай, отче! (Уходит с Юлей.)
      Желтухин (с корзиной, идя за ними). Тяже-лая корзина, черт бы ее побрал… Терпеть не могу этих пикников. (Уходит и кричит за сценой.) Алексей, подавай.

      Орловский, Соня и Дядин.
      Орловский (Соне). Ну, что же села? Пойдем, манюся… (Идет с Соней.)
      Дядин (в сторону). А со мной никто не простился… Это восхитительно! (Тушит свечи.)
      Орловский (Соне). Что же ты?
      Соня. Не могу я идти, крестненький… Сил нет! Я в отчаянии, крестненький… я в отчаянии! Мне невыносимо тяжело!
      Орловский (встревоженно). Что такое? Душа моя, красавица…
      Соня. Останемся… Побудем здесь немного.
      Орловский. То увезите, то останемся… Тебя не поймешь…
      Соня. Здесь я потеряла сегодня свое счастье… Не могу… Ах, крестненький, зачем я еще не умерла! (Обнимает его.) Ах, если б вы знали, если б вы знали!
      Орловский. Тебе водицы… Пойдем сядем… иди…
      Дядин. Что такое? Софья Александровна, матушка… я не могу, я весь дрожу… (Слезливо.) Не могу я видеть этого… Деточка моя…
      Соня. Илья Ильич, родной мой, свезите меня на пожар! Умоляю вас!
      Орловский. Зачем тебе на пожар? Что ты там будешь делать?
      Соня. Умоляю вас, свезите, а то я сама пойду. Я в отчаянии… Крестненький, мне тяжело, невыносимо тяжело. Свезите меня на пожар.
      Быстро входит Хрущов.

      Те же и Хрущов.
      Хрущов (кричит). Илья Ильич!
      Дядин. Здесь! Что тебе?
      Хрущов. Я не могу идти пешком, дай мне лошадь.
      Соня (узнав Хрущова, радостно вскрикивает). Михаил Львович! (Идет к нему.) Михаил Львович! (Орловскому.) Уйдите, крестненький, мне поговорить с ним нужно. (Хрущову.) Михаил Львович, вы сказали, что полюбите другую… (Орловскому.) Уйдите, крестненький… (Хрущову.) Я теперь другая… Я хочу одну только правду… Ничего, ничего, кроме правды! Я люблю, люблю вас… люблю…
      Орловский. Вот так история с географией. (Хохочет.)
      Дядин. Это восхитительно!
      Соня (Орловскому). Уйдите, крестненький. (Хрущову.) Да, да, одной только правды и больше ничего… Говорите же, говорите… Я все сказала…
      Хрущов (обнимая ее). Голубка моя!
      Соня. Не уходите, крестненький… Когда ты объяснялся мне, я всякий раз задыхалась от радости, но я была скована предрассудками; отвечать тебе правду мне мешало то же самое, что теперь мешает моему отцу улыбаться Елене. Теперь я свободна…
      Орловский (хохочет). Спелись-таки, наконец! Выкарабкались на берег! Честь имею вас поздравить. (Низко кланяется.) Ах вы, бесстыдники, бесстыдники! Канителили, друг дружку за фалды ловили!
      Дядин (обнимая Хрущова). Мишенька, голубчик, как ты меня обрадовал! Мишенька!
      Орловский (обнимая и целуя Соню). Дуся, канареечка моя… Дочка моя крестненькая…
      Соня хохочет. Ну, закатилась!
      Хрущов. Позвольте, я никак не могу опомниться… Дайте мне еще поговорить с ною… Не мешайте… Умоляю вас, уходите…
      Входят Федор Иванович и Юля.

      Те же, Федор Иванович и Юля.
      Юля. Но ведь ты, Феденька, все врешь! Ты все врешь!
      Орловский. Тссс! Тише, ребятки! Мой разбойник идет. Спрячемся, господа, поскорее! Пожалуйста.
      Орловский, Дядин, Хрущов и Соня прячутся.
      Федор Иванович. Я забыл тут свой кнут и перчатку.
      Юля. Но ведь ты все врешь!
      Федор Иванович. Ну, вру… Что ж из этого? Не хочу я сейчас ехать к тебе… Погуляем, тогда и поедем.
      Юля. Забота мне с тобой! Чистое наказание! (Всплескивает руками.) Ну, не дурак ли этот Вафля! До сих пор со стола не убрал! Ведь самовар украсть могут… Ах, Вафля, Вафля, кажется, уж старый, а ума меньше, чем у дитя!