Н а т а л ь я С т е п а н о в н а и Л о м о в.
      Л о м о в (входит, изнеможенный). Страшное сердцебиение… Нога онемела… в боку дергает…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Простите, мы погорячились, Иван Васильевич… Я теперь припоминаю: Воловьи Лужки в самом деле ваши.
      Л о м о в. Страшно сердце бьется… Мои Лужки… На обоих глазах живчики прыгают…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Ваши, ваши Лужки… Садитесь…
      Садятся. Мы были неправы…
      Л о м о в. Я из принципа… Мне не дорога земля, но дорог принцип…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Именно принцип… Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
      Л о м о в. Тем более, что у меня есть доказательства. Бабушка моей тетушки отдала крестьянам дедушки вашего батюшки…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Будет, будет об этом… (В сторону.) Не знаю, с чего начать… (Ему.) Скоро собираетесь на охоту?
      Л о м о в. По тетеревам, уважаемая Наталья Степановна, думаю после жнитва начать. Ах, вы слышали? Представьте, какое у меня несчастье! Мой Угадай, которого вы изволите знать, захромал.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Какая жалость! Отчего же?
      Л о м о в. Не знаю… Должно быть, вывихнул или другие собаки покусали… (Вздыхает.) Самая лучшая собака, не говоря уж о деньгах! Ведь я за него Миронову 125 рублей заплатил.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Переплатили, Иван Васильевич!
      Л о м о в. А по-моему, это очень дешево. Собака чудесная.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Папа дал за своего Откатая 85 рублей, а ведь Откатай куда лучше вашего Угадая!
      Л о м о в. Откатай лучше Угадая? Что вы! (Смеется.) Откатай лучше Угадая!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Конечно, лучше! Откатай, правда, молод, еще не опсовел, но по ладам и по розвязи лучше его нет даже у Волчанецкого.
      Л о м о в. Позвольте, Наталья Степановна, но ведь вы забываете, что он подуздоват, а подуздоватая собака всегда непоимиста!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Подуздоват? В первый раз слышу!
      Л о м о в. Уверяю вас, нижняя челюсть короче верхней.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. А вы мерили?
      Л о м о в. Мерил. До угонки он годится, конечно, но если на-завладай, то едва ли…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Во-первых, наш Откатай породистый, густопсовый, он сын Запрягая и Стамески, а у вашего муругопегого не доберешься до породы… Потом стар и уродлив, как кляча…
      Л о м о в. Стар, да я за него пяти ваших Откатаев не возьму… Разве можно? Угадай - собака, а Откатай… даже и спорить смешно… Таких, как ваш Откатай, у всякого выжлятника - хоть пруд пруди. Четвертная - красная цена.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. В вас, Иван Васильевич, сидит сегодня какой-то бес противоречия. То выдумали, что Лужки ваши, то Угадай лучше Откатая. Не люблю я, когда человек говорит не то, что думает. Ведь вы отлично знаете, что Откатай во сто раз лучше вашего… этого глупого Угадая. Зачем же говорить напротив?
      Л о м о в. Я вижу, Наталья Степановна, вы считаете меня за слепого или за дурака. Да поймите, что ваш Откатай подуздоват!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Неправда.
      Л о м о в. Подуздоват!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (кричит). Неправда!
      Л о м о в. Что же вы кричите, сударыня?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Зачем же вы говорите чушь? Ведь это возмутительно! Вашего Угадая подстрелить пора, а вы сравниваете его с Откатаем!
      Л о м о в. Извините, я не могу продолжать этого спора. У меня сердцебиение.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Я заметила: те охотники больше всех спорят, которые меньше всех понимают.
      Л о м о в. Сударыня, прошу вас, замолчите… У меня лопается сердце… (Кричит.) Замолчите!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Не замолчу, пока вы не сознаетесь, что Откатай во сто раз лучше вашего Угадая!
      Л о м о в. Во сто раз хуже! Чтоб он издох, ваш Откатай! Виски… глаз… плечо…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. А вашему дурацкому Угадаю нет надобности издыхать, потому что он и без того уже дохлый!
      Л о м о в (плачет). Замолчите! У меня разрыв сердца!!
      Н а т а л ь я Степановна. Не замолчу!

      Те же и Ч у б у к о в.
      Ч у б у к о в (входит). Что еще?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Папа, скажи искренно, по чистой совести; какая собака лучше - наш Откатай или его Угадай?
      Л о м о в. Степан Степанович, умоляю вас, скажите вы только одно: подуздоват ваш Откатай или нет? Да или нет?
      Ч у б у к о в. А хоть бы и так? Велика важность! Да зато во всем уезде лучше собаки нет и прочее.
      Л о м о в. Но ведь мой Угадай лучше? По совести!
      Ч у б у к о в. Вы не волнуйтесь, драгоценный… Позвольте… Ваш Угадай, вот именно, имеет свои хорошие качества… Он чистопсовый, на твердых ногах, крутобедрый и тому подобное. Но у этой собаки, если хотите знать, красавец мой, два существенных недостатка: стара и с коротким щипцом.
      Л о м о в. Извините, у меня сердцебиение… Возьмем факты… Извольте припомнить, в Маруськиных зеленях мой Угадай шел с графским Размахаем ухо в ухо, а ваш Откатай отстал на целую версту.
      Ч у б у к о в. Отстал, потому что графский доезжачий ударил его арапником.
      Л о м о в. За дело. Все собаки за лисицей бегут, а Откатай барана трепать стал!
      Ч у б у к о в. Неправда-с!.. Голубушка, я вспыльчив и, вот именно, прошу вас, прекратим этот спор. Ударил потому, что всем завидно на чужую собаку глядеть… Да-с! Ненавистники все! И вы, сударь, не без греха! Чуть, вот именно, заметите, что чья собака лучше вашего Угадая, сейчас же начинаете того, этого… самого… и тому подобное… Ведь я всё помню!
      Л о м о в. И я помню!
      Ч у б у к о в (дразнит). И я помню… А что вы помните?
      Л о м о в. Сердцебиение… Нога отнялась… Не могу.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (дразнит.). Сердцебиение… Какой вы охотник? Вам в кухне на печи лежать да тараканов давить, а не лисиц травить! Сердцебиение…
      Ч у б у к о в. Вправду, какой вы охотник? С вашими, вот именно, сердцебиениями дома сидеть, а не на седле болтаться. Добро бы охотились, а то ведь ездите только за тем, чтобы спорить да чужим собакам мешать и прочее. Я вспыльчив, оставим этот разговор. Вы вовсе, вот именно, не охотник!
      Л о м о в. А вы разве охотник? Вы ездите только за тем, чтобы к графу подмазываться да интриговать… Сердце!.. Вы интриган!
      Ч у б у к о в. Что-с? Я интриган? (Кричит.) Замолчать!
      Л о м о в. Интриган!
      Ч у б у к о в. Мальчишка! Щенок!
      Л о м о в. Старая крыса! Иезуит!
      Ч у б у к о в. Замолчи, а то я подстрелю тебя из поганого ружья, как куропатку! Свистун!
      Л о м о в. Всем известно, что - ох, сердце! - ваша покойная жена вас била… Нога… виски… искры… Падаю, падаю!..
      Ч у б у к о в. А ты у своей ключницы под башмаком!
      Л о м о в. Вот, вот, вот… лопнуло сердце! Плечо оторвалось… Где мое плечо?.. Умираю! (Падает в кресло.) Доктора! (Обморок.)
      Ч у б у к о в. Мальчишка! Молокосос! Свистун! Мне дурно! (Пьет воду.) Дурно!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Какой вы охотник? Вы и на лошади сидеть не умеете! (Отцу.) Папа! Что с ним? Папа! Погляди, папа! (Взвизгивает.) Иван Васильевич! Он умер!
      Ч у б у к о в. Мне дурно!.. Дыханье захватило!.. Воздуху!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Он умер! (Треплет Ломова за рукав.) Иван Васильич! Иван Васильич! Что мы наделали? Он умер! (Падает в кресло.) Доктора, доктора! (Истерика.)
      Ч у б у к о в. Ох!.. Что такое? Что тебе?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (стонет). Он умер!.. умер!
      Ч у б у к о в. Кто умер? (Поглядев на Ломова.) В самом деле помер! Батюшки! Воды! Доктора! (Подносит ко рту Ломова стакан.) Выпейте!.. Нет, не пьет… Значит, умер и тому подобное… Несчастнейший я человек! Отчего я не пускаю себе пулю в лоб? Отчего я еще до сих пор не зарезался? Чего я жду? Дайте мне нож! Дайте мне пистолет!
      Ломов шевелится. Оживает, кажется… Выпейте воды!.. Вот так…
      Л о м о в. Искры… туман… Где я?
      Ч у б у к о в. Женитесь вы поскорей и - ну вас к лешему! Она согласна! (Соединяет руки Ломова и дочери.) Она согласна и тому подобное. Благословляю вас и прочее. Только оставьте вы меня в покое!
      Л о м о в. А? Что? (Поднимаясь.) Кого?
      Ч у б у к о в. Она согласна! Ну? Поцелуйтесь и… и черт с вами!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (стонет). Он жив… Да, да, я согласна…
      Ч у б у к о в. Целуйтесь!
      Л о м о в. А? кого? (Целуется с Натальей Степановной.) Очень приятно… Позвольте, в чем дело? Ах, да, понимаю… Сердце… искры… Я счастлив, Наталья Степановна… (Целует руку.) Нога отнялась…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Я… я тоже счастлива…
      Ч у б у к о в. Точно гора с плеч… Уф!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Но… все-таки, согласитесь хоть теперь: Угадай хуже Откатая.
      Л о м о в. Лучше!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Хуже!
      Ч у б у к о в. Ну, начинается семейное счастье! Шампанского!
      Л о м о в. Лучше!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Хуже! Хуже! Хуже!
      Ч у б у к о в (стараясь перекричать). Шампанского! Шампанского!
      Занавес
 

____________________

 
      Антон Павлович Чехов

      В тридцати томах
 

СОЧИНЕНИЯ

 
      В восемнадцати томах
 

ТОМ ДВЕНАДЦАТЫЙ

 

ПЬЕСЫ

 

1889 - 1891

 
      (Исключены разделы «Варианты» и «Примечания»)
 

____________________

 
      СОДЕРЖАНИЕ:
      Иванов. Драма в четырех действиях
      Татьяна Репина. Драма в 1 действии
      Трагик поневоле (Из дачной жизни). Шутка в одном действии
      Свадьба. Сцена в одном действии
      Леший. Комедия в 4-х действиях
      Юбилей. Шутка в одном действии
      Ночь перед судом
 

____________________

 

ИВАНОВ

 

ДРАМА В ЧЕТЫРЕХ ДЕЙСТВИЯХ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      Иванов Николай Алексеевич, непременный член по крестьянским делам присутствия.
      Анна Петровна, его жена, урожденная Сарра Абрамсон.
      Шабельский Матвей Семенович, граф, его дядя по матери.
      Лебедев Павел Кириллыч, председатель земской управы.
      Зинаида Савишна, его жена.
      Саша, дочь Лебедевых, 20-ти лет.
      Львов Евгений Константинович, молодой земский врач.
      Бабакина Марфа Егоровна, молодая вдова, помещица, дочь богатого купца.
      Косых Дмитрий Никитич, акцизный.
      Боркин Михаил Михайлович, дальний родственник Иванова и управляющий его имением.
      Авдотья Назаровна, старуха с неопределенною профессией.
      Егорушка, нахлебник Лебедевых.
      1-й гость.
      2-й гость.
      3-й гость.
      4-й гость.
      Петр, лакей Иванова.
      Гаврила, лакей Лебедевых.
      Гости обоего пола, лакеи.
      Действие происходит в одном из уездов средней полосы России.

      Сад в имении Иванова. Слева фасад дома с террасой. Одно окно открыто. Перед террасой широкая полукруглая площадка, от которой в сад, прямо и вправо, идут аллеи. На правой стороне садовые диванчики и столики. На одном из последних горит лампа. Вечереет. При поднятии занавеса слышно, как в доме разучивают дуэт на рояле и виолончели.

      Иванов и Боркин.
      Иванов сидит за столом и читает книгу. Боркин в больших сапогах, с ружьем, показывается в глубине сада; он навеселе; увидев Иванова, на цыпочках идет к нему и, поравнявшись с ним, прицеливается в его лицо.
      Иванов (увидев Боркина, вздрагивает и вскакивает). Миша, бог знает что… вы меня испугали… Я и так расстроен, а вы еще с глупыми шутками… (Садится.) Испугал и радуется…
      Боркин (хохочет). Ну, ну… виноват, виноват. (Садится рядом.) Не буду больше, не буду… (Снимает фуражку.) Жарко. Верите ли, душа моя, в какие-нибудь три часа семнадцать верст отмахал… замучился… Пощупайте-ка, как у меня сердце бьется…
      Иванов (читая). Хорошо, после…
      Боркин. Нет, вы сейчас пощупайте. (Берет его руку и прикладывает к груди.) Слышите? Ту-ту-ту-ту-ту-ту. Это, значит, у меня порок сердца. Каждую минуту могу скоропостижно умереть. Послушайте, вам будет жаль, если я умру?
      Иванов. Я читаю… после…
      Боркин. Нет, серьезно, вам будет жаль, если я вдруг умру? Николай Алексеевич, вам будет жаль, если я умру?
      Иванов. Не приставайте!
      Боркин. Голубчик, скажите: будет жаль?
      Иванов. Мне жаль, что от вас водкой пахнет. Это, Миша, противно.
      Боркин (смеется). Разве пахнет? Удивительное дело… Впрочем, тут нет ничего удивительного. В Плесниках я встретил следователя, и мы, признаться, с ним рюмок по восьми стукнули. В сущности говоря, пить очень вредно. Послушайте, ведь вредно? А? вредно?
      Иванов. Это, наконец, невыносимо… Поймите, Миша, что это издевательство…
      Боркин. Ну, ну… виноват, виноват!.. Бог с вами, сидите себе… (Встает и идет.) Удивительный народ, даже и поговорить нельзя. (Возвращается.) Ах, да! Чуть было не забыл… Пожалуйте восемьдесят два рубля!..
      Иванов. Какие восемьдесят два рубля?
      Боркин. Завтра рабочим платить.
      Иванов. У меня нет.
      Боркин. Покорнейше благодарю! (Дразнит.) У меня нет… Да ведь нужно платить рабочим? Нужно?
      Иванов. Не знаю. У меня сегодня ничего нет. Подождите до первого числа, когда жалованье получу.
      Боркин. Вот и извольте разговаривать с такими субъектами!.. Рабочие придут за деньгами не первого числа, а завтра утром!..
      Иванов. Так что же мне теперь делать? Ну, режьте меня, пилите… И что у вас за отвратительная манера приставать ко мне именно тогда, когда я читаю, пишу или…
      Боркин. Я вас спрашиваю: рабочим нужно платить или нет? Э, да что с вами говорить!.. (Машет рукой.) Помещики тоже, черт подери, землевладельцы… Рациональное хозяйство… Тысяча десятин земли - и ни гроша в кармане… Винный погреб есть, а штопора нет… Возьму вот и продам завтра тройку! Да-с!.. Овес на корню продал, а завтра возьму и рожь продам. (Шагает по сцене.) Вы думаете, я стану церемониться? Да? Ну, нет-с, не на такого напали…

      Те же, Шабельский (за сценой) и Анна Петровна.
      Голос Шабельского за окном: «Играть с вами нет никакой возможности… Слуха у вас меньше, чем у фаршированной щуки, а туше возмутительное».
      Анна Петровна (показывается в открытом окне). Кто здесь сейчас разговаривал? Это вы, Миша? Что вы так шагаете?
      Боркин. С вашим Nicolas-voila еще не так зашагаешь.
      Анна Петровна. Послушайте, Миша, прикажите принести на крокет сена.
      Боркин (машет рукой). Оставьте вы меня, пожалуйста…
      Анна Петровна. Скажите, какой тон… К вам этот тон совсем не идет. Если хотите, чтобы вас любили женщины, то никогда при них не сердитесь и не солидничайте… (Мужу.) Николай, давайте на сене кувыркаться!..
      Иванов. Тебе, Анюта, вредно стоять у открытого окна. Уйди, пожалуйста… (Кричит.) Дядя, закрой окно!
      Окно закрывается.
      Боркин. Не забывайте еще, что через два дня нужно проценты платить Лебедеву.
      Иванов. Я помню. Сегодня я буду у Лебедева и попрошу его подождать… (Смотрит на часы.)
      Боркин. Вы когда туда поедете?
      Иванов. Сейчас.
      Боркин (живо). Постойте, постойте!.. ведь сегодня, кажется, день рождения Шурочки… Те-те-те-те… А я забыл… Вот память, а? (Прыгает.) Поеду, поеду… (Поет.) Поеду… Пойду выкупаюсь, пожую бумаги, приму три капли нашатырного спирта и - хоть сначала начинай… Голубчик, Николай Алексеевич, мамуся моя, ангел души моей, вы всё нервничаете, ей-богу, ноете, постоянно в мерлехлюндии, а ведь мы, ей-богу, вместе черт знает каких делов могли бы наделать! Для вас я на все готов… Хотите, я для вас на Марфуше Бабакиной женюсь? Половина приданого ваша… То есть не половина, а всё берите, всё!..
      Иванов. Будет вам вздор молоть…
      Боркин. Нет, серьезно, ей-богу, хотите, я на Марфуше женюсь? Приданое пополам… Впрочем, зачем я это вам говорю? Разве вы поймете? (Дразнит.) «Будет вздор молоть». Хороший вы человек, умный, но в вас не хватает этой жилки, этого, понимаете ли, взмаха. Этак бы размахнуться, чтобы чертям тошно стало… Вы психопат, нюня, а будь вы нормальный человек, то через год имели бы миллион. Например, будь у меня сейчас две тысячи триста рублей, я бы через две недели имел двадцать тысяч. Не верите? И это, по-вашему, вздор? Нет, не вздор… Вот дайте мне две тысячи триста рублей, и я через неделю доставлю вам двадцать тысяч. На том берегу Овсянов продает полоску земли, как раз против нас, за две тысячи триста рублей. Если мы купим эту полоску, то оба берега будут наши. А если оба берега будут наши, то, понимаете ли, мы имеем право запрудить реку. Ведь так? Мы мельницу будем строить, и как только мы объявим, что хотим запруду сделать, так все, которые живут вниз по реке, поднимут гвалт, а мы сейчас: коммен зи гер*, - если хотите, чтобы плотины не было, заплатите. Понимаете? Заревская фабрика даст пять тысяч, Корольков три тысячи, монастырь даст пять тысяч…
 

____________________

 
      * идите-ка сюда (нем. kommen Sie her)
      Иванов. Все это, Миша, фокусы… Если не хотите со мною ссориться, то держите их при себе.
      Боркин (садится за стол). Конечно!.. Я так и знал!.. И сами ничего не делаете, и меня связываете…

      Те же, Шабельский и Львов.
      Шабельский (выходя со Львовым из дома). Доктора - те же адвокаты, с тою только разницей, что адвокаты только грабят, а доктора и грабят и убивают… Я не говорю о присутствующих. (Садится на диванчик.) Шарлатаны, эксплоататоры… Может быть, в какой-нибудь Аркадии попадаются исключения из общего правила, но… я в свою жизнь пролечил тысяч двадцать и не встретил ни одного доктора, который не казался бы мне патентованным мошенником.
      Боркин (Иванову). Да, сами ничего не делаете и меня связываете. Оттого у нас и денег нет…
      Шабельский. Повторяю, я не говорю о присутствующих… Может быть, есть исключения, хотя, впрочем… (Зевает.)
      Иванов (закрывая книгу). Что, доктор, скажете?
      Львов (оглядываясь на окно). То же, что и утром говорил: ей немедленно нужно в Крым ехать. (Ходит по сцене.)
      Шабельский (прыскает). В Крым!.. Отчего, Миша, мы с тобою не лечим? Это так просто… Стала перхать или кашлять от скуки какая-нибудь мадам Анго или Офелия, бери сейчас бумагу и прописывай по правилам науки: сначала молодой доктор, потом поездка в Крым, в Крыму татарин…
      Иванов (графу). Ах, не зуди ты, зуда! (Львову.) Чтобы ехать в Крым, нужны средства. Допустим, что я найду их, но ведь она решительно отказывается от этой поездки…
      Львов. Да, отказывается.
      Пауза.
      Боркин. Послушайте, доктор, разве Анна Петровна уж так серьезно больна, что необходимо в Крым ехать?..
      Львов (оглядывается на окно). Да, чахотка…
      Боркин. Псс!.. нехорошо… Я сам давно уже по лицу замечал, что она не протянет долго.
      Львов. Но… говорите потише… в доме слышно…
      Пауза.
      Боркин (вздыхая). Жизнь наша… Жизнь человеческая подобна цветку, пышно произрастающему в поле: пришел козел, съел и - нет цветка…
      Шабельский. Все вздор, вздор и вздор!.. (Зевает.) Вздор и плутни.
      Пауза.
      Боркин. А я, господа, тут все учу Николая Алексеевича деньги наживать. Сообщил ему одну чудную идею, но мой порох, по обыкновению, упал на влажную почву. Ему не втолкуешь… Посмотрите, на что он похож: меланхолия, сплин, тоска, хандра, грусть…
      Шабельский (встает и потягивается). Для всех ты, гениальная башка, изобретаешь и учишь всех, как жить, а меня хоть бы раз поучил… Поучи-ка, умная голова, укажи выход…
      Боркин (встает). Пойду купаться… Прощайте, господа… (Графу.) У вас двадцать выходов есть… На вашем месте я через неделю имел бы тысяч двадцать. (Идет.)
      Шабельский (идет за ним). Каким это образом? Ну-ка, научи.
      Боркин. Тут и учить нечему. Очень просто… (Возвращается.) Николай Алексеевич, дайте мне рубль!
      Иванов молча дает ему деньги. Merci! (Графу.) У вас еще много козырей на руках.
      Шабельский (идя за ним). Ну, какие же?
      Боркин. На вашем месте я через неделю имел бы тысяч тридцать, если не больше. (Уходит с графом.)
      Иванов (после пауза). Лишние люди, лишние слова, необходимость отвечать на глупые вопросы - всё это, доктор, утомило меня до болезни. Я стал раздражителен, вспыльчив, резок, мелочен до того, что не узнаю себя. По целым дням у меня голова болит, бессонница, шум в ушах… А деваться положительно некуда… Положительно…
      Львов. Мне, Николай Алексеевич, нужно серьезно поговорить с вами.
      Иванов. Говорите.
      Львов. Я об Анне Петровне. (Садится.) Она не соглашается ехать в Крым, но с вами она поехала бы.
      Иванов (подумав). Чтобы ехать вдвоем, нужны средства. К тому же, мне не дадут продолжительного отпуска. В этом году я уже брал раз отпуск…
      Львов. Допустим, что это правда. Теперь далее. Самое главное лекарство от чахотки - это абсолютный покой, а ваша жена не знает ни минуты покоя. Ее постоянно волнуют ваши отношения к ней. Простите, я взволнован и буду говорить прямо. Ваше поведение убивает ее.
      Пауза. Николай Алексеевич, позвольте мне думать о вас лучше!..
      Иванов. Все это правда, правда… Вероятно, я страшно виноват, но мысли мои перепутались, душа скована какою-то ленью, и я не в силах понимать себя. Не понимаю ни людей, ни себя… (Взглядывает на окно.) Нас могут услышать, пойдемте, пройдемся.
      Встают. Я, милый друг, рассказал бы вам с самого начала, но история длинная и такая сложная, что до утра не расскажешь.
      Идут. Анюта замечательная, необыкновенная женщина… Ради меня она переменила веру, бросила отца и мать, ушла от богатства, и если бы я потребовал еще сотню жертв, она принесла бы их, не моргнув глазом. Ну-с, а я ничем не замечателен и ничем не жертвовал. Впрочем, это длинная история… Вся суть в том, милый доктор (мнется), что… короче говоря, женился я по страстной любви и клялся любить вечно, но… прошло пять лет, она все еще любит меня, а я… (Разводит руками.) Вы вот говорите мне, что она скоро умрет, а я не чувствую ни любви, ни жалости, а какую-то пустоту, утомление. Если со стороны поглядеть на меня, то это, вероятно, ужасно; сам же я не понимаю, что делается с моею душой…
      Уходят по аллее.

      Шабельский, потом Анна Петровна.
      Шабельский (входит и хохочет). Честное слово, это не мошенник, а мыслитель, виртуоз! Памятник ему нужно поставить. В себе одном совмещает современный гной во всех видах: и адвоката, и доктора, и кукуевца, и кассира. (Садится на нижнюю ступень террасы.) И ведь нигде, кажется, курса не кончил, вот что удивительно… Стало быть, каким был бы гениальным подлецом, если бы еще усвоил культуру, гуманитарные науки! «Вы, говорит, через неделю можете иметь двадцать тысяч. У вас, говорит, еще на руках козырный туз - ваш графский титул. (Хохочет.) За вас любая девица пойдет с приданым»…
      Анна Петровна открывает окно и глядит вниз. «Хотите, говорит, посватаю за вас Марфушу?» Qui est ce que c'est* Марфуша? Ах, это та, Балабалкина… Бабакалкина… эта, что на прачку похожа.
 

____________________

 
      * Кто это (франц.).
      Анна Петровна. Это вы, граф?
      Шабельский. Что такое?
      Анна Петровна смеется. (Еврейским акцентом.) Зачиво вы шмеетесь?
      Анна Петровна. Я вспомнила одну вашу фразу. Помните, вы говорили за обедом? Вор прощеный, лошадь… Как это?
      Шабельский. Жид крещеный, вор прощеный, конь леченый - одна цена.
      Анна Петровна (смеется). Вы даже простого каламбура не можете сказать без злости. Злой вы человек. (Серьезно.) Не шутя, граф, вы очень злы. С вами жить скучно и жутко. Всегда вы брюзжите, ворчите, все у вас подлецы и негодяи. Скажите мне, граф, откровенно: говорили вы когда-нибудь о ком хорошо?
      Шабельский. Это что за экзамен?
      Анна Петровна. Живем мы с вами под одною крышей уже пять лет, и я ни разу не слыхала, чтобы вы отзывались о людях спокойно, без желчи и без смеха. Что вам люди сделали худого? И неужели вы думаете, что вы лучше всех?
      Шабельский. Вовсе я этого не думаю. Я такой же мерзавец и свинья в ермолке, как все. Моветон и старый башмак. Я всегда себя браню. Кто я? Что я? Был богат, свободен, немного счастлив, а теперь… нахлебник, приживалка, обезличенный шут. Я негодую, презираю, а мне в ответ смеются; я смеюсь, на меня печально кивают головой и говорят: спятил старик… А чаще всего меня не слышат и не замечают…
      Анна Петровна (покойно). Опять кричит…
      Шабельский. Кто кричит?
      Анна Петровна. Сова. Каждый вечер кричит.
      Шабельский. Пусть кричит. Хуже того, что уже есть, не может быть. (Потягивается.) Эх, милейшая Сарра, выиграй я сто или двести тысяч, показал бы я вам, где раки зимуют!.. Только бы вы меня и видели. Ушел бы я из этой ямы, от даровых хлебов, и ни ногой бы сюда до самого страшного суда…
      Анна Петровна. А что бы вы сделали, если бы вы выиграли?
      Шабельский (подумав). Я прежде всего поехал бы в Москву и цыган послушал. Потом… потом махнул бы в Париж. Нанял бы себе там квартиру, ходил бы в русскую церковь…
      Анна Петровна. А еще что?
      Шабельский. По целым дням сидел бы на жениной могиле и думал. Так бы я и сидел на могиле, пока не околел. Жена в Париже похоронена…
      Пауза.
      Анна Петровна. Ужасно скучно. Сыграть нам дуэт еще, что ли?
      Шабельский. Хорошо, приготовьте ноты.
      Анна Петровна уходит.
      V
 
      Шабельский, Иванов и Львов.
      Иванов (показывается на аллее со Львовым). Вы, милый друг, кончили курс только в прошлом году, еще молоды и бодры, а мне тридцать пять. Я имею право вам советовать. Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках, а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков. Вообще всю жизнь стройте по шаблону. Чем серее и монотоннее фон, тем лучше. Голубчик, не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом о стены… Да хранит вас бог от всевозможных рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей… Запритесь себе в свою раковину и делайте свое маленькое, богом данное дело… Это теплее, честнее и здоровее. А жизнь, которую я пережил, - как она утомительна! Ах, как утомительна!.. Сколько ошибок, несправедливостей, сколько нелепого… (Увидев графа, раздраженно.) Всегда ты, дядя, перед глазами вертишься, не даешь поговорить наедине!
      Шабельский (плачущим голосом). А черт меня возьми нигде приюта нет! (Вскакивает и идет в дом.)
      Иванов (кричит ему вслед). Ну, виноват, виноват! (Львову.) За что я его обидел? Нет, я решительно развинтился. Надо будет с собою что-нибудь сделать. Надо…
      Львов (волнуясь). Николай Алексеевич, я выслушал вас и… и, простите, буду говорить прямо, без обиняков. В вашем голосе, в вашей интонации, не говоря уж о словах, столько бездушного эгоизма, столько холодного бессердечия… Близкий вам человек погибает оттого, что он вам близок, дни его сочтены, а вы… вы можете не любить, ходить, давать советы, рисоваться… Не могу я вам высказать, нет у меня дара слова, но… но вы мне глубоко несимпатичны!..
      Иванов. Может быть, может быть… Вам со стороны виднее… Очень возможно, что вы меня понимаете… Вероятно, я очень, очень виноват… (Прислушивается.) Кажется, лошадей подали. Пойду одеться… (Идет к дому и останавливается.) Вы, доктор, не любите меня и не скрываете этого. Это делает честь вашему сердцу… (Уходит в дом.)
      Львов (один). Проклятый характер… Опять упустил случай и не поговорил с ним как следует… Не могу говорить с ним хладнокровно! Едва раскрою рот и скажу одно слово, как у меня вот тут (показывает на грудь) начинает душить, переворачиваться, и язык прилипает к горлу. Ненавижу этого Тартюфа, возвышенного мошенника, всею душой… Вот уезжает… У несчастной жены все счастье в том, чтобы он был возле нее, она дышит им, умоляет его провести с нею хоть один вечер, а он… он не может… Ему, видите ли, дома душно и тесно. Если он хоть один вечер проведет дома, то с тоски пулю себе пустит в лоб. Бедный… ему нужен простор, чтобы затеять какую-нибудь новую подлость… О, я знаю, зачем ты каждый вечер ездишь к этим Лебедевым! Знаю!