В тридцати томах

      В восемнадцати томах

      (Исключены разделы «Варианты» и «Примечания»)
 

____________________

 
      СОДЕРЖАНИЕ:
      «Безотцовщина». «Пьеса в 4-х действиях»
      На большой дороге. Драматический этюд в одном действии
      Лебединая песня (Калхас). Драматический этюд в одном действии
      Иванов. Комедия в 4 действиях и 5 картинах
      Медведь. Шутка в одно м действии
      Предложение. Шутка в одном действии
 

____________________

      А н н а П е т р о в н а В о й н и ц е в а, молодая вдова, генеральша.
      С е р г е й П а в л о в и ч В о й н и ц е в, сын генерала Войницева от первого брака.
      С о ф ь я Е г о р о в н а, его жена.
      Помещики, соседи Войницевых:
      П о р ф и р и й С е м е н о в и ч Г л а г о л ь е в 1;
      К и р и л л П о р ф и р ь е в и ч Г л а г о л ь е в 2, его сын;
      Г е р а с и м К у з ь м и ч П е т р и н;
      П а в е л П е т р о в и ч Щ е р б у к;
      М а р ь я Е ф и м о в н а Г р е к о в а, девушка 20 лет;
      И в а н И в а н о в и ч Т р и л е ц к и й, полковник в отставке;
      Н и к о л а й И в а н о в и ч, его сын, молодой лекарь.
      А б р а м А б р а м о в и ч В е н г е р о в и ч 1, богатый еврей.
      И с а к А б р а м о в и ч, его сын, студент.
      Т и м о ф е й Г о р д е е в и ч Б у г р о в, купец.
      М и х а и л В а с и л ь е в и ч П л а т о н о в, сельский учитель.
      А л е к с а н д р а И в а н о в н а (С а ш а), его жена, дочь И. И. Трилецкого.
      О с и п, малый лет 30, конокрад.
      М а р к о, рассыльный мирового судьи, маленький старичок.
      В а с и л и й,
      Я к о в,
      К а т я - прислуга Войницевых.
      Г о с т и, п р и с л у г а.
      Действие происходит в имении Войницевых в одной из южных губерний.

      Гостиная в доме Войницевых. Стеклянная дверь в сад и две двери во внутренние покои. Мебель старого и нового фасона, смешанная. Рояль, возле нее пюпитр со скрипкою и нотами. Фисгармония. Картины (олеография) в золоченых рамах.
 

ЯВЛЕНИЕ I

 
      Анна Петровна сидит за роялью, склонив голову к клавишам.
      Н и к о л а й И в а н о в и ч Т р и л е ц к и й входит.
      Т р и л е ц к и й (подходит к Анне Петровне). Что?
      А н н а П е т р о в н а (поднимает голову). Ничего… Скучненько…
      Т р и л е ц к и й. Дайте, mon ange*, покурить! Плоть ужасно курить хочет. С самого утра почему-то еще не курил.
 

____________________

 
      * мой ангел (франц.).
      А н н а П е т р о в н а (подает ему папиросы). Берите больше, чтобы потом не беспокоить.
      Закуривают. Скучно, Николя! Тоска, делать нечего, хандра… Что и делать, не знаю…
      Трилецкий берет ее за руку.
      А н н а П е т р о в н а. Вы это за пульсом? Я здорова…
      Т р и л е ц к и й. Нет, я не за пульсом… Я чмокнуть…
      Целует руку. В вашу руку целуешь, как в подушечку… Чем это вы моете свои руки, что они у вас такие белые? Чудо руки! Даже еще раз поцелую.
      Целует руку. В шахматы, что ли?
      А н н а П е т р о в н а. Давайте…
      Смотрит на часы. Четверть первого… Небось, наши гости проголодались…
      Т р и л е ц к и й (приготовляет шахматную доску). По всей вероятности. Что касается меня, то я страшно голоден.
      А н н а П е т р о в н а. Я о вас и не спрашиваю… Вы всегда голодны, хоть и едите каждую минуту…
      Садятся за шахматы. Ходите вы… Уж и пошел… Надо сперва подумать, а потом уже и идти… Я сюда… Вы всегда голодны…
      Т р и л е ц к и й. Вы так пошли… Тэк-с… Голоден-с… Обедать скоро будем?
      А н н а П е т р о в н а. Не думаю, чтобы скоро… Повар изволил ради нашего приезда нализаться и теперь без ног. Завтракать скоро будем. Серьезно, Николай Иваныч, когда вы будете сыты? Ест, ест, ест… без конца ест! Ужас что такое! Какой маленький человек и такой большой желудок!
      Т р и л е ц к и й. О да! Удивительно!
      А н н а П е т р о в н а. Забрался в мою комнату и не спросясь съел полпирога! Вы знаете ведь, что это не мой пирог? Свинство, голубчик! Ходите!
      Т р и л е ц к и й. Ничего я не знаю. Знаю только, что он у вас там прокиснет, если я его не съем. Вы так? Можете-с… А я этак… Если я много ем, то я, значит, здоров, а если здоров, то, с вашего позволения… Mens sana in corpore sano*. Зачем думаете? Ходите, милая дамочка, не думая… (Поет.) Я хочу вам рассказать, рассказать…
 

____________________

 
      * Здоровый дух в здоровом теле. (лат.)
      А н н а П е т р о в н а. Молчите… Вы мешаете мне думать.
      Т р и л е ц к и й. Жаль, что вы, такая умная женщина, ничего не смыслите в гастрономии. Кто не умеет хорошо поесть, тот урод… Нравственный урод!.. Ибо… Позвольте, позвольте! Так не ходят! Ну? Куда же вы? А, ну это другое дело. Ибо вкус занимает в природе таковое же место, как и слух и зрение, то есть входит в число пяти чувств, которые всецело относятся к области, матушка моя, психологии. Психологии!
      А н н а П е т р о в н а. Вы, кажется, острить собираетесь… Не острите, дорогой мой! И надоело, и не к лицу вам… Вы заметили, что я не смеюсь, когда вы острите? Пора, кажется, заметить…
      Т р и л е ц к и й. Ваш ход, votre excellence!..* Берегите коня. Не смеетесь, потому что не понимаете… Так-с…
 

____________________

 
      * ваше превосходительство!.. (франц.)
      А н н а П е т р о в н а. Чего глазеете? Ваш ход! Как полагаете? Ваша «она» будет сегодня у нас или нет?
      Т р и л е ц к и й. Обещала быть. Дала слово.
      А н н а П е т р о в н а. Пора уж ей быть в таком случае. Первый час… Вы… извините за нескромность вопроса… Вы и с этой «да так» или же серьезно?
      Т р и л е ц к и й. То есть?
      А н н а П е т р о в н а. Откровенно, Николай Иваныч! Не ради сплетен спрашиваю, по-приятельски… Что Грекова для вас и что вы для нее? Откровенно и без острот, пожалуйста… Ну? Ей-ей, по-приятельски спрашиваю…
      Т р и л е ц к и й. Что она для меня и что я для нее? Пока неизвестно-с…
      А н н а П е т р о в н а. По крайней мере…
      Т р и л е ц к и й. Езжу к ней, болтаю, надоедаю, ввожу ее маменьку в расход по кофейной части и… больше ничего. Ваш ход. Езжу, надо вам сказать, через день, а иногда и каждый день, гуляю по темным аллейкам… Я толкую ей про свое, она толкует мне про свое, причем держит меня за эту пуговку и снимает с моего воротника пушок… Я ведь вечно в пуху.
      А н н а П е т р о в н а. Ну?
      Т р и л е ц к и й. Ну и ничего… Что собственно тянет меня к ней, определить трудно. Скука ли то, любовь ли, или что-либо другое прочее, не могу знать… Знаю, что после обеда мне бывает страшно скучно за ней… По случайно наведенным справкам оказывается, что и она скучает за мной…
      А н н а П е т р о в н а. Любовь, значит?
      Т р и л е ц к и й (пожимает плечами). Очень может быть. Как вы думаете, люблю я ее или нет?
      А н н а П е т р о в н а. Вот это мило! Вам же лучше знать…
      Т р и л е ц к и й. Э-э… да вы не понимаете меня!.. Ваш ход!
      А н н а П е т р о в н а. Хожу. Не понимаю, Николя! Женщине трудно понять вас в этом отношении…
      Пауза.
      Т р и л е ц к и й. Она хорошая девочка.
      А н н а П е т р о в н а. Мне нравится. Светленькая головка… Только вот что, приятель… Не наделайте-ка вы ей как-нибудь неприятностей!.. Как-нибудь… За вами этот грех водится… Пошляетесь, пошляетесь, наговорите кучу вздора, наобещаете, разнесете славу и тем и покончите… Мне ее жалко будет… Что она теперь поделывает?..
      Т р и л е ц к и й. Читает…
      А н н а П е т р о в н а. И химией занимается?
      Смеется.
      Т р и л е ц к и й. Кажется.
      А н н а П е т р о в н а. Славная… Потише! Вы рукавом свезете! Нравится она мне со своим острым носиком! Из нее мог бы выйти недурной ученый…
      Т р и л е ц к и й. Дороги не видит, бедная девочка!
      А н н а П е т р о в н а. Вот что, Николя… Попросите Марью Ефимовну, чтобы она поездила ко мне немного… Я с ней познакомлюсь и… Я, впрочем, маклеровать не стану, а так только… Мы ее вместе раскусим и или отпустим с миром, или же примем ее к сведению… Авось…
      Пауза. Я считаю вас малюточкой, ветерком, а потому и вмешиваюсь в ваши дела. Ваш ход. Мой совет таков. Или не трогать ее вовсе, или же жениться на ней… Только жениться, но… не далее! Паче чаяния жениться захотите, извольте подумать сперва… извольте рассмотреть ее со всех сторон, не поверхностно, подумать, помыслить, порассуждать, чтоб потом не плакать… Слышите?
      Т р и л е ц к и й. Как же… Уши развесил.
      А н н а П е т р о в н а. Знаю я вас. Всё делаете не думая и женитесь не думая. Вам только палец покажи женщина, так вы уж готовы на всякую всячину. Посоветоваться с близкими людьми должны… Да… На свою глупую голову не надейтесь. (Стучит о стол.) Вот она у вас, ваша голова! (Свистит.) Свистит, матушка! Мозгу в ней много, да толку что-то не видно.
      Т р и л е ц к и й. Свистит, точно мужик! Удивительная женщина!
      Пауза. Ездить она к вам не станет.
      А н н а П е т р о в н а. Почему?
      Т р и л е ц к и й. Потому что к вам шляется Платонов… Она терпеть не может его после тех его выходок. Вообразил человек, что она дура, вбил себе это в свою нечесаную голову, и теперь черт его не разубедит! Считает почему-то своею обязанностью надоедать дурам, выделывать над ними разные штуки… Ходите!.. А разве она дура? Понимает же он людей!
      А н н а П е т р о в н а. Пустяки. Мы не позволим ему лишнего. Скажите ей, чтоб не боялась. А чего это Платонова так долго нет? Давно уж пора ему быть… (Смотрит на часы.) Невежливо с его стороны. Шесть месяцев не видались.
      Т р и л е ц к и й. Когда я ехал к вам, в школе ставни были наглухо закрыты. Должно быть, спит еще. Каналья человек! Я его сам давно уж не видел.
      А н н а П е т р о в н а. Здоров он?
      Т р и л е ц к и й. Он всегда здоров. Жив курилка!
      Входят Г л а г о л ь е в 1 и В о й н и ц е в.

      Те же, Г л а г о л ь е в 1 и В о й н и ц е в.
      Г л а г о л ь е в 1 (входя). Так-то, милейший Сергей Павлович. В этом отношении мы, заходящие светила, лучше и счастливее вас, восходящих. И мужчина не был, как видите, в проигрыше, и женщина была в выигрыше.
      Садятся. Сядемте, а то я утомился… Мы любили женщин, как самые лучшие рыцари, веровали в нее, поклонялись ей, потому что видели в ней лучшего человека… А женщина лучший человек, Сергей Павлович!
      А н н а П е т р о в н а. Зачем же мошенничать?
      Т р и л е ц к и й. Кто мошенничает?
      А н н а П е т р о в н а. А кто эту шашку сюда поставил?
      Т р и л е ц к и й. Да вы же сами поставили!
      А н н а П е т р о в н а. Ах да… Pardon…
      Т р и л е ц к и й. То-то что pardon.
      Г л а г о л ь е в 1. У нас были и друзья… Дружба в наше время не была так наивна и так ненужна. В наше время были кружки, арзамасы… За друзей у нас, между прочим, было принято в огонь лазить.
      В о й н и ц е в (зевает). Славное было время!
      Т р и л е ц к и й. А в наше ужасное время пожарные на то есть, чтоб в огонь лазить за друзьями.
      А н н а П е т р о в н а. Глупо, Николя!
      Пауза.
      Г л а г о л ь е в 1. В прошлую зиму в Москве на опере я видел, как один молодой человек плакал под влиянием хорошей музыки… Ведь это хорошо?
      В о й н и ц е в. Пожалуй, что и очень даже хорошо.
      Г л а г о л ь е в 1. И я так думаю. Но зачем же, скажите вы мне, пожалуйста, глядя на него, улыбались близь сидящие дамочки и кавалеры? Чему они улыбались? И он сам, заметив, что добрые люди видят его слезы, завертелся на кресле, покраснел, состроил на своем лице скверную улыбочку и потом вышел из театра… В наше время не стыдились хороших слез и не смеялись над ними…
      Т р и л е ц к и й (Анне Петровне). Умереть этому медоточивому от меланхолии! Страсть не люблю! Уши режет!
      А н н а П е т р о в н а. Тссс…
      Г л а г о л ь е в 1. Мы были счастливее вас. В наше время понимающие музыку не выходили из театра, досиживали оперу до конца… Вы зеваете, Сергей Павлович… Я оседлал вас…
      В о й н и ц е в. Нет… Подводите же итог, Порфирий Семеныч! Пора…
      Г л а г о л ь е в 1. Ну-с… И так далее, и так далее… Если теперь подвести итог всему мною сказанному, то и получится, что в наше время были любящие и ненавидящие, а следовательно, и негодующие и презирающие…
      В о й н и ц е в. Прекрасно, а в наше время их нет, что ли?
      Г л а г о л ь е в 1. Думаю, что нет.
      Войницев встает и идет к окну. Отсутствие этих-то людей и составляет современную чахотку…
      Пауза.
      В о й н и ц е в. Голословно, Порфирий Семеныч!
      А н н а П е т р о в н а. Не могу! От него так несет этими несносными пачулями, что мне даже дурно делается. (Кашляет.) Отодвиньтесь немного назад!
      Т р и л е ц к и й (отодвигается). Сама проигрывает, а бедные пачули виноваты. Удивительная женщина!
      В о й н и ц е в. Грешно, Порфирий Семенович, бросать в лицо обвинение, основанное на одних только догадках и пристрастии к минувшей молодости!..
      Г л а г о л ь е в 1. Может быть, я и ошибаюсь.
      В о й н и ц е в. Может быть… В данном случае не должно иметь места это «может быть»… Обвинение не шуточное!
      Г л а г о л ь е в 1 (смеется). Но… вы сердиться, милый мой, начинаете… Гм… Одно уж это доказывает, что вы не рыцарь, что вы не умеете относиться с должным уважением к взглядам противника.
      В о й н и ц е в. Одно уж это доказывает, что я умею возмущаться.
      Г л а г о л ь е в 1. Я не всех, разумеется, поголовно… Есть и исключения, Сергей Павлович!
      В о й н и ц е в. Разумеется… (Кланяется.) Покорнейше вас благодарю за уступочку! Вся прелесть ваших приемов заключается в этих уступках. Ну а что если бы наскочил на вас человек неопытный, вас не знающий, верующий в ваше знание? Ведь вам удалось бы убедить его, что мы, то есть я, Николай Иваныч, maman и вообще всё более или менее молодое, не умеем негодовать и презирать…
      Г л а г о л ь е в 1. Но… вы уж… Я не говорил…
      А н н а П е т р о в н а. Я хочу Порфирия Семеновича слушать. Давайте бросим! Довольно.
      Т р и л е ц к и й. Нет, нет… Играйте и слушайте!
      А н н а П е т р о в н а. Довольно. (Встает.) Надоело. После доиграем.
      Т р и л е ц к и й. Когда проигрываю, она сидит, как приклеенная, а как только начну выигрывать, у нее является желание слушать Порфирия Семеновича! (Глагольеву.) И кто вас просит говорить? Мешаете только! (Анне Петровне.) Извольте сесть и продолжать, в противном же случае я буду считать вас проигравшей!
      А н н а П е т р о в н а. Считайте! (Садится против Глагольева.)

      Те же и В е н г е р о в и ч 1.
      В е н г е р о в и ч 1 (входит). Жарко! Эта жара напоминает мне, жиду, Палестину. (Садится у рояли и перебирает клавиши.) Там, говорят, очень жарко!
      Т р и л е ц к и й (встает). Так и запишем. (Вынимает из кармана записную книжку.) Так и запишем-с, добрая женщина! (Записывает.) За генеральшей… за генеральшей три рубля… Итого с прежними - десять. Эге! Когда я буду иметь честь получить с вас эту сумму?
      Г л а г о л ь е в 1. Эх, господа, господа! Не видали вы прошлого! Другое бы запели… Поняли бы… (Вздыхает.) Не понять вам!
      В о й н и ц е в. Литература и история имеет, кажется, более прав на нашу веру… Мы не видели, Порфирий Семеныч, прошлого, но чувствуем его. Оно у нас очень часто вот тут чувствуется… (Бьет себя по затылку.) Вот вы так не видите и не чувствуете настоящего.
      Т р и л е ц к и й. Прикажете считать за вами, votre excellence, или сейчас заплатите?
      А н н а П е т р о в н а. Перестаньте! Вы не даете слушать!
      Т р и л е ц к и й. Да зачем вы их слушаете? Они до вечера будут говорить!
      А н н а П е т р о в н а. Сержель, дай этому юродивому десять рублей!
      В о й н и ц е в. Десять? (Вынимает бумажник.) Давайте-ка, Порфирий Семенович, переменим разговор…
      Г л а г о л ь е в 1. Давайте, если он вам не нравится.
      В о й н и ц е в. Люблю вас слушать, но не люблю слушать то, что отзывается клеветой… (Подает Трилецкому десять рублей.)
      Т р и л е ц к и й. Merci. (Бьет по плечу Венгеровича.) Вот как нужно жить на этом свете! Посадил беззащитную женщину за шахматы да и обчистил ее без зазрения совести на десять целкачей. Каково? Похвально?
      В е н г е р о в и ч 1. Похвально. Вы, доктор, настоящий иерусалимский дворянин!
      А н н а П е т р о в н а. Перестаньте же, Трилецкий! (Глагольеву.) Так женщина лучший человек, Порфирий Семенович?
      Г л а г о л ь е в 1. Лучший.
      А н н а П е т р о в н а. Гм… По-видимому, вы большой женолюбец, Порфирий Семенович!
      Г л а г о л ь е в 1. Да, я люблю женщин. Я им поклоняюсь, Анна Петровна. Я вижу в них отчасти всё то, что я люблю: и сердце, и…
      А н н а П е т р о в н а. Вы им поклоняетесь… Ну а стоят они ваших поклонов?
      Г л а г о л ь е в 1. Стоят.
      А н н а П е т р о в н а. Вы убеждены в этом? Сильно убеждены или только заставляете себя так думать?
      Трилецкий берет скрипку и водит по ней смычком.
      Г л а г о л ь е в 1. Сильно убежден. Достаточно знать мне одну только вас, чтобы быть убежденным в этом…
      А н н а П е т р о в н а. Серьезно? В вас какая-то особенная закваска.
      В о й н и ц е в. Он романтик.
      Г л а г о л ь е в 1. Может быть… Что ж? Романтизм вещь не безусловно дурная. Вы изгнали романтизм… Хорошо сделали, но боюсь, что вы изгнали вместе с ним что-то другое…
      А н н а П е т р о в н а. Не сводите, друг мой, на полемику. Не умею спорить. Изгнали или не изгнали, но во всяком случае умней стали, слава богу! Ведь умней, Порфирий Семеныч? А это главное… (Смеется.) Были бы умные люди, да умнели бы, а остальное само собой приложится… Ах! Не рипите, Николай Иваныч! Положите скрипку!
      Т р и л е ц к и й (вешает скрипку). Хороший инструмент.
      Г л а г о л ь е в 1. Удачно однажды выразился Платонов… Мы, сказал он, поумнели по части женщин, а поумнеть по части женщин значит втоптать самого себя и женщину в грязь…
      Т р и л е ц к и й (хохочет). Должно быть, именинником был… Хватил лишнее…
      А н н а П е т р о в н а. Это он сказал? (Смеется.) Да, он любит иногда отпускать такие изреченьица… Но да ведь он для красного словца… Кстати, к слову пришлось… Кто такой, что за человек, на ваш взгляд, этот Платонов? Герой или не герой?
      Г л а г о л ь е в 1. Как вам сказать? Платонов, по-моему, есть лучший выразитель современной неопределенности… Это герой лучшего, еще, к сожалению, ненаписанного, современного романа… (Смеется.) Под неопределенностью я разумею современное состояние нашего общества: русский беллетрист чувствует эту неопределенность. Он стал в тупик, теряется, не знает, на чем остановиться, не понимает… Трудно понять ведь этих господ! (Указывает на Войницева.) Романы донельзя плохи, натянуты, мелочны… и немудрено! Всё крайне неопределенно, непонятно… Всё смешалось до крайности, перепуталось… Вот этой-то неопределенности, по моему мнению, и является выразителем наш умнейший Платонов. Он здоров?
      А н н а П е т р о в н а. Говорят, что здоров.
      Пауза. Славный человечек…
      Г л а г о л ь е в 1. Да… Его грешно не уважать. Я зимой несколько раз заезжал к нему и никогда не забуду тех немногих часов, которые мне посчастливилось провести с ним.
      А н н а П е т р о в н а (смотрит на часы). Пора уже ему быть. Сергей, ты посылал за ним?
      В о й н и ц е в. Два раза.
      А н н а П е т р о в н а. Вы всё врете, господа. Трилецкий, бегите, пошлите за ним Якова!
      Т р и л е ц к и й (потягивается). Приказать на стол собирать?
      А н н а П е т р о в н а. Я сама прикажу.
      Т р и л е ц к и й (идет и сталкивается у двери с Бугровым). Пыхтит, как локомотив, бакалейный человек! (Хлопает его по животу и уходит.)

      А н н а П е т р о в н а, Г л а г о л ь е в 1,
      В е н г е р о в и ч 1, В о й н и ц е в и Б у г р о в.
      Б у г р о в (входя). Уф! Страсть как жарит! Перед дождем, знать.
      В о й н и ц е в. Вы из сада?
      Б у г р о в. Из сада-с…
      В о й н и ц е в. Софи там?
      Б у г р о в. Какая Софи?
      В о й н и ц е в. Моя жена. Софья Егоровна!*
 

____________________

 
      * Далее утрачен лист рукописи.
      В е н г е р о в и ч 1. Я сейчас… (Уходит в сад.)
 

ЯВЛЕНИЕ V

 
      А н н а П е т р о в н а, Г л а г о л ь е в 1, В о й н и ц е в,
      Б у г р о в, П л а т о н о в и С а ш а
      (в русском костюме).
      П л а т о н о в (в дверях Саше). Пожалуйте! Милости просим, молодая женщина! (Входит за Сашей.) Вот мы и не дома, наконец! Кланяйся, Саша! Здравствуйте, ваше превосходительство! (Подходит к Анне Петровне, целует у нее одну руку и потом другую.)
      А н н а П е т р о в н а. Жестокий, нелюбезный… Можно ли заставлять ждать себя так долго? Ведь вы знаете, как я нетерпелива? Дорогая Александра Ивановна… (Целуется с Сашей.)
      П л а т о н о в. Вот мы и не дома, наконец! Слава тебе, господи! Шесть месяцев не видели мы ни паркета, ни кресел, ни высоких потолков, ниже даже людей… Всю зиму проспали в берлоге, как медведи, и только сегодня выползли на свет божий! Сергею Павловичу! (Целуется с Войницевым.)
      В о й н и ц е в. И вырос, и пополнел и… черт знает чего только… Александра Ивановна! Батюшки, как пополнела! (Жмет Саше руку.) Здоровы? Похорошела и пополнела!
      П л а т о н о в (пожимает руку Глагольеву). Порфирий Семенович… Очень рад вас видеть…
      А н н а П е т р о в н а. Как поживаете? Как живете-можете, Александра Ивановна? Да садитесь же, господа! Рассказывайте-ка… Сядем!..
      П л а т о н о в (хохочет). Сергей Павлович! Он ли это? Господи! Где же длинные волосы, блузочка и сладенький тенорок? А ну-ка, скажите-ка что-нибудь!
      В о й н и ц е в. Я дурандас. (Смеется.)
      П л а т о н о в. Бас, совершенный бас! Ну? Сядем… Подвигайтесь-ка, Порфирий Семеныч! Я сажусь. (Садится.) Садитесь, господа! Ф-ф-ф… Жара… Что, Саша! Нюхаешь?
      Садятся.
      С а ш а. Нюхаю.
      Смех.
      П л а т о н о в. Человечьим мясом пахнет. Прелесть что за запах! Мне кажется, что мы уже сто лет не видались. Черт знает, как долго эта зима тянется! А вон и мое кресло! Узнаешь, Саша? На нем шесть месяцев тому назад просиживал я дни и ночи, отыскивая с генеральшей причину всех причин и проигрывая твои блестящие гривеннички… Жарко…
      А н н а П е т р о в н а. Я заждалась, терпение потеряла… Здоровы?
      П л а т о н о в. Очень здоровы… Надо вам доложить, ваше превосходительство, что вы и пополнели, и чуточку похорошели… Сегодня и жарко, и душно… Я уж начинаю скучать за холодом.
      А н н а П е т р о в н а. Как они оба варварски пополнели! Экий счастливый народ! Как жилось, Михаил Васильич?
      П л а т о н о в. Скверно по обыкновению… Всю зиму спал и шесть месяцев не видел неба. Пил, ел, спал, Майн Рида жене вслух читал… Скверно!
      С а ш а. Жилось хорошо, только скучно, разумеется…
      П л а т о н о в. Не скучно, а очень скучно, душа моя. За вами скучал страшно… Как кстати для меня теперь мои глаза! Видеть вас, Анна Петровна, после долгого, томительнейшего безлюдья и сквернолюдья - да ведь это непростительная роскошь!
      А н н а П е т р о в н а. Нате вам за это папироску! (Дает ему папиросу.)
      П л а т о н о в. Merci.
      Закуривают.
      С а ш а. Вы вчера приехали?
      А н н а П е т р о в н а. В десять часов.
      П л а т о н о в. В одиннадцать видел у вас огни, да побоялся зайти к вам. Небось утомлены были?
      А н н а П е т р о в н а. И что б зайти! Мы до двух часов проболтали.
      Саша шепчет Платонову на ухо.
      П л а т о н о в. Ах черт возьми! (Бьет себя по лбу.) Вот память-то! Что же ты раньше молчала? Сергей Павлович!
      В о й н и ц е в. Что?
      П л а т о н о в. А он и молчит! Женился и молчит! (Встает.) Я забыл, а они и молчат!
      С а ш а. И я забыла, пока он тут говорил… Поздравляю вас, Сергей Павлович! Желаю вам… всего, всего!
      П л а т о н о в. Честь имею… (Кланяется.) Совет да любовь, милый человек! Чудо сотворил, Сергей Павлович! Я от вас такого важного и отважного поступка никак не ожидал! Как скоро и как быстро! Кто мог ожидать от вас такой ереси?
      В о й н и ц е в. Каков я? И скоро, и быстро! (Хохочет.) Я сам не ожидал от себя такой ереси. Вмиг, батенька, склеилось дело. Влюбился и женился!
      П л а т о н о в. Без «влюбился» не проходила ни одна зима, а в эту зиму еще и женился, цензурой обзавелся, как говорит наш поп. Жена - это самая ужасная, самая придирчивая цензура! Горе, если она глупа! Местечко нашли?
      В о й н и ц е в. Предлагают место в прогимназии, да не знаю, как быть. Не хотелось бы мне в прогимназию! Жалованья мало, да и вообще…
      П л а т о н о в. Берете?
      В о й н и ц е в. Пока еще решительно ничего не знаю. Вероятно, нет…
      П л а т о н о в. Гм… Гулять, значит, будем. Три года прошло с тех пор, как вы кончили университет?
      В о й н и ц е в. Да.
      П л а т о н о в. Так… (Вздыхает.) Бить вас некому! Нужно будет жене вашей сказать… Прогулять три хороших года! а?
      А н н а П е т р о в н а. Жарко теперь толковать о высоких материях… Мне зевать хочется. Чего ради вы так долго не являлись, Александра Ивановна?
      С а ш а. Времени не было… Миша клетку починял, а я в церковь ходила… Клетка поломалась, и нельзя было соловья так оставить.
      Г л а г о л ь е в 1. А в церкви же что сегодня? Праздник какой?
      С а ш а. Нет… Ходила заказывать отцу Константину обедню. Сегодня именинник Мишин отец покойник, и неловко как-то не помолиться… Панихиду отслужила…
      Пауза.
      Г л а г о л ь е в 1. Сколько прошло с тех пор, как скончался ваш отец, Михаил Васильич?
      П л а т о н о в. Года три, четыре…
      С а ш а. Три года и восемь месяцев.
      Г л а г о л ь е в 1. Ну-те? Боже мой! Как быстро время летит! Три года и восемь месяцев! Давно ли, кажется, мы виделись с ним в последний раз? (Вздыхает.) В последний раз виделись мы в Ивановке, присяжными заседателями оба были… И тогда же произошел случай, как нельзя лучше характеризующий покойника… Судили, помню, одного бедненького и пьяненького казенного землемера за лихоимство и (смеется) оправдали… Василий Андреич, покойник, настоял… Часа три настаивал, доводы приводил, горячился… «Не обвиню его, кричит, пока вы не присягнете, что вы сами не берете взяток!» Нелогично, но… ничего с ним нельзя было поделать! Утомились мы страшно по его милости… С нами тогда был и покойный генерал Войницев, ваш супруг, Анна Петровна… тоже человек в своем роде.
      А н н а П е т р о в н а. Ну этот не оправдал бы…
      Г л а г о л ь е в 1. Да, он настаивал на обвинении… Помню обоих, красных, клокочущих, свирепых… Крестьяне держали сторону генерала, а мы, дворяне, сторону Василия Андреича… Мы пересилили, разумеется… (Смеется.) Ваш отец вызвал генерала на дуэль, генерал назвал его… извините, подлецом… Потеха была! Мы напоили после их пьяными и помирили… Нет ничего легче, как мирить русских людей… Добряк был ваш отец, доброе имел сердце…
      П л а т о н о в. Не доброе, а безалаберное…
      Г л а г о л ь е в 1. Великий человек был в своем роде… Я уважал его. Мы были с ним в прекраснейших отношениях!
      П л а т о н о в. Ну а вот я так не могу похвалиться этим. Я разошелся с ним, когда у меня не было еще ни волоска на подбородке, а в последние три года мы были настоящими врагами. Я его не уважал, он считал меня пустым человеком, и… оба мы были правы. Я не люблю этого человека! Не люблю за то, что он умер спокойно. Умер так, как умирают честные люди. Быть подлецом и в то же время не хотеть сознавать этого - страшная особенность русского негодяя!
      Г л а г о л ь е в 1. De mortuis aut bene, aut nihil*, Михаил Васильич!
      П л а т о н о в. Нет… Это латинская ересь. По-моему: de omnibus aut nihil, aut veritas*. Но лучше veritas, чем nihil, поучительнее, по крайней мере… Полагаю, что мертвые не нуждаются в уступке…
 

____________________

 
      * О мертвых или хорошо, или ничего (лат.). * обо всех или ничего, или правда (лат.).
      Входит И в а н И в а н о в и ч.

      Те же и И в а н И в а н о в и ч.
      И в а н И в а н о в и ч (входит). Та-та-та… Зять и дочка! Светила из созвездия полковника Трилецкого! Здравствуйте, голубчики! Салют вам из крупповской пушки! Господи, как жарко! Мишенька, голубчик мой…
      П л а т о н о в (встает). Здравствуй, полковник! (Обнимает его.) Здоров?
      И в а н И в а н о в и ч. Я всегда здоров… Терпит господь и не наказывает. Сашенька… (Целует Сашу в голову). Давно я вас не лицезрел… Здорова, Сашенька?
      С а ш а. Здорова… Ты здоров?
      И в а н И в а н о в и ч (садится рядом с Сашей). Я всегда здоров. Во всю жизнь мою ни разу не был болен… Давно уж я вас не видел! Каждый день все собираюсь к вам, внучка повидать да с зятьком свет белый покритиковать, да никак не соберусь… Занят, ангелы мои! Позавчера хотел к вам поехать, новую двустволочку желал показать тебе, Мишенька, да исправник остановил, в преферанс засадил… Славная двустволочка! Аглицкая, сто семьдесят шагов дробью наповал… Внучек здоров?
      С а ш а. Здоров, тебе кланяется…
      И в а н И в а н о в и ч. Разве он умеет кланяться?
      В о й н и ц е в. Сие нужно понимать духовно.
      И в а н И в а н о в и ч. Ну да, ну да… Духовно… Скажи ему, Сашурка, чтоб скорей рос. На охоту возьму с собой… Для него я уже и двустволочку маленькую приготовил… Охотника из него сделаю, чтоб было кому после смерти свои охотничьи причиндалы оставить…
      А н н а П е т р о в н а. Душка этот Иван Иваныч! Мы с ним на Петров день перепелов стрелять поедем.
      И в а н И в а н о в и ч. Го-го! Мы, Анна Петровна, на бекасов поход устроим. Мы на Бесово болотце полярную экспедицию устроим…
      А н н а П е т р о в н а. Попробуем вашу двустволочку…
      И в а н И в а н о в и ч. Попробуем. Диана божественная! (Целует ее руку.) Помните, матушка, прошлый год? Ха-ха! Люблю таких особ, побей меня бог! Не люблю малодушия! Вот она где самая-то и есть эмансипация женская! Ее в плечико нюхаешь, а от нее порохом, Ганнибалами да Гамилькарами пахнет! Воевода, совсем воевода! Дай ей эполеты, и погиб мир! Поедем! И Сашку с собой возьмем! Всех возьмем! Покажем им, что значит кровь военная, Диана божественная, ваше превосходительство, Александра Македонская!
      П л а т о н о в. А ты уже клюкнул, полковник?
      И в а н И в а н о в и ч. Разумеется… Sans doute…*
 

____________________

 
      * Без сомнения (франц.).
      П л а т о н о в. То-то ты так и раскудахтался.
      И в а н И в а н о в и ч. Я приехал сюда, братец ты мой, часов в восемь… Все еще спали… Пришел сюда, да и давай ногами стучать… Смотрю, выходит она… смеется… Бутылочку мадерки распили. Диана три рюмочки выпила, а я остальное…
      А н н а П е т р о в н а. А нужно это рассказывать!
      Вбегает Т р и л е ц к и й.

      Те же и Т р и л е ц к и й.
      Т р и л е ц к и й. Господам родственникам!
      П л а т о н о в. А-а-а… Плохой лейб-медик ее превосходительства! Argentum nitricum… aquae destillatae…* Очень рад видеть, любезный! Здоров, сияет, блещет и пахнет!
 

____________________

 
      * Ляпис… дистиллированной воды (лат.).
      Т р и л е ц к и й (целует Сашу в голову). Да и разнесли же черти твоего Михайла! Бык, настоящий бык!
      С а ш а. Фи, как от тебя духами пахнет! Здоров?
      Т р и л е ц к и й. Здоровехонек. Умно сделали, что пришли. (Садится.) Как дела, Мишель?
      П л а т о н о в. Какие?
      Т р и л е ц к и й. Твои, разумеется.
      П л а т о н о в. Мои? А кто их знает, каковы они! Долго, брат, рассказывать, да и неинтересно. Где это ты так шикарно остригся? Хороша прическа! Стоит целковый?
      Т р и л е ц к и й. Меня не цирюльник чешет… У меня на это дамы есть, а дамам я не за прическу плачу целковые… (Ест мармелад.) Я, братец ты мой…
      П л а т о н о в. Сострить хочешь? Ни, ни, ни… Не беспокойся! Избавь, пожалуйста.

      Те же, П е т р и н и В е н г е р о в и ч 1.
      П е т р и н входит с газетой и садится. В е н г е р о в и ч 1 садится в угол.
      Т р и л е ц к и й (Ивану Ивановичу). Заплачь, отче!
      И в а н И в а н о в и ч. Для чего мне плакать?
      Т р и л е ц к и й. Да вот, например, хоть от радости… Взгляни на меня! Это сын твой!.. (Указывает на Сашу.) Это дочь твоя! (Указывает на Платонова.) Этот юноша зять твой! Дочь-то одна чего стоит! Это перл, папаша! Один только ты мог породить такую восхитительную дочь! А зять?
      И в а н И в а н о в и ч. Чего же мне, друг мой, плакать? Плакать не нужно.
      Т р и л е ц к и й. А зять? О… это зять! Другого такого не сыщешь, хоть обрыскай всю вселенную! Честен, благороден, великодушен, справедлив! А внук?! Что это за мальчишка разанафемский! Машет руками, тянется вперед этак и всё пищит: «дедь! дедь! где дедь? Подайте-ка мне сюда его, разбойника, подайте-ка мне сюда его усищи!»
      И в а н И в а н о в и ч (вытаскивает из кармана платок). Чего же плакать? Ну и слава богу… (Плачет.) Плакать не нужно.
      Т р и л е ц к и й. Ты плачешь, полковник?
      И в а н И в а н о в и ч. Нет… Зачем? Ну и слава тебе, господи!.. Что ж?..
      П л а т о н о в. Перестань, Николай!
      Т р и л е ц к и й (встает и садится рядом с Бугровым). Жаркий нонче темперамент в воздухе, Тимофей Гордеич!
      Б у г р о в. Это действительно. Жарко, как в бане на самой верхней полочке. Темперамент в градусов тридцать, надо полагать.
      Т р и л е ц к и й. Что бы это значило? Отчего это так жарко, Тимофей Гордеич?
      Б у г р о в. Вам это лучше знать.
      Т р и л е ц к и й. Я не знаю. Я по докторской части шел.
      Б у г р о в. А по-моему-с, оттого так жарко, что мы засмеялись бы с вами, ежели б в июне месяце было холодно.
      Смех.
      Т р и л е ц к и й. Так-с… Теперь понимаю… Что лучше для травы, Тимофей Гордеич, климат или атмосфера?
      Б у г р о в. Все хорошо, Николай Иваныч, только для хлеба дождик нужней… Что толку с климата, ежели дождя нет? Без дождя он и гроша медного не стоит.
      Т р и л е ц к и й. Так… Это правда… Вашими устами, надо полагать, гласит сама мудрость. А какого вы мнения, господин бакалейный человек, касательно остального прочего?
      Б у г р о в (смеется). Никакого.
      Т р и л е ц к и й. Что и требовалось доказать. Умнейший вы человек, Тимофей Гордеич! Ну, а какого вы мнения насчет того астрономического фокуса, чтобы Анна Петровна дала нам поесть? а?
      А н н а П е т р о в н а. Подождите, Трилецкий! Все ждут, и вы ждите!
      Т р и л е ц к и й. Аппетитов она наших не знает! Не знает она, как нам с вами, а в особенности вам со мной выпить хочется! А славно мы выпьем и закусим, Тимофей Гордеич! Во-первых… Во-первых… (Шепчет Бугрову на ухо.) Плохо? Это за галстух… Crematum simplex…* Там всё есть: и распивочно и навынос… Икра, балык, семга, сардины… Далее - шести- или семиэтажный пирог… Во какой! Начинен всевозможными чудесами флоры и фауны Старого и Нового Света… Скорей бы только… Сильно голоден, Тимофей Гордеич? Откровенно…
 

____________________

 
      * Простой продукт (лат.).
      С а ш а (Трилецкому). Не так тебе есть хочется, как бунт поднимать! Не любишь, когда люди покойно сидят!
      Т р и л е ц к и й. Не люблю, когда людей голодом морят, толстушка!
      П л а т о н о в. Ты сейчас сострил, Николай Иваныч, отчего же это не смеются?
      А н н а П е т р о в н а. Ах, как он надоел! Как он надоел! Нахален до безобразия! Это ужасно! Ну подождите же, скверный человек! Я вам дам поесть! (Уходит.)
      Т р и л е ц к и й. Давно бы так.

      Те же, кроме А н н ы П е т р о в н ы.
      П л а т о н о в. Впрочем, не мешало бы… Который час? Я тоже голоден…
      В о й н и ц е в. Где же моя жена, господа? Платонов ведь ее не видел еще… Надо познакомить. (Встает.) Пойду ее искать. Ей так понравился сад, что она никак не расстанется с ним.
      П л а т о н о в. Между прочим, Сергей Павлович… Я просил бы вас не представлять меня вашей супруге… Мне хотелось бы знать, узнает она меня или нет? Я когда-то был с ней знаком немножко и…
      В о й н и ц е в. Знакомы? С Соней?
      П л а т о н о в. Был во время оно… Когда еще был студентом, кажется. Не представляйте, пожалуйста, и молчите, не говорите ей ни слова обо мне…
      В о й н и ц е в. Хорошо. Этот человек со всеми знаком! И когда он успевает знакомиться? (Уходит в сад.)
      Т р и л е ц к и й. А какую я важную корреспонденцию поместил в «Русском курьере», господа! Читали? Вы читали, Абрам Абрамыч?
      В е н г е р о в и ч 1. Читал.
      Т р и л е ц к и й. Не правда ли, замечательная корреспонденция? Вас-то, вас, Абрам Абрамыч, каким я людоедом выставил! Такое про вас написал, что вся Европа ужаснется!
      П е т р и н (хохочет). Так это вот про кого?! Вот кто этот В.! Ну, а кто же Б.?
      Б у г р о в (смеется). Это я-с. (Вытирает лоб.) Бог с ними!
      В е н г е р о в и ч 1. Что ж! Это очень похвально. Если бы я умел писать, то непременно писал бы в газеты. Во-первых, деньги за это дают, а во-вторых, у нас почему-то принято пишущих считать очень умными людьми. Только не вы, доктор, написали эту корреспонденцию. Ее написал Порфирий Семеныч.
      Г л а г о л ь е в 1. Вы откуда это знаете!
      В е н г е р о в и ч 1. Знаю.
      Г л а г о л ь е в 1. Странно… Я писал, это правда, но откуда вам это известно?
      В е н г е р о в и ч 1. Всё можно узнать, лишь бы только желание было. Вы заказным посылали, ну а приемщик на нашей почте имеет хорошую память. Вот и всё… И разгадывать нечего. Мое еврейское ехидство тут ни при чем… (Смеется.) Не бойтесь, мстить не стану.
      Г л а г о л ь е в 1. Я и не боюсь, но… мне странно!
      Входит Г р е к о в а.

      Те же и Г р е к о в а.
      Т р и л е ц к и й (вскакивает). Марья Ефимовна! Вот это так мило! Вот это так сюрприз!
      Г р е к о в а (подает ему руку). Здравствуйте, Николай Иваныч! (Кивает всем головой.) Здравствуйте, господа!
      Т р и л е ц к и й (снимает с нее тальму). Стащу с вас тальмочку… Живы, здоровы? Здравствуйте еще раз! (Целует руку.) Здоровы?
      Г р е к о в а. Как всегда… (Конфузится и садится на первое попавшееся стуло.) Анна Петровна дома?
      Т р и л е ц к и й. Дома. (Садится рядом.)
      Г л а г о л ь е в 1. Здравствуйте, Марья Ефимовна!
      И в а н И в а н о в и ч. Это Марья Ефимовна? Насилу узнал! (Подходит к Грековой и целует у нее руку.) Имею счастье видеть… Весьма приятно…
      Г р е к о в а. Здравствуйте, Иван Иваныч! (Кашляет.) Ужасно жарко… Не целуйте мне, пожалуйста, рук… Я себя неловко чувствую… Не люблю…
      П л а т о н о в (подходит к Грековой). Честь имею кланяться!.. (Хочет поцеловать руку.) Как поживаете? Дайте же руку!
      Г р е к о в а (отдергивает назад руку). Не нужно…
      П л а т о н о в. Почему? Недостоин?
      Г р е к о в а. Не знаю, достойны вы или недостойны, но… вы ведь неискренно?
      П л а т о н о в. Неискренно? Почем же вы знаете, что неискренно?
      Г р е к о в а. Вы не стали бы целовать моей руки, если бы я не сказала, что я не люблю этого целования… Вы вообще любите делать то, чего я не люблю.
      П л а т о н о в. Сейчас уж и заключение!
      Т р и л е ц к и й (Платонову). Отойди!
      П л а т о н о в. Сейчас… Как ваш клоповый эфир, Марья Ефимовна?
      Г р е к о в а. Какой эфир?
      П л а т о н о в. Я слышал, что вы добываете из клопов эфир… Хотите обогатить науку… Хорошее дело!
      Г р е к о в а. Вы всё шутите…
      Т р и л е ц к и й. Да, он всё шутит… Итак, значит, вы приехали, Марья Ефимовна… Как ваша maman поживает?
      П л а т о н о в. Какая вы розовенькая! Как вам жарко!
      Г р е к о в а (встает). Для чего вы мне это всё говорите?
      П л а т о н о в. Поговорить хочу с вами… Давно с вами не беседовал. Зачем же сердиться? Когда же, наконец, вы перестанете на меня сердиться?
      Г р е к о в а. Я замечаю, что вы чувствуете себя не в своей тарелке, когда видите меня… Не знаю, чем я вам мешаю, но… Я делаю вам удовольствие и по возможности избегаю вас… Если бы Николай Иваныч не дал мне честного слова, что вы здесь не будете, то я не приехала бы сюда… (Трилецкому). Стыдно вам лгать!
      П л а т о н о в. Стыдно тебе лгать, Николай! (Грековой.) Вы плакать собираетесь… Поплачьте! Слезы приносят иногда облегчение…
      Г р е к о в а быстро идет к двери, где встречается с А н н о й П е т р о в н о й.

      Те же и А н н а П е т р о в н а.
      Т р и л е ц к и й (Платонову). Глупо… глупо! Понимаешь ты? Глупо! Еще раз и… мы враги!
      П л а т о н о в. Ты-то тут при чем?
      Т р и л е ц к и й. Глупо! Ты не знаешь, что ты делаешь!
      Г л а г о л ь е в 1. Жестоко, Михаил Васильич!
      А н н а П е т р о в н а. Марья Ефимовна! Как я рада! (Пожимает Грековой руку.) Очень рада… Вы такая редкая у меня гостья… Вы приехали, и я вас люблю за это… Сядемте…
      Садятся. Очень рада… Спасибо Николаю Ивановичу… Он потрудился выклянчить вас из вашей деревеньки…
      Т р и л е ц к и й (Платонову). А если я ее люблю, положим?
      П л а т о н о в. Люби… Сделай такое одолжение!
      Т р и л е ц к и й. Не знаешь ты, что ты говоришь!
      А н н а П е т р о в н а. Как вы поживаете, моя дорогая?
      Г р е к о в а. Благодарю.
      А н н а П е т р о в н а. Вы утомлены… (Смотрит ей в лицо.) Проехать двадцать верст мудрено без привычки…
      Г р е к о в а. Нет… (Подносит к глазам платок и плачет.) Нет…
      А н н а П е т р о в н а. Что с вами, Марья Ефимовна?
      Пауза.
      Г р е к о в а. Нет…
      Трилецкий ходит по сцене.
      Г л а г о л ь е в 1 (Платонову). Надо вам извиниться, Михаил Васильич!
      П л а т о н о в. Для чего?
      Г л а г о л ь е в 1. Вы спрашиваете?! Вы были жестоки…
      С а ш а (подходит к Платонову). Объяснись, а то я уйду!.. Извинись!
      А н н а П е т р о в н а. Я сама имею обыкновение плакать после дороги… Нервы расстраиваются!..
      Г л а г о л ь е в 1. Наконец… Я хочу этого! Нелюбезно! Не ожидал я от вас!
      С а ш а. Извинись, тебе говорят! Бессовестный!
      А н н а П е т р о в н а. Понимаю… (Смотрит на Платонова.) Успел уж… Извините меня, Марья Ефимовна. Я забыла поговорить с этим… с этим… Я виновата…
      П л а т о н о в (подходит к Грековой), Марья Ефимовна!
      Г р е к о в а (поднимает голову). Что вам угодно?
      П л а т о н о в. Извиняюсь… Публично прошу прощения… Сгораю от стыда на пятидесяти кострах!.. Давайте же руку… Клянусь честью, что искренно… (Берет ее руку.) Помиримся… Не будем хныкать… Мир? (Целует руку.)
      Г р е к о в а. Мир. (Закрывает платком лицо и убегает.)
      За ней уходит Т р и л е ц к и й.

      Те же, кроме Г р е к о в о й и Т р и л е ц к о г о.
      А н н а П е т р о в н а. Не думала, что вы позволите себе… Вы!
      Г л а г о л ь е в 1. Осторожность, Михаил Васильич, ради бога осторожность!
      П л а т о н о в. Довольно… (Садится на диван.) Бог с ней… Я сделал глупость, что заговорил с ней, а глупость не стоит того, чтобы о ней много говорили…
      А н н а П е т р о в н а. Для чего Трилецкий пошел за ней? Не всем женщинам приятно, если видят их слезы.
      Г л а г о л ь е в 1. Уважаю я в женщинах эту чуткость… Особенного ничего ведь вы… не сказали ей, кажется, но… Один намек, словечко…
      А н н а П е т р о в н а. Нехорошо, Михаил Васильич, нехорошо.
      П л а т о н о в. Я извинился, Анна Петровна.
      Входят В о й н и ц е в, С о ф ь я Е г о р о в н а и В е н г е р о в и ч 2.
 

ЯВЛЕНИЕ XIII

 
      Те же, В о й н и ц е в, С о ф ь я Е г о р о в н а,
      В е н г е р о в и ч 2 и потом Т р и л е ц к и й.
      В о й н и ц е в (вбегает). Идет, идет! (Поет.) Идет!
      В е н г е р о в и ч 2 становится у дверей, скрестив на груди руки.
      А н н а П е т р о в н а. Наконец-то Софи надоел этот несносный зной! Милости просим!
      П л а т о н о в (в стороне). Соня! Творец небесный, как она изменилась!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Я так заболталась с m-r Венгеровичем, что совершенно забыла про зной… (Садится на диван на аршин от Платонова.) Я в восторге от нашего сада, Сергей.
      Г л а г о л ь е в 1 (садится возле Софьи Егоровны). Сергей Павлович!
      В о й н и ц е в. Что прикажете?
      Г л а г о л ь е в 1. Софья Егоровна, милейший мой друг, дала мне слово, что в четверг вы все будете у меня.
      П л а т о н о в (в сторону). На меня посмотрела!
      В о й н и ц е в. Мы и сдержим это слово. Прикатим к вам целой компанией…
      Т р и л е ц к и й (входит). О женщины, женщины! сказал Шекспир и сказал неправду. Нужно было сказать: ах вы, женщины, женщины!
      А н н а П е т р о в н а. Где Марья Ефимовна?
      Т р и л е ц к и й. Я ее в сад проводил. Пусть себе пошляется с горя!
      Г л а г о л ь е в 1. Вы у меня еще ни разу не были, Софья Егоровна! У меня вам, надеюсь, понравится… Сад получше вашего, река глубокая, лошадки есть хорошие…
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Молчание… Дурак родился.
      Смех.
      С о ф ь я Е г о р о в н а (тихо Глагольеву, кивая на Платонова). Кто это такой? Вот этот, что рядом со мной сидит!
      Г л а г о л ь е в 1 (смеется). Это наш учитель… Фамилии не знаю…
      Б у г р о в (Трилецкому). Скажите мне на милость, Николай Иваныч, вы всякие болезни лечить можете или не всякие?
      Т р и л е ц к и й. Всякие.
      Б у г р о в. И сибирку?
      Т р и л е ц к и й. И сибирку.
      Б у г р о в. А ежели собака бешеная укусит, и это можете?
      Т р и л е ц к и й. А вас бешеная собака укусила? (Отодвигается от него.)
      Б у г р о в (конфузится). Боже меня сохрани! Что это вы, Николай Иваныч! Христос с вами!
      Смех.
      А н н а П е т р о в н а. Как к вам ехать, Порфирий Семеныч? Чрез Юсновку?
      Г л а г о л ь е в 1. Нет… Круг дадите, если поедете чрез Юсновку. Езжайте прямо на Платоновку. Я обитаю почти что в самой Платоновке, в двух верстах от нее.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Я знаю эту Платоновку. Она всё еще существует?
      Г л а г о л ь е в 1. Как же…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Я когда-то с ее помещиком была знакома, с П л а т о н о вым. Сергей, ты не знаешь, где теперь этот Платонов?
      П л а т о н о в (в сторону). Спросила бы она у меня, где он.
      В о й н и ц е в. Кажется, знаю. Не помнишь ли, как его зовут? (Смеется.)
      П л а т о н о в. Я тоже когда-то был с ним знаком. Его зовут, кажется, Михаилом Васильичем.
      Смех.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да, да… Его зовут Михаилом Васильичем. Когда я была с ним знакома, он был еще студентом, почти мальчиком… Вы смеетесь, господа… А я, право, ничего не нахожу остроумного в моих словах…
      А н н а П е т р о в н а (хохочет и указывает на Платонова). Да узнайте же его, наконец, а то он лопнет от нетерпения!
      Платонов поднимается.
      С о ф ь я Е г о р о в н а (поднимается и смотрит на Платонова). Да… он. Что же вы молчите, Михаил Васильич?.. Неужели… это вы?
      П л а т о н о в. Не узнаете, Софья Егоровна? И немудрено! Прошло четыре с половиной года, почти пять лет, а никакие крысы не в состоянии изгрызть так хорошо человеческую физиономию, как мои последние пять лет.
      С о ф ь я Е г о р о в н а (подает ему руку). Я теперь только начинаю узнавать вас. Как вы изменились!
      В о й н и ц е в (подводит к Софье Егоровне Сашу). А это, рекомендую тебе, его жена!.. Александра Ивановна, сестра остроумнейшего из людей - Николая Иваныча!
      С о ф ь я Е г о р о в н а (подает Саше руку). Очень приятно. (Садится.) Вы уж и женаты!.. Давно ли? Впрочем, пять лет…
      А н н а П е т р о в н а. Молодец, Платонов! Он нигде не бывает, но всех знает. Это, Софи, рекомендую вам, наш друг!
      П л а т о н о в. Этой роскошной рекомендации достаточно для того, чтобы иметь право спросить вас, Софья Егоровна, как вы вообще поживаете? Как ваше здоровье?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Поживаю вообще очень сносно, но здоровье плоховато. Вы как поживаете? Что поделываете теперь?
      П л а т о н о в. Со мной судьба моя сыграла то, чего я ни в каком случае не мог предполагать в то время, когда вы видели во мне второго Байрона, а я в себе будущего министра каких-то особенных дел и Христофора Колумба. Я школьный учитель, Софья Егоровна, только всего.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Вы?
      П л а т о н о в. Да, я…
      Пауза. Пожалуй, что немножко и странно…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Невероятно! Почему же… Почему же не больше?
      П л а т о н о в. Мало одной фразы, Софья Егоровна, чтобы ответить на ваш вопрос…
      Пауза.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Университет вы по крайней мере кончили?
      П л а т о н о в. Нет. Я его бросил.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Гм… Это все-таки не мешает ведь вам быть человеком?
      П л а т о н о в. Виноват… Я не понимаю вашего вопроса…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Я неясно выразилась. Это вам не мешает быть человеком… тружеником, хочу сказать, на поприще… ну хоть, например, свободы, эмансипации женщин… Не мешает это вам быть служителем идеи?
      Т р и л е ц к и й (в сторону). Завралась!
      П л а т о н о в (в сторону). Вот как! Гм… (Ей.) Как вам сказать? Пожалуй, что это и не мешает, но… чему же мешать-то? (Смеется.) Мне ничто не может мешать… Я лежачий камень. Лежачие камни сами созданы для того, чтоб мешать…
      Входит Щ е р б у к.

      Те же и Щ е р б у к.
      Щ е р б у к (в дверях). Лошадям овса не давай: плохо везли!
      А н н а П е т р о в н а. Ура! Мой кавалер пришел!
      В с е. Павел Петрович!
      Щ е р б у к (молча целует у Анны Петровны и Саши руку, молча кланяется мужчинам, каждому отдельно и отдает общий поклон). Друзья мои! Скажите мне, недостойному субъекту, где та особа, видеть которую душа моя стремится? Подозрение имею и думаю, что эта особа - оне! (Указывает на Софью Егоровну.) Анна Петровна, позвольте мне просить вас отрекомендовать меня им, чтобы они знали, что я такой за человек!
      А н н а П е т р о в н а (берет его под руку и подводит к Софье Егоровне). Отставной гвардии корнет Павел Петрович Щербук!
      Щ е р б у к. А касательно чувств?
      А н н а П е т р о в н а. Ах да… Наш приятель, сосед, кавалер, гость и кредитор.
      Щ е р б у к. Действительно! Друг первейший его превосходительства покойничка генерала! Под предводительством его брал крепости, именуемые женским полонезом. (Кланяется.) Позвольте ручку-с!
      С о ф ь я Е г о р о в н а (протягивает руку и отдергивает ее назад). Очень приятно, но… не нужно.
      Щ е р б у к. Обидно-с… Вашего супруга на руках носил, когда он еще под стол пешком ходил… Я от него знак имею и знак сей в могилу унесу. (Открывает рот.) В-во! Зуба нет! Замечаете?
      Смех. Я его на руках держал, а он, Сереженька-то, пистолетом, коим забавляться изволил, мне по зубам реприманду устроил. Хе, хе, хе… Шалун! Вы его, матушка, не имею чести знать имени и отчества, в строгости содержите! Красотой своей вы мне одну картину напоминаете… Носик только не такой… Не дадите ручки?
      Петрин подсаживается к Венгеровичу 1 и читает ему вслух газету.
      С о ф ь я Е г о р о в н а (протягивает руку). Если вы уж так…
      Щ е р б у к (целует руку). Merci вас! (Платонову.) Как здоровье, Мишенька? Молодец-то какой вырос! (Садится.) Я знал тебя еще в тот период, когда ты на свет божий с недоумением глядел… И всё растет, и всё растет… Тьфу! чтоб не сглазить! Молодчина! Красавец-то какой! Ну чего, купидон, по военной не идешь?
      П л а т о н о в. Грудью слаб, Павел Петрович!
      Щ е р б у к (указывает на Трилецкого). Он сказал? Верь ему, свистуну, так без головы останешься!
      Т р и л е ц к и й. Прошу не ругаться, Павел Петрович!
      Щ е р б у к. Он мне поясницу лечил… Того не ешь, другого не ешь, на полу не спи… Ну и не вылечил. Я его и спрашиваю: «Зачем же ты деньги взял, а не вылечил?» А он и говорит: «Что-нибудь из двух, говорит, или лечить, или деньги брать». Каков молодец?
      Т р и л е ц к и й. Для чего же врать, Вельзевул Буцефалович? Сколько вы мне дали денег, позвольте вас спросить? Припомните-ка! Съездил я к вам шесть раз и получил только всего рубль, да еще порванный рубль… Хотел его нищему дать, да нищий не взял. «Порван, говорит, очень, номеров нет!»
      Щ е р б у к. И ездил шесть раз не потому, что я болен был, а потому, что у моего арендатора дочка кельк шоз*.
 

____________________

 
      * кое-что (франц. quelque chose).
      Т р и л е ц к и й. Платонов, ты близко к нему сидишь… Щелкни его раз от моего имени по лысине! Сделай милость!
      Щ е р б у к. Отстань! Довольно! Не раздражай спящего льва! Молод еще, еле видим! (Платонову.) И отец твой был молодец! Мы с ним, с покойничком, большие друзья были. Штукарь он был! Теперь таких и нет проказников, какими мы с ним были… Эхх. Прошло время… (Петрину.) Герася! Побойся всевышнего! Мы здесь беседуем, а ты вслух читаешь! Имей деликатность!
      Петрин продолжает читать.
      С а ш а (толкает Ивана Ивановича в плечо). Папа! Папа, не спи здесь! Стыдно!
      Иван Иванович просыпается и чрез минуту опять засыпает.
      Щ е р б у к. Нет… Не могу я говорить!.. (Встает.) Его слушайте… Он читает!..
      П е т р и н (встает и подходит к Платонову). Что вы сказали-с?
      П л а т о н о в. Решительно ничего…
      П е т р и н. Нет, вы что-то сказали-с… Вы сказали что-то про Петрина…
      П л а т о н о в. Вам приснилось, должно быть…
      П е т р и н. Критикуете-с?
      П л а т о н о в. Ничего я не говорил! Уверяю вас, что вам это приснилось!
      П е т р и н. Можете говорить, сколько вам угодно… Петрин… Петрин… Что Петрин? (Кладет газету в карман.) Петрин, может быть, в университете обучался, кандидат прав, может быть… Вам это известно?.. Ученое звание за мной до гроба останется… Так-то-с. Надворный советник… Вам это известно? И пожил побольше вашего. Шестой десяточек, слава богу, доживаю.
      П л а т о н о в. Очень приятно, но… что же из этого следует?
      П е т р и н. Поживите с мое, душенька, так узнаете! Жизнь пережить не шутка! Жизнь кусается…
      П л а т о н о в (пожимает плечами). Право, не знаю, что вы хотите этим сказать, Герасим Кузьмич… Я вас не понимаю… Начали вы о себе, а с себя съехали на жизнь… Что может быть общего между вами и жизнью?
      П е т р и н. Вот как поломает вас жизнь, потрясет хорошенечко, тогда сами на молодых с предостережением смотреть станете… Жизнь, сударь мой… Что такое жизнь? А вот что-с! Когда родится человек, то идет на одну из трех дорог жизненных, кроме которых других путей не имеется: пойдешь направо - волки тебя съедят, пойдешь налево - сам волков съешь, пойдешь прямо - сам себя съешь.
      П л а т о н о в. Скажите… Гм… Вы пришли к этому умозаключению путем науки, опыта?
      П е т р и н. Путем опыта.
      П л а т о н о в. Путем опыта… (Смеется.) Говорите, почтенный Герасим Кузьмич, кому-нибудь другому, и не мне… Вообще бы я вам советовал не говорить со мной о высоких материях… И смеюсь, и, ей-богу, не верю. Не верю я вашей старческой, самоделковой мудрости! Не верю, друзья моего отца, глубоко, слишком искренно не верю вашим простым речам о мудреных вещах, всему тому, до чего вы дошли своим умом!
      П е т р и н. Да-с… Действительно… Из молодого деревца всё сделаешь: и домик, и корабль, и всё… а старое, широкое да высокое, ни к черту не годится…
      П л а т о н о в. Я не говорю вообще про стариков; я говорю про друзей моего отца.
      Г л а г о л ь е в 1. Я тоже был другом вашего отца, Михаил Васильич!
      П л а т о н о в. Мало ли у него было друзей… Бывало, весь двор был запружен каретами да колясками.
      Г л а г о л ь е в 1. Нет… Но, значит, и мне вы не верите? (Хохочет.)
      П л а т о н о в. Гм… Как вам сказать?.. И в вас, Порфирий Семеныч, плохо верю.
      Г л а г о л ь е в 1. Да? (Протягивает ему руку.) Спасибо, дорогой мой, за откровенность! Ваша откровенность еще более привязывает меня к вам.
      П л а т о н о в. Вы добряк… Я даже глубоко уважаю вас, но… но…
      Г л а г о л ь е в 1. Пожалуйста, говорите!
      П л а т о н о в. Но… но нужно быть слишком доверчивым, чтобы веровать в тех фонвизинских солидных Стародумов и сахарных Милонов, которые всю свою жизнь ели щи из одной чашки со Скотиниными и Простаковыми, и в тех сатрапов, которые потому только и святы, что не делают ни зла, ни добра. Не рассердитесь, пожалуйста!
      А н н а П е т р о в н а. Не люблю я подобных бесед, а в особенности, если они ведутся Платоновым… Всегда плохо оканчиваются. Михаил Васильич, рекомендую вам нашего нового знакомого! (Указывает на Венгеровича 2.) Исак Абрамович Венгерович, студент…
      П л а т о н о в. А… (Встает и идет к Венгеровичу 2.) Очень приятно! Очень рад. (Протягивает руку.) Дорого я дал бы теперь, чтобы иметь право опять называться студентом…
      Пауза. Я вам руку подаю… Берите же мою или давайте мне свою…
      В е н г е р о в и ч 2. Я не сделаю ни того, ни другого…
      П л а т о н о в. Что?
      В е н г е р о в и ч 2. Я не подам вам своей руки.
      П л а т о н о в. Загадка… Почему-с?
      А н н а П е т р о в н а (в сторону). Черт знает что!
      В е н г е р о в и ч 2. Потому что я имею на это основание… Я презираю таких людей, как вы!
      П л а т о н о в. Брависсиме… (Осматривает его.) Я сказал бы вам, что это мне ужасно нравится, если бы это не пощекотало вашего самолюбия, которое нужно поберечь для будущего…
      Пауза. Вы смотрите на меня, точно великан на пигмея. Может быть, вы и в самом деле великан.
      В е н г е р о в и ч 2. Я честный человек и не пошляк.
      П л а т о н о в. С чем вас и поздравляю… Странно было бы видеть в молодом студенте нечестного человека… О вашей честности вас никто и не спрашивает… Не дадите руки, юноша?
      В е н г е р о в и ч 2. Я не подаю милостыни.
      Трилецкий шикает.
      П л а т о н о в. Не подаете? Ваше дело… Я о приличии говорю, а не о милостыне… Сильно презираете?
      В е н г е р о в и ч 2. Насколько это возможно для человека, всей душой ненавидящего пошлость, тунеядство, фиглярство…
      П л а т о н о в (вздыхает). Давно уж я не слыхал таких речей… Что-то слышится родное в звонких песнях ямщика!.. И я когда-то был мастером рассыпаться… Только, к сожалению, всё это фразы… Милые фразы, но только фразы… Чуточку бы искренности… Фальшивые звуки ужасно действуют на непривычное ухо…
      В е н г е р о в и ч 2. Не прекратить ли нам этот разговор?
      П л а т о н о в. Для чего? Нас охотно слушают, да и мы еще не успели надоесть друг другу… Давайте еще побеседуем в том же духе…
      Вбегает В а с и л и й и за ним О с и п.

      Те же и О с и п.
      О с и п (входит). Кгм… Честь имею и удовольствие поздравить ваше превосходительство с приездом…
      Пауза. Желаю вам всего того, что вы от бога желаете.
      Смех.
      П л а т о н о в. Кого вижу?! Чертов кум! Самый страшный из людей! Ужаснейший из смертных!
      А н н а П е т р о в н а. Скажите, пожалуйста! Вас недоставало! Зачем пришел?
      О с и п. Поздравить.
      А н н а П е т р о в н а. Очень нужно! Проваливай!
      П л а т о н о в. Ты ли это, во тьму ночей и в свет дня вселяющий грозный ужас? Давно уж я не видел тебя, человекоубийца, шестьсот шестьдесят шесть! Ну, приятель? Распространись о чем-нибудь! Вонмем великому Осипу!
      О с и п (кланяется). С приездом, ваше превосходительство! Сергею Павлычу! С браком с законным! Дай бог, чтоб всё… что касательно семейства выходило лучше… всего! Дай бог!
      В о й н и ц е в. Спасибо! (Софье Егоровне.) Это, Софи, рекомендую тебе, наше Войницевское пугало!
      А н н а П е т р о в н а. Не держите его, Платонов! Пусть уходит! Я на него сердита. (Осипу.) Скажешь на кухне, чтобы тебе дали пообедать… Экие ведь какие зверские глаза! Много за зиму нашего леса накрал?
      О с и п (смеется). Деревца три-четыре…
      Смех.
      А н н а П е т р о в н а (смеется). Врешь, больше! У него и цепочка есть! Скажите! Это золотая цепочка? Позвольте узнать, который час?
      О с и п (смотрит на стенные часы). Двадцать две минуты второго… Позвольте мне вашу ручку поцеловать!
      А н н а П е т р о в н а (подносит к его губам руку). На, целуй…
      О с и п (целует руку). Очень вам благодарен, ваше превосходительство, за ваше сочувствие! (Кланяется.) Что вы за меня держитесь, Михаил Васильич!
      П л а т о н о в. Боюсь, чтобы ты не ушел. Люблю тебя, милый! Какой молодец, черт тебя задери совсем! Каким это образом, мудрый, тебя угораздило попасть сюда?
      О с и п. За дураком гнался, за Василием, да и зашел кстати.
      П л а т о н о в. Умный гнался за дураком, а не наоборот! Честь имею, господа, представить! Интереснейший субъект! Одно из интереснейших кровожадных животных современного зоологического музея! (Поворачивает Осипа на все стороны). Известен всем и каждому как Осип, конокрад, чужеяд, человекоубийца и вор. Родился в Войницевке, грабил и убивал в Войницевке и пропадет в той же Войницевке!
      Смех.
      О с и п (смеется). Чудной вы человек, Михаил Васильич!
      Т р и л е ц к и й (рассматривает Осипа). Чем занимаешься, любезный?
      О с и п. Воровством.
      Т р и л е ц к и й. Гм… Приятное занятие… Какой же ты, однако, циник!
      О с и п. Что значит циник?
      Т р и л е ц к и й. Циник слово греческое, в переводе на твой язык значущее: свинья, желающая, чтобы весь свет знал, что она свинья.
      П л а т о н о в. Он улыбается, боги! Что это за улыбка! А лицо-то, лицо! В этом лице сто пудов железа! Не скоро разобьешь его о камень! (Подводит его к зеркалу.) Посмотри-ка, чудовище! Видишь? И ты не удивляешься?
      О с и п. Самый обыкновенный человек! Даже хуже…
      П л а т о н о в. Будто бы? А не богатырь? Не Илья Муромец? (Хлопает его по плечу.) О храбрый, победоносный росс! Что мы теперь значим с тобой? Шляемся из угла в угол мелкими людишками, чужеядами, места своего не знаем… Нам бы с тобой пустыню с витязями, нам бы с тобой богатырей с стопудовыми головами, с шипом, с посвистом! Уколотил бы Соловья Разбойника? а?
      О с и п. А кто ж его знает!
      П л а т о н о в. Уколотил бы! Ведь у тебя силища! Это не мускулы, а канаты! Кстати, отчего ты не на каторге?
      А н н а П е т р о в н а. Кончите, Платонов! Право, надоело.
      П л а т о н о в. Ты сидел хоть раз в остроге, Осип?
      О с и п. Случается… Каждую зиму сижу.
      П л а т о н о в. Так и следует… В лесу холодно - иди в острог. Но отчего же ты не на каторге?
      О с и п. Не знаю… Пустите, Михаил Васильич!
      П л а т о н о в. Ты не от мира сего? Ты вне времени и пространства? Ты вне обычаев и закона?
      О с и п. Позвольте-с… В законе написано, что только тогда пойдешь в Сибирь, когда на тебя обстоятельно докажут или на месте преступления поймают… Всякому, положим, известно, что я, положим, вор да разбойник (смеется), да не всякий доказать это может… Гм… Не смел нонче народ стал, глуп, неумный то есть… Боится всего… Ну и доказать боится… Выслать бы мог, да законов не понимает… Всё ему страшно… Осел нонче народ стал, одним словом… Всё норовит исподтишка, артелью… Пакостный народ, плевый… Невежество… И обижать такой народ не жалко…
      П л а т о н о в. Как он важно рассуждает, подлец! Своим умом дошел, отвратительное животное! И он ведь на основании теорий… (Вздыхает.) Какая гадость еще возможна в России!..
      О с и п. Не один я так рассуждаю, Михаил Васильич! Все нонче так рассуждают. Да вот, например, хоть Абрам Абрамыч…
      П л а т о н о в. Да, но и этот тоже внезаконный… Всяк знает, да не всяк докажет.
      В е н г е р о в и ч 1. Меня, полагаю, можно оставить в покое…
      П л а т о н о в. Про него и толковать нечего… Это подобие твое; разница только в том, что он умней тебя и счастлив, как аркадский пастушок. Ну и… в глаза нельзя назвать, а тебя можно. Одного поля ягоды, но… Шестьдесят кабаков, друг мой, шестьдесят кабаков, а у тебя и шестидесяти копеек нет!
      В е н г е р о в и ч 1. Шестьдесят три кабака.
      П л а т о н о в. Через год будет семьдесят три… Он благодеяния делает, обеды дает, всеми уважаем, все перед ним шапку ломают, ну а ты… ты великий человек, но… жить, брат, не умеешь! Не умеешь жить, вредный человек!
      В е н г е р о в и ч 1. Вы начинаете фантазировать, Михаил Васильич! (Встает и садится на другой стул.)
      П л а т о н о в. На этой голове и громоотводов больше… Проживет преспокойно еще столько же, сколько и жил, если не больше, и умрет… и умрет ведь спокойно!
      А н н а П е т р о в н а. Перестаньте, Платонов!
      В о й н и ц е в. Помирней, Михаил Васильич! Осип, уходи отсюда! Своим присутствием ты только раздражаешь Платоновские инстинкты.
      В е н г е р о в и ч 1. Ему хочется выгнать меня отсюда, но не удастся!
      П л а т о н о в. Удастся! Не удастся, сам уйду.
      А н н а П е т р о в н а. Платонов, вы не перестанете? Вы не распространяйтесь, а прямо говорите: перестанете вы или нет?
      С а ш а. Замолчи, ради бога! (Тихо.) Неприлично! Ты меня срамишь!
      П л а т о н о в (Осипу). Проваливай! От души желаю тебе скорейшего исчезновения!
      О с и п. У Марфы Петровны есть попугайчик, который всех людей да собак называет дураками, а как завидит коршуна или Абрама Абрамыча, то и кричит: «Ах ты, проклятый!» (Хохочет.) Прощайте-с! (Уходит.)

      Те же без О с и п а.
      В е н г е р о в и ч 1. Кто бы, да не вы, молодой человек, позволяли себе читать мне мораль и еще в такой форме. Я гражданин и, скажу правду, полезный гражданин… Я отец, а вы кто? Кто вы, молодой человек? Извините, хлыщ, промотавшийся помещик, взявший в свои руки святое дело, на которое вы не имеете ни малейшего права, как испорченный человек…
      П л а т о н о в. Гражданин… Если вы гражданин, то это очень нехорошее слово! Ругательное слово!
      А н н а П е т р о в н а. Он не перестанет! Платонов, зачем отравлять нам день своим резонерством? Зачем говорить лишнее? И имеете ли вы право?
      Т р и л е ц к и й. Не покойно живется с этими справедливейшими и честнейшими… Всюду вмешиваются, везде у них дело, всё до них касается…
      Г л а г о л ь е в 1. Начали, господа, о здравии, а оканчиваете за упокой…
      А н н а П е т р о в н а. Не следует, Платонов, забывать того, что если гости бранятся, то хозяева чувствуют себя очень неловко…
      В о й н и ц е в. Это справедливо, а посему с этой же минуты всеобщее тссс… Мир, согласие и тишина!
      В е н г е р о в и ч 1. Не дает и минуты покоя! Что я ему сделал? Это шарлатанство!
      В о й н и ц е в. Тссс…
      Т р и л е ц к и й. Пусть себе бранятся! Нам же веселей.
      Пауза.
      П л а т о н о в. Как поглядишь вокруг себя, да подумаешь серьезно, в обморок падаешь!.. И что хуже всего, так это то, что всё мало-мальски честное, сносное молчит, мертвецки молчит, только смотрит… Всё смотрит на него с боязнью, всё кланяется до земли этому ожиревшему, позолоченному выскочке, всё обязано ему от головы до пяток! Честь в трубу вылетела!
      А н н а П е т р о в н а. Успокойтесь, Платонов! Вы начинаете прошлогоднюю историю, а я не выношу этого!
      П л а т о н о в (пьет воду). Ладно. (Садится.)
      В е н г е р о в и ч 1. Ладно.
      Пауза.
      Щ е р б у к. Мученик я, друзья мои, мученик!
      А н н а П е т р о в н а. Что там еще?
      Щ е р б у к. Горе мне, друзья мои! Лучше в гробу лежать, чем с женою ехидною жить! Опять материя была! Чуть не убила меня неделю тому назад со своим дьяволом, рыжим Дон-Жуаном. Сплю я себе на дворе под яблонькой, сны вкушаю, на прошлые картины во сне с завистью поглядываю… (Вздыхает.) Вдруг… Вдруг как шарахнет меня кто-то по голове моей! Господи! Конец, думаю, пришел! Землетрясение, борьба стихий, потоп, дождь огненный… Открываю глаза, а передо мной рыжий… Схватил меня рыжий за бока, да как даст со всего размаху по этим местам, а потом шлеп меня о землю! Подскочила лютая… Схватила меня за мою невинную бороду (хватает себя за бороду), а тут не пообедаешь! (Бьет себя по лысине). Чуть не убили… Думал, что богу душу отдам…
      А н н а П е т р о в н а. Вы преувеличиваете, Павел Петрович…
      Щ е р б у к. Старуха ведь, старей всех на свете, ни кожи, ни рожи у старой кочерги, а туда же… любовь! Ах ты, ведьма! А рыжему это и на руку… Ему денежки нужны мои, а любовь ее ему не нужна…
      Я к о в входит и подает Анне Петровне визитную карточку.
      В о й н и ц е в. От кого это?
      А н н а П е т р о в н а. Перестаньте, Павел Петрович! (Читает.) «Comte Glagolief»*. К чему эти церемонии? Пожалуйста, проси! (Глагольеву

____________________

 
      * «Граф Глагольев» (франц.).
      Г л а г о л ь е в 1. Мой сын?! Откуда он мог взяться? Он за границей!
      Входит Г л а г о л ь е в 2.
 

ЯВЛЕНИЕ XVII

 
      Те же и Г л а г о л ь е в 2.
      А н н а П е т р о в н а. Кирилл Порфирьич! Как это любезно!
      Г л а г о л ь е в 1 (встает). Ты, Кирилл… приехал? (Садится.)
      Г л а г о л ь е в 2. Здравствуйте, mesdames! Платонову, Венгеровичу, Трилецкому… И чудак Платонов здесь… Салют, почет и уважение! Ужасно жарко в России… Прямо из Парижа! Прямехонько из французской земли! Ф-ф… Не верите? Честное и благородное слово! Домой только чемодан завез… Ну, да и Париж же, господа! Вот город!
      В о й н и ц е в. Садитесь, французский человек!
      Г л а г о л ь е в 2. Нет, нет, нет… Я не в гости приехал, я так только… Мне одного только отца нужно видеть… (Отцу.) Ты что же это, послушай?
      Г л а г о л ь е в 1. Что такое?
      Г л а г о л ь е в 2. Ты ссориться хочешь? Ты зачем не присылал мне денег, когда я просил, а?
      Г л а г о л ь е в 1. Дома об этом потолкуем.
      Г л а г о л ь е в 2. Почему ты не присылал мне денег? Ты смеешься? Тебе всё шутки? Ты шутишь? Господа, можно за границей жить без денег?
      А н н а П е т р о в н а. Как вам жилось в Париже? Вы сядьте, Кирилл Порфирьич!
      Г л а г о л ь е в 2. По его милости я воротился с одной только зубочисткой! Я послал ему из Парижа тридцать пять телеграмм! Почему ты не присылал мне денег, я тебя спрашиваю? Краснеешь? Стыдно?
      Т р и л е ц к и й. Не кричите, пожалуйста, ваше сиятельство! Будете кричать, пошлю судебному следователю вашу визитную карточку и привлеку вас к судебной ответственности за присвоение не принадлежащего вам графского титула! Неприлично!
      Г л а г о л ь е в 1. Не делай, Кирилл, скандала! Я полагал, что шести тысяч будет достаточно. Успокойся!
      Г л а г о л ь е в 2. Дай мне денег, я опять поеду! Давай сейчас! Сейчас давай! Еду! Давай скорей! Я спешу!
      А н н а П е т р о в н а. Куда вы так спешите? Успеете! Расскажите-ка нам лучше что-нибудь из своего путешествия…
      Я к о в (входит). Готово-с!
      А н н а П е т р о в н а. Да? В таком случае, господа, идемте есть!
      Т р и л е ц к и й. Есть? Ура-а-а! (Хватает одной рукой за руку Сашу, а другой Глагольева 2 и бежит.)
      С а ш а. Пусти! Пусти, сорванец! Я сама пойду!
      Г л а г о л ь е в 2. Пустите! Что за свинство? Я не люблю шуток! (Вырывается.)
      С а ш а и Т р и л е ц к и й убегают.
      А н н а П е т р о в н а (берет Глагольева 2 под руку). Пойдемте-ка, парижанин! Нечего кипятиться попусту! Абрам Абрамыч, Тимофей Гордеич… Прошу! (Уходит с Глагольевым 2.)
      Б у г р о в (встает и потягивается). Пока дождешься этого завтрака, так весь слюной изойдешь. (Уходит.)
      П л а т о н о в (подает Софье Егоровне руку). Вы позволите? Какие у вас удивленные глаза! Для вас этот мир - неведомый мир! Это мир (тише) глупцов, Софья Егоровна, глупцов набитых, невылазных, безнадежных… (Уходит с Софьей Егоровной.)
      В е н г е р о в и ч 1 (сыну). Теперь видел?
      В е н г е р о в и ч 2. Это оригинальнейший негодяй! (Уходит с отцом.)
      В о й н и ц е в (толкает Ивана Ивановича). Иван Иваныч! Иван Иваныч! Завтракать!
      И в а н И в а н о в и ч (вскакивает). А? Кто?
      В о й н и ц е в. Никто… Завтракать идемте!
      И в а н И в а н о в и ч. Очень хорошо, душенька!
      Уходит с В о й н и ц е в ы м и Щ е р б у к о м.

      П е т р и н и Г л а г о л ь е в 1.
      П е т р и н. Хочешь?
      Г л а г о л ь е в 1. Я не прочь… Я уже говорил тебе!
      П е т р и н. Голубчик… Непременно женишься?
      Г л а г о л ь е в 1. Не знаю, братец. Захочет ли она еще?
      П е т р и н. Захочет! Побей меня бог, захочет!
      Г л а г о л ь е в 1. Кто знает? Предполагать не следует… Чужая душа потемки. Ты-то чего так хлопочешь?
      П е т р и н. О ком же мне хлопотать, душенька? Ты человек хороший, она такая славная… Хочешь, я с ней поговорю?
      Г л а г о л ь е в 1. Я и сам поговорю. Ты молчи пока и… если можно, пожалуйста, не хлопочи! Я и сам сумею жениться. (Уходит.)
      П е т р и н (один). Вот ежели б сумел! Святые угодники, войдите в мое положение!.. Выйди генеральша за него, я богатый человек! По векселям получу, святые угодники! Даже аппетит пропал от этой радостной мысли. Венчаются рабы божии Анна и Порфирий или, то бишь, Порфирий и Анна…
      Входит А н н а П е т р о в н а.
 

ЯВЛЕНИЕ XIX

 
      П е т р и н и А н н а П е т р о в н а.
      А н н а П е т р о в н а. Вы же чего не идете завтракать?
      П е т р и н. Матушка, Анна Петровна, можно вам намек сделать?
      А н н а П е т р о в н а. Делайте, только поскорей, пожалуйста… Мне некогда…
      П е т р и н. Гм… Не дадите вы мне немножко деньжат, матушка?
      А н н а П е т р о в н а. Какой же это намек? Это далеко не намек. Сколько вам нужно? Рубль, два?
      П е т р и н. Сделайте умаление векселям. Надоело глядеть на векселя эти… Векселя - это одна только обманчивость, мечта туманная. Они говорят: ты владеешь! А на деле-то выходит, что ты вовсе не владеешь.
      А н н а П е т р о в н а. Вы всё про те же шестнадцать тысяч толкуете? Как вам не стыдно? Неужели вас ничто не коробит, когда вы клянчите этот долг? Как вам не грешно? На что вам, старику холостому, сдались эти нехорошие деньги?
      П е т р и н. Они мне сдались, потому что они мои, матушка.
      А н н а П е т р о в н а. Вы эти векселя выманили у моего мужа, когда он был не трезв, болен… Вы это помните?
      П е т р и н. Что ж такое, матушка? А на то они и векселя, чтоб по ним денежки требовались и платились. Деньги счет любят.
      А н н а П е т р о в н а. Хорошо, хорошо… Довольно. Денег у меня нет и не будет для вашего брата! Убирайтесь, протестуйте! Эх вы, кандидат прав! Ведь вы на днях умрете, для чего же мошенничаете? Чудак вы!
      П е т р и н. Можно вам, матушка, намек сделать?
      А н н а П е т р о в н а. Нельзя. (Идет к двери.) Ступайте жевать!
      П е т р и н. Позвольте, матушка! Родненькая, на минуточку! Вам Порфиша нравится?
      А н н а П е т р о в н а. Вам какое дело? Какое вам дело до меня, кандидат вы этакий!
      П е т р и н. Какое дело? (Бьет себя по груди.) А кто, позвольте вас спросить, первым другом покойного генерал-майора был? Кто ему глаза на смертном одре закрыл?
      А н н а П е т р о в н а. Вы, вы, вы! Молодец вы за это!
      П е т р и н. Пойду выпью за упокой его души… (Вздыхает.) И за ваше здравие! Горды и надменны, сударыня! Гордость порок есть… (Уходит.)
      Входит П л а т о н о в.

      А н н а П е т р о в н а и П л а т о н о в.
      П л а т о н о в. Черт знает что за самолюбие! Его гонишь, а он сидит, как ни в чем не бывало… Вот уж воистину хамское барышническое самолюбие! О чем мыслите, превосходительная?
      А н н а П е т р о в н а. Вы успокоились?
      П л а т о н о в. Успокоился… Но не будем сердиться… (Целует ее руку.) Все они, наша дорогая генеральша, достойны того, чтобы всякий имел право выгнать их из вашего дома…
      А н н а П е т р о в н а. С каким, удовольствием я сама бы, невыносимый Михаил Васильич, прогнала этих гостей!.. В том и вся наша беда, что честь, о которой вы сегодня трактовали на мой счет, удобоварима только в теории, но никак не в практике. Ни я и ни ваше красноречие не имеем права прогнать их. Ведь всё это наши благодетели, кредиторы… Погляди я на них косо - и завтра же нас не будет в этом имении… Или имение, или честь, как видите… Выбираю имение… Понимайте это, милый пустослов, как хотите, и если вам угодно, чтобы я не уехала из прекрасных здешних мест, то не напоминайте мне о чести и не трогайте моих гусей… Меня зовут там… Сегодня после обеда едем кататься… Не сметь уходить! (Бьет его по плечу.) Заживем! Идемте есть! (Уходит.)
      П л а т о н о в (после паузы). А все-таки я его выгоню… Я всех выгоню!.. Глупо, нетактично, но… выгоню… Дал себе слово не трогать этого свинства, но что поделаешь? Характер - стихия, а бесхарактерность и подавно…
      Входит В е н г е р о в и ч 2.

      П л а т о н о в и В е н г е р о в и ч 2.
      В е н г е р о в и ч 2. Послушайте, господин учитель, я советовал бы вам не трогать моего отца.
      П л а т о н о в. Merci за совет.
      В е н г е р о в и ч 2. Я не шучу. Мой отец знаком с очень многими и поэтому легко может лишить вас места. Я вас предостерегаю.
      П л а т о н о в. Великодушный юноша! Как вас зовут?
      В е н г е р о в и ч 2. Исаак.
      П л а т о н о в. Авраам, значит, роди Исака. Благодарю вас, великодушный юноша! В свою очередь потрудитесь передать вашему папаше, что я желаю ему и его многим провалиться сквозь землю! Идите кушать, а то там всё поедят без вас, юноша!
      В е н г е р о в и ч 2 (пожимает плечами и идет к двери). Странно, если не глупо… (Останавливается.) Не думаете ли вы, что я сержусь на вас за то, что вы не даете покоя моему отцу? Ничуть. Я поучаюсь, а не сержусь… Я изучаю на вас современных Чацких и… я понимаю вас! Если бы вам было весело, если бы не было так бездельнически скучно, то, поверьте, вы не трогали бы моего отца. Вы, господин Чацкий, не правды ищете, а увеселяетесь, забавляетесь… Дворни у вас теперь нет, надо же кого-нибудь распекать! Ну и распекаете всех и вся…
      П л а т о н о в (смеется). Ей-богу, славно! А у вас, знаете ли, есть этакое маленькое соображение…
      В е н г е р о в и ч 2. Замечательно то отвратительное обстоятельство, что вы никогда не ссоритесь с моим отцом с глазу на глаз, tete-a-tete; вы выбираете для своих увеселений гостиную, где бы вы были видны глупцам во всем своем величии! О, театрал!
      П л а т о н о в. Желал бы я поговорить с вами лет через десять, даже пять… Как-то вы сохранитесь? Останется ли нетронутым этот тон, этот блеск очей? А ведь попортитесь, юноша! По наукам у вас хорошо идут дела?.. По лицу вижу, что плохо… Попортитесь! Впрочем, идите есть! Я не буду больше беседовать с вами. Мне не нравится ваша злая физиономия…
      В е н г е р о в и ч 2 (смеется). Эстетик. (Идет к двери.) Лучше злая физиономия, чем физиономия, напрашивающаяся на пощечину.
      П л а т о н о в. Да, лучше… Но… ступайте есть!
      В е н г е р о в и ч 2. Мы не знакомы… Не забудьте, пожалуйста… (Уходит.)
      П л а т о н о в (один). Мало знающий, много думающий в из-за угла много говорящий юноша. (Смотрит в дверь столовой.) А вон и Софья. По сторонам смотрит… Меня ищет своими бархатными глазами. Какая она еще хорошенькая! Сколько в ее лице красивого! Волосы всё те же! Тот же цвет, та же прическа… Сколько раз приходилось мне целовать эти волосы! Славные воспоминания навевает на меня эта головка…
      Пауза. Неужели и для меня уже настала пора довольствоваться одними только воспоминаниями?
      Пауза. Воспоминания вещь хорошая, но… неужели мне-то… уж конец? Ох, не дай бог, не дай бог! Лучше смерть… Надо жить… Жить еще… Молод я еще!
      Входит В о й н и ц е в.

      П л а т о н о в и В о й н и ц е в и потом Т р и л е ц к и й.
      В о й н и ц е в (входит и вытирает губы салфеткой). Идемте за здоровье Софи пить, нечего прятаться!.. Ну что?
      П л а т о н о в. Смотрю и любуюсь на вашу супругу… Чудо барыня!
      Войницев смеется.
      П л а т о н о в. Большой вы счастливчик!
      В о й н и ц е в. Да… Я сознаю… Я счастлив. Не то чтобы счастлив, а с точки зрения… нельзя сказать, чтобы совершенно… Но вообще очень счастлив!
      П л а т о н о в (смотрит в дверь столовой). Я давно уже знаю ее, Сергей Павлович! Я ее знаю, как свои пять пальцев. Как она хороша, но как она была хороша! Жаль, что вы ее не знали тогда! Как она хороша!
      В о й н и ц е в. Да.
      П л а т о н о в. Глаза-то?!
      В о й н и ц е в. А волосы?!
      П л а т о н о в. Она была чудной девушкой! (Смеется.) А моя-то Саша, моя Авдотья, Матрена, Пелагея… Вон она сидит! Чуть видна из-за графина с водкой! Раздражена, взволнована, возмущена моим поведением! Терзается, бедная, мыслью, что все теперь осуждают и ненавидят меня за то, что я поругался с Венгеровичем!
      В о й н и ц е в. Извини за нескромность вопроса… Ты счастлив с ней?
      П л а т о н о в. Семья, брат… Отними ты у меня ее, и я, кажется, окончательно пропал… Гнездо! Поживешь, узнаешь. Жаль только, что ты мало собачился, цены семье не знаешь. Я свою Сашку и за миллион не продам. Мы с ней сошлись как нельзя лучше… Она глупа, а я никуда не годен…
      Т р и л е ц к и й входит. (Трилецкому.) Натрескался?
      Т р и л е ц к и й. Страсть. (Бьет себя по животу.) Твердыня! Пойдемте-ка, гуси лапчатые, выпьем… Надо бы, господа, для приезда господ… Эх, братцы… (Обнимает их обоих вместе.) Да и выпьем же! Эх! (Потягивается.) Эх! Жизнь наша человеческая! Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых… (Потягивается.) Гуси вы лапчатые! Жулики…
      П л а т о н о в. У своих больных ты сегодня был?
      Т р и л е ц к и й. Об этом после… Или вот что, Мишель… Говорю тебе раз навсегда. Меня не трогай! Надоел ты мне пуще горькой редьки своими поучениями! Будь человеколюбив! Убедись наконец, что я стена, а ты горох! Или уж если тебе так приспичило, если чешется твой язык, то изложи мне письменно всё то, что тебе нужно. Наизусть выучу! Или, наконец, даже читай мне поучения в определенный час. Даю тебе час в сутки… От четырех до пяти пополудни, например… Хочешь? Я даже платить тебе буду по рублю за этот час. (Потягивается.) Целый день, целый день…
      П л а т о н о в (Войницеву). Объясни мне, пожалуйста, что значит объявление в «Ведомостях»? Неужели в самом-таки деле пришла пора?
      В о й н и ц е в. Нет, не беспокойся! (Смеется.) Это маленькая коммерческая комбинация… Будут торги, и имение наше купит Глагольев. Порфирий Семеныч освободит нас от банка, и мы ему, а не банку, будем платить проценты. Это его выдумка.
      П л а т о н о в. Не понимаю. Какая ему тут выгода? Дарит он, что ли? Не понимаю я этого подарка, да и едва ли он вам… нужен.
      В о й н и ц е в. Нет… Впрочем, я сам не совсем понимаю… Спроси у maman, она растолкует… Знаю только, что имение после продажи останется за нами и что выплачивать за него мы будем Глагольеву. Maman сейчас же выдает ему своих пять тысяч в уплату. Во всяком случае с банком не так удобно вести дела, как с ним. Ох, да и надоел же мне этот банк! Ты не надоел так Трилецкому, как мне надоел этот банк! Бросим коммерцию! (Берет Платонова под руку.) Пойдем, выпьем за наше «ты»! Николай Иваныч! Пойдем, брат! (Берет Трилецкого под руку.) Выпьемте за наши хорошие отношения, друзья! Пусть судьба лишает меня всего! Пусть пропадут к черту все эти коммерческие комбинации! Были бы живы да здоровы люди, которых я люблю, вы, да моя Соня, да моя мачеха! В вас моя жизнь! Пойдем!
      П л а т о н о в. Иду. Я выпью за всё и выпью, должно быть, всё! Я давно уже не был пьян, и мне хочется напиться.
      А н н а П е т р о в н а (в дверь). О дружба, это ты! Хороша тройка! (Поет.) Запрягу ль я тройку борзых…
      Т р и л е ц к и й. Темно-карих лошадей… С коньяка начинать, ребята!
      А н н а П е т р о в н а (в дверь). Идите, дармоеды, есть! Простыло всё!
      П л а т о н о в. Ох, о дружба, это ты! Всегда везло мне в любви, но никогда не везло в дружбе. Боюсь, господа, чтоб и вам не пришлось плакать от моей дружбы! Выпьем за благополучный исход всех дружб, в том числе и нашей! Да будет конец ее так же не бурен и постепенен, как и начало! (Уходят в столовую.)
      Конец первого действия

КАРТИНА ПЕРВАЯ

 
      Сад. На первом плане цветник с круговой аллейкой. В центре цветника статуя. На голове статуи плошка. Скамьи, стулья, столики. Направо фасад дома. Крыльцо. Окна открыты. Из окон несутся смех, говор, звуки рояля и скрипки (кадриль, вальсы и проч.). В глубине сада китайская беседка, увешанная фонарями. Над входом в беседку вензель с литерами «С. В.». За беседкой игра в кегли; слышны катание шаров и возгласы: «Пять хороших! Четыре нехороших!» и т. п. Сад и дом освещены. По саду снуют гости и прислуга. В а с и л и й и Я к о в (в черных фраках, пьяные) развешивают фонари и зажигают плошки.
 

ЯВЛЕНИЕ I

 
      Б у г р о в и Т р и л е ц к и й (в фуражке с кокардой).
      Т р и л е ц к и й (выходит из дома под руку с Бугровым). Дай же, Тимофей Гордеич! Ну что тебе стоит дать? Взаймы ведь прошу!
      Б у г р о в. Верьте богу, не могу-с! Не обижайте, Николай Иваныч!
      Т р и л е ц к и й. Можешь, Тимофей Гордеич! Ты всё можешь! Ты можешь всю вселенную купить и выкупить, только не хочешь! Ведь взаймы прошу! Пойми ты, чудак! Честное слово, не отдам!
      Б у г р о в. Видите-с, видите-с? Проговорились касательно неотдачи!
      Т р и л е ц к и й. Ничего не вижу! Вижу одно только твое бесчувствие. Дай, великий человек! Не дашь? Дай, тебе говорят! Прошу, умоляю наконец! Неужели ты такой бесчувственный? Где же твое сердце?
      Б у г р о в (вздыхает). Э-хе-хех, Николай Иваныч! Исцелять-то вы не исцеляете, а деньгу тащите…
      Т р и л е ц к и й. Ты хорошо сказал! (Вздыхает.) Ты прав.
      Б у г р о в (вынимает бумажник). И насмешка тоже по вашей части… Чуть что, сейчас: ха-ха-ха! Нешто можно так? То-то, что не можно… Хоть необразованные, а все же крещеные, как и ваш брат ученый… Ежели я глупо говорю, то вы должны наставить, а не смеяться… Так-то. Мы люди мужики, не пудреные, кожа на нас дубленая, с нас мало и спрашивайте, извиняйте… (Открывает бумажник.) В последний раз, Николай Иваныч! (Считает.) Один… шесть… двенадцать…
      Т р и л е ц к и й (смотрит в бумажник). Батюшки! А еще говорят, что у русских денег нет! Где ты их набрал столько?
      Б у г р о в. Пятьдесят… (Подает ему деньги.) В последний раз.
      Т р и л е ц к и й. А это что за бумажка? И ее ты дай. Она на меня так умильно смотрит! (Берет деньги.) Дай же и эту бумажку!
      Б у г р о в (дает еще). Получите-с! Жадности в вас много, Николай Иваныч!
      Т р и л е ц к и й. И всё рублевики, и всё рублевики… Милостыню ты собирал, что ли? А они у тебя не фальшивые?
      Б у г р о в. Пожалуйте назад, ежели фальшивые!
      Т р и л е ц к и й. Отдал бы назад, ежели бы они тебе были нужны… Merci, Тимофей Гордеич! Желаю тебе еще больше потолстеть и медаль получить. Скажи мне, пожалуйста, Тимофей Гордеич, зачем ты такую ненормальную жизнь ведешь? Пьешь много, говоришь басом, потеешь, не спишь, когда следует… Например, отчего ты сейчас не спишь? Ты человек полнокровный, желчный, вспыльчивый, бакалейный, тебе рано ложиться нужно! У тебя и жил больше, чем у других. Можно ли так убивать себя?
      Б у г р о в. Но?
      Т р и л е ц к и й. Вот тебе и но! Впрочем, не пугайся… Шучу… Рано тебе еще умирать… Поживешь! Много у тебя денег, Тимофей Гордеич?
      Б у г р о в. Хватит на наш век.
      Т р и л е ц к и й. Хороший, умный ты человек, Тимофей Гордеич, но большой мошенник! Ты меня извини… Я по дружбе… Ведь мы друзья? Большой мошенник! Для чего ты векселя Войницева скупаешь? Для чего ему деньги даешь?
      Б у г р о в. Не вашего ума это дело, Николай Иваныч!
      Т р и л е ц к и й. Хочешь с Венгеровичем шахты генеральшины схапать? Генеральша, мол, сжалится над пасынком, не даст ему погибнуть, отдаст тебе свои шахты? Великий ты человек, но мошенник! Плут!
      Б у г р о в. Вот что-с, Николай Иваныч… Я пойду усну где-нибудь около беседочки маленько, а вы, когда станут ужин подавать, меня и разбудите.
      Т р и л е ц к и й. Прелестно! Иди спи.
      Б у г р о в (идет). А ежели не будут ужина подавать, то разбудите в половину одиннадцатого! (Уходит к беседке.)

      Т р и л е ц к и й и потом В о й н и ц е в.
      Т р и л е ц к и й (рассматривает деньги). Мужиком пахнут… Надрал, каналья! Куда же мне их девать? (Василию и Якову.) Эй, вы, вольнонаемники! Василий, позови сюда Якова, Яков, позови сюда Василия! Ползите сюда! Живо!
      Я к о в и В а с и л и й подходят к Трилецкому. Они во фраках! Ах, черт возьми! Ужасно вы на господ похожи! (Дает Якову рубль.) Это тебе рубль! (Василию.) Это тебе рубль! Это вам за то, что у вас носы длинные.
      Я к о в и В а с и л и й (кланяются). Много довольны, Николай Иваныч!
      Т р и л е ц к и й. Что же вы, славяне, качаетесь? Пьяны? Оба как веревки? Будет же вам от генеральши, коли узнает! По мордасам отлупит! (Дает еще по рублю.) Нате еще по рублю! Это за то, что тебя Яковом зовут, а его Василием, а не наоборот. Кланяйтесь!
      Яков и Василий кланяются. Совершенно верно! А это вам еще по рублю за то, что меня Николаем Иванычем, а не Иваном Николаевичем зовут! (Дает еще.) Кланяйтесь! Так! Смотрите, не пропить! Горького лекарства пропишу! Ужасно вы на господ похожи! Ступайте фонари зажигать! Марш! Довольно с вас!
      Я к о в и В а с и л и й отходят. В о й н и ц е в проходит через сцену. (Войницеву.) На тебе три рубля!
      В о й н и ц е в берет деньги, машинально кладет их в карман и уходит в глубину сада. Поблагодари же!
      Выходят из дома И в а н И в а н о в и ч и С а ш а.

      Т р и л е ц к и й, И в а н И в а н о в и ч и С а ш а.
      С а ш а (входя). Боже мой! Когда же всему этому конец будет? И за что ты так наказал меня? Этот пьян, Николай пьян, Миша тоже… Хоть бы бога вы побоялись, бессовестные, если людей не стыдитесь! Все смотрят на вас! Мне-то, мне-то каково видеть, как все на вас пальцем указывают!
      И в а н И в а н о в и ч. Не то, не то! Постой… Ты меня запутала… Постой…
      С а ш а. Вас в благородный дом пускать нельзя! Не успели войти, как уже и пьяны! У, безобразный! А еще тоже старый! Ты должен пример им подавать, а не то что вместе с ними пить!
      И в а н И в а н о в и ч. Постой, постой… Ты меня запутала… О чем бишь я? Да! И не лгу, брат Саша! Верь! Послужи я еще лет пять, генералом был бы! А что ты думаешь, не был бы генералом? Фи!.. (Хохочет.) С моим характером да не быть генералом? С моим образованием? Не понимаешь же ты ничего после этого… Ты, значит, не понимаешь…
      С а ш а. Пойдем! Генералы не пьют так.
      И в а н И в а н о в и ч. От восторга все пьют! Был бы генералом! Да молчи ты, сделай милость! Вся в мать! Зу-зу-зу… Господи, ей-богу! Та, бывало, день и ночь, день и ночь… То не так, другое не так… Зу-зу-зу… О чем бишь я? Да! И вся ты в покойницу мать, моя крошечка! Вся ты… Вся… И глазки, и волосочки… И ходила та тоже так, как гусочка… (Целует ее.) Ангел мой! Вся ты в покойницу… Страсть как любил покойницу! Не уберег, старый Шут Иваныч Балалайкин!
      С а ш а. Будет тебе… Идем! Серьезно, папа… Пора уже тебе оставить выпивку и скандалы. Предоставь это тем здоровилам… Они молодые, а тебе все-таки, старику, не к лицу, право…
      И в а н И в а н о в и ч. Слушаю, друг мой! Понимаю! Не буду… Слушаю… Ну да, ну да… Понимаю… О чем бишь я?
      Т р и л е ц к и й (Ивану Ивановичу). На тебе, ваше высокоблагородие, сто копеек! (Дает ему рубль.)
      И в а н И в а н о в и ч. Так-с… Беру, сын мой! Merci… От чужого не возьму, не от сына своего всегда возьму… Возьму и возрадуюсь… Не люблю, деточки, чужих финансов. И, боже мой, как не люблю! Честен, дети! Честен ваш отец! В жизнь мою ни разу не грабил ни отечества, ни пенатов! А стоило только чуточку руку кое-куда запустить, и был бы богат и славен!
      Т р и л е ц к и й. Похвально, но не нужно, отец, хвастать!
      И в а н И в а н о в и ч. Не хвастаю я, Николай! Поучаю, дети мои! Вразумляю… За вас ответ перед творцом дам!
      Т р и л е ц к и й. Куда это вы?
      И в а н И в а н о в и ч. Домой. Провожаю вот эту жужелицу… Проводи да проводи… Ввязалась… Вот и провожаю. Самой страшно. Я провожу ее, да опять сюда приду.
      Т р и л е ц к и й. Разумеется, приходи. (Саше.) И тебе дать? На и тебе, и тебе на! Три целковых! Тебе три целковых!
      С а ш а. Прибавь кстати и еще два. Мише на летние панталоны куплю, а то у него только одни. А хуже нет, как иметь одни! Во время стирки приходится надевать суконные…
      Т р и л е ц к и й. Я ему никаких бы не дал, ни летних, ни суконных, если бы это от меня зависело: ходи, как знаешь! Но что с тобой поделаешь? На, возьми еще два! (Дает деньги.)
      И в а н И в а н о в и ч. О чем бишь я? Да… Как теперь помню… Ну да… В генеральном штабе служил, дети мои… Я головой против неприятеля действовал, мозгами турецкую кровь проливал… Штыка не знаю, нет, не знаю… Ну да…
      С а ш а. Что же мы стоим? Пора уже. Прощай, Коля! Идем, папа!
      И в а н И в а н о в и ч. Постой! Замолчи ты Христа ради! Тар-тар-тар… Цысарка! Шкворец! Вот как жить надо, дети мои! Честно, благородно, беспорочно… Ну да, ну да… Владимира третьей степени получил…
      С а ш а. Будет тебе, папа! Пойдем!
      Т р и л е ц к и й. Мы и без разглагольствований знаем, что ты за человек… Ступай, провожай!
      И в а н И в а н о в и ч. Умнейший ты человек, Николай! Быть тебе Пироговым!
      Т р и л е ц к и й. Ступай, ступай…
      И в а н И в а н о в и ч. О чем бишь я? Да… Видал я Пирогова… Когда еще в Киеве был… Ну да, ну да… Умнейший человек… Ничего себе… Так я иду… Идем, Сашурка! Я, дети, ослабел… На панихиду похож стал… Ох, господи, прости нас, грешных! Согрешихом, согрешихом… Ну да, ну да… Грешен, деточки! Теперь Мамону служу, а в молодости богу не молился. Базаристей меня и человека не было… Материя! Штоф унд крафт!* Ах, господи… Ну да… Молитесь, деточки, чтоб я не умер! Ты уж пошла, Сашурочка? Где ты? Вот где ты… Идем…
 

____________________

 
      * Материя и сила (нем. Stoff und Kraft).
      Анна Петровна смотрит в окно.
      Т р и л е ц к и й. А сам ни с места… Зарапортовался малый… Ну, ступайте! Мимо мельницы не ходите, собаки порвут.
      С а ш а. На тебе, Коля, его фуражка… Отдай ему, а то простудится…
      Т р и л е ц к и й (снимает фуражку и надевает ее на отца). Шествуй, старче! Налево кругом… марш!
      И в а н И в а н о в и ч. По-лу-о-брот нааале… вво! Ну да, ну да… Справедлив ты, Николай! Видит бог, что ты справедлив! И Михайло, зять, справедлив! Вольнодумен, но справедлив! Иду, иду… (Идут.) Идем, Саша… Ты идешь? Дай я тебя понесу!
      С а ш а. Вот еще глупости!
      И в а н И в а н о в и ч. Дай я тебя понесу! Всегда я мать носил… Несу, бывало, а сам качаюсь… Раз с пригорка загремел с ней вместе… Засмеялась только, голубка, ничуть не рассердилась… Дай я тебя понесу!
      С а ш а. Не выдумывай… Надень картуз как следует. (Поправляет ему фуражку.) Какой ты еще молодец у нас!
      И в а н И в а н о в и ч. Ну да, ну да…
      Уходят. Входят П е т р и н и Щ е р б у к.

      Т р и л е ц к и й, П е т р и н и Щ е р б у к.
      П е т р и н (выходит из дому под руку с Щербуком). Положи ты передо мной пятьдесят тысяч, и я украду… Честное слово, украду… Лишь бы только ничего за это не было… Украду… Положи перед тобой, и ты украдешь.
      Щ е р б у к. Не украду, Герася! Нет!
      П е т р и н. Положи рубль, и рубль украду! Честность! фи-фи! Кому нужна твоя честность? Честный значит дурак…
      Щ е р б у к. Я дурак… Пускай я дурак…
      Т р и л е ц к и й. Нате вам, старцы, по рублю! (Дает им по рублю.)
      П е т р и н (берет деньги). Давайте…
      Щ е р б у к (хохочет и берет деньги). Merci, господин доктор!
      Т р и л е ц к и й. Напузырились, господа почтенные?
      П е т р и н. Малость…
      Т р и л е ц к и й. А это вам еще по рублю на поминовение душ ваших! Ведь грешны? Берите же! Вам бы по кукишу следовало, да так уж ради праздника… расщедрюсь, черт возьми!
      А н н а П е т р о в н а (в окно). Трилецкий, дайте и мне рубль! (Скрывается.)
      Т р и л е ц к и й. Вам не рубль, а пять рублей, генерал-майорская вдова! Сейчас! (Уходит в дом.)
      П е т р и н (смотрит на окно). Скрылась фея?
      Щ е р б у к (смотрит на окно). Скрылась.
      П е т р и н. Не терплю! Нехорошая женщина! Гордыни много… Женщина должна быть смирная, уважительная… (Качает головой.) Видал Глагольева? Вот тоже еще чучело! Сидит, как грыб, на одном месте, молчит да глазами лупает! Разве так ухаживают за дамами?
      Щ е р б у к. Женится!
      П е т р и н. Когда он женится? Через сто лет? Покорнейше вас благодарю! Через сто лет мне не нужно.
      Щ е р б у к. Не нужно, Герася, жениться ему, старику… Женился бы, коли уж так жениться понадобилось, на какой-нибудь простушечке… И он для нее не годится… Она молодая, огненная, дама европейская, образованная…
      П е т р и н. Вот ежели б женился! То есть так мне этого хочется, что и выразить словесно не умею! Ведь у них ровно ничего нету от самой смерти покойничка генерала, царство ему небесное! Есть у ней шахты, да на те Венгерович метит… Где мне с Венгеровичем тягаться? Что я теперь могу получить по векселям с них? Протестуй я теперь, что я получу?
      Щ е р б у к. Nihil*.
 

____________________

 
      * Ничего (лат.).
      П е т р и н. А ежели она замуж за Глагольева пойдет, то я буду знать, с чего мне получить… Векселя сейчас протестую, запрещение наложу… Небось не даст пасынку погибнуть, выплатит! Эх-ех-ох! Исполнись, мечтание мое! Шестнадцать тысяч, Павочка!
      Щ е р б у к. А мне три тысячи… Приказывает моя кочерга, чтоб я получил… Как я получу? Не умею я получать… Это не мужики… Это друзья… Пусть сама едет сюда и получает… Пойдем, Герася, во флигель!
      П е т р и н. Зачем?
      Щ е р б у к. К дамскому полонезу баллады нашептывать…
      П е т р и н. А Дуняша во флигеле?
      Щ е р б у к. Там. (Идут.) У них веселей… (Поет.) Ах, как я несчастлив, перестав жить в нем!
      П е т р и н. Тик-ток, тик-ток… (Кричит.) Да-с! (Поет.) Год новый радостно встречаем в собранье искренних друзей…
      Уходят.

      В о й н и ц е в и С о ф ь я Е г о р о в н а выходят из глубины сада.
      В о й н и ц е в. О чем ты думаешь?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Право, не знаю.
      В о й н и ц е в. Ты чуждаешься моей помощи… Неужели я не в состоянии помочь тебе? Что за тайны, Софи? Тайны от мужа… Гм…
      Садятся.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Какие тайны? Я сама не знаю, что во мне происходит… Не мучь себя понапрасну, Сергей! Не обращай внимания на мою хандру…
      Пауза. Уедем отсюда, Сергей!
      В о й н и ц е в. Отсюда?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да.
      В о й н и ц е в. Зачем?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Хочу… Хоть за границу. Уедем?
      В о й н и ц е в. Ты этого хочешь… Но зачем же?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Здесь хорошо, здорово, весело, но не могу… Все идет хорошо, благополучно, только… уехать нужно. Ты дал слово не расспрашивать.
      В о й н и ц е в. Завтра же уедем… Завтра же нас здесь не будет! (Целует руку.) Тебе здесь скучно! Да это и понятно! Я понимаю тебя! Черт знает, что за среда! Петрины, Щербуки…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Они не виноваты… Оставим их в покое.
      Пауза.
      В о й н и ц е в. И откуда у вас, у женщин, берется столько тоски? Ну чего тосковать? (Целует жену в щеку.) Полно! Будь весела! Живи, пока живется! Нельзя ли эту тоску, как говорит Платонов, по шапке? Ба! Очень кстати вспомнил Платонова! Отчего ты с ним редко беседуешь? Это человек не из мелко плавающих, малый развитой и слишком нескучный! Поговори-ка с ним по душе, посвободней! Как рукой снимет тоску! С maman говори почаще, с Трилецким… (Смеется.) Поговори-ка, а не смотри на них свысока! Ты еще не раскусила этих людей… Я рекомендую тебе их, потому что эти люди - моего вкуса люди. Я их люблю. Ты их тоже полюбишь, когда покороче узнаешь.
      А н н а П е т р о в н а (в окно). Сергей! Сергей! Кто там? Позовите Сергея Павловича!
      В о й н и ц е в. Что прикажете?
      А н н а П е т р о в н а. Ты здесь? На минутку!
      В о й н и ц е в. Сейчас! (Софье Егоровне.) Завтра же едем, коли не передумаешь. (Идет в дом.)
      С о ф ь я Е г о р о в н а (после паузы). Ведь это почти что несчастье! Я уже в состоянии по целым дням не думать о муже, забывать о его присутствии, не обращать внимания на его слова… В тягость становится… Что делать? (Думает.) Ужасно! Так недавно была свадьба и уже… А всё это тот… Платонов! Сил не хватает, нет характера, ничего нет такого, что помогало бы мне стоять против этого человека! Он преследует меня от утра до вечера, ищет меня, не дает мне покою своими понятными глазами… Это ужасно… и глупо, наконец! Ручаться за себя даже нет сил! Сделай он шаг, и, пожалуй, всё может произойти!

      С о ф ь я Е г о р о в н а и П л а т о н о в.
      П л а т о н о в выходит из дома.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Вот он идет! Водит вокруг своими глазами и ищет! Кого он ищет? По походке вижу, кто ему нужен! Как нечестно с его стороны не давать мне покоя!
      П л а т о н о в. Жарко! Не нужно бы пить… (Увидев Софью Егоровну.) Вы здесь, Софья Егоровна? В уединении? (Смеется.)
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да.
      П л а т о н о в. Смертных избегаете?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Нет надобности мне избегать их. Они мне не противны и не мешают.
      П л а т о н о в. Да? (Садится рядом.) Вы позволите?
      Пауза. Но если вы не избегаете людей, зачем вы меня, Софья Егоровна, избегаете? За что? Позвольте, дайте договорить! Очень рад, что могу-таки, наконец, поговорить с вами. Вы избегаете меня, обходите, не глядите на меня… Что это? Комедия или серьез?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Я и не думала избегать вас! Откуда вы это взяли?
      П л а т о н о в. Сначала вы как будто благоволили ко мне, удостаивали меня своим благовниманием, а теперь и видеть меня не хотите! Я в одну комнату - вы в другую, я в сад - вы из сада, я начинаю говорить с вами, вы отнекиваетесь или говорите сухое, знойное «да» и уходите… Наши отношения превратились в какое-то недоумение… Виноват я? Противен? (Встает.) Вины я за собой никакой не чувствую. Потрудитесь сейчас же вывести меня из этого институтски-глупого положения! Выносить его долее я не намерен!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Признаюсь, я вас… избегаю немножко… Знай я, что это вам так неприятно, я иначе повела бы дело…
      П л а т о н о в. Избегаете? (Садится.) Признаетесь? Но… за что, с какой стати?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Не кричите, то есть… не говорите так громко! Вы мне, надеюсь, не выговор делаете. Я не люблю, если кричат на меня. Я избегаю не вас собственно, а бесед с вами… Человек вы, насколько я вас знаю, хороший… Здесь все вас любят, уважают, некоторые даже поклоняются вам, считают за честь поговорить с вами…
      П л а т о н о в. Ну-те, ну-те…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Когда я приехала сюда, я сама сейчас же, после первой же нашей беседы, присоединилась к вашим слушателям, но мне, Михаил Васильич, не посчастливилось, решительно не повезло… Вы скоро стали для меня почти невыносимы… Не подыщу более мягкого слова, извините… Вы почти каждый день беседовали со мной о том, как вы меня любили когда-то, как я вас любила и так далее… Студент любил девочку, девочка любила студента… история слишком старая и обыкновенная, чтобы о ней столько много рассказывать и придавать ей для нас с вами теперь какое бы то ни было значение… Не в этом, впрочем, дело… Дело в том, что когда вы говорили со мной о прошлом, то… то говорили так, как будто бы чего-то просили, как будто бы вы тогда, в прошлом, чего-то не добрали, что хотели бы взять теперь… Каждый день тон ваш был томительно одинаков, и каждый день мне казалось, что вы намекаете на какие-то как бы обязательства, наложенные на нас с вами нашим общим прошлым… И потом мне казалось, что вы придаете уж слишком большое значение… что, как бы выразиться яснее, преувеличиваете наши отношения добрых знакомых! Вы как-то странно смотрите, выходите из себя, кричите, хватаете за руку и преследуете… Точно шпионите! Для чего это?.. Одним словом, вы не даете мне покоя… Для чего этот надзор? Что я для вас? Право, можно подумать, что вы выжидаете какого-то удобного случая, который вам для чего-то нужен…
      Пауза.
      П л а т о н о в. Всё? (Встает.) Merci за откровенность! (Идет к двери.)
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Вы сердитесь? (Встает.) Постойте, Михаил Васильич! Для чего же в амбицию вламываться? Я не хотела…
      П л а т о н о в (останавливается). Эх вы!
      Пауза. Выходит, значит, что я вам не надоел, а что вы боитесь, трусите… Трусите, Софья Егоровна? (Подходит к ней.)
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Перестаньте, Платонов! Лжете! Я не боялась и не думаю бояться!
      П л а т о н о в. Где же ваш характер, где сила здравомыслящих мозгов, если каждый встречный, мало-мальски не банальный мужчина может вам казаться опасным для вашего Сергея Павловича! Я и без вас шлялся сюда каждый день, а беседовал с вами, потому что считал вас умной, понимающей женщиной! Какая глубокая испорченность! Впрочем… Виноват, я увлекся… Я не имел права говорить вам всё это… Извините за неприличную выходку…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Никто не дал вам права говорить такие вещи! Если вас слушают, то из этого не следует, что вы имеете право говорить всё то, что вам вздумается! Ступайте от меня!
      П л а т о н о в (хохочет). Вас преследуют?! Вас ищут, хватают вас за руки?! Вас, бедную, хотят отнять у вашего мужа?! В вас влюблен Платонов, оригинал Платонов?! Какое счастье! Блаженство! Да ведь это такие конфекты для нашего маленького самолюбьица, каких не едал ни один конфектный фабрикант! Смешно… Не к лицу развитой женщине эти сладости! (Идет в дом.)
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Вы дерзки и резки, Платонов! Вы с ума сошли! (Идет за ним и останавливается у двери.) Ужасно! Для чего он говорил всё это? Он хотел ошеломить меня… Нет, я этого не выношу… Я пойду, скажу ему… (Уходит в дом.)
      Из-за беседки выходит О с и п.

      О с и п, Я к о в и В а с и л и й.
      О с и п (входит). Пять хороших! Шесть нехороших! Черт знает, чем занимаются! Шли бы лучше в преферанс играть… По одной десятой… Или в стуколку… (Якову.) Здоров, Яша! Того… м-м-м… Венгерович здесь?
      Я к о в. Здесь.
      О с и п. Пойди позови! Потихонечку вызови! Скажи, что дело есть большое…
      Я к о в. Ладно. (Идет в дом.)
      О с и п (срывает фонарь, тушит и кладет его в карман). В прошлом годе в городе я у Дарьи Ивановны, что вещи краденые покупает да питейное заведение с девицами держит, в стуколку играл… Три копейки обязательного были… Ремизы доходили до двух целковых… Выиграл восемь рублей… (Срывает другой фонарь.) Весело в городе!
      В а с и л и й. Не для вас фонари повешены! Чего рвать?
      О с и п. А я тебя и не вижу! Здорово, осел! Как поживаешь? (Подходит к нему.) Как дела?
      Пауза. Ах ты, лошадь! Ах ты, свинопас! (Снимает с него шапку.) Смешной ты человек! Ей-богу, смешной! У тебя хоть капелька ума есть? (Бросает шапку на дерево.) Ударь меня по щеке за то, что я вредный человек!
      В а с и л и й. Пущай вас кто другой ударит, а я не стану бить!
      О с и п. А убивать станешь? Нет, коли у тебя есть ум, так ты не артелью убивай, а сам убей! Плюнь мне в лицо за то, что я вредный человек!
      В а с и л и й. Не плюну. Ну чего пристали?
      О с и п. Не плюнешь? Боишься меня, значит? Становись же передо мной на колени!
      Пауза. Ну? Становись! Кому говорю? Стенам или человеку живому?
      Пауза. Кому говорю?
      В а с и л ий (становится на колени). Грех вам, Осип Иваныч!
      О с и п. Стыдно стоять? Очень мне это приятно… Господин во фраке, а на коленках пред разбойником стоит… Ну, а теперь кричи ура, что есть духу… Ну?
      Входит В е н г е р о в и ч 1.

      О с и п и В е н г е р о в и ч 1.
      В е н г е р о в и ч 1 (выходит из дома). Кто здесь меня звал?
      О с и п (быстро снимает шапку). Я-с, ваше степенство!
      Василий поднимается, садится на скамью и плачет.
      В е н г е р о в и ч 1. Что тебе нужно?
      О с и п. Вы изволили искать и спрашивать меня у кабатчика, вот я и пришел!
      В е н г е р о в и ч 1. Ах да… Но… не мог разве выбрать другого места?
      О с и п. Для хороших людей, ваше превосходительство, всякое место хорошо!
      В е н г е р о в и ч 1. Ты мне отчасти нужен… Отойдем отсюда… Вон к той скамье!
      Идут к скамье, стоящей в глубине сцены. Стань немного поодаль так, как будто ты со мной не говоришь… Вот так! Тебя кабатчик Лев Соломоныч прислал?
      О с и п. Так точно.
      В е н г е р о в и ч 1. Напрасно… Я не тебя хотел, но… что поделаешь? Ничего с тобой не поделаешь. С тобой не следовало бы делов иметь… Ты такой нехороший человек…
      О с и п. Очень нехороший! Хуже всех на свете.
      В е н г е р о в и ч 1. Говори тише! Сколько я передавал тебе денег, так это ужас, а ты этого не чувствуешь, как будто мои деньги камни или другой какой-нибудь ненужный предмет… Ты позволяешь себе дерзости, воруешь… Отворачиваешься? Не нравится правда? Правда глаза колет?
      О с и п. Колет, да только не ваша, ваше превосходительство! Вы позвали меня сюда только за тем, чтобы наставления мне читать?
      В е н г е р о в и ч 1. Говори тише… Ты знаешь… Платонова?
      О с и п. Учителя? Как не знать!
      В е н г е р о в и ч 1. Да, учителя. Учителя, который учит только ругаться и больше ничему. За сколько ты возьмешься искалечить этого учителя?
      О с и п. То есть как искалечить?
      В е н г е р о в и ч 1. Не убить, а искалечить… Убивать людей не следует… Для чего их убивать? Убийство - это вещь такая, что… Искалечить, то есть побить так, чтобы всю жизнь помнил…
      О с и п. Это могу-с…
      В е н г е р о в и ч 1. Поломай ему что-нибудь, на лице уродство сделай… Что возьмешь? Тссс… Кто-то идет… Отойдем немного далее…
      Идут в глубину сцены…
      Из дома выходят П л а т о н о в и Г р е к о в а.

      В е н г е р о в и ч 1 и О с и п (в глубине сцены),
      П л а т о н о в и Г р е к о в а.
      П л а т о н о в (смеется). Что, что? Как? (Хохочет.) Как? Я не расслышал…
      Г р е к о в а. Не расслышали? Что ж? Я могу повторить… Я даже еще резче выражусь… Вы не обидитесь, разумеется… Вы так привыкли к разного рода резкостям, что мои слова едва ли будут вам в диковинку…
      П л а т о н о в. Говорите, говорите, красавица!
      Г р е к о в а. Я не красавица. Кто считает меня красавицей, тот не имеет вкуса… Откровенно - ведь я некрасива? Как на ваш взгляд?
      П л а т о н о в. После скажу. Говорите вы теперь!
      Г р е к о в а. Так слушайте же… Вы или необыкновенный человек, или же… негодяй, кто-нибудь из двух.
      Платонов хохочет. Смеетесь… Впрочем, смешно… (Хохочет.)
      П л а т о н о в (хохочет). Она это сказала! Ай да дурочка! Скажите, пожалуйста! (Берет ее за талию.)
      Г р е к о в а (садится). Позвольте однако ж…
      П л а т о н о в. И она туда же, куда и люди! Философствует, химией занимается и какие изреченьица откалывает! Поди ты с ней, с презренной! (Целует ее.) Хорошенькая, оригинальная бестия…
      Г р е к о в а. Позвольте же… Что же это? Я… я не говорила… (Встает и опять садится.) Зачем вы меня целуете? Я вовсе…
      П л а т о н о в. Сказала и удивила! Дай, мол, скажу и поражу! Пусть увидит, какая я умная! (Целует ее.) Растерялась… растерялась… Глупо смотрит… Ах, ах…
      Г р е к о в а. Вы… Вы меня любите? Да?.. Да?
      П л а т о н о в (пищит). А ты меня любишь?
      Г р е к о в а. Если… если… то… да… (Плачет.) Любишь? Иначе бы ты не делал так… Любишь?
      П л а т о н о в. Ни капельки, моя прелесть! Не люблю дурачков, грешный человек! Люблю одну дуру, да и то от нечего делать… О! Побледнела! Глазами засверкала! Знай, мол, наших!..
      Г р е к о в а (поднимается). Издеваетесь, что ли?
      Пауза.
      П л а т о н о в. Чего доброго пощечину влепит…
      Г р е к о в а. Я горда… Не умею пачкать рук… Я вам сказала, милостивый государь, что вы или необыкновенный человек, или же негодяй, теперь же я вам говорю, что вы необыкновенный негодяй! Презираю вас! (Идет к дому.) Не заплачу теперь… Я рада, что наконец-таки узнала, что вы за птица…
      Входит Т р и л е ц к и й.

      Те же и Т р и л е ц к и й (в цилиндре).
      Т р и л е ц к и й (входит). Журавли кричат! Откуда это они взялись? (Смотрит вверх.) Так рано…
      Г р е к о в а. Николай Иваныч, если вы уважаете меня… себя хоть сколько-нибудь, то не знайтесь с этим человеком! (Указывает на Платонова.)
      Т р и л е ц к и й (смеется). Помилуйте! Это мой почтеннейший родственник!
      Г р е к о в а. И друг?
      Т р и л е ц к и й. И друг.
      Г р е к о в а. Не завидую вам. И ему тоже, кажется… не завидую. Вы добрый человек, но… этот шуточный тон… Бывает время, когда тошнит от ваших шуток… Я не хочу вас обидеть этим, но… я оскорблена, а вы… шутите! (Плачет.) Я оскорблена… Но, впрочем, я не заплачу… Я горда. Знайтесь с этим человеком, любите его, поклоняйтесь его уму, бойтесь… Вам всем кажется, что он на Гамлета похож… Ну и любуйтесь им! Дела мне нет… Не нужно мне от вас ничего… Шутите с ним, сколько вам угодно, с этим… негодяем! (Уходит в дом.)
      Т р и л е ц к и й (после паузы). Съел, брат?
      П л а т о н о в. Ничего я не ел…
      Т р и л е ц к и й. Пора бы, Михаил Васильич, по чести, по совести оставить ее в покое. Стыдно, право… Такой умный и большой человек, а выделываешь черт знает что… Вот и назвали негодяем…
      Пауза. Не могу же я в самом деле разорваться на две половины, чтобы одной половиной уважать тебя, а другой благоволить к девушке, назвавшей тебя негодяем…
      П л а т о н о в. Не уважай меня, не понадобится это раздвоение.
      Т р и л е ц к и й. Не могу же я не уважать тебя! Ты сам не знаешь, что ты говоришь.
      П л а т о н о в. Остается, значит, только одно: не благоволить к ней. Не понимаю я тебя, Николай! Что хорошего, умный человек, ты нашел в этой дурочке?
      Т р и л е ц к и й. Гм… Генеральша часто упрекает меня в недостатке джентльменства и указывает мне на тебя, как на образец джентльменства… А по-моему, этот упрек можно всецело отнести и к тебе, образцу… Все вы, а в особенности ты, кричите на каждом переулке, что я влюблен в нее, смеетесь, дразните, подозреваете, следите…
      П л а т о н о в. Выражайся ясней…
      Т р и л е ц к и й. Я, кажется, ясно выражаюсь… И в то же время у вас хватает совести величать ее при мне дурочкой, дрянью… Не джентльмен ты! Джентльмены знают, что у влюбленных есть известное самолюбие… Не дура она, братец! Она не дура! Она жертва ненужная, вот что! Бывают минутки, друг мой, когда хочется кого-нибудь ненавидеть, в кого-нибудь въесться, на ком-нибудь выместить свою какую-нибудь пакость… Отчего же на ней не попробовать? Она годится! Слаба, безответна, смотрит на тебя так до глупости доверчиво… Понимаю я всё это очень хорошо… (Встает.) Пойдем выпьем!
      О с и п (Венгеровичу). Ежели не отдадите тогда остальных, то на сто украду. Об этом не сомневайтесь!
      В е н г е р о в и ч 1 (Осипу). Говори тише! Когда будешь его бить, то не забудь сказать: «благодарный кабатчик!» Тсс… Ступай! (Идет к дому.)
      О с и п уходит.
      Т р и л е ц к и й. Черт возьми, Абрам Абрамыч! (Венгеровичу.) Ты, Абрам Абрамыч, не болен?
      В е н г е р о в и ч 1. Ничего… Слава богу, здоров.
      Т р и л е ц к и й. Какая жалость! А мне так деньги нужны! Веришь ли? До зарезу, что называется…
      В е н г е р о в и ч 1. Следовательно, выходит, доктор, из ваших слов, что вам больные нужны до зарезу? (Смеется.)
      Т р и л е ц к и й. Удачно сострил! Хотя тяжело, да зато удачно! Ха-ха-ха и паки ха-ха-ха! Смейся, Платонов! Дай, голубчик, если можешь!
      В е н г е р о в и ч 1. Вы мне и так уже много должны, доктор!
      Т р и л е ц к и й. Для чего говорить это? Кто этого не знает? А сколько я тебе должен?
      В е н г е р о в и ч 1. Около… Ну да… Двести сорок пять рублей, кажется.
      Т р и л е ц к и й. Дай, великий человек! Одолжи, и я одолжу тебя когда-нибудь! Будь столь добр, великодушен и храбр! Самый храбрый из евреев тот, кто дает взаймы без расписки! Будь самым храбрым евреем!
      В е н г е р о в и ч 1. Гм… евреем… Всё евреи да евреи… Уверяю вас, господа, что во всю жизнь мою я не видел ни одного русского, который давал бы деньги без расписки, и уверяю вас, что нигде не практикуется в таких больших размерах давание денег без расписки, как среди нечестного еврейства!.. Пусть отнимет у меня бог мою жизнь, если я лгу! (Вздыхает.) Многому, очень многому можно с успехом и с пользою поучиться вам, молодые люди, у нас, евреев, а в особенности у стариков евреев… Очень многому… (Вынимает из кармана бумажник.) Вам занимаешь деньги с охотой, с удовольствием, а вы… смеяться, пошутить любите… Нехорошо, господа! Я старик… У меня есть дети… Считай подлецом, но обходись по-человечески… На то вы и в университете учились…
      Т р и л е ц к и й. Ты хорошо говоришь, Абрам Абрамыч!
      В е н г е р о в и ч 1. Нехорошо, господа, дурно… Можно подумать, что между вами, развитыми людьми, и моими приказчиками нет никакой разницы… И тыкать вам никто не позволил… Сколько вам? Очень дурно, молодые люди… Сколько вам?
      Т р и л е ц к и й. Сколько дашь…
      Пауза.
      В е н г е р о в и ч 1. Я вам дам… Я вам могу дать… пятьдесят рублей… (Дает деньги.)
      Т р и л е ц к и й. Роскошно! (Берет деньги.) Велик!
      В е н г е р о в и ч 1. На вас, доктор, моя шляпа!
      Т р и л е ц к и й. Твоя? Гм… (Снимает шляпу.) На, возьми… Отчего ты не отдашь его почистить? Ведь дешево возьмут! Как по-еврейски цилиндр?
      В е н г е р о в и ч 1. Как угодно. (Надевает шляпу.)
      Т р и л е ц к и й. А тебе идет цилиндр, к лицу. Барон, совсем барон! Отчего ты не купишь себе баронства?
      В е н г е р о в и ч 1. Ничего я не знаю! Оставьте меня, пожалуйста!
      Т р и л е ц к и й. Ты велик! Отчего это тебя понять не хотят?
      В е н г е р о в и ч 1. Отчего не хотят оставить в покое, скажите лучше! (Уходит в дом.)

      П л а т о н о в и Т р и л е ц к и й.
      П л а т о н о в. Для чего ты взял у него эти деньги?
      Т р и л е ц к и й. Да так… (Садится.)
      П л а т о н о в. Как это: да так?
      Т р и л е ц к и й. Взял да и шабаш! А тебе его жалко, что ли?
      П л а т о н о в. Не в том дело, братец!
      Т р и л е ц к и й. В чем же?
      П л а т о н о в. Не знаешь?
      Т р и л е ц к и й. Не знаю.
      П л а т о н о в. Врешь, знаешь!
      Пауза. Великою любовию воспылал бы я к тебе, душа моя, если бы ты хоть недельку, хоть денек пожил по каким-нибудь правилам, хоть бы самым мизерным! Для таких субъектов, как ты, правила необходимы, как хлеб насущный…
      Пауза.
      Т р и л е ц к и й. Ничего не знаю… Не нам, брат, с тобой переделывать плоть нашу! Не нам сломать ее… Знал я это, когда еще с тобой в гимназии по-латыни единицы получал… Не будем же болтать попусту… Да прильпнут гортани к языкам!
      Пауза. Смотрел я третьего дня, братец ты мой, у одной своей дамочки портреты «Современных деятелей» и читал их биографии. И что же ты думаешь, любезный? Ведь нет нас с тобой среди них, нет! Не нашел, как ни бился! Lasciate, Михаил Васильич, ogni speranza!* - говорят итальянцы. Не нашел я ни тебя, ни себя среди современных деятелей и - вообрази! Я спокоен! Вот Софья Егоровна так не того… не спокойна…
 

____________________

 
      * Оставьте всякую надежду! (итал.)
      П л а т о н о в. При чем же тут Софья Егоровна?
      Т р и л е ц к и й. Обижается, что ее между «Современными деятелями» нет… Воображает, что стоит ей только мизинцем шевельнуть - и земной шар рот разинет, человечество от радости шапку потеряет… Воображает… Гм… Ни в одном умном романе ты не найдешь столько белиберды, сколько в ней… А в сущности гроша медного не стоит. Лед! Камень! Статуя! Так и хочется подойти к ней и соскоблить с ее носа капельку гипса… А чуть что… сейчас истерика, глас и воздыхания… Силенок ни на грош… Умная кукла… На меня с презрением смотрит, шалопаем считает… А чем ее Сереженька лучше нас с тобой? Чем? Тем только и хорош, что водки не пьет, возвышенно мыслит и без зазрения совести величает себя человеком будущего. Впрочем, не судите, не судимы будете… (Встает.) Пойдем выпьем!
      П л а т о н о в. Не пойду. Мне там душно.
      Т р и л е ц к и й. Пойду сам. (Потягивается.) Кстати, что означают на вензеле эти Слово и Веди? Софью ли Войницеву или Сергея Войницева? Кого хотел уважить этими литерами наш филолог, себя или свою супругу?
      П л а т о н о в. Мне сдается, что эти литеры означают: «Слава Венгеровичу!» На его деньги кутим.
      Т р и л е ц к и й. Да… Что это с генеральшей сегодня делается? Хохочет, стонет, лезет целоваться… Точно влюблена…
      П л а т о н о в. В кого ей тут влюбиться? В самое себя разве? Ты не верь в ее смех. Нельзя верить в смех той умной женщины, которая никогда не плачет: она хохочет тогда, когда ей плакать хочется. А нашей генеральше не плакать, а застрелиться хочется… Это и по глазам ее видно…
      Т р и л е ц к и й. Женщины не стреляются, а травятся… Но не будем философствовать… Когда я философствую, я жестоко вру… Славная бабенка наша генеральша! Я вообще ужасно скверно мыслю, когда смотрю на женщину, но это единственная женщина, от которой отскакивают все мои лютые помыслы, как горох от стены. Единственная… Когда я гляжу на ее реальное лицо, я начинаю верить в платоническую любовь. Идешь?
      П л а т о н о в. Нет.
      Т р и л е ц к и й. Пойду сам… С попом выпью… (Идет и сталкивается у двери с Глагольевым 2.) Ах! Ваше сиятельство, самоделковый граф! Нате вам три рубля! (Сует ему в руку три рубля и уходит.)

      П л а т о н о в и Глагольев 2.
      Г л а г о л ь е в 2. Странная личность! Ни с того ни с сего: нате вам три рубля! (Кричит.) Я сам могу вам дать три рубля! Гм… Какой идиот! (Платонову.) Он ужасно поражает меня своею глупостью. (Смеется.) Глуп до безобразия!
      П л а т о н о в. Что же вы, танцор, не танцуете?
      Г л а г о л ь е в 2. Танцевать? Здесь? С кем, позвольте спросить? (Садится рядом.)
      П л а т о н о в. Уж будто бы и не с кем?
      Г л а г о л ь е в 2. Одни только типы! Все типы, на кого ни посмотришь! Какие-то рожи, орлиные носы, жеманство… А дамы? (Хохочет.) Черт знает что! При такой публике я всегда предпочитаю танцам буфет.
      Пауза. Какой в России, однако же, воздух несвежий! Какой-то промозглый, душный… Терпеть не могу России!.. Невежество, вонь… Бррр… То ли дело… Вы были хоть раз в Париже?
      П л а т о н о в. Не был.
      Г л а г о л ь е в 2. Жаль. Впрочем, успеете еще побывать. Когда будете ехать туда, то скажете мне. Я вам открою все тайны Парижа. Я дам вам триста рекомендательных писем, и триста шикознейших французских кокоток в вашем распоряжении…
      П л а т о н о в. Благодарю вас, я сыт. Скажите мне, правду ли говорят, что ваш отец хочет купить Платоновку?
      Г л а г о л ь е в 2. Право, не знаю. Я далеко держу себя от коммерции… А вы заметили, как mon pere* ухаживает за вашей генеральшей? (Хохочет.) Вот еще тоже тип! Этот старый барсук хочет жениться! Глуп, как тетерев! А ваша генеральша charmante!* Совсем недурна!
 

____________________

 
      * мой отец (франц.). * прелестна! (франц.)
      Пауза. Она такая душка, такая душка… А формы?! Фи, фи! (Бьет Платонова по плечу.) Счастливчик! Она затягивается? Сильно затягивается?
      П л а т о н о в. Не знаю… Я не присутствую при ее туалете…
      Г л а г о л ь е в 2. А мне говорили… Разве вы не…
      П л а т о н о в. Вы, граф, идиот!
      Г л а г о л ь е в 2. Но я пошутил… Зачем сердиться? Какой вы, право, чудак! (Тихо.) А правду ли говорят, что она… Немножко щекотливый вопрос, но между нами, я полагаю… Правду ли говорят, что она иногда любит деньги до положения риз?
      П л а т о н о в. Об этом спросите у нее самой. Я не знаю.
      Г л а г о л ь е в 2. Спросить у нее самой? (Хохочет.) Что за идея?! Платонов! Что вы говорите?!
      П л а т о н о в (садится на другую скамью). Какой же вы мастер надоедать!
      Г л а г о л ь е в 2 (хохочет). А что если на самом-таки деле спросить? Впрочем, почему же и не спросить?
      П л а т о н о в. Разумеется… (В сторону.) Спроси только… Она отобьет тебе твои глупые щеки! (Ему.) Спросите!
      Г л а г о л ь е в 2 (вскакивает). Клянусь, что это великая идея!.. Миллион чертей! Я спрошу, Платонов, и даю вам честное слово, что она моя! У меня предчувствие есть! Сейчас же спрошу! Держу пари, что она моя! (Бежит к дому и у двери сталкивается с Анной Петровной и Трилецким.) Mille pardons*, madame! (Расшаркивается и уходит.)
 

____________________

Платонов садится на старое место.

 

ЯВЛЕНИЕ XIII

 
      П л а т о н о в, А н н а П е т р о в н а и Т р и л е ц к и й.
      Т р и л е ц к и й (на крыльце). Вон он сидит, наш великий мудрец и философ! Сидит настороже и с нетерпением ожидает добычи: кому бы нотацию прочесть на сон грядущий?
      А н н а П е т р о в н а. Не клюет, Михаил Васильич!
      Т р и л е ц к и й. Плохо! Не клюется что-то сегодня! Бедный моралист! Жалею тебя, Платонов! Однако же я пьян и… однако же меня там дьякон ждет! Прощайте! (Уходит.)
      А н н а П е т р о в н а (идет к Платонову). Что вы тут сидите?
      П л а т о н о в. В комнатах душно, и это хорошее небо лучше вашего побеленного бабами потолка!
      А н н а П е т р о в н а (садится). Прелесть, что за погода! Чистый воздух, прохлада, звездное небо и луна! Жалею, что барыням нельзя спать на дворе под небом. Когда я была девочкой, я всегда летом ночевала в саду.
      Пауза. А у вас галстух новый?
      П л а т о н о в. Новый.
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Я сегодня в каком-то особенном настроении… Мне сегодня всё нравится… Гуляю! Ну да говорите же что-нибудь, Платонов! Чего вы молчите? Я для того и явилась сюда, чтобы вы говорили… Экой вы!
      П л а т о н о в. Что вам говорить?
      А н н а П е т р о в н а. Скажите мне что-нибудь новенькое, хорошенькое, кисленькое… Вы сегодня такой умненький, такой хорошенький… Право, мне кажется, что я сегодня влюблена в вас более, чем когда-либо… Душка вы такой сегодня! И бунтуете мало!
      П л а т о н о в. И вы сегодня такая красавица… Впрочем, вы всегда красавица!
      А н н а П е т р о в н а. Мы с вами друзья, Платонов?
      П л а т о н о в. По всей вероятности… Пожалуй, что друзья… Что же другое можно назвать дружбой?
      А н н а П е т р о в н а. Во всяком случае друзья? а?
      П л а т о н о в. Полагаю, что большие… Я к вам сильно привык и привязан… Много нужно времени, чтобы отучить меня от вас…
      А н н а П е т р о в н а. Большие друзья?
      П л а т о н о в. Для чего эти вопросики? Бросьте их, матушка! Друзья… друзья… Точно дева старая…
      А н н а П е т р о в н а. Хорошо… Мы друзья, а знаете ли, что от дружбы между мужчиной и женщиной до любви единый только шаг, милостивый государь? (Смеется.)
      П л а т о н о в. Вот как! (Смеется.) К чему вы это говорите? Ну да мы с вами не дошагаемся до чертиков, как бы широко ни шагали…
      А н н а П е т р о в н а. Любовь - чертики… Сравнил! Не слышит тебя твоя жена! Pardon, я на вас тыкнула… Ей-богу, Мишель, нечаянно! А почему же нам и не дошагаться? Разве мы не люди, что ли? Любовь вещь хорошая… Чего же краснеть-то?
      П л а т о н о в (смотрит на нее пристально). Вы, я вижу, или шутите мило, или же хотите… договориться до чего-то… Пойдемте-ка вальс танцевать!
      А н н а П е т р о в н а. Не умеете вы танцевать!
      Пауза. Надо с вами поговорить как следует… Пора… (Оглядывается.) Потрудитесь, mon cher*, слушать и не философствовать!
 

____________________

 
      * дорогой мой (франц.).
      П л а т о н о в. Пойдемте плясать, Анна Петровна!
      А н н а П е т р о в н а. Сядемте подальше… Идите сюда! (Садятся на другую скамью.) Вот только не знаю, с чего начать… Вы такой неповоротливый и лживый человечина…
      П л а т о н о в. Не начать ли мне, Анна Петровна?
      А н н а П е т р о в н а. Ведь вы околесную понесете, Платонов, когда начнете! Скажите, пожалуйста! Он сконфузился! Поверю - держи карман! (Бьет Платонова по плечу.) Шутник Миша! Ну говорите же, говорите… Покороче только…
      П л а т о н о в. Я буду короток… Вот что я вам хочу сказать: для чего?
      Пауза. Честное слово, не стоит, Анна Петровна!
      А н н а П е т р о в н а. Почему же? Да вы послушайте… Вы меня не понимаете… Будь вы свободны, я, недолго думая, сделалась бы вашей женой, отдала бы вам в вечное владение мое превосходительство, но теперь… Ну? Молчание знак согласия? Так, что ли?
      Пауза. Послушайте, Платонов, в данном случае неприлично молчать!
      П л а т о н о в (вскакивает). Забудем этот разговор, Анна Петровна! Давайте, бога ради, сделаем так, как будто бы его вовсе и не было! Не было его!
      А н н а П е т р о в н а (пожимает плечами). Странный человек! Почему же?
      П л а т о н о в. Потому что я уважаю вас! Я так уважаю в себе это уважение к вам, что расстаться с ним для меня будет тяжелее, чем провалиться сквозь землю! Друг мой, я свободный человек, я не прочь приятно провести время, я не враг связей с женщинами, не враг даже благородных интрижек, но… с вами заводить мелкую интрижку, вас делать предметом своих праздных помыслов, вас, умную, прекрасную, свободную женщину?! Нет! Это уж слишком! Лучше прогоните меня от себя за тридевять земель! Пожить глупо месяц, другой, а там… краснея разойтись?!
      А н н а П е т р о в н а. Речь идет о любви!
      П л а т о н о в. А разве я не люблю вас? Я люблю вас добрую, умную, милосердную… Я люблю вас отчаянно, бешено! Жизнь свою я отдам за вас, если вы захотите! Люблю как женщину - человека! Неужели же всякая любовь должна подтасовываться под известный род любви? Моя любовь для меня в тысячу раз дороже той, которая взбрела вам на ум!..
      А н н а П е т р о в н а (встает). Ступай, милый, проспись! Проспишься, тогда и поговорим…
      П л а т о н о в. Забудем этот разговор… (Целует руку.) Будем друзьями, но не будем шалить друг другом: мы стоим по отношению друг к другу лучшей участи!.. И к тому же я все-таки… хоть немножко, да женат! Оставим этот разговор! Да будет всё по-старому!
      А н н а П е т р о в н а. Ступай, милый, ступай! Женат… Ведь меня любишь? Зачем же тут про жену толковать? Марш! После поговорим, часика через два… Теперь ты находишься в припадке лжи…
      П л а т о н о в. Лгать я вам не умею… (Тихо ей на ухо.) Если бы я умел тебе лгать, то давно уже я был бы твоим любовником…
      А н н а П е т р о в н а (резко). Убирайтесь!
      П л а т о н о в. Врете, не сердитесь… Это вы так только… (Уходит в дом.)
      А н н а П е т р о в н а. Чудак человек! (Садится.) Сам не понимает, что говорит… Всякую любовь подтасовывать под известный род любви… Чепуха какая! Точно любовь писателя к писательнице…
      Пауза. Невыносимый человек! Этак мы до страшного суда с тобой, друг милый, проболтаем! Не взяла честью, силой возьму… Сегодня же! Пора уже обоим выйти из этого глупого выжидательного положения… Надоело… Возьму силой… Это кто идет? Глагольев… меня ищет…
      Входит Г л а г о л ь е в 1.

      А н н а П е т р о в н а и Г л а г о л ь е в 1.
      Г л а г о л ь е в 1. Скучно! Говорят эти люди о том, что я годы тому назад слышал; думают то, о чем я в детстве думал… Всё старо, ничего нового… Поговорю с ней и уеду.
      А н н а П е т р о в н а. О чем это вы бормочете, Порфирий Семеныч? Можно узнать?
      Г л а г о л ь е в 1. Вы здесь? (Идет к ней.) Я браню себя за то, что я здесь лишний…
      А н н а П е т р о в н а. Не потому ли, что на нас не похожи? Полноте! Мирятся люди с тараканами, помиритесь и вы с нашими людьми! Подсаживайтесь-ка, потолкуем!
      Г л а г о л ь е в 1 (садится рядом). Я вас искал, Анна Петровна! Мне нужно с вами поговорить кое о чем…
      А н н а П е т р о в н а. И давайте говорить…
      Г л а г о л ь е в 1. Мне хотелось бы с вами поговорить… Мне хочется узнать ответ моему… письму…
      А н н а П е т р о в н а. Гм… На что я вам сдалась, Порфирий Семеныч?
      Г л а г о л ь е в 1. Я, знаете ли, отрешаюсь… от прав мужа… Не до прав мне! Мне нужен друг, умная хозяйка… У меня есть рай, но нет в нем… ангелов.
      А н н а П е т р о в н а (в сторону). Что ни слово - то сахару кусок! (Ему.) Часто я задаю себе вопрос, что я буду в раю делать, я - человек, а не ангел, если попаду в него?
      Г л а г о л ь е в 1. Можете ли вы знать, что вы будете делать в раю, если не знаете, что будете делать завтра? Хороший человек везде найдет себе работу, и на земле, и на небе…
      А н н а П е т р о в н а. Всё это прекрасно, но будет ли мое житье у вас стоить того, что я за него буду получать? Немножко странно, Порфирий Семеныч! Извините меня, Порфирий Семеныч, но мне ваше предложение кажется очень странным… Для чего вам жениться? Для чего вам сдался друг в юбке? Не мое дело, извините… но уж на то пошло, договорю. Будь я в ваших летах, имей я столько денег, ума и правды, сколько вы имеете, я ничего не искала бы на этом свете, кроме общего блага… то есть, как бы так выразиться, я ничего не искала бы, кроме удовлетворения любви к ближним…
      Г л а г о л ь е в 1. Не умею я биться за благополучие людей… Для этого нужны воля железная и уменье, а их-то и не дал мне бог! Я родился для того только, чтобы любить великие дела и наделать массу грошовых, ничего не стоящих… Только любить! Пойдемте ко мне!
      А н н а П е т р о в н а. Нет. Не говорите больше ни слова об этом… Не придавайте моему отказу жизненного значения… Суета, мой друг! Если бы мы владели всем тем, что мы любим, то у нас не хватило бы места… для наших владений… Значит, не совсем неумно и нелюбезно поступают, когда отказывают… (Хохочет.) Вот вам и философия на закуску! Что это за шум? Слышите? Бьюсь об заклад, что это Платонов бунтует… Что за характер!
      Входят Г р е к о в а и Т р и л е ц к и й.

      А н н а П е т р о в н а, Г л а г о л ь е в 1, Г р е к о в а и Т р и л е ц к и й.
      Г р е к о в а (входя). Это выше всяких оскорблений! (Плачет.) Выше! Молчать могут, видя это, одни только испорченные люди!
      Т р и л е ц к и й. Верю, верю, но при чем же я тут? Я-то тут при чем? Не идти же мне на него с дубиной, согласитесь сами!
      Г р е к о в а. Должны были идти с дубиной, если не имеете других средств! Отойдите от меня! Я, я, женщина, не молчала бы, если бы при мне оскорбляли вас так низко, так бесстыдно и незаслуженно!
      Т р и л е ц к и й. Но ведь я же того… Рассуждайте умно!.. Чем виноват я?..
      Г р е к о в а. Вы трус, вот кто вы! Ступайте от меня прочь к вашему отвратительному буфету! Прощайте! Не трудитесь ездить ко мне больше! Не нужны мы друг другу… Прощайте!
      Т р и л е ц к и й. Прощайте, сделайте милость, прощайте! Надоело всё это, опротивело без конца! Слезы, слезы… А, боже мой! У меня у самого в голове вертеж… coenurus cerebralis! Э-э-э… (Машет рукой и уходит.)
      Г р е к о в а. Coenurus cerebralis… (Идет.) Оскорбил… За что? Что я сделала?
      А н н а П е т р о в н а (подходит к ней). Марья Ефимовна… Не держу вас… Я сама бы ушла отсюда на вашем месте… (Целует ее.) Не плачьте, моя дорогая… Большая часть женщин создана для того, чтобы сносить всякие гадости от мужчин…
      Г р е к о в а. Только не я… Я его… уволю! Он не будет здесь учителем! Он не имеет права быть учителем! Завтра же поеду к директору народных училищ…
      А н н а П е т р о в н а. Полноте… На днях я побываю у вас, и мы вместе осудим Платонова, а пока успокойтесь… Перестаньте плакать… Вы будете удовлетворены… На Трилецкого же вы не сердитесь, моя дорогая… Он не заступился за вас потому, что он слишком добр и мягок, а такие люди не в состоянии заступаться… Что он вам сделал?
      Г р е к о в а. Он при всех поцеловал… назвал дурой и… и… пхнул на стол… Не думайте, что это пройдет ему безнаказанно! Или он сумасшедший, или же… Я покажу ему! (Уходит.)
      А н н а П е т р о в н а (ей вслед). Прощайте! Скоро увидимся! (Якову.) Яков! Подать экипаж Марье Ефимовне! Ах, Платонов, Платонов… Добуянится он когда-нибудь до беды…
      Г л а г о л ь е в 1. Прекрасная девушка! Не взлюбил ее наш добрейший Михаил Васильич… Обижает…
      А н н а П е т р о в н а. Ни за что! Сегодня обижает, а завтра извиняется… Барская струнка!
      Входит Г л а г о л ь е в 2.

      Те же и Г л а г о л ь е в 2.
      Г л а г о л ь е в 2 (в сторону). С ней! Опять с ней! Это, наконец, уж черт знает что такое? (Смотрит в упор на отца.)
      Г л а г о л ь е в 1 (после паузы). Что тебе?
      Г л а г о л ь е в 2. Ты здесь сидишь, а тебя там ищут! Иди, тебя там зовут!
      Г л а г о л ь е в 1. Кто меня там зовет?
      Г л а г о л ь е в 2. Люди!
      Г л а г о л ь е в 1. Знаю, что люди… (Встает.) Как хотите, а я не отстану от вас, Анна Петровна! Авось другое заговорите, когда поймете меня! Увидимся… (Уходит в дом.)
 

ЯВЛЕНИЕ XVII

 
      А н н а П е т р о в н а и Г л а г о л ь е в 2.
      Г л а г о л ь е в 2 (садится рядом). Старый барсук! Осел! Его никто не зовет! Это я надул его!
      А н н а П е т р о в н а. Когда вы поумнеете, вы сильно ругнете себя за отца!
      Г л а г о л ь е в 2. Шутите… Вот зачем я сюда пришел… Два слова… Да или нет?
      А н н а П е т р о в н а. То есть?
      Г л а г о л ь е в 2 (смеется). Будто бы не понимаете? Да или нет?
      А н н а П е т р о в н а. Решительно не понимаю!
      Г л а г о л ь е в 2. Сейчас поймете… При помощи злата всё понимается… Если «да», то не угодно ли вам будет, генералиссимус души моей, залезть ко мне в карман и вытащить оттуда мой бумажник с папашиными деньгами?.. (Подставляет боковой карман.)
      А н н а П е т р о в н а. Откровенно… Да ведь за такие речи умным людям пощечины дают!
      Г л а г о л ь е в 2. От приятной дамы приятно и пощечину получить… Сперва пощечину даст, а потом немного погодя и «да» скажет…
      А н н а П е т р о в н а (встает). Берите вашу шапку и убирайтесь отсюда сию же секунду!
      Г л а г о л ь е в 2 (встает). Куда?
      А н н а П е т р о в н а. Куда угодно! Убираться и не сметь показываться сюда!
      Г л а г о л ь е в 2. Фи… Для чего же сердиться? Я не уйду, Анна Петровна!
      А н н а П е т р о в н а. Ну так я прикажу вас вывести! (Уходит в дом.)
      Г л а г о л ь е в 2. Какая вы сердитая! Я ведь ничего не сказал такого, особенного… Что же я сказал? Сердиться не нужно… (Уходит за ней.)

      П л а т о н о в и С о ф ь я Е г о р о в н а выходят из дома.
      П л а т о н о в. В школе я и доселе пребываю в качестве занимающего не свое место, а место учителя… Вот что было после того, как мы расстались!.. (Садятся.) Не говорю про людей, что я сделал лично для себя? Что я в себе посеял, что взлелеял, что возрастил?.. А теперь! Эх! Страшное безобразие… Возмутительно! Зло кишит вокруг меня, пачкает землю, глотает моих братьев во Христе и по родине, я же сижу, сложив руки, как после тяжкой работы; сижу, гляжу, молчу… Мне двадцать семь лет, тридцати лет я буду таким же - не предвижу перемены! - там дальше жирное халатничество, отупение, полное равнодушие ко всему тому, что не плоть, а там смерть!! Пропала жизнь! Волосы становятся дыбом на моей голове, когда я думаю об этой смерти!
      Пауза. Как подняться, Софья Егоровна?
      Пауза. Вы молчите, не знаете… Да и знать ли вам? Софья Егоровна, не жалко мне себя! Черт с ним, с этим мной! Но что с вами поделалось? Где ваша чистая душа, ваша искренность, правдивость, ваша смелость? Где ваше здоровье? Куда вы дели его? Софья Егоровна! Проводить целые годы в безделье, мозолить чужие руки, любоваться чужими страданиями и в то же время уметь прямо глядеть в глаза - это разврат!
      Софья Егоровна встает. (Сажает ее.) Это последнее слово, постойте! Что сделало вас жеманной, ленивицей, фразеркой? Кто научил вас лгать? А какой вы были прежде! Позвольте! Я сейчас отпущу вас! Дайте договорить! Как вы были хороши, Софья Егоровна, как велики! Голубушка, Софья Егоровна, может быть, вам еще можно подняться, не поздно! Подумайте! Соберите все ваши силы и поднимайтесь ради самого бога! (Хватает ее за руку.) Дорогая моя, скажите мне откровенно, ради того нашего общего прошлого, что заставило вас выйти замуж за этого человека? Чем прельстило вас это замужество?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Он прекрасный человек…
      П л а т о н о в. Не говорите того, во что вы не верите!
      С о ф ь я Е г о р о в н а (встает). Он мой муж, и я просила бы вас…
      П л а т о н о в. Будь он чем ему угодно, а я скажу правду! Сядьте! (Сажает ее). Отчего вы не выбрали себе труженика, страдальца? Отчего не взяли себе в мужья кого-нибудь другого, а не этого пигмея, погрязшего в долгах и безделье?..
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Оставьте! Не кричите! Идут…
      Проходят гости.
      П л а т о н о в. Черт с ними! Пусть все слышат! (Тихо.) Извините меня за резкость… Но ведь я любил вас! Я любил вас больше всего на свете, а потому вы и теперь мне дороги… Я так любил эти волосы, эти руки, это лицо… Для чего вы пудритесь, Софья Егоровна? Бросьте! Эх! Попадись вы другому человеку, вы скоро бы поднялись, а здесь вы еще больше погрязнете! Бедная… Будь у меня, несчастного, силы, вырвал бы я с корнем и себя и вас из этого болота…
      Пауза. Жизнь! Отчего мы живем не так, как могли бы?!
      С о ф ь я Е г о р о в н а (встает и закрывает руками лицо). Оставьте меня!
      В доме шум. Отойдите! (Идет к дому.)
      П л а т о н о в (идет за ней). Отнимите от лица руки! Вот так! Вы не уедете? Ведь нет? Будемте друзьями, Софи! Ведь не уедете? Мы будем еще беседовать? Да?
      В доме усиленный шум и беганье по лестнице.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да.
      П л а т о н о в. Будемте друзьями, моя дорогая… Зачем нам быть врагами? Позвольте… Еще пару слов…
      Выбегает из дома В о й н и ц е в и за ним гости.

      Те же, В о й н и ц е в с г о с т я м и, потом А н н а П е т р о в н а и Т р и л е ц к и й.
      В о й н и ц е в (вбегая). Ах… Вот они, самые главные! Идем фейерверки зажигать! (Кричит.) Яков, к реке марш! (Софье Егоровне.) Не передумала, Софи?
      П л а т о н о в. Не уедет, здесь останется…
      В о й н и ц е в. Да? В таком случае ура! Руку, Михаил Васильич! (Пожимает Платонову руку.) Я всегда верил в твое красноречие! Идем огни зажигать! (Идет с гостями в глубину сада.)
      П л а т о н о в (после паузы). Да, такие-то дела, Софья Егоровна… Гм…
      Г о л о с В о й н и ц е в а. Maman, где вы? Платонов!
      Пауза.
      П л а т о н о в. Пойду-ка, черт возьми, и я… (Кричит.) Сергей Павлович, подожди, не зажигай без меня! Пошли, братец, Якова ко мне за шаром! (Убегает в сад.)
      А н н а П е т р о в н а (выбегает из дома). Подождите! Сергей, подожди, еще не все сошлись! Стреляйте пока из пушки! (Софье.) Идите, Софи! Чего приуныли?
      Г о л о с П л а т о н о в а. Сюда, барынька! Затянем старую песню, не начиная новой!
      А н н а П е т р о в н а. Иду, моншер! (Убегает.)
      Г о л о с П л а т о н о ва. Кто со мной в лодку? Софья Егоровна, не хотите ли со мной на реку?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Идти или не идти? (Думает.)
      Т р и л е ц к и й (входит). Эй! Где вы? (Поет.) Иду, иду! (Смотрит в упор на Софью Егоровну.)
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Что вам нужно?
      Т р и л е ц к и й. Ничего-с…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Ну так и отойдите! Я не расположена сегодня ни беседовать, ни слушать…
      Т р и л е ц к и й. Знаю, знаю…
      Пауза. Мне ужасно почему-то хочется провести пальцем по вашему лбу: из чего он у вас сделан? Ужасно хочется!.. Не для того, чтобы оскорбить вас, а так… для контенансу…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Шут! (Отворачивается.) Не комик, а шут, паяц!
      Т р и л е ц к и й. Да… Шут… За шутовство я и харчи получаю от генеральши… Ну да-с… И деньги карманные… А когда надоем, меня с позором выгонят из этих местов. Ведь верно говорю-с? Впрочем, это не я один говорю… Это говорили и вы, когда изволили гостить у Глагольева, этого масона нашего времени…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Хорошо, хорошо… Очень рада, что вам передали… Теперь вы знаете, значит, что я умею отличать шутов от остроумных людей! Будь вы актером, вы были бы фаворитом райка, но партер шикал бы вам… Я вам шикаю.
      Т р и л е ц к и й. Острота удачна до сверхъестественности… Похвально… Честь имею кланяться! (Кланяется.) До приятного свидания! Побеседовал бы еще с вами, но… робею, поражен! (Идет в глубину сада.)
      С о ф ь я Е г о р о в н а (стучит ногой). Негодный! Не знает он, какого я о нем мнения! Пустой человечишка!
      Г о л о с П л а т о н о ва. Кто на реку со мной?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Ээ… Чему быть, тому не миновать! (Кричит.) Иду! (Убегает.)

      Г л а г о л ь е в 1 и Г л а г о л ь е в 2 выходят из дома.
      Г л а г о л ь е в 1. Лжешь! Лжешь, скверный мальчишка!
      Г л а г о л ь е в 2. Что за глупости? С какой стати я буду врать? Спроси ее самое, если не веришь! Как только ты ушел, я вот на этой самой скамье шепнул ей два-три слова, обнял, чмокнул… Попросила сначала три тысячи, ну а я поторговался и сошелся на тысяче! Дай же мне тысячу рублей!
      Г л а г о л ь е в 1. Кирилл, дело идет о чести женщины! Не пачкай этой чести, она свята! Замолчи!
      Г л а г о л ь е в 2. Клянусь честью! Не веришь? Клянусь всем святым! Дай же тысячу рублей! Я сейчас же поднесу ей эту тысячу…
      Г л а г о л ь е в 1. Ужасно… Лжешь ты! Она пошутила с тобой, с глупцом!
      Г л а г о л ь е в 2. Но… Обнял ее, тебе говорят! Что же тут удивительного? Все женщины теперь таковы! Не верь их невинности! Знаю я их! А ты еще тоже жениться хотел! (Хохочет.)
      Г л а г о л ь е в 1. Ради бога, Кирилл! Ты знаешь, что такое значит клевета?
      Г л а г о л ь е в 2. Дай тысячу рублей! Я при тебе вручу ей эту тысячу! На этой самой скамье я обнял ее, поцеловал и поторговался… Клянусь! Чего же тебе еще нужно? Для того я и прогнал тебя, чтобы с нею поторговаться! Он не верит, что я умею побеждать женщин! Предложи ей две тысячи, и она твоя! Знаю я женщин, брат!
      Г л а г о л ь е в 1 (вынимает из кармана бумажник и бросает его на землю). Возьми!
      Глагольев 2 поднимает бумажник и считает деньги.
      Г о л о с В о й н и ц е в а. Я начинаю! Maman, стреляйте! Трилецкий, полезай на беседку! Кто это на коробку наступил? Вы!
      Г о л о с Т р и л е ц к о г о. Лезу, черт меня подери! (Хохочет.) Кто это? Бугрова раздавили! Я Бугрову на голову наступил! Где спички?
      Г л а г о л ь е в 2 (в сторону). Я отмщен! (Кричит.) Ура-а-а! (Убегает.)
      Т р и л е ц к и й. Кто это там орет? Дайте ему по шеям!
      Г о л о с В о й н и ц е в а. Начинать?
      Г л а г о л ь е в 1. (хватает себя за голову). Боже мой! Разврат! Гной! Я молился ей! Прости ее, господи! (Садится на скамью и закрывает лицо руками.)
      Г о л о с В о й н и ц е в а. Кто веревочку взял? Maman, как вам не стыдно? Где моя веревочка, что тут лежала?
      Г о л о с А н н ы П е т р о в н ы. Вот она, ротозей!
      Г л а г о л ь е в 1 (валится со скамьи).
      Г о л о с А н н ы П е т р о в н ы. Вы! Кто вы? Не топчитесь здесь! (Кричит.) Дай сюда! Дай сюда!
      Вбегает С о ф ь я Е г о р о в н а.

      С о ф ь я Е г о р о в н а (одна).
      С о ф ь я Е г о р о в н а (бледная, с помятой прической). Не могу! Это уж слишком, выше сил моих! (Хватает себя за грудь.) Гибель моя или… Счастье! Душно здесь!.. Он или погубит, или… вестник новой жизни! Приветствую, благословляю… тебя, новая жизнь! Решено!
      Г о л о с В о й н и ц е ва (кричит). Берегись!
      Фейерверк.
 

КАРТИНА ВТОРАЯ

 
      Лес. Просека. У начала просеки, с левой стороны - школа. По просеке, теряющейся вдали, тянется полотно железной дороги, которое возле школы поворачивает направо. Ряд телеграфных столбов. Ночь.
 

ЯВЛЕНИЕ I

 
      С а ш а (сидит у открытого окна) и О с и п (с ружьем через спину, стоит перед окном).
      О с и п. Как это случилось? Очень просто… Иду я по узлеску, недалече отсюда, смотрю, а она стоит в балочке: подсучила платье и лопухом из ручья воду черпает. Зачерпнет да и выпьет, зачерпнет да и выпьет, а потом голову помочит… Я спустился вниз, подошел близко да и гляжу на нее… Она и внимания не обращает: дурак, мол, ты, мужик, мол, зачем же мне на тебя внимание обращать в таком Случае? «Сударыня, говорю, ваше превосходительство, попить холодной водицы, знать, захотели?» - «А тебе, говорит, какое дело? Ступай отсюда туда, откуда пришел!» Сказала и не смотрит… Я обробел… Меня и стыд взял, и обидно стало, что я из мужицкого звания… «Чего смотришь на меня, дуралей? Не видал, говорит, никогда людей, что ли?» И посмотрела на меня проницательно… «Аль, говорит, понравилась?» - «Страсть, говорю, понравились! Уж такая вы, ваше превосходительство, благородная, чувствительная особа, такая красавица… Красивей вас, говорю, отродясь не видал… Наша деревенская красавица Манька, сотского дочка, говорю, супротив вас лошадь, верблюд… Нежности в вас сколько! Поцеловал бы кажись, говорю, да и помер бы на этом самом месте!» Она засмеялась… «Что ж, говорит. Целуй, коли хочешь!» Меня после этих самых слов в жар бросило. Подошел я к ней, взял ее тихонько за плечико и поцеловал со всего размаху вот тут, в это самое место, в щечку и в шейку зараз…
      С а ш а (хохочет). Она же что?
      О с и п. «Ну теперь, говорит, проваливай! Умывайся, говорит, почаще да ногти себе не запускай!» Я и отошел.
      С а ш а. Какая она смелая! (Подает Осипу тарелку щей.) На, кушай! Присядь где-нибудь!
      О с и п. Не велик барин, и постою… Очень вам благодарен за ваше дружелюбие, Александра Ивановна! Я вам когда-нибудь за ваши ласки одолжение сделаю…
      С а ш а. Сними шапку… В шапке грешно есть. Ты с молитвой кушай!
      О с и п (снимает шапку). Давно уж я этих святостей не соблюдал… (Ест.) И с той поры я как будто очумел… Верите ли? Не ем, не сплю… Всё она у меня перед глазами… Закрою, бывало, глаза, а она перед глазами… Такую нежность на себя напустил, что хоть вешайся! Чуть было не утопился от тоски, генерала хотел подстрелить… А когда овдовела, начал я всякие поручения исполнять… Куропаток ей стрелял, перепелов ловил, беседочку ей разноцветными красками выкрасил… Волка ей однажды живого привел… Всякое удовольствие ей доставлял… Бывало, что ни прикажет, всё исполняю… Приказала бы самого себя слопать, себя бы слопал… Нежные чувства… Ничего с ними не поделаешь…
      С а ш а. Да… Я когда полюбила Михаила Васильича и не знала еще, что он меня любит, тоже ужасно тосковала… Несколько раз у бога, грешница, смерти даже просила…
      О с и п. Вот видите-с… Чувства такие… (Выпивает из тарелки.) Не пожалуете ли еще щец? (Подает тарелку.)
      С а ш а (уходит и через полминуты появляется у окна с кастрюлькой). Щей нет, а вот не хочешь ли картофли? Жареная на гусином жиру…
      О с и п. Мерси… (Берет кастрюльку и ест.) Страсть, как наелся! И вот этак ходил я, ходил, как очумелый… Я все про то же, Александра Ивановна… Ходил, ходил… Приношу ей в прошлом годе после Святой зайчика… «Вот извольте, говорю, ваше превосходительство… Косого зверинца вам принес!» Она взяла его на руки, погладила да и спрашивает меня: «Правду ли говорят, Осип, что ты разбойник?» - «Истинная, говорю, правда. Не станут люди понапрасну говорить…» Взял и рассказал ей всё… - «Надо, говорит, тебя исправить. Ступай, говорит, пешком в Киев. Из Киева ступай в Москву, из Москвы в Троицкую Лавру, из Троицкой Лавры в Новый Иерусалим, а оттуда домой. Сходи и через год ты другой человек будешь». Напустил я на себя убожество, надел сумочку и пошел в Киев… Не тут-то было! Исправился, да не совсем… Славная картошка! Связался под Харьковом с почтенной компанией, пропил денежки, подрался и воротился назад. И пачпорт даже потерял…
      Пауза. Теперь ничего от меня не берет… Сердится…
      С а ш а. Почему ты в церковь не ходишь, Осип?
      О с и п. Я пошел бы, да того… Народ смеяться станет… Ишь, скажет, каяться пришел! Да и ходить около церкви днем страшно. Народу много - убьют.
      С а ш а. Ну, а за что ты бедных людей обижаешь?
      О с и п. А за что их не обижать? Не вашего ума это дело, Александра Ивановна! Не вам рассуждать о грубостях. Не вам понять. А Михаил Васильич никого не обижает?
      С а ш а. Никого! Он если и обидит кого-нибудь, то нехотя, нечаянно. Он добрый человек!
      О с и п. Я, признаться, его более всех уважаю… Генералчонок Сергей Павлыч глупый человек, неумный; братец ваш тоже неумный, хоть и в докторах, ну а в Михайле Васильиче много умственных способностей! У него есть чин?
      С а ш а. А как же? Он коллежский регистратор!
      О с и п. Ну?
      Пауза. Молодчина! Так у него и чин есть… Гм… Молодчина! Доброты у него только мало… Все у него дураки, все у него холуи… Нешто можно так? Ежели б я был хорошим человеком, то я так бы не делал… Я этих самых холуев, дураков и жуликов ласкал бы… Самый несчастный народ они, заметьте! Их-то и нужно жалеть… Мало в нем доброты, мало… Гордости нет, запанибрата со всяким, а доброты ни-ни… Не вам понять… Покорнейше благодарю! Век бы целый такую картошку ел… (Подает кастрюльку.) Благодарю…
      С а ш а. Не за что.
      О с и п (вздыхает). Славная вы женщина, Александра Ивановна! За что вы меня каждый раз кормите? У вас, Александра Ивановна, есть хоть капелька женской злобы? Благочестивая! (Смеется.) В первый раз такую вижу… Святая Александра, моли бога о нас грешных! (Кланяется.) Радуйся, святая Александра!
      С а ш а. Михаил Васильич идет.
      О с и п. Обманываете… Он в настоящий момент с молодой барыней про нежные чувства рассуждает… Красивый он у вас человек! Коли б захотел, так за ним весь женский пол пошел… Краснобай такой… (Смеется.) Всё к генеральше ластится… Ну та и нос натрет, не посмотрит, что он красивый… Он хотел бы, может быть, да она…
      С а ш а. Ты уж начинаешь лишнее болтать… Я не люблю этого… Иди с богом!
      О с и п. Сейчас пойду… Вам давно уже пора спать… Небось мужа поджидаете?
      С а ш а. Да…
      О с и п. Хорошая жена! Платонов, должно быть, такую жену себе десять годов искал, со свечками да с понятыми… Нашел-таки где-то… (Кланяется.) Прощайте, Александра Ивановна! Спокойной ночи!
      С а ш а (зевает). Ступай с богом!
      О с и п. Пойду… (Идет.) Пойду к себе домой… Мой дом там, где пол земля, потолок небо, а стены и крыша неизвестно в каком месте… Кого бог проклял, тот и живет в этом доме… Велик он, да негде голову положить… Только и хорош тем, что за него в волость поземельных платить не надо… (Останавливается.) Спокойной ночи, Александра Ивановна! В гости пожалуйте! В лес! Спросите Осипа, каждая птица и ящерица знает! Посмотрите-ка, как пенек светится! Как будто мертвец из гроба встал… А вон другой! Моя мать мне говорила, что под тем пеньком, который светится, грешник зарыт, а светится пень для того, чтоб молились… И надо мной будет пень светиться… Я тоже грешник… А вон и третий! Много же на этом свете грешников! (Уходит и минуты через две свистит.)

      С а ш а.
      С а ш а (выходит из школы, со свечой и книгой). Как долго Миши нет… (Садится.) Как бы он себе здоровья не испортил… Эти гулянья ничего не дают, кроме нездоровья… Да и мне уже спать хочется… Где я остановилась? (Читает.) «Пора, наконец, снова возвестить о тех великих, вечных идеалах человечества, о тех бессмертных принципах свободы, которые были руководящими звездами наших отцов и которым мы изменили, к несчастью». Что это значит? (Думает.) Не понимаю… Отчего это не пишут так, чтоб всем понятно было? Далее… Ммм… Пропущу предисловие… (Читает.) «Захер Мазох»… Какая смешная фамилия!.. Мазох… Должно быть, не русский… Далее… Миша заставил читать, так надо читать… (Зевает и читает.) «Веселым зимним вечером»… Ну, это можно пропустить… Описание… (Перелистывает и читает.) «Трудно было решить, кто играл и на каком инструменте… Сильные величавые звуки органа под железной мужской рукой вдруг сменялись нежной флейтой как бы под прелестными женскими устами и наконец замирали…» Тссс… Кто-то идет… (Пауза.) Это Мишины шаги… (Тушит свечу.) Наконец-то… (Встает и кричит.) Ау! Раз, два, раз, два! Левой, правой, левой, правой! Левой! левой!
      Входит П л а т о н о в.

      С а ш а и П л а т о н о в.
      П л а т о н о в (входя). Назло тебе; правой! правой! Впрочем, милая моя, ни правой, ни левой! У пьяного нет ни права, ни лева; у него есть вперед, назад, вкось и вниз…
      С а ш а. Пожалуйте сюда, пьяненький, садитесь сюда! Вот я вам покажу, как шагать вкось да вниз! Садитесь! (Бросается Платонову на шею.)
      П л а т о н о в. Сядем… (Садится.) Ты чего же это не спишь, инфузория?
      С а ш а. Не хочется… (Садится рядом.) Поздно же тебя отпустили!
      П л а т о н о в. Да, поздно… Пассажирский уж прошел?
      С а ш а. Нет еще. Товарка с час тому назад прошла.
      П л а т о н о в. Значит, нет еще двух часов. Ты давно оттуда?
      С а ш а. Я в десять часов была уже дома… Пришла, а Колька ревет на чем свет стоит… Я ушла не простившись, пусть извинят… Танцы после меня были?
      П л а т о н о в. И танцы были, и ужин был, и скандалы были… Между прочим… знаешь? При тебе это случилось? С Глагольевым стариком удар случился!
      С а ш а. Что ты?!
      П л а т о н о в. Да… Твой братец кровь пускал и вечную память пел…
      С а ш а. Отчего же это? Что с ним? Он кажется здоровый такой на вид…
      П л а т о н о в. Легенький удар… Легенький к его счастью и к несчастью его осленка, которого он по глупости величает сыном… Домой отвезли… Ни один вечер без скандала не обходится! Такова наша судьба, знать!
      С а ш а. Воображаю, как перепугались Анна Петровна и Софья Егоровна! А какая славная Софья Егоровна! Я таких хорошеньких дамочек редко вижу… Что-то в ней такое особенное…
      Пауза.
      П л а т о н о в. Ох! Глупо, мерзко…
      С а ш а. Что?
      П л а т о н о в. Что я наделал?! (Закрывает руками лицо.) Стыдно!
      С а ш а. Что ты наделал?
      П л а т о н о в. Что наделал? Ничего хорошего! Когда я делал то, чего впоследствии не стыдился?
      С а ш а (в сторону). Пьян, бедненький! (Ему.) Пойдем спать!
      П л а т о н о в. Гадок был, как никогда! Уважай себя после этого! Нет более несчастья, как быть лишенным собственного уважения! Боже мой! Нет ничего во мне такого, за что можно было бы ухватиться, нет ничего такого, за что можно было бы уважать и любить!
      Пауза. Ты вот любишь… Не понимаю! Нашла, значит, во мне что-то такое, что можно любить? Любишь?
      С а ш а. Что за вопрос! Может ли быть, чтоб я тебя не любила?
      П л а т о н о в. Знаю, но назови мне то хорошее, за что ты меня так любишь! Укажи мне то хорошее, что ты любишь во мне!
      С а ш а. Гм… За что я тебя люблю? Какой же ты сегодня чудак, Миша! Как же мне не любить тебя, если ты мне муж?
      П л а т о н о в. Только и любишь за то, что я тебе муж?
      С а ш а. Я тебя не понимаю.
      П л а т о н о в. Не понимаешь? (Смеется.) Ах ты, моя дурочка набитая! Зачем ты не муха? Между мухами с своим умом ты была бы самой умной мухой! (Целует ее в лоб.) Что было бы с тобой, если бы ты понимала меня, если бы у тебя не было твоего хорошего неведения? Была бы ты так женски счастлива, если бы умела постигать своей нетронутой головкой, что у меня нет ничего того, что можно любить? Не понимай, мое сокровище, не ведай, если хочешь любить меня! (Целует ее руку.) Самочка моя! И я счастлив по милости твоего неведения! У меня, как у людей, семья есть… Есть семья…
      С а ш а (смеется). Чудак!
      П л а т о н о в. Сокровище ты мое! Маленькая, глупенькая бабеночка! Не женой тебя иметь, а на столе под стеклом тебя держать нужно! И как это мы ухитрились с тобой Николку породить на свет божий? Не Николок рождать, а солдатиков из теста лепить тебе впору, половина ты моя!
      С а ш а. Глупости ты говоришь, Миша!
      П л а т о н о в. Сохрани тебя бог понимать! Не понимай! Да будет земля на китах, а киты на вилах! Где мы брали бы себе постоянных жен, если бы вас не было, Саши? (Хочет ее поцеловать.)
      С а ш а (не дается). Пошел вон! (Сердито.) Зачем же ты женился на мне, если я так глупа? Ну и брал бы себе умную! Я не неволила!
      П л а т о н о в (хохочет). А вы и сердиться умеете? Ах, черт возьми! Да это целое открытие из области… Из какой области? Целое открытие, душа моя! Так ты умеешь и сердиться? Ты не шутишь?
      С а ш а (встает). Иди-ка, брат, спать! Если бы не пил, не делал бы открытий! Пьяница! А еще тоже учитель! Ты не учитель, а свинтус! Ступай спать! (Бьет его по спине и уходит в школу.)

      П л а т о н о в (один).
      П л а т о н о в. В самом деле я пьян? Не может быть, я пил мало… В голове, впрочем, не совсем нормально…
      Пауза. А когда с Софьей говорил, был я… пьян? (Думает.) Нет, не был! Не был, к несчастью, святые угодники! Не был! Проклятая трезвость моя! (Вскакивает.) В чем провинился предо мной ее несчастный муж? За что я опачкал его перед ней такою грязью? Не прощай мне этого, моя совесть! Я разболтался пред ней, как мальчишка, рисовался, театральничал, хвастался… (Дразнит себя.) «Зачем вы не вышли за труженика, за страдальца?» А для чего бы она сдалась труженику, страдальцу? Зачем же ты, безумец, говорил то, чему не верил? Ах!.. Она поверила… Она выслушала бредни глупца и опустила глазки! Раскисла, несчастная, разнежилась… Как это всё глупо, как это всё мерзко, нелепо! Опротивело всё… (Смеется.) Самодур! Осмеяли купцов самодуров, осмеяли насквозь… Был и смех сквозь слезы и слезы сквозь смех… Кто же меня осмеет? Когда? Смешно! Взяток не берет, не ворует, жены не бьет, мыслит порядочно, а… негодяй! Смешной негодяй! Необыкновенный негодяй!..
      Пауза. Надо ехать… Буду у инспектора просить другого места… Сегодня же напишу в город…
      Входит В е н г е р о в и ч 2.

      П л а т о н о в и В е н г е р о в и ч 2.
      В е н г е р о в и ч 2 (входя). Гм… Школа, в которой вечно спит тот недоделанный мудрец… Спит он теперь по обыкновению или же бранится по обыкновению? (Увидев Платонова.) Вот он, пустой и звонкий… Не спит и не бранится… Не в нормальном положении… (Ему.) Не спите еще?
      П л а т о н о в. Как видите! Чего же вы остановились? Позвольте вам пожелать спокойной ночи!
      В е н г е р о в и ч 2. Сейчас уйду. Вы предаетесь уединению? (Оглядывается.) Чувствуете себя царем природы? В этакую прелестную ночь…
      П л а т о н о в. Вы домой идете?
      В е н г е р о в и ч 2. Да… Отец уехал, и я принужден идти пешком. Наслаждаетесь? А ведь как приятно - не правда ли? - выпить шампанского и под куражем обозревать самого себя! Можно сесть возле вас?
      П л а т о н о в. Можете.
      В е н г е р о в и ч 2. Благодарю. (Садится.) Я люблю за всё благодарить. Как сладко сидеть здесь, вот на этих ступенях, и чувствовать себя полным хозяином! Где ваша подруга, Платонов? Ведь к этому шуму, к этому шепоту природы, пению и трещанию кузнечиков недостает только любовного лепета, чтобы всё это обратилось в рай! К этому кокетливому, робкому ветерку недостает только горячего дыхания милой, чтобы ваши щеки пылали от счастья! К шепоту матери-природы недостает слов любви… Женщину!! Вы смотрите на меня с изумлением… Ха-ха! Я заговорил не своим языком? Да, это не мой язык… Отрезвившись, я не раз покраснею за этот язык… Впрочем, почему же мне и не поболтать поэтически? Гм… Кто мне воспретит?
      П л а т о н о в. Никто.
      В е н г е р о в и ч 2. Или, может быть, этот язык богов не соответствует моему положению, моей фигуре? У меня лицо не поэтическое?
      П л а т о н о в. Не поэтическое…
      В е н г е р о в и ч 2. Не поэтическое… Гм… Очень рад. У всех евреев физиономии не поэтические. Подшутила природа, не дала нам, евреям, поэтических физиономий! У нас судят обыкновенно по физиономии и на основании того, что мы имеем известные физиономии, отрицают в нас всякое поэтическое чувство… Говорят, что у евреев нет поэтов.
      П л а т о н о в. Кто говорит?
      В е н г е р о в и ч 2. Все говорят… А какая ведь это подлая клевета!
      П л а т о н о в. Полно придираться! Кто это говорит?
      В е н г е р о в и ч 2. Все говорят, а между тем сколько у нас настоящих поэтов, не Пушкиных, не Лермонтовых, а настоящих! Ауэрбах, Гейне, Гете…
      П л а т о н о в. Гете немец.
      В е н г е р о в и ч 2. Еврей!
      П л а т о н о в. Немец!
      В е н г е р о в и ч 2. Еврей! Знаю, что говорю!
      П л а т о н о в. И я знаю, что говорю, но пусть будет по-вашему! Полуученого еврея трудно переспорить.
      В е н г е р о в и ч 2. Очень трудно…
      Пауза. Да хоть бы и не было поэтов! Велика важность! Есть поэты - хорошо, нет их - еще лучше! Поэт, как человек чувства, в большинстве случаев дармоед, эгоист… Гете, как поэт, дал ли хоть одному немецкому пролетарию кусок хлеба?
      П л а т о н о в. Старо! Полно, юноша! Он не взял куска хлеба у немецкого пролетария! Это важно… Потом, лучше быть поэтом, чем ничем! В миллиард раз лучше! Впрочем, давайте замолчим… Оставьте вы в покое кусок хлеба, о котором вы не имеете ни малейшего понятия, и поэтов, которых не понимает ваша высушенная душа, и меня, которому вы не даете покоя!
      В е н г е р о в и ч 2. Не стану, не стану шевелить вашего великого сердца, шипучий человек! Не стану стягивать с вас теплого одеяла… Спите себе!
      Пауза. Посмотрите-ка на небо! Да… Здесь хорошо, покойно, здесь одни только деревья… Нет этих сытых, довольных физиономий… Да… Деревья шепчут не для меня… И луна не смотрит на меня так приветливо, как на этого Платонова… Она старается смотреть холодно… Ты, мол, не наш… Ступай отсюда, из этого рая, в свою жидовскую лавочку… Впрочем, чепуха… Я заболтался… довольно!..
      П л а т о н о в. Довольно… Идите, юноша, домой! Чем более будете сидеть, тем больше наболтаете… А за болтовню эту вы краснеть будете, как вы сказали! Идите!
      В е н г е р о в и ч 2. Хочу болтать! (Смеется.) Я теперь поэт!
      П л а т о н о в. Не поэт тот, кто стыдится своей молодости! Вы переживаете молодость, будьте же молодым! Смешно, глупо, может быть, но зато человечно!
      В е н г е р о в и ч 2. Так… Какие глупости! Вы большой чудак, Платонов! Все вы чудаки здесь… Вам бы жить во времена Ноя… И генеральша чудачка, и Войницев чудак… Между прочим, генеральша недурна в телесном отношении… Какие у нее неглупые глаза! Какие у нее хорошие пальцы!.. Недурна отчасти… Грудь, шея…
      Пауза. Почему? Хуже я вас, что ли? Хоть бы раз в жизни! Если мысли так сильно привлекательно действуют на мой… спинной мозг, то какое блаженство растопило бы меня в пух и прах, если бы она показалась сейчас между этими деревьями и поманила бы меня своими прозрачными пальцами!.. Не смотрите на меня так… Я глуп теперь, мальчуган… Впрочем, кто же смеет запретить мне хоть раз в жизни быть глупым? Я с научной целью хотел бы сейчас быть глупым, счастливым по-вашему… Я и счастлив… Кому какое дело? Гм…
      П л а т о н о в. Но… (Рассматривает его цепь.)
      В е н г е р о в и ч 2. Впрочем, личное счастье эгоизм!
      П л а т о н о в. О да! Личное счастье эгоизм, а личное несчастье добродетель! Сколько же, однако, в вас белиберды! Какая цепь! Какие чудные брелоки! Как сияет!
      В е н г е р о в и ч 2. Вас занимает эта цепь?! (Смеется.) Вас манит к себе эта мишура, этот блеск… (Качает головой.) В эти минуты, когда вы поучаете меня чуть ли не стихами, вы можете восхищаться золотом! Возьмите эту цепь! Бросьте! (Срывает с себя цепь и бросает ее в сторону.)
      П л а т о н о в. Важно звякнула! По одному этому звуку уж можно заключить, как она тяжела!
      В е н г е р о в и ч 2. Золото тяжело не на один только вес! Счастливы вы, что можете сидеть на этих грязных ступенях! Здесь вы не испытываете всей тяжести этого грязного золота! О, эти мне золотые цепи, золотые оковы!
      П л а т о н о в. Не всегда прочные оковы! Пропили их наши отцы!
      В е н г е р о в и ч 2. Сколько несчастных, сколько голодных, сколько пьяных под луной! Когда же, наконец, миллионы много сеющих и ничего не ядущих перестанут голодать? Когда, я вас спрашиваю? Платонов, отчего же вы не отвечаете?
      П л а т о н о в. Оставьте меня! Сделайте такое одолжение! Не люблю без умолку и без толку звонящих колоколов! Извините, но оставьте меня! Спать хочу!
      В е н г е р о в и ч 2. Я колокол? Гм… Скорей же вы колокол…
      П л а т о н о в. Я колокол и вы колокол, с тою только разницею, что я в себя сам звоню, а в вас звонят другие… Спокойной ночи! (Встает.)
      В е н г е р о в и ч 2. Спокойной ночи!
      В школе бьет два часа. Уже два часа… В это время нужно уже спать, а я не сплю… Бессонница, шампанское, волнение… Ненормальная жизнь, благодаря которой разрушается организм… (Встает.) У меня, кажется, грудь уже начинает болеть… Спокойной ночи! Руки я вам не подаю и горжусь этим. Вы не имеете права на пожатие моей руки…
      П л а т о н о в. Какие глупости! Мне всё одно.
      В е н г е р о в и ч 2. Надеюсь, что нашу беседу и мою… болтовню никто, кроме нас, не слышал и не услышит… (Идет в глубину сцены и идет обратно.)
      П л а т о н о в. Что вам угодно?
      В е н г е р о в и ч 2. Тут где-то была моя цепь…
      П л а т о н о в. Вот она, ваша цепь! (Швыряет цепь ногой.) Не забыл-таки! Послушайте, будьте так любезны, пожертвуйте эту цепь в пользу одного моего знакомого, принадлежащего к разряду много сеющих и ничего не ядущих! Эта цепь будет кормить его и его семью целые годы!.. Позволите передать ее ему?
      В е н г е р о в и ч 2. Нет… С удовольствием отдал бы, но, честное слово, не могу! Это подарок, сувенир…
      П л а т о н о в. Да, да… Убирайтесь!
      В е н г е р о в и ч 2 (поднимает цепь). Отстаньте, пожалуйста! (Идет и в глубине сцены, утомленный, садится на полотно железной дороги и закрывает руками лицо.)
      П л а т о н о в. Пошлость! Быть молодым и в то же время не быть светлою личностью! Какая глубокая испорченность! (Садится.) Как противны нам люди, в которых мы видим хоть намек на свое нечистое прошлое! Я когда-то был немного похож на этого… Ох!
      Слышен конский топот.

      П л а т о н о в и А н н а П е т р о в н а (входит в амазонке, с хлыстом в руке).
      П л а т о н о в. Генеральша!
      А н н а П е т р о в н а. Как мне его увидеть? Постучать разве? (Увидев Платонова.) Вы здесь? Как это кстати! Я знала, что вы еще не спите… Да и можно ли спать теперь? Для спанья бог зиму дал… Доброй ночи, человечина! (Протягивает руку.) Ну? Что же вы? Руку!
      Платонов протягивает руку.
      А н н а П е т р о в н а. Вы не пьяны? Платонов. А черт меня знает! Или трезв, или же пьян, как самый горький пьяница… Вы что же это? Прогуливаться с жиру изволите, почтеннейшая сомнамбула?
      А н н а П е т р о в н а (садится рядом). Н-да-с…
      Пауза. Да-с, милейший Михаил Васильич! (Поет.) Сколько счастья, сколько муки… (Хохочет.) Какие большие, удивленные глаза! Полноте, не бойтесь, дружище!
      П л а т о н о в. Я и не боюсь… за себя по крайней мере…
      Пауза. Вы, я вижу, ерундой вздумали заниматься…
      А н н а П е т р о в н а. На старости лет…
      П л а т о н о в. Старухам простительно… Те сдуру… А вы какая старуха? Вы молоды, как лето в июне. Ваша жизнь впереди.
      А н н а П е т р о в н а. Мне нужна жизнь теперь, а не впереди… А я молода, Платонов, ужас как молода! Чувствую… Так ветром и ходит по мне эта молодость! Чертовски молода… Холодно!
      Пауза.
      П л а т о н о в (вскакивает). Не хочу ни понимать, ни угадывать, ни предполагать… Ничего не хочу! Идите! Назовите меня невеждой и оставьте меня! Прошу вас! Гм… Для чего смотреть так? Да вы… вы подумайте!
      А н н а П е т р о в н а. Я уже думала…
      П л а т о н о в. Вы подумайте, гордая, умная, прекрасная женщина! Куда и зачем вы пришли?! Ах…
      А н н а П е т р о в н а. Не пришла, а приехала, мой милый!
      П л а т о н о в. С таким умом, с такой красотой, молодостью… ко мне?! Глазам, ушам не верится… Пришла победить, взять крепость! Не крепость я! Не побеждать вы пришли… Я слабость, страшная слабость! Поймите вы!
      А н н а П е т р о в н а (встает и подходит к нему). Самоуничижение паче гордости… Как же быть, Мишель? Надо же чем-нибудь кончить? Согласись сам, что…
      П л а т о н о в. Не буду я кончать, потому что я ничего не начинал!
      А н н а П е т р о в н а. Э… философия гадкая! И тебе не стыдно лгать? В этакую ночь, при таком небе… и лгать? Лги осенью, если хочешь, в грязь, в слякоть, но не теперь, не здесь… Тебя слышат, на тебя смотрят… Взгляни, чудак, вверх!
      Пауза. Вон и звезды мерцают, что ты лжешь… Полно, милый мой! Будь же хорошим, как всё это хорошо! Не нарушай своей маленькой особой этой тишины… Отгони от себя своих бесов! (Обнимает его одной рукой.) Нет другого, которого я любила бы так, как я тебя люблю! Нет женщины, которую ты любил бы так, как меня любишь… Возьмем себе одну только любовь, а остальное, что тебя так мучит, пусть решат другие… (Целует его.) Возьмем себе одну только любовь…
      П л а т о н о в. Одиссей стоил того, чтоб ему пели сирены, но не царь Одиссей я, сирена! (Обнимает ее.) Если бы я мог дать тебе счастье! Как ты хороша! Но не дам я тебе счастье! Я сделаю из тебя то, что делал я из всех женщин, бросавшихся мне на шею… Я сделаю тебя несчастной!
      А н н а П е т р о в н а. Как много ты о себе думаешь! Неужели ты так ужасен, Дон-Жуан? (Хохочет.) Какой же ты хорошенький при лунном свете! Прелесть!
      П л а т о н о в. Знаю я себя! Те только романы и оканчиваются благополучно, в которых меня нет…
      А н н а П е т р о в н а. Сядем… Сюда вот… (Садятся на полотно.) Еще что скажешь, философ?
      П л а т о н о в. Если бы я был честным человеком, я ушел бы от тебя… Я сегодня предчувствовал это, предвидел… Почему же я, негодяй, не ушел?
      А н н а П е т р о в н а. Отгони от себя бесов, Мишель! Не отравляйся… Ведь к тебе женщина пришла, а не зверь… Лицо постное, на глазах слезы… Фи! Если тебе это не нравится, то я уйду… Хочешь? Я уйду, и всё останется по-старому… Идет? (Хохочет.) Дуралей! Бери, хватай, хапай!.. Что тебе еще? Выкури всю, как папиросу, выжми, на кусочки раздроби… Будь человеком! (Тормошит его.) Смешной!
      П л а т о н о в. Но разве ты моя? Разве ты про меня писана? (Целует ее руки.) Иди к другому, моя дорогая… Ступай к тому, который стоит тебя…
      А н н а П е т р о в н а. Ах… Полно тебе молоть чепуху! Дело ведь очень просто: к тебе пришла женщина, которая тебя любит и которую ты любишь… Погода прелестная… Что может быть проще? К чему же тут эта философия, политика? Порисоваться разве хочешь?
      П л а т о н о в. Гм… (Встает.) А если ты пришла пошалить мной, поразвратничать, покуралесить?.. Тогда что? Ведь я не гожусь во временнообязанные… Я не позволю играть собой! Ты не отделаешься от меня грошами, как отделалась от десятка!.. Слишком дорог я для интрижки… (Хватает себя за голову.) Уважать, любить тебя и в то же время… мелочь, пошлость, мещанская, плебейская игра!
      А н н а П е т р о в н а (подходит к нему). Ты меня любишь, уважаешь, для чего же ты, беспокойная душа, торгуешься со мной, говоришь мне эти мерзости? Для чего эти «если»? Я люблю… Я сказала тебе, и сам ты знаешь, что я тебя люблю… Что же тебе еще? Покоя мне… (Кладет голову ему на грудь.) Покоя… Пойми же наконец, Платонов! Я отдохнуть хочу… Забыться, и больше мне ничего не нужно… Ты не знаешь… Ты не знаешь, как тяжела для меня жизнь, а я… жить хочу!
      П л а т о н о в. Не сумею я дать тебе покой!
      А н н а П е т р о в н а. Сумей только не философствовать!.. Живи! Всё живет, всё движется… Кругом жизнь… Давай же и мы жить! Завтра решать вопросы, а сегодня, в эту ночь, жить, жить… Жить, Мишель!
      Пауза. Да что я в самом деле распелась пред тобой? (Хохочет.) Скажите, пожалуйста! Я пою, а он и ломается!
      П л а т о н о в (хватает ее за руку). Послушай… В последний раз… Как честный человек говорю… Уйди!.. В последний раз! Уйди!
      А н н а П е т р о в н а. Будто бы? (Хохочет.) А ты не шутишь?.. Глупишь, брат! Теперь уж я тебя не оставлю! (Бросается ему на шею.) Слышишь? В последний раз говорю: не выпущу! Во что бы то ни стало, что бы там ни было! Хоть меня погуби, хоть сам пропади, а возьму! Жить! Тра-та-та-та… ра-ра-ра… Чего рвешься, чудак? Мой! Мели теперь свою философию!
      П л а т о н о в. Еще раз… Как честный человек…
      А н н а П е т р о в н а. Честью не взяла, силой возьму… Люби, коли любишь, а не строй из себя дурачка! Тра-та-та-та… Звон победы раздавайся… Ко мне, ко мне! (Накидывает ему на голову черный платок.) Ко мне!
      П л а т о н о в. К тебе? (Смеется.) Пустая ты женщина! Добра ты себе не желаешь… Плакать ведь будешь! Мужем твоим я не буду, потому что не про меня ты писана, а играть собой не позволю… Посмотрим, кто кем играть будет… Увидим… Заплачешь… Идем, что ли?
      А н н а П е т р о в н а (хохочет). Allons! (Берет его под руку.) Постой… Кто-то идет. Станем пока за дерево… (Прячутся за дерево.) В сюртуке кто-то, не мужик… Отчего ты в газеты передовых статей не пишешь? Ты славно бы писал… Не шутя.
      Входит Т р и л е ц к и й.

      Те же и Т р и л е ц к и й.
      Т р и л е ц к и й (идет к школе и стучит в окно). Саша! Сестренка! Сашурка!
      С а ш а (отворяет окно). Кто здесь? Это ты, Коля? Чего тебе?
      Т р и л е ц к и й. Ты еще не спишь? Пусти меня, душечка, переночевать!
      С а ш а. Сделай милость…
      Т р и л е ц к и й. Положишь меня в классной… Да пожалуйста, чтоб Мишель не узнал, что я у вас ночую: спать не даст своей философией! У меня голова ужасно кружится… Всё в глазах двоится… Стою перед одним окном, а мне кажется, что их два: в какое лезть? Комиссия! Хорошо, что я не женат! Будь я женат, мне показалось бы, что я двоеженец… Всё двоится! У тебя на двух шеях две головы! Кстати, между прочим… Там около срубленного дуба, что над речкой - знаешь? - я сморкался, козявочка, и выронил из платка сорок рублей… Поднимешь их, душечка, завтра пораньше… Поищи и возьми себе…
      С а ш а. Их чуть свет плотники поднимут… Какой же ты разгильдяй, Коля! Ах, да! Чуть было не позабыла… Приходила жена лавочника и просила тебя убедительно, чтобы ты пришел к ним, как можно скорей… Ее муж внезапно заболел… В голову какой-то удар сделался… Иди скорей!
      Т р и л е ц к и й. Бог с ним совсем! Мне не до того… У меня у самого стреляет и в голове, и в брюхе… (Лезет в окно.) посторонись…
      С а ш а. Влезай скорей! Ногой меня зацепил… (Запирает окно.)
      П л а т о н о в. Еще кого-то черти несут!
      А н н а П е т р о в н а. Стой.
      П л а т о н о в. Не держи… Уйду, если захочу! Кто это?
      А н н а П е т р о в н а. Петрин и Щербук.
      Входят П е т р и н и Щ е р б у к, без сюртуков, покачиваясь.
      На первом черный цилиндр, на втором - серый.

      В е н г е р о в и ч 2 (в глубине сцены), П л а т о н о в,
      А н н а П е т р о в н а, П е т р и н и Щ е р б у к.
      П е т р и н. Виват, Петрин, кандидат прав! Ура! Где дорога? Куда зашли? Что это? (Хохочет.) Тут, Павочка, народное просвещение! Тут дураков учат бога забывать да людей надувать! Вот куда мы зашли… Гм… Так-с… Тут, брат, тот… как его, черт? - Платошка живет, цивилизованный человек… Пава, а где теперь Платошка? Выскажи мнение, не стыдись! С генеральшей дуэт поет? Ох, господи, твоя воля… (Кричит.) Глагольев дурак! Она ему нос натерла, а с ним удар сделался!
      Щ е р б у к. Домой хочу, Герася… Спать хочется, страсть как! Шут с ними со всеми!
      П е т р и н. А где наши сюртуки, Пава? К начальнику станции ночевать идем, а сюртуков нет… (Хохочет.) Девки сняли? Ах ты, кавалер, кавалер!.. Девки сюртуки поснимали… (Вздыхает.) Эх, Пава, Павочка… Ты шампань пил? Небось, вот ты пьян теперь? А чье ты пил? Мое ты пил… И пил ты сейчас мое, и ел ты сейчас мое… На генеральше платье мое, на Сережке чулки мои… всё мое! Я им всё передавал! У самого каблучонки на сапожонках кривые… Всё им отдал, всё на них просадил, а что получил? Ты спроси, что я получил? Кукиш и позор… Да… Лакей за столом обносит да локтем норовит толкнуть, сама же как с свинством обращается…
      П л а т о н о в. Надоело мне!
      А н н а П е т р о в н а. Постой… Сейчас уйдут! Какой же скот этот Петрин! Как лжет! А та старая тряпка и верит…
      П е т р и н. Жиду почета больше… Жид у изголовья, а мы у подножия ног… А почему? А потому, что жид больше денег дает… А на лбу роковые слова: продается с публичного торга!
      Щ е р б у к. Это Некрасова… Говорят, помер Некрасов…
      П е т р и н. Ладно же! Больше ни копейки! Слышишь? Ни копейки! Пусть старичок в могиле сердится… Пусть там себе с… гробокопателями! Шабаш! Протестую векселя! Завтра же! Я ее в грязь головой поставлю, неблагодарную!
      Щ е р б у к. Она граф, барон! У нее генеральское лицо! А я… калмык и больше ничего… Меня пущай Дуняша обожает… Какая дорога неровная! Шоссе бы надо со столбами телеграфическими… с колоколами… Дзинь, дзинь, дзинь…
      Уходят.

      Те же без П е т р и н а и Щ е р б у к а.
      А н н а П е т р о в н а (выходит из-за деревьев). Ушли?
      П л а т о н о в. Ушли…
      А н н а П е т р о в н а (берет его за плечи). Шествуем?
      П л а т о н о в. Пойдем! Иду, но если бы ты знала, как мне не хочется идти!.. Пойду не я к тебе, а черт, который бьет меня теперь по затылку: иди, иди! Пойми же! Если моя совесть не принимает твоей любви, то только потому, что она глубоко убеждена в том, что ты делаешь непоправимую ошибку…
      С а ш а (в окно). Миша, Миша! Где ты?
      П л а т о н о в. Черт возьми!
      С а ш а (в окно). Ах… Я вижу тебя… С кем это ты? (Хохочет.) Анна Петровна! Насилу я вас узнала! Вы такая черная! В чем это вы? Здравствуйте!
      А н н а П е т р о в н а. Здравствуйте, Александра Ивановна!
      С а ш а. Вы в амазонке? Катаетесь, значит? Отличное дело! Ночь такая хорошая! Поедем и мы с тобой, Миша!
      А н н а П е т р о в н а. Я уже накаталась, Александра Ивановна… Домой сейчас еду…
      С а ш а. В таком случае, разумеется… Иди, Миша, в комнату!.. Я не знаю, право, что делать! С Колей дурно…
      П л а т о н о в. С каким Колей?
      С а ш а. С братом Николаем… Выпил, должно быть, много… Войди, пожалуйста! Заходите и вы, Анна Петровна! Я сбегаю в погреб и сливок принесу… По стакану выпьем… Холодные сливки!
      А н н а П е т р о в н а. Благодарю вас… Я сейчас домой еду… (Платонову.) Ступай… Я подожду…
      С а ш а. А то бы я сбегала в погреб… Иди, Миша! (Скрывается.)
      П л а т о н о в. Совершенно забыл о ее существовании… Верит-то, верит как?! Ступай… Я уложу ее спать и приду…
      А н н а П е т р о в н а. Скорей же…
      П л а т о н о в. Чуть-чуть скандала не было! Прощай пока… (Идет в школу.)

      А н н а П е т р о в н а, В е н г е р о в и ч 2 и потом О с и п.
      А н н а П е т р о в н а. Сюрприз… И я совершенно забыла о ее существовании…
      Пауза. Жестоко… Впрочем, ему не в первый раз надувать эту бедную девочку!.. Э-э-э… грешить так грешить! Один только бог будет знать! Не впервой… Канальство! Жди теперь, пока он уложит ее спать!.. Час протянется, если не больше…
      В е н г е р о в и ч 2 (идет к ней). Анна Петровна… (Падает перед ней на колени.) Анна Петровна… (Хватает ее за руки.) Анна!
      А н н а П е т р о в н а. Кто это? Кто вы? (Нагинается к нему.) Кто это? Вы, Исак Абрамыч? Вы ли? Что с вами?
      В е н г е р о в и ч 2. Анна! (Целует руку.)
      А н н а П е т р о в н а. Уйдите! Нехорошо так! Вы мужчина!
      В е н г е р о в и ч 2. Анна!
      А н н а П е т р о в н а. Полно вам цепляться! Уйдите Прочь! (Пхает его в плечо.)
      В е н г е р о в и ч 2 (растягивается на земле). Ох! Глупо… глупо!
      О с и п (входит). Комедьянты! Это, бывает, не вы, ваше превосходительство? (Кланяется.) Как это вы попали в наши святые места?
      А н н а П е т р о в н а. Это ты, Осип? Здравствуй! Подсматриваешь? Шпионишь? (Берет его за подбородок.) Всё видел?
      О с и п. Всё.
      А н н а П е т р о в н а. А чего ты бледен так? а? (Смеется.) Ты влюблен в меня, Осип?
      О с и п. Это как вам угодно…
      А н н а П е т р о в н а. Влюблен?
      О с и п. Я вас не понимаю… (Плачет.) Я вас за святую почитал… Ежели б приказали в огонь лезть, в огонь бы полез…
      А н н а П е т р о в н а. Отчего ты в Киев не пошел?
      О с и п. Что мне Киев? Я вас за святую почитал… Для меня святей вас и людей не было…
      А н н а П е т р о в н а. Полно, дуралей… Носи опять ко мне зайчиков… Опять буду брать… Ну, прощай… Приходи завтра ко мне, и я тебе дам денег: по железной дороге в Киев поедешь… Идет? Прощай… Платонова у меня не сметь трогать! Слышишь?
      О с и п. Вы мне с этой поры уж не указ…
      А н н а П е т р о в н а. Скажите, пожалуйста! Не прикажете ли мне в монастырь идти? Его дело!.. Ну, ну… Плачет… Маленький ты, что ли? Довольно… Когда он будет идти ко мне, то выстрелишь!..
      О с и п. В него?
      А н н а П е т р о в н а. Нет, в воздух… Прощай, Осип! Погромче выстрели! Выстрелишь?
      О с и п. Выстрелю.
      А н н а П е т р о в н а. Ну и умничек…
      О с и п. Только он к вам не пойдет… Он с женой теперь.
      А н н а П е т р о в н а. Толкуй… Прощай, душегуб! (Убегает.)

      О с и п и В е н г е р о в и ч 2.
      О с и п (бьет шапкой оземь и плачет). Кончено! Всё кончено, и чтоб оно провалилось сквозь землю!
      В е н г е р о в и ч 2 (лежа). Что он говорит?
      О с и п. Видел всю эту материю, слышал! Глаза лопались, в ушах кто-то здоровенным молотом колотил! Всё слышал! Ну как его не убить, ежели хочется в клочки его разорвать, слопать… (Садится на насыпь задом к школе.) Надо убить…
      В е н г е р о в и ч 2. Что он говорит? Кого убить?
 

ЯВЛЕНИЕ XII

 
      Те же, П л а т о н о в и Т р и л е ц к и й.
      П л а т о н о в (выталкивает из школы Трилецкого). Вон! Изволь сию же минуту отправляться к лавочнику! Марш!
      Т р и л е ц к и й (потягивается). Лучше бы ты потянул меня завтра большой палкой, чем сегодня будить!
      П л а т о н о в. Ты негодяй, Николай, негодяй! Понимаешь?
      Т р и л е ц к и й. Что ж делать? Таким, значит, бог создал?
      П л а т о н о в. А что если лавочник уже умер?
      Т р и л е ц к и й. Если умер, то царство ему небесное, а если же еще продолжает борьбу за существование, то напрасно ты говоришь страшные слова… Не пойду я к лавочнику! Мне спать хочется!
      П л а т о н о в. Пойдешь, скот! Пойдешь! (Толкает его). Я не дам тебе спать! Да что ты в самом деле? Что ты строишь из себя? Отчего ты ничего не делаешь? Ради чего ты здесь проедаешься, проводишь свои лучшие дни и бездельничаешь?
      Т р и л е ц к и й. Пристал… Какой же ты, братец, право… клещ!
      П л а т о н о в. Что ты за существо, скажи ты мне, пожалуйста? Это ужасно! Для чего ты живешь? Отчего ты не занимаешься наукой? Отчего не продолжаешь своего научного образования? Наукой отчего не занимаешься, животное?
      Т р и л е ц к и й. Об этом интересном предмете поговорим, когда мне не будет спать хотеться, а теперь пусти меня спать… (Чешется.) Черт знает что! Ни с того, ни с сего: вставай, негодяй! Гм… Честные правила… Черт бы их съел, эти честные правила!
      П л а т о н о в. Какому богу ты служишь, странное существо? Что ты за человек? Нет, не будет из нас толку! Нет, не будет!
      Т р и л е ц к и й. Послушай, Михаил Васильич, кто дал тебе право запускать свои холодные лапищи в чужие сердца? Твоя бесцеремонность выше всяких удивлений, братец!
      П л а т о н о в. Не выйдет из нас ничего, кроме лишаев земли! Пропащий мы народ! Гроша мы не стоим! (Плачет.) Нет человека, на котором могли бы отдохнуть глаза! Как всё пошло, грязно, истаскано… Поди прочь, Николай! Уйди!
      Т р и л е ц к и й (пожимает плечами). Плачешь?
      Пауза. Я пойду к лавочнику! Слышишь? Я пойду!
      П л а т о н о в. Как хочешь!
      Т р и л е ц к и й. Пойду! Иду вот…
      П л а т о н о в (стучит ногами). Пошел прочь!
      Т р и л е ц к и й. Хорошо… Ложись-ка спать, Мишель! Не стоит волноваться! Прощай! (Идет и останавливается.) На прощанье одно слово… Посоветуй всем проповедникам, в том числе и самому себе, чтобы слово проповедническое клеилось с делами проповедника… Если твои глаза не умеют отдохнуть на тебе самом, то не моги требовать от меня отдыха для твоих глаз, которые, a propos*, очень хороши у тебя при лунном свете! Они блестят у тебя, как зеленые стеклышки… И еще вот что… С тобой бы говорить не следовало… Тебя бы избить страшно, изломать на куски, разорвать бы с тобой навсегда за ту девочку… Сказать бы тебе то, чего ты отродясь не слышал! Но… не умею! Я плохой дуэлист! И это твое счастье!..
 

____________________

 
      * кстати (франц.).
      Пауза. Прощай! (Уходит.)

      П л а т о н о в, В е н г е р о в и ч 2 и О с и п.
      П л а т о н о в (хватает себя за голову). Не один я таков, все таковы! Все! Где же люди, боже мой? Я-то каков! Не ходи к ней! Она не твоя! Это чужое добро! Испортишь ее жизнь, исковеркаешь навсегда! Уйти отсюда! Нет! Буду у ней, буду здесь жить, буду пьянствовать, язычничать… Развратные, глупые, пьяные… Вечно пьяные! Глупая мать родила от пьяного отца! Отец… мать! Отец… О, чтоб у вас там кости так переворочились, как вы спьяна и сдуру переворочили мою бедную жизнь!
      Пауза. Нет… Что я сказал? Бог простит… Царство небесное… (Наталкивается на лежащего Венгеровича.) Это кто?
      В е н г е р о в и ч 2 (поднимается на колени). Дикая, безобразная, позорная ночь!
      П л а т о н о в. Аааа… Пойди и запиши эту дикую ночь в свой дурацкий дневник чернилами из отцовской совести! Прочь отсюда!
      В е н г е р о в и ч 2. Да… Запишу! (Уходит.)
      П л а т о н о в. Что он здесь делал? Подслушивал? (Осипу.) Ты кто? Ты зачем здесь, вольный стрелок? Тоже подслушивал? Прочь отсюда! Или постой… Догони Венгеровича и сними с него цепь!
      О с и п (встает). Какую цепь?
      П л а т о н о в. У него на груди висит большая золотая цепь! Догони его и сними! Живей! (Стучит ногами.) Скорей, а то не догонишь! Он бежит теперь к деревне, как сумасшедший!
      О с и п. А вы к генеральше?
      П л а т о н о в. Беги скорей, негодяй! Не бей его, а только сними цепь! Пошел! Чего стоишь? Беги!
      О с и п убегает. (После паузы.) Идти… Идти или не идти? (Вздыхает.) Идти… Пойду затяну длинную, в сущности скучную, безобразную песню… Я же думал, что я хожу в прочной броне! А что же оказывается? Женщина сказала слово, и во мне поднялась буря… У людей мировые вопросы, а у меня женщина! Вся жизнь - женщина! У Цезаря - Рубикон, у меня - женщина… Пустой бабник! Не жалко было бы, если бы не боролся, а то ведь борюсь! Слаб, бесконечно слаб!
      С а ш а (в окно). Миша, ты здесь?
      П л а т о н о в. Здесь, мое бедное золото!
      С а ш а. Иди в комнату!
      П л а т о н о в. Нет, Саша! Я хочу побыть на воздухе. У меня голова трещит. Спи, мой ангел!
      С а ш а. Спокойной ночи! (Закрывает окно.) Платонов. Тяжело надувать того, кто верит безгранично! Я и вспотел и покраснел… Иду! (Идет.)
      Навстречу ему идут К а т я и Я к о в.

      П л а т о н о в, К а т я и Я к о в.
      К а т я (Якову). Постой здесь… Я сейчас… Только книгу возьму… Не уйди же, смотри! (Идет навстречу Платонову.)
      П л а т о н о в (увидев Катю). Ты? Что тебе?
      К а т я (испугавшись). Ах… это вы? Мне вас нужно.
      П л а т о н о в. Это ты, Катя? Все, начиная с барыни и кончая горничной, все - ночные птицы! Что тебе?
      К а т я (тихо). Вам барыня письмо прислала.
      П л а т о н о в. Что?
      К а т я. Вам барыня письмо прислала!
      П л а т о н о в. Что врешь? Какая барыня?
      К а т я (тише). Софья Егоровна…
      П л а т о н о в. Что? Ты с ума сошла? Окати себя холодной водой! Пошла вон отсюда!
      К а т я (подает письмо). Вот оно!
      П л а т о н о в (вырывает письмо). Письмо… письмо… Какое письмо? Нельзя было завтра принести? (Распечатывает.) Как же я его буду читать?
      К а т я. Просили как можно скорей…
      П л а т о н о в (зажигает спичку). Черт вас носит! (Читает.) «Я делаю первый шаг. Иди, сделаем его вместе. Я воскресаю. Иди и бери. Твоя». Черт знает… Телеграмма какая-то! «Жду до четырех часов в беседке около четырех столбов. Пьяный муж уехал с молодым Глагольевым на охоту. Вся твоя С.». Этого еще недоставало! Боже мой! Этого еще недоставало! (Кате.) Что смотришь?
      К а т я. Как же мне не смотреть, если у меня глаза есть?
      П л а т о н о в. Выколи себе свои глаза! Это ко мне письмо?
      К а т я. К вам-с…
      П л а т о н о в. Врешь! Прочь отсюда!
      К а т я. Слушаю-с.
      Уходит с Я к о в о м.

      П л а т о н о в (один).
      П л а т о н о в (после паузы). Вот они, последствия… Доигрался малый! Исковеркал женщину, живое существо, так, без толку, без всякой на то надобности… Прроклятый язык! Довел до чего… Что теперь делать? А ну-ка, мудрая ты голова, подумай! Брани себя теперь, рви волосы… (Думает.) Ехать! Сейчас же ехать и не сметь показываться сюда до самого страшного суда! Марш отсюда на все четыре стороны, в ежовые рукавицы нужды, труда! Лучше худшая жизнь, чем эта с этой историей!
      Пауза. Еду… Но… неужели Софья на самом-таки деле любит меня? Да? (Смеется.) За что? Как всё темно и странно на этом свете!
      Пауза. Странно… Неужели эта прекрасная, мраморная женщина с чудными волосами в состоянии полюбить нищего чудака? Неужели любит? Невероятно! (Зажигает спичку и пробегает письмо.) Да… Меня? Софья? (Хохочет.) Любит? (Хватает себя за грудь.) Счастье! Да ведь это счастье! Это мое счастье! Это новая жизнь, с новыми лицами, с новыми декорациями! Иду! Марш в беседку около четырех столбов! Жди, моя Софья! Была ты и будешь моей! (Идет и останавливается.) Не пойду! (Идет обратно.) Разбивать семью? (Кричит.) Саша, иду в комнату! Отворяй! (Хватает себя за голову.) Не пойду, не пойду… не пойду!
      Пауза. Пойду! (Идет.) Иди, разбивай, топчи, оскверняй… (Сталкивается с Войницевым и Глагольевым 2.)

      П л а т о н о в, В о й н и ц е в и Г л а г о л ь е в 2.
      В о й н и ц е в и Г л а г о л ь е в 2 вбегают с ружьями через спину.
      В о й н и ц е в. Вот он! Вот он! (Обнимает Платонова.) Ну? На охоту едем!
      П л а т о н о в. Нет… Постой!
      В о й н и ц е в. Что рвешься, друг? (Хохочет.) Пьян, я пьян! Первый раз в жизни пьян! Боже мой, как я счастлив! Друг мой! (Обнимает Платонова.) Едем? Она послала меня… Приказала настрелять для нее дичи…
      Г л а г о л ь е в 2. Скорей едемте! Уже светает…
      В о й н и ц е в. Ты слышал, что мы выдумали? Не гениально разве? Мы думаем Гамлета сыграть! Честное слово! Такой театр удерем, что даже чертей затошнит! (Хохочет.) Как ты бледен… И ты пьян?
      П л а т о н о в. Пусти… Пьян.
      В о й н и ц е в. Постой… Моя идея! Завтра же начинаем декорации писать! Я - Гамлет, Софи - Офелия, ты - Клавдий, Трилецкий - Горацио… Как я счастлив! Доволен! Шекспир, Софи, ты и maman! Больше мне ничего не нужно! Впрочем, еще Глинка. Ничего больше! Я Гамлет…
      И этому злодею,
      Стыд женщины, супруги, матери забыв,
      Могла отдаться ты!.. (Хохочет.) Чем не Гамлет?
      П л а т о н о в (вырывается и бежит). Подлец! (Убегает.)
      В о й н и ц е в. Тюлюлю! Пьян! Важно! (Хохочет.) Каков наш друг?
      Г л а г о л ь е в 2. Наспиртован… Едем! Войницев. Едем… И вы были бы моим другом, если бы… Офелия! О нимфа, помяни мои грехи в твоих святых молитвах!
      Уходят.
      Слышен шум идущего поезда.

      О с и п и потом С а ш а.
      О с и п (вбегает с цепью). Где он? (Оглядывается.) Где он? Ушел? Нет его? (Свистит.) Михаил Васильич! Михаил Васильич! Ау!
      Пауза. Нет? (Подбегает к окну и стучит.) Михаил Васильич! Михаил Васильич! (Разбивает стекло.)
      С а ш а (в окно). Кто здесь?
      О с и п. Позовите Михаила Васильича! Скорей!
      С а ш а. Что случилось? Его нет в комнате!
      О с и п (кричит). Нет? Пошел к генеральше, значит! Генеральша здесь была и к себе его звала! Всё пропало, Александра Ивановна! К генеральше пошел он, проклятый!
      С а ш а. Лжешь!
      О с и п. Накажи меня господь, к генеральше! Всё слышал и видел! Они тут обнимались, целовались…
      С а ш а. Лжешь!
      О с и п. Чтоб ни отцу моему, ни матери не увидать царства небесного, коли вру! К генеральше! От жены ушел! Догоните его, Александра Ивановна! Нет, нет… Всё пропало! И вы несчастная теперь! (Снимает с плеч ружье.) Она приказала мне в последний раз, а я исполняю в последний раз! (Стреляет в воздух.) Пусть встречает! (Бросает ружье на землю.) Зарежу его, Александра Ивановна! (Перепрыгивает через насыпь и садится на пень.) Не беспокойтесь, Александра Ивановна… не беспокойтесь… Я его зарежу… Не сомневайтесь…
      Показываются огни.
      С а ш а (выходит в ночной кофточке, с распущенными волосами). Ушел… Обманул… (Рыдает.) Пропала я… Убей меня, господи, после этого…
      Свисток. Под машину лягу… Не хочу я жить… (Ложится на рельсы.) Обманул… Убей меня, божья матерь!
      Пауза. Прости, господи… Прости, господи… (Вскрикивает.) Коля! (Поднимается на колени.) Сын! Спасите! Спасите! Вот она, машина, идет!.. Спасите!
      Осип подскакивает к Саше. (Падает на рельсы.) Ах…
      Осип (берет ее и несет в школу). Зарежу… Не беспокойтесь!
      Идет поезд.
      Конец второго действия

      Комната в школе. Направо и налево двери. Шкаф с посудой, комод, старый фортепиан, стулья, диван, обитый клеенкой, гитара и т. п. Полный беспорядок.
 

ЯВЛЕНИЕ I

 
      С о ф ь я Е г о р о в н а и П л а т о н о в.
      Платонов спит на диване, у окна. Лицо закрыто соломенной шляпой.
      С о ф ь я Е г о р о в н а (будит Платонова). Платонов! Михаил Васильич! (Толкает его.) Проснись! Мишель! (Снимает с его лица шляпу.) можно ли класть на лицо такую грязную шляпу? Фи, какой неряха, нечистот! Запонки растерял, спит с открытой грудью, неумытый, в грязной сорочке… Мишель! Тебе говорят! Вставай!
      П л а т о н о в. А?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Проснитесь!
      П л а т о н о в. После… Хорошо…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Будет тебе! Изволь подняться!
      П л а т о н о в. Кто это? (Поднимается.) Это ты, Софья?
      С о ф ь я Е г о р о в н а (подносит к его глазам часы.) Взгляните!
      П л а т о н о в. Хорошо… (Ложится.)
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Платонов!
      П л а т о н о в. Ну, чего тебе? (Поднимается.) Ну?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Взгляните на часы!
      П л а т о н о в. Что такое? Опять ты, Софья, с причудами!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да, я опять с причудами, Михаил Васильич! Извольте взглянуть на часы! Который теперь час?
      П л а т о н о в. Половина восьмого.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Половина восьмого… А условие забыли?
      П л а т о н о в. Какое условие? Выражайся ясней, Софья! Я не расположен сегодня ни шутить, ни решать ерундистые загадки!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Какое условие? А ты забыл? Что с тобой? У тебя глаза красные, ты весь измят… Ты болен?
      Пауза. Условие: быть сегодня обоим в шесть часов в избе… Забыл? Шесть часов прошло…
      П л а т о н о в. Дальше что?
      С о ф ь я Е г о р о в н а (садится рядом). И тебе не стыдно? Отчего ты не приходил? Ты дал честное слово…
      П л а т о н о в. Я и сдержал бы это слово, если бы не уснул… Ведь ты видишь, что я спал? Что же пристаешь?
      С о ф ь я Е г о р о в н а (качает головой). Какой же ты недобросовестный человек! Что злобно смотришь? Недобросовестный по отношению ко мне, по крайней мере… Подумай-ка… Являлся ли ты хоть раз вовремя на наши свидания? Сколько раз не сдерживал ты данного мне честного слова!
      П л а т о н о в. Очень рад это слышать!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Неумно, Платонов, стыдно! Зачем ты перестаешь быть благородным, умным, самим собой, когда я с тобою? Для чего эти плебейские выходки, не достойные человека, которому я обязана спасением своей духовной жизни? При мне держишь ты себя каким-то уродом… Ни ласкового взгляда, ни нежного слова, ни одного слова любви! Прихожу к тебе - от тебя пахнет вином, одет ты безобразно, не причесан, отвечаешь дерзко и невпопад…
      П л а т о н о в (вскакивает и шагает по сцене). Пришла!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Ты пьян?
      П л а т о н о в. Вам какое дело?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Как это мило! (Плачет.)
      П л а т о н о в. Женщины!!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Не говори мне про женщин! Тысячу раз на день ты говоришь мне о них! Надоело! (Встает.) Что ты делаешь со мной? Ты уморить меня хочешь? Я больна через тебя! У меня день и ночь грудь болит по твоей милости! Ты этого не видишь? Знать ты этого не хочешь? Ты ненавидишь меня! Если бы ты любил меня, то не смел бы так обращаться со мной! Я не какая-нибудь простая девчонка для тебя, неотесанная, грубая душа! Я не позволю какому-нибудь… (Садится.) Ради бога! (Плачет.)
      П л а т о н о в. Довольно!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. За что ты убиваешь меня? Не прошло и трех недель после той ночи, а я уже стала походить на щепку! Где же обещанное тобою счастье? Чем кончатся эти твои выходки? Подумай, умный, благородный, честный человек! Подумай, Платонов, пока еще не поздно! Думай вот сейчас… Сядь вот на это стуло, выкинь всё из головы и подумай только об одном: что ты делаешь со мной?
      П л а т о н о в. Я не умею думать.
      Пауза. А вот ты подумай! (Подходит к ней.) Ты подумай! Я лишил тебя семьи, благополучия, будущности… За что? К чему? Я ограбил тебя, как самый злейший враг твой! Что я могу тебе дать? Чем я могу заплатить тебе за твои жертвы? Этот беззаконный узел твое несчастье, твое minimum, твоя гибель! (Садится.)
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Я сошлась с ним, а он смеет называть эту связь беззаконным узлом!
      П л а т о н о в. Э-э… Не время теперь придираться к каждому слову! У тебя свой взгляд на эту связь, у меня свой… Я погубил тебя, вот и всё! Да и не тебя одну… Подожди, что еще запоет твой муж, когда узнает!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Ты боишься, чтобы он не наделал тебе неприятностей?
      П л а т о н о в. Этого я не боюсь… Я боюсь, чтобы мы его не убили…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Зачем же ты, малодушный трус, шел тогда ко мне, если ты знал, что мы убьем его?
      П л а т о н о в. Пожалуйста, не так… патетично! Меня не проймешь грудными нотами… А зачем ты… Впрочем… (машет рукой) говорить с тобой значит проливать твои слезы…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да, да… Никогда я не плакала, пока не сошлась с тобой! Бойся, дрожи! Он уже знает!
      П л а т о н о в. Что?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Он уже знает.
      П л а т о н о в (поднимается). Он?!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Он… Я сегодня утром объяснилась с ним…
      П л а т о н о в. Шутки…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Побледнел?! Тебя бы ненавидеть нужно, а не любить! Я с ума сошла… Я не знаю, за что… за что я люблю тебя? Он уж знает! (Треплет его за рукав.) Дрожи же, дрожи! Он всё знает! Клянусь тебе честью, что он всё знает! Дрожи!
      П л а т о н о в. Быть не может! Не может быть этого!
      Пауза.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Он всё знает… Нужно же было когда-нибудь сделать это?
      П л а т о н о в. Отчего же ты дрожишь? Как ты объяснилась с ним? Что ты ему сказала?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Я объявила ему, что я уже… что не могу…
      П л а т о н о в. Он же что?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Был похож на тебя… Испугался! А как невыносимо твое лицо в настоящую минуту!
      П л а т о н о в. Что он сказал?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Он сперва думал, что я шучу, но когда убедился в противном, то побледнел, зашатался, заплакал, начал ползать на коленях… У него было такое же противное лицо, как у тебя теперь!
      П л а т о н о в. Что ты наделала, мерзкая?! (Хватает себя за голову.) Ты убила его! И ты можешь, и ты смеешь говорить это так хладнокровно? Ты убила его! Ты… назвала меня?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да… Как же иначе?
      П л а т о н о в. Он же что?
      С о ф ь я Е г о р о в н а (вскакивает). Постыдись же, наконец, Платонов! Ты не знаешь, что ты говоришь! По-твоему, значит, не нужно было говорить?
      П л а т о н о в. Не нужно! (Ложится на диван лицом вниз.)
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Честный человек, что ты говоришь?
      П л а т о н о в. Честнее было бы не говорить, чем убивать! Мы убили его! Он заплакал, ползал на коленях… Ах! (Вскакивает.) Несчастный человек! Если бы не ты, он до самой смерти не узнал бы о нашей связи!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Я обязана была объясниться с ним! Я честная женщина!
      П л а т о н о в. Знаешь, что ты наделала этим объяснением? Ты рассталась с мужем навсегда!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да, навсегда… Как же иначе? Платонов, ты начинаешь говорить как… подлец!
      П л а т о н о в. Навсегда… Что же будет с тобой, когда мы разойдемся? А мы скоро разойдемся! Ты первая перестанешь заблуждаться! Ты первая откроешь глаза и оставишь меня! (Машет рукой.) Впрочем… делай, Софья, что хочешь! Ты честней и умней меня, возьми же всю эту некстати заваренную кашу в свое распоряжение! Делай и говори ты! Воскрешай меня, если можешь, поднимай меня на ноги! Скорее только, ради бога, а то я сойду с ума!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Мы завтра уезжаем отсюда.
      П л а т о н о в. Да, да, едем… Скорей только!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Надо увезти тебя отсюда… Я написала о тебе матери. Мы к ней поедем…
      П л а т о н о в. К кому хочешь!.. Делай, что знаешь!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Мишель! Ведь новая же жизнь… Пойми ты это!.. Слушайся, Мишель, меня! Пусть всё будет по-моему! У меня свежей голова, чем у тебя! Верь мне, мой дорогой! Я подниму тебя на ноги! Я повезу тебя туда, где больше света, где нет этой грязи, этой пыли, лени, этой грязной сорочки… Я сделаю из тебя человека… Счастье я тебе дам! Пойми же…
      Пауза. Я сделаю из тебя работника! Мы будем людьми, Мишель! Мы будем есть свой хлеб, мы будем проливать пот, натирать мозоли… (Кладет голову ему на грудь.) Я буду работать…
      П л а т о н о в. Где ты будешь работать? Не такие есть женщины, как ты, посильнее, да и те валятся, как снопы, от безделья! Не умеешь ты работать, да и что ты будешь работать? Наше положение. Соня, таково теперь, что полезнее было бы рассуждать здраво, а не утешать себя иллюзиями… Впрочем, как знаешь!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Увидишь! Есть женщины не такие, как я, но я сильнее их… Веруй же, Мишель! Я освещу путь твой! Ты воскресил меня, и вся жизнь моя будет благодарностью… Едем завтра? Да? Я сейчас пойду в дорогу собираться… Собирайся и ты… В десять часов приходи в избу и приноси свои вещи… Придешь? Платонов. Приду.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Дай мне честное слово, что ты придешь!
      П л а т о н о в. А-а-а… Сказал же!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Дай честное слово!
      П л а т о н о в. Честное слово… Божусь… Уедем!
      С о ф ь я Е г о р о в н а (смеется). Верю, верю! Даже раньше приходи… Я раньше десяти часов буду готова… А ночью и покатим! Заживем, Мишель! Счастья своего ты не понимаешь, глупый человек! Ведь это наше счастье, наша жизнь!.. Завтра же ты будешь другим человеком, свежим, новым! Задышим новым воздухом, потечет в наших жилах новая кровь… (Хохочет.) Прочь, ветхий человек! На тебе руку! Жми ее! (Подает руку.)
      Платонов целует руку.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Приходи же, мой тюлень! Я буду ждать… Не хандри… Прощай пока! Я живо соберусь!.. (Целует его.)
      П л а т о н о в. Прощай… В одиннадцать или в десять?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. В десять… Даже раньше приходи! Прощай! Оденься на дорогу поприличней… (Смеется.) Денежки у меня есть… Дорогой и поужинаем… Прощай! Пойду собираться… Будь же весел! В десять часов жду! (Убегает.)

      П л а т о н о в (один).
      П л а т о н о в (после паузы.) Не новая песня… Сто раз слышал…
      Пауза. Напишу ему и Саше по письму… Пусть поплачут, простят и забудут!.. Прощай, Войницевка! Прощай всё! И Саша, и генеральша… (Открывает шкаф.) Завтра я уже новый человек… Страсть какой новый! Во что белье взять? У меня нет чемодана… (Наливает вино.) Прощай, школа! (Пьет.) Прощайте, мои ребятишки! Исчезает ваш плохой, но добрый Михаил Васильич! Это я пил сейчас? Для чего? Больше не стану пить… Это в последний раз… Сяду писать Саше… (Ложится на диван.) Софья искренно верит… Блаженни верующие!.. Смейся, генеральша! А ведь генеральша смеяться будет! Хохотать будет!.. Да! От нее, кажется, письмо было… Где оно? (Достает с окна письмо.) Сотое письмо, если не двухсотое после дикой ночи… (Читает.) «Вы, Платонов, не отвечающий на мои письма, неделикатный, жестокий, глупый невежда! Если и это письмо оставите без внимания, не явитесь, то, так и быть уж, сама явлюсь к вам, черт с вами! Жду целый день. Глупо, Платонов! Можно подумать, что вам стыдно той ночи. Забудем ее, если уж на то пошло! Сергей и Софья ведут себя прескверно - конец месяцу, вымазанному диким медом. А всё потому, что нет красноречивого болванчика с ними. Вы болванчик. До свиданья!»
      Пауза. А почерк-то какой! Аккуратный, смелый… Запятые, точки, ять, е - всё на своем месте… Женщина, правильно пишущая, редкое явление…
      Входит М а р к о. Надо будет ей письмо написать, а то придет, пожалуй… (Увидев Марко.) Явление…

      П л а т о н о в и М а р к о.
      П л а т о н о в. Милости просим! Кого надобно? (Поднимается.)
      М а р к о. К вашему благородию… (Вынимает из сумки повестку.) Повесточку к вашей милости…
      П л а т о н о в. А… Очень приятно. Какую повесточку? Ты от кого?
      М а р к о. От Ивана Андреича, мирового судьи-с…
      П л а т о н о в. Гм… От мирового? На что я ему сдался? Дай сюда! (Берет повестку.) Не понимаю… На крестины зовет, что ли? Плодовит как саранча, старый грешник! (Читает.) «В качестве обвиняемого по делу об оскорблении действием дочери статского советника Марьи Ефимовны Грековой». (Хохочет.) Ах, черт возьми! Браво! Черт возьми! Браво, клоповый эфир! Когда будет разбираться это дело? Послезавтра? Приду, приду… Скажи, старче, что приду… Умница, ей-богу, умница! Молодец девка! Вот давно бы так и следовало!
      М а р к о. Извольте расписаться-с!
      П л а т о н о в. Расписаться? Изволь… Ужасно ты, братец, на подстреленную утку похож!
      М а р к о. Никак нет-с…
      П л а т о н о в (садится за стол). На кого же ты похож?
      М а р к о. На образ и подобие божие-с…
      П л а т о н о в. Так… Николаевский?
      М а р к о. Точно так… После Севастопольской кампании-с отставку получил… Сверх службы четыре года в госпитале пролежал… Унтер-офицер… Я по артиллерии-с…
      П л а т о н о в. Так… Хороши были пушки?
      М а р к о. Обнаковенные… Круглого диаметра…
      П л а т о н о в. Карандашом можно?
      М а р к о. Можно-с… Получил сию повестку такой-то. Имя, отчество и фамилия.
      П л а т о н о в (встает). Получи. Пять раз расписался. Ну что твой мировой? Играет?
      М а р к о. Так точно.
      П л а т о н о в. От пяти часов вечера до пяти часов вечера?
      М а р к о. Точно так.
      П л а т о н о в. Цепи своей еще не проиграл?
      М а р к о. Никак нет-с.
      П л а т о н о в. Скажи ему… Впрочем, ничего не говори ему… Карточных долгов, разумеется, не платит… Играет, глупец, должается, а у самого детей целая куча… Ведь этакая она умница, ей-богу! Не ожидал, совсем не ожидал! Свидетелями же кто? Кому еще есть повестки?
      М а р к о (перебирает повестки и читает). «господину доктору Николаю Иванычу Трилецкому-с»…
      П л а т о н о в. Трилецкому? (Хохочет.) Можно будет комедь удрать! А еще кому?
      М а р к о (читает). «Господину Кириллу Порфирьичу Глагольеву-с, господину Альфонсу Иванычу Шрифтеру, его благородию господину отставному гвардии корнету Максиму Егорычу Алеутову-с, сыну действительного статского советника господину гимназисту Ивану Талье, господину кандидату Санкт-Петербургского неверситета»…
      П л а т о н о в. Там так и написано «неверситета»?
      М а р к о. Никак нет-с…
      П л а т о н о в. Зачем же ты так читаешь?
      М а р к о. По невежеству-с… (Читает.) «…уни… уни… неверситета Сергею Павлычу… Павловичу Войницеву, жене кандидата Санкт-Петербургского уни… неверситета Софье Егоровне госпоже Войницевой, господину студенту Харьковского неверситета Исаку Абрамычу Венгеровичу». Все-с!
      П л а т о н о в. Гм… Это послезавтра, а завтра ехать нужно… Жалко. Вот был бы, воображаю, процесс… Гм… Экая досада! Доставил бы ей удовольствие… (Ходит по сцене.) Досада…
      М а р к о. На чаек бы с вашего благородия…
      П л а т о н о в. А?
      М а р к о. На чаек бы… Шесть верст шел-с…
      П л а т о н о в. На чаек? Не нужно… Впрочем, что я говорю? Хорошо, мой милый! На чаек я тебе не дам, а я тебе лучше чайку дам… И мне выгоднее, да и для тебя Трезвее… (Вынимаем из шкафа, чайницу.) Подойди сюда… Чай хороший, крепкий… Хоть не сорокаградусный, но крепкий… Во что же тебе дать?
      М а р к о (подставляет карман). Сыпьте-с…
      П л а т о н о в. Прямо в карман? А не провоняет?
      М а р к о. Сыпьте-с, сыпьте-с… Не сомневайтесь…
      П л а т о н о в (сыплет чай). Довольно?
      М а р к о. Благодарим покорно…
      П л а т о н о в. Какой же ты старый… Люблю я вас, старых солдатиков!.. Душа вы народ!.. Но и между вами встречаются иногда такие ужасные…
      М а р к о. Всякие бывают-с… Один господь без греха… Счастливо оставаться!
      П л а т о н о в. Постой… Сейчас… (Садится и пишет на повестке.) «Тогда целовал, потому что… потому что был раздражен и не знал, чего хотел, теперь же поцеловал бы, как святыню. Гадок был с вами, сознаю. Со всеми я гадок. На суде, к сожалению, не увидимся. Завтра уезжаю навсегда. Будьте счастливы и будьте хоть вы справедливы ко мне! Не прощайте!» (Марку.) Знаешь, где Грекова живет?
      М а р к о. Знаю-с. Двенадцать верст отсюда, если пройти реку бродом-с.
      П л а т о н о в. Ну да… В Жилкове… Отнеси ты ей это письмо, и ты получишь три целковых. Барышне прямо отдашь… Ответа не нужно… Будет давать, не бери… Сегодня же отнесешь… Сейчас… Отнесешь, а потом уж разнесешь повестки. (Ходит по сцене.)
      М а р к о. Понимаю.
      П л а т о н о в. Еще что? Да! Будешь говорить всем, что я у Грековой прощения просил и что она меня не простила.
      М а р к о. Понимаю. Счастливо оставаться!
      П л а т о н о в. Прощай, друг! Будь здоров!
      М а р к о уходит.

      П л а т о н о в (один).
      П л а т о н о в. С Грековой, значит, квиты… На всю губернию осрамит… Так и следует… Первый раз в жизни меня наказывает женщина… (Ложится на диван.) Им пакостишь, а они тебе на шею вешаются… Софья, например… (Закрывает платком лицо.) Был свободен, как ветер, а теперь лежи вот здесь, мечтай… Любовь… Amo, amas, amat…* Связался… И ее погубил, и себя уважил… (Вздыхает.) Бедные Войницевы! А Саша? Бедная девочка! Как-то она заживет без меня? Зачахнет, умрет… Ушла, и почуяла правду, ушла с ребенком, не сказав ни одного слова… Ушла после той же ночи… Проститься бы с ней…
 

____________________

 
      * Я люблю, ты любишь, он любит… (лат.)
      А н н а П е т р о в н а (в окно). Можно войти? Эй! Есть здесь кто-нибудь?
      П л а т о н о в. Анна Петровна! (Вскакивает.) Генеральша! Что ей сказать! Ну зачем ей приходить сюда, спрашивается? (Поправляется.)
      А н н а П е т р о в н а (в окно). Можно войти? Я вхожу! Слышите?
      П л а т о н о в. Пришла! Каким образом не впустить ее? (Причесывается.) Как бы ее спровадить? Выпью, пока еще не вошла… (Быстро отворяет шкаф.) И за каким чертом… Не понимаю! (Быстро выпивает.) Хорошо, если она еще ничего не знает, ну а если знает? Покраснею…

      П л а т о н о в и А н н а П е т р о в н а.
      А н н а П е т р о в н а входит.
      Платонов медленно запирает шкаф.
      А н н а П е т р о в н а. Мое почтение! Наше вам!
      П л а т о н о в. Не запирается…
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Вы! Здравствуйте!
      П л а т о н о в. Ах… Это вы, Анна Петровна? Pardon, я и не заметил… Не запирается да и только… Странно… (Роняет ключ и поднимает.)
      А н н а П е т р о в н а. Подходите же ко мне! Оставьте шкаф в покое! Оставьте!
      П л а т о н о в (подходит к ней). Здравствуйте…
      А н н а П е т р о в н а. Что же это вы на меня не смотрите?
      П л а т о н о в. Стыдно. (Целует руку.)
      А н н а П е т р о в н а. Чего стыдно?
      П л а т о н о в. Всего…
      А н н а П е т р о в н а. Гм… Соблазнил кого-нибудь?
      П л а т о н о в. Да, в этом роде…
      А н н а П е т р о в н а. Ай да Платонов! Кого же?
      П л а т о н о в. Не скажу…
      А н н а П е т р о в н а. Сядем…
      Садятся на диван. Узнаем, молодой человек, узнаем… Чего же меня-то стыдиться? Ведь я вашу грешную душу давно уже знаю…
      П л а т о н о в. Не спрашивайте, Анна Петровна! Не расположен я сегодня присутствовать на собственном допросе. Говорите, если хотите, но не спрашивайте!
      А н н а П е т р о в н а. Ладно. Письма получал?
      П л а т о н о в. Да.
      А н н а П е т р о в н а. Отчего же не являлся?
      П л а т о н о в. Не могу.
      А н н а П е т р о в н а. Отчего же не можете?
      П л а т о н о в. Не могу.
      А н н а П е т р о в н а. Дуетесь?
      П л а т о н о в. Нет. За что мне дуться? Не спрашивайте, ради бога!
      А н н а П е т р о в н а. Извольте мне отвечать, Михаил Васильич! Сядьте хорошенько! Отчего вы не являлись к нам в эти последние три недели?
      П л а т о н о в. Болен был.
      А н н а П е т р о в н а. Лжете!
      П л а т о н о в. Лгу. Не спрашивайте, Анна Петровна!
      А н н а П е т р о в н а. Как от вас винищем несет! Платонов, что это всё значит? Что с вами? На что вы стали похожи? Глаза красные, лицо скверное… Вы грязны, в комнатах грязь… Посмотрите вокруг себя, что это за безобразие? Что с вами? Вы пьете?
      П л а т о н о в. Ужасно пью!
      А н н а П е т р о в н а. Гм… Прошлогодняя история… В прошлом году соблазнил и до самой осени ходил мокрой курицей, так и теперь… Дон-Жуан и жалкий трус в одном теле. Не сметь пить!
      П л а т о н о в. Не буду…
      А н н а П е т р о в н а. Честное слово? Впрочем, для чего отягощать вас честным словом? (Встает.) Где ваше вино?
      Платонов указывает на шкаф. Стыдно, Миша, быть таким малодушным! Где ваш характер? (Отпирает шкаф.) А в шкафу-то какой беспорядок! Задаст же вам Александра Ивановна, когда воротится! Хотите, чтобы жена воротилась?
      П л а т о н о в. Хочу только одного: не задавайте вопросов и не смотрите мне прямо в лицо!
      А н н а П е т р о в н а. В какой бутылке вино?
      П л а т о н о в. Во всех.
      А н н а П е т р о в н а. Во всех пяти? Ах вы пьяница, пьяница! Да у вас в шкафу целое питейное заведение! Нужно, чтобы Александра Ивановна воротилась… Вы ей объясните как-нибудь… Я соперница не из ужасных… Подельчива… Не в моих планах разводить вас… (Отпивает из бутылки.) А вино вкусное… Идите-ка, выпьем немножко! Хотите? Выпьем да и больше пить не будем!
      Платонов идет к шкафу. Держите стакан! (Льет вино.) Дуйте! Больше не налью.
      Платонов пьет. А теперь и я выпью… (Наливает.) За здоровье плохих! (Пьет.) Плохой вы! Хорошее вино! У вас есть вкус… (Подает ему бутылки.) Держите-ка! Несите сюда! (Идут к окну.) Прощайтесь с вашим вкусным вином! (Смотрит в окно.) Выливать жалко… Еще разве выпить, а? Выпьем?
      П л а т о н о в. Как хотите…
      А н н а П е т р о в н а (наливает). Пейте… Скорей!
      П л а т о н о в (пьет). За ваше здоровье! Дай бог вам счастья!
      А н н а П е т р о в н а (наливает и пьет). Скучал за мной? Сядем… Поставьте бутылки пока…
      Садятся. Скучал?
      П л а т о н о в. Каждую минуту.
      А н н а П е т р о в н а. Отчего же не являлся?
      П л а т о н о в. Не спрашивайте! Ничего я вам не скажу не потому, что я не откровенен с вами, а потому, что жалею ваши уши! Я пропадаю, совсем пропадаю, моя дорогая! Угрызения совести, тоска, хандра… мука, одним словом! Вы пришли, и мне стало легче.
      А н н а П е т р о в н а. Вы похудели, подурнели… Не терплю я этих романических героев! Что вы строите из себя, Платонов? Разыгрываете героя какого романа? Хандра, тоска, борьба страстей, любовь с предисловиями… Фи! Держите себя по-человечески! Живите, глупый человек, как люди живут! Что вы за архангел такой, что вам не живется, не дышится и не сидится так, как обыкновенным смертным?
      П л а т о н о в. Это говорить легко… Что же делать?
      А н н а П е т р о в н а. Человек живет, мужчина то есть, живет и не знает, что ему делать! Странно! Что ему делать?! Извольте, я отвечу вам на ваш вопрос, как умею, хотя он и не стоит ответа, как вопрос праздный!
      П л а т о н о в. Ничего вы не ответите…
      А н н а П е т р о в н а. Во-первых, живите по-человечески, то есть, не пейте, не лежите, умывайтесь почаще и ходите ко мне, а во-вторых, будьте довольны тем, что имеете… Глупите, сэр! Мало вам вашего учительства? (Встает.) Пойдемте сейчас ко мне!
      П л а т о н о в. Как? (Встает.) К вам идти? Нет, нет…
      А н н а П е т р о в н а. Идемте! Людей увидите, поговорите, послушаете, побранитесь…
      П л а т о н о в. Нет, нет… И не приказывайте!
      А н н а П е т р о в н а. Почему же?
      П л а т о н о в. Не могу, вот и всё!
      А н н а П е т р о в н а. Можете! Надевайте вашу шляпу! Идемте!
      П л а т о н о в. Не могу, Анна Петровна! Ни за что! Шага из дома не сделаю!
      А н н а П е т р о в н а. Можете! (Надевает на него шляпу.) Глупишь, брат Платонов, шутишь! (Берет его под руку.) Ну? Раз, два!.. Идите, Платонов! Вперед!
      Пауза. Да ну же, Мишель! Идите!
      П л а т о н о в. Не могу!
      А н н а П е т р о в н а. Упрямится, точно молодой бык! Начинайте шагать! Ну? раз, два… Мишель, голубчик, родненький, хорошенький…
      П л а т о н о в (вырывается). Не пойду я, Анна Петровна!
      А н н а П е т р о в н а. Пойдем вокруг школы пройдемся!
      П л а т о н о в. Зачем приставать? Ведь сказал же, что не пойду! Хочу сидеть дома, а потому и позвольте мне делать так, как я хочу!
      Пауза. Не пойду!
      А н н а П е т р о в н а. Гм… Вот что, Платонов… Я вам займу немного денег, а вы уезжайте отсюда куда-нибудь на месяц, на два…
      П л а т о н о в. Куда?
      А н н а П е т р о в н а. В Москву, в Петербург… Идет? Поезжайте, Мишель! Вам более чем необходимо проветриться! Прокатаетесь, людей посмотрите, в театры сходите, освежитесь, проветритесь… Я вам «дам» денег, писем… Хочешь и я с тобой поеду? Хочешь? Покатаемся, нагуляемся… Приедем сюда обратно обновленными, сияющими…
      П л а т о н о в. Прелестная идея, но, к несчастью, неисполнимая… Завтра я еду отсюда, Анна Петровна, но не с вами!
      А н н а П е т р о в н а. Как хотите… Куда едете?
      П л а т о н о в. Еду…
      Пауза. Навсегда уезжаю отсюда…
      А н н а П е т р о в н а. Пустяки… (Отпивает из бутылки.) Вздор!
      П л а т о н о в. Не пустяки, моя дорогая! Еду! Навсегда!!
      А н н а П е т р о в н а. Для чего же, странный вы человек?
      П л а т о н о в. Не спрашивайте! Ей-богу, навсегда! Уезжаю и… Прощайте, вот что! Не спрашивайте! Ничего вы не узнаете от меня теперь…
      А н н а П е т р о в н а. Вздор!
      П л а т о н о в. Сегодня только и видимся… Навсегда скроюсь… (Берет ее за рукав и потом за плечо.) Забудьте дурака, осла, подлеца и мерзавца Платонова! Он провалится сквозь землю, стушуется… Встретимся, быть может, через десятки лет, когда оба будем в состоянии хохотать и старчески плакать над этими днями, а теперь… черт с ним! (Целует руку.)
      А н н а П е т р о в н а. На-ка выпей! (Наливает ему вина.) Пьяному не грешно молоть чепуху…
      П л а т о н о в (выпивает). Не буду я пьян… Буду помнить, моя мать, моя хорошая фея!.. Никогда не забуду! Смейся, развитая, светлоголовая женщина! Завтра я бегу отсюда, бегу от самого себя, сам не знаю куда, бегу к новой жизни! Знаю я, что такое эта новая жизнь!
      А н н а П е т р о в н а. Всё это прекрасно, но что с вами поделалось?
      П л а т о н о в. Что? Я… После всё узнаете! Друг мой, когда вы ужаснетесь моему поступку, не проклинайте меня! Помните, что я уже почти что наказан… Расстаться с вами навсегда больше чем наказание… Чего улыбаетесь? Верьте! Честное слово, верьте! Так горько на душе, так скверно и подло, что рад был бы задушить себя!
      А н н а П е т р о в н а (сквозь слезы). Не думаю, чтобы вы были способны на ужасное что-нибудь… Вы мне напишете по крайней мере?
      П л а т о н о в. Не посмею я написать к вам, да и вы сами не захотите читать моих писем! Безусловно навсегда… прощайте!
      А н н а П е т р о в н а. Гм… Пропадете вы без меня, П л а т о н о в! (Трет себе лоб.) Я чуточку опьянела… Поедем вместе!
      П л а т о н о в. Нет… Завтра вес узнаете и… (Отворачивается к окну.)
      А н н а П е т р о в н а. Вам нужны деньги?
      П л а т о н о в. Нет…
      А н н а П е т р о в н а. А… помочь не могу?
      П л а т о н о в. Не знаю. Пришлите сегодня мне вашу карточку… (Оборачивается.) Уходите, Анна Петровна, или я черт знает чего наделаю! Я разрыдаюсь, отколочу себя и… Уходите! Нельзя мне оставаться! Вам говорят русским языком! Чего же вы ждете? Я должен ехать, поймите вы это! Зачем же так смотреть? Для чего делать такое лицо?
      А н н а П е т р о в н а. Прощайте… (Подает руку.) Мы еще увидимся…
      П л а т о н о в. Нет… (Целует руку.) Не нужно… Уходите, моя родная… (Целует руку.) Прощайте… Оставьте… (Закрывает себе лицо ее рукой.)
      А н н а П е т р о в н а. Раскис, сердечный, растаял… Ну? Пустите руку… Прощайте! Выпьем на прощании, что ли? (Наливает.) Пейте!.. Счастливого пути, а после пути счастья!
      Платонов пьет. Остался бы, Платонов! А? (Наливает и пьет.) Важно пожили бы… Что за преступление такое? Возможно ли оно в Войницевке?
      Пауза. Налить еще с горя?
      П л а т о н о в. Да.
      А н н а П е т р о в н а (наливает). Пей, душа моя… Эх, черт возьми!
      П л а т о н о в (пьет). Будьте счастливы! Живите тут себе… И без меня можно…
      А н н а П е т р о в н а. Пить так пить… (Наливает.) И пить умирать, и не пить умирать, так лучше же пить умирать… (Пьет.) Пьяница я, Платонов… А? Налить еще? Не нужно, впрочем… Язык свяжет, а чем тогда говорить будем? (Садится.) Нет ничего хуже, как быть развитой женщиной… Развитая женщина и без дела… Ну что я значу, для чего живу?
      Пауза. Поневоле безнравственная… Я безнравственная женщина, Платонов… (Хохочет.) А? И тебя люблю, может быть, потому, что безнравственная… (Трет себе лоб.) Я и пропаду… Такие всегда пропадают… Меня бы куда-нибудь профессором, директором… Будь я дипломатом, я бы весь свет перебаламутила… Развитая женщина и… без дела. Не нужна, значит… Лошади, коровы и собаки нужны, а ты не нужна, лишняя… А? Что же ты молчишь?
      П л а т о н о в. Обоим нам плохо…
      А н н а П е т р о в н а. Хоть бы дети были… Ты любишь детей? (Встает.) Останься, голубчик! Останешься? Хорошо пожили бы!.. Весело, дружно… Ты уедешь, а я же как? Ведь мне же отдохнуть хочется… Мишель! Мне отдохнуть надо! Я хочу быть… женой, матерью…
      Пауза. Не молчи! Говори! Останешься? Ведь… ведь любишь, чудак? Любишь?
      П л а т о н о в (смотрит в окно). Убью себя, если останусь.
      А н н а П е т р о в н а. Ведь любишь?
      П л а т о н о в. Кто вас не любит?
      А н н а П е т р о в н а. Ты меня любишь, я тебя тоже, что же тебе еще нужно? С ума ты сходишь, должно быть… Что тебе еще нужно? Отчего тогда ночью не приходил?
      Пауза. Остаешься?
      П л а т о н о в. Уходите ради бога! Вы мучаете меня!
      А н н а П е т р о в н а (подает руку). Ну… в таком случае… Желаю всего лучшего…
      П л а т о н о в. Уйдите же, или я всё расскажу, а если расскажу, то убью себя!
      А н н а П е т р о в н а. Я руку подаю… Не видите? Я вечером забегу на минуту…
      П л а т о н о в. Не нужно! Сам приду проститься! Сам к вам приду… Ни за что не приду! Не увидишь ты меня больше, и я тебя не увижу! Сама не захочешь увидеть! Отвернешься навсегда! Новая жизнь… (Обнимает ее и целует.) В последний раз… (Выталкивает ее в дверь.) Прощай! Ступай и будь счастлива! (Запирает дверь на задвижку.)
      А н н а П е т р о в н а (за дверью). Клянусь богом, что увидимся!
      П л а т о н о в. Нет! Прощай! (Затыкает пальцами уши.) Ничего не слышу! Молчи и уходи! Я заткнул уши!
      А н н а П е т р о в н а. Ухожу! Я пришлю к тебе Сергея и даю слово, что ты не уедешь, а если уедешь, то со мной! Прощай!
      Пауза.

      П л а т о н о в (один).
      П л а т о н о в. Ушла? (Идет к двери и слушает.) Ушла… А может быть и не ушла? (Отворяет дверь.) Она ведь бес… (Смотрит за дверь.) Ушла… (Ложится на диван.) Прощай, милая женщина!.. (Вздыхает.) И не увижу больше никогда… Ушла… Могла бы еще побыть минут пять…
      Пауза. Это было бы недурно! Попрошу-ка Софью отложить отъезд недели на две, а сам с генеральшей поеду! Право… Две недели - только! Софья согласится… Может пока у матери пожить… Попрошу-ка… а?.. Пока я буду ездить с генеральшей, Софья поотдохнет… сил наберется то есть… Ну да ведь не навеки же уеду!
      Стук в двери. Еду! Решено! Отлично…
      Стук. Кто стучит? Генеральша? Кто там?
      Стук. Это вы? (Встает.) Не впущу! (Идет к двери.) Она ли это?
      Стук. Хихикает, кажется… (Смеется.) Она… Надо впустить… (Отворяет дверь.) Ах!
      Входит О с и п.
 

ЯВЛЕНИЕ VII

 
      П л а т о н о в и О с и п.
      П л а т о н о в. Что такое? Ты, черт? Зачем пожаловал?
      О с и п. Здравствуйте, Михаил Васильич!
      П л а т о н о в. Что скажешь? Чему и кому обязан посещением такой важной персоны? Говори скорей и убирайся к черту!
      О с и п. Я сяду… (Садится.)
      П л а т о н о в. Сделайте такое одолжение!
      Пауза. Ты ли это, Осип? Что с тобой? На лице у тебя написаны все десять египетских казней! Что с тобой поделалось? Ты бледен, худ, тощ… Ты болен?
      О с и п. У вас тоже казни на лице написаны… Что с вами поделалось? Меня черт берет, ну а вы?
      П л а т о н о в. Я? Я с чертом не знаком… Я сам себя беру… (Трогает Осипа за плечо.) Одни кости!
      О с и п. Жирок ваш где? Больны, Михаил Васильич? От хорошего поведения?
      П л а т о н о в (садится рядом). Зачем пришел?
      О с и п. Проститься…
      П л а т о н о в. Разве уезжаешь?
      О с и п. Не я уезжаю, а вы уезжаете.
      П л а т о н о в. Вот как! А ты почему знаешь?
      О с и п. Как не знать!
      П л а т о н о в. Не уезжаю, брат, я. Напрасно ты пришел.
      О с и п. Уезжаете-с…
      П л а т о н о в. И все ты знаешь, и до всего тебе дело… Ты, Осип, колдун. Еду, любезный. Ты прав.
      О с и п. Вот видите ли, значит, знаю. Знаю даже, куда и поедете!
      П л а т о н о в. Да? Экий ты какой… А я не знаю. Мудрец, совсем мудрец! Ну-ка скажи, куда?
      О с и п. А вам хочется знать?
      П л а т о н о в. Помилуй! Интересно! Куда же?
      О с и п. На тот свет.
      П л а т о н о в. Далеко!
      Пауза. Загадка. Не ты ли отправителем будешь?
      О с и п. Так точно. Подорожную вам принес.
      П л а т о н о в. Очень приятно!.. Гм… Убить, значит, пришел?
      О с и п. Так точно…
      П л а т о н о в (дразнит). Так точно… Какое нахальство, черт побери! Он пришел отправить меня на тот свет… Гм… Убивать меня станешь от себя или же по чьему-нибудь поручению?
      О с и п (показывает четвертную). Вот… Венгерович дал, чтобы я вашу милость покалечил! (Рвет деньги.)
      П л а т о н о в. Ага… Старый Венгерович?
      О с и п. Он самый…
      П л а т о н о в. Для чего же это ты порвал деньги? Великодушие свое показать хочешь, что ли?
      О с и п. Не умею я великодушие показывать, а для того деньги эти порвал, чтобы вы не подумали на том свете, что я вас из-за денег убил.
      Платонов встает и ходит по сцене. Боитесь, Михаил Васильич? Страшно? (Смеется.) Бежите, кричите! Около дверей не стою, дверей не держу: выход есть. Подите народ сзывайте, скажите, что Осип убить пришел! А убить пришел… Не верите?
      Пауза.
      П л а т о н о в (подходит к Осипу и смотрит на него). Удивительно!
      Пауза. Что улыбаешься? Дурак! (Бьет его по руке.) Не улыбаться! С тобой говорят! Молчать! Я тебя повешу! Я из тебя мочалу сделаю, разбойник! (Быстро отходит от него.) Впрочем… Не серди меня… Мне нельзя сердиться… Мне больно.
      О с и п. Ударьте меня по щеке за то, что я вредный человек!
      П л а т о н о в. Сколько угодно! (Подходит к Осипу и дает ему пощечину.) Что? Шатаешься? Подожди, не так еще зашатаешься, когда сотни палок будут дробить твою пустую голову! Помнишь, как умер рябой Филька?
      О с и п. Собаке собачья и смерть.
      П л а т о н о в. В-в-в… как ты отвратителен, тварь! Я исковеркать тебя готов, негодяй! За что ты вредишь им, подлая душа, как болезнь, как шальной огонь? Что они сделали тебе? В-в-в… Мерзавец!! (Бьет его по щеке.) Гадость! Я тебя… Я тебя… (Быстро отходит от Осипа.) Ступай!
      О с и п. Плюньте мне в глаза за то, что я вредный человек!
      П л а т о н о в. Слюны жалко!
      О с и п (поднимается). А вы смеете так говорить?
      П л а т о н о в. Ступай отсюда, пока я тебя с грязью не смешал!
      О с и п. Не смеете! Вы тоже вредный человек!
      П л а т о н о в. Ты еще разговаривать со мной станешь? (Подходит к нему.) Ты убить, кажется, пришел? На! Убивай! Вот он я! Убивай же!
      О с и п. Уважал я вас, господин Платонов, за важного человека почитал! Ну а теперь… Жалко убивать, да надо… Уж вредны очень… Зачем к вам сегодня молодая барыня приходила?
      П л а т о н о в (треплет его за грудь). Убивай! Убивай же!
      О с и п. А генеральша зачем после нее приходила? Вы генеральшу обманываете, значит? А жена ваша где? Какая из них троих самая настоящая? а? И вы не вредный человек после этого? (Быстро валит его через ногу и падает вместе с ним на пол.)
      П л а т о н о в. Прочь пошел! Я убью, а не ты убьешь! Я сильней тебя!
      Борются. Тише!
      О с и п. Вы на живот повернитесь! Руки-то не крутите! Рука нисколько не виновата, за что ее крутить? Ну вот еще! На том свете будете, генералу Войницеву от меня поклон нижайший!
      П л а т о н о в. Пусти!
      О с и п (вынимает из-за пояса нож). Тише! Всё одно убью! А у вас сила! Важный человек! Не хочется помирать? Не трогай того, что не для тебя положено!
      П л а т о н о в (кричит). Руку! Постой, постой… Руку!
      О с и п. Не хочется помирать? Сейчас вы в царстве небесном будете…
      П л а т о н о в. В спину только не бей, железное животное, в грудь бей! Руку! Пусти, Осип! Жена, сын… Это нож блестит? О злоба проклятая!
      Вбегает С а ш а.

      Те же и С а ш а.
      С а ш а (вбегает). Что такое? (Вскрикивает.) Миша! (Бежит к борющимся и падает на них.) Что вы делаете?
      О с и п. Кто это? Александра Ивановна? (Вскакивает.) Живой останется! (Саше.) Нате вам ножик! (Дает нож.) При вас не зарежу… Живой останется!! После зарежу! Не уйдет! (Выскакивает в окно.)
      П л а т о н о в (после паузы). Экий черт… Здорово, Саша! Это ты, кажется? (Стонет.)
      С а ш а. Он не повредил тебя? Можешь встать? Скорей!
      П л а т о н о в. Не знаю… Эта тварь из чугуна вылита… Дай мне руку! (Поднимается.) Не пугайся, моя родная… Я целехонек. Он меня помял только…
      С а ш а. Какой же он подлый человек! Говорила ведь я тебе, чтоб ты его не трогал!
      П л а т о н о в. Где диван? Ну что смотришь? Жив твой изменник! Не видишь разве? (Ложится на диван.) Спасибо, что пришла, а то быть бы тебе вдовушкой, а мне покойником!
      С а ш а. Ложись на подушку! (Кладет ему под голову подушку.) Вот так! (Садится ему на ноги.) Ничего не болит?
      Пауза. Зачем ты закрыл глаза?
      П л а т о н о в. Нет, нет… Это я так… Пришла, Саша? Пришло, мое сокровище? (Целует руку.)
      С а ш а. Коля наш заболел!
      П л а т о н о в. Что с ним?
      С а ш а. Кашель такой, жар, сыпь… Две ночи уж не спит и кричит… Не пьет, не ест… (Плачет.) Сильно он захворал, Миша! Боюсь я за него!.. Так боюсь! И сон снился нехороший…
      П л а т о н о в. Что же твой братец смотрит? Ведь он лекарь!
      С а ш а. Что он? Разве он может сочувствовать? Он четыре дня тому назад заехал на минутку, покрутился и уехал. Я ему рассказываю про Колину болезнь, а он щипается да зевает… Дурой назвал…
      П л а т о н о в. Вот еще тоже балбес! Он и себя когда-нибудь прозевает! И от себя уедет, когда заболеет!
      С а ш а. Что делать?
      П л а т о н о в. Уповать… Ты у отца теперь живешь?
      С а ш а. Да.
      П л а т о н о в. Он же что?
      С а ш а. Ничего. Ходит себе по комнате, трубку курит да к тебе съездить собирается. Я приехала к нему встревоженная, ну а он и догадался, что я… что мы с тобой… Что с Колей делать?
      П л а т о н о в. Не беспокойся, Саша!
      С а ш а. Как же не беспокоиться? Умри он, чего не дай господи, что с нами тогда будет?
      П л а т о н о в. Да… Не возьмет бог у тебя нашего мальчишку! За что тебя наказывать? Разве за то, что за шалопая замуж вышла?
      Пауза. Береги, Саша, моего маленького человечка! Сбереги ты мне его, и клянусь я тебе всем святым, что я сделаю из него человека! Каждый его шаг будет твоею радостью! А ведь он, бедняга, тоже Платонов! Фамилию бы ему только переменить… Как человек я мал, ничтожен, но как отец я буду велик! Не бойся за его судьбу! Ох, руки! (Стонет.) Рука у меня болит… Сильно помял ее тот разбойник… Что с ней? (Рассматривает руку.) Красна… Ну черт с ней! Так-то, Саша… Счастлива будешь ты сыном! Смеешься… Смейся, мое золото! А теперь плачешь? Чего же ты плачешь? Гм… Не плачь, Саша! (Обнимает ее голову.) Пришла… А зачем уходила? Не плачь, суслик! Для чего слезы? Ведь люблю тебя, девочка!.. Сильно люблю! Велика моя вина, но что поделаешь? Простить надо… Ну, ну…
      С а ш а. Интрига кончилась?
      П л а т о н о в. Интрига? Что это за слово, мещаночка?
      С а ш а. Не кончилась?
      П л а т о н о в. Как тебе сказать? Интриги нет никакой, но есть какая-то чудовищная галиматья… Не смущайся сильно этой галиматьей! Если не кончилась они, то скоро… кончится!
      С а ш а. Когда же?
      П л а т о н о в. Надо думать, что скоро! Скоро заживем, Саша, по-старому! Пропади оно, всё новое! Измучился весь, истаскался… Не верь ты в прочность этого узла, как я не верю! Не туго он затянут… Сама она первая охладеет и первая взглянет со смехом и горечью на этот узел. Не пара мне Софья. В ней бродит то, что во мне давно уже перебродило; она со слезами умиления смотрит на то, что я не могу видеть без смеха… Не пара она мне…
      Пауза. Верь мне! Софья недолго будет твоей соперницей… Саша, что с тобой?
      Саша встает и шатается. (Поднимается.) Саша!
      С а ш а. Ты… ты с Софьей, а не с генеральшей?
      П л а т о н о в. Первый раз об этом слышишь?
      С а ш а. С Софьей?.. Подло… низко…
      П л а т о н о в. Что с тобой? Ты бледна, шатаешься… (Стонет.) Не мучь хоть ты меня, Саша! Рука болит, а тут ты еще… Неужели это… это для тебя новость? В первый раз слышишь? Отчего же ты тогда ушла? Разве не от Софьи?
      С а ш а. С генеральшей уж так и сяк, ну а с чужой женой?! Низко, грешно… Не ожидала я от тебя такой подлости! Бог тебя накажет, бессовестный человек! (Идет к двери.)
      П л а т о н о в (после паузы). Возмущена? Но куда ты?
      С а ш а (останавливается у двери). Дай бог счастья…
      П л а т о н о в. Кому?
      С а ш а. Вам и Софье Егоровне.
      П л а т о н о в. Глупых романов начиталась, Саша! Я для тебя еще «ты»: у нас мальчишка есть, и я… все-таки же твой муж! А во-вторых, не нужно мне счастья!.. Останься, Саша! Ты вот уходишь… И, небось, навсегда?
      С а ш а. Не могу! Ох, боже мой, боже мой…
      П л а т о н о в. Не можешь?
      С а ш а. Боже мой… И неужели это правда? (Берется руками за виски и приседает.) Я… я не знаю, что делать…
      П л а т о н о в. Не можешь? (Подходит к ней.) Твоя воля… А то осталась бы! Зачем реветь, дурочка?
      Пауза. Эх, Саша, Саша… Велик мой грех, но неужели уж и простить нельзя?
      С а ш а. А сам ты себя простил?
      П л а т о н о в. Философский вопрос! (Целует ее в голову.) Осталась бы… Каюсь ведь! Ведь без тебя водка, грязь, Осипы… Замучился! Сиделкой, а не женой останься! Странный народ вы, женщины! Странна ты, Саша! Если ты кормишь негодяя Осипа, не даешь покоя своим милосердием собакам и кошкам, читаешь до полночи акафисты за каких-то врагов своих, то что стоит тебе бросить ломоть своему провинившемуся, кающемуся мужу? Зачем и ты являешься палачом? Останься, Саша! (Обнимает ее.) Не могу без няньки! Я негодяй, я у друга жену отнял, я любовник Софьи, быть может даже любовник и генеральши, я многоженец, большой мошенник с точки зрения семьи… Возмущайся, негодуй! Но кто тебя так любить будет, как я люблю? Кто оценит тебя так дорого, бабенка, как я оценил? Кому ты обед варить будешь, чей суп пересаливать? Права будешь, коли уйдешь… Справедливость этого требует, но… (поднимает ее) кто тебя поднимать так будет? Возможна ли ты, золото, без меня?
      С а ш а. Не могу! Пусти меня! Я пропала! Ты шутишь, а я пропадаю! (Вырывается.) Ведь знаешь, что это не шутка? Прощай! Не могу я жить с тобой! Теперь все тебя будут считать подлым человеком! Каково же мне?! (Рыдает.)
      П л а т о н о в. Ступай с богом! (Целует ее в голову и ложится на диван.) Я понимаю…
      С а ш а. Разбил нашу семью… Счастливо, покойно жили… Счастливей меня никого и не было на свете… (Садится.) Что ты наделал, Миша? (Встает.) Что ты наделал? Ведь не воротишь теперь… Пропащая я… (Рыдает.)
      П л а т о н о в. Иди с богом!
      С а ш а. Прощай! Не увидишь меня больше! Не езди к нам… Колю к тебе отец будет возить… Бог тебя простит, как я прощаю! Погубил ты нашу жизнь!
      П л а т о н о в. Ты ушла?
      С а ш а. Ушла… Хорошо… (Смотрит некоторое время на Платонова и уходит.)

      П л а т о н о в (один) и потом В о й н и ц е в.
      П л а т о н о в. Вот для кого начинается новая жизнь! Больно!! Всего лишаюсь… С ума схожу! Боже мой! Саша, комашка, клоп - и та осмеливается, и та… в силу какой-то святости имеет право бросать в меня каменья! Проклятые обстоятельства! (Ложится на диван.)
      В о й н и ц е в входит и останавливается у двери. (После паузы.) Это эпилог или еще только комедия? (Увидев Войницева, закрывает глаза и слегка храпит.)
      В о й н и ц е в (подходит к Платонову). Платонов!
      Пауза. Ты не спишь… Я вижу это по твоему лицу… (Садится возле.) Не думаю, чтобы… можно было спать…
      Платонов поднимается. (Встает и смотрит в окно.) Ты меня убил… Ты это знаешь?
      Пауза.
      Благодарю… Мне что? Бог с тобой… Пусть. Значит, так тому и быть… (Плачет.)
      Платонов встает и медленно идет в другой угол комнаты. Раз получил от судьбы подарок и… тот отняли! Мало ему его ума, его красоты, его великой души… Ему понадобилось еще мое счастье! Отнял… А я? Что я? Я ничего… Так… Больной, недалекого ума, женоподобный, сантиментальный, обиженный богом… С наклонностью к безделью, мистицизму, суеверный… Добил друг!
      П л а т о н о в. Уйди отсюда!
      В о й н и ц е в. Сейчас… Шел на дуэль вызвать, а пришел и разревелся… Я уйду.
      Пауза. Я окончательно потерял?
      П л а т о н о в. Да.
      В о й н и ц е в (свистит.) Так… Разумеется…
      П л а т о н о в. Уйди отсюда! Я прошу! Уйди!
      В о й н и ц е в. Сейчас… Что мне здесь делать? (Идет к двери.) Нечего мне здесь делать…
      Пауза. Отдай мне ее назад, Платонов! Будь добр! Моя ведь она! Платонов! Ты и так счастлив! Спаси, голубчик! А? Отдай! (Рыдает.) Ведь она моя! Моя! Понимаешь?
      П л а т о н о в (идет к дивану). Уходи… Я застрелюсь… Клянусь честью!
      В о й н и ц е в. Не надо… Бог с вами! (Машет рукой и уходит.)
      П л а т о н о в (хватает себя за голову). О несчастный, жалкий! Боже мой! Проклятие моей богом оставленной голове! (Рыдает.) Прочь от людей, гадина! Несчастьем был я для людей, люди были для меня несчастьем! Прочь от людей! Бьют, бьют и никак не убьют! Под каждым стулом, под каждой щепкой сидит убийца, смотрит в глаза и хочет убить! Бейте! (Бьет себя по груди.) Бейте, пока еще сам себя не убил! (Бежит к двери.) Не бейте меня по груди! Растерзали мою грудь! (Кричит.) Саша! Саша, ради бога! (Отворяет дверь.)
      Входит Г л а г о л ь е в 1.

      П л а т о н о в, Г л а г о л ь е в 1 и потом Г л а г о л ь е в 2.
      Г л а г о л ь е в 1 (входит окутанный, с костылем). Вы дома, Михаил Васильич? Очень рад… Я вам помешал… Но я не задержу вас, я сейчас же уйду… Задам вам один вопрос. Вы ответите, и я уйду. Что с вами, Михаил Васильич? Вы бледны, шатаетесь, дрожите… Что с вами?
      П л а т о н о в. Что со мной? А? Я пьян, должно быть, или… схожу с ума! Я пьян… пьян… Голова кружится…
      Г л а г о л ь е в 1 (в сторону). Спрошу! Что у трезвого на душе, то у пьяного на языке. (Ему.) Вопрос странен, может быть даже глуп, но, ради бога, ответьте мне, Михаил Васильич! Вопрос мой для меня жизненный вопрос! Ответу вашему я поверю, потому что я знаю вас за честнейшего человека… Пусть мой вопрос покажется вам странным, нелепым, глупым и даже, быть может, оскорбительным, но, ради бога… ответ! Я нахожусь в страшном положении! Наша общая знакомая… Вы ее хорошо знаете… Я считал ее совершенством в человеческом смысле… Анна Петровна Войницева… (Поддерживает Платонова.) Не упадите, ради бога!
      П л а т о н о в. Уйдите! Я всегда считал тебя… вас глупым стариком!
      Г л а г о л ь е в 1. Вы друг ее, вы знаете ее, как свои пять пальцев… Ее мне или оклеветали, или… открыли мне глаза… Она честная женщина, Михаил Васильич? Она… она… Имеет ли она право быть женою честного человека?
      Пауза. Не знаю, как формулировать свой вопрос… Поймите меня, ради бога! Мне сказали, что она…
      П л а т о н о в. Всё подло, низко, грязно на этом свете! Всё… подло… низко… (Падает без чувств на Глагольева и валится на землю.)
      Г л а г о л ь е в 2 (входит). Что же ты застрял здесь? Я не намерен ждать!
      Г л а г о л ь е в 1. Всё подло, грязно, низко… Всё, в том числе, значит, и она…
      Г л а г о л ь е в 2 (смотрит на Платонова). Отец, что это с Платоновым?
      Г л а г о л ь е в 1. Отвратительно пьян… Да, подло, грязно… Глубокая, беспощадная, колючая правда!
      Пауза. Едем в Париж!
      Г л а г о л ь е в 2. Что?! В Па… В Париж? Зачем тебе в Париж? (Хохочет.)
      Г л а г о л ь е в 1. Валяться так, как этот валяется! (Указывает на Платонова.)
      Г л а г о л ь е в 2. Валяться… в Париже?!
      Г л а г о л ь е в 1. Едем искать счастья на другом поприще! Довольно! Полно играть комедию для самого себя, морочить себя идеалами! Нет больше ни веры, ни любви! Нет людей! Едем!
      Г л а г о л ь е в 2. В Париж?
      Г л а г о л ь е в 1. Да… Если грешить, то грешить на чужой, а не на родной земле! Пока еще не сгнили, заживем по-людски! Будь учителем, сын! Едем в Париж!
      Г л а г о л ь е в 2. Вот это мило, отец! Ты научил меня читать, а я научу тебя жить! Едем!
      Уходят.
      «Конец третьего действия»

      Кабинет покойного генерала Войницева. Две двери. Старинная мебель, персидские ковры, цветы. Стены увешаны ружьями, пистолетами, кинжалами (кавказской работы) и т. п. Фамильные портреты. Бюсты Крылова, Пушкина и Гоголя. Этажерка с чучелами птиц. Шкаф с книгами. На шкафу мундштуки, коробки, палки, ружейные стволы и т. п. Письменный стол, заваленный бумагами, портретами, статуэтками и оружием. Утро.
 

ЯВЛЕНИЕ I

 
      С о ф ь я Е г о р о в н а и К а т я входят.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Вы не волнуйтесь! Говорите толком!
      К а т я. Что-то нехорошее делается, барыня! Двери и окна все настежь, в комнатах переворочено, перебито… Дверь сорвана с крючьев… Что-то нехорошее случилось, барыня! Недаром у нас курица петухом пела!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Что же вы думаете?
      К а т я. Ничего не думаю, барыня. Что я могу думать? Знаю только, что случилось что-то… Или Михаил Васильич уехали совсем, или же руку на себя наложили… У них, барыня, горячий карахтер! Я их уж два года знаю…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Нет… На деревне вы были?
      К а т я. Была-с… Нету нигде… Часа четыре ходила…
      С о ф ь я Е г о р о в н а (садится). Что делать? Что же делать?
      Пауза. Вы уверены в том, что его здесь нигде нет? Уверены?
      К а т я. Не знаю, барыня… Нехорошее что-то случилось… Недаром у меня сердце ноет! Бросьте, барыня! Грех ведь! (Плачет.) Барина Сергея Павловича жалко… Красавец был такой, а на что похож стал? Измаялся за два дня, сердечный, и как шальной ходит. Перевелся хороший господин… Михаила Васильича жалко… Бывало, самый веселый человек был, проходу, бывало, от его веселости не было, а теперь он на смерть похож стал… Бросьте, барыня!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Что бросить?
      К а т я. Любовь. Что с нее толку? Одна только срамота. И вас жалко. На что вы похожи стали? Похудали, не пьете, не кушаете, не спите, а одно только и делаете, что кашляете…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Ступайте, Катя, опять! Может быть, он уже в школе.
      К а т я. Сейчас…
      Пауза. Вы бы спать легли.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Ступайте, Катя, опять! Вы ушли?
      К а т я (в сторону). Не мужицкого ты звания! (Резко, плаксиво.) Куда же мне идти, барыня?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Мне спать хочется. Я всю ночь не спала. Не кричи так громко! Уйди отсюда!
      К а т я. Слушаю… Напрасно вы себя так изводите!.. Шли бы к себе в комнату да легли бы на постель! (Уходит.)

      С о ф ь я Е г о р о в н а и потом В о й н и ц е в.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Ужасно! Дал вчера честное слово явиться в избу к десяти часам и не явился… Ждала его до рассвета… И это честное слово! Это любовь, это наш отъезд!.. Он не любит меня!
      В о й н и ц е в (входит). Спать лягу… Может быть, усну как-нибудь… (Увидев Софью Егоровну.) Вы… у меня? В моем кабинете?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Я здесь? (Смотрит кругом.) Да… Но я зашла сюда нечаянно, сама того не замечая… (Идет к двери.)
      В о й н и ц е в. На минуту!
      С о ф ь я Е г о р о в н а (останавливается). Ну?
      В о й н и ц е в. Дайте мне, пожалуйста, минуты две-три… Можете вы здесь побыть две-три минуты?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Говорите! Вы сказать что-нибудь хотите?
      В о й н и ц е в. Да…
      Пауза. Прошло то время, когда мы в этой комнате не были чужими друг для друга…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Прошло.
      В о й н и ц е в. Извините впрочем, я заговариваться стал. Вы уезжаете?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да.
      В о й н и ц е в. Гм… Скоро?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Сегодня.
      В о й н и ц е в. С ним?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да.
      В о й н и ц е в. Желаю вам счастья!
      Пауза. Хороший материал для счастья! Разыгравшаяся плоть и несчастье другого… Несчастье другого всегда бывает чьим-нибудь счастьем! Впрочем, это старо… Новая ложь охотнее слушается, чем старая истина… Бог с вами! Живите, как знаете!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Вы хотели что-то сказать.
      В о й н и ц е в. А разве я молчу? Ну да… Вот что я хотел сказать… Я хочу, чтобы я пред вами был совершенно чист, не был бы вам должен, а потому прошу вас извинить за мое вчерашнее поведение… Я вчера вечером наговорил вам дерзостей, был груб, зол… Извините, пожалуйста… Извиняете?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Извиняю. (Хочет уйти.)
      В о й н и ц е в. Постойте же, постойте, еще не всё! Я скажу еще что-нибудь. (Вздыхает.) Я сумасшедший, Софи! Не в силах перенести этот страшный удар… Я сумасшедший, но еще пока всё понимаю… В моей голове среди необъятного тумана, в массе чего-то такого серого, свинцового, тяжелого торчит светлый кусочек, которым я всё понимаю… Оставит меня и этот кусочек, ну тогда, значит… совсем пропал. Я всё понимаю…
      Пауза. Это стою я в своем кабинете; в этом кабинете жил когда-то мой отец, свиты его величества генерал-майор Войницев, георгиевский кавалер, человек великий, славный! На нем видели одни только пятна… Видели, как он бил и топтал, а как его били и топтали, никто не хотел видеть… (Указывает на Софью Егоровну.) Это моя экс-жена…
      Софья Егоровна хочет уйти.
      В о й н и ц е в. Постойте! Дайте договорить! Глупо говорю, но выслушайте! В последний раз ведь!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Всё вы уже сказали… Что вы еще можете сказать? Расстаться нужно… Что же еще тут говорить? Вам хочется доказать, что я виновата перед вами? Не трудитесь! Я знаю, что мне думать о себе самой…
      В о й н и ц е в. Что я могу сказать? Ох, Софья, Софья! Ничего ты не знаешь! Ничего, иначе ты не смотрела бы так надменно! Что выделывается в душе моей, так это ужас! (Становится перед ней на колени.) Что ты делаешь, Софи? Куда ты пхаешь себя и меня? Ради бога, пожалей! Умираю и схожу с ума! Останься со мной! Всё забуду, всё простил уже… Буду твоим рабом, любить тебя буду… буду, как доселе не любил! Я дам тебе счастье! Ты будешь счастлива у меня, как богиня! Не даст он тебе счастья! И себя погубишь, и его погубишь! Погубишь Платонова, Софья!.. Знаю, что насильно мил не будешь, но останься! Опять ты будешь весела, не будешь так мертвецки бледна, так несчастлива! Опять я буду человеком, опять будет ходить к нам… Платонов! Утопия, но… останься! Воротим прошлое, пока еще не поздно! Платонов согласится… Я знаю его… Он не любит тебя, а так… ты отдалась ему, а он и взял… (Встает.) Ты плачешь?
      С о ф ь я Е г о р о в н а (встает). Не принимайте этих слез на свой счет! Может быть, Платонов согласится… Пусть соглашается! (Резко.) Вы все подлые люди! Где Платонов?
      В о й н и ц е в. Не знаю я, где он.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Не приставайте ко мне! Отстаньте! Я вас ненавижу! Убирайтесь прочь! Где Платонов? Подлые люди… Где он? Ненавижу я вас!
      В о й н и ц е в. За что?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Где он?
      В о й н и ц е в. Я дал ему денег, и он обещал мне уехать. Если он исполнил свое обещание, то, значит, уехал.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Вы его подкупили? Что вы лжете?
      В о й н и ц е в. Я дал ему тысячу рублей, и он отказался от вас. Впрочем, лгу! Всё это я лгу! Не верьте вы мне, ради бога! Жив и здоров этот проклятый Платонов! Подите берите его, целуйтесь с ним!.. Не подкупал я его! И неужели вы… он будет счастлив? И это моя жена, моя Софья… Что же всё это значит? И до сих пор даже не верю! Вы с ним платонически? Не дошло еще до… крупного?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Я его жена, любовница, что хотите! (Хочет уйти.) Для чего задерживать? У меня нет времени выслушивать разные…
      В о й н и ц е в. Постой, Софья! Ты его любовница? С какой же это стати? Ты так смело говоришь! (Хватает ее за руку.) И ты могла? Ты могла?
      Входит А н н а П е т р о в н а.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Отстаньте! (Уходит.)

      В о й н и ц е в и А н н а П е т р о в н а.
      Анна Петровна входит и смотрит в окно.
      В о й н и ц е в (машет рукой). Шабаш! Что там?
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Осипа мужики убили.
      В о й н и ц е в. Уже?
      А н н а П е т р о в н а. Да… Около колодезя… Видишь? Вон он!
      В о й н и ц е в (смотрит в окно). Что ж? Так ему и надо.
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Слыхал, сынок, новости? Платонов, говорят, куда-то исчез и… Читал письмо?
      В о й н и ц е в. Читал.
      А н н а П е т р о в н а. Тю-тю именье! Как тебе это нравится? Сплыло… Бог дал, бог и взял… Вот тебе и хваленый коммерческий фокус! А всё потому, что Глагольеву поверили… Обещался купить имение, а на торгах не был… Прислуга говорит, что в Париж уехал… Сострил, каналья, на старости лет! Не будь его, платили бы мы с тобой потихонечку проценты да жили бы… (Вздыхает.) Не следует на этом свете доверять врагам, а заодно уж с ними и друзьям!
      В о й н и ц е в. Да, не следует верить друзьям!
      А н н а П е т р о в н а. Ну, феодал? Что теперь делать будешь? Куда пойдешь? Бог предкам дал, а у тебя взял… Ничего у тебя не осталось…
      В о й н и ц е в. Мне всё одно.
      А н н а П е т р о в н а. Нет, не всё одно. Кушать что будешь? Давай сядем… (Садятся.) Как ты мрачен… Что ж делать? Жалко расставаться с гнездышком, но что же поделаешь, голубчик мой? Не воротишь… Так тому и быть, значит… Будь умницей, Сержель! Первое дело - хладнокровие.
      В о й н и ц е в. Не обращайте на меня внимания, maman! Что уж обо мне-то говорить? Вы сами едва сидите… Утешьте сперва себя самое, а потом придите и меня утешать.
      А н н а П е т р о в н а. Ну… Не о бабах речь… Баб всегда на задний план… Первое дело - хладнокровие! Ты потерял то, что у тебя было, а важно не то, что было, а то, что впереди. У тебя целая жизнь впереди, хорошая, трудовая, мужская жизнь! Чего же тебе горевать? Поступишь в прогимназию или гимназию, начнешь работать… Ты у меня молодец. Филолог, благонамеренный такой, ни в какие дела нехорошие не суешься, убеждения имеешь, тихоня, женат… Коли захочешь, ты далеко пойдешь! Умница ты у меня мальчик! Не надо только с женою ссориться… Не успели пожениться, как уже и ссоритесь… Отчего ты мне не скажешь, Сержель? Болеешь душой, а молчишь… Что происходит между вами?
      В о й н и ц е в. Не происходит, а уже произошло.
      А н н а П е т р о в н а. Что же? Или, может быть, секрет?
      В о й н и ц е в (вздыхает). Страшное несчастье стряслось над нашим домом, мама Анюта! Отчего я вам не сказал до сих пор? Не знаю. Все надеялся, да и стыдно говорить… Сам только вчера утром узнал… А на имение мне наплевать!
      А н н а П е т р о в н а (смеется). Как ты меня пугаешь! Рассердилась, что ли?
      В о й н и ц е в. Смейтесь! Подождите, не так еще засмеетесь!
      Пауза. Она изменила мне… Честь имею рекомендоваться: рогатый муж!
      А н н а П е т р о в н а. Что за глупости, Сергей?! Что за глупые фантазии! Говорить о таких чудовищных вещах и говорить не думая! Удивительный ты человек! Иногда такое сморозишь, что просто уши вянут! Рогатый муж… Не знаешь ты, значит, что это значит…
      В о й н и ц е в. Знаю, maman! Не теоретически, но уже практически знаю!
      А н н а П е т р о в н а. Жены своей не оскорбляй, чудак! Ах…
      В о й н и ц е в. Клянусь вам богом!
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Странно… О невозможных вещах говоришь ты. Ты клевещешь! Невозможно! Здесь, в Войницевке?
      В о й н и ц е в. Да, здесь, в вашей проклятой Войницевке!
      А н н а П е т р о в н а. Гм… Да кому здесь, в нашей проклятой Войницевке, может залезть в голову невозможная мысль поставить на твою аристократическую голову рога? Совершенно некому! Младшему Глагольеву разве? Навряд, Глагольев перестал к нам ездить… Твоя Софи никому здесь не под стать. Глупо ревнуешь, милый!
      В о й н и ц е в. Платонов!
      А н н а П е т р о в н а. Что Платонов?
      В о й н и ц е в. Он.
      А н н а П е т р о в н а (вскакивает). Можно говорить глупости, но такие глупости, как ты сейчас сказал, послушай… Сморозил!! Меру знать нужно! Непростительно глупо!
      В о й н и ц е в. Спросите ее, подите спросите его самого, если не верите! Сам не хотел и не хочу верить, а она уезжает сегодня, оставляет меня! Нужно верить! И он с ней едет! Да неужели же, наконец, вы не видите, что я хожу и смотрю на свет белый, как дохлая кошка! Я пропадаю!
      А н н а П е т р о в н а. Не может быть этого, Сергей! Это плод твоей мальчишеской фантазии! Верь мне! Ничего этого нет!
      В о й н и ц е в. Верьте мне, что она уезжает сегодня! Верьте, что она не перестает в эти последние два дня твердить мне, что она его любовница! Она сама! Произошло такое, чему невозможно поверить, но приходится помимо желания и сверх всяких сил верить!
      А н н а П е т р о в н а. Помню, помню… Теперь все понимаю… Дай стуло, Сергей! Нет, не нужно… Так вот оно что! Гм… Постой, постой, дай припомнить, как следует…
      Пауза.
      Входит Б у г р о в.

      А н н а П е т р о в н а, В о й н и ц е в и Б у г р о в.
      Б у г р о в (входит). Здравствуйте-с! С воскресным днем-с! Живы, здоровы-с!
      А н н а П е т р о в н а. Да-да-да… Это ужасно…
      Б у г р о в. Дождик идет, а жарко… (Утирает лоб.) Ффф… Сваришься, покедова дойдешь или доедешь… Здоровы-с?
      Пауза. Я собственно по тому случаю заехал к вам-с, что вчерась были торги, как вам известно… А к тому как это, знаете, немножко (смеется) для вас, разумеется, чувствительно и обидно, то я… то вы на меня не обижайтесь, сделайте милость! Не я купил именье! Купил его Абрам Абрамыч, а на мое имя только…
      В о й н и ц е в (сильно звонит). Черт бы их побрал…
      Б у г р о в. Так-то-с… Вы не подумайте-с… Не я-с… Следовательно, на мое только имя, стало быть! (Садится.)
      Яков входит.
      В о й н и ц е в (Якову). Сколько раз я просил вас, подлецов, мерзавцев (кашляет), негодяев, не впускать никого без доклада! Перепороть вас всех, скотов! (Бросает звонок под стол.) Вон отсюда! Мерзавцы… (Ходит по сцене.)
      Яков пожимает плечами и уходит.
      Б у г р о в (кашляет). На мое имя, только-с… Абрам Абрамыч приказал передать, что жить можете тут сколько вашей душе угодно, хоть до Рождества… Переделочки тут кое-какие будут, ну да они вам не помешают-с… А ежели что такое, и во флигель можете перебраться… Комнат много, да и тепло-с… Он приказал еще спросить-с, не желаете ли вы продать мне, то есть на мое имя, шахты? Шахты ваши-с, Анна Петровна… Вот не желаете ли в настоящее время продать их? Цену хорошую дадим…
      А н н а П е т р о в н а. Нет… Не продам никакому черту я шахт! Что вы мне за них дадите? Грош? Подавитесь этим грошом!
      Б у г р о в. Абрам Абрамыч велел еще передать, что в случае ежели если не угодно будет-с вам, Анна Петровна, продать ему свои шахты с вычетом долга Сергея Павлыча и покойника его превосходительства Павла Иваныча, то он протестует векселя… И я тоже протестую-с… Хи-хи-с… Дружба дружбой, знаете, а денежки врозь… Коммерция! Проклятое дело такое. Я, того… купил ваши векселя у Петрина…
      В о й н и ц е в. Никому я не позволю рассчитывать на имение моей мачехи! Ее имение - не мое!..
      Б у г р о в. Они, может быть, сжалятся…
      В о й н и ц е в. Некогда мне с вами разговаривать!.. Э-э… (Машет рукой.) Делайте, что хотите!
      А н н а П е т р о в н а. Оставьте нас, Тимофей Гордеич! Извините… Уйдите, пожалуйста!
      Б у г р о в. Слушаю-с… (Встает.) Так вы не извольте беспокоиться… Жить здесь можете хоть до Рождества. Я завтра или послезавтра заеду-с. Будьте здоровы-с! (Уходит.)
      А н н а П е т р о в н а. Завтра же выедем отсюда! Да, теперь помню… Платонов… Так вот оно то, от чего он бежит!..
      В о й н и ц е в. Пусть делают, что хотят! Пусть всё берут! Нет у меня уж больше жены, ничего же мне и не нужно! Нет жены, maman!
      А н н а П е т р о в н а. Да, нет у тебя больше жены… Но что он нашел в этой размазне Софье? Что он нашел в этой девчонке? Что он мог в ней найти? Как неразборчивы эти глупые мужчины! Они способны увлечься всякою дрр… Ты же чего смотрел, муж? Где были твои глаза? Плакса! Нюнил до тех пор, пока не утащили из-под его носа жены! И это мужчина! Мальчишка ты! Женят вас, мальчишек, дураков, только насмех, ослов этаких! Оба вы никуда не годитесь, ни ты, ни твой Платонов! Это из рук вон что такое!
      В о й н и ц е в. Ничто теперь не поможет, не помогут и упреки. Она уже не моя, а он не ваш. Что ж тут много рассказывать? Оставьте меня, maman! Не выносите моей глупой физиономии!
      А н н а П е т р о в н а. Но что же делать? Что-нибудь да нужно же сделать! Надо спасти!
      В о й н и ц е в. Кого спасти? Спасать нужно одного только меня… Они пока счастливы. (Вздыхает.)
      А н н а П е т р о в н а. Поди ты с своей логикой! Их, а не тебя спасать нужно! Платонов не любит ее! Знаешь ты это? Он обольстил ее, как ты когда-то обольстил свою глупую немку! Не любит он ее! Уверяю тебя! Что она говорила тебе? Что ты молчишь?
      В о й н и ц е в. Она говорила, что она его любовница.
      А н н а П е т р о в н а. Дура она его, а не любовница! Замолчи! Может быть, еще можно поправить… Платонов из-за одного только поцелуя или пожатия руки в состоянии поднять шум… До крупного у них дело не доходило еще! Я в этом уверена…
      В о й н и ц е в. Доходило!
      А н н а П е т р о в н а. Ты ничего не понимаешь.
      Входит Грекова.

      В о й н и ц е в, А н н а П е т р о в н а и Г р е к о в а.
      Г р е к о в а (входит). Вот где вы! Здравствуйте! (Подает руку Анне Петровне.) Здравствуйте, Сергей Павлович! Извините, пожалуйста, я, кажется, вам помешала… Гость не вовремя хуже… хуже… Как это говорится? Хуже татара, ну да… Я к вам на минуточку… Вы и представить себе не можете! (Смеется.) Я вам сейчас покажу, Анна Петровна… Извините, Сергей Павлович, мы будем секретничать… (Отводит Анну Петровну в сторону.) Прочтите… (Подает ей записку.) Это я вчера получила… Прочтите!
      А н н а П е т р о в н а (пробегает записку). А…
      Г р е к о в а. Я, знаете ли, в суд подала… (Кладет ей на грудь голову.) Пошлите за ним, Анна Петровна! Пусть он придет!
      А н н а П е т р о в н а. Для чего это вам?
      Г р е к о в а. Я хочу посмотреть, какое у него теперь лицо… Что у него теперь на лице написано? Пошлите за ним! Умоляю вас! Я хочу ему два слова сказать… Вы не знаете, что я наделала! Что я наделала! Не слушайте, Сергей Павлович! (Шепотом.) Я ездила к директору… Михаила Васильича переведут по моей просьбе в другое место… Что я наделала! (Плачет.) Пошлите за ним!.. Кто знал, что он напишет это письмо?! Ах, если б я могла знать! Боже мой… Я страдаю!
      А н н а П е т р о в н а. Идите, моя дорогая, в библиотеку! Я сейчас приду к вам, тогда и потолкуем… Мне нужно с Сергеем Павловичем наедине поговорить…
      Г р е к о в а. В библиотеку? Хорошо… А вы пошлете за ним? Какое у него лицо теперь после этого письма? Вы читали? Дайте я спрячу! (Прячет письмо.) Милая моя, дорогая… Прошу вас! Я пойду… но вы пошлите! Не слушайте, Сергей Павлович! Будемте говорить по-немецки, Анна Петровна! Schicken Sie, meine Liebe!*
 

____________________

 
      * Пошлите, моя милая! (нем.)
      А н н а П е т р о в н а. Хорошо… Ступайте же!
      Г р е к о в а. Хорошо… (Быстро целует ее.) Не сердитесь на меня, моя дорогая! Я… я страдаю! Вы не можете себе представить! Я ухожу, Сергей Павлович! Можете продолжать свою беседу! (Уходит.)
      А н н а П е т р о в н а. Я сейчас всё разузнаю… Ты не кипятись! Может быть, можно будет еще починить твою семью… Ужасная история! Кто мог ожидать?! Я сейчас поговорю с Софьей! Я расспрошу ее как следует… Ты ошибаешься и глупишь… Впрочем, нет! (Закрывает руками лицо.) Нет, нет…
      В о й н и ц е в. Нет! Не ошибаюсь я!
      А н н а П е т р о в н а. А все-таки я поговорю с ней… Я и с ним пойду поговорю…
      В о й н и ц е в. Идите говорите! Напрасно только! (Садится за стол.) Уедемте отсюда! Нет надежды! И соломинки нет, за которую можно было бы ухватиться…
      А н н а П е т р о в н а. Я сейчас всё разузнаю… А ты сиди и плачь! Спать ложись, мужчина! Где Софья?
      В о й н и ц е в. Должно быть, у себя…
      А н н а П е т р о в н а уходит.

      В о й н и ц е в и потом П л а т о н о в.
      В о й н и ц е в. Тяжелое горе! Сколько времени оно будет тянуться? И завтра, и послезавтра, и через неделю, через месяц, год… Нет конца муке! Застрелиться нужно.
      П л а т о н о в (входит с подвязанной рукой). Сидит… Плачет, кажется…
      Пауза. Мир душе твоей, мой бедный друг! (Подходит к Войницеву.) Ради бога, выслушай! Не оправдаться я пришел… Не мне и не тебе судить меня… Я пришел просить не за себя, а за тебя… Братски прошу тебя… Ненавидь, презирай меня, думай обо мне как хочешь, но не… убивай себя! Я не говорю про револьверы, а… вообще… Ты слаб здоровьем… Горе добьет тебя… Не буду я жить!.. Я себя убью, не ты себя убьешь! Хочешь моей смерти? Хочешь, чтоб я перестал жить?
      Пауза.
      В о й н и ц е в. Ничего я не хочу.
      Входит А н н а П е т р о в н а.
 

ЯВЛЕНИЕ VII

 
      В о й н и ц е в, П л а т о н о в и А н н а П е т р о в н а.
      А н н а П е т р о в н а. Он здесь?! (Медленно подходит к Платонову.) Платонов, это правда?
      П л а т о н о в. Правда.
      А н н а П е т р о в н а. Он еще смеет… смеет говорить так хладнокровно! Правда… Подлый человек, ведь вы знали, что это подло, низко?
      П л а т о н о в. Подлый человек… Нельзя ли повежливей? Ничего я не знал! Я знал и знаю из всей этой истории одно только то, что я никогда не желал ему и тысячной доли того, что он теперь переносит!
      А н н а П е т р о в н а. И кроме этого вам, друг, не мешало бы еще знать, что жена одного друга не должна и не может быть игрушкой другого! (Кричит.) Не любите вы ее! Вам скучно было!
      В о й н и ц е в. Спросите его, maman, зачем он пришел?
      А н н а П е т р о в н а. Подло! Подло играть людьми! Они такие же живые существа, как и вы, чересчур умный человек!
      В о й н и ц е в (вскакивает). Пришел сюда! Дерзость! Зачем вы явились сюда? Знаю, зачем вы явились, но не удивите и не поразите нас своими громкими фразами!
      П л а т о н о в. Кого это «нас»?
      В о й н и ц е в. Знаю я теперь цену всем этим громким фразам! Оставьте меня в покое! Если вы пришли многоглаголанием искупить свою вину, то знайте же, что пышными речами не искупишь вины!
      П л а т о н о в. Как пышными речами не искупишь вины, так криком и злостью не докажешь ее, но я ведь, кажется, сказал, что я застрелюсь?
      В о й н и ц е в. Не так искупают свою вину! Не словами, которым я теперь не верю! Презираю ваши слова! Вот как искупает вину русский человек! (Показывает в окно.)
      П л а т о н о в. Что там?
      В о й н и ц е в. Вон у колодезя лежит искупивший свои вины!
      П л а т о н о в. Видел… А вы-то зачем фразерствуете, Сергей Павлович? Вы ведь, кажется, теперь в горе… Вы весь обратились в горе и в то же время театральничаете? Чему это приписать: неискренности или же… глупости?
      В о й н и ц е в (садится). Maman, спросите его, зачем он пришел сюда?
      А н н а П е т р о в н а. Платонов, что вам здесь нужно?
      П л а т о н о в. Вы сами спросите, зачем беспокоить maman? Всё пропало! Жена ушла - и всё пропало, ничего не осталось! Прекрасная, как майский день, Софи - идеал, за которым не видно других идеалов! Без женщины мужчина - что без паров машина! Пропала жизнь, улетучились пары! Всё пропало! И честь, и человеческое достоинство, и аристократизм, всё! Конец пришел!
      В о й н и ц е в. Не слушаю я. Можете оставить меня!
      П л а т о н о в. Разумеется. Не оскорбляй, Войницев! Я пришел сюда не за тем, чтобы меня оскорбляли! Не дает тебе права твое несчастье топтать меня в грязь! Я человек, и обходись же со мной по-человечески. Несчастлив ты, но ничего ты не стоишь со своим несчастьем в сравнении с теми страданиями, которые вынес я после твоего ухода! Была страшная ночь, Войницев, после того, как ты ушел! Клянусь вам, филантропы, что ваше несчастье не стоит и тени моих мук!
      А н н а П е т р о в н а. Очень может быть, но кому какое дело до вашей ночи, до ваших мук?
      П л а т о н о в. И вам нет дела?
      А н н а П е т р о в н а. Уверяю вас, что и нам нет дела!
      П л а т о н о в. Да? Не лгите, Анна Петровна! (Вздыхает.) А может быть, вы по-своему и правы… Может быть… Но где же людей искать? К кому идти? (Закрывает лицо руками.) Где же люди? Не понимают… Не понимают! Кто же поймет? Глупы, жестоки, бессердечны…
      В о й н и ц е в. Нет, понимаю я! Понял я! Не к лицу вам, милостивый государь, мой бывший друг, это казанское сиротство! Я понимаю вас! Вы ловкий подлец! Вот кто вы!
      П л а т о н о в. Прощаю тебе, глупцу, это слово! Побереги себя, не говори больше! (Анне Петровне.) Вы-то чего торчите здесь, любительница сильных ощущений? Любопытно? Нет вам здесь дела! Свидетелей не нужно!
      А н н а П е т р о в н а. И вам здесь нет дела! Можете… убираться! Нахальство! Нагадить, напакостить, наподличать, а потом прийти и на муки свои жаловаться! Дипломат! Впрочем… извините меня! Если не хотите выслушать еще что-нибудь, то уходите! Сделайте милость!
      В о й н и ц е в (вскакивает). Что ему от меня нужно еще, не понимаю! Что ты хочешь, что ты ждешь от меня? Не понимаю!
      П л а т о н о в. Вижу, что не понимаете… Прав тот, кто с горя идет не к людям, а в кабак… Тысячу раз прав! (Идет к двери.) Жалею, что говорил с вами, унижался… Имел глупость считать вас порядочными людьми… А вы те же… дикари, грубое, неотесанное мужичье… (Хлопает дверью и уходит.)
      А н н а П е т р о в н а (ломает руки). Мерзости какие… Изволь сию же минуту догнать его и сказать ему… Скажи ему, что…
      В о й н и ц е в. Что я могу ему сказать?
      А н н а П е т р о в н а. Найдешь, что сказать… Что-нибудь. Беги, Сержель! Умоляю тебя! Он приходил сюда с хорошим чувством! Ты должен был понять его, а ты был жесток с ним. Беги, мой родной!
      В о й н и ц е в. Не могу! Оставьте меня!
      А н н а П е т р о в н а. Но да ведь не один же он виноват! Сержель, все виноваты! У всех есть страсти, у всех нет сил… Беги! Скажи ему что-нибудь примиряющее! Покажи ему, что ты человек! Ради бога… Да ну же! Ну! Беги!
      В о й н и ц е в. Я с ума схожу…
      А н н а П е т р о в н а. Сходи с ума, но не смей оскорблять людей! Ах… но беги же, ради бога! (Плачет.) Сергей!
      В о й н и ц е в. Оставьте меня, maman!
      А н н а П е т р о в н а. Я сама пойду… Что же я сама не бегу? Я сама…
      П л а т о н о в (входит). Ох! (Садится на диван.)
      Войницев встает.
      А н н а П е т р о в н а (в сторону). Что с ним?
      Пауза.
      П л а т о н о в. Рука болит… Я голоден, как самая голодная собака… Холодно… Лихорадка трясет… Больно! Поймите вы, что мне больно! Жизнь моя пропадает! Что вы хотите от меня? Что вам еще нужно? Мало вам той проклятой ночи?
      В о й н и ц е в (подходит к Платонову). Михаил Васильич, простим друг другу… Я… Но вы поймете мое положение… Разойдемся, как следует…
      Пауза. Я прощаю… Честное слово, прощаю! И если б я мог забыть всё это, то был бы счастлив, как никогда! Оставим друг друга в покое!
      П л а т о н о в. Да.
      Пауза. Нет, развинтился… Испортилась машина. Спать хочу ужасно, глаза слиплись, но нет сил уснуть… Смиряюсь, прошу прощения, виноват, молчу… Делайте, что знаете, и думайте, что знаете…
      Войницев отходит от Платонова и садится за стол.
      П л а т о н о в. Не уйду отсюда, хоть дом зажгите! Кому неприятно мое присутствие, тот может выйти из этой комнаты… (Хочет лечь.) Дайте мне чего-нибудь теплого… Не есть, а укрыться… Не пойду я к себе… На дворе дождь… Тут лягу.
      А н н а П е т р о в н а (подходит к Платонову). Ступайте, Михаил Васильич, домой! Я пришлю и принесу то, что вам нужно. (Трогает его за плечо.) Идите! Идите домой!
      П л а т о н о в. Кому неприятно мое присутствие, тот может выйти из этой комнаты… Дайте мне воды напиться! Пить хочу.
      Анна Петровна подает ему графин. (Пьет из графина.) Болен… Совсем болен, милая женщина!
      А н н а П е т р о в н а. Идите к себе!.. (Прикладывает руку к его лбу.) Голова горяча… Идите домой. Я за Трилецким пошлю.
      П л а т о н о в (тихо). Худо, ваше превосходительство! Худо… Худо…
      А н н а П е т р о в н а. Мне-то каково? Идите! Я вас прошу! Вам во что бы то ни стало уехать нужно! Слышите?
      Входит С о ф ь я Е г о р о в н а.

      Те же и С о ф ь я Е г о р о в н а.
      С о ф ь я Е г о р о в н а (входит). Потрудитесь взять ваши деньги обратно! Что за великодушие? Я уж сказала вам, кажется… (Увидев Платонова.) Вы… здесь?! Зачем вы здесь?
      Пауза. Странно… Что вы здесь делаете?
      П л а т о н о в. Я-то?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Да, вы!
      А н н а П е т р о в н а. Выйдем, Сергей! (Выходит и через минуту входит на цыпочках и садится в углу.)
      П л а т о н о в. Всё кончено, Софья!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. То есть?
      П л а т о н о в. Да, то есть… После поговорим.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Михаил Васильич! Что значит это… всё?
      П л а т о н о в. Ничего мне не нужно, ни любви, ни ненависти, дайте мне одного только покоя! Прошу… И говорить даже не хочется… Довольно с меня и того, что было… Пожалуйста…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Что он говорит?
      П л а т о н о в. То говорю, что довольно. Не надо мне новой жизни. И старой девать некуда… Ничего мне не нужно!
      С о ф ь я Е г о р о в н а (пожимает плечами). Не понимаю…
      П л а т о н о в. Не понимаете? Узел разорвался, вот что!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Вы не едете, что ли?
      П л а т о н о в. Не нужно бледнеть, Софья… впрочем, Егоровна!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Вы подличаете?
      П л а т о н о в. По всей вероятности…
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Подлец вы! (Плачет.)
      П л а т о н о в. Знаю… Сто раз слышал… После бы поговорили и… без свидетелей.
      Софья Егоровна рыдает. Шли бы к себе в комнату! Самая лишняя вещь в несчастье - это слезы… Должно было случиться и случилось… В природе есть законы, а в нашей жизни… логика… По логике и случилось…
      Пауза.
      С о ф ь я Е г о р о в н а (рыдает). Я же тут причем? Какое дело мне, какое дело моей жизни, которую вы взяли, до того, что вы утомились? Я же тут причем? Вы не любите больше?
      П л а т о н о в. Утешьтесь чем-нибудь… Хоть тем, например, что этот скандал послужит уроком для вашего будущего?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Не уроком, а гибелью! Вы смеете это говорить? Подло!
      П л а т о н о в. Для чего плакать? Как всё это мне… опротивело! (Кричит.) Болен я!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Он клялся, просил, он первый начал, а теперь вот пришел сюда! Я вам опротивела? Вам нужна была я только на две недели? Ненавижу я вас! Не могу я видеть его! Убирайтесь вон отсюда! (Рыдает сильней.)
      А н н а П е т р о в н а. П л а т о н о в!
      П л а т о н о в. А?
      А н н а П е т р о в н а. Уйдите отсюда!
      Платонов встает и медленно идет к двери.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Подождите… Не уходите! Вы… правда? Вы, может быть, не трезвы… Вы сядьте, подумайте! (Хватает его за плечо.)
      П л а т о н о в. Сидел я уже и думал. Избавьтесь от меня, Софья Егоровна! Не ваш я человек! Я так долго гнил, моя душа так давно превратилась в скелет, что нет возможности воскресить меня! Закопать подальше, чтоб не заражал воздуха! Верьте мне в последний раз!
      С о ф ь я Е г о р о в н а (ломает руки). Что же я буду делать? Что делать мне? Научите! Ведь я умру! Я не переживу этой подлости! Я не проживу и пяти минут! Убью себя… (Садится в кресло, стоящее в углу.) Что вы делаете со мной? (Истерика.)
      В о й н и ц е в (подходит к Софье Егоровне). Софи!
      А н н а П е т р о в н а. Бог знает, что делается! Успокойтесь, Софи! Дай воды, Сергей!
      В о й н и ц е в. Софи! Не убивайте себя… Перестаньте! (Платонову.) Чего вы ждете здесь, Михаил Васильич? Уйдите, бога ради!
      А н н а П е т р о в н а. Будет, Софи, будет! Довольно!
      П л а т о н о в (подходит к Софье Егоровне). Ну чего? Э-э… (Быстро отходит.) идиотство!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Отойдите от меня прочь! Все! Не нуждаюсь я в вашей помощи! (Анне Петровне.) Отойдите прочь! Я вас ненавижу! Я знаю, кому я обязана всем этим! Не пройдет это вам даром!
      А н н а П е т р о в н а. Тссс… Не следует браниться.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Не будь над ним вашего развращающего авторитета, не губил бы он меня! (Рыдает.) Прочь! (Войницеву.) И вы… и вы отойдите!
      Войницев отходит, садится за стол и кладет голову на руки.
      А н н а П е т р о в н а (Платонову). Ступайте отсюда, вам говорят! Удивительный вы идиот сегодня! Чего вы еще хотите?
      П л а т о н о в (затыкает уши). Куда же я пойду? Я окоченел от холода… (Идет к двери.) Хоть бы черти прибрали скорей…
      Входит Т р и л е ц к и й.

      Те же и Т р и л е ц к и й.
      Т р и л е ц к и й (в дверях). Я тебе задам такого доклада, что ты и своих не узнаешь!
      Г о л о с Я к о в а. Барин приказали…
      Т р и л е ц к и й. Пойди и поцелуйся с своим барином! Он такой же болван, как и ты! (Входит.) Неужели и здесь его нет? (Падает на диван.) Ужасно! Это… это… это… (Вскакивает.) Ох! (Платонову.) Трагедия на исходе, трагик! На исходе-с!
      П л а т о н о в. Что тебе?
      Т р и л е ц к и й. Что ты здесь проедаешься? Где ты шляешься, несчастный? Как тебе не стыдно, не грешно? Философствуешь здесь? Проповеди читаешь?
      П л а т о н о в. Говори по-человечески, Николай! Что тебе?
      Т р и л е ц к и й. Это скотство! (Садится и закрывает руками лицо.) Несчастье, какое несчастье! Кто мог ожидать?
      П л а т о н о в. Что случилось?
      Т р и л е ц к и й. Что случилось? А ты и не знаешь? Тебе и дела нет до этого? Тебе некогда?
      А н н а П е т р о в н а. Николай Иваныч!
      П л а т о н о в. Саша, что ли? Говори, Николай! Этого еще недоставало! Что с ней?
      Т р и л е ц к и й. Спичками отравилась!
      П л а т о н о в. Что ты говоришь?
      Т р и л е ц к и й (кричит). Спичками отравилась! (Вскакивает.) На, читай! Читай! (Подносит к его глазам записку.) Читай, философ!
      П л а т о н о в (читает). «Самоубийцев грешно поминать, но меня поминайте. Я лишила себя жизни в болезни. Миша, люби Колю и брата, как я тебя люблю. Не оставь отца. Живи по закону. Коля, господь тебя благословит, как я благословляю материнским благословением. Простите грешную. Ключ от Мишиного комода в шерстяном платье»… Золото мое! Грешная! Она грешная! Этого еще недоставало! (Хватает себя за голову.) Отравилась…
      Пауза. Саша отравилась… Где она? Послушай! Я к ней пойду! (Срывает с руки повязку.) Я… я воскрешу ее!
      Т р и л е ц к и й (ложится на диван лицом вниз). Прежде чем воскрешать, не нужно было убивать!
      П л а т о н о в. Убивать… Зачем ты, безумец, говоришь… это слово? Да разве я убивал ее? Разве… разве я хотел ее смерти? (Плачет.) Отравилась… Этого еще недоставало, чтоб переехать меня колесом, как собаку! Если это наказание, то… (машет кулаком) это жестокое, безнравственное наказание! Нет, это уж выше сил моих! Выше! За что? Ну грешен, положим, подл… но всё-таки ведь жив еще!
      Пауза. Глядите на меня теперь все! Глядите! Нравится?
      Т р и л е ц к и й (вскакивает). Да, да, да… Будем теперь плакать… Кстати, глаза на мокром месте… Выпороть бы тебя хорошенько! Одевай шапку! Едем! Муж! Хорош муж! Погубил женщину ни за что, ни про что! Довел до чего! А эти и держат его здесь! Нравится он им! Оригинальный человек, интересный субъект, с грустью благородной на лице! Со следами когда-то бывшей красоты! Поедем-ка! Посмотришь, что ты наделал, интересный субъект, оригинал!
      П л а т о н о в. Без слов… без слов… Не нужно слов!
      Т р и л е ц к и й. Счастье твое, живодер, что я сегодня чуть свет домой заехал! Ну что было бы, если бы я не заехал, если б я не захватил? Умерла бы она! Понимаешь ты это или нет? Ты обыкновенно все понимаешь, кроме самых обыкновенных вещей! О, я бы тебе тогда задал! Я не посмотрел бы на твою жалостную физиономию! Если бы ты поменьше болтал своим окаянным языком да побольше сам слушал, то не было бы этого несчастья! За нее я и десять не возьму таких умников, как ты! Едем!
      В о й н и ц е в. Не кричите! Ах… Как надоели все…
      Т р и л е ц к и й. Едем!
      П л а т о н о в. Постой… Так она… не умерла, ты говоришь?
      Т р и л е ц к и й. А тебе хотелось бы, чтоб она умерла?
      П л а т о н о в (вскрикивает). Не умерла! Я не пойму никак… Не умерла? (Обнимает Трилецкого.) Жива! (Хохочет.) Жива!
      А н н а П е т р о в н а. Не понимаю!.. Трилецкий, извольте сказать толком! Все они сегодня как-то особенно глупы! Что же значит это письмо?
      Т р и л е ц к и й. Она написала это письмо… Если б не я, она успела бы умереть… А теперь страшно больна! Не знаю, вынесет ли ее организм… О, пусть она только умрет, тогда… Отойди ты от меня, пожалуйста!
      П л а т о н о в. Напугал ты меня как! Боже мой! Жива она еще! Значит, ты не допустил ее умереть? Милый мой! (Целует Трилецкого.) Дорогой! (Хохочет.) Не верил в медицину, но теперь даже и в тебя верю! Что с ней теперь? Слаба? Нездорова? Но мы поднимем ее!
      Т р и л е ц к и й. Вынесет ли она еще!
      П л а т о н о в. Вынесет! Не она вынесет, так я вынесу! Зачем же ты сначала не сказал, что она жива? Анна Петровна! Милая женщина! Воды стакан холодной, и я счастлив! Простите меня, господа, все! Анна Петровна!.. Я с ума схожу!.. (Целует у Анны Петровны руку.) Жива Саша… Воды, воды… моя дорогая!
      А н н а П е т р о в н а выходит с пустым графином и через минуту входит с водой. (Трилецкому.) Едем к ней! На ноги ее, на ноги! Вверх ногами всю медицину от Гиппократа до Трилецкого! Всё переворочаем! Кому же и жить на этом свете, как не ей? Едем! Но нет… подожди! Голова кружится… Я страшно болен… Постой… (Садится на диван.) Отдохну и едем… Очень слаба?
      Т р и л е ц к и й. Очень… Обрадовался! Чему он обрадовался, не понимаю!
      А н н а П е т р о в н а. И я испугалась. Говорить нужно потолковей! Пейте! (Подает Платонову воду.)
      П л а т о н о в (пьет с жадностью). Спасибо, добрая женщина! Негодяй я, необыкновенный негодяй! (Трилецкому.) Сядь возле меня! (Трилецкий садится.) И ты весь измучился… Спасибо тебе, друг. Много она хватила?
      Т р и л е ц к и й. Хватило бы на тот свет отправиться.
      П л а т о н о в. Экая… Ну, слава богу. Рука болит… Дайте мне еще пить. Я сам ужасно болен, Николай! Еле голову на плечах держу… Того и смотри, что свалится… У меня, должно быть, горячка будет. Солдатики в ситцевых мундирах, с острыми шапочками так и мелькают перед глазами… Желто и зелено кругом… Закати-ка мне chinini sulphurici…
      Т р и л е ц к и й. Закатить бы тебе сотню-другую горячих!
      П л а т о н о в (хохочет). Шути, шути… Я иногда смеюсь твоим остротам. Ты мне деверь или шурин? Боже мой, как я болен! Ты представить себе не можешь, как я болен!
      Трилецкий щупает ему пульс.
      А н н а П е т р о в н а (тихо Трилецкому). Везите его, Николай Иваныч! Я сама к вам сегодня приеду, поговорю с Александрой Ивановной. Что это ей вздумалось нас так пугать? Не опасно?
      Т р и л е ц к и й. Нельзя еще ничего сказать. Отравиться не удалось, но в общем… беда!
      П л а т о н о в. Что ты ей дал?
      Т р и л е ц к и й. То, что следует. (Встает.) Едем!
      П л а т о н о в. А генеральше что ты сейчас дал?
      Т р и л е ц к и й. Бредишь… Едем!
      П л а т о н о в. Едем… (Встает.) Сергей Павлович! Брось! (Садится.) Брось! Чего пригорюнился? Точно солнце у земли украли! А еще тоже философию когда-то учил! Будь Сократом! А? Сергей Павлович! (Тихо.) Впрочем, я сам не знаю, что говорю…
      Т р и л е ц к и й (кладет ему на голову руку). Ты еще заболей! Ну да тебе для очистки совести не мешает поболеть!
      А н н а П е т р о в н а. Платонов, езжайте с богом! Пошлите в город за другим доктором… Консилиум не мешало бы… Я сама, впрочем, пошлю, не беспокойтесь… Успокойте же Александру Ивановну!
      П л а т о н о в. У вас, Анна Петровна, по груди ползет маленький фортепьянчик! Комизм! (Смеется.) Комизм! Сядь, Николай, сыграй что-нибудь!.. (Хохочет.) Комизм! Я болен, Николай… Серьезно говорю… Не шутя… Едем!
      Входит И в а н И в а н о в и ч.

      Те же и И в а н И в а н о в и ч.
      И в а н И в а н о в и ч (растрепанный, в халате). Саша моя! (Плачет.)
      Т р и л е ц к и й. Тебя еще недоставало здесь с твоими слезами! Ступай отсюда! Чего прибежал?
      И в а н И в а н о в и ч. Умирает она! Исповедоваться хочет! Боюсь, боюсь… Ох как боюсь! (Подходит к Платонову.) Мишенька! Умоляю тебя господом и всеми святыми! Дорогой, умный, прекрасный, честный человек! Пойди ты, скажи ей, что ты ее любишь! Брось ты все эти романы паскудные! Умоляю тебя коленопреклоненно! Помирает ведь! Одна у меня… одна! Умрет… погибну! Без покаяния погибну! Скажи ты ей, что ты ее любишь, за жену свою считаешь! Успокой ты ее ради Христа! Мишенька! Ложь бывает во спасение… Видит бог, что ты справедлив, но солги для спасения ближнего! Поедем, сделай милость! Подай ты мне эту милостыню Христа ради, старику! Сторицею господь воздаст тебе! Трясусь весь, трясусь от ужаса!
      П л а т о н о в. Уже успел клюкнуть, полковник? (Смеется.) Вылечим Сашку и вместе выпьем! Ах, как пить хочу!
      И в а н И в а н о в и ч. Поедем, благороднейший… праведнейший! Скажи ты ей два слова, и она спасена! Не спасут медикаменты, когда психиатрия душевная страдает!
      Т р и л е ц к и й. Выйди отсюда, отец, на минутку! (Ведет отца за рукав.) Кто тебе сказал, что она умрет? откуда ты это выдумал? Вовсе не опасно! Подождешь в той комнате. Сейчас поедем к ней с ним вместе. Постыдился бы в таком виде вваливаться в чужой дом!
      И в а н И в а н о в и ч (Анне Петровне). Грех вам, Диана! Не простит вас бог! Он молодой человек, неопытный…
      Т р и л е ц к и й (вталкивает его в другую комнату). Подожди там! (Платонову.) Желаете ехать?
      П л а т о н о в. Страшно болен… Болен я, Николай!
      Т р и л е ц к и й. Желаете ехать, я вас спрашиваю, или нет?
      П л а т о н о в (поднимается). Поменьше слов… Что делать, чтоб во рту не сохло? Едем… Я сюда, кажется, без шапки пришел… (Садится.) Поищи мою шапку!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Он должен был это предвидеть. Я отдавалась ему, не спрашивая… Я знала, что я убиваю мужа, но я… ни перед чем для него не остановилась! (Поднимается и подходит к Платонову.) Что вы сделали со мной? (Рыдает.)
      Т р и л е ц к и й (хватает себя за голову). Комиссия! (Ходит по сцене.)
      А н н а П е т р о в н а. Успокойтесь, Софи! Не время… Он болен.
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Можно ли, человечно ли издеваться так над целой человеческой жизнью? (Садится рядом с Платоновым.) Ведь вся жизнь теперь моя пропала… Я уж не жива теперь… Спасите меня, Платонов! Не поздно! Платонов, не поздно!
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а (плачет). Софи… Что вы хотите? Успеете еще… Что он вам может сказать теперь? Разве вы не слышали… не слышали?
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Платонов… Еще раз прошу… (Рыдает.) Нет?
      П л а т о н о в отодвигается от нее. Ненужно… Хорошо же… (Падает на колени.) Платонов!
      А н н а П е т р о в н а. Это уже слишком, Софи! Не смеете вы этого делать! Никто не стоит того, чтоб… на коленях… (Поднимает ее и сажает.) Вы… женщина!
      С о ф ь я Е г о р о в н а (рыдает). Скажите ему… Уговорите…
      А н н а П е т р о в н а. Призовите к себе все силы вашего ума… Надо быть… стойкой… Вы женщина! Ну… полноте! Идите к себе в комнату!
      Пауза. Идите, лягте на постель… (Трилецкому.) Николай Иванович! Что делать?
      Т р и л е ц к и й. Об этом нужно спросить милого Мишеньку! (Ходит по сцене.)
      А н н а П е т р о в н а. Поведемте ее на постель! Сергей! Николай Иванович! Да помогите же мне, наконец!
      Войницев встает и подходит к Софье Егоровне.
      Т р и л е ц к и й. Поведемте. Надо дать успокоительного.
      А н н а П е т р о в н а. Я сама приняла бы теперь хлороформу… (Войницеву.) Будь мужчиной, Сергей! Не теряйся хоть ты! Мне не лучше твоего, однако же… стою на ногах… Пойдемте, Софи! Экий денек нынче выдался…
      Ведут Софью Егоровну. Мужайся, Сержель! Будем людьми!
      В о й н и ц е в. Постараюсь, maman. Креплюсь…
      Т р и л е ц к и й. Не горюй, брат Сергей! Авось вытянем! Не ты первый, не ты и последний!
      В о й н и ц е в. Постараюсь… Да, я постараюсь…
      Уходят.

      П л а т о н о в и потом Г р е к о в а.
      П л а т о н о в (один). Папиросу, Николай, и воды! (Оглядывается.) Нет их? Ехать нужно…
      Пауза. Разгромил, придушил женщин слабых, ни в чем не повинных… Не жалко было бы, если бы я их убил как-нибудь иначе, под напором чудовищных страстей, как-нибудь по-испански, а то убил так… глупо как-то, по-русски… (Машет рукой перед глазами.) Mouches volantes*… Облачки… Бредить, должно быть, буду… Раздавлен, приплющен, скомкан… А давно ли перестал хорохориться? (Закрывает руками лицо.) Стыд, жгучий стыд… Больно от стыда! (Встает.) Был голоден, холоден, истаскался, пропадал, исшарлатанился весь, пришел в этот дом… Дали мне теплый угол, одели, приласкали, как никого… Хорошо заплатил! Однако же болен… Плохо… Убить себя нужно… (Подходит к столу.) Выбирай, арсенал целый… (Берет револьвер.) Гамлет боялся сновидений… Я боюсь… жизни! Что будет, если я жить буду? Стыд заест один… (Прикладывает револьвер к виску.) Finita la commedia!* Одним умным скотом меньше! Прости, Христос, мне мои грехи!
 

____________________

 
      * Летающие мушки… (франц.) * Комедия окончена! (итал.)
      Пауза. Ну? Сейчас смерть, значит… Боли теперь, рука, сколько хочешь…
      Пауза. Нет сил!! (Кладет револьвер на стол.) Жить хочется… (Садится на диван.) Жить хочется… (Входит Грекова.) Воды бы… Где же Трилецкий? (Увидев Грекову.) Это кто? А-а-а… (Смеется.) Враг злейший… Будем завтра судиться?
      Пауза.
      Г р е к о в а. Но, разумеется, после того письма мы уж не враги.
      П л а т о н о в. Всё одно. Воды нет?
      Г р е к о в а. Вам воды? Что с вами?
      П л а т о н о в. Болен… У меня горячка будет… Мне это понравилось. Умно. Но еще умнее было бы, если бы вы со мной вовсе не связывались… Застрелиться хотел… (Смеется.) Не удалось… Инстинкт… Ум свое, природа свое… Остроглазая! Ведь умница? (Целует руку.) Рука холодная… Слушайте… Вы хотите меня слушать?
      Г р е к о в а. Да, да, да…
      П л а т о н о в. Возьмите меня к себе! Я болен, пить хочу, страдаю страшно, невыносимо! Спать хочу, а лечь негде… Меня хоть бы в сарай, лишь бы угол, вода и… хинину немножко. Пожалуйста! (Протягивает руку.)
      Г р е к о в а. Едемте! Я с удовольствием!.. Вы можете жить у меня, сколько угодно… Вы еще не знаете, что я наделала! Едемте!
      П л а т о н о в. Merci, умная девочка… Папироса, вода и постель! На дворе дождь?
      Г р е к о в а. Дождь.
      П л а т о н о в. По дождю ехать придется… Судиться не станем. Мир! (Смотрит на нее.) Я брежу?
      Г р е к о в а. Нисколько. Едемте! Экипаж у меня крытый.
      П л а т о н о в. Хорошенькая… Чего же краснеешь? Не трону. Ручку вот холодную поцелую… (Целует руку и тянет ее к себе.)
      Г р е к о в а (садится к нему на колени). Нет… Не следует… (Встает.) Едемте… У вас лицо странное… Пустите руку!
      П л а т о н о в. Болен. (Встает.) Едем… В щечку… (Целует ее в щеку.) Без всякой задней мысли. Не могу… Впрочем, пустяки. Едемте, Марья Ефимовна! И, пожалуйста, поскорей! Вот… вот этим револьвером застрелиться хотел… В щечку… (Целует в щеку.) Брежу, но вижу ваше лицо… Всех людей люблю! Всех! Я и вас люблю… Люди были для меня дороже всего… Никого не хотел обидеть, а всех обидел… Всех… (Целует руку.)
      Г р е к о в а. Я всё поняла… Я понимаю ваше положение… Софи… да?
      П л а т о н о в. Софи, Зизи, Мими, Маша… Вас много… Всех люблю… Был в университете, и на Театральной площади, бывало… падшим хорошие слова говорил… Люди в театре, а я на площади… Раису выкупил… Собрал со студентами триста целковых и другую выкупил… Показать ее письма?
      Г р е к о в а. Что с вами?
      П л а т о н о в. С ума, думаете, сошел? Нет, это так… Бред горячечный… Спросите Трилецкого… (Берет ее за плечи.) И меня все любят… Все! Оскорбишь, бывало, и то… любят… Грекову, например, оскорбил, на стол пхнул, и то… любит. Вы, впрочем, сама Грекова… Виноват…
      Г р е к о в а. Что у вас болит?
      П л а т о н о в. Платонов болит. Вы ведь меня любите? Любите? Откровенно… Я ничего не хочу… Вы только скажите мне, любите?
      Г р е к о в а. Да… (Кладет голову ему на грудь.) Да…
      П л а т о н о в (целует ее в голову). Все любят… Когда выздоровею, развращу… Прежде хорошие слова говорил, а теперь развращаю…
      Г р е к о в а. Мне всё одно… Мне ничего не нужно… Ты только и… человек. Не хочу я знать других! Что хочешь делай со мной… Ты… ты только и человек! (Плачет.)
      П л а т о н о в. Понимаю я царя Эдипа, выколовшего себе глаза! Как я низок и как глубоко познаю свою низость! Отойдите! Не стоит… Я болен. (Освобождается.) Я еду сейчас… Извините меня, Марья Ефимовна! Я с ума схожу! Где Трилецкий?
      Входит С о ф ь я Е г о р о в н а.

      Те же и С о ф ь я Е г о р о в н а.
      С о ф ь я Е г о р о в н а подходит к столу и роется на нем.
      Г р е к о в а (хватает Платонова за руку). Тссс…
      Пауза.
      Софья Егоровна берет револьвер, стреляет в Платонова и дает промах. (Становится между Платоновым и Софьей Егоровной.) Что вы делаете?! (Кричит.) Сюда! Скорей сюда!
      С о ф ь я Е г о р о в н а. Пустите… (Обегает вокруг Грековой и стреляет Платонову в грудь, в упор.)
      П л а т о н о в. Постойте, постойте… Как же это так? (Падает.)
      Вбегают А н н а П е т р о в н а, И в а н И в а н о в и ч,
      Т р и л е ц к и й и В о й н и ц е в.
 

ЯВЛЕНИЕ XIII

 
      Те же, А н н а П е т р о в н а, И в а н И в а н о в и ч,
      Т р и л е ц к и й, В о й н и ц е в, потом прислуга и М а р к о.
      А н н а П е т р о в н а (вырывает у Софьи Егоровны револьвер и отбрасывает ее на диван). Платонов! (Наклоняется к Платонову.)
      Войницев закрывает лицо и отворачивается к двери.
      Т р и л е ц к и й (наклоняется к Платонову и поспешно расстегивает ему сюртук. Пауза). Михаил Васильич! Ты слышишь?
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Бога ради, Платонов! Мишель… Мишель! Скорей, Трилецкий…
      Т р и л е ц к и й (кричит). Воды!
      Г р е к о в а (подает ему графин). Спасите его! Вы спасете его! (Ходит по сцене.)
      Трилецкий пьет воду и бросает графин в сторону.
      И в а н И в а н о в и ч (хватает себя за голову). Ведь сказал же, что погибну? Ну и погиб! Вот и погиб! (Опускается на колени.) господь всемогущий! Погиб… Вот и погиб…
      Вбегают Я к о в, В а с и л и й, К а т я и п о в а р.
      М а р к о (входит). От мирового судьи-с…
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Платонов!
      Платонов приподнимается и обводит всех глазами. Платонов… Это ничего… Воды выпейте!
      П л а т о н о в (указывает на Марка). Ему три целковых! (Падает и умирает.)
      А н н а П е т р о в н а. Мужайся, Сергей! Всё это пройдет, Николай Иванович… Всё это пройдет… Мужайтесь…
      К а т я (кланяется в ноги Анне Петровне). Я одна виноватая! Я записку носила! На деньги польстилась, барыня! Простите меня, окаянную!
      А н н а П е т р о в н а. Крепитесь… Зачем теряться? Он только так… Излечимо…
      Т р и л е ц к и й (кричит). Умер!
      А н н а П е т р о в н а. Нет, нет…
      Грекова садится за стол, рассматривает бумажку и горько плачет.
      И в а н И в а н о в и ч. Со святыми упокой… Погиб… Погиб…
      Т р и л е ц к и й. Жизнь - копейка! Прощай, Мишка! Пропала твоя копейка! Чего глазеете? Сам застрелился! Расстроилась компания! (Плачет.) С кем я теперь на твоих поминках пить буду! О, дураки! Не могли уберечь Платонова! (Встает.) Отец, поди скажи Саше, чтоб она умирала! (Покачиваясь, подходит к Войницеву.) Ты-то чего? Эх! (Обнимает Войницева.) Умер Платошка! (Рыдает.)
      В о й н и ц е в. Что делать, Николай?
      Т р и л е ц к и й. Хоронить мертвых и починять живых!
      А н н а П е т р о в н а (медленно поднимается и идет к Софье Егоровне). Успокойтесь, Софи! (Рыдает.) Что вы наделали?! Но… но… успокойтесь! (Трилецкому.) Ничего не говорите Александре Ивановне, Николай Иваныч! Я сама ей скажу! (Идет к Платонову и опускается перед ним на колени.) Платонов! Жизнь моя! Не верю! Не верю я! Ведь ты не умер? (Берет его за руку.) Жизнь моя!
      Т р и л е ц к и й. За дело, Сережа! Поможем твоей жене, а потом…
      В о й н и ц е в. Да, да, Да… (Идет к Софье Егоровне.)
      И в а н И в а н о в и ч. Забыл господь… За грехи… За мои грехи… Зачем грешил, старый шут? Убивал тварей божиих, пьянствовал, сквернословил, осуждал… Не вытерпел господь и поразил.
      «Конец четвертого действия»

ДРАМАТИЧЕСКИЙ ЭТЮД В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      Т и х о н Е в с т и г н е е в, содержатель кабака на большой дороге.
      С е м е н С е р г е е в и ч Б о р ц о в, разорившийся помещик.
      М а р ь я Е г о р о в н а, его жена.
      С а в в а, старик-странник.
      Н а з а р о в н а,
      Е ф и м о в н а - богомолки.
      Ф е д я, прохожий фабричный.
      Е г о р М е р и к, бродяга.
      К у з ь м а, проезжий.
      П о ч т а л ь о н.
      К у ч е р Берцовой.
      Б о г о м о л ь ц ы, г у р т о в щ и к и, п р о е з ж и е и проч.
      Действие происходит в одной из южнорусских губерний.
      Сцена представляет собой кабак Тихона. Направо прилавок и полки с бутылками. В глубине дверь, ведущая наружу. Над нею снаружи висит красный засаленный фонарик. Пол и скамьи, стоящие у стен, вплотную заняты богомольцами и прохожими. Многие, за неимением места, спят сидя. Глубокая ночь. При поднятии занавеса слышится гром и в дверь видна молния.
 

ЯВЛЕНИЕ I

 
      За прилавком Т и х о н. На одной из скамей, развалясь, полулежит Ф е д я и тихо наигрывает на гармонийке. Около него сидит Б о р ц о в, одетый в поношенное летнее платье. На полу около скамей расположились
      С а в в а, Н а з а р о в н а и Е ф и м о в н а.
      Е ф и м о в н а (Назаровне). Потолкай-ка, мать, старца! Словно, никак, богу душу отдает.
      Н а з а р о в н а (поднимая с лица Саввы, край сермяги). Божий человек, а божий человек! Жив ты, аль уж помер?
      С а в в а. Зачем помер? Жив, матушка. (Приподнимаясь на локоть.) Укрой-ка мне, убогонькая, ноги! Вот так. Правую больше. Вот так, матушка. Дай бог здоровья.
      Н а з а р о в н а (прикрывая Савве ноги). Спи, батюшка.
      С а в в а. Какой уж тут сон? Было б терпенье муку эту перенесть, а спанья, матушка, хоть и не надо. Не достоин грешник покой иметь. Это что шумит, богомолочка?
      Н а з а р о в н а. Грозу бог посылает. Ветер воет, а дождик так и хлещет, так и хлещет. По крыше и в стекла словно горошком дробненьким. Чуешь? Разверзлись хляби небесные.
      Гром. Свят, свят, свят…
      Ф е д я. И гремит, и гудит, и шумит, и… конца краю нет! Гууу… словно лес шумит… Гууу… Ветер как собака воет… (Ежится.) Холодно! Одежа мокрая, хоть возьми да выжми, двери настежь… (Тихо наигрывает.) Размокла моя гармония, православные, никакой музыки нет, а то бы я вам такую концерту отшпандорил, что держись шапка! Великолепно! Кадрель ежели, или польку, положим… или какой русский куплетец… всё это мы можем. В городе, когда в коридорных при гранд-ателе состоял, денег не нажил, а в рассуждении гармонии все ноты превозошел. И на гитаре умею.
      Г о л о с и з у г л а. Дурак, дурацкие и речи.
      Ф е д я. От дурака слышу.
      Пауза.
      Н а з а р о в н а (Савве). Тебе бы, старик, таперича в тепле полежать, ножку-то погреть.
      Пауза. Старик! Человек божий! (Толкает Савву.) Ай помирать собираешься?
      Ф е д я. Ты бы, дедусь, водочки выпил. Ты выпьешь, а оно в животе погорит, погорит, да от сердца и оттянет малость. Выпей-ка!
      Н а з а р о в н а. Не бахвальничай, парень! Старик, может, душу богу отдает да о грехах кается, а ты слова такие, да с гармонией… Брось музыку-то! Глаза бесстыжие!
      Ф е д я. А ты чего к нему пристала? Ему невмочь, а ты… бабьи глупости… Он из праведности не может тебе грубое слово вымолвить, а ты обрадовалась, рада, что он тебя, дуру, слушает… Спи, дедусь, не слушай! Пущай болтает, а ты наплюй. Бабий язык - чертово помело, выметет из дому хитреца и мудреца. Наплюй… (Всплескивает руками.) Да и худой же ты, братец ты мой! Страсть! Чисто как ни на есть мертвый шкилет! Никакой живности! Ай и впрямь помираешь?
      С а в в а. Зачем помирать? Избави, господи, зря помереть… Помаюсь маленько, а там и поднимусь с божьей помощью… Не попустит матерь божия в чужой земле помереть… Помру дома…
      Ф е д я. Издалече сам?
      С а в в а. Вологодский. Из самой Вологды… мещанин тамошний…
      Ф е д я. А где это Вологда?
      Т и х о н. За Москвой… Губерния…
      Ф е д я. Тю, тю, тю… Занесло же тебя, борода! И все пешком?
      С а в в а. Пешком, паренек. Был у Тихона Задонского, а иду в Святые горы… Из Святых гор, коли на то воля господня, в Одест… Оттеда, сказывают, в Ерусалим задешево отправляют. Будто за двадцать один рупь…
      Ф е д я. А в Москве был?
      С а в в а. Эва! разов пять…
      Ф е д я. Хороший город? (Закуривает.) Стоющий?
      С а в в а. Святынь много, парень… Где святынь много, там везде хорошо…
      Б о р ц о в (подходит к прилавку и Тихону). Еще раз прошу! Дай Христа ради!
      Ф е д я. Главное в городе, чтоб чистота была… Ежели пыль - поливать, ежели грязь - чистить. Чтоб дома высокие были… театр, полиция… извозчики, которые… Сам жил в городах, понимаю.
      Б о р ц о в. Рюмочку… вот эту маленькую. В долг ведь! Отдам!
      Т и х о н. Ладно.
      Б о р ц о в. Ну прошу! Сделай милость!
      Т и х о н. Ступай!
      Б о р ц о в. Ты меня не понимаешь… Пойми ты, невежа, если в твоей деревянной, мужицкой голове есть хоть капля мозга, не я прошу, нутро, выражаясь по-твоему, по-мужицкому, просит! Болезнь моя просит! Пойми!
      Т и х о н. Нечего нам понимать… Отходи!
      Б о р ц о в. Ведь если я не выпью сейчас, пойми ты это, если я не удовлетворю своей страсти, то я могу преступление совершить. Я бог знает что могу сделать! Видал ты, хам, на своем кабацком веку много пьяного люда, и неужели же ты до сих пор не сумел уяснить себе, что это за люди? Это больные! На цепь их сажай, бей, режь, а водки дай! Ну, покорнейше прошу! Сделай милость! Унижаюсь! Боже мой, как я унижаюсь!
      Т и х о н. Деньги давай, тогда и водка будет.
      Б о р ц о в. Где же мне взять денег? Все пропито! Все дотла! Что же я могу тебе дать? Пальто вот только одно осталось, но дать тебе его я не могу… Оно на голом теле. Хочешь шапку? (Снимает шапку и подает ее Тихону.)
      Т и х о н (осматривая шапку). Гм… Шапка шапке рознь… Дыр, словно в решете.
      Ф е д я (смеется). Дворянская! По улице в ней ходить да перед мамзелями снимать. Здрасте, прощайте! Как поживаете?
      Т и х о н (отдает Борцову шапку). И даром не надо. Навоз.
      Б о р ц о в. Не нравится? В таком случае дай в долг! Буду обратно идти из города, занесу тебе твой пятак! Подавись тогда этим пятаком! Подавись! Пусть он у тебя поперек горла станет! (Кашляет.) Ненавижу!
      Т и х о н (стуча кулаком о прилавок). Чего пристал? Какой-такой ты человек? Что за жулик? Зачем пришел?
      Б о р ц о в. Выпить хочу! Не я хочу, болезнь моя хочет! Пойми!
      Т и х о н. Не выводи меня из моего терпения! Живо в степи будешь!
      Б о р ц о в. Что же мне делать? (Отходит от прилавка.) Что же делать? (Задумывается.)
      Е ф и м о в н а. Это тебя нечистый мутит. Ты плюнь, барин. Он тебе, окаянный, шепчет: выпей! выпей! А ты ему: не выпью! не выпью! Отстанет!
      Ф е д я. В башке-то, небось - тру-ту-ту-ту… Животы подвело! (Хохочет.) Влажной ты, ваше благородие! Ложись-ка спи! Нечего пугалом посередь кабака торчать! Не огород нашел!
      Б о р ц о в (со злобой). Молчи! Тебя не спрашивают, осел!
      Ф е д я. Ты говори, говори, да не заговаривайся! Видали мы таких! Много вас таких здесь по большой дороге шатается! В отношении осла, как звездану тебя по уху, так взвоешь пуще ветра. Сам осел! Дрянь!
      Пауза. Сволочь!
      Н а з а р о в н а. Старец, может, молитву творит и душу богу отдает, а они, нечестивцы, друг дружку задирают да слова разные… Срамники!
      Ф е д я. А ты, кочерыжка, коли в кабак попала, не хныкай! В кабаке и кабацкий обычай.
      Б о р ц о в. Как же мне быть? Что делать? Как мне дать ему понять? Какое же еще нужно красноречие? (Тихону.) Кровь запеклась в груди! Дядя Тихон! (Плачет.) Дядя Тихон!
      С а в в а (стонет). Стреляет в ногу, словно пулей огненной… Богомолочка, матушка!
      Е ф и м о в н а. Что, батюшка?
      С а в в а. Кто это плачет?
      Е ф и м о в н а. Барин.
      С а в в а. Попроси барина, пущай и за меня слезу прольет, чтоб довелось в Вологде помереть. Слезная молитва угодней.
      Б о р ц о в. Не молюсь я, дед! Не слезы это! Сок! Сдавило мою душу и сок течет. (Садится у ног Саввы.) Сок! Впрочем, не понять вам! Не понять, дед, твоему темному разуму. Темные вы люди!
      С а в в а. Где ж светлых-то взять?
      Б о р ц о в. Есть, дед, светлые… Они бы поняли!
      С а в в а. Есть, есть, родимый… Святые светлые были… Они всякое горе понимали… Ты им и не говори, а они поймут… В глаза тебе взглянут - поймут… И такое тебе утешение после их понятия, словно и горя не было - рукой снимет!
      Ф е д я. А ты нешто видал святых?
      С а в в а. Случалось, паренек… На земле всякого народу много. Есть и грешники, есть и божьи слуги.
      Б о р ц о в. Ничего не понимаю… (Быстро поднимается.) Разговоры нужно понимать, а разве у меня теперь есть разум? У меня есть инстинкт, жажда! (Быстро подходит к прилавку.) Тихон, возьми пальто! Понимаешь? (Хочет снять пальто.) Пальто…
      Т и х о н. А под пальтом что? (Смотрит Борцову под пальто.) Голое тело? Не снимай, не возьму… Не стану я брать греха на душу.
      Входит М е р и к.

      Те же и М е р и к.
      Б о р ц о в. Хорошо, я грех беру на себя! Согласен?
      М е р и к (молча снимает сермягу и остается в поддевке. За поясом топор). Кому холодно, а медведю да не помнящему родства всегда жарко. Взопрел! (Кладет на пол топор и снимает поддевку.) Покеда из грязи ногу вытащишь, так с тебя ведро пота стечет. Одну ногу вытащил, а другая вязнет.
      Е ф и м о в н а. Это так… Родненький, дождик не меньше?
      М е р и к (поглядев на Ефимовну). С бабами не рассуждаю.
      Пауза.
      Б о р ц о в (Тихону). На себя грех беру! Да ты слышишь или нет?
      Т и х о н. И слышать не желаю, отстань!
      М е р и к. Темень, словно кто дегтем небо вымазал. Носа не видать. А дождь в рожу бьет, что твоя пурга… (Берет в охапку одежу и топор.)
      Ф е д я. Для вашего брата, жулика, это - первое дело. Зверь хищный прячется, а вам праздник, шутам.
      М е р и к. Который человек говорит эти слова?
      Ф е д я. Погляди… чай, не повылазило.
      М е р и к. Так и запишем… (Подходит к Тихону.) Здорово, мордастый! Аль не спознал?
      Т и х о н. Коли ежели вас всех пьяниц спознавать, что по большой дороге ходит, так для этого самого во лбу, почитай, десять дыр надо.
      М е р и к. А ты погляди…
      Пауза.
      Т и х о н. А и то спознал, скажи на милость! По глазищам спознал! (Подает руку.) Андрей Поликарпов?
      М е р и к. Был Андрей Поликарпов, а нынче, почитай, Егор Мерик.
      Т и х о н. Зачем так?
      М е р и к. Какой билет бог послал, так и обозначаюсь. Месяца два как Мерик…
      Гром. Ррр… Греми, не испужался! (Осматривается.) Борзых тут нету?
      Т и х о н. Какие борзые! Всё больше мошка да комары… Народ мякенький… Борзые теперича, чай, на перинах дрыхнут… (Громко.) Православные, стерегите карманы да одежонку, коли жалко! Лихой человек! Скрадет!
      М е р и к. Ну, деньжонки пущай берегут, ежели есть, а касательно одежи - не трону. Брать некуда.
      Т и х о н. Куда нелегкая несет?
      М е р и к. В Кубань.
      Т и х о н. Эва!
      Ф е д я. В Кубань? Ей-богу? (Приподнимается.) Славные места! Такой, братцы, край, что и во сне не увидишь, хоть три года спи! Приволье! Сказывают, птицы этой самой, дичи, зверья всякого и - боже ты мой! Трава круглый год растет, народ - душа в душу, земли - девать некуда! Начальство, сказывают… мне намедни один солдатик сказывал… дает по сто десятин на рыло. Счастье, побей меня бог!
      М е р и к. Счастье… Счастье за спиной ходит… Его не видать… Коли локоть укусишь, и счастье увидишь… Одна глупость… (Оглядывает скамьи и народ.) Словно привал арестантский… Здорово, нужда!
      Е ф и м о в н а (Мерику). Глазища-то какие злющие!.. В тебе, парень, ворог сидит… Ты на нас не гляди.
      М е р и к. Здорово, беднота!
      Е ф и м о в н а. Отвернись! (Толкает Савву.) Саввушка, на нас злой человек глядит! Испортит, родименький! (Мерику.) Отвернись, говорю, аспид!
      С а в в а. Не тронет, матушка, не тронет… Не попустит бог.
      М е р и к. Здорово, православные! (Пожимает плечами.) Молчат! Ведь не спите же, косолапые! Чего же молчите?
      Е ф и м о в н а. Отверни глазищи-то! Гордыню бесовскую отверни!
      М е р и к. Молчи ты, старая карга! Не гордыней бесовской, а лаской и словом добрым хотел почесть долю горькую! Словно мухи жметесь от холода - ну, жалко стало, хотел доброе слово вымолвить, нужду приголубить, а вы рожи воротите! Что ж? И не надо! (Подходит к Феде.) Из каких будете?
      Ф е д я. Тутошние, хамоньевские заводские. С кирпичных заводов.
      М е р и к. Встань-кась!
      Ф е д я (приподнимаясь). Ну?
      М е р и к. Вставай! Совсем вставай, я тут лягу…
      Ф е д я. То-ись… Твое место, што ли?
      М е р и к. Мое. Поди ложись наземь!
      Ф е д я. Проходи, прохожий… Не испужался…
      М е р и к. Прыткий… Ну, ступай, не разговаривай! Плакаться будешь, глупый человек!
      Т и х о н (Феде). Не прекословь ему, парень! Наплюй!
      Ф е д я. Какую ты имеешь полную праву? Вытаращил свои щучьи глазищи и думаешь - испужался! (Собирает свой скарб в охапку, идет и постилает себе на полу.) Черт! (Ложится и укрывается с головой.)
      М е р и к (постилает себе на скамье). Стало быть, не видал ты черта, коли им меня обзываешь. Черти не такие. (Ложится и кладет рядом с собой топор.) Ложись, топорик, братик… Дай я тебе топорище укрою.
      Т и х о н. Топор где взял?
      М е р и к. Украл… Украл, а теперь вот и ношусь с ним, как с писаной торбой: и бросать жалко и девать некуда. Как жена постылая… Да… (Укрывается.) Черти, брат, не такие…
      Ф е д я (высовывая голову из-под сермяги). А какие?
      М е р и к. Они как пар, дух… Дунуть вот (дует), такие и они. Видеть их невозможно.
      Г о л о с и з у г л а. Ежели под борону сесть, так увидишь.
      М е р и к. Сидел, не видал… Бабы врут да глупые мужики… Ни черта не увидишь, ни лешего, ни мертвеца… Глаз не так сотворен, чтоб всё увидать можно было… Когда мал был, нарочито по ночам в лес ходил лешего поглядеть… Кричу, кричу, бывало, что есть духу, зову лешего и глазами не моргаю: пустяк разный мерещится, а лешего не видать. На погост по ночам ходил, мертвецов желал видеть - врут бабы. Зверье всякое видывал, а что насчет страшного - накося выкуси! Глаз не тот…
      Г о л о с и з у г л а. Не говори, бывает так, что и увидишь… В нашей деревне потрошил один мужик; кабана… Распорол этта требуху, а оттеда как выскочит!
      С а в в а (приподнимаясь). Ребятушки, не поминайте вы нечистого! Грех, милые!
      М е р и к. Ааа… седая борода! Шкилет! (Смеется.) Не надо и на погост итить, свои мертвецы из-под пола вылезают наставления читать… Грех… Не с вашим глупым понятием людей наставлять! Народ вы темный, в невежестве… (Закуривает трубку.) Отец мой был мужик и тоже любил, бывало, наставлять. Накрал раз у попа ночью мешок яблок, приносит нам да и наставляет: «Вы же, ребята, глядите, до Спаса не лопайте яблок, потому грех»… Так и вы… Черта вспоминать нельзя, а чертить можно… К примеру, хоть эту вот каргу взять… (Указывает на Ефимовну.) Во мне ворога увидела, а, небось, сама на своем веку из-за женских глупостев раз пять черту душу отдавала.
      Е ф и м о в н а. Тьфу, тьфу, тьфу!.. С нами крестная сила! (Закрывает лицо руками.) Саввушка!
      Т и х о н. Зачем пужаешь? Обрадовался!
      Дверь хлопает от ветра. Господи Иисусе… Ветер-то, ветер!
      М е р и к (потягивается). Эх, силищу бы свою показать!
      Дверь хлопает от ветра. С ветром бы с эфтим померяться! Не сорвать ему двери, а я, ежели что, кабак с корнем вырву! (Встает и ложится.) Тоска!
      Н а з а р о в н а. Молитву сотвори, идол! Что мечешься?
      Е ф и м о в н а. Не трожь его, чтоб ему пусто! Опять на нас глядит! (Мерику.) Не гляди, злой человек! Глаза-то, глаза, словно у беса перед заутреней!
      С а в в а. Пущай глядит, богомолочки! Молитву творите, глаз и не пристанет…
      Б о р ц о в. Нет, не могу! Выше сил моих! (Подходит к прилавку.) Послушай, Тихон, в последний раз прошу… Полрюмки!
      Т и х о н (качает отрицательно головой). Деньги!
      Б о р ц о в. Боже мой, да ведь я уже сказал тебе! Всё пропито! Откуда же я возьму тебе? И неужто ты разоришься, если дашь мне в долг каплю водки? Рюмка водки стоит тебе грош, меня же избавит она от страданий! Страдаю! Не блажь тут, а страдание! Пойми!
      Т и х о н. Поди рассказывай кому другому, а не мне… Ступай, проси вон у православных, пущай подносят тебе Христа ради, ежели желают, а я Христа ради только хлеб подаю.
      Б о р ц о в. Дери ты с них, бедняков, а я уж… извини! Не мне их обирать! Не мне! Понимаешь? (Стучит кулаком о прилавок.) Не мне!
      Пауза. Гм… Постойте же… (Оборачивается к богомольцам.) А ведь это идея, православные! Пожертвуйте пятачишку! Нутро просит! Болен!
      Ф е д я. Ишь ты, пожертвуйте… Жулик… А водицы не хочешь?
      Б о р ц о в. Как я унижаюсь! Как унижаюсь! Не надо! Ничего мне не надо! Я шутил!
      М е р и к. Не выпросишь у него, барин… Известный жила… Постой, у меня где-то пятачишка валялся… Оба стакашку выпьем… напополам… (Роется в карманах.) Черт… застрял где-то… Кажись, намедни что-то звякало в кармане… Нет, нету… Нету, брат! Счастье твое такое!
      Пауза.
      Б о р ц о в. Не выпить мне нельзя, иначе я преступление совершу или на самоубийство решусь… Что же делать, боже мой! (Глядит в дверь.) Уйти разве? Пойти в эти потемки, куда глаза глядят…
      М е р и к. Что же вы, богомолочки, ему наставления не прочтете? А ты, Тихон, отчего его наружу не выгонишь? Ведь он не заплатил тебе за ночлег. Гони его, толкай в шею! Эх, жесткий нынче народ. Нет в нем мягкости и доброты… Лютый народ! Тонет человек, а ему кричат: «Тони скорей, а то глядеть некогда, день рабочий!» А про то, чтоб ему веревку бросить, и толковать нечего… Веревка деньги стоит…
      С а в в а. Не осуждай, добрый человек!
      М е р и к. Молчи, старый волк! Лютый вы народ! Ироды! Душепродавцы! (Тихону.) Пошел сюда, сними мне сапоги! Живо!
      Т и х о н. Эк, расходился! (Смеется.) Ужасти!
      М е р и к. Пошел, тебе говорят! Живо!
      Пауза. Слышишь ты, аль нет? Стенам говорю? (Поднимается.)
      Т и х о н. Ну, ну… будет!
      М е р и к. Я желаю, живодер, чтоб ты у меня, у нищего бродяги, сапоги снял!
      Т и х о н. Ну, ну… не серчай! Поди, стаканчик выпей… Иди выпей!
      М е р и к. Люди, чего я желаю? Чтоб он меня водкой угощал или чтоб сапоги снял? Нешто я оговорился, не так сказал? (Тихону.) Ты, стало быть, не расслышал? Погожу минутку, авось расслышишь.
      Между богомольцами и прохожими некоторое волнение.
      Приподнимаются и глядят на Тихона и Мерика.
      Молчаливое ожидание.
      Т и х о н. Нелегкая тебя принесла! (Выходит из-за прилавка.) Барин какой нашелся! Ну, давай, что ли? (Снимает с Мерика сапоги.) Каиново отродье…
      М е р и к. Вот так. Поставь их рядом… Вот так… Ступай!
      Т и х о н (снявши сапоги, идет за прилавок). Больно ты любишь мудрить! Помудри еще у меня, так живо из кабака вылетишь! Да! (Подходящему Борцову.) Ты опять?
      Б о р ц о в. Видишь ли, я, пожалуй, могу дать тебе одну золотую вещь… Изволь, если хочешь, я тебе дам…
      Т и х о н. Чево трясешься? Говори толком!
      Б о р ц о в. Хоть это подло и мерзко с моей стороны, но что же делать? Я решаюсь на эту мерзость, будучи невменяем… Меня и на суде оправдали бы… Возьми, но только с условием: возвратить мне потом, когда буду обратно из города идти. Даю тебе при свидетелях… Господа, вы будьте свидетелями! (Достает из-за пазухи золотой медальон.) Вот он… Портрет надо бы вынуть, да некуда мне его положить: я весь мокрый!.. Ну, грабь с портретом! Только вот что… ты тово… пальцами не прикасайся к этому лицу… Прошу… Я, голубчик, был груб с тобою… глуп, но ты извини и… не трогай пальцами… Не гляди своими Глазами на это лицо… (Подает Тихону медальон.)
      Т и х о н (рассматривает медальон). Краденые часики… Ну, да ладно, пей… (Наливает водки.) Трескай…
      Б о р ц о в. Только ты пальцами… не тово… (Пьет медленно, с судорожной расстановкой.)
      Т и х о н (открывает медальон). Гм… Мадама!.. Откуда это ты подцепил такую?
      М е р и к. А покажь-ка! (Встает и идет к прилавку.) Дай-ка поглядеть!
      Т и х о н (отстраняет его руку). Куда лезешь? Из рук гляди!
      Ф е д я (поднимается и идет к Тихону). Дай-кась и я погляжу!
      К прилавку подходят с разных сторон странники и прохожие.
      Группа.
      М е р и к (крепко обеими руками держит руку Тихона с медальоном и молча смотрит ни портрет).
      Пауза. Красивая дьяволица! Из барынь…
      Ф е д я. Из барынь… Щеки этта, глаза… Оттопырь руку-то, не видать! Волосья по самый пояс… Чисто как живая! Говорить собирается…
      Пауза.
      М е р и к. Для слабого человека это первая гибель. Сядет этакая верхом на шею и… (машет рукой) и - крышка тебе!
      Слышен голос Кузьмы: «Тпррр… Стой, тетеря!»
      Входит К у з ь м а.

      Те же и К у з ь м а.
      К у з ь м а (входит). Стоит кабачок на пути - ни проехать, ни пройти. Мимо отца родного днем поедешь, не приметишь, а кабак и в потемках за сто верст видать. Расступись, кто в бога верует! Ну-кася! (Стучит пятаком о прилавок.) Стакан мадеры настоящей! Живо!
      Ф е д я. Ишь ты, черт верченый!
      Т и х о н. Руками-то не размахивай! Зацепишь!
      К у з ь м а. На то они и от бога дадены, чтобы ими размахивать. Растаяли, сахарные, тетка ваша подкурятина! Дождя испужались, нежные! (Пьет.)
      Е ф и м о в н а. Испужаешься, добрый человек, коли на пути такая ночь захватит. Таперича, слава богу, благодать, по дорогам деревень и дворов много, есть где от погоды уйти, а допрежь и не приведи создатель что было! Сто верст пройдешь и не токмо что деревни или двора, щепочки не узришь. Так и ночуешь на земле…
      К у з ь м а. А давно, баба, на свете маешься?
      Е ф и м о в н а. Восьмой десяток, батюшка.
      К у з ь м а. Восьмой десяток! Скоро доживешь до вороньего века. (Глядит на Борцова.) А это что за изюмина? (Глядит в упор на Борцова.) Барин!
      Борцов узнает Кузьму и, сконфузившись, идет в угол и садится на скамью. Семен Сергеич! Да это вы или не вы? А? С какой такой стати вы в этом кабаке? Нешто вам тут место?
      Б о р ц о в. Молчи!
      М е р и к (Кузьме). Кто это?
      К у з ь м а. Мученик несчастный! (Нервно ходит около прилавка.) А? В кабаке, скажи на милость! Оборванный! Пьяный! Я встревожился, братцы… Встревожился… (Говорит Мерику полушепотом.) Это наш барин… ваш помещик, Семен Сергеич, господин Борцов… Видал, в каком виде? На какого человека он похож таперя? То-то вот… пьянство до какой степени… Налей-кась! (Пьет.) Я из его деревни, из Борцовки, может, слыхали, за двести верст отседа, в Ерговском уезде. Крепостными у его отца были… Жалость!
      М е р и к. Богатый был?
      К у з ь м а. Большой…
      М е р и к. Профуфырил отцовское-то?
      К у з ь м а. Нет, судьба, друг милый… Господин был большой, богатый, тверезый… (Тихону.) Чай, сам, небось, видывал, как, бывалыча, тут мимо кабака в город езживал. Лошади барские, шустрые, коляска лесорная - первый сорт! Пять троек держал, братец ты мой… Лет пять назад, помню, едет тут через Микишкинский паром и заместо пятака рупь выкидывает… Некогда, говорит, мне сдачу ждать… В-во!
      М е р и к. Ума, стало быть, решился.
      К у з ь м а. Словно как будто ум и при нем… Из малодушества всё вышло! С жиру! Первое дело, ребята, из-за бабы… Полюбил он, сердешный, одну городскую, и представилось ему, что краше ее на всем свете нет… Полюбилась ворона пуще ясна сокола. Из благородных девушка… Не то чтобы какая беспутная или что, а так… вертуха… Хвостом - верть! верть! Глазами - щурь! щурь! И всё смеется, и всё смеется! Никакого ума… Барам это ндравится, по-ихнему умная, а по-нашему, по-мужицкому - взял бы да со двора прогнал… Ну… полюбилась и - пропадай ты, доля барская! Стал с ней хороводиться, то да се, чай да сахар, прочее… на лодках всю ночь ездиют, на фортепьянах…
      Б о р ц о в. Не рассказывай, Кузьма! К чему? Какое им дело до моей жизни?
      К у з ь м а. Извините, ваше высокоблагородие, я только самую малость… Рассказал им и будет с них… Я малость, потому встревожился… Очень уж я встревожился! Налей-кась! (Пьет.)
      М е р и к (полушепотом). А она его любила?
      К у з ь м а (полушепотом, который постепенно переходит в обыкновенную речь). Как не любить? Барин не пустяковый… Полюбишь, коли ежели тыща десятин да денег куры не клюют… Сам-то солидный, сановитый, тверезый… каждого начальства всё одно, как вот я тебя сичас… за ручку… (берет Мерика за руку) «здрасте и прощайте, милости просим»… Ну, прохожу однажды, это самое, вечером, через сад господский… сад-то, брат, ввво! верстами меряй… иду потихоньку, смотрю это, а они сидят на лавочке и друг дружку (изображает звук поцелуя) целуют. Он ее раз, она, змея, его два… Он ее за белу ручку, а она вся - вспых! и жмется, так и жмется к нему, чтоб ей… Люблю, говорит, тебя, Сеня… А Сеня, как окаянный человек, ходит с места на место и счастьем похваляется с малодушества… Тому рупь, тому два… Мне на лошадь дал. Всем долги простил на радостях…
      Б о р ц о в. Ах… Ну к чему рассказывать? У этого народа никакого сожаления… Больно ведь!
      К у з ь м а. Я малость, барин! Просют! Отчего чуточку не рассказать? Ну, ну, я не буду, ежели серчаете… Не буду… Мне плевать на них…
      Слышны почтовые звонки.
      Ф е д я. Ты не ори, потихоньку…
      К у з ь м а. Я и так потихоньку… Не велит, ничего не поделаешь… Да и рассказывать больше нечего. Повенчались - вот и всё… Больше ничего и не было. Налей-кась Кузьме бессребренику! (Пьет.) Не люблю пьянства! В самый раз, когда господам, после венца, за ужин садиться, она возьми да и убеги в карете… (Шепотом.) В город к аблакату дернула, к полюбовнику… А? Какова? В самый настоящий момент! То-ись… убить мало!
      М е р и к (задумчиво). Да… Ну что же дальше?
      К у з ь м а. Очумел… Вот, как видишь, стал зашибать муху и ноне, сказывают, до шмеля дошел… То были мухи, а теперь - шмель… И до сей поры любит. Погляди: любит! Должно, идет таперь пешком в город на нее одним глазочком взглянуть… Взглянет и - назад…
      К кабаку подъезжает почта. П о ч т а л ь о н входит и пьет.
      Т и х о н. А нынче запоздала пошта!
      П о ч т а л ь о н молча расплачивается и уходит.
      Почта со звоном уезжает.
      Г о л о с и з у г л а. В этакое ненастье пошту ограбить - раз плюнуть!
      М е р и к. Жил на свете 35 лет и ни разу пошты не грабил.
      Пауза. Таперь уехала, поздно… Поздно…
      К у з ь м а. Каторги понюхать желательно?
      М е р и к. Люди грабят, не нюхают. Да хоть и каторга! (Резко.) Дальше что?
      К у з ь м а. Ты про несчастного?
      М е р и к. А то про кого же?
      К у з ь м а. Второе дело, братцы, откуда разоренье пошло - зять, сестрин муж… Вздумал он за зятя в банковом обчестве поручиться… тысяч на тридцать… Зять любит взять… известно, знает, шельма, свой интерес и ухом своим свиным не ведет… Взял, а платить не надоть… Наш так и заплатил все тридцать. (Вздыхает.) Глупый человек за глупость и муки терпит. Жена с аблакатом детей прижила, а зять около Полтавы именье купил, наш же, как дурак, по кабакам ходит да нашему брату мужику жалится: «Потерял я, братцы, веру! Не в кого мне теперь, это самое, верить!» Малодушество! У всякого человека свое горе бывает, змеей за сердце сосет, так и пить, значит? Взять, к примеру, хоть нашего старшину. Жена к себе учителя среди бела дня водит, мужнины деньги на хмель изводит, а старшина ходит себе да усмешки на лице делает… Поосунулся только малость…
      Т и х о н (вздыхает). Кому какую бог силу дал…
      К у з ь м а. Сила разная бывает, это правильно… Ну? Сколько тебе? (Расплачивается.) Забирай кровные! Прощай, ребята! Спокойной вам ночи, приятного сна! Бегу, пора… Акушерку к барыне из больницы везу… Чай, заждалась сердешная, размокла… (Убегает.)
      Т и х о н (после паузы). Эй, ты! Как вас? Несчастный человек, иди выпей! (Наливает.)
      Б о р ц о в (подходит нерешительно к прилавку и пьет). Значит, теперь я тебе за два стакана должен.
      Т и х о н. Какой уж тут долг? Пей - вот и все! Заливай горе бедой!
      Ф е д я. Выпей, барин, и мое! Эх! (Бросает пятак на прилавок.) Пить - помирать и не пить - помирать! Без водки хорошо, а с водкой, ей-богу, вольготней! При водке и горе не горе… Жарь!
      Б о р ц о в. Фу! Горячо!
      М е р и к. Дай-ка сюда! (Берет у Тихона медальон и рассматривает портрет.) Гм… После венца ушла… Какова?
      Г о л о с и з у г л а. Нацеди-ка ему, Тиша, стаканчик. Пусть и мое выпьет!
      М е р и к (с силой бьет медальоном о пол). Проклятая! (Быстро идет на свое место и ложится лицом к стене.)
      Волнение.
      Б о р ц о в. Это что же? Что же это такое? (Поднимает медальон.) Как ты смеешь, скотина? Какое ты имеешь право? (Плаксиво.) Ты хочешь, чтоб я тебя убил? Да? Мужик! Невежа!
      Т и х о н. Будет, барин, серчать… Не стеклянное, не разбилось… Выпей-ка еще, да спать… (Наливает.) Заслушался вас тут, а давно уж пора кабак запирать. (Идет и запирает наружную дверь.)
      Б о р ц о в (пьет). Как он смеет? Этакий ведь дурак! (Мерику.) Понимаешь? Ты дурак, осел!
      С а в в а. Ребятушки! Почтенные! Положите храпение устом! Какая польза от шума? Дайте спать людям!
      Т и х о н. Ложитесь, ложитесь… Будет вам! (Идет за прилавок и запирает ящик с выручкой.) Спать пора!
      Ф е д я. Пора! (Ложится.) Приятного сна, братцы!
      М е р и к (встает и постилает на скамье полу шубок). Иди, барин, ложись!
      Т и х о н. Ты же где ляжешь?
      М е р и к. Где придется… Хоть и на полу… (Постилает сермягу на полу.) Мне всё равно. (Кладет рядом с собой топор.) Ему на полу спать мука… Привык к шелку да к вате…
      Т и х о н (Борцову). Ложись, ваше благородие! Будет тебе на патрет глядеть! (Тушит свечу.) Брось ты ее!
      Б о р ц о в (пошатываясь). Где же мне лечь?
      Т и х о н. На бродягино место! Чай, слыхал, уступает тебе!
      Б о р ц о в (подходит к уступленному месту). Я тово… опьянел… Это… что же? Тут мне ложиться? А?
      Т и х о н. Тут, тут, не бойся, ложись… (Растягивается на прилавке.)
      Б о р ц о в (ложится). Я… пьян… Все кругом… (Открывает медальон.) Свечечки у тебя нет?
      Пауза. Ты, Маша, чудачка… Глядишь на меня из рамочки и смеешься… (Смеется.) Пьяный! А разве над пьяным можно смеяться? Ты пренебреги, как говорит Счастливцев, и… полюби пьяного.
      Ф е д я. Ветер-то как воет! Жутко!
      Б о р ц о в (смеется). Какая ты… Разве можно так кружиться? Тебя не поймаешь!
      М е р и к. Бредит. На партрет загляделся. (Смеется.) Комиссия! Образованные господа всякие машины и лекарства повыдумывали, а нет еще того умного человека, чтоб нашел лекарство от женского пола… Ищут, как бы все болезни лечить, а того и вдомек не берут, что от бабья народа пропадает больше, чем от болезней… Лукавы, сребролюбы, немилостивы, никакого ума… Свекровь изводит невестку, невестка норовит как бы облукавить мужа… И конца нет…
      Т и х о н. Натрепали ему бабы вихор, вот он и топорщится.
      М е р и к. Не я один… Спокон века, пока мир стоит, люди плачутся… Недаром и не зря в сказках да песнях черта с бабой на одну линию ставят… Недаром! Хоть наполовину да правда…
      Пауза. Барин вон дурака ломает, а я нешто от большого ума в бродяги пошел, отца-мать бросил?
      Ф е д я. Бабы?
      М е р и к. Тоже как вот и барин… Ходил, как окаянный, завороженный, счастьем похвалялся… день и ночь как в огне, а пришла пора, открыл глаза… Не любовь была, а одно только обманство…
      Ф е д я. Что ж ты ей сделал?
      М е р и к. Не твое дело…
      Пауза. Убил, думаешь? Руки коротки… Не то что убьешь, но еще и пожалеешь… Живи ты и будь ты… счастлива! Не видали б только тебя мои глаза, да забыть бы мне тебя, змея подколодная!
      Стук в дверь.
      Т и х о н. Кого-то черти принесли… Кто там?
      Стук. Кто стучит? (Встает и подходит к двери.) Кто стучит? Проходи, заперто!
      Г о л о с з а д в е р ь ю. Впусти, Тихон, сделай милость! Рессора в карете лопнула! Помоги, будь отцом родным! Веревочкой бы только обвязать, а потом уж как-нибудь доехали бы…
      Т и х о н. Кто едет?
      Г о л о с з а д в е р ь ю. Барыня едет из города в Варсонофьево… Пять верст только осталось… Помоги, сделай милость!
      Т и х о н. Поди, скажи барыне, коли даст десять рублей, так и веревка будет и рессору починим…
      Г о л о с з а д в е р ь ю. Взбесился ты, что ли? Десять рублей! Собака ты бешеная! Рад людскому горю!
      Т и х о н. Как знаешь… Не хочешь и не нужно…
      Г о л о с з а д в е р ь ю. Ну, да ладно, погоди…
      Пауза. Барыня сказала: хорошо.
      Т и х о н. Милости Просим! (Отворяет дверь и впускает кучера.)

      Те же и к у ч е р.
      К у ч е р. Здорово, православные! Ну давай веревку! Скорей! Ребята, кто пойдет поможет? На чай перепадет!
      Т и х о н. Нечего там на чай… Пущай дрыхнут, вдвоем справимся.
      К у ч е р. Фуй, измаялся весь! Холодно, в грязи, ни одного сухого места… Вот что еще, милый… Нет ли у тебя здесь комнатки, барыне погреться? Карету покривило набок, сидеть никак невозможно…
      Т и х о н. Какой еще там комнаты захотела? Пущай здесь греется, коли озябла… Найдем место. (Подходит к Борцову и очищает около него место.) Вставайте, вставайте! Поваляйтесь часик на полу, покеда барыня погреется. (Борцову.) Привстань-ка, ваше благородие! Посиди! (Борцов приподнимается.) Вот тебе и место.
      К у ч е р выходит.
      Ф е д я. Вот вам и гостья, шут ее принес! Таперь до света не уснешь!
      Т и х о н. Жалко, что я пятнадцати не запросил… Дала бы… (Останавливается перед дверью в ожидательной позе.) Вы же, народ, поделикатней… Не говорите слов…
      Входят М а р ь я Е г о р о в н а и за нею к у ч е р.

      Те же, М а р ь я Е г о р о в н а и к у ч е р.
      Т и х о н (кланяется). Милости просим, ваше сиятельство! Жилье наше мужицкое, тараканье. Не побрезгуйте!
      М а р ь я Е г о р о в н а. Я тут ничего не вижу… Куда же мне идти?
      Т и х о н. Сюда, ваше сиятельство! (Ведет ее к месту около Борцова.) Сюда, милости просим! (Дует на место.) Комнатки у меня отдельной, извините, нету, но вы, сударыня, не сомневайтесь: народ хороший, тихий…
      М а р ь я Е г о р о в н а (садится рядом с Борцовым). Какая ужасная духота! Отворите по крайней мере хоть дверь!
      Т и х о н. Слушаю-с! (Бежит и отворяет настежь дверь.)
      М е р и к. Народ зябнет, а они двери настежь! (Встает и захлопывает дверь.) Что за указчица? (Ложится.)
      Т и х о н. Извините, ваше сиятельство, это у нас дурачок… юродивенький… Но вы не пужайтесь, не обидит… Только извините, барыня, я за десять рублей не согласен… За пятнадцать, ежели угодно…
      М а р ь я Е г о р о в н а. Хорошо, только поскорей!..
      Т и х о н. Сею минутою… Мигом мы это самое… (Вытаскивает из-под прилавка веревки.) Сею минутою…
      Пауза.
      Б о р ц о в (вглядывается в Марью Егоровну). Мари… Маша…
      М а р ь я Е г о р о в н а (глядя на Борцова). Что еще?
      Б о р ц о в. Мари… Это ты? Откуда ты?
      Марья Егоровна, узнав Борцова, вскрикивает и отскакивает на середину кабака. (Идет за ней.) Мари, это я… Я! (Хохочет.) Моя жена! Мари! Да где же я нахожусь? Люди, огня!
      М а р ь я Е г о р о в н а. Отойдите прочь! Лжете, это не вы! Невозможно! (Закрывает лицо руками) Это ложь, глупость!
      Б о р ц о в. Голос, движения… Мари, это я! Сейчас я перестану… быть пьян… Голова кружится… Боже мой! Постой, постой… я ничего не понимаю. (Кричит.) Жена! (Падает к ее ногам, и рыдает.)
      Около супругов собирается группа.
      М а р ь я Е г о р о в н а. Отойдите прочь! (Кучеру.) Денис, едем! Я не могу здесь долее оставаться!
      М е р и к (вскакивает и пристально вглядывается ей в лицо). Партрет! (Хватает ее за руку.) Она самая! Уй, народ! Жена баринова!
      М а р ь я Е г о р о в н а. Пошел прочь, мужик! (Старается вырвать у него свою руку.) Денис, что же ты смотришь? (Денис и Тихон подбегают к ней и хватают Мерика под руки.) Это разбойничий вертеп! Пусти же руку! Не боюсь я!.. Подите прочь!
      М е р и к. Постой, сейчас отпущу… Дай мне сказать тебе одно только слово… Одно слово, чтоб ты поняла… Постой… (Оборачивается к Тихону и Денису.) Прочь вы, хамы, не держите! Не выпущу, покеда слова не скажу! Постой… сейчас. (Бьет себя кулаком по лбу.) Нет, не дал бог разума! Не могу я тебе этого слова придумать!
      М а р ь я Е г о р о в н а (вырывает руку). Поди ты прочь! Пьяницы… Едем, Денис! (Хочет идти к двери.)
      М е р и к (загораживает ей дорогу). Ну, погляди ты на него хоть одним глазом! Приголубь ты его хоть одним словечком ласковым. Богом молю!
      М а р ь я Е г о р о в н а. Возьмите от меня этого… юродивого.
      М е р и к. Так пропадай же ты, проклятая, пропадом! (Взмахивает топором.)
      Страшное волнение. Все вскакивают с шумом и криком ужаса. Савва становится между Мериком и Марьей Егоровной… Денис с силой отталкивает в сторону Мерика и выносит свою барыню из кабака. После этого все стоят как вкопанные. Продолжительная пауза.
      Б о р ц о в (ловит в воздухе руками). Мари… Где же ты, Мари!
      Н а з а р о в н а. Боже мой, боже мой… Душеньку мою надорвали вы, убивцы! И что за ночь окаянная!
      М е р и к (опуская руку с топором). Убил я ее, аль нет?..
      Т и х о н. Благодари бога, цела твоя голова…
      М е р и к. Не убил, стало быть… (Пошатываясь, идет к своей постели.) Не привела судьба помереть от краденого топора… (Падает на постель и рыдает.) Тоска! Злая моя тоска! Пожалейте меня, люди православные!
      Занавес

      (КАЛХАС)
 

ДРАМАТИЧЕСКИЙ ЭТЮД В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      В а с и л и й В а с и л ь и ч С в е т л о в и д о в, комик, старик 68-ми лет.
      Н и к и т а И в а н ы ч, суфлер, старик.
      Действие происходит на сцене провинциального театра, ночью, после спектакля.
      Пустая сцена провинциального театра средней руки. Направо ряд некрашеных, грубо сколоченных дверей, ведущих в уборные; левый план и глубина сцены завалены хламом. Посреди сцены опрокинутый табурет. - Ночь.
      Темно.

      С в е т л о в и д о в в костюме Калхаса, со свечой в руке, выходит из уборной и хохочет.
      С в е т л о в и д о в. Вот так фунт! Вот так штука. В уборной уснул! Спектакль давно уже кончился, все из театра ушли, а я преспокойнейшим манером храповицкого задаю. Ах, старый хрен, старый хрен! Старая ты собака! Так, значит, налимонился, что сидя уснул! Умница! Хвалю, мамочка. (Кричит.) Егорка! Егорка, черт! Петрушка! Заснули, черти, в рот вам дышло, сто чертей и одна ведьма! Егорка! (Поднимает табурет, садится на него и ставит свечу на пол.) Ничего не слышно… Только эхо и отвечает… Егорка и Петрушка получили с меня сегодня за усердие по трешнице, - их теперь и с собаками не сыщешь… Ушли и, должно быть, подлецы, театр заперли… (Крутит головой.) Пьян! Уф! Сколько я сегодня ради бенефиса влил в себя этого винища и пивища, боже мой! Во всем теле перегар стоит, а во рту двунадесять языков ночуют… Противно…
      Пауза. Глупо… Напился старый дуралей и сам не знает, с какой радости… Уф, боже мой!.. И поясницу ломит, и башка трещит, и знобит всего, а на душе холодно и темно, как в погребе. Если здоровья не жаль, то хоть бы старость-то свою пощадил, Шут Иваныч…
      Пауза. Старость… Как ни финти, как ни храбрись и ни ломай дурака, а уж жизнь прожита… шестьдесят восемь лет уже тю-тю, мое почтение! Не воротишь… Всё уж выпито из бутылки и осталось чуть-чуть на донышке… Осталась одна гуща… Так-то… Такие-то дела, Васюша… Хочешь - не хочешь, а роль мертвеца пора уже репетировать. Смерть-матушка не за горами… (Глядит вперед себя.) Однако служил я на сцене 45 лет, а театр вижу ночью, кажется, только в первый раз… Да, в первый раз… А ведь курьезно, волк его заешь… (Подходит к рампе.) Ничего не видать… Ну, суфлерскую будку немножко видно… вот эту литерную ложу, пюпитр… а всё остальное - тьма! Черная бездонная яма, точно могила, в которой прячется сама смерть… Брр!.. холодно! Из залы дует, как из каминной трубы… Вот где самое настоящее место духов вызывать! Жутко, черт подери… По спине мурашки забегали… (Кричит.) Егорка! Петрушка! Где вы, черти? Господи, что ж это я нечистого поминаю? Ах, боже мой, брось ты эти слова, брось ты пить, ведь уж стар, помирать пора… В 68 лет люди к заутрене ходят, к смерти готовятся, а ты… О, господи! Нечистые слова, пьяная рожа, этот шутовской костюм… Просто не глядел бы! Пойду скорее одеваться… Жутко! Ведь этак ежели всю ночь здесь просидеть, то со страху помереть можно… (Идет к своей уборной.)
      В это время из самой крайней уборной в глубине сцены показывается Н и к и т а И в а н ы ч в белом халате.

      С в е т л о в и д о в и Н и к и т а И в а н ы ч.
      С в е т л о в и д о в (увидев Никиту Иваныча, вскрикивает от ужаса и пятится назад). Кто ты? Зачем? Кого ты? (Топочет ногами.) Кто ты?
      Н и к и т а И в а н ы ч. Это я-с!
      С в е т л о в и д о в. Кто ты?
      Н и к и т а И в а н ы ч (медленно приближаясь к нему). Это я-с… Суфлер, Никита Иваныч… Василь Васильич, это я-с!..
      С в е т л о в и д о в (опускается в изнеможении на табурет, тяжело дышит и дрожит всем телом). Боже мой! Кто это? Это ты… ты, Никитушка? За… зачем ты здесь?
      Н и к и т а И в а н ы ч. Я здесь ночую в уборных-с. Только вы, сделайте милость, не сказывайте Алексею Фомичу-с… Больше ночевать негде, верьте богу-с…
      С в е т л о в и д о в. Ты, Никитушка… Боже мой, боже мой! Вызывали шестнадцать раз, поднесли три венка и много вещей… все в восторге были, но ни одна душа не разбудила пьяного старика и не свезла его домой… Я старик, Никитушка… Мне 68 лет… Болен! Томится слабый дух мой… (Припадает к руке суфлера и плачем.) Не уходи, Никитушка… Стар, немощен, помирать надо… Страшно, страшно!..
      Н и к и т а И в а н ы ч (нежно и почтительно). Вам, Василь Васильич, домой пора-с!
      С в е т л о в и д о в. Не пойду! Нет у меня дома, - нет, нет, нет!
      Н и к и т а И в а н ы ч. Господи! Уж забыли, где и живете!
      С в е т л о в и д о в. Не хочу туда, не хочу! Там я один… никого у меня нет, Никитушка, ни родных, ни старухи, ни деток… Один, как ветер в поле… Помру, и некому будет помянуть… Страшно мне одному… Некому меня согреть, обласкать, пьяного в постель уложить… Чей я? Кому я нужен? Кто меня любит? Никто меня не любит, Никитушка!
      Н и к и т а И в а н ы ч (сквозь слезы). Публика вас любит, Василь Васильич!
      С в е т л о в и д о в. Публика ушла, спит и забыла про своего шута! Нет, никому я не нужен, никто меня не любит… Ни жены у меня, ни детей…
      Н и к и т а И в а н ы ч. Эва, о чем горюете…
      С в е т л о в и д о в. Ведь я человек, ведь я живой, у меня в жилах кровь течет, а не вода. Я дворянин, Никитушка, хорошего рода… Пока в эту яму не попал, на военной служил, в артиллерии… Какой я молодец был, красавец, какой честный, смелый, горячий! Боже, куда же это все девалось? Никитушка, а потом каким я актером был, а? (Поднявшись, опирается на руку суфлера.) Куда всё это девалось, где оно, то время? Боже мой! Поглядел нынче в эту яму - и всё вспомнил, всё! Яма-то эта съела у меня 45 лет жизни, и какой жизни, Никитушка! Гляжу в яму сейчас и вижу всё до последней черточки, как твое лицо. Восторги молодости, вера, пыл, любовь женщин! Женщины, Никитушка!
      Н и к и т а И в а н ы ч. Вам, Василь Васильич, спать пора-с.
      С в е т л о в и д о в. Когда был молодым актером, когда только что начинал в самый пыл входить, помню - полюбила одна меня за мою игру… Изящна, стройна, как тополь, молода, невинна, чиста и пламенна, как летняя заря! Под взглядом ее голубых глаз, при ее чудной улыбке, не могла бы устоять никакая ночь. Морские волны разбиваются о камни, по о волны ее кудрей разбивались утесы, льдины, снеговые глыбы! Помню, стою я перед нею, как сейчас перед тобою… Прекрасна была в этот раз, как никогда, глядела на меня так, что не забыть мне этого взгляда даже в могиле… Ласка, бархат, глубина, блеск молодости! Упоенный, счастливый, падаю перед нею на колени, Прошу счастья… (Продолжает упавшим голосом.) А она… она говорит: оставьте сцену! Ос-тавь-те сце-ну!.. Понимаешь? Она могла любить актера, но быть его женой - никогда! Помню, в тот день играл я… Роль была подлая, шутовская… Я играл и чувствовал, как открываются мои глаза… Понял я тогда, что никакого святого искусства нет, что всё бред и обман, что я - раб, игрушка чужой праздности, шут, фигляр! Понял я тогда публику! С тех пор не верил я ни аплодисментам, ни венкам, ни восторгам… Да, Никитушка! Он аплодирует мне, покупает за целковый мою фотографию, но я чужд ему, я для него - грязь, почти кокотка!.. Ради тщеславия он ищет знакомства со мною, но не унизит себя до того, чтобы отдать мне в жены свою сестру, дочь… Не верю я ему! (Опускается на табурет.) Не верю!
      Н и к и т а И в а н ы ч. На вас лица нет, Василь Васильич! Даже меня в страх вогнали… Пойдемте домой, будьте великодушны!
      С в е т л о в и д о в. Прозрел я тогда… и дорого мне стоило это прозрение, Никитушка! Стал я после той истории… после девицы этой… стал я без толку шататься, жить зря, не глядя вперед… Разыгрывал шутов, зубоскалов, паясничал, развращал умы, а ведь какой художник был, какой талант! Зарыл я талант, опошлил и изломал свой язык, потерял образ и подобие… Сожрала, поглотила меня эта черная яма! Не чувствовал раньше, но сегодня… когда проснулся, поглядел назад, а за мною 68 лет. Только сейчас увидел старость! Спета песня! (Рыдает.) Спета песня!
      Н и к и т а И в а н ы ч. Василь Васильич! Батюшка мой, голубчик… Ну, успокойтесь… Господи! (Кричит.) Петрушка! Егорка!
      С в е т л о в и д о в. А ведь какой талант, какая сила! Представить ты себе не можешь, какая дикция, сколько чувства и грации, сколько струн… (бьет себя по груди) в этой груди! Задохнуться можно!.. Старик, ты послушай… постой, дай перевести дух… Вот хоть из «Годунова»:
      Тень Грозного меня усыновила,
      Димитрием из гроба нарекла,
      Вокруг меня народы возмутила
      И в жертву мне Бориса обрекла.
      Царевич я. Довольно. Стыдно мне
      Пред гордою полячкой унижаться! А, плохо? (Живо.) Постой, вот из «Короля Лира»… Понимаешь, черное небо, дождь, гром - ррр!.. молния - жжж!.. полосует все небо, а тут:
      Злись, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!
      Вы, хляби вод, стремитесь ураганом,
      Залейте башни, флюгера на башнях!
      Вы, серные и быстрые огни,
      Предвестники громовых тяжких стрел,
      Дубов крушители, летите прямо
      На голову мою седую! Гром небесный,
      Всё потрясающий, разбей природу всю,
      Расплюсни разом толстый шар земли
      И разбросай по ветру семена,
      Родящие людей неблагодарных! (Нетерпеливо.) Скорее слова шута! (Топочет ногами.) Подавай скорее слова шута! Некогда мне!
      Н и к и т а И в а н ы ч (играя шута). «Что, куманек? Под кровлей-то сидеть получше, я думаю, чем под дождем шататься? Право, дяденька, помирился бы ты лучше с дочерьми. В такую ночь и умнику, и дураку - обоим плохо!»
      С в е т л о в и д о в.
      Реви всем животом!
      Дуй, лей, греми и жги!
      Чего щадить меня? Огонь и ветер.
      И гром и дождь - не дочери мои!
      В жестокости я вас не укоряю:
      Я царства вам не отдавал при жизни,
      Детьми моими вас не называл. Сила! Талант! Художник! Еще что-нибудь… еще что-нибудь этакое… стариной тряхнуть… Хватим (закатывается счастливым смехом) из «Гамлета»! Ну, я начинаю… Что бы такое? А, вот что… (Играя Гамлета.) «Ах, вот и флейтщики! Подай мне твою флейту! (Никите Иванычу.) Мне кажется, будто вы слишком гоняетесь за мною».
      Н и к и т а И в а н ы ч. «Поверьте, принц, что всему причиной любовь моя к вам и усердие к королю».
      С в е т л о в и д о в. «Я что-то не совсем это понимаю. Сыграй мне что-нибудь!»
      Н и к и т а И в а н ы ч. «Не могу, принц».
      С в е т л о в и д о в. «Сделай одолжение!»
      Н и к и т а И в а н ы ч. «Право, не могу, принц!»
      С в е т л о в и д о в. «Ради бога, сыграй!»
      Н и к и т а И в а н ы ч. «Да я совсем не умею играть на флейте».
      С в е т л о в и д о в. «А это так же легко, как лгать. Возьми флейту так, губы приложи сюда, пальцы туда - и заиграет!»
      Н и к и т а И в а н ы ч. «Я вовсе не учился».
      С в е т л о в и д о в. «Теперь суди сам: за кого ты меня принимаешь? Ты хочешь играть на душе моей, а вот не умеешь сыграть даже чего-нибудь на этой дудке. Разве я хуже, простое, нежели эта флейта? Считай меня, чем тебе угодно: ты можешь мучить меня, но не играть мною!» (Хохочет и аплодирует.) Браво! Бис! Браво! Какая тут к черту старость! Никакой старости нет, всё вздор, чепуха! Сила из всех жил бьет фонтаном, - это молодость, свежесть, жизнь! Где талант, Никитушка, там нет старости! Ошалел, Никитушка? Очумел? Погоди, дай и мне прийти в чувство… О, господи, боже мой! А вот послушай, какая нежность и тонкость, какая музыка! Тсс… Тише!
      Тиха украинская ночь.
      Прозрачно небо, звезды блещут.
      Своей дремоты превозмочь
      Не хочет воздух. Чуть трепещут
      Сребристых тополей листы…
      Слышен стук отворяемых дверей. Что это?
      Н и к и т а И в а н ы ч. Это, должно быть, Петрушка и Егорка пришли… Талант, Василь Васильич! Талант!
      С в е т л о в и д о в (кричит, оборачиваясь в сторону стука). Сюда, мои соколы! (Никите Иванычу.) Пойдем одеваться… Никакой нет старости, всё это вздор, галиматья… (Весело хохочет.) Что же ты плачешь? Дура моя хорошая, что ты нюни распустил? Э, не хорошо! Вот это уж и не хорошо! Ну, ну, старик, будет так глядеть! Зачем так глядеть? Ну, ну… (Обнимает его сквозь слезы.) Не нужно плакать… Где искусство, где талант, там нет ни старости, ни одиночества, ни болезней, и сама смерть вполовину… (Плачет.) Нет, Никитушка, спета уж наша песня… Какой я талант? Выжатый лимон, сосулька, ржавый гвоздь, а ты - старая театральная крыса, суфлер… Пойдем!
      Идут. Какой я талант? В серьезных пьесах гожусь только в свиту Фортинбраса… да и для этого уже стар… Да… Помнишь это место из «Отелло», Никитушка?
      Прости, покой, прости, мое довольство!
      Простите вы, пернатые войска
      И гордые сражения, в которых
      Считается за доблесть честолюбье, -
      Всё, всё прости! Прости, мой ржущий конь,
      И звук трубы, и грохот барабана,
      И флейты свист, и царственное знамя,
      Все почести, вся слава, всё величье
      И бурные тревоги славных войн!
      Н и к и т а И в а н ы ч. Талант! Талант!
      С в е т л о в и д о в. Или вот еще:
      Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок.
      Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
      Где оскорбленному есть чувству уголок!
      Карету мне, карету!
      Уходит с Н и к и т о й И в а н ы ч е м.
      Занавес медленно опускается.

КОМЕДИЯ В 4 ДЕЙСТВИЯХ И 5 КАРТИНАХ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      И в а н о в Н и к о л а й А л е к с е е в и ч, непременный член по крестьянским делам присутствия.
      А н н а П е т р о в н а, его жена, урожденная Сарра Абрамсон.
      Ш а б е л ь с к и й, граф Матвей Семенович, его дядя по матери.
      Л е б е д е в П а в е л К и р и л л ы ч, председатель земской управы.
      З и н а и д а С а в в и ш н а, его жена.
      С а ш а, дочь Лебедевых, 20 лет.
      Л ь в о в Е в г е н и й К о н с т а н т и н о в и ч, молодой земский врач.
      Б а б а к и н а М а р ф а Е г о р о в н а, молодая вдова-помещица, дочь богатого купца.
      К о с ы х Д м и т р и й Н и к и т ы ч, акцизный.
      Б о р к и н М и х а и л М и х а й л о в и ч, дальний родственник Иванова и управляющий его имением.
      Д у д к и н, сын богатого фабриканта.
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а, старуха с неопределенной профессией.
      Е г о р у ш к а, нахлебник Лебедевых.
      1-й г о с т ь.
      2-й г о с т ь.
      П е т р, лакей Иванова.
      Г а в р и л а, лакей Лебедевых.
      Гости обоего пола, л а к е и.
      Действие происходит в одном из уездов средней полосы России.

      Сад в имении Иванова. Слева фасад двухэтажного дома с террасой. Одно окно открыто. Перед террасой широкая полукруглая площадка, от которой в сад, прямо и вправо, идут аллеи. На правой стороне садовые диванчики и столики. На одном из последних горит лампа. Вечереет. При поднятии занавеса слышно, как в доме разучивают дуэт на рояли и виолончели.
 

ЯВЛЕНИЕ 1

 
      И в а н о в и Б о р к и н.
      Иванов сидит за столом и читает книгу.
      Б о р к и н в больших сапогах, с ружьем, показывается в глубине сада; он навеселе; увидев Иванова, на цыпочках идет к нему и, поравнявшись с ним, прицеливается в его лицо.
      И в а н о в (увидев Боркина, вздрагивает и вскакивает). Миша, бог знает что… вы меня испугали… Я и так расстроен, а вы еще с глупыми шутками… (Садится.) Испугал и радуется.
      Б о р к и н (хохочет). Ну, ну… виноват, виноват… (Садится рядом.) Не буду больше, не буду… (Снимает фуражку.) Жарко. Верите ли, душа моя, в какие-нибудь три часа 17 верст отмахал… замучился, как черт… Пощупайте-ка, как у меня сердце бьется…
      И в а н о в (читая.). Хорошо… после…
      Б о р к и н. Нет, вы сейчас пощупайте… (Берет его руку и прикладывает к груди.) Слышите? Ту-ту-ту-ту-ту-ту… Это значит, у меня порок сердца. Каждую минуту могу скоропостижно умереть. Послушайте, вам будет жаль, если я умру?
      И в а н о в. Я читаю… после…
      Б о р к и н. Нет, серьезно, вам будет жаль, если я вдруг умру? Николай Алексеевич, вам будет жаль, если я умру?..
      И в а н о в. Не приставайте.
      Б о р к и н. Голубчик, скажите: будет жаль?
      И в а н о в. Мне жаль, что от вас водкой пахнет. Это, Миша, противно…
      Б о р к и н (смеется). Разве пахнет? Удивительное дело… Впрочем, тут нет ничего удивительного. В Плесниках я встретил следователя, и мы, признаться, с ним рюмок по восьми стукнули. В сущности говоря, пить очень вредно. Послушайте, ведь вредно? А? Вредно?..
      И в а н о в. Это наконец невыносимо… Поймите, Миша, что это издевательство…
      Б о р к и н. Ну, ну… виноват, виноват… Бог с вами, сидите себе… (Встает и идет.) Удивительный народ, даже и поговорить нельзя. (Возвращается.) Ах да, чуть было не забыл… Пожалуйте 82 рубля!..
      И в а н о в. Какие 82 рубля?..
      Б о р к и н. Завтра рабочим платить.
      И в а н о в. У меня нет.
      Б о р к и н. Покорнейше благодарю. (Дразнит.) «У меня нет»… Да ведь нужно платить рабочим? Нужно?..
      И в а н о в. Не знаю. У меня сегодня ничего нет. Подождите до первого числа, когда жалованье получу.
      Б о р к и н. Вот извольте разговаривать с такими субъектами… Рабочие придут за деньгами не первого числа, а завтра утром…
      И в а н о в. Так что же мне теперь делать? Ну, режьте меня, пилите… И что у вас за отвратительная манера приставать ко мне именно тогда, когда я читаю, пишу или…
      Б о р к и н. Я вас спрашиваю: рабочим нужно платить или нет? Э, да что с вами говорить… (Машет рукой.) Помещики тоже, черт подери, землевладельцы… Рациональное хозяйство… Тысяча десятин земли и ни гроша в кармане… Винный погреб есть, а штопора нет… Возьму вот и продам завтра тройку! Да-с… Овес на корню продал, а завтра возьму и рожь продам. (Шагает по сцене.) Вы думаете, я стану церемониться? Да? Ну нет-с, не на такого напали…

      Те же, Ш а б е л ь с к и й за сценой и А н н а П е т р о в н а. Голос Ш а б е л ь с к о г о за окном: «Играть с вами нет никакой возможности… Слуха у вас меньше, чем у фаршированной щуки, а туше возмутительное… Семитическое, перхатое туше, от которого на десять верст пахнет чесноком…»
      А н н а П е т р о в н а (показывается в открытом окне). Кто здесь сейчас разговаривал? Это вы, Миша? Что вы так шагаете?
      Б о р к и н. С вашим Nicolas-voila еще не так зашагаешь…
      А н н а П е т р о в н а. Послушайте, Миша, прикажите принести на крокет сена. Я хочу кувыркаться…
      Б о р к и н (машет рукой). Оставьте вы меня, пожалуйста…
      А н н а П е т р о в н а (смеется). Скажите, какой тон… К такому карапузику, как вы, Миша, этот тон совсем не идет. Если хотите, чтобы вас любили женщины, то никогда при них не сердитесь и не солидничайте. (Мужу.) Николай, давайте все кувыркаться…
      И в а н о в. Тебе, Анюта, вредно стоять у открытого окна. Уйди, пожалуйста… (Кричит.) Дядя, закрой окно!..
      Окно закрывается.
      Б о р к и н. Не забывайте еще, что через два дня нужно проценты платить Лебедеву…
      И в а н о в. Я помню. Сегодня я буду у Лебедева и попрошу его подождать. (Смотрит на часы.)
      Б о р к и н. Вы когда туда поедете?
      И в а н о в. Сейчас…
      Б о р к и н (живо). Постойте, постойте… ведь сегодня, кажется, день рождения Шурочки… Те-те-те-те… А я забыл… Вот память, а? (Прыгает.) Поеду, поеду… (Поет.) Поеду… Пойду выкупаюсь, пожую бумаги, приму три капли нашатырного спирта и хоть сначала начинай… Голубчик, Николай Алексеевич, мамуся моя, ангел души моей, вы всё нервничаете, ей-богу, ноете, постоянно в мерлехлюндии, а ведь мы, ей-богу, вместе черт знает каких делов могли бы наделать… Для вас я на все готов… Хотите, я для вас на Марфуше Бабакиной женюсь? Марфутка эта дрянь, черт, жила, но хотите, я женюсь? Половина приданого ваша… То есть не половина, а всё… Берите всё…
      И в а н о в. Будет вам вздор молоть…
      Б о р к и н. Нет, серьезно, ей-богу, хотите, я на Марфуше женюсь? Приданое пополам… Впрочем, зачем я это вам говорю? Разве вы поймете? (Дразнит.) «Будет вам вздор молоть». Хороший вы человек, умный, но в вас не хватает этой жилки, этого, понимаете ли, взмаха… Этак бы размахнуться, чтобы чертям тошно стало… Вы психопат, нюня, а будь вы нормальный человек, то через год имели бы миллион… Например, будь у меня сейчас 2300 рублей, я бы через две недели имел двадцать тысяч… Не верите? И это, по-вашему, вздор? Нет, не вздор… Вот дайте мне 2300 рублей, и я через неделю доставлю вам двадцать тысяч. На том берегу Овсянов продает полоску земли как раз против нас за 2300 рублей. Если мы купим эту полоску, то оба берега будут наши. А если оба берега будут наши, то, понимаете ли, мы имеем право запрудить реку… Ведь так? Мы мельницу будем строить, и как только мы объявим, что хотим запруду сделать, так все, которые живут вниз по реке, поднимут гвалт, а мы сейчас: коммен зи гер*, если хотите, чтобы плотины не было, заплатите… Понимаете? Заревская фабрика даст пять тысяч, Корольков три тысячи. Монастырь даст пять тысяч.
 

____________________

 
      * идите-ка сюда (нем. kommen Sie her).
      И в а н о в. Все это, Маша, фокусы… Если не хотите со мной ссориться, то держите их при себе.
      Б о р к и н (садится за стол). Конечно… Я так и знал… И сами ничего не делаете, и меня связываете…

      Те же, Ш а б е л ь с к и й и Л ь в о в.
      Ш а б е л ь с к и й (выходя с Львовым из дома). Доктора те же адвокаты с тою только разницею, что адвокаты только грабят, а доктора и грабят и убивают. Я не говорю о присутствующих. (Садится на диванчик) Шарлатаны, эксплоататоры… Может быть, в какой-нибудь Аркадии попадаются исключения из общего правила, но… я в свою жизнь пролечил тысяч двадцать и не встретил ни одного доктора, который не казался бы мне патентованным мошенником…
      Б о р к и н (Иванову). Да, сами ничего не делаете и меня связываете… Оттого-то у нас и денег нет…
      Ш а б е л ь с к и й. Повторяю, я не говорю о присутствующих… Может быть, есть исключения, хотя впрочем… (Зевает.)
      И в а н о в (закрывая книгу). Что, доктор, скажете?
      Л ь в о в (оглядываясь на окно). То же, что и утром говорил: ей немедленно нужно в Крым ехать. (Ходит по сцене.)
      Ш а б е л ь с к и й (прыскает). В Крым… Отчего, Миша, мы с тобой не лечим? Это так просто… Стала перхать или кашлять от скуки какая-нибудь мадам Анго или Офелия, бери сейчас бумагу и прописывай по правилам науки: сначала молодого доктора, потом поездка в Крым, в Крыму татарин, на обратном пути отдельное купе с каким-нибудь проигравшимся, но милым pschutt'ом…
      И в а н о в (графу). Ах, не зуди ты, зуда!.. (Львову.) Чтобы ехать в Крым, нужны средства. Допустим, что я найду их, но ведь она решительно отказывается от этой поездки…
      Л ь в о в. Да, отказывается…
      Пауза.
      Б о р к и н. Послушайте, доктор, разве Анна Петровна уж так серьезно больна, что необходимо в Крым ехать?..
      Л ь в о в (оглядывается на окно). Да… чахотка…
      Б о р к и н. Пссс… нехорошо… Я сам давно уже по лицу замечал, что она не протянет долго…
      Л ь в о в. Но… говорите потише… В доме слышно…
      Пауза.
      Б о р к и н (вздыхает). Жизнь наша… Жизнь человеческая подобна цветку, пышно произрастающему в поле: пришел козел, съел его и нет цветка… (Напевает.) Поймешь ли ты души моей волненье…
      Ш а б е л ь с к и й. Все вздор, вздор и вздор… (Зевает.) Вздор и плутни…
      Пауза.
      Б о р к и н. А я, господа, тут все учу Николая Алексеевича деньги наживать. Сообщил ему одну чудную идею, но мой порох, по обыкновению, упал на влажную почву… Ему не втолкуешь… Посмотрите: на что он похож? Меланхолия, сплин, тоска, хандра, грусть…
      Ш а б е л ь с к и й (встает и потягивается). Для всех ты, гениальная башка, изобретаешь и учишь всех, как жить, а меня хоть бы раз поучил. Поучи-ка, умная голова, укажи выход…
      Б о р к и н (встает). Пойду купаться… Прощайте, господа… (Графу.) У вас двадцать выходов есть… На вашем месте я через неделю имел бы тысяч двадцать. (Идет.)
      Ш а б е л ь с к и й (идет за ним). Каким это образом? Ну-ка, научи…
      Б о р к и н. Тут и учить нечему. Очень просто… (Возвращается.) Николай Алексеевич, дайте мне рубль!
      Иванов молча дает ему деньги. Merci. (Графу.) У вас еще много козырей на руках.
      Ш а б е л ь с к и й (идя за ним). Ну какие же? (Потягивается.)
      Б о р к и н. На вашем месте я через неделю имел бы тысяч тридцать, если не больше…
      Уходит с графом.
      И в а н о в (после паузы). Лишние люди, лишние слова, необходимость отвечать на глупые вопросы - все это, доктор, утомило меня до болезни. Я стал раздражителен, вспыльчив, резок, мелочен до того, что не узнаю себя. По целым дням у меня голова болит, бессонница, шум в ушах… А деваться положительно некуда… Положительно…
      Л ь в о в. Мне, Николай Алексеевич, нужно с вами серьезно поговорить…
      И в а н о в. Говорите.
      Л ь в о в. Я об Анне Петровне. (Садится.) Она не соглашается ехать в Крым, но с вами она поехала бы…
      И в а н о в (подумав). Чтобы ехать вдвоем, нужны средства. К тому же, мне не дадут продолжительного отпуска. В этом году я уже брал раз отпуск…
      Л ь в о в. Допустим, что это правда. Теперь далее. Самое главное лекарство от чахотки - это абсолютный покой, а ваша жена не знает ни минуты покоя. Ее постоянно волнуют ваши отношения к ней. Простите, я взволнован и буду говорить прямо. Ваше поведение убивает ее.
      Пауза. Николай Алексеевич, позвольте мне думать о вас лучше!..
      И в а н о в. Все это правда, правда… Вероятно, я страшно виноват, но мысли мои перепутались, душа скована какою-то ленью, и я не в силах понимать себя. Не понимаю ни людей, ни себя… (Взглядывает на окно.) Нас могут услышать, пойдемте, пройдемся.
      Встают. Я, милый друг, рассказал бы вам с самого начала, но история длинная и такая сложная, что до утра не расскажешь.
      Идут. Анюта замечательная, необыкновенная женщина… Ради меня она переменила веру, бросила отца и мать, ушла от богатства, и, если бы я потребовал еще сотню жертв, она принесла бы их не моргнув глазом. Ну-с, а я ничем не замечателен и ничем не жертвовал. Впрочем, это длинная история… Вся суть в том, милый доктор, (мнется) что… короче говоря, женился я по страстной любви и клялся любить вечно, но прошло пять лет, она все еще любит меня, а я… (Разводит руками.) Вы вот говорите мне, что она скоро умрет, а я не чувствую ни любви, ни жалости, а какую-то пустоту, утомление… Если со стороны поглядеть на меня, то это, вероятно, ужасно, сам же я не понимаю, что делается с моей душой…
      Уходят по аллее.

      Ш а б е л ь с к и й, потом А н н а П е т р о в н а.
      Ш а б е л ь с к и й (входит и хохочет). Честное слово, это не мошенник, а мыслитель, виртуоз!.. Памятник ему нужно поставить… В себе одном совмещает современный гной во всех видах: и адвоката, и доктора, и кукуевца, и кассира… (Садится на нижнюю ступень террасы.) И ведь нигде, кажется, курса не кончил, вот что удивительно… Стало быть, каким был бы гениальным подлецом, если бы еще усвоил культуру, гуманитарные науки!.. «Вы, говорит, через неделю можете иметь 20 тысяч. У вас, говорит, еще на руках козырный туз - ваш графский титул. (Хохочет.) За вас любая девица пойдет с приданым…
      Анна Петровна открывает окно и глядит вниз. Хотите, говорит, посватаю за вас Марфушу?..» Qui c'st-ce que c'est* Марфуша? Ах, это та… Балабалкина… Бабакалкина… эта, что на прачку похожа и сморкается как извозчик…
 

____________________

 
      * Кто это (франц.).
      А н н а П е т р о в н а. Это вы, граф?..
      Ш а б е л ь с к и й. Что такое?
      Анна Петровна смеется. (Еврейским акцентом.) Зачиво вы шмеетсь?
      А н н а П е т р о в н а. Я вспомнила одну вашу фразу. Помните, вы говорили за обедом? Вор прощеный, лошадь… Как это?
      Ш а б е л ь с к и й. Жид крещеный, вор прощеный, конь леченый - одна цена.
      А н н а П е т р о в н а (смеется). Вы даже простого каламбура не можете сказать без злости. Злой вы человек… (Серьезно.) Не шутя, граф, вы очень злы. С вами жить скучно и жутко. Всегда вы брюзжите, ворчите, все у вас подлецы и негодяи. Скажите мне, граф, откровенно, говорили вы когда-нибудь о ком хорошо?
      Ш а б е л ь с к и й. Это что за экзамен?
      А н н а П е т р о в н а. Живем мы с вами под одной крышей уже пять лет, и я ни разу не слыхала, чтобы вы отзывались о людях спокойно, без желчи и без смеха. Что вам люди сделали худого? (Кашляет.) И неужели вы думаете, что вы лучше всех?
      Ш а б е л ь с к и й. Вовсе я этого не думаю. Я такой же мерзавец и свинья в ермолке, как и все. Моветон и старый башмак. Я всегда себя браню. Кто я? Что я? Был богат, свободен, немножко счастлив, а теперь… Нахлебник, приживалка, обезличенный шут… Я негодую, презираю, а мне в ответ смеются; я смеюсь, на меня печально кивают головою и говорят: спятил старик… А чаще всего меня не слышат и не замечают…
      А н н а П е т р о в н а (покойно). Опять кричит…
      Ш а б е л ь с к и й. Кто кричит?
      А н н а П е т р о в н а. Сова. Каждый вечер кричит.
      Ш а б е л ь с к и й. Пусть кричит. Хуже того, что уже есть, не может быть. (Потягивается.) Эх, милейшая Сарра, выиграй я сто или двести тысяч, показал бы я вам, где раки зимуют!.. Только бы вы меня и видели… (Зевает.) Ушел бы я из этой ямы от даровых хлебов и ни ногой бы сюда до самого страшного суда…
      А н н а П е т р о в н а. А что бы вы сделали, если бы выиграли?
      Ш а б е л ь с к и й (подумав). Я? Прежде всего поехал бы в Москву и цыган послушал. Потом… потом махнул бы в Париж. Нанял бы себе там квартиру, ходил бы в посольскую церковь…
      А н н а П е т р о в н а. А еще что?
      Ш а б е л ь с к и й. По целым дням сидел бы на жениной могиле и думал. Так бы я и сидел на могиле, пока не околел. Жена в Париже похоронена…
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Ужасно скучно. Сыграть нам дуэт еще, что ли?
      Ш а б е л ь с к и й. Хорошо, приготовьте ноты…
      А н н а П е т р о в н а уходит.

      Ш а б е л ь с к и й, И в а н о в и Л ь в о в.
      И в а н о в (показывается на аллее с Львовым). Вы, милый друг, кончили курс только в прошлом году, еще молоды и бодры, а мне тридцать пять. Я имею право вам советовать. Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках, а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков. Вообще, всю жизнь стройте по шаблону. Чем серее и монотоннее фон, тем лучше. Голубчик, не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом о стены… Да хранит вас бог от всевозможных рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей… Запритесь себе в свою раковину и делайте свое маленькое, богом данное дело… Это теплее, честнее и здоровее… А жизнь, которую я пережил, - как она утомительна!.. ах, как утомительна!.. Сколько ошибок, несправедливостей, сколько нелепого… (Увидев графа, раздраженно.) Всегда ты, дядя, перед глазами вертишься, не даешь поговорить наедине!
      Ш а б е л ь с к и й (плачущим голосом). А черт меня возьми, нигде приюта нет!.. (Вскакивает и идет в дом.)
      И в а н о в (кричит ему вслед). Ну, виноват, виноват… (Львову.) За что я его обидел? Нет, я решительно развинтился. Надо будет с собой что-нибудь сделать. Надо…
      Л ь в о в (волнуясь). Николай Алексеевич, я выслушал вас и… и, простите, буду говорить прямо, без обиняков. В вашем голосе, в вашей интонации, не говоря уж о словах, столько бездушного эгоизма, столько холодного бессердечия… Близкий вам человек погибает оттого, что он вам близок, дни его сочтены, а вы… вы можете не любить, ходить, давать советы, рисоваться… Не могу я вам высказать, нет у меня дара слова, но… но вы мне глубоко несимпатичны!..
      И в а н о в. Может быть, может быть… Вам со стороны виднее… Очень возможно, что вы меня понимаете… Вероятно, я очень, очень виноват… (Прислушивается.) Кажется, лошадей подали. Пойду одеться… (Идет к дому и останавливается.) Вы, доктор, не любите меня и не скрываете этого. Это делает честь вашему сердцу… (Уходит в дом.)
      Л ь в о в (один). Проклятый характер… Опять упустил случай и не поговорил с ним как следует… Не могу говорить с ним хладнокровно!.. Едва раскрою рот и скажу одно слово, как у меня вот тут (показывает на грудь) начинает душить, переворачиваться, и язык прилипает к горлу… Ненавижу этого тартюфа, возвышенного мошенника всей душой… Вот уезжает… У несчастной жены все счастье в том, чтобы он был возле нее; она дышит им, умоляет его провести с нею хоть один вечер, а он… он не может… Ему, видите ли, дома душно и тесно. Если он хоть один вечер проведет дома, то с тоски пулю пустит себе в лоб. Бедный… ему нужен простор, чтобы затеять какую-нибудь новую подлость… О, я знаю, зачем ты каждый вечер ездишь к этим Лебедевым!.. Знаю!..

      Л ь в о в, И в а н о в в шляпе и пальто, Ш а б е л ь с к и й и А н н а П е т р о в н а.
      Ш а б е л ь с к и й (выходя с Ивановым и с Ан«ной» Петр«овной» из дому). Наконец, Nicolas, это бесчеловечно… Сам уезжаешь каждый вечер, а мы остаемся одни. От скуки ложимся спать в восемь часов… Это безобразие, а не жизнь!.. И почему это тебе можно ездить, а нам нельзя? Почему?
      А н н а П е т р о в н а. Граф, оставьте его… Пусть едет, пусть…
      И в а н о в (жене). Ну куда ты, больная, поедешь? Ты больна и тебе нельзя после захода солнца быть на воздухе. Спроси вот доктора. Ты не дитя, Анюта, нужно рассуждать. (Графу.) А тебе зачем туда ехать?
      Ш а б е л ь с к и й. Хоть к черту в пекло, хоть к крокодилу в зубы, только чтобы не здесь оставаться… Мне скучно… Я отупел от скуки… Я надоел всем… Ты оставляешь меня дома, чтоб ей не было одной скучно, а я ее загрыз, заел!..
      А н н а П е т р о в н а. Оставьте его, граф, оставьте… Пусть едет, если ему там весело…
      И в а н о в. Аня, к чему этот тон? Ты знаешь, я не за весельем туда еду. Мне нужно поговорить о векселе.
      А н н а П е т р о в н а. Не понимаю, зачем ты оправдываешься? Езжай… кто тебя держит?
      И в а н о в. Господа, не будемте есть друг друга!.. Неужели это так необходимо?
      Ш а б е л ь с к и й (плачущим голосом). Nicolas, голубчик, ну я прошу, тебя, возьми меня с собой… Я погляжу там мошенников и дураков и, может быть, развлекусь! Ведь я с самой Пасхи нигде не был…
      И в а н о в (раздраженно). Хорошо, поедем…
      Ш а б е л ь с к и й. Да? Ну merci, merci… (Весело берет его под руку и отводит в сторону.) Твою касторовую шляпу можно надеть?
      И в а н о в. Можно, только поскорей, пожалуйста…
      Граф бежит в дом. Надо, Аня, рассуждать. Выздоровеешь, тогда и будем ездить, а теперь тебе нужен покой… Ну, прощай… (Подходит к жене и целует ее в голову.) Я вернусь к часу…
      А н н а П е т р о в н а (ведет его к рампе). Коля… (Смеется.) А то остался бы? Будем, как прежде, в сене кувыркаться… поужинаем вместе, будем читать… Я и брюзга разучили для тебя много дуэтов…
      Пауза. Останься, будем смеяться… (Смеется и плачет.) Или, Коля, как? Цветы повторяются каждую весну, а радости нет?.. Да? Ну, езжай, езжай…
      И в а н о в. Я… я скоро вернусь… (Идет, останавливается и думает.) Нет, не могу!.. (Уходит.)
      А н н а П е т р о в н а. Езжай… (Садится у стола.)
      Л ь в о в (ходит по сцене). Анна Петровна, возьмите себе за правило: как только бьет шесть часов, вы должны идти в комнаты и не выходить до самого утра. Вечерняя сырость вредна вам…
      А н н а П е т р о в н а. Слушаю-с…
      Л ь в о в. Что «слушаю-с»? Я говорю серьезно…
      А н н а П е т р о в н а. А вы постарайтесь говорить несерьезно. (Кашляет.)
      Л ь в о в. Вот видите, вы уже кашляете…

      Л ь в о в, А н н а П е т р о в н а и Ш а б е л ь с к и й.
      Ш а б е л ь с к и й (в шляпе и в пальто выходит из дому). А где он? (Быстро идет, останавливается перед Ан«ной» Петр«овной» и гримасничает.) Гевалт… Вей мир… Пэх… Гевалт… Жвините пожалуста!.. (Прыскает и быстро уходит.)
      Л ь в о в. Шут…
      Пауза. Слышны далекие звуки гармонийки.
      А н н а П е т р о в н а (потягивается). Какая скука… Вон кучера и кухарки задают себе бал, а я… я как брошенная. Евгений Константинович, где вы там шагаете? Идите сюда, сядьте…
      Л ь в о в. Не могу я сидеть…
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Доктор, у вас есть отец и мать?
      Л ь в о в. Отец умер, а мать есть.
      А н н а П е т р о в н а. Вы скучаете по матери?
      Л ь в о в. Мне некогда скучать.
      А н н а П е т р о в н а (смеется). Цветы повторяются каждую весну, а радости нет. Кто это мне сказал эту фразу? Дай бог память… Кажется, сам Николай сказал… (Прислушивается.) Опять сова кричит…
      Л ь в о в. Ну и пусть кричит…
      Пауза.
      А н н а П е т р о в н а. Я, доктор, начинаю думать, что судьба меня обсчитала. Множество людей, которые, может быть, и не лучше меня, бывают счастливы, ничего не платя за счастье, почему же я одна должна платить так дорого? За что брать с меня такие ужасные проценты? (Живо.) Что вы сказали?
      Л ь в о в. Ничего я не сказал…
      А н н а П е т р о в н а. И начинаю я также удивляться несправедливости и жестокости людей. Почему на любовь не отвечают любовью? Почему за правду платят ложью? (Пожимает плечами.) Вы, доктор, не семейный и не можете понять многого…
      Л ь в о в. Вы удивляетесь… (Садится рядом.) Нет, я… я удивляюсь, удивляюсь вам!.. Ну объясните, растолкуйте мне, ради бога, как это вы, умная, честная, почти святая, позволили так нагло обмануть себя и затащить вас в это совиное гнездо? Зачем вы здесь? Что общего у вас с этим холодным, бездушным - но оставим вашего мужа!.. что у вас общего с этой пустой, пошлой средой? О господи боже мой… Этот вечно брюзжащий, заржавленный, сумасшедший граф, этот пройдоха, мошенник из мошенников Миша со своей гнусной физиономией… Объясните же мне, к чему вы здесь? Как вы сюда попали?
      А н н а П е т р о в н а (смеется). Вот точно так же и он когда-то говорил… Точь-в-точь… Но у него глаза большие, и, бывало, как он начнет говорить о чем-нибудь горячо, так они как угли… Говорите, говорите…
      Л ь в о в (встает и машет рукой). Что мне говорить? Идите в комнаты…
      А н н а П е т р о в н а. Вы говорите, что Николай то да сё, пятое, десятое. Откуда вы его знаете? Разве за полгода можно узнать человека? Это, доктор, замечательный человек, и я жалею, что вы не знали его года два-три тому назад. Он теперь хандрит, молчит, ничего не делает, но прежде… какая прелесть!.. Я полюбила его с первого взгляда. (Смеется.) Взглянула, а мышеловка меня - хлоп!.. Он сказал: пойдем… Я отрезала от себя всё, как, знаете, отрезают гнилые листья ножницами, и пошла…
      Пауза. А теперь не то… Теперь он едет к Лебедевым, чтобы развлечься с другими женщинами, а я… я сижу в саду и слушаю, как сова кричит…
      Стук сторожа. Доктор, а братьев у вас нет?
      Л ь в о в. Нет.
      Анна Петровна рыдает. Ну что еще, что вам?
      А н н а П е т р о в н а (встает). Я не могу, доктор, я поеду туда…
      Л ь в о в. Куда это?..
      А н н а П е т р о в н а. Туда, где он… Я поеду… Прикажите заложить лошадей… (Идет к дому.)
      Л ь в о в. Вам нельзя ехать…
      А н н а П е т р о в н а. Оставьте меня, не ваше дело… Я не могу, поеду… Велите дать лошадей… (Бежит в дом.)
      Л ь в о в. Нет, я решительно отказываюсь лечить при таких условиях… Мало того, что ни копейки не платят, но еще душу выворачивают вверх дном!.. Нет, я отказываюсь, довольно!.. (Идет в дом.)
      Занавес

      Зал в доме Лебедевых. Прямо - выход в сад, направо и налево двери. Старинная, дорогая мебель. Люстра, канделябры и картины - все это в чехлах. Налево у стены диван, перед ним круглый стол с большой лампой, но сторонам кресла, по сю сторону стола у стены три кресла рядом. Направо пианино, на нем скрипка; по обе стороны его стулья. В глубине около выхода на террасу раскрытый ломберный стол.
 

ЯВЛЕНИЕ 1

 
      З и н а и д а С а в в и ш н а, Д у д к и н, 1 г о с т ь, 2 г о с т ь, К о с ы х, А в д о т ь я Н а з а р о в н а, Е г о р у ш к а, Г а в р и л а, г о р н и ч н а я, д в е с т а р у х и-г о с т ь и, г о с т и, б а р ы ш н и и Б а б а к и н а.
      Зинаида Саввишна сидит на диване; по обе стороны ее на креслах - старухи-гостьи; против на стульях сидят Дудкин, 1 гость и пять-шесть барышень. За ломберным столом сидят, играют в карты Косых, Егорушка, Авдотья Назаровна и 2 гость. Гаврила стоит у правой двери. Горничная разносит на подносе лакомства. Из сада в правую дверь и обратно циркулируют гости. Бабакина выходит из правой двери и направляется к
      Зинаиде Саввишне.
      З и н а и д а С а в в и ш н а (радостно). Душечка, Марфа Егоровна…
      Б а б а к и н а. Здравствуйте, Зинаида Саввишна… Честь имею вас поздравить с новорожденной…
      Целуются. Дай бог, чтоб…
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Благодарю вас, душечка, я так рада… Ну, как ваше здоровье?
      Б а б а к и н а. Очень вами благодарна. (Садится рядом на диван.) Здравствуйте, молодые люди…
      Д у д к и н и 1 г о с т ь встают и кланяются.
      1 г о с т ь (смеется). Молодые люди… а вы разве старая?
      Б а б а к и н а (вздыхая). Где уж нам в молодые лезть…
      1 г о с т ь (почтительна смеясь). Помилуйте, что вы…
      Д у д к и н. Одно только звание, что вдова, а вы любой девице можете десять очков вперед дать…
      Гаврила подносит Бабакиной чай.
      З и н а и д а С а в в и ш н а (Гавриле). Что же ты так подаешь? Принес бы какого-нибудь варенья… кружовенного, что ли…
      Б а б а к и н а. Не беспокойтесь, очень вами благодарна…
      Пауза.
      Д у д к и н. Вы, Марфа Егоровна, через Мушкино ехали?
      Б а б а к и н а. Нет, на Займище. Тут дорога лучше…
      Д у д к и н. Так-с…
      Пауза.
      К о с ы х. Два пики…
      Е г о р у ш к а. Пас.
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. Пас.
      2 г о с т ь. Пас.
      Б а б а к и н а. Выигрышные билеты, душечка Зинаида Саввишна, опять пошли шибко в гору. Видано ли дело, первый заем стоит уж 270, а второй без малого 250… Никогда этого и не было…
      З и н а и д а С а в в и ш н а (вздыхает). Хорошо, у кого их много…
      Б а б а к и н а. Не скажите, душечка, хоть они и в большой цене, а держать в них капитал совсем невыгодно. Одна страховка сживет со света.
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Так-то так, а все-таки, моя милая, надеешься… (Вздыхает.) Бог милостив…
      Д у д к и н. По нынешнему времени, если рассуждать с точки зрения, куда ни сунься с капиталом, везде невыгодно. Процентные бумаги - грусть одна, а в оборот пущать - баба надвое сказала: того и гляди в трубу засвистишь. Я так понимаю, ежели который человек нажил капитал, тому самое лучшее дело - купить револьвер, выпалить и аминь… Потому с капиталом нынче одно горе…
      Б а б а к и н а (вздыхает). Это верно…
      1 г о с т ь (соседке барышне). Один человек приходит к другому, видит - собака сидит. (Смеется.) Он и спрашивает: «Как зовут вашу собаку?» А тот и отвечает: «Каквас» (Хохочет.) Каквас… Понимаете… Как вас… (Конфузится.)
      Д у д к и н. У нас в городе при складе есть собака, так ту зовут Кабысдох…
      Б а б а к и н а. Как?
      Д у д к и н. Кабысдох.
      Легкий смех. Зинаида Саввишна встает и уходит в правую дверь.
      Продолжительное молчание.
      Е г о р у ш к а. Два бубны.
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. Пас.
      2 г о с т ь. Пас.
      К о с ы х. Пас.

      Те же, З и н а и д а С а в в и ш н а и Л е б е д е в.
      З и н а и д а С а в в и ш н а (выходя из правой двери с Лебедевым, тихо). Что уселся там? Примадонна какая… Сиди с гостями… (Садится на прежнее место.)
      Л е б е д е в (идя к крайнему креслу налево, зевает). Ох, грехи наши тяжкие… (Увидев Бабакину.) Батюшки, мармелад сидит!.. Рахат лукум!.. (Здоровается.) Как наше драгоценнейшее?..
      Б а б а к и н а. Очень вами благодарна…
      Л е б е д е в. Ну слава богу, слава богу… (Садится в кресло.) Так, так… Гаврила!..
      Г а в р и л а подносит ему рюмку водки и стакан воды; он выпивает водку и запивает водой.
      Д у д к и н. На доброе здоровье…
      Л е б е д е в. Какое уж тут доброе здоровье? Околеванца нет, и на том спасибо. (Жене.) Зюзюшка, а где же наша новорожденная?
      К о с ы х (плаксиво). Скажите мне, ради бога, ну за что мы остались без взятки? (Вскакивает.) Ну за что мы проиграли, черт меня подери совсем?..
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а (вскакивает и сердито). А за то, что если ты, батюшка, не умеешь играть, так не садись… Какое ты имеешь полное право ходить в чужую масть? Вот и остался у тебя маринованный туз…
      Оба бегут из-за стола вперед.
      К о с ы х (плачущим голосом). Позвольте, господа… У меня на бубнах: туз, король, дама, коронка сам-восемь, туз пик и одна, понимаете ли, одна маленькая червонка, а она, черт знает, не могла объявить маленький шлем!.. Я сказал - без козыря…
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а (перебивая). Это я сказала - без козыря, ты сказал - два без козыря…
      К о с ы х. Это возмутительно… Позвольте… у вас… у меня… у вас… (Лебедеву.) Да вы посудите, Павел Кириллыч… У меня на бубнах: туз, король, дама, коронка сам-восемь…
      Л е б е д е в (затыкает уши). Отстань, сделай милость, отстань…
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а (кричит). Это я сказала - без козыря…
      К о с ы х (свирепо). Будь я подлец и анафема, если сяду еще когда-нибудь играть с этой севрюгой!.. (Быстро идет к террасе и останавливается около ломберного стола; Егорушке.) Сколько ты записал? что ты записал? Постой… 38 помножить на 8… это будет… восемью восемь… А, черт меня возьми!.. (Уходит в сад.)
      2 г о с т ь уходит за ним; за столом остается Егорушка.
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. Уф… даже в жар от него бросило… Севрюга… Сам ты севрюга!.. Бабакина. Да и вы, бабушка, сердитая… Авдотья Назаровна (увидев Бабакину, всплескивает руками). Ясочка моя, красавица… Она здесь, а я, куриная слепота, не вижу… Голубочка… (Целует ее в плечо и садится рядом.) Вот радость!.. Дай же я на тебя погляжу, лебедь белая!.. Тьфу, тьфу, тьфу… чтобы не сглазить!..
      Л е б е д е в. Ну, распелась… Жениха бы ей лучше подыскала…
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. И найду!.. В гроб, грешница, не лягу, а ее да Саничку замуж выдам!.. В гроб не лягу… (Вздох.) Только ведь где их найдешь нынче женихов-то?.. Вон они ваши женихи сидят, нахохлились, словно петухи мокрые!..
      Д у д к и н. Потому что на нас не обращают внимания…

      Те же и С а ш а.
      Саша входит из сада и тихо идет к отцу.
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Сашенька, разве ты не видишь, что у нас Марфа Егоровна?
      С а ш а. Виновата. (Идет к Бабакиной и здоровается.)
      Б а б а к и н а. Загорделась, Саничка, загорделась… Хоть бы разок приехала.
      Целуются. Поздравляю, душечка…
      С а ш а. Благодарю. (Садится рядом с отцом.)
      Л е б е д е в. Да, Авдотья Назаровна, трудно теперь с женихами. Не то что жениха, путевых шаферов достать негде. Нынешняя молодежь, не в обиду будь сказано, какая-то, господь с ней, кислая, переваренная… Ни поплясать, ни поговорить, ни выпить толком…
      А в д о т ь я Л а з а р о в н а. Ну, пить они все мастера, только дай…
      Л е б е д е в. Не велика штука пить, нажраться и свинья умеет… Нет, ты с толком выпей!.. В наше время, бывало, день-деньской с лекциями бьешься, а как только настал вечер, идешь прямо куда-нибудь на огонь и до самой зари волчком вертишься… И пляшешь, и барышень забавляешь, и эта штука. (Щелкает себе по шее.) Бывало, и брешешь и философствуешь, пока язык не отнимется. А нынешние… (машет рукой) не понимаю… Ни богу свечка, ни черту кочерга. Во всем уезде есть только один путевый малый, да и тот женат (вздыхает) и, кажется, уж беситься стал…
      Б а б а к и н а. Кто это?
      Л е б е д е в. Николаша Иванов.
      Б а б а к и н а. Да, он хороший мужчина (делает гримасу), только несчастный!
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Еще бы, душечка, быть ему счастливым… (Вздыхает.) Как он, бедный, ошибся!.. Женился на своей жидовке и так, бедный, рассчитывал, что отец и мать за ней золотые горы дадут, а вышло совсем напротив… С того времени, как она переменила веру, отец и мать знать ее не хотят, прокляли… Так ни копейки и не получил… Теперь кается, да уж поздно…
      С а ш а. Мама, это неправда…
      Б а б а к и н а (горячо). Шурочка, как же неправда? Ведь это все знают. Ежели не было бы интереса, то зачем бы ему на жидовке жениться?.. Разве русских мало? Ошибся, душечка, ошибся… (Живо.) Господи, да и достается же теперь от него ей, мерзавке!.. Просто смех один… Придет откуда-нибудь домой и сейчас к ней: «Твои отец и мать меня надули! пошла вон из моего дома…» А куда ей идти? Отец и мать не примут; пошла бы в горничные, да работать не приучена. Уж он мудрует, мудрует над ней, пока граф не вступится. Не будь графа, давно бы ее со света сжил…
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. А то, бывает, запрет ее в погреб и - «ешь, такая-сякая, чеснок…» Ест, ест, покеда из души переть не начнет.
      Смех.
      С а ш а. Папа, ведь это ложь!
      Л е б е д е в. Ну так что же? Пусть себе мелют на здоровье… (Кричит.) Гаврила!..
      Г а в р и л а подает ему водку и воду.
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Оттого вот и разорился, бедный… Дела, душечка, совсем упали… Если бы не Боркин, который глядит за хозяйством, так ему бы с жидовкой есть нечего было. (Вздыхает.) А как мы-то, душечка, из-за него-то пострадали!.. Так пострадали, что один только бог видит… Верите ли, милая, уж три года, как он нам девять тысяч должен…
      Б а б а к и н а (с ужасом). Девять тысяч!..
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Да… это мой милый Пашенька распорядился дать ему… Не разбирает, кому можно дать, кому нельзя… Про капитал я уже не говорю, бог с ним, но хоть бы проценты исправно платил…
      С а ш а (горячо). Мама, об этом вы говорили уж тысячу раз.
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Тебе-то что? Что ты заступаешься?
      С а ш а (встает). Но как у вас хватает духа говорить все это про честного, порядочного человека, который не сделал вам никакого зла? Ну что он вам сделал?
      З и н а и д а С а в в и ш н а (насмешливо). Порядочный и честный человек…
      1 г о с т ь (искренно). Александра Павловна, заверяю вас, что вы его плохо знаете… Какой же он честный? (Встает.) Разве это честность? Два года тому назад во время скотской чумы накупил он скота…
      З и н а и д а С а в в и ш н а (перебивая). Накупил он скота, застраховал его, заразил чумой и взял страховую премию. Честность…
      1 г о с т ь. Это все отлично знают…
      С а ш а. Неправда, это ложь. Никто не покупал коров и не заражал, а это только Боркин сочинил такой проект и везде хвастался им. Когда Иванов узнал об этом проекте, так Боркин у него две недели потом прощения просил. Виноват же Иванов только в том, что у него слабый, великодушный характер, что у него не хватает духа прогнать от себя Боркина…
      1 г о с т ь. Слабый характер… (Смеется.) Александра Павловна, ей-богу, глаза отводит…
      З и н а и д а С а в в и ш н а. А тебе стыдно за таких заступаться…
      С а ш а. Я жалею, что вмешалась в этот разговор… (Быстро идет к правой двери.)
      Л е б е д е в. Шура, горячка!.. (Смеется.) Порох-девка…
      1 г о с т ь (загораживает ей дорогу). Александра Павловна, ей-богу, не буду!.. Виноват… честное слово, не буду больше!..
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Хоть при гостях, Сашенька, не показывай характер.
      С а ш а (дрогнувшим голосом). Всю свою жизнь проработал для других; всё, что у него было, растащили, расхитили; около его великодушных затей наживался всякий, кто хотел… Никогда в жизни он не осквернял себя ложью, хитростью, ни разу я не слышала, чтобы он говорил о ком-нибудь худо… и что же? Куда ни придешь, только и слышишь: Иванов, Иванов, Иванов… как будто не о чем больше говорить…
      Л е б е д е в. Горячка… Будет тебе…
      С а ш а. Да, у него есть ошибки, но ведь каждая ошибка таких людей стоит двадцати наших добродетелей… Если бы вы только могли… (Оглядывается и видит Иванова и Шабельского.)

      Те же, И в а н о в и Ш а б е л ь с к и й.
      Ш а б е л ь с к и й (входя с Ивановым из правой двери). Кто это здесь декламирует? Вы, Шурочка? (Хохочет и пожимает ей руку.) Поздравляю, ангел мой. Дай вам бог попозже умереть и не рождаться во второй раз…
      З и н а и д а С а в в и ш н а (радостно). Николай Алексеич… Граф…
      Л е б е д е в. Ба… кого вижу… граф!.. (Идет навстречу).
      Ш а б е л ь с к и й (увидев Зинаиду Саввишну и Бабакину, протягивает в сторону их руки). Два банка на одном диване!.. Глядеть любо… (Здоровается, Зинаиде Саввишне.) Здравствуйте, Зюзюшка. (Бабакиной.) Здравствуйте, помпончик…
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Я так рада. Вы, граф, у нас такой редкий гость. (Стонет.) Гаврила, чаю… Садитесь, пожалуйста… (Встает, уходит в правую дверь и тотчас же возвращается; вид крайне озабоченный.)
      Саша садится на прежнее место; Иванов, поздоровавшись молча со всеми, садится рядом с ней. Барышни гуськом приходят на террасу и обратно.
      Л е б е д е в (Шабельскому). Откуда ты взялся? Какие это силы тебя принесли? Вот сюрприз, накажи меня бог… (Целует его.) Граф, ведь ты разбойник… Так не делают порядочные люди… (Ведет его за руку к рампе.) Отчего ты у нас не бываешь? Сердит что ли?
      Ш а б е л ь с к и й. На чем же я могу к тебе ездить? Верхом на палке? Своих лошадей у меня нет, а Николай не берет с собой, велит с жидовкой сидеть, чтоб та не скучала. Присылай за мной лошадей, тогда и буду ездить…
      Л е б е д е в (машет рукой). Ну да… Зюзюшка скорее треснет, чем даст лошадей. Голубчик ты мой, милый, ведь ты для меня дороже и роднее всех!.. Из всего старья уцелели только я да ты. Люблю в тебе я прошлые страданья и молодость погибшую мою… шутки шутками, а я вот почти плачу… (Целует графа.)
      Ш а б е л ь с к и й. Пусти, пусти, от тебя как из винного погреба…
      Л е б е д е в. Душа моя, ты не можешь себе представить, как мне скучно без моих друзей!.. Вешаться готов с тоски… (Тихо.) Зюзюшка со своей ссудной кассой разогнала всех порядочных людей, и остались, как видишь, одни только зулусы… эти Дудкины… Будкины… Ну, кушай чай…
      Г а в р и л а подносит графу чай.
      З и н а и д а С а в в и ш н а (подходит к графу, озабоченно Гавриле). Ну как же ты подаешь? Принес бы какого-нибудь варенья… кружовенного что ли…
      Ш а б е л ь с к и й (хохочет; Иванову). Что? Не говорил я тебе? (Лебедеву.) Я с ним дорогой пари держал, что, как приедем, Зюзюшка сейчас же начнет угощать нас кружовенным вареньем…
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Вы, граф, все такой же насмешник… (Садится на диван.)
      Л е б е д е в (садясь рядом с Ивановым). Двадцать бочек его наварили, так куда же его девать?
      Ш а б е л ь с к и й (садясь около стола в кресло). Всё копите, Зюзюшка. Ну что, уже миллиончик есть, а?
      З и н а и д а С а в в и ш н а (вздох). Да, со стороны поглядеть, так богаче нас и людей нет, а откуда быть деньгам? Один разговор только…
      Ш а б е л ь с к и й. Ну да, да… знаем… Знаем, как вы плохо в шашки играете… (Лебедеву.) Паша, скажи по совести, скопили миллион?..
      Л е б е д е в. Ей-богу, не знаю, это у Зюзюшки спроси…
      Ш а б е л ь с к и й (Бабакиной). И у жирненького помпончика будет скоро миллиончик!.. Ей-богу, хорошеет и полнеет не по дням, а по часам!.. Что значит деньжищ много…
      Б а б а к и н а. Очень вами благодарна, ваше сиятельство, а только я не люблю насмешек…
      Ш а б е л ь с к и й. Милый мой банк, да разве это насмешки? Это просто вопль души, от избытка чувств глаголят уста… Вас и Зюзюшку я люблю бесконечно… (Весело.) Восторг!.. Упоение… Вас обеих не могу видеть равнодушно…
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Вы все такой же, как и были. (Егорушке.) Егорушка, потуши свечи!.. Зачем им гореть попусту, если не играете?
      Егорушка вздрагивает, тушит свечи и садится. (Иванову.) Николай Алексеевич, как здоровье вашей супруги?
      И в а н о в. Плохо. Сегодня доктор положительно сказал, что у нее чахотка…
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Неужели? Какая жалость… (Вздох.) А мы все ее так любим…
      Ш а б е л ь с к и й. Вздор, вздор и вздор. Никакой чахотки нет, докторское шарлатанство, фокус… Хочется эскулапу шляться, вот и выдумал чахотку. Благо, муж не ревнив…
      Иванов делает нетерпеливое движение. А что касается самой Сарры, то она семитка. Я не верю ни одному ее слову, ни одному движению… Жвините пижалуста, ой вей мир… Хоть убейте, не поверю… Ты извини, Nicolas, но… ведь… я не говорю ничего особенного дурного… По-моему, заболела Сарра - значит, гешефт задумала, умирать будет - не поверю: тоже гешефт…
      Л е б е д е в (Шабельскому). Удивительный ты субъект, Матвей… напустил на себя какую-то мизантропию и носится с ней, как с писаной торбой. Человек как человек, а заговоришь, так точно у тебя типун на языке или сплошной катар… Да, ей-богу!..
      Ш а б е л ь с к и й. Что же мне, целоваться с мошенниками и с подлецами, что ли?..
      Л е б е д е в. Где же ты видишь мошенников и подлецов?
      Ш а б е л ь с к и й. Я, конечно, не говорю о присутствующих, но…
      Л е б е д е в. Вот тебе и но… все это напускное…
      Ш а б е л ь с к и й. Напускное… Хорошо, что у тебя никакого мировоззрения нет.
      Л е б е д е в. Какое мое мировоззрение?.. Сижу и каждую минуту околеванца жду - вот мое мировоззрение. Нам, брат, не время с тобой о мировоззрении думать… Так-то… (Кричит.) Гаврила!..
      Ш а б е л ь с к и й. Ты уж и так нагаврилился… Погляди, как нос насандалил!..
      Л е б е д е в (пьет). Ничего, душа моя… Не венчаться мне ехать…

      Те же и Б о р к и н.
      Б о р к и н, одетый франтом, со свертком в руках, подпрыгивая и напевая, входит из правой двери. Гул одобрения.
      Барышни, Лебедев, Шабельский все вместе.
      Б а р ы ш н и. Михаил Михайлович…
      Л е б е д е в. Мишель Мишелич!.. Слыхом слыхать…
      Ш а б е л ь с к и й. Душа общества!..
      Б о р к и н. А вот и я… (Подбегает к Саше.) Благородная синьорина, беру на себя смелость поздравить вселенную с рождением такого чудного цветка, как вы… Как дань своего восторга, осмеливаюсь преподнести (подает сверток) фейерверки и бенгальские огни собственного изделия. Да проясняют они ночь так же, как вы просветляете потемки темного царства!.. (Театрально раскланивается.)
      С а ш а. Благодарю вас…
      Л е б е д е в (хохочет, Иванову). Отчего ты не прогонишь эту иуду?
      Б о р к и н (Лебедеву). Павлу Кириллычу… (Иванову.) Патрону… (Поет.) Nicolas-voila, го-ги-го… (Обходит всех.) Почтеннейшей Зинаиде Саввишне… Божественной Марфе Егоровне… Древнейшей Авдотье Назаровне… Сиятельнейшему графу…
      Ш а б е л ь с к и й (хохочет). Душа общества… Едва вошел, как атмосфера стала жиже… Вы замечаете?
      Зинаида Саввишна, Бабакина и граф встают из-за стола и беседуют стоя. Д в е с т а р у х и уходят.
      Б о р к и н. Уф… утомился… Кажется, со всеми здоровался. Ну, что новенького, господа? Нет ли чего-нибудь такого особенного, в нос шибающего? (Живо Зинаиде Саввишне.) Ах, послушайте, мамаша. Еду сейчас к вам… (Гавриле.) Дай-ка мне, Гаврюша, чаю, только без кружовенного варенья. (Зинаиде Саввишне.) Еду сейчас к вам, а на реке у вас мужики с лозняка кору дерут. Отчего вы лозняк на откуп не отдадите?
      Л е б е д е в (хохоча, Иванову). Отчего ты не прогонишь эту иуду?
      З и н а и д а С а в в и ш н а (испуганно). А ведь это правда… мне и на ум не приходило!..
      Б о р к и н (делает ручную гимнастику). Не могу без движений… Мамаша, что бы такое особенное выкинуть? Марфа Егоровна, я в ударе… я экзальтирован… (Поет.) Я вновь пред тобою…
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Устройте что-нибудь, а то все соскучились.
      Б о р к и н. Господа, что же это вы в самом деле носы повесили? Сидят, точно присяжные заседатели… Давайте изобразим что-нибудь… Что хотите? фанты, веревочку, горелки, танцы?
      Б а р ы ш н и. Танцы, танцы…
      Б о р к и н. Я готов… Дудкин, танцевать!.. (Придвигает кресла к стене.) Егорушка, где ты? Настраивай скрипку…
      Егорушка вздрагивает и идет к пианино. Боркин садится за пианино и дает ла. Егорушка настраивает скрипку.
      И в а н о в (Лебедеву). У меня к тебе просьба, Паша. Послезавтра срок моему векселю, а проценты платить нечем. Нельзя ли будет подождать или приписать проценты к капиталу?
      Л е б е д е в. (испуганно). Голубушка, не мое дело… Поговори с Зюзюшкой, а я… я ничего не знаю…
      И в а н о в (трет себе лоб). Мучительно!..
      С а ш а. Что вы?
      И в а н о в. Отвратительно сегодня я себя чувствую.
      С а ш а. Это и по лицу видно… Пойдемте в гостиную…
      И в а н о в и С а ш а уходят в правую дверь.
      Б о р к и н (кричит). Музыка готова!..
      Дудкин приглашает Бабакину.
      Б а б а к и н а. Нет, сегодня мне грех танцевать. В этот день у меня муж умер…
      Боркин и Егорушка играют польку «A propos Faust»; г р а ф затыкает уши и выходит на террасу. За ним идет А в д о т ь я Н а з а р о в н а. По движениям Дудкина видно, что он убеждает Бабакину. Барышни просят первого гостя плясать, но он отказывается. Д у д к и н машет рукой и уходит в сад.
      Б о р к и н (оглядывается). Господа, что же это такое? (Перестает играть.) Отчего вы не танцуете?
      Б а р ы ш н и. Кавалеров нет…
      Б о р к и н (встает). Этак, значит, у нас ничего не выйдет… В таком случае пойдемте фейерверки пускать, что ли…
      Б а р ы ш н и (хлопают в ладоши). Фейерверки, фейерверки… (Бегут в сад.)
      Б о р к и н (берет сверток и подает руку Бабакиной). Же ву при*… (Кричит.) Господа, в сад… (Уходит.)
 

____________________

 
      * Прошу вас (франц. je vous prie).
      Уходят все, кроме Лебедева и Зинаиды Саввишны.
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Вот это, я понимаю, молодой человек. И минуты не побыл, а уж всех развеселил. (Притушивает большую лампу.) Пока они все в саду, нечего свечам даром гореть. (Тушит свечи.)
      Л е б е д е в (идет за ней). Зюзюшка, надо бы дать гостям закусить что-нибудь…
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Ишь, свечей сколько… Недаром люди судят, что мы богатые. (Тушим.)
      Л е б е д е в (идя за ней). Зюзюшка, ей-богу, дала бы чего-нибудь поесть людям… Люди молодые, небось проголодались, бедные… Зюзюшка…
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Граф не допил своего стакана. Даром только сахар пропал. Отнесу, отдам Матрене выпить. (Берет стакан и идет в левую дверь.)
      Л е б е д е в. Тьфу!.. (Уходит в сад.)

      И в а н о в и С а ш а.
      С а ш а (входя с Ивановым из правой двери). Все ушли в сад…
      И в а н о в. Такие-то дела, Шурочка. Ничего я не делаю и ни о чем не думаю, а устал телом, душой и мозгом… День и ночь болит моя совесть, чувствую, что глубоко виноват, но в чем, собственно, моя вина, не понимаю… А тут еще болезнь жены, безденежье, вечная грызня, сплетни, шум… Мой дом мне опротивел, и жить в нем для меня хуже пытки… (Оглядывается.) Я не знаю, Шурочка, что со мною делается, но скажу вам откровенно, для меня стало невыносимо даже общество жены, которая меня любит… и такие грязные эгоистические мысли лезут мне в голову, о каких я раньше и понятия не имел…
      Пауза. Скверно… Я нагоняю на вас тоску, Шурочка, простите, но я только и забываюсь на минуту, когда говорю с вами, друг мой… Около вас я точно собака, которая греется на солнышке. Я, Шурочка, знаю вас с той поры, как вы родились, всегда любил вас, нянчил… Дорого я дал бы, чтобы у меня сейчас была такая дочка…
      С а ш а (шутя, сквозь слезы). Николай Алексеевич, бежимте в Америку…
      И в а н о в. Мне до этого порога лень дойти, а вы в Америку…
      Идут к выходу в сад. А что, Шура, трудно живется? Я вижу, все вижу… Не по вас этот воздух…

      Те же и З и н а и д а С а в в и ш н а.
      З и н а и д а С а в в и ш н а выходит из левой двери.
      И в а н о в. Виноват, Шурочка, я догоню вас…
      С а ш а уходит в сад. Зинаида Саввишна, я к вам с просьбой…
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Что вам, Николай Алексеевич?
      И в а н о в (мнется). Дело, видите ли, в том, что послезавтра срок моему векселю. Вы премного обязали бы меня, если бы дали отсрочку или позволили приписать проценты к капиталу. У меня теперь совсем нет денег…
      З и н а и д а С а в в и ш н а (испуганно). Николай Алексеевич, да как это можно? Что же это за порядок? Нет, и не выдумывайте вы, ради бога, не мучайте вы меня, несчастную…
      И в а н о в. Виноват, виноват… (Уходит в сад.)
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Фуй, батюшки, как он меня встревожил… я вся дрожу… вся дрожу… (Уходит в правую дверь.)
 

ЯВЛЕНИЕ 8

 
      К о с ы х.
      К о с ы х (входит из левой двери и идет через сцену). У меня на бубнах: туз, король, дама, коронка сам-восемь, туз пик и одна… одна маленькая червонка, а она не могла, черт ее возьми совсем, объявить маленького шлема… (Уходит в правую дверь.)

      Д у д к и н и А в д о т ь я Н а з а р о в н а.
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а (входя с Дудкиным из сада). Вот так бы я ее и растерзала, сквалыгу… Так бы и растерзала… Шутка ли, с пяти часов сижу, а она хоть бы ржавой селедкой попотчевала… Ну, дом… ну, хозяйство…
      Д у д к и н. Постой, насчет шнапса мы сейчас Егорушку пощупаем. Выпью, старая, и домой. Ну его, всё к черту!.. Тут со скуки да с голоду волком завоешь… И невест мне твоих не надо… Какая тут к лешему любовь, ежели с самого обеда ни рюмки?..
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. Сашенька-то ведь не виновата… Это все мать…
      Д у д к и н. Да что ты мне Сашеньку сватаешь? Бланмаже, лефоше-гран-мерси и всякие там умственности… Я человек положительный и с характером… Мне давай посущественней…
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. Пойдем, поищем, что ли…
      Д у д к и н. Тссс… Потихоньку… Марфутка бы подошла под масть, да уж больно того… легкокрылая… Приезжаю к ней вчерась, а у нее полнехонький дом всяких артистов…
      Уходят в левую дверь.

      А н н а П е т р о в н а и Л ь в о в выходят из правой двери.
      Л ь в о в. Ну зачем, спрашивается, мы сюда приехали?..
      А н н а П е т р о в н а. Ничего, нам рады будут. Никого нет… Должно быть, в саду… Пойдемте в сад…
      Уходят в сад.
 

ЯВЛЕНИЕ 11

 
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а и Д у д к и н.
      Д у д к и н (выходя из левой двери). В столовой нет, так, стало быть, где-нибудь в кладовой. Надо бы Егорушку пощупать. Пойдем через гостиную.
      Авдотья Назаровна. Так бы я ее и растерзала…
      Уходят в правую дверь.
 

ЯВЛЕНИЕ 12

 
      Б а б а к и н а, Б о р к и н и Ш а б е л ь с к и й.
      Б а б а к и н а и Б о р к и н со смехом вбегают из сада, за ними, смеясь и потирая руки, семенит Ш а б е л ь с к и й.
      Б а б а к и н а. Какая скука! (Хохочет.) Какая скука!.. Все ходят и сидят как будто бы аршин проглотили. От скуки все косточки застыли. (Прыгает.) Надо размяться…
      Боркин хватает ее за талию и целует в щеку.
      Ш а б е л ь с к и й (хохочет и щелкает пальцами). Черт возьми… (Крякает.) Некоторым образом…
      Б а б а к и н а. Пустите, пустите руки, бесстыдник, а то граф бог знает что подумает. Отстаньте…
      Б о р к и н. Ангел души моей, карбункул моего сердца. (Целует.) Дайте взаймы 2300 рублей…
      Б а б а к и н а. Не-не-нет… Что хотите, а насчет денег очень вами благодарна… Нет, нет, нет… Ах, да пустите руки…
      Ш а б е л ь с к и й (семенит около). Помпончик… Имеет свою приятность…
      Б о р к и н (серьезно). Но довольно… Давайте говорить о деле… Будем рассуждать прямо, по-коммерчески. Отвечайте мне прямо, без субтильностей и без всяких фокусов: да или нет? Слушайте. (Указывает на графа.) Вот ему нужны деньги, minimum три тысячи годового дохода, вам нужен муж. Хотите быть графиней?
      Ш а б е л ь с к и й (хохочет). Удивительный циник…
      Б о р к и н. Хотите быть графиней? Да или нет?
      Б а б а к и н а (взволнованно). Выдумываете, Миша, право… И эти дела не делаются так с бухты-барахты… Если графу угодно, он сам может и… и я не знаю, как это вдруг, сразу…
      Б о р к и н. Ну, ну… будет тень наводить… Дело коммерческое… Да или нет?
      Ш а б е л ь с к и й (смеясь и потирая руки). В самом деле? а? Черт возьми, разве устроить себе эту гнусность? а? помпончик… (Целует Бабакину в щеку.) Прелесть… огурчик…
      Б а б а к и н а. Постойте, постоите, вы меня совсем встревожили. Уйдите, уйдите… Нет, не уходите…
      Б о р к и н. Скорей… да или нет? Нам некогда…
      Б а б а к и н а. Знаете что, граф? Вы… вы приезжайте ко мне в гости дня на три… У меня весело, не так как здесь… Приезжайте завтра… (Боркину.) Нет, вы это не шутите?
      Б о р к и н (сердито). Да кто же станет шутить в серьезных делах?
      Б а б а к и н а. Постойте, постойте… ах, мне дурно… Мне дурно… графиня… мне дурно… я падаю…
      Б о р к и н и г р а ф со смехом берут ее под руки и, целуя в щеки, уводят в правую дверь.

      И в а н о в, С а ш а, потом А н н а П е т р о в н а.
      И в а н о в и С а ш а вбегают из сада.
      И в а н о в (хватая себя за голову, с ужасом). Не может быть!.. Не надо, не надо, Шурочка!.. Ах, не надо!..
      С а ш а (с увлечением). Люблю я вас безумно… без вас нет смысла моей жизни, нет счастья и радости… Для меня вы всё…
      И в а н о в. К чему, к чему, боже мой, я ничего не понимаю… Шурочка, не надо!..
      С а ш а. В детстве моем вы были для меня единственной радостью, я любила вас и вашу душу, как себя, а теперь ваш образ неотступно день и ночь стоит поперек моих мыслей и мешает мне жить. Я вас люблю, Николай Алексеевич… С вами не то что на край света, а куда хотите, хоть в могилу, только ради бога скорее, иначе я задохнусь…
      И в а н о в (закатывается счастливым смехом). Это что же такое? Это значит начинать жизнь сначала? Шурочка, да? Счастье мое… (Берет ее за талию и привлекает к себе). Моя молодость, моя свежесть…
      А н н а П е т р о в н а входит из сада и, увидев мужа и Сашу, останавливается как вкопанная. Значит, жить? Да? Снова за дело?
      Поцелуй. После поцелуя Иванов и Саша оглядываются и видят Анну Петровну. (В ужасе.) Сарра!..
      Занавес

      Кабинет Иванова. Направо и налево - двери. Прямо письменный стол, на котором в беспорядке лежат бумаги, книги, казенные пакеты, безделушки, револьверы; около бумаг лампа, графин с водкой, тарелка с селедкой, куски хлеба и огурцы. Шкафы с книгами, столики, кресла, этажерки, весы, плуг. На стенах ландкарты, картины, ружья, пистолеты, серпы, седла, нагайки и проч.
      Полдень.
 

ЯВЛЕНИЕ 1

 
      Ш а б е л ь с к и й, Л е б е д е в, Б о р к и н и П е т р.
      Шабельский и Лебедев сидят по сторонам письменного стола,
      Боркин среди сцены верхом на стуле; Петр стоит у двери.
      Л е б е д е в. У Франции политика ясная и определенная… Французы знают чего хотят. Им нужно лущить колбасников и больше ничего, а у Германии, брат, совсем не та музыка. У Германии, кроме Франции, еще много сучков в глазу…
      Ш а б е л ь с к и й. Вздор… По-моему, и немцы трусы и французы трусы… Показывают только друг другу кукиши в кармане. Поверь, кукишами дело и ограничится. Драться не будут.
      Б о р к и н. А по-моему, зачем драться? К чему все эти вооружения, конгрессы, расходы? Я что бы сделал? Собрал бы со всего государства собак, привил бы им пастеровский яд в хорошей дозе и пустил бы в неприятельскую страну. Все враги перебесились бы у меня через месяц.
      Шабельский прыскает.
      Л е б е д е в (смеется). Голова, посмотришь, маленькая, а великих идей в ней тьма тьмущая, как рыб в океане.
      Ш а б е л ь с к и й. Виртуоз… каждый день родит по тысяче проектов, хватает с неба звезды, но всё не в пользу… Никогда у него гроша не бывает в кармане…
      Л е б е д е в. Искусство для искусства…
      Б о р к и н. Я не для себя, а для других хлопочу, из человеколюбия.
      Л е б е д е в. Бог с тобой, смешишь ты, Мишель Мишелич… (Перестав смеяться.) Что ж, господа, Жомини да Жомини, а о водке ни полслова. Repetatur!..*
 

____________________

 
      * Повторим! (лат.)
      Встают и идут к водке. (Наливает три рюмки.) Будемте здоровы…
      Пьют и закусывают. Селедочка, матушка, всем закускам закуска…
      Ш а б е л ь с к и й. Ну нет, огурец лучше… Ученые с сотворения мира думают и ничего умнее соленого огурца не придумали… (Петру.) Петр, поди-ка еще принеси огурцов да вели на кухне изжарить четыре пирожка с луком. Чтоб горячие были…
      П е т р уходит.
      Л е б е д е в. Водку хорошо тоже икрой закусывать. Только как? С умом надо… Взять икры паюсной четверку, две луковички, зеленого лучку, прованского масла, смешать все это и, знаешь, этак поверх всего лимончиком… смерть!.. от одного аромата угоришь… (Живо.) А едал ли когда-нибудь икру из рыжиков?
      Ш а б е л ь с к и й. Нет…
      Л е б е д е в. Гм… Соленые рыжики крошатся мелко-мелко, как икра или как, понимаешь ты, каша… Кладется туда лук, прованское масло… поперчить немножко, уксусу… (Целует пальцы.) Объедение…
      Б о р к и н. После водки хорошо тоже закусывать жареными пескарями. Только их надо уметь жарить. Нужно почистить, потом обвалять в толченых сухарях и жарить досуха, чтобы на зубах хрустели… Хру-хру-хру…
      Ш а б е л ь с к и й. Вчера у Бабакиной была хорошая закуска - белые грибы.
      Л е б е д е в. А еще бы…
      Ш а б е л ь с к и й. Только как-то особенно приготовлены. Знаешь, с луком, с лавровым листом, со всякими специями. Как открыли кастрюлю, а из нее пар, запах… просто восторг…
      Л е б е д е в. Что ж? Repetatur, господа…
      Выпивают. Будемте здоровы… (Смотрит на часы.) Должно быть, не дождусь я Николаши. Пора мне ехать… У Бабакиной, ты говоришь, грибы подавали, а у нас еще не видать грибов. Скажи на милость, за каким это лешим ты зачастил к Марфутке?
      Ш а б е л ь с к и й (кивает на Боркина). Да вот женить меня на ней хочет…
      Л е б е д е в. Женить… Тебе сколько лет?
      Ш а б е л ь с к и й. 62 года…
      Л е б е д е в. Самая пора жениться, а Марфутка как раз тебе пара.
      Б о р к и н. Тут не в Марфутке дело, а в Марфуткиных стерлингах.
      Л е б е д е в. Чего захотел - Марфуткиных стерлингов… А гусиного чаю не хочешь?
      Б о р к и н. А вот как женится человек да набьет себе ампоше*, тогда и увидите гусиный чай. Облизнетесь…
 

____________________

 
      * Здесь: карман (от франц. empocher - класть в карман).
      Ш а б е л ь с к и й. Ей-богу, а ведь он серьезно!.. Этот гений уверен, что я его послушаюсь и женюсь…
      Б о р к и н. А то как же? А вы разве уже не уверены?
      Ш а б е л ь с к и й. Да ты с ума сошел… Когда, я был уверен? Пссс…
      Б о р к и н. Благодарю вас… очень вам благодарен… Так это значит, вы меня подвести хотите? То женюсь, то не женюсь… сам черт не разберет, а я уж ей честное слово дал… Так вы не женитесь?
      Ш а б е л ь с к и й (пожимает плечами). Он серьезно… удивительный человек!..
      Б о р к и н (возмущаясь). В таком случае, зачем же было баламутить честную женщину? Она помешалась на графстве, не спит, не ест… Разве этим шутят? Разве это честно?
      Ш а б е л ь с к и й (щелкает пальцем). А что, в самом деле, не устроить ли себе эту гнусность. А? Назло… Возьму и устрою. Честное слово… Вот будет потеха!..
      Входит Л ь в о в.

      Те же и Л ь в о в.
      Л е б е д е в. Эскулапии наше нижайшее… (Подает Львову руку и поет.) Доктор, батюшка, спасите, смерти до смерти боюсь…
      Л ь в о в. Николай Алексеевич еще не приходил?
      Л е б е д е в. Да нет, я сам его жду больше часа…
      Львов нетерпеливо шагает по сцене. Милый, ну как здоровье Анны Петровны?
      Л ь в о в. Плохо…
      Л е б е д е в (вздох). Можно пойти засвидетельствовать почтение?
      Л ь в о в. Нет, пожалуйста, не ходите. Она, кажется, спит…
      Пауза.
      Л е б е д е в. Симпатичная, славная… (Вздыхает.) В Шурочкин день рождения, когда она у нас в обморок упала, поглядел я на ее лицо и тогда еще понял, что уж ей, бедной, недолго жить. Не понимаю, отчего с ней тогда дурно сделалось? Прибегаю, гляжу: она, бледная, на полу лежит, около нее Николаша на коленях, тоже бледный, Шурочка вся в слезах. Я и Шурочка после этого случая неделю как шальные ходили…
      Ш а б е л ь с к и й (Львову). Скажите мне, почтеннейший жрец науки, какой ученый открыл, что при грудных болезнях дамам бывают полезны частые посещения молодого врача? Это великое открытие, великое!.. Куда оно относится: к аллопатии или к гомеопатии?
      Л ь в о в хочет ответить, но делает презрительное движение и уходит. Какой уничтожающий взгляд…
      Л е б е д е в. А тебя дергает нелегкая за язык… За что ты его обидел?
      Ш а б е л ь с к и й (раздраженно). А зачем он врет? Чахотка, нет надежды, умрет… Врет он… Я этого терпеть не могу…
      Л е б е д е в. Почему ты думаешь, что он врет?
      Ш а б е л ь с к и й (встает и ходит). Я не могу допустить мысли, чтобы живой человек вдруг ни с того, ни с сего умер… Оставим этот разговор…

      Л е б е д е в, Ш а б е л ь с к и й, Б о р к и н и К о с ы х.
      К о с ы х (вбегает запыхавшись). Дома Николай Алексеевич? Здравствуйте… (Быстро пожимает всем руки.) Дома?
      Б о р к и н. Его нет…
      К о с ы х (садится и вскакивает). В таком случае прощайте… (Выпивает рюмку водки и быстро закусывает.) Поеду дальше… дела… замучился, еле на ногах стою…
      Л е б е д е в. Откуда ветер принес?
      К о с ы х. От Барабанова. Всю ночь провинтили и только что кончили. Проигрался в пух… Этот Барабанов играет как сапожник… (Плачущим голосом.) Вы послушайте… все время несу я черву… (Обращается к Боркину, который прыгает от него.) Он ходит бубну, я опять черву, он бубну… Ну и без взятки… (Лебедеву.) Играем четыре трефы… У меня туз, дама-шесть на руках, туз, десятка-третей пик…
      Л е б е д е в (затыкает уши). Уволь, уволь, ради Христа, уволь…
      К о с ы х (графу). Понимаете, туз, дама-шесть на трефах, туз, десятка-третей пик…
      Ш а б е л ь с к и й (отстраняет его от себя руками). Уходите, не желаю я слушать…
      К о с ы х. И вдруг несчастье: туза пик по первой бьют…
      Ш а б е л ь с к и й (хватает со стола револьвер). Отойдите, стрелять буду!..
      К о с ы х (машет рукой). Черт знает что… Неужели даже поговорить не с кем? Живешь как в Австралии; ни общих интересов, ни солидарности… каждый живет врозь… Однако надо ехать… пора… (хватает фуражку) Время дорого… (Подает руку Лебедеву.) Пас!..
      Смех.
      Л е б е д е в. Ну доигрался, сердешный, до того, что вместо прощай говорит пас…
      К о с ы х уходит и в дверях сталкивается с А в д о т ь е й Н а з а р о в н о й.

      Ш а б е л ь с к и й, Л е б е д е в, Б о р к и н и А в д о т ь я Н а з а р о в н а.
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а (вскрикивает). Чтоб тебе пусто было, с ног сшиб…
      В с е. А-а-а… вездесущая!..
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. Вот они где, а я по всему дому ищу, ищу… Здравствуйте, ясные соколы, хлеб да соль… (Здоровается.) Все комнаты исходила, а тут этот доктор, словно белены объелся, вытаращил глазищи и - «Что надо? Вон отсюда… Ты, говорит, больную перепужала…» Легко ль дело…
      Л е б е д е в. Зачем пришла?
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. За делом, батюшка. (Графу.) Дело вас касающее, ваше сиятельство. (Кланяется.) Велели кланяться и о здоровье спросить… (Поет.)
      Недолго цветочку в садике расти,
      Недолго Матвею в женихах сидеть. И велела она, куколочка моя, сказать, что ежели вы нынче к вечеру не приедете, то она глазочки свои проплачет. Так, говорит, милая, отзови его в стороночку и шепни на ушко по секрету. А зачем по секрету? Тут всё люди свои. И такое дело, не кур крадем, а по закону да по любви, по междоусобному согласию… Никогда, грешница, не пью, а через такой случай выпью…
      Л е б е д е в. И я выпью… (Наливает.) А тебе, старая скворешня, и сносу нет… Лет тридцать я тебя старухой знаю…
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. И счет годам потеряла… Двух мужей похоронила, пошла бы еще за третьего, да никто не хочет без приданого брать. Детей душ восемь было… (Берет рюмку.) Ну, дай бог, дело хорошее мы начали, дай бог его и кончить… Они будут жить да поживать, а мы глядеть на них да радоваться. Совет им и любовь. (Пьет.) Строгая водка…
      Ш а б е л ь с к и й (хохоча, Лебедеву). Но что понимаешь, курьезнее всего, так это то, что они думают серьезно, что я… Удивительно… (Встает и ходит около стола.) А то в самом деле, Паша, не устроить ли себе эту гнусность? Назло… Этак, мол, на, старая собака, ешь… Паша, а? Ей-богу…
      Л е б е д е в. Пустое ты городишь, граф. Наше, брат, дело с тобой об околеванце думать, а Марфутки да стерлинги давно мимо проехали. Прошла наша пора…
      Ш а б е л ь с к и й. Нет, я устрою. Честное слово, устрою…
      Входят И в а н о в и Л ь в о в.

      Те же, Иванов и Львов.
      Л ь в о в. Я прошу вас уделить мне только пять минут.
      Л е б е д е в. Николаша… (Идет навстречу Иванову и целует его.) Здравствуй, дружище… Я тебя уж целый час дожидаюсь…
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а (кланяется). Здравствуйте, батюшка!..
      И в а н о в (с горечью). Господа, опять в моем кабинете кабак завели… Тысячу раз просил я всех и каждого не делать этого… (Подходит к столу.) Ну вот, бумагу водкой облили… крошки… огурцы… Ведь противно!..
      Л е б е д е в. Виноват, Николаша, виноват… Прости… Мне с тобой, дружище, поговорить надо о весьма важном деле…
      Б о р к и н. И мне тоже.
      Л ь в о в. Николай Алексеевич, можно с вами поговорить?
      И в а н о в (указывает ему на Лебедева). Вот и ему я нужен. Подождите, вы после… (Лебедеву.) Что тебе?
      Л е б е д е в. Господа, я желаю говорить конфиденциально… прошу…
      Г р а ф, смеясь и гримасничая, уходит с А в д«о т ь е й»
      Н а з а«р о в н о й», за ними Б о р к и н, потом Л ь в о в.
      И в а н о в. Паша, сам ты можешь пить, сколько тебе угодно, это твоя болезнь, но прошу не спаивать дядю… Раньше он у меня никогда не пил… Ему вредно…
      Л е б е д е в (испуганно). Голубчик, я не знал… я даже внимания не обратил…
      И в а н о в. Не дай бог умрет этот старый ребенок, не вам будет худо, а мне… Что тебе нужно?
      Пауза.
      Л е б е д е в. Видишь ли, любезный друг… Не знаю, как начать, чтобы это вышло не так бессовестно… Николаша, совестно мне, краснею, язык заплетается, но, голубчик, войди в положение, пойми, что я человек подневольный, негр, тряпка… Извини ты меня… Повинную голову жена не мылит и меч не сечет…
      И в а н о в. Что такое?
      Л е б е д е в. Жена послала… Сделай милость, будь другом, заплати ты ей проценты… Веришь ли, загрызла, заездила, замучила… Отвяжись ты от нее, ради создателя!..
      И в а н о в. Паша, ты знаешь, что у меня теперь нет денег…
      Л е б е д е в. Знаю, знаю, но что же мне делать? Ждать она не хочет. Если протестует вексель, то как я и Шурочка будем тебе в глаза глядеть?
      И в а н о в. Мне самому совестно, Паша, рад сквозь землю провалиться, но… но где взять? Научи, где? Остается одно - ждать осени, когда я хлеб продам…
      Л е б е д е в (кричит). Не хочет она ждать…
      Пауза.
      И в а н о в. Твое положение неприятное, щекотливое, а мое еще хуже. (Ходит и думает.) И ничего не придумаешь… Продать нечего…
      Л е б е д е в. Съездил бы к Мильбаху, попросил бы… Ведь он тебе шестнадцать тысяч должен…
      Иванов безнадежно машет рукой. Вот что, Николаша… Я знаю, ты станешь браниться, но… но уважь старого пьяницу… По-дружески… Гляди на меня как на друга… Студенты мы с тобой… либералы… общность идей и интересов… Вместе в Московском университете учились… Alma mater… (Вынимает из кармана бумажник.) У меня вот есть заветные, про них ни одна душа в доме не знает… Возьми взаймы… (Вынимает деньги и кладет на стол.) Брось самолюбие, а взгляни по-дружески… Я бы от тебя взял, честное слово…
      И в а н о в (ходит). Все равно… мне теперь не до самолюбия. Кажется, дай мне теперь пощечину, так я тебе ни слова не скажу…
      Л е б е д е в. Вот они на столе. Тысячу сто. Ты съезди к ней сегодня и отдай собственноручно. Нате, мол, Зинаида Саввишна, подавитесь… Только смотри, виду не подавай, что у меня занял, храни тебя бог…
      Пауза. Мутит на душе?
      Иванов машет рукой. Да, дела… (Вздыхает.) Настало для тебя время скорби и печали. Человек, братец ты мой, все равно что самовар. Не все он стоит в холодке на полке, но, бывает, и угольки в него кладут: пш… пш… Ни к черту это сравнение не годится, но да ведь умнее не придумаешь… (Вздыхает.) Несчастья закаляют душу… Мне тебя не жалко, Николаша, ты выскочишь из беды, перемелется - мука будет, но обидно, брат, и досадно мне на людей… Скажи на милость, откуда эти сплетни берутся? Столько, брат, про тебя по уезду сплетень ходит, что, того и гляди, к тебе товарищ прокурора прискачет. Ты и убийца, и кровопийца, и грабитель, и изменник…
      И в а н о в. Это все пустяки, вот у меня голова болит.
      Л е б е д е в. Все оттого, что много думаешь.
      И в а н о в. Ничего я не думаю…
      Л е б е д е в. А ты, Николаша, начихай на все да поезжай к нам. Шурочка тебя любит, понимает и ценит. Она, Николаша, честный, хороший человек… Не в мать и не в отца, а, должно быть, в проезжего молодца. Гляжу, брат, на нее иной раз и не верю, что у меня, у толстоносого пьяницы, такое сокровище. Поезжай, потолкуй с ней об умном и развлечешься. Это верный, искренний человек.
      Пауза.
      И в а н о в. Паша, голубчик, оставь меня одного…
      Л е б е д е в. Понимаю, понимаю… (Торопливо смотрит на часы.) Я понимаю. (Целует Иванова.) Прощай… Мне еще на освящение школы ехать… (Идет к двери и останавливается.) Умная… Вчера стали мы с Шуркой насчет сплетень говорить (смеется), а она афоризмом выпалила. Папочка, светляки, говорит, светят ночью только для того, чтобы их легче могли увидеть и съесть ночные птицы, а хорошие люди существуют для того, чтобы было чего есть клевете и сплетне. Каково? Гений? Жорж Занд… Я думал, что у одного только Боркина бывают в голове великие идеи, а теперь оказывается… Ухожу, ухожу… (Уходит.)

      И в а н о в и Л ь в о в.
      И в а н о в (один). Подпишу бумаги и пойду с ружьем похожу… Убрать эту гадость… (Брезгливо пожимаясь, сносит закуску и хлеб на маленький столик).
      Л ь в о в (входит). Мне нужно с вами объясниться, Николай Алексеевич…
      И в а н о в (неся графин с водкой). Если мы, доктор, будем каждый день объясняться, то на это никаких сил не хватит.
      Л ь в о в. Вам угодно меня выслушать?
      И в а н о в. Выслушиваю я вас каждый день и до сих пор никак не могу понять: что, собственно, вам от меня угодно?
      Л ь в о в. Говорю я ясно и определенно, и не может меня понять только тот, у кого нет сердца…
      И в а н о в. Что у меня жена при смерти - я знаю; что я непоправимо виноват перед ней - я тоже знаю; что вы честный и прямой человек - тоже знаю… Что же вам нужно еще?
      Л ь в о в. Меня возмущает человеческая жестокость… Умирает женщина. У нее есть отец и мать, которых она любит и хотела бы видеть перед смертью; те знают отлично, что она скоро умрет и что все еще любит их, но, проклятая жестокость, они точно хотят удивить Иегову своим религиозным закалом, всё еще проклинают ее… Вы, человек, которому она пожертвовала всем: и верой, и родным гнездом, и покоем совести, вы откровеннейшим образом и с самыми откровенными целями каждый день катаетесь к этим Лебедевым…
      И в а н о в. Ах, я там уже две недели не был…
      Л ь в о в (не слушая его). С такими людьми, как вы, надо говорить прямо, без обиняков, и если вам не угодно слушать меня, то не слушайте. Я привык называть вещи настоящим их именем… Вам нужна эта смерть для новых подвигов, пусть так, но неужели вы не могли подождать? Если бы вы дали ей умереть естественным порядком, не долбили бы ее своим откровенным цинизмом, то неужели бы от вас ушла Лебедева со своим приданым? Не теперь, так через год, через два вы, чудный тартюф, успели бы вскружить голову девочке и завладеть ее приданым так же, как и теперь… К чему же вы торопитесь? Почему вам нужно, чтобы ваша жена умерла теперь, а не через месяц, через год?
      И в а н о в. Мучение… Доктор, вы слишком плохой врач… если предполагаете, что человек может сдерживать себя до бесконечности. Мне страшных усилий стоит не отвечать вам на ваши оскорбления.
      Л ь в о в. Полноте, кого вы хотите одурачить? Сбросьте маску.
      И в а н о в. Умный человек, подумайте, по-вашему, нет ничего легче, как понять меня… Я женился на Анне, чтобы получить большое приданое; приданого мне не дали, я промахнулся и теперь сживаю ее со света, чтобы жениться на другой и взять приданое… Да? Как просто и несложно… Человек такая немудреная, простая машинка… Нет, доктор, в каждом из нас слишком много колес, винтов и клапанов, чтобы мы могли судить друг об друге по первому впечатлению или по двум-трем внешним признакам. Я не понимаю вас, вы меня не понимаете, и сами мы себя не понимаем. Можно быть прекрасным врачом и в то же время совсем не знать людей. Не будьте же самоуверенны и согласитесь с этим.
      Л ь в о в. Да неужели же вы думаете, что вы так непрозрачны и у меня так мало мозга, что я не могу отличить подлости от честности?
      И в а н о в. Очевидно, мы с вами никогда не споемся… В последний раз я спрашиваю, и отвечайте, пожалуйста, без предисловий: что, собственно, вам нужно от меня? Чего вы добиваетесь? (Раздраженно.) И с кем я имею честь говорить; с моим прокурором или с врачом моей жены?..
      Л ь в о в. Я врач и как врач требую, чтобы вы изменили ваше поведение… Оно убивает Анну Петровну…
      И в а н о в. Но что же мне делать? Что? Если вы меня понимаете лучше, чем я сам себя понимаю, то говорите определенно и точно: что мне делать?
      Л ь в о в. По крайней мере, действовать не так откровенно.
      И в а н о в. А, боже мой! Неужели вы себя понимаете? (Пьет воду.) Оставьте меня… Я тысячу раз виноват, отвечу перед богом, а вас никто не уполномочивал ежедневно пытать меня…
      Л ь в о в. А кто вас уполномочил оскорблять во мне мою правду? Вы измучили и отравили мою душу… Пока я не попал в этот уезд, я допускал существование людей глупых, сумасшедших, увлекающихся, но никогда я не верил, что есть люди преступные осмысленно, сознательно направляющие свою волю в сторону зла… Я уважал и любил людей, но когда увидел вас…
      Входит С а ш а в амазонке.

      Те же и С а ш а.
      Л ь в о в (увидев Сашу). Теперь уж, надеюсь, мы отлично понимаем друг друга… (Пожимает плечами и уходит.)
      И в а н о в (испуганно). Шура, это ты…
      С а ш а. Да, я… Не ожидал? Отчего ты так долго не приезжал?
      И в а н о в (оглядываясь). Шура, ради бога, это неосторожно… Твой приезд может страшно подействовать на жену…
      С а ш а. Сейчас уеду… Я беспокоюсь: ты здоров? Отчего не приезжал?
      И в а н о в. Уезжай ради бога… мы не можем видеться, пока не… пока… ну, ты меня понимаешь… (Слегка толкает ее к двери.)
      С а ш а. Только одно скажи: ты здоров?
      И в а н о в. Нет, замучил я себя, люди меня мучают без конца… Просто сил моих нет я, если бы не мысли о тебе, то я давно бы пустил себе пулю в лоб. Видишь, я дрожу… Шурочка, ради бога, увози меня отсюда поскорее… (Прижимается лицом к ее плечу.) Дай мне отдохнуть и забыться хоть одну минуту…
      С а ш а. Скоро, скоро, Николай… Не падай духом, стыдно…
 

ЯВЛЕНИЕ 8

 
      И в а н о в, С а ш а и П е т р.
      П е т р приносит пирожки на бумажке и кладет их на стол.
      И в а н о в (вздрагивает). Кто? что? (Увидев Петра.) Что тебе?
      П е т р. Пирожки, граф приказывали…
      И в а н о в. Уходи ты…
      П е т р уходит.
      С а ш а. Уверяю тебя, мой дорогой… вот тебе моя рука: придут хорошие дни, и ты будешь счастлив. Будь бодр, погляди, какая я храбрая и счастливая… (Плачет.)
      И в а н о в. Мы точно желаем ее смерти… Как это нездорово, как ненормально… Как я виноват…
      С а ш а (с ужасом). Николай, кто хочет ее смерти? Пусть живет, хоть еще сто лет… И в чем ты виноват? Разве твоя вина, что ты разлюбил ее, что судьба посылает ей смерть? Твоя ли вина, что ты меня любишь? Подумай хорошенько… смотри (плачет)… смотри прямо в глаза обстоятельствам, бодро… Не ты виноват и не я, а обстоятельства…
      И в а н о в. Будь бодр… настанет время… полюбил… разлюбил - все это общие места. Избитые фразы, которыми не поможешь.
      С а ш а. Я говорю как все и иначе говорить не умею…
      И в а н о в. И весь этот наш роман - общее, избитое место… «Он пал духом и утерял почву… Явилась она, бодрая духом, сильная и подала ему руку помощи»… Это хорошо и уместно в романах, но в жизни… не то, не то… Ты вот любишь меня, моя, подала руку помощи, а я все еще жалок и беспомощен, каким был прежде…

      Те же и Б о р к и н.
      Б о р к и н (выглядывает в дверь). Николай Алексеевич, можно? (Увидев Сашу.) Виноват, я и не вижу… (Входит.) Бонжур… (Раскланивается.)
      С а ш а (смущенно). Здравствуйте…
      Б о р к и н. Вы пополнели, похорошели…
      С а ш а (Иванову). Так я ухожу, Николай Алексеевич… Я ухожу… (Уходит.)
      Б о р к и н. Чудное видение… Шел за прозой, а наткнулся на поэзию… (Поет.) Явилась ты, как пташка к свету…
      Иванов взволнованно ходит по сцене. (Садится). А в ней, Nicolas, есть что-то такое… этакое, чего нет в других… Не правда ли? Что-то особенное… фантасмагорическое… (Вздыхает.) В сущности, самая богатая невеста во всем уезде, но маменька такая редька, что никто не захочет связываться. После ее смерти все останется Шурочке, а до смерти даст тысяч десять, плойку и утюг, да еще велит в ножки поклониться… (Роется в карманах.) Покурить де-лос-махорос… (Закуривает сигару.) Не хотите ли? (Протягивает портсигар.) Хорошие… Курить можно…
      И в а н о в (подходит к Боркину, задыхаясь от гнева). Сию же минуту, чтоб ноги вашей не было у меня в доме!.. Сию же минуту!..
      Боркин приподнимается и роняет сигару. Вон сию же минуту…
      Б о р к и н. Nicolas, что это значит? за что вы сердитесь?
      И в а н о в. За что? А откуда у вас эти сигары? И вы думаете, что я не знаю, куда и зачем вы каждый день возите старика…
      Б о р к и н (пожимает плечами). Да вам-то что за надобность?
      И в а н о в. Негодяй вы этакий… Ваши подлые проекты, которыми вы сыплете по всему уезду, сделали меня в глазах людей бесчестным человеком… У нас нет ничего общего, и я прошу вас сию же минуту оставить мой дом… (Быстро ходит.)
      Б о р к и н. Я знаю, что все это вы говорите в раздражении, а потому не сержусь на вас. Оскорбляйте сколько хотите… (Поднимает сигару.) А меланхолию пора бросить… Вы не гимназист…
      И в а н о в. Я вам что сказал? (Дрожа.) Вы играете мной?..
      Входит А н н а П е т р о в н а.

      Те же и А н н а П е т р о в н а.
      Б о р к и н. Ну вот, Анна Петровна пришла… Я уйду… (Уходит.)
      Иванов останавливается около стола и стоит понурив голову.
      А н н а П е т р о в н а (после паузы). Зачем она сюда сейчас приезжала?
      Пауза. Я тебя спрашиваю: зачем она сюда приезжала?
      И в а н о в. Не спрашивай, Анюта…
      Пауза. Я глубоко виноват… Придумывай какое хочешь наказание, я всё снесу, но не спрашивай. Говорить я не в силах…
      А н н а П е т р о в н а (сердито стучит пальцем по столу). Зачем она здесь была?
      Пауза. А, так вот ты какой? Теперь я тебя понимаю. Наконец-то я вижу, что ты за человек. Бесчестный, низкий… Помнишь, ты пришел и солгал мне, что ты меня любишь… Я поверила и оставила отца, мать, веру и пошла за тобой… Ты лгал мне о правде, о добре, о своих честных планах, я верила каждому слову.
      И в а н о в. Анюта, я никогда не лгал тебе…
      А н н а П е т р о в н а. Жила я с тобой пять лет, томилась и болела от мысли, что изменила своей вере, но любила тебя и не оставляла ни на одну минуту… Ты был моим кумиром… И что же? Все это время ты лгал и обманывал самым наглым образом…
      И в а н о в. Анюта, не говори неправды… Я ошибался, да… но не солгал ни разу в жизни… В этом ты не смеешь попрекнуть меня…
      А н н а П е т р о в н а. Теперь все понятно… Женился ты на мне и думал, что отец и мать простят меня, дадут мне денег… Ты это думал…
      И в а н о в. О, боже мой! Анюта, испытывать так терпение… (Плачет.)
      А н н а П е т р о в н а. Молчи… Когда увидел, что денег нет, ты повел новую игру… Теперь я все помню и понимаю… (Плачет.) Ты никогда не любил меня и не был мне верен. Никогда…
      И в а н о в. Сарра, это ложь!.. Говори, что хочешь, но не оскорбляй меня ложью…
      А н н а П е т р о в н а. Всегда ты лгал мне… Бесчестный, низкий человек… Ты должен Лебедеву и теперь, чтобы увильнуть от долга, хочешь вскружить голову его дочери, обмануть ее так же, как и меня… Разве не правда?
      И в а н о в (задыхаясь). Замолчи, ради бога!.. Я за себя не ручаюсь… Меня душит гнев, и я… я могу оскорбить тебя…
      А н н а П е т р о в н а. Всегда ты нагло обманывал, и не меня одну. Все бесчестные поступки сваливал ты на Боркина, но теперь я знаю, чьи они…
      И в а н о в. Сарра, замолчи, уйди, а то у меня с языка сорвется слово!.. Меня так и подмывает сказать тебе что-нибудь ужасное, оскорбительное… (Кричит.) Замолчи, жидовка!..
      А н н а П е т р о в н а. Не замолчу… Слишком долго ты обманывал меня, чтобы я могла молчать…
      И в а н о в. Так ты не замолчишь? (Борется с собой.) Ради бога…
      А н н а П е т р о в н а. Теперь иди и обманывай Лебедеву…
      И в а н о в. Так знай же, что ты… скоро умрешь… Мне доктор сказал, что ты скоро умрешь…
      А н н а П е т р о в н а (садится, упавшим голосом). Когда он сказал?
      Пауза.
      И в а н о в (хватает себя за голову). Как я виноват! Боже, как я виноват!..

      Те же и Л ь в о в.
      Л ь в о в (входит и, увидев Анну Петровну, быстро направляется к ней). Что такое? (Всматривается в ее лицо, Иванову.) Что у вас тут было сейчас?
      И в а н о в. Боже, как я виноват!.. как виноват!..
      Л ь в о в. Анна Петровна, Анна Петровна, что с вами? (Иванову.) Погодите! Клянусь вам честью, которой у вас нет, вы заплатите за нее!.. Я выведу вас на чистую воду… Я вам покажу!..
      И в а н о в. Как я виноват, как виноват…
      Занавес
      Между 3 и 4 действиями проходит около года.
 

ДЕЙСТВИЕ 4

 

КАРТИНА 1

 
      Небольшая комната в доме Лебедевых. Простая, старинная меблировка. Направо и налево двери.
 

ЯВЛЕНИЕ 1

 
      Д у д к и н и К о с ы х.
      Оба во фраках, перчатках и с цветками на лацканах; стоят около левой двери и спешат выкурить папиросы.
      К о с ы х (радостно). Вчера объявил маленький шлем на трефах, а взял большой… Только опять этот Барабанов мне музыку испортил… Играем… я говорю - без козыря. Он пас… Трефы… он пас… Я два трефы… три трефы, он пас, и представь… можешь ты себе представить, я объявляю шлем, а он не показывает туза. Покажи он туза, я объявил бы большой шлем на без-козырях…
      Д у д к и н. Постой, коляска подъехала. Должно быть, женихов шафер. (Глядит в окно.) Нет… (Смотрит на часы.) А уж пора ему быть…
      К о с ы х. Да, невеста давно одета…
      Д у д к и н. Эх, брат, будь я женихом (свистит), наделал бы я делов… Вот в эту самую пору, сейчас вот, когда невеста уже одета и в церковь надо ехать, приехал бы я сюда и сейчас бы Зюзюшку за бока: давай сто тысяч, а то венчаться не поеду… Давай…
      К о с ы х. И не дала бы…
      Д у д к и н. Дала бы… Когда в церкви все готово и народ ждет, дала бы… А теперь Иванов ни шиша не получит. И пяти тысяч она ему не даст…
      К о с ы х. Зато, когда помрет, ему все останется.
      Д у д к и н. Ну да, жди, когда она помрет… Да прежде чем околеть, она все деньги в землю зароет. Ведьма из таковских. У меня такой же вот дядька был, так тот перед смертью все процентные бумаги сжевал и проглотил. Накажи меня бог… Приходит к нему доктор, а у него брюхо - во… Иванов думает, что ему сейчас и выложат: бери, милый, всё… Как же… На жидовке нарвался, съел гриб, и здесь то же будет… Не везет человеку… Не везет… Просто хоть ложись да помирай… А ведь умница, пройдоха, жох-мужчина, всю политику насквозь прошел, а вот - не судьба, значит… Счастья нет…

      Те же и Б а б а к и н а.
      Б а б а к и н а (разодетая, важно проходит через сцену мимо Дудкина и Косыха; оба они сзади ее прыскают в кулаки; она оглядывается). Глупо…
      Дудкин касается пальцем ее талии и щелкает языком. Мужик… (Уходит.)
      Дудкин и Косых хохочут.
      Д у д к и н. Совсем спятила баба… Пока в сиятельствы не лезла, была в лучшем смысле, а как стала норовить с той точки зрения, чтобы графиней стать, приступу к ней нет. Бывало, возьмешь полон кулек коньяку да ликеру, закатишься к ней суток на трое и размалиновое житье… кафешантан, а теперича и пальцем тронуть нельзя… (Дразнит.) Мужик…
      К о с ы х. Гляди, и будет графиней…
      Д у д к и н. Ну вот… граф смеется над ней, зубы чешет, а ты веришь. Ему бы только поболтаться да поужинать на шарамыжку. Уж целый год ее за нос водит. Но за что, брат, люблю Марфутку - кремень!.. чистый кремень!.. Мишка Боркин и граф около нее и так и этак, и чертом и бисером, на всякие манеры, чтобы она им денег дала: ни копейки!.. Мишка в прошлом году получил от нее за сватовство двести целковых, да и те ей вскорости Иванов назад прислал… Так Мишке ничего и не досталось, даром только хлопотал…

      Те же, Л е б е д е в и С а ш а (одетая в венчальном платье).
      Л е б е д е в (входя с Сашей). Здесь поговорим. (Дудкину и Косыху.) Ступайте, зулусы, в залу к барышням. Нам по секрету поговорить нужно…
      Д у д к и н (проходя мимо Саши, подмигивает глазом и щелкает пальцем). Картина!.. Финь-шампань!..
      Л е б е д е в. Проходи, пещерный человек, проходи…
      К о с ы х и Д у д к и н уходят. Садись, Шурка… Вот так… (Садится и оглядывается.) Слушай внимательно и с должным благоговением. Дело вот в чем. Твоя мать приказала передать мне тебе следующее… Понимаешь? Я не от себя буду говорить, а мать приказала… (Сморкается.) Пока еще женихов шафер не приехал и пока мы тебя еще не благословили, ты, во избежание недоразумений и могущих быть впоследствии разговоров, должна раз навсегда знать, что мы… то есть не мы, а твоя мать…
      С а ш а. Папа, нельзя ли покороче?
      Л е б е д е в. Ты должна знать, что тебе в приданое назначено пятнадцать тысяч рублей серебром кредитными бумажками. Вот… смотри, чтобы потом разговоров не было. Постой… молчи. Это только цветки, а будут и ягодки. Приданого тебе назначено пятнадцать тысяч, но, принимая во внимание, что Николай Алексеевич должен твоей матери девять тысяч, из твоего приданого делается вычитание в размере долга, и, таким образом, тебе будет дано только шесть тысяч. Vous comprenez?* Это ты должна знать, чтобы впоследствии не было разговоров. Постой, я не кончил. На свадьбу назначено пятьсот рублей; но так как свадьба справляется на женихов счет, то из шести тысяч вычитаются и эти пятьсот. Итого, значит, пять тысяч пятьсот, каковые ты и получишь после венчания, причем твоя добродетельная мать не упустит случая, чтобы не наделить тебя купонами 1899 года или акциями Скопинского банка.
 

____________________

 
      * Понимаете? (франц.)
      С а ш а. Для чего ты мне это говоришь?
      Л е б е д е в. Мать приказала.
      С а ш а (встает). Папа, если бы ты хотя немного уважал себя и меня, то не позволил бы себе говорить со мной таким образом. (Сердито.) Не нужно мне вашего приданого… Я не просила и не прошу… Оставьте меня в покое, не оскорбляйте моего слуха вашими грошовыми расчетами!..
      Л е б е д е в. Не я тебе говорю о приданом, а мать…
      С а ш а. Сто раз я вам говорила, что не возьму ни копейки… А наш долг мы вам отдадим. Я возьму где-нибудь взаймы и отдам. Оставьте меня в покое.
      Л е б е д е в. За что же ты на меня набросилась? У Гоголя две крысы сначала понюхали, а потом ушли, а ты, эмансипе, не понюхавши набросилась.
      С а ш а. Оставьте меня в покое…
      Л е б е д е в (вспылив). Тьфу… Все вы то сделаете, что я себя или ножом пырну или человека зарежу!.. Та день-деньской рёвма ревет, зудит, пилит, копейки считает, а эта, умная, гуманная, черт подери, эмансипированная, не может понять родного отца… Я оскорбляю слух… Да ведь прежде чем прийти сюда оскорблять твой слух, меня там (указывает на дверь) на куски резали, четвертовали… (Ходит в волнении.) Не может она понять… (Дразнит.) Не возьму я ни копейки… Эка, удивить захотела… Что ж ты с мужем есть будешь?
      С а ш а. Свое, он не нищий…
      Л е б е д е в (машет рукой). Та пилит, эта философствует, с Николаем слова сказать нельзя; тоже очень умный… Голову вскружили и с толку сбили. Выходи ты скорей замуж, и ну вас всех к… (Идет к двери и останавливается.) Не Нравится мне, всё мне в вас не нравится…
      С а ш а. Что тебе не нравится?
      Л е б е д е в. Всё мне не нравится… всё…
      С а ш а. Что всё?
      Л е б е д е в. Так вот я рассядусь перед тобой и стану рассказывать… Ничего мне не нравится… А на свадьбу твою я и смотреть не хочу… (Подходит к Саше и ласково.) Ты меня извини, Шурочка… Может быть, твоя свадьба умная, честная, возвышенная, с принципами, но что-то в ней не то… не то… не то… Не похожа она на другие свадьбы… Ты молодая, свежая, чистая, как стеклышко, красивая, а он вдовец, 35 лет… истрепался, обносился… Гляди, через пять лет у него морщины и лысина будут… (Целует дочь в голову.) Шурочка, прости, но что-то и не совсем чисто… Уж очень много люди говорят… Как-то так у него эта Сарра умерла, потом как-то вдруг почему-то на тебе жениться захотел…
      С а ш а. Он твой друг, папа…
      Л е б е д е в. Друг-то друг, но все-таки что-то, понимаешь ли ты, как будто бы не того… (Живо.) Впрочем, я баба, баба… Обабился я, как старый кринолин… Не слушай меня… Никого, себя только слушай…

      Те же и З и н а и д а С а в в и ш н а.
      З и н а и д а С а в в и ш н а (входит, одетая в новое платье, голова повязана мокрым полотенцем). Там, кажется, приехал шафер жениха. Надо идти благословлять… (Плачет.)
      С а ш а (умоляюще). Мама!..
      Л е б е д е в. Зюзюшка, полно тебе сырость разводить!.. Уж, слава богу, целый год, извини за выражение, проревела.
      Пауза. Уксусом от тебя разит, как из бочки…
      С а ш а (умоляюще). Мама!..
      З и н а и д а С а в в и ш н а. Если тебе мать не нужна (плачет), если без послушания матери обходишься, то… что же тебе от меня нужно? Я благословлю, сделаю тебе такое удовольствие, благословлю…
      Л е б е д е в. Зюзюшка, радоваться надо…
      З и н а и д а С а в в и ш н а (отрывая платок от лица и не плача). Чему радоваться? Он женится на ней из-за приданого да чтобы мне долга не платить, а ты радуешься… (Плачет.) Одна дочь, да и та бог знает как… Если он, по-вашему, честный, путевый человек, то он бы прежде чем предложение делать, заплатил бы долг…
      Л е б е д е в (Саше). Молчи, молчи, воздержись… Допивай, брат, чашу до дна… Недолго еще осталось…

      Те же и И в а н о в.
      И в а н о в в фрачной паре, входит заметно взволнованный.
      Лебедев и Саша вместе.
      Л е б е д е в (испуганно). Что такое? Откуда ты?
      С а ш а. Зачем ты?
      И в а н о в. Виноват, господа, позвольте мне поговорить с Сашей наедине…
      Л е б е д е в. Это непорядок, чтобы до венца к невесте приезжать. Тебе давно пора быть в церкви…
      И в а н о в. Паша, я прошу…
      Л е б е д е в, пожимая плечами, и З и н а и д а С а в в и ш н а уходят.
      С а ш а. Что тебе?
      И в а н о в (волнуясь). Шурочка, ангел мой…
      С а ш а. Ты взволнован… Что случилось?..
      И в а н о в. Счастье мое, дорогая моя, выслушай меня… Забудь, что ты меня любишь, собери все свое внимание и выслушай…
      С а ш а. Николай, не пугай меня… что такое?
      И в а н о в. Сейчас я одевался к венцу, взглянул на себя в зеркало, а у меня на висках… седины… Шурочка, не надо бы!.. Пока еще не поздно, не надо… не надо!.. (Хватает себя за голову.) Не надо!.. Оставь ты меня… (Горячо.) Ты молода, прекрасна, чиста, у тебя впереди жизнь, а я… седина на висках, разбитость, чувство вины, прошлое… Не пара… Не пара я тебе!..
      С а ш а (строго). Николай… что за нежности?.. Тебя давно в церкви ждут, а ты прибегаешь сюда ныть. Все это не ново, слышала я и мне надоело… Поезжай в церковь, не задерживай людей!..
      И в а н о в (берет ее руки). Слишком я люблю тебя и слишком ты дорога для меня, чтобы я посмел стать тебе поперек дороги. Счастья я тебе не дам… Клянусь богом, не дам!.. Пока не поздно, откажись от меня. Это будет и честно и умно. Я сейчас уеду домой, а ты объяви своим, что свадьбы не будет… Объясни им как-нибудь… (Взволнованно ходит.) Боже мой, боже мой, я чувствую, что ты, Шурочка, меня не понимаешь… Я стар, уже отжил свое, заржавел… энергия жизни утрачена навсегда, будущего нет, воспоминания пасмурны… Чувство вины растет во мне с каждым часом, душит меня… Сомнения, предчувствия… Что-то случится… Шурочка, что-то случится… Скопляются тучи - чувствую…
      С а ш а (удерживая его за руку). Коля, ты говоришь как ребенок… Успокойся… Твоя душа больна и томится… Она берет верх над твоим здоровым и сильным умом, но ты не давай ей воли, а напряги ум. Ну рассуди: где тучи? В чем твоя вина? И чего ты хочешь? Ты прибежал сказать мне, что ты стар; может быть, но ведь и я не ребенок… И причем тут старость? Если бы твоя милая голова покрылась вдруг вся сединами, то я стала бы любить ее сильнее, чем теперь, потому что знаю, откуда эти седины… (Плачет.) Постой. Я сейчас… (Вытирает глаза.)
      И в а н о в. Говори, говори…
      С а ш а. Тебя томит чувство вины… Все, кроме отца, говорят мне о тебе только одно дурное. Вчера я получила анонимное письмо, в котором меня предостерегают…
      И в а н о в. Это доктор писал, доктор… Этот человек преследует меня…
      С а ш а. Все равно, кто бы ни писал… Все говорят о тебе худо, а я не знаю другого человека, который был бы честнее, великодушнее и выше тебя… Одним словом, я люблю тебя, а где любовь, там нельзя ни отступать, ни торговаться… Я буду твоей женой и хочу ею быть… Это решено и разговоров быть не может. Я люблю тебя и пойду за тобой, куда хочешь, под какие угодно тучи… Что бы с тобой ни случилось, куда бы тебя ни занесла судьба, я всегда и везде буду с тобой. Иначе я не понимаю своей жизни…
      И в а н о в (ходит). Да, да, Шурочка, да… Действительно, я говорю нелепости… Напустил на себя психопатию, себя измучил и на тебя нагоняю тоску… В самом деле, надо скорее прийти в норму… делом заняться и жить, как все живут… Слишком много у меня в голове накопилось лишних мыслей… В том, что я на тебе женюсь, нет ничего необыкновенного, удивительного, а моя мнительность делает из этого целое событие, апофеоз… Все нормально и хорошо… Так я, Шурочка, поеду…
      С а ш а. Езжай, и мы сейчас приедем…
      И в а н о в (целует ее). Извини, я тебе надоел… Сегодня повенчаемся, а завтра за дело… (Смеется.) Прелесть моя, философ. Похвастал я старостью, а ты, оказывается, старее меня умом на десять лет… (Перестав смеяться.) Серьезно рассуждая, Шурочка, мы такие же люди, как и все, и будем счастливы, как все… И если виноваты, то тоже как все…
      С а ш а. Ступай, ступай, пора…
      И в а н о в. Иду, иду… (Смеется.) Как я неумен, какой я еще ребенок, в сущности, тряпка… (Идет к двери и сталкивается с Лебедевым.)

      И в а н о в, С а ш а и Л е б е д е в.
      Л е б е д е в. Поди-ка, поди-ка сюда… (Берет Иванова за руку и ведет к рампе.) Гляди-ка мне Прямо в глаза, гляди… (Долго молча смотрит ему в глаза.) Ну, Христос с тобой… (Обнимает его.) Будь счастлив и прости, братец, за дурные мысли… (Саше.) Шурочка, а ведь он еще молодец… Погляди, чем не мужчина? Гвардии корнет… Поди сюда, Шурка… (Строго.) Поди…
      Саша подходит к нему. (Берет Иванова и Сашу за руки, оглядываясь). Слушайте, мать как хочет, бог с ней: не дает денег и не надо. Ты, Шурка, говоришь, что тебе (дразнит) «ни копейки не надо». Принципы, альтруизм, Шопенгауер… Все это чепуха, а я вам вот что скажу… (Вздыхает.) Есть у меня в банке заветные десять тысяч (оглядывается), про них в доме ни одна собака не знает… Это еще бабушкины… (выпуская руки) грабьте!..
      И в а н о в. Прощай… (Весело смеется и уходит.)
      Саша идет за ним.
      Л е б е д е в. Гаврила!.. (Уходит и кричит за дверью.) Гаврила!..
 

ЯВЛЕНИЕ 7

 
      Д у д к и н и К о с ы х.
      Оба вбегают и быстро закуривают.
      К о с ы х. Успеем еще по папиросе выкурить.
      Д у д к и н. Это он приезжал насчет приданого поприжать… (Восторженно.) Молодчина… Ей-богу, молодчина… Молодчина…
      Занавес

      Гостиная в доме Лебедевых. Бархатная мебель, старинная бронза, фамильные портреты. Пианино, на нем скрипка, возле стоит виолончель. Много света. Налево дверь. Направо широкая дверь в залу, откуда идет яркий свет. Из левой двери в правую и обратно снуют лакеи с блюдами, тарелками, бутылками и проч. При поднятии занавеса слышны из залы крики: «Горько, горько…»
 

ЯВЛЕНИЕ 1

 
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а, К о с ы х и Д у д к и н выходят из залы с бокалами.
      Г о л о с и з з а л ы: «За здоровье шаферов…»
      Музыка за сценой играет туш. Крик «ура» и шум передвигаемых стульев.
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. Какую я парочку сосватала… Любо-дорого, хоть в Москву напоказ вези. Он красивый, статный, образованный, деликатный, чверезый, а Сашенька ангельчик, цветочек, ясочка… Другую такую парочку не скоро сосватаешь…
      В зале кричат ура.
      К о с ы х и Д у д к и н (вместе). Ура-а-а-а…
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а (поет).
      Да не сиди, Сашенька, не сиди,
      Подыми окошечко, погляди:
      Высоко ли солнышко на дворе?
      Хорош ли мой Колюшка на коне? Вот как… Загуляла, грешница… Нет мне теперь конца-краю…
      Дудкин хочет что-то сказать, но не может.
      К о с ы х. Завидно на людское счастье глядеть… Авдотья Назаровна, сделай милость, сосватай мне невесту… Так опротивела холостая, одинокая жизнь, что дома все хожу по комнатам да на отдушники поглядываю… Болтаешься, болтаешься, и так, черт знает как, жизнь проходит.
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. Давно бы сказал, я бы тебя сразу женила…
      К о с ы х. То ли дело женатому… Сидишь у себя дома… тепло… лампа горит, какая-нибудь этакая жена ходит… Ей-богу, она около тебя ходит, а ты сидишь за столом с приятелями и винтишь… Говоришь: без козыря… пас… трефы… пас… черви… пас… два черви… пас… И наконец шлем на червах… Все пас, пас, пас…
      Дудкин касается талии Авдотьи Назаровны и щелкает языком.
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. Ну, так назюзюкался, что меня за молодую принял… Эка, до какой степени себя забыл в чужом доме. Языка не сдвинешь, словно паралич расшиб…
      Г о л о с и з з а л ы: «За здоровье Сергея Афанасьевича и Марьи Даниловны…»
      Музыка играет туш. Ура. (Идет в залу и поет.)
      Хорош, хорош, маменька,
      Лучше всех,
      Да повесил головушку
      Ниже всех.
      Уходит.
      Д у д к и н. Раиса Сергеевна, поедем…
      К о с ы х. Какая я тебе Раиса Сергеевна…
      Д у д к и н. Наплюй… поедем… дай двугривенный швейцару, у меня мелких нет… (Кричит.) Григорий, подавай…
      К о с ы х. Что ты орешь? Какой тут Григорий? (Закуривает.)
      Д у д к и н. Наплюй, поедем… Гуляй на все… (Кричит.) Григорий, подавай…

      Те же и Б о р к и н (во фраке с цветком).
      Б о р к и н (вбегает из залы запыхавшись). Отчего не подают шампанского? (Лакею.) Подавай еще шампанского, скорей…
      Л а к е й. Шампанского больше нет…
      Б о р к и н. Черт знает, что за беспорядки… Пять бутылок на сто человек… Это возмутительно…
      Косых подходит к виолончелю и водит по струнам смычком. Какое еще вино есть?
      Л а к е й. Столовое, игристое…
      Б о р к и н. По сорока копеек бутылка? (Косых.) Ах, да не пилите вы, пожалуйста… (Лакею.) Подавай хоть столового игристого, только поскорее… Уф, замучился… Одних тостов произнес штук двадцать… (Дудкину и Косых.) Вот что, сейчас мы провозгласим графа и Бабакину женихом с невестой. Смотрите, господа: кричать ура во все горло. А потом у меня одна идея есть, которую я объявлю. Так нужно будет и за идею выпить… Пойдемте… (Берет под руку Косых и уходит с ним в залу.)
      Д у д к и н (идет за ними). Семен Николаевич… Давай сначала у буфета выпьем, а потом уж в общей… (Уходит.)
      Музыка играет марш из «Бокаччио», крики: «Музыка, стой».
      Марш обрывается.
      Г о л о с и з з а л ы: «За здоровье невестиной тетушки
      Маргариты Саввишны…»
      Туш.

      Ш а б е л ь с к и й и Л е б е д е в.
      Л е б е д е в (выходя с графом из залы). Не дури ты, пожалуйста, напустил на себя злобу или просто страдаешь катаром желудка, а уж думаешь в самом деле, что ты Мефистофель. Да право… Возьми в рот паклю, зажги и дыши огнем на людей…
      Ш а б е л ь с к и й. Нет, серьезно, мне хочется устроить себе какую-нибудь гнусность, подлость, чтоб не только мне, но и всем противно стало. И я устрою… Честное слово, устрою… Я уже сказал Боркину, чтобы он объявил меня женихом. (Смеется.) Это будет гнусно, но под стать и времени и людям. Все подлы, и я буду подл…
      Л е б е д е в. Надоел ты мне… Слушай, Матвей, договоришься ты до того, что тебя, извини за выражение, в желтый дом свезут.
      Ш а б е л ь с к и й. А чем желтый дом хуже любого белого или красного дома? Сделай милость, хоть сейчас меня туда вези… Сделай милость…
      Л е б е д е в. Знаешь что, брат… Бери свою шапку и езжай домой… Тут свадьба, все веселятся, а ты кра… кра… как ворона. Езжай с богом…
      Ш а б е л ь с к и й. Свадьба… все веселятся… Что-то идиотское, дикое… Эта музыка, шум, пьянство, точно Тит Титыч женится. До сих пор я считал тебя и Николая интеллигентными людьми, а сегодня вижу, что вы оба такие же моветоны, как Зюзюшка и Марфутка. Это не свадьба, а кабак.
      Л е б е д е в. Кабак, но ведь не я делаю этот кабак и не Николаша. Обычай такой… есть обычай - горло драть, ну и дерут, а обычаи, брат, те же законы. Mores leges imitantur* - вот еще с университета помню. Не нам с тобой людей переделывать.
 

____________________

 
      * Обычаи заменяют законы (лат.).
      Шабельский склоняется к пианино и рыдает. Батюшки… Матвей… граф… Что с тобой? Матюша, родной мой… ангел мой… Я тебя обидел? Ну прости меня, старую собаку. Прости пьяницу… Воды выпей…
      Ш а б е л ь с к и й. Не нужно… (Поднимает голову.)
      Л е б е д е в. Что ты плачешь?
      Ш а б е л ь с к и й. Ничего, так…
      Л е б е д е в. Нет, Матюша, не лги… Отчего? что за причина?
      Ш а б е л ь с к и й. Взглянул я сейчас на эту виолончель и… и жидовочку вспомнил…
      Л е б е д е в. Эва, когда нашел вспоминать… Царство ей небесное, вечный покой, а вспоминать не время…
      Ш а б е л ь с к и й. Мы с ней дуэты играли… Чудная, превосходная женщина… (Склоняется на пианино.)
      Г о л о с и з з а л ы: «За здоровье дам…»
      Туш и ура. Все подленькие; маленькие, ничтожные, бездарные… Я брюзга; как кокетка, напустил на себя бог знает что, не верю ни одному своему слову, но согласись, Паша, все мелко, ничтожно, подловато. Готов перед смертью любить людей, но ведь всё не люди, а людишки, микрокефалы, грязь, копоть…
      Л е б е д е в. Людишки… От глупости всё, Матвей… Глупые они, а ты погоди - дети их будут умные… Дети не будут умные, жди внуков, нельзя сразу… Ум веками дается…
      Ш а б е л ь с к и й. Паша, когда солнце светит, то и на кладбище весело… когда есть надежды, то и в старости хорошо… А у меня ни одной надежды, ни одной…
      Л е б е д е в. Да, действительно, тебе плоховато… Ни детей у тебя, ни денег, ни занятий… Ну, да что делать, судьбе кукиша не покажешь…
      Музыка полминуты играет вальс, во время которого Лебедев и Шабельский делают вид, что говорят между собою.
      Ш а б е л ь с к и й. На том свете мы поквитаемся. Я съезжу в Париж и погляжу на могилу жены. В своей жизни я много давал, роздал половину своего состояния, а потому имею право просить. К тому же, прошу я у друга.
      Л е б е д е в (растерянно). Голубчик, у меня ни копейки… Честное слово, omnia mea mecum porto*. Живу на жениных харчах без жалованья. Были спрятаны у меня заветные десять тысяч, да и те сегодня Шурочке определил. (Живо.) Постой, не унывай… Эврика… Скажу я Николаше одно слово, и ты будешь в Париже… Валяй в Париж… Из десяти тысяч мы тебе три ассигнуем. Четыре… Целый год будешь кататься, а потом приедешь домой и, чего доброго, внучка застанешь… Ау… ау… Честное слово…
 

____________________

 
      * всё мое ношу с собой (лат.).

      Те же и И в а н о в.
      И в а н о в (выходя из залы). Дядя, ты здесь? Милый мой, я улыбаюсь и смеюсь, как благодушнейший из смертных… (Смеется.) Я прошу тебя от чистого сердца, будь весел, улыбайся и ты… Не отравляй нашего веселья твоим унылым видом. Бери Пашу под правую руку, меня под левую и пойдем выпьем за твое здоровье. Я так счастлив и доволен, как давно уже не бывал. Все хорошо, нормально… отлично… Выпил я бокал шампанского (смеется), и, мне кажется, вся земля кружится от моего счастья… (Испуганно.) Матвей, ты плакал?
      Ш а б е л ь с к и й. Да…
      И в а н о в. О чем?
      Ш а б е л ь с к и й. Я о ней вспомнил… о Сарре…
      Пауза.
      И в а н о в. Спасибо тебе, что ты о ней вспомнил… Это прекрасная, редкая женщина… Мало таких женщин, Матвей…
      Л е б е д е в. Симпатичная была. Это верно…
      Пауза.
      И в а н о в (графу). А помнишь, какую штуку я сгоряча пустил ей, когда она пришла ко мне в кабинет? Боже мой, вспоминаем теперь равнодушно, а тогда я едва не умер от ужаса. Пятеро суток я не уснул ни на минуту, не съел ни одной крошки, а ведь простила… Все мне простила, когда умирала. И я чувствую, она теперь смотрит сюда своими светлыми глазами и прощает нас. Спит она теперь в могиле; мы живем, музыка у нас играет, а придет время, и мы умрем, и о нас скажут: спит он теперь в могиле… Нравится мне этот порядок в природе и сама природа мне нравится. (Смеется.) Все мне сегодня необыкновенно симпатично… Ты, Паша, честнейший человек… Мне больше нельзя пить, но вы, господа, пойдите и выпейте…
      Л е б е д е в. Граф, коньячку? А? Кого будешь пить?
      Ш а б е л ь с к и й. Все равно.
      И в а н о в. Сам я не пью, но люблю смотреть, когда другие пьют. (Трет себе лоб.) Счастье счастьем, а за эти дни я так измучился, что того и гляди упаду… Во всем теле какое-то нытье… (Смеется.) Пойдемте…

      Те же и Б о р к и н.
      Б о р к и н (выходя из залы). Молодой, где вы? Вас ищут. (Увидев Иванова.) А… Идите скорее, вас там зовут… Впрочем, постойте, Nicolas, на минутку, я должен сообщить вам одну чудную идею. За эту идею вы, господа, все, сколько вас тут есть, должны дать по крайней мере по тысяче рублей… Слушайте, Nicolas: давайте вы, я, Зинаида Саввишна и Бабакина все на паях откроем конный завод… Хотите?
      Л е б е д е в. Ну… у парня из головы винт выскочил…
      И в а н о в (смеется). Миша, вы умный, способный малый… Я искренно желаю вам добра. Забудем прошлое.
      Б о р к и н (растроганный). Николай Алексеевич, вы хороший человек… я вас люблю и многим вам обязан. Давайте выпьем на «ты»!..
      И в а н о в. Этого не нужно, Миша, все это вздор… Главное, будьте честным, хорошим человеком… Забудем прошлое… Вы виноваты, я виноват, но не будем помнить этого. Все мы люди - человеки, все грешны, виноваты и под богом ходим. Не грешен и силен только тот, у кого нет горячей крови и сердца.
      Л е б е д е в (Иванову). Ты сегодня заговорил как немецкий пастор. Брось эту панихиду… Коли пить, так пойдемте пить, а нечего золотое время терять. Пойдем, Граф… (Берет графа и Иванова под руку.) Вперед… (Поет.) На одного втроем ударим разом…
      Б о р к и н (загораживает дорогу). Господа, насчет конского завода я не шучу… Это дело серьезное… Во-первых, дело выгодное и, во-вторых, полезное… У нас привьется оно как нельзя лучше… Во-первых, лугов много, во-вторых, водопои отличные, в-третьих, помещение для завода есть.

      Те же и Б а б а к и н а.
      Б а б а к и н а (выходя из залы). А где же мой кавалер? (Томно.) Граф, как вы смеете меня оставлять одну? Мне не с кем чокаться… У, противный… (Бьет графа веером по руке.)
      Ш а б е л ь с к и й (брезгливо). Оставьте меня, отойдите…
      Ш а б е л ь с к и й, Л е б е д е в и И в а н о в уходят в залу.
      Б а б а к и н а (ошеломленная). Что же это такое? Какое он имеет полное право? Очень вами благодарна…
      Б о р к и н. Марфунчик, так я завтра приеду, мы поговорим обстоятельно и условимся… (Запыхавшись.) Денег на первых порах потребуется очень немного. Если каждый пайщик внесет для начала по две тысячи, то это за глаза…
      Б а б а к и н а. Да как он смеет? Я к нему с лаской, деликатно, как дама, а он - отойдите… Что же это такое? Белены он объелся что ли?
      Б о р к и н (нетерпеливо). Ах, да не в этом дело… Не хочет он жениться, черт с ним… Есть вещи поважнее графства и женитьбы. Подумай, Марфунчик: у нас на всю губернию один только конский завод, да и тот с аукциона продается. В хороших лошадях чувствуется страшный недостаток. Если мы поставим дело на широкую ногу, выпишем из Англии двух-трех хороших жеребцов…
      Б а б а к и н а (сердито). Отстаньте, отвяжись…
      Б о р к и н. Вот извольте ей втолковать… (Горячо.) На это понадобится какие-нибудь две-три тысячи, только, а через пять - десять лет мы будем иметь состояние… Во-первых, лугов много, во-вторых, водопои отличные, в-третьих…
      Б а б а к и н а (плачет). Целый год ездил раза по три в неделю, пил, ел, на моих лошадях разъезжал, а теперь, когда племянник женился на богатой, я стала не нужна. Очень вами благодарна… Если я ему денег не давала, то ведь я не миллионщица…
      Б о р к и н (всплескивая руками). Я ей о важном деле говорю, а она ревет… Удивительный народ… Извольте вот с такими людьми дело делать… Те слушать не хотят, эта ревет как белуга… Господа, да пора же наконец сбросить с себя лень, апатию, нужно же когда-нибудь заняться делом!.. Неужели вы не сознаете, что индифферентизм губит нас?
      Б а б а к и н а (злобно, сквозь слезы). Отстань!.. глаза выцарапаю!.. Чтоб ничья нога у меня теперь не была… Чтоб ни одна шельма не смела и носа показать!.. (Плачет.)
      Б о р к и н. Значит, идея моя должна лопнуть и дело не состоится. (С горечью.) Благодарю вас, господа… Очень вам благодарен… На наряды да на мадеру у вас есть деньги, а на хорошее, полезное дело вам и копейки жаль… Поклоняетесь золотому тельцу, мамоне…
      Бабакина хочет уходить. (Берет ее за руку, которую та вырывает; решительно). Ну, Марфа Егоровна, в таком случае у меня есть другая идея… Марфочка, если вам жалко двух тысяч, то позвольте вам сделать предложение… Делаю вам предложение…
      Б а б а к и н а (злобно и удивленно). Что?
      Б о р к и н. Предлагаю руку и сердце. Я люблю вас страстно, бешено. С тех пор, как я увидел вас, я понял, для чего я живу… Любить вас, но в то же время не обладать вами, это пытка… инквизиция…
      Б а б а к и н а. Нет, нет, нет, нет…
      Б о р к и н. Правда, я пользовался взаимностью в самых широких размерах, но это не удовлетворяло меня. Я хочу законного брака, чтобы век принадлежать тебе… (Берет за талию.) Люблю и страдаю… О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек… Что же еще сказать тебе? Выходи, вот и все… У тебя денег много, девать некуда, я человек деловой, основательный… к тому же влюблен…
      Б а б а к и н а. Но ведь ты… все шутишь… В прошлом году тоже раз сделал предложение, а на другой день приехал и отказался.
      Б о р к и н. Честное слово, не шучу… Ну вот я на колени стану. (Становится на колени.) Люблю до сумасшествия…
      Проходит л а к е й.
      Б а б а к и н а (вскрикивает). Ах… лакей увидел…
      Б о р к и н. Пусть все увидят… Сейчас я всем объявлю. (Встает.)
      Б а б а к и н а. Миша, только я не буду тебе давать много денег…
      Б о р к и н. Там увидим, увидим… (Целует ее.) Марфунчик, зюмбумбунчик… Заживем… Такие у нас будут скаковые лошади, что я на одних призах наживу состояние.
      Б а б а к и н а (кричит). Платья не мни, платья… Оно двести рублей стоит…

      Б а б а к и н а, Б о р к и н и
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а.
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а (выходит из залы и, увидев целующуюся парочку, вскрикивает). Ах…
      Б о р к и н. Авдотья Назаровна, поздравляй… Жених и невеста… Женюсь… (Идет с Бабакиной к зальной двери.) Что ошалела? говорю: женюсь!.. (Целует Бабакину.) Вот… теперь не надо мне пайщиков, сам конский завод устрою…
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а. Ясочка моя, красавица… Вот радость-то!..
      Б о р к и н. Погоди, дай дорогу… (Уходит с Бабакиной в залу.)
      А в д о т ь я Н а з а р о в н а (идя за ними, кричит). А поглядите, люди добрые, какую я парочку сосватала!.. Поглядите… (Уходит.)
 

ЯВЛЕНИЕ 8

 
      Л ь в о в (один).
      Л ь в о в (входит из левой двери; смотрит на часы). Немножко поздно приехал, ну да ведь все пьяны небось, не заметят… (Идет к правой двери и в волнении потирает руки.) Главное, не надо волноваться… (Смотрит в дверь.) Сидит рядом, улыбается… Обманул, ограбил и улыбается своей жертве… (Пожимается от волнения.) Главное, не нужно волноваться… Сидит счастлив, здоров, весел и безнаказан. Вот оно, торжество добродетели и правды… Одну жену не удалось ограбить, замучил ее и в гроб уложил… Нашел теперь другую… Будет перед этой лицемерить, пока не ограбит ее, а ограбивши, и ее уложит туда же, где лежит первая… Старая кулаческая история…
      Г о л о с и з з а л ы: «За здоровье всех гостей…»
      Туш и ура. Прекрасно проживет до глубокой старости, а умрет с спокойною совестью… Нет, я выведу тебя на чистую воду, сорву с тебя маску… Ты у меня не будешь так улыбаться… Когда все узнают, что ты за птица, едва ли ты улыбнешься… (Нервно застегивает сюртук.) Я честный человек, и мое дело открыть глаза кому следует… (Нервно откашливается.) Исполню свой долг и завтра же вон из этого проклятого уезда… (Громко.) Николай Алексеевич Иванов, объявляю во всеуслышание, что вы подлец!..
      В зале шум.

      Л ь в о в, И в а н о в, Ш а б е л ь с к и й, Л е б е д е в,
      Б о р к и н, К о с ы х, потом С а ш а.
      И в а н о в вбегает из залы, схватив себя за голову; за ним выходят остальные.
      И в а н о в. За что? за что? Скажите мне: за что? (В изнеможении опускается на диван.)
      В с е. За что?
      Л е б е д е в (Львову). Объясни, Христа ради, за что оскорбил? (Хватает себя за голову и ходит в волнении.)
      Ш а б е л ь с к и й (Иванову). Nicolas, Nicolas, ради бога… Не обращай внимания… Будь выше этого…
      Б о р к и н. Милостивый государь… это подло!.. Я вызываю вас на дуэль…
      Л ь в о в. Господин Боркин, я считаю для себя унизительным не только драться, но даже говорить с вами… А господин Иванов, если хочет, может получить удовлетворение каждую минуту…
      С а ш а (выходит из залы, пошатываясь). За что? за что вы оскорбили моего мужа? Господа, позвольте, пусть он мне скажет… за что?
      Л ь в о в. Александра Павловна, я оскорблял не голословно. Я пришел сюда как честный человек, чтобы раскрыть вам глаза, и прошу вас выслушать меня. Я все выскажу…
      С а ш а. Что вы выскажете? какие тайны знаете вы? Что он уложил в гроб свою первую жену? Про это говорят все. Что он женился на мне из-за приданого и чтобы не платить моей матери долга? Это тоже известно всему уезду. А, жестокие, мелочные, ничтожные люди… (Мужу.) Николай, пойдем отсюда… (Берет его за руку.)
      Л е б е д е в (Львову). Я, как хозяин дома… как отец своего зятя… то есть дочери, милостивый государь…
      Саша громко вскрикивает и падает на мужа…
      Все подбегают к Иванову. Батюшки, он умер… воды… доктора…
      Ш а б е л ь с к и й (плача). Nicolas! Nicolas!
      В с е. Воды, доктора, он умер…
      Занавес

ШУТКА В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ

 
      (Посвящена Н. Н. Соловцову)
 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      Е л е н а И в а н о в н а П о п о в а, вдовушка с ямочками на щеках, помещица.
      Г р и г о р и й С т е п а н о в и ч С м и р н о в, нестарый помещик.
      Л у к а, лакей Поповой, старик.
      Гостиная в усадьбе Поповой.

      П о п о в а (в глубоком трауре, не отрывает глаз от фотографической карточки) и Л у к а.
      Л у к а. Нехорошо, барыня… Губите вы себя только… Горничная и кухарка пошли по ягоды, всякое дыхание радуется, даже кошка, и та свое удовольствие понимает и по двору гуляет, пташек ловит, а вы цельный день сидите в комнате, словно в монастыре, и никакого удовольствия. Да право! Почитай, уж год прошел, как вы из дому не выходите!..
      П о п о в а. И не выйду никогда… Зачем? Жизнь моя уже кончена. Он лежит в могиле, я погребла себя в четырех стенах… Мы оба умерли.
      Л у к а. Ну, вот! И не слушал бы, право. Николай Михайлович померли, так тому и быть, божья воля, царство им небесное… Погоревали - и будет, надо и честь знать. Не весь же век плакать и траур носить. У меня тоже в свое время старуха померла… Что ж? Погоревал, поплакал с месяц, и будет с нее, а ежели цельный век Лазаря петь, то и старуха того не стоит. (Вздыхает.) Соседей всех забыли… И сами не ездите, и принимать не велите. Живем, извините, как пауки, - света белого не видим. Ливрею мыши съели… Добро бы хороших людей не было, а то ведь полон уезд господ… В Рыблове полк стоит, так офицеры - чистые конфеты, не наглядишься! А в лагерях что ни пятница, то бал, и, почитай, каждый день военная оркестра музыку играет… Эх, барыня-матушка! Молодая, красивая, кровь с молоком - только бы и жить в свое удовольствие… Красота-то ведь не навеки дадена! Пройдет годов десять, сами захотите павой пройтись да господам офицерам в глаза пыль пустить, ан поздно будет.
      П о п о в а (решительно). Я прошу тебя никогда не говорить мне об этом! Ты знаешь, с тех пор как умер Николай Михайлович, жизнь потеряла для меня всякую цену. Тебе кажется, что я жива, но это только кажется! Я дала себе клятву до самой могилы не снимать этого траура и не видеть света… Слышишь? Пусть тень его видит, как я люблю его… Да, я знаю, для тебя не тайна, он часто бывал несправедлив ко мне, жесток и… и даже неверен, но я буду верна до могилы и докажу ему, как я умею любить. Там, по ту сторону гроба, он увидит меня такою же, какою я была до его смерти…
      Л у к а. Чем эти самые слова, пошли бы лучше по саду погуляли, а то велели бы запрячь Тоби или Великана и к соседям в гости…
      П о п о в а. Ах!.. (Плачет.)
      Л у к а. Барыня!.. Матушка!.. Что вы? Христос с вами!
      П о п о в а. Он так любил Тоби! Он всегда ездил на нем к Корчагиным и Власовым. Как он чудно правил! Сколько грации было в его фигуре, когда он изо всей силы натягивал вожжи! Помнишь? Тоби, Тоби! Прикажи дать ему сегодня лишнюю осьмушку овса.
      Л у к а. Слушаю!
      Резкий звонок.
      П о п о в а (вздрагивает). Кто это? Скажи, что я никого не принимаю!
      Л у к а. Слушаю-с! (Уходит.)

      П о п о в а (одна).
      П о п о в а (глядя на фотографию). Ты увидишь, Nicolas, как я умею любить и прощать… Любовь моя угаснет вместе со мною, когда перестанет биться мое бедное сердце. (Смеется, сквозь слезы.) И тебе не совестно? Я паинька, верная женка, заперла себя на замок и буду верна тебе до могилы, а ты… и тебе не совестно, бутуз? Изменял мне, делал сцены, по целым неделям оставлял меня одну…

      П о п о в а и Л у к а.
      Л у к а (входит, встревоженно). Сударыня, там кто-то спрашивает вас. Хочет видеть…
      П о п о в а. Но ведь ты сказал, что я со дня смерти мужа никого не принимаю?
      Л у к а. Сказал, но он и слушать не хочет, говорит, что очень нужное дело.
      П о п о в а. Я не при-ни-ма-ю!
      Л у к а. Я ему говорил, но… леший какой-то… ругается и прямо в комнаты прет… уж в столовой стоит…
      П о п о в а (раздраженно). Хорошо, проси… Какие невежи!
      Л у к а уходит. Как тяжелы эти люди! Что им нужно от меня? К чему им нарушать мой покой? (Вздыхает.) Нет, видно уж и вправду придется уйти в монастырь… (Задумывается.) Да, в монастырь…

      П о п о в а, Л у к а и С м и р н о в.
      С м и р н о в (входя, Луке). Болван, любишь много разговаривать… Осел! (Увидев Попову, с достоинством.) Сударыня, честь имею представиться: отставной поручик артиллерии, землевладелец Григорий Степанович Смирнов! Вынужден беспокоить вас по весьма важному делу…
      П о п о в а (не подавая руки). Что вам угодно?
      С м и р н о в. Ваш покойный супруг, с которым я имел честь быть знаком, остался мне должен по двум векселям тысячу двести рублей. Так как завтра мне предстоит платеж процентов в земельный банк, то я просил бы вас, сударыня, уплатить мне деньги сегодня же.
      П о п о в а. Тысяча двести… А за что мой муж остался вам должен?
      С м и р н о в. Он покупал у меня овес.
      П о п о в а (вздыхая, Луке). Так ты же, Лука, не забудь приказать, чтобы дали Тоби лишнюю осьмушку овса.
      Л у к а уходит. (Смирнову.) Если Николай Михайлович остался вам должен, то, само собою разумеется, я заплачу; но, извините пожалуйста, у меня сегодня нет свободных денег. Послезавтра вернется из города мой приказчик, и я прикажу ему уплатить вам что следует, а пока я не могу исполнить вашего желания… К тому же, сегодня исполнилось ровно семь месяцев, как умер мой муж, и у меня теперь такое настроение, что я совершенно не расположена заниматься денежными делами.
      С м и р н о в. А у меня теперь такое настроение, что если я завтра не заплачу процентов, то должен буду вылететь в трубу вверх ногами. У меня опишут имение!
      П о п о в а. Послезавтра вы получите ваши деньги.
      С м и р н о в. Мне нужны деньги не послезавтра, а сегодня.
      П о п о в а. Простите, сегодня я не могу заплатить вам.
      С м и р н о в. А я не могу ждать до послезавтра.
      П о п о в а. Что же делать, если у меня сейчас нет!
      С м и р н о в. Стало быть, не можете заплатить?
      П о п о в а. Не могу…
      С м и р н о в. Гм!.. Это ваше последнее слово?
      П о п о в а. Да, последнее.
      С м и р н о в. Последнее? Положительно?
      П о п о в а. Положительно.
      С м и р н о в. Покорнейше благодарю. Так и запишем. (Пожимает плечами.) А еще хотят, чтобы я был хладнокровен! Встречается мне сейчас по дороге акцизный и спрашивает: «Отчего вы всё сердитесь, Григорий Степанович?» Да помилуйте, как же мне не сердиться? Нужны мне дозарезу деньги… Выехал я еще вчера утром чуть свет, объездил всех своих должников, и хоть бы один из них заплатил свой долг! Измучился, как собака, ночевал черт знает где - в жидовской корчме около водочного бочонка… Наконец приезжаю сюда, за 70 верст от дому, надеюсь получить, а меня угощают «настроением»! Как же мне не сердиться?
      П о п о в а. Я, кажется, ясно сказала: приказчик вернется из города, тогда и получите.
      С м и р н о в. Я приехал не к приказчику, а к вам! На кой леший, извините за выражение, сдался мне ваш приказчик!
      П о п о в а. Простите, милостивый государь, я не привыкла к этим странным выражениям, к такому тону. Я вас больше не слушаю. (Быстро уходит.)
      V
 
      С м и р н о в (один).
      С м и р н о в. Скажите пожалуйста! Настроение… Семь месяцев тому назад муж умер! Да мне-то нужно платить проценты или нет? Я вас спрашиваю: нужно платить проценты или нет? Ну, у вас муж умер, настроение там и всякие фокусы… приказчик куда-то уехал, черт его возьми, а мне что прикажете делать? Улететь от своих кредиторов на воздушном шаре, что ли? Или разбежаться и трахнуться башкой о стену? Приезжаю к Груздеву - дома нет, Ярошевич спрятался, с Курицыным поругался насмерть и чуть было его в окно не вышвырнул, у Мазутова - холерина, у этой - настроение. Ни одна каналья не платит! А всё оттого, что я слишком их избаловал, что я нюня, тряпка, баба! Слишком я с ними деликатен! Ну, погодите же! Узнаете вы меня! Я не позволю шутить с собою, черт возьми! Останусь и буду торчать здесь, пока она не заплатит! Брр!.. Как я зол сегодня, как я зол! От злости все поджилки трясутся и дух захватило… Фуй, боже мой, даже дурно делается! (Кричит.) Человек!

      С м и р н о в и Л у к а.
      Л у к а (входит). Чего вам?
      С м и р н о в. Дай мне квасу или воды!
      Л у к а уходит. Нет, какова логика! Человеку нужны дозарезу деньги, впору вешаться, а она не платит, потому что, видите ли, не расположена заниматься денежными делами!.. Настоящая женская, турнюрная логика! Потому-то вот я никогда не любил и не люблю говорить с женщинами. Для меня легче сидеть на бочке с порохом, чем говорить с женщиной. Брр!.. Даже мороз по коже дерет - до такой степени разозлил меня этот шлейф! Стоит мне хотя бы издали увидеть поэтическое создание, как у меня от злости в икрах начинаются судороги. Просто хоть караул кричи.

      С м и р н о в и Л у к а.
      Л у к а (входит и падает воду). Барыня больны и не принимают.
      С м и р н о в. Пошел!
      Л у к а уходит. Больны и не принимают! Не нужно, не принимай… Я останусь и буду сидеть здесь, пока не отдашь денег. Неделю будешь больна, и я неделю просижу здесь… Год будешь больна - и я год… Я свое возьму, матушка! Меня не тронешь трауром да ямочками на щеках… Знаем мы эти ямочки! (Кричит в окно.) Семен, распрягай! Мы не скоро уедем! Я здесь остаюсь! Скажешь там на конюшне, чтобы овса дали лошадям! Опять у тебя, скотина, левая пристяжная запуталась в вожжу! (Дразнит.) Ничаво… Я тебе задам - ничаво! (Отходит от окна.) Скверно… жара невыносимая, денег никто не платит, плохо ночь спал, а тут еще этот траурный шлейф с настроением… Голова болит… Водки выпить, что ли? Пожалуй, выпью. (Кричит.) Человек!
      Л у к а (входит). Что вам?
      С м и р н о в. Дай рюмку водки!
      Л у к а уходит. Уф! (Садится и оглядывает себя.) Нечего сказать, хороша фигура! Весь в пыли, сапоги грязные, не умыт, не чесан, на жилетке солома… Барынька, чего доброго, меня за разбойника приняла. (Зевает.) Немножко невежливо являться в гостиную в таком виде, ну, да ничего… я тут не гость, а кредитор, для кредиторов же костюм не писан…
      Л у к а (входит и подает водку). Много вы позволяете себе, сударь…
      С м и р н о в (сердито). Что?
      Л у к а. Я… я ничего… я собственно…
      С м и р н о в. С кем ты разговариваешь?! Молч-ать!
      Л у к а (в сторону). Навязался, леший, на нашу голову… Принесла нелегкая…
      Л у к а уходит.
      С м и р н о в. Ах, как я зол! Так зол, что, кажется, весь свет стер бы в порошок… Даже дурно делается… (Кричит.) Человек!

      П о п о в а и С м и р н о в.
      П о п о в а (входит, опустив глаза). Милостивый государь, в своем уединении я давно уже отвыкла от человеческого голоса и не выношу крика. Прошу вас убедительно, не нарушайте моего покоя!
      С м и р н о в. Заплатите мне деньги, и я уеду.
      П о п о в а. Я сказала вам русским языком: денег у меня свободных теперь нет, погодите до послезавтра.
      С м и р н о в. Я тоже имел честь сказать вам русским языком: деньги нужны мне не послезавтра, а сегодня. Если сегодня вы мне не заплатите, то завтра я должен буду повеситься.
      П о п о в а. Но что же мне делать, если у меня нет денег? Как странно!
      С м и р н о в. Так вы сейчас не заплатите? Нет?
      П о п о в а. Не могу…
      С м и р н о в. В таком случае я остаюсь здесь и буду сидеть, пока не получу… (Садится.) Послезавтра заплатите? Отлично! Я до послезавтра просижу таким образом. Вот так и буду сидеть… (Вскакивает.) Я вас спрашиваю: мне нужно заплатить завтра проценты или нет?.. Или вы думаете, что я шучу?
      П о п о в а. Милостивый государь, прошу вас не кричать! Здесь не конюшня!
      С м и р н о в. Я вас не о конюшне спрашиваю, а о том - нужно мне платить завтра проценты или нет?
      П о п о в а. Вы не умеете держать себя в женском обществе!
      С м и р н о в. Нет-с, я умею держать себя в женском обществе!
      П о п о в а. Нет, не умеете! Вы невоспитанный, грубый человек! Порядочные люди не говорят так с женщинами!
      С м и р н о в. Ах, удивительное дело! Как же прикажете говорить с вами? По-французски, что ли? (Злится и сюсюкает.) Мадам, же ву при…* как я счастлив, что вы не платите мне денег… Ах, пардон, что обеспокоил вас! Такая сегодня прелестная погода! И этот траур так к лицу вам! (Расшаркивается.)
 

____________________

 
      * я вас прошу (франц. je vous prie).
      П о п о в а. Не умно и грубо.
      С м и р н о в (дразнит.) Не умно и грубо! Я не умею держать себя в женском обществе! Сударыня, на своем веку я видел женщин гораздо больше, чем вы воробьев! Три раза я стрелялся на дуэли из-за женщин, двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня! Да-с! Было время, когда я ломал дурака, миндальничал, медоточил, рассыпался бисером, шаркал ногами… Любил, страдал, вздыхал на луну, раскисал, таял, холодел… Любил страстно, бешено, на всякие манеры, черт меня возьми, трещал, как сорока, об эмансипации, прожил на нежном чувстве половину состояния, но теперь - слуга покорный! Теперь меня не проведете! Довольно! Очи черные, очи страстные, алые губки, ямочки на щеках, луна, шепот, робкое дыханье - за всё это, сударыня, я теперь и медного гроша не дам! Я не говорю о присутствующих, но все женщины, от мала до велика, ломаки, кривляки, сплетницы, ненавистницы, лгунишки до мозга костей, суетны, мелочны, безжалостны, логика возмутительная, а что касается вот этой штуки (хлопает себя по лбу), то, извините за откровенность, воробей любому философу в юбке может дать десять очков вперед! Посмотришь на иное поэтическое созданье: кисея, эфир, полубогиня, миллион восторгов, а заглянешь в душу - обыкновеннейший крокодил! (Хватается за спинку стула, стул трещит и ломается.) Но возмутительнее всего, что этот крокодил почему-то воображает, что его шедевр, его привилегия и монополия - нежное чувство! Да черт побери совсем, повесьте меня вот на этом гвозде вверх ногами - разве женщина умеет любить кого-нибудь, кроме болонок?.. В любви она умеет только хныкать и распускать нюни! Где мужчина страдает и жертвует, там вся ее любовь выражается только в том, что она вертит шлейфом и старается покрепче схватить за нос. Вы имеете несчастье быть женщиной, стало быть, по себе самой знаете женскую натуру. Скажите же мне по совести: видели ли вы на своем веку женщину, которая была бы искренна, верна и постоянна? Не видели! Верны и постоянны одни только старухи да уроды! Скорее вы встретите рогатую кошку или белого вальдшнепа, чем постоянную женщину!
      П о п о в а. Позвольте, так кто же, по-вашему, верен и постоянен в любви? Не мужчина ли?
      С м и р н о в. Да-с, мужчина!
      П о п о в а. Мужчина! (Злой смех.) Мужчина верен и постоянен в любви! Скажите, какая новость! (Горячо.) Да какое вы имеете право говорить это? Мужчины верны и постоянны! Коли на то пошло, так я вам скажу, что из всех мужчин, каких только я знала и знаю, самым лучшим был мой покойный муж… Я любила его страстно, всем своим существом, как может любить только молодая, мыслящая женщина; я отдала ему свою молодость, счастье, жизнь, свое состояние, дышала им, молилась на него, как язычница, и… и - что же? Этот лучший из мужчин самым бессовестным образом обманывал меня на каждом шагу! После его смерти я нашла в его столе полный ящик любовных писем, а при жизни - ужасно вспомнить! - он оставлял меня одну по целым неделям, на моих глазах ухаживал за другими женщинами и изменял мне, сорил моими деньгами, шутил над моим чувством… И, несмотря на всё это, я любила его и была ему верна… Мало того, он умер, а я всё еще верна ему и постоянна. Я навеки погребла себя в четырех стенах и до самой могилы не сниму этого траура…
      С м и р н о в (презрительный смех). Траур!.. Не понимаю, за кого вы меня принимаете? Точно я не знаю, для чего вы носите это черное домино и погребли себя в четырех стенах! Еще бы! Это так таинственно, поэтично! Проедет мимо усадьбы какой-нибудь юнкер или куцый поэт, взглянет на окна и подумает: «Здесь живет таинственная Тамара, которая из любви к мужу погребла себя в четырех стенах». Знаем мы эти фокусы!
      П о п о в а (вспыхнув). Что? Как вы смеете говорить мне всё это?
      С м и р н о в. Вы погребли себя заживо, однако вот не позабыли напудриться!
      П о п о в а. Да как вы смеете говорить со мною таким образом?
      С м и р н о в. Не кричите, пожалуйста, я вам не приказчик! Позвольте мне называть вещи настоящими их именами. Я не женщина и привык высказывать свое мнение прямо! Не извольте же кричать!
      П о п о в а. Не я кричу, а вы кричите! Извольте оставить меня в покое!
      С м и р н о в. Заплатите мне деньги, и я уеду.
      П о п о в а. Не дам я вам денег!
      С м и р н о в. Нет-с, дадите!
      П о п о в а. Вот на зло же вам, ни копейки не получите! Можете оставить меня в покое!
      С м и р н о в. Я не имею удовольствия быть ни вашим супругом, ни женихом, а потому, пожалуйста, не делайте мне сцен. (Садится.) Я этого не люблю.
      П о п о в а (задыхаясь от гнева). Вы сели?
      С м и р н о в. Сел.
      П о п о в а. Прошу вас уйти!
      С м и р н о в. Отдайте деньги… (В сторону.) Ах, как я зол! Как я зол!
      П о п о в а. Я не желаю разговаривать с нахалами! Извольте убираться вон!
      Пауза. Вы не уйдете? Нет?
      С м и р н о в. Нет.
      П о п о в а. Нет?
      С м и р н о в. Нет!
      П о п о в а. Хорошо же! (Звонит.)

      Те же и Л у к а.
      П о п о в а. Лука, выведи этого господина!
      Л у к а (подходит к Смирнову). Сударь, извольте уходить, когда велят! Нечего тут…
      С м и р н о в (вскакивая). Молчать! С кем ты разговариваешь? Я из тебя салат сделаю!
      Л у к а (хватается за сердце). Батюшки!.. угодники!.. (Падает в кресло.) Ох, дурно, дурно! Дух захватило!
      П о п о в а. Где же Даша? Даша! (Кричит.) Даша! Пелагея! Даша! (Звонит.)
      Л у к а. Ох! Все по ягоды ушли… Никого дома нету… Дурно! Воды!
      П о п о в а. Извольте убираться вон!
      С м и р н о в. Не угодно ли вам быть повежливее?
      П о п о в а (сжимая кулаки и топая ногами). Вы мужик! Грубый медведь! Бурбон! Монстр!
      С м и р н о в. Как? Что вы сказали?
      П о п о в а. Я сказала, что вы медведь, монстр!
      С м и р н о в (наступая). Позвольте, какое же вы имеете право оскорблять меня?
      П о п о в а. Да, оскорбляю… ну, так что же? Вы думаете, я вас боюсь?
      С м и р н о в. А вы думаете, что если вы поэтическое создание, то имеете право оскорблять безнаказанно? Да? К барьеру!
      Л у к а. Батюшки!.. Угодники!.. Воды!
      С м и р н о в. Стреляться!
      П о п о в а. Если у вас здоровые кулаки и бычье горло, то, думаете, я боюсь вас? А? Бурбон вы этакий!
      С м и р н о в. К барьеру! Я никому не позволю оскорблять себя и не посмотрю на то, что вы женщина, слабое создание!
      П о п о в а (стараясь перекричать). Медведь! Медведь! Медведь!
      С м и р н о в. Пора, наконец, отрешиться от предрассудка, что только одни мужчины обязаны платить за оскорбления! Равноправность так равноправность, черт возьми! К барьеру!
      П о п о в а. Стреляться хотите? Извольте!
      С м и р н о в. Сию минуту!
      П о п о в а. Сию минуту! После мужа остались пистолеты… Я сейчас принесу их сюда… (Торопливо идет и возвращается.) С каким наслаждением я влеплю пулю в ваш медный лоб! Черт вас возьми! (Уходит.)
      С м и р н о в. Я подстрелю ее, как цыпленка! Я не мальчишка, не сантиментальный щенок, для меня не существует слабых созданий!
      Л у к а. Батюшка родимый!.. (Становится на колени.) Сделай такую милость, пожалей меня, старика, уйди ты отсюда! Напужал до смерти, да еще стреляться собираешься!
      С м и р н о в (не слушая его). Стреляться, вот это и есть равноправность, эмансипация! Тут оба пола равны! Подстрелю ее из принципа! Но какова женщина? (Дразнит.) «Черт вас возьми… влеплю пулю в медный лоб…» Какова? Раскраснелась, глаза блестят… Вызов приняла! Честное слово, первый раз в жизни такую вижу…
      Л у к а. Батюшка, уйди! Заставь вечно бога молить!
      С м и р н о в. Это - женщина! Вот это я понимаю! Настоящая женщина! Не кислятина, не размазня, а огонь, порох, ракета! Даже убивать жалко!
      Л у к а (плачет). Батюшка… родимый, уйди!
      С м и р н о в. Она мне положительно нравится! Положительно! Хоть и ямочки на щеках, а нравится! Готов даже долг ей простить… и злость прошла… Удивительная женщина!

      Те же и П о п о в а.
      П о п о в а (входит с пистолетами). Вот они пистолеты… Но, прежде чем будем драться, вы извольте показать мне, как нужно стрелять… Я ни разу в жизни не держала в руках пистолета.
      Л у к а. Спаси, господи, и помилуй… Пойду садовника и кучера поищу… Откуда эта напасть взялась на нашу голову… (Уходит.)
      С м и р н о в (осматривая пистолеты). Видите ли, существует несколько сортов пистолетов… Есть специально дуэльные пистолеты Мортимера, капсюльные. А это у вас револьверы системы Смит и Вессон, тройного действия с экстрактором, центрального боя… Прекрасные пистолеты!.. Цена таким минимум 90 рублей за пару… Держать револьвер нужно так… (В сторону.) Глаза, глаза! Зажигательная женщина!
      П о п о в а. Так?
      С м и р н о в. Да, так… Засим вы поднимаете курок… вот так прицеливаетесь… Голову немножко назад! Вытяните руку, как следует… Вот так… Потом вот этим пальцем надавливаете эту штучку - и больше ничего… Только главное правило: не горячиться и прицеливаться не спеша… Стараться, чтоб не дрогнула рука.
      П о п о в а. Хорошо… В комнатах стреляться неудобно, пойдемте в сад.
      С м и р н о в. Пойдемте. Только предупреждаю, что я выстрелю в воздух.
      П о п о в а. Этого еще недоставало! Почему?
      С м и р н о в. Потому что… потому что… Это мое дело, почему!
      П о п о в а. Вы струсили? Да? А-а-а-а! Нет, сударь, вы не виляйте! Извольте идти за мною! Я не успокоюсь, пока не пробью вашего лба… вот этого лба, который я так ненавижу! Струсили?
      С м и р н о в. Да, струсил.
      П о п о в а. Лжете! Почему вы не хотите драться?
      С м и р н о в. Потому что… потому что вы… мне нравитесь.
      П о п о в а (злой смех). Я ему нравлюсь! Он смеет говорить, что я ему нравлюсь! (Указывает на дверь.) Можете!
      С м и р н о в (молча кладет револьвер, берет фуражку и идет; около двери останавливается, полминуты оба молча глядят друг на друга; затем он говорит, нерешительно подходя к Поповой). Послушайте… Вы всё еще сердитесь?.. Я тоже чертовски взбешен, но, понимаете ли… как бы этак выразиться… Дело в том, что, видите ли, такого рода история, собственно говоря… (Кричит.) Ну, да разве я виноват, что вы мне нравитесь? (Хватается за спинку стула, стул трещит и ломается.) Черт знает, какая у вас ломкая мебель! Вы мне нравитесь! Понимаете? Я… я почти влюблен!
      П о п о в а. Отойдите от меня - я вас ненавижу!
      С м и р н о в. Боже, какая женщина! Никогда в жизни не видал ничего подобного! Пропал! Погиб! Попал в мышеловку, как мышь!
      П о п о в а. Отойдите прочь, а то буду стрелять!
      С м и р н о в. Стреляйте! Вы не можете понять, какое счастие умереть под взглядами этих чудных глаз, умереть от револьвера, который держит эта маленькая бархатная ручка… Я с ума сошел! Думайте и решайте сейчас, потому что если я выйду отсюда, то уж мы больше никогда не увидимся! Решайте… Я дворянин, порядочный человек, имею десять тысяч годового дохода… попадаю пулей в подброшенную копейку… имею отличных лошадей… Хотите быть моею женой?
      П о п о в а (возмущенная, потрясает револьвером). Стреляться! К барьеру!
      С м и р н о в. Сошел с ума… Ничего не понимаю… (Кричит.) Человек, воды!
      П о п о в а (кричит). К барьеру!
      С м и р н о в. Сошел с ума, влюбился, как мальчишка, как дурак! (Хватает ее за руку, она вскрикивает от боли.) Я люблю вас! (Становится на колени.) Люблю, как никогда не любил! Двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня, но ни одну из них я не любил так, как вас… Разлимонился, рассиропился, раскис… стою на коленях, как дурак, и предлагаю руку… Стыд, срам! Пять лет не влюблялся, дал себе зарок, и вдруг втюрился, как оглобля в чужой кузов! Руку предлагаю. Да или нет? Не хотите? Не нужно! (Встает и быстро идет к двери.)
      П о п о в а. Постойте…
      С м и р н о в (останавливается). Ну?
      П о п о в а. Ничего, уходите… Впрочем, постойте… Нет, уходите, уходите! Я вас ненавижу! Или нет… Не уходите! Ах, если бы вы знали, как я зла, как я Зла! (Бросает на стол револьвер.) Отекли пальцы от этой мерзости… (Рвет от злости платок.) Что же вы стоите? Убирайтесь!
      С м и р н о в. Прощайте.
      П о п о в а. Да, да, уходите!.. (Кричит.) Куда же вы? Постойте… Ступайте, впрочем. Ах, как я зла! Не подходите, не подходите!
      С м и р н о в (подходя к ней). Как я на себя зол! Влюбился, как гимназист, стоял на коленях… Даже мороз по коже дерет… (Грубо.) Я люблю вас! Очень мне нужно было влюбляться в вас! Завтра проценты платить, сенокос начался, а тут вы… (Берет ее за талию.) Никогда этого не прощу себе…
      П о п о в а. Отойдите прочь! Прочь руки! Я вас… ненавижу! К ба-барьеру!
      Продолжительный поцелуй.

      Те же, Л у к а с топором, с а д о в н и к с граблями, к у ч е р с вилами и р а б о ч и е с дрекольем.
      Л у к а (увидев целующуюся парочку). Батюшки!
      Пауза.
      П о п о в а (опустив глаза). Лука, скажешь там, на конюшне, чтобы сегодня Тоби вовсе не давали овса.
      Занавес
 

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

 

ШУТКА В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      С т е п а н С т е п а н о в и ч Ч у б у к о в, помещик.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а, его дочь, 25-ти лет.
      И в а н В а с и л ь е в и ч Л о м о в, сосед Чубукова, здоровый, упитанный, но очень мнительный помещик.
      Действие происходит в усадьбе Чубукова.
      Гостиная в доме Чубукова.

      Ч у б у к о в и Л о м о в (входит во фраке и белых перчатках).
      Ч у б у к о в (идя к нему навстречу). Голубушка, кого вижу! Иван Васильевич! Весьма рад! (Пожимает руку.) Вот именно сюрприз, мамочка… Как поживаете?
      Л о м о в. Благодарю вас. А вы как изволите поживать?
      Ч у б у к о в. Живем помаленьку, ангел мой, вашими молитвами и прочее. Садитесь, покорнейше прошу… Вот именно, нехорошо соседей забывать, мамочка моя. Голубушка, но что же вы это так официально? Во фраке, в перчатках и прочее. Разве куда едете, драгоценный мой?
      Л о м о в. Нет, я только к вам, уважаемый Степан Степаныч.
      Ч у б у к о в. Так зачем же во фраке, прелесть? Точно на Новый год с визитом!
      Л о м о в. Видите ли, в чем дело. (Берет его под руку.) Я приехал к вам, уважаемый Степан Степаныч, чтобы обеспокоить вас одною просьбою. Неоднократно я уже имел честь обращаться к вам за помощью, и всегда вы, так сказать… но я, простите, волнуюсь. Я выпью воды, уважаемый Степан Степаныч. (Пьет воду.)
      Ч у б у к о в (в сторону). Денег приехал просить! Не дам! (Ему.) В чем дело, красавец?
      Л о м о в. Видите ли, Уважай Степаныч… виноват, Степан Уважаемыч… то есть, я ужасно волнуюсь, как изволите видеть… Одним словом, вы один только можете помочь мне, хотя, конечно, я ничем не заслужил и… и не имею права рассчитывать на вашу помощь…
      Ч у б у к о в. Ах, да не размазывайте, мамочка! Говорите сразу! Ну?
      Л о м о в. Сейчас… Сию минуту. Дело в том, что я приехал просить руки у вашей дочери Натальи Степановны.
      Ч у б у к о в (радостно). Мамуся! Иван Васильевич! Повторите еще раз - я не расслышал!
      Л о м о в. Я имею честь просить…
      Ч у б у к о в (перебивая). Голубушка моя… Я так рад и прочее… Вот именно и тому подобное. (Обнимает и целует.) Давно желал. Это было моим всегдашним желанием. (Пускает слезу.) И всегда я любил вас, ангел мой, как родного сына. Дай бог вам обоим совет и любовь и прочее, а я весьма желал… Что же я стою, как болван? Опешил от радости, совсем опешил! Ох, я от души… Пойду позову Наташу и тому подобное.
      Л о м о в (растроганный). Уважаемый Степан Степаныч, как вы полагаете, могу я рассчитывать на ее согласие?
      Ч у б у к о в. Такой, вот именно, красавец и… и вдруг она не согласится! Влюблена, небось, как кошка и прочее… Сейчас! (Уходит.)

      Л о м о в (один).
      Л о м о в. Холодно… Я весь дрожу, как перед экзаменом. Главное - нужно решиться. Если же долго думать, колебаться, много разговаривать да ждать идеала или настоящей любви, то этак никогда не женишься… Брр!.. Холодно! Наталья Степановна отличная хозяйка, недурна, образованна… чего ж мне еще нужно? Однако у меня уж начинается от волнения шум в ушах. (Пьет воду.) А не жениться мне нельзя!.. Во-первых, мне уже 35 лет - возраст, так сказать, критический. Во-вторых, мне нужна правильная, регулярная жизнь… У меня порок сердца, постоянные сердцебиения, я вспыльчив и всегда ужасно волнуюсь… Сейчас вот у меня губы дрожат и на правом веке живчик прыгает… Но самое ужасное у меня - это сон. Едва только лягу в постель и только что начну засыпать, как вдруг в левом боку что-то - дерг! и бьет прямо в плечо и в голову… Вскакиваю как сумасшедший, похожу немного и опять ложусь, но только что начну засыпать, как у меня в боку опять - дерг! И этак раз двадцать…

      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а и Л о м о в.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (входит). Ну вот, ей-богу! Это вы, а папа говорит: поди, там купец за товаром пришел. Здравствуйте, Иван Васильевич!
      Л о м о в. Здравствуйте, уважаемая Наталья Степановна!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Извините, я в фартуке и неглиже… Мы горошек чистим для сушки. Отчего вы у нас так долго не были? Садитесь…
      Садятся. Хотите завтракать?
      Л о м о в. Нет, благодарю вас, я уже кушал.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Курите… Вот спички… Погода великолепная, а вчера такой дождь был, что рабочие весь день ничего не делали. Вы сколько копен накосили? Я, представьте, сжадничала и скосила весь луг, а теперь сама не рада, боюсь, как бы мое сено не сгнило. Лучше было бы подождать. Но что это? Вы, кажется, во фраке! Вот новость! На бал едете, что ли? Между прочим, вы похорошели… Вправду, зачем вы таким франтом?
      Л о м о в (волнуясь). Видите ли, уважаемая Наталья Степановна… Дело в том, что я решился просить вас выслушать меня… Конечно, вы удивитесь и даже рассердитесь, но я… (В сторону.) Ужасно холодно!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. В чем дело?
      Пауза. Ну?
      Л о м о в. Я постараюсь быть краток. Вам, уважаемая Наталья Степановна, известно, что я давно уже, с самого детства, имею честь знать ваше семейство. Моя покойная тетушка и ее супруг, от которых я, как вы изволите знать, получил в наследство землю, всегда относились с глубоким уважением к вашему батюшке и к покойной матушке. Род Ломовых и род Чубуковых всегда находились в самых дружественных и, можно даже сказать, родственных отношениях. К тому же, как вы изволите знать, моя земля тесно соприкасается с вашею. Если вы изволите припомнить, мои Воловьи Лужки граничат с вашим березняком.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Виновата, я вас перебью. Вы говорите «мои Воловьи Лужки»… Да разве они ваши?
      Л о м о в. Мои-с…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Ну, вот еще! Воловьи Лужки наши, а не ваши! Л о м о в. Нет-с, мои, уважаемая Наталья Степановна.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Это для меня новость. Откуда же они ваши?
      Л о м о в. Как откуда? Я говорю про те Воловьи Лужки, что входят клином между вашим березняком и Горелым болотом.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Ну, да, да… Они наши…
      Л о м о в. Нет, вы ошибаетесь, уважаемая Наталья Степановна, - они мои.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Опомнитесь, Иван Васильевич! Давно ли они стали вашими?
      Л о м о в. Как давно? Насколько я себя помню, они всегда были нашими.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Ну, это, положим, извините!
      Л о м о в. Из бумаг это видно, уважаемая Наталья Степановна. Воловьи Лужки были когда-то спорными, это - правда; но теперь всем известно, что они мои. И спорить тут нечего. Изволите ли видеть, бабушка моей тетушки отдала эти Лужки в бессрочное и в безвозмездное пользование крестьянам дедушки вашего батюшки за то, что они жгли для нее кирпич. Крестьяне дедушки вашего батюшки пользовались безвозмездно Лужками лет сорок и привыкли считать их как бы своими, потом же, когда вышло положение…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. И совсем не так, как вы рассказываете! И мой дедушка, и прадедушка считали, что ихняя земля доходила до Горелого болота - значит, Воловьи Лужки были наши. Что ж тут спорить? - не понимаю. Даже досадно!
      Л о м о в. Я вам бумаги покажу, Наталья Степановна!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Нет, вы просто шутите или дразните меня… Сюрприз какой! Владеем землей чуть ли не триста лет, и вдруг нам заявляют, что земля не наша! Иван Васильевич, простите, но я даже ушам своим не верю… Мне не дороги эти Лужки. Там всего пять десятин, и стоят они каких-нибудь триста рублей, но меня возмущает несправедливость. Говорите что угодно, но несправедливости я терпеть не могу.
      Л о м о в. Выслушайте меня, умоляю вас! Крестьяне дедушки вашего батюшки, как я уже имел честь сказать вам, жгли для бабушки моей тетушки кирпич. Тетушкина бабушка, желая сделать им приятное…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Дедушка, бабушка, тетушка… ничего я тут не понимаю! Лужки наши, вот и всё.
      Л о м о в. Мои-с!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Наши! Хоть вы два дня доказывайте, хоть наденьте пятнадцать фраков, а они наши, наши, наши!.. Вашего я не хочу и своего терять не желаю… Как вам угодно!
      Л о м о в. Мне, Наталья Степановна, Лужков не надо, но я из принципа. Если угодно, то, извольте, я вам подарю их.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Я сама могу подарить вам их, они мои!.. Всё это, по меньшей мере, странно, Иван Васильевич! До сих пор мы вас считали хорошим соседом, другом, в прошлом году давали вам свою молотилку, и через это самим нам пришлось домолачивать свой хлеб в ноябре, а вы поступаете с нами, как с цыганами. Дарите мне мою же землю. Извините, это не по-соседски! По-моему, это даже дерзость, если хотите…
      Л о м о в. По-вашему выходит, значит, что я узурпатор? Сударыня, никогда я чужих земель не захватывал и обвинять меня в этом никому не позволю… (Быстро идет к графину и пьет воду.) Воловьи Лужки мои!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Неправда, наши!
      Л о м о в. Мои!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Неправда! Я вам докажу! Сегодня же пошлю своих косарей на эти Лужки!
      Л о м о в. Что-с?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Сегодня же там будут мои косари!
      Л о м о в. А я их в шею!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Не смеете!
      Л о м о в (хватается за сердце). Воловьи Лужки мои! Понимаете? Мои!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Не кричите, пожалуйста! Можете кричать и хрипеть от злобы у себя дома, а тут прошу держать себя в границах!
      Л о м о в. Если бы, сударыня, не это страшное, мучительное сердцебиение, если бы жилы не стучали в висках, то я поговорил бы с вами иначе! (Кричит.) Воловьи Лужки мои!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Наши!
      Л о м о в. Мои!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Наши!
      Л о м о в. Мои!

      Те же и Ч у б у к о в.
      Ч у б у к о в (входя). Что такое? О чем кричите?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Папа, объясни, пожалуйста, этому господину, кому принадлежат Воловьи Лужки: нам или ему?
      Ч у б у к о в (ему). Цыпочка, Лужки наши!
      Л о м о в. Да помилуйте, Степан Степаныч, откуда они ваши? Будьте хоть вы рассудительным человеком! Бабушка моей тетушки отдала Лужки во временное, безвозмездное пользование крестьянам вашего дедушки. Крестьяне пользовались землей сорок лет и привыкли к ней, как бы к своей, когда же вышло Положение…
      Ч у б у к о в. Позвольте, драгоценный… Вы забываете, что именно крестьяне не платили вашей бабушке и тому подобное, потому что Лужки тогда были спорными и прочее… А теперь всякая собака знает, вот именно, что они наши. Вы, значит, плана не видели!
      Л о м о в. А я вам докажу, что они мои!
      Ч у б у к о в. Не докажете, любимец мой.
      Л о м о в. Нет, докажу!
      Ч у б у к о в. Мамочка, зачем же кричать так? Криком, вот именно, ничего не докажете. Я вашего не желаю и своего упускать не намерен. С какой стати? Уж коли на то пошло, милаша моя, ежели вы намерены оспаривать Лужки и прочее, то я скорее подарю их мужикам, чем вам. Так-то!
      Л о м о в. Не понимаю! Какое же вы имеете право дарить чужую собственность?
      Ч у б у к о в. Позвольте уж мне знать, имею я право или нет. Вот именно, молодой человек, я не привык, чтобы со мною разговаривали таким тоном и прочее. Я, молодой человек, старше вас вдвое и прошу вас говорить со мною без ажитации и тому подобное.
      Л о м о в. Нет, вы просто меня за дурака считаете и смеетесь надо мною! Мою землю называете своею да еще хотите, чтобы я был хладнокровен и говорил с вами по-человечески! Так хорошие соседи не поступают, Степан Степаныч! Вы не сосед, а узурпатор!
      Ч у б у к о в. Что-с? Что вы сказали?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Папа, сейчас же пошли на Лужки косарей!
      Ч у б у к о в (Ломову). Что вы сказали, милостивый государь?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Воловьи Лужки наши, и я не уступлю, не уступлю, не уступлю!
      Л о м о в. Это мы увидим! Я вам судом докажу, что они мои!
      Ч у б у к о в. Судом? Можете подавать в суд, милостивый государь, и тому подобное! Можете! Я вас знаю, вы только, вот именно, и ждете случая, чтобы судиться и прочее… Кляузная натура! Весь ваш род был сутяжный! Весь!
      Л о м о в. Прошу не оскорблять моего рода! В роду Ломовых все были честные и не было ни одного, который находился бы под судом за растрату, как ваш дядюшка!
      Ч у б у к о в. А в вашем Ломовском роду все были сумасшедшие!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Все, все, все!
      Ч у б у к о в. Дед ваш пил запоем, а младшая тетушка, вот именно, Настасья Михайловна, бежала с архитектором и прочее…
      Л о м о в. А ваша мать была кривобокая. (Хватается за сердце.) В боку дернуло… В голову ударило… Батюшки!.. Воды!
      Ч у б у к о в. А ваш отец был картежник и обжора!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. А тетка - сплетница, каких мало!
      Л о м о в. Левая нога отнялась… А вы интриган… Ох, сердце!.. И ни для кого не тайна, что вы перед выборами под… В глазах искры… Где моя шляпа?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Низко! Нечестно! Гадко!
      Ч у б у к о в. А сами вы, вот именно, ехидный, двуличный и каверзный человек! Да-с!
      Л о м о в. Вот она, шляпа… Сердце… Куда идти? Где дверь? Ох!.. Умираю, кажется… Нога волочится… (Идет к двери.)
      Ч у б у к о в (ему вслед). И чтоб ноги вашей больше не было у меня в доме!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Подавайте в суд! Мы увидим!
      Л о м о в уходит пошатываясь.
      V
 
      Ч у б у к о в и Н а т а л ь я С т е п а н о в н а.
      Ч у б у к о в. К черту! (Ходит в волнении.)
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Каков негодяй? Вот и верь после этого добрым соседям!
      Ч у б у к о в. Мерзавец! Чучело гороховое!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Урод этакий! Присвоил себе чужую землю, да еще смеет браниться.
      Ч у б у к о в. И эта кикимора, эта, вот именно, куриная слепота осмеливается еще делать предложение и прочее! А? Предложение!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Какое предложение?
      Ч у б у к о в. Как же! Приезжал за тем, чтоб тебе предложение сделать.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Предложение? Мне? Отчего же ты раньше мне этого не сказал?
      Ч у б у к о в. И во фрак потому нарядился! Сосиска этакая! Сморчок!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Мне? Предложение? Ах! (Падает в кресло и стонет.) Вернуть его! Вернуть! Ах! Вернуть!
      Ч у б у к о в. Кого вернуть?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Скорей, скорей! Дурно! Вернуть! (Истерика.)
      Ч у б у к о в. Что такое? Что тебе? (Хватает себя за голову.) Несчастный я человек! Застрелюсь! Повешусь! Замучили!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Умираю! Вернуть!
      Ч у б у к о в. Тьфу! Сейчас. Не реви! (Убегает.)
 

____________________

 
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (одна, стонет). Что мы наделали! Вернуть! Вернуть!
 

____________________

 
      Ч у б у к о в (вбегает). Сейчас придет и прочее, черт его возьми! Уф! Говори сама с ним, а я, вот именно, не желаю…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (стонет). Вернуть!
      Ч у б у к о в (кричит). Идет он, тебе говорят. О, что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом! Зарежусь! Обязательно зарежусь! Выругали человека, осрамили, выгнали, а всё это ты… ты!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Нет, ты!
      Ч у б у к о в. Я же виноват, вот именно!
      В дверях показывается Л о м о в. Ну, разговаривай сама с ним! (Уходит.)

      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а и Л о м о в.
      Л о м о в (входит, изнеможенный). Страшное сердцебиение… Нога онемела… в боку дергает…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Простите, мы погорячились, Иван Васильевич… Я теперь припоминаю: Воловьи Лужки в самом деле ваши.
      Л о м о в. Страшно сердце бьется… Мои Лужки… На обоих глазах живчики прыгают…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Ваши, ваши Лужки… Садитесь…
      Садятся. Мы были неправы…
      Л о м о в. Я из принципа… Мне не дорога земля, но дорог принцип…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Именно принцип… Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
      Л о м о в. Тем более, что у меня есть доказательства. Бабушка моей тетушки отдала крестьянам дедушки вашего батюшки…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Будет, будет об этом… (В сторону.) Не знаю, с чего начать… (Ему.) Скоро собираетесь на охоту?
      Л о м о в. По тетеревам, уважаемая Наталья Степановна, думаю после жнитва начать. Ах, вы слышали? Представьте, какое у меня несчастье! Мой Угадай, которого вы изволите знать, захромал.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Какая жалость! Отчего же?
      Л о м о в. Не знаю… Должно быть, вывихнул или другие собаки покусали… (Вздыхает.) Самая лучшая собака, не говоря уж о деньгах! Ведь я за него Миронову 125 рублей заплатил.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Переплатили, Иван Васильевич!
      Л о м о в. А по-моему, это очень дешево. Собака чудесная.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Папа дал за своего Откатая 85 рублей, а ведь Откатай куда лучше вашего Угадая!
      Л о м о в. Откатай лучше Угадая? Что вы! (Смеется.) Откатай лучше Угадая!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Конечно, лучше! Откатай, правда, молод, еще не опсовел, но по ладам и по розвязи лучше его нет даже у Волчанецкого.
      Л о м о в. Позвольте, Наталья Степановна, но ведь вы забываете, что он подуздоват, а подуздоватая собака всегда непоимиста!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Подуздоват? В первый раз слышу!
      Л о м о в. Уверяю вас, нижняя челюсть короче верхней.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. А вы мерили?
      Л о м о в. Мерил. До угонки он годится, конечно, но если на-завладай, то едва ли…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Во-первых, наш Откатай породистый, густопсовый, он сын Запрягая и Стамески, а у вашего муругопегого не доберешься до породы… Потом стар и уродлив, как кляча…
      Л о м о в. Стар, да я за него пяти ваших Откатаев не возьму… Разве можно? Угадай - собака, а Откатай… даже и спорить смешно… Таких, как ваш Откатай, у всякого выжлятника - хоть пруд пруди. Четвертная - красная цена.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. В вас, Иван Васильевич, сидит сегодня какой-то бес противоречия. То выдумали, что Лужки ваши, то Угадай лучше Откатая. Не люблю я, когда человек говорит не то, что думает. Ведь вы отлично знаете, что Откатай во сто раз лучше вашего… этого глупого Угадая. Зачем же говорить напротив?
      Л о м о в. Я вижу, Наталья Степановна, вы считаете меня за слепого или за дурака. Да поймите, что ваш Откатай подуздоват!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Неправда.
      Л о м о в. Подуздоват!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (кричит). Неправда!
      Л о м о в. Что же вы кричите, сударыня?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Зачем же вы говорите чушь? Ведь это возмутительно! Вашего Угадая подстрелить пора, а вы сравниваете его с Откатаем!
      Л о м о в. Извините, я не могу продолжать этого спора. У меня сердцебиение.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Я заметила: те охотники больше всех спорят, которые меньше всех понимают.
      Л о м о в. Сударыня, прошу вас, замолчите… У меня лопается сердце… (Кричит.) Замолчите!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Не замолчу, пока вы не сознаетесь, что Откатай во сто раз лучше вашего Угадая!
      Л о м о в. Во сто раз хуже! Чтоб он издох, ваш Откатай! Виски… глаз… плечо…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. А вашему дурацкому Угадаю нет надобности издыхать, потому что он и без того уже дохлый!
      Л о м о в (плачет). Замолчите! У меня разрыв сердца!!
      Н а т а л ь я Степановна. Не замолчу!

      Те же и Ч у б у к о в.
      Ч у б у к о в (входит). Что еще?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Папа, скажи искренно, по чистой совести; какая собака лучше - наш Откатай или его Угадай?
      Л о м о в. Степан Степанович, умоляю вас, скажите вы только одно: подуздоват ваш Откатай или нет? Да или нет?
      Ч у б у к о в. А хоть бы и так? Велика важность! Да зато во всем уезде лучше собаки нет и прочее.
      Л о м о в. Но ведь мой Угадай лучше? По совести!
      Ч у б у к о в. Вы не волнуйтесь, драгоценный… Позвольте… Ваш Угадай, вот именно, имеет свои хорошие качества… Он чистопсовый, на твердых ногах, крутобедрый и тому подобное. Но у этой собаки, если хотите знать, красавец мой, два существенных недостатка: стара и с коротким щипцом.
      Л о м о в. Извините, у меня сердцебиение… Возьмем факты… Извольте припомнить, в Маруськиных зеленях мой Угадай шел с графским Размахаем ухо в ухо, а ваш Откатай отстал на целую версту.
      Ч у б у к о в. Отстал, потому что графский доезжачий ударил его арапником.
      Л о м о в. За дело. Все собаки за лисицей бегут, а Откатай барана трепать стал!
      Ч у б у к о в. Неправда-с!.. Голубушка, я вспыльчив и, вот именно, прошу вас, прекратим этот спор. Ударил потому, что всем завидно на чужую собаку глядеть… Да-с! Ненавистники все! И вы, сударь, не без греха! Чуть, вот именно, заметите, что чья собака лучше вашего Угадая, сейчас же начинаете того, этого… самого… и тому подобное… Ведь я всё помню!
      Л о м о в. И я помню!
      Ч у б у к о в (дразнит). И я помню… А что вы помните?
      Л о м о в. Сердцебиение… Нога отнялась… Не могу.
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (дразнит.). Сердцебиение… Какой вы охотник? Вам в кухне на печи лежать да тараканов давить, а не лисиц травить! Сердцебиение…
      Ч у б у к о в. Вправду, какой вы охотник? С вашими, вот именно, сердцебиениями дома сидеть, а не на седле болтаться. Добро бы охотились, а то ведь ездите только за тем, чтобы спорить да чужим собакам мешать и прочее. Я вспыльчив, оставим этот разговор. Вы вовсе, вот именно, не охотник!
      Л о м о в. А вы разве охотник? Вы ездите только за тем, чтобы к графу подмазываться да интриговать… Сердце!.. Вы интриган!
      Ч у б у к о в. Что-с? Я интриган? (Кричит.) Замолчать!
      Л о м о в. Интриган!
      Ч у б у к о в. Мальчишка! Щенок!
      Л о м о в. Старая крыса! Иезуит!
      Ч у б у к о в. Замолчи, а то я подстрелю тебя из поганого ружья, как куропатку! Свистун!
      Л о м о в. Всем известно, что - ох, сердце! - ваша покойная жена вас била… Нога… виски… искры… Падаю, падаю!..
      Ч у б у к о в. А ты у своей ключницы под башмаком!
      Л о м о в. Вот, вот, вот… лопнуло сердце! Плечо оторвалось… Где мое плечо?.. Умираю! (Падает в кресло.) Доктора! (Обморок.)
      Ч у б у к о в. Мальчишка! Молокосос! Свистун! Мне дурно! (Пьет воду.) Дурно!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Какой вы охотник? Вы и на лошади сидеть не умеете! (Отцу.) Папа! Что с ним? Папа! Погляди, папа! (Взвизгивает.) Иван Васильевич! Он умер!
      Ч у б у к о в. Мне дурно!.. Дыханье захватило!.. Воздуху!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Он умер! (Треплет Ломова за рукав.) Иван Васильич! Иван Васильич! Что мы наделали? Он умер! (Падает в кресло.) Доктора, доктора! (Истерика.)
      Ч у б у к о в. Ох!.. Что такое? Что тебе?
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (стонет). Он умер!.. умер!
      Ч у б у к о в. Кто умер? (Поглядев на Ломова.) В самом деле помер! Батюшки! Воды! Доктора! (Подносит ко рту Ломова стакан.) Выпейте!.. Нет, не пьет… Значит, умер и тому подобное… Несчастнейший я человек! Отчего я не пускаю себе пулю в лоб? Отчего я еще до сих пор не зарезался? Чего я жду? Дайте мне нож! Дайте мне пистолет!
      Ломов шевелится. Оживает, кажется… Выпейте воды!.. Вот так…
      Л о м о в. Искры… туман… Где я?
      Ч у б у к о в. Женитесь вы поскорей и - ну вас к лешему! Она согласна! (Соединяет руки Ломова и дочери.) Она согласна и тому подобное. Благословляю вас и прочее. Только оставьте вы меня в покое!
      Л о м о в. А? Что? (Поднимаясь.) Кого?
      Ч у б у к о в. Она согласна! Ну? Поцелуйтесь и… и черт с вами!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а (стонет). Он жив… Да, да, я согласна…
      Ч у б у к о в. Целуйтесь!
      Л о м о в. А? кого? (Целуется с Натальей Степановной.) Очень приятно… Позвольте, в чем дело? Ах, да, понимаю… Сердце… искры… Я счастлив, Наталья Степановна… (Целует руку.) Нога отнялась…
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Я… я тоже счастлива…
      Ч у б у к о в. Точно гора с плеч… Уф!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Но… все-таки, согласитесь хоть теперь: Угадай хуже Откатая.
      Л о м о в. Лучше!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Хуже!
      Ч у б у к о в. Ну, начинается семейное счастье! Шампанского!
      Л о м о в. Лучше!
      Н а т а л ь я С т е п а н о в н а. Хуже! Хуже! Хуже!
      Ч у б у к о в (стараясь перекричать). Шампанского! Шампанского!
      Занавес
 

____________________

 
      Антон Павлович Чехов

      В тридцати томах
 

СОЧИНЕНИЯ

 
      В восемнадцати томах
 

ТОМ ДВЕНАДЦАТЫЙ

 

ПЬЕСЫ

 

1889 - 1891

 
      (Исключены разделы «Варианты» и «Примечания»)
 

____________________

 
      СОДЕРЖАНИЕ:
      Иванов. Драма в четырех действиях
      Татьяна Репина. Драма в 1 действии
      Трагик поневоле (Из дачной жизни). Шутка в одном действии
      Свадьба. Сцена в одном действии
      Леший. Комедия в 4-х действиях
      Юбилей. Шутка в одном действии
      Ночь перед судом
 

____________________

 

ИВАНОВ

 

ДРАМА В ЧЕТЫРЕХ ДЕЙСТВИЯХ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      Иванов Николай Алексеевич, непременный член по крестьянским делам присутствия.
      Анна Петровна, его жена, урожденная Сарра Абрамсон.
      Шабельский Матвей Семенович, граф, его дядя по матери.
      Лебедев Павел Кириллыч, председатель земской управы.
      Зинаида Савишна, его жена.
      Саша, дочь Лебедевых, 20-ти лет.
      Львов Евгений Константинович, молодой земский врач.
      Бабакина Марфа Егоровна, молодая вдова, помещица, дочь богатого купца.
      Косых Дмитрий Никитич, акцизный.
      Боркин Михаил Михайлович, дальний родственник Иванова и управляющий его имением.
      Авдотья Назаровна, старуха с неопределенною профессией.
      Егорушка, нахлебник Лебедевых.
      1-й гость.
      2-й гость.
      3-й гость.
      4-й гость.
      Петр, лакей Иванова.
      Гаврила, лакей Лебедевых.
      Гости обоего пола, лакеи.
      Действие происходит в одном из уездов средней полосы России.

      Сад в имении Иванова. Слева фасад дома с террасой. Одно окно открыто. Перед террасой широкая полукруглая площадка, от которой в сад, прямо и вправо, идут аллеи. На правой стороне садовые диванчики и столики. На одном из последних горит лампа. Вечереет. При поднятии занавеса слышно, как в доме разучивают дуэт на рояле и виолончели.

      Иванов и Боркин.
      Иванов сидит за столом и читает книгу. Боркин в больших сапогах, с ружьем, показывается в глубине сада; он навеселе; увидев Иванова, на цыпочках идет к нему и, поравнявшись с ним, прицеливается в его лицо.
      Иванов (увидев Боркина, вздрагивает и вскакивает). Миша, бог знает что… вы меня испугали… Я и так расстроен, а вы еще с глупыми шутками… (Садится.) Испугал и радуется…
      Боркин (хохочет). Ну, ну… виноват, виноват. (Садится рядом.) Не буду больше, не буду… (Снимает фуражку.) Жарко. Верите ли, душа моя, в какие-нибудь три часа семнадцать верст отмахал… замучился… Пощупайте-ка, как у меня сердце бьется…
      Иванов (читая). Хорошо, после…
      Боркин. Нет, вы сейчас пощупайте. (Берет его руку и прикладывает к груди.) Слышите? Ту-ту-ту-ту-ту-ту. Это, значит, у меня порок сердца. Каждую минуту могу скоропостижно умереть. Послушайте, вам будет жаль, если я умру?
      Иванов. Я читаю… после…
      Боркин. Нет, серьезно, вам будет жаль, если я вдруг умру? Николай Алексеевич, вам будет жаль, если я умру?
      Иванов. Не приставайте!
      Боркин. Голубчик, скажите: будет жаль?
      Иванов. Мне жаль, что от вас водкой пахнет. Это, Миша, противно.
      Боркин (смеется). Разве пахнет? Удивительное дело… Впрочем, тут нет ничего удивительного. В Плесниках я встретил следователя, и мы, признаться, с ним рюмок по восьми стукнули. В сущности говоря, пить очень вредно. Послушайте, ведь вредно? А? вредно?
      Иванов. Это, наконец, невыносимо… Поймите, Миша, что это издевательство…
      Боркин. Ну, ну… виноват, виноват!.. Бог с вами, сидите себе… (Встает и идет.) Удивительный народ, даже и поговорить нельзя. (Возвращается.) Ах, да! Чуть было не забыл… Пожалуйте восемьдесят два рубля!..
      Иванов. Какие восемьдесят два рубля?
      Боркин. Завтра рабочим платить.
      Иванов. У меня нет.
      Боркин. Покорнейше благодарю! (Дразнит.) У меня нет… Да ведь нужно платить рабочим? Нужно?
      Иванов. Не знаю. У меня сегодня ничего нет. Подождите до первого числа, когда жалованье получу.
      Боркин. Вот и извольте разговаривать с такими субъектами!.. Рабочие придут за деньгами не первого числа, а завтра утром!..
      Иванов. Так что же мне теперь делать? Ну, режьте меня, пилите… И что у вас за отвратительная манера приставать ко мне именно тогда, когда я читаю, пишу или…
      Боркин. Я вас спрашиваю: рабочим нужно платить или нет? Э, да что с вами говорить!.. (Машет рукой.) Помещики тоже, черт подери, землевладельцы… Рациональное хозяйство… Тысяча десятин земли - и ни гроша в кармане… Винный погреб есть, а штопора нет… Возьму вот и продам завтра тройку! Да-с!.. Овес на корню продал, а завтра возьму и рожь продам. (Шагает по сцене.) Вы думаете, я стану церемониться? Да? Ну, нет-с, не на такого напали…

      Те же, Шабельский (за сценой) и Анна Петровна.
      Голос Шабельского за окном: «Играть с вами нет никакой возможности… Слуха у вас меньше, чем у фаршированной щуки, а туше возмутительное».
      Анна Петровна (показывается в открытом окне). Кто здесь сейчас разговаривал? Это вы, Миша? Что вы так шагаете?
      Боркин. С вашим Nicolas-voila еще не так зашагаешь.
      Анна Петровна. Послушайте, Миша, прикажите принести на крокет сена.
      Боркин (машет рукой). Оставьте вы меня, пожалуйста…
      Анна Петровна. Скажите, какой тон… К вам этот тон совсем не идет. Если хотите, чтобы вас любили женщины, то никогда при них не сердитесь и не солидничайте… (Мужу.) Николай, давайте на сене кувыркаться!..
      Иванов. Тебе, Анюта, вредно стоять у открытого окна. Уйди, пожалуйста… (Кричит.) Дядя, закрой окно!
      Окно закрывается.
      Боркин. Не забывайте еще, что через два дня нужно проценты платить Лебедеву.
      Иванов. Я помню. Сегодня я буду у Лебедева и попрошу его подождать… (Смотрит на часы.)
      Боркин. Вы когда туда поедете?
      Иванов. Сейчас.
      Боркин (живо). Постойте, постойте!.. ведь сегодня, кажется, день рождения Шурочки… Те-те-те-те… А я забыл… Вот память, а? (Прыгает.) Поеду, поеду… (Поет.) Поеду… Пойду выкупаюсь, пожую бумаги, приму три капли нашатырного спирта и - хоть сначала начинай… Голубчик, Николай Алексеевич, мамуся моя, ангел души моей, вы всё нервничаете, ей-богу, ноете, постоянно в мерлехлюндии, а ведь мы, ей-богу, вместе черт знает каких делов могли бы наделать! Для вас я на все готов… Хотите, я для вас на Марфуше Бабакиной женюсь? Половина приданого ваша… То есть не половина, а всё берите, всё!..
      Иванов. Будет вам вздор молоть…
      Боркин. Нет, серьезно, ей-богу, хотите, я на Марфуше женюсь? Приданое пополам… Впрочем, зачем я это вам говорю? Разве вы поймете? (Дразнит.) «Будет вздор молоть». Хороший вы человек, умный, но в вас не хватает этой жилки, этого, понимаете ли, взмаха. Этак бы размахнуться, чтобы чертям тошно стало… Вы психопат, нюня, а будь вы нормальный человек, то через год имели бы миллион. Например, будь у меня сейчас две тысячи триста рублей, я бы через две недели имел двадцать тысяч. Не верите? И это, по-вашему, вздор? Нет, не вздор… Вот дайте мне две тысячи триста рублей, и я через неделю доставлю вам двадцать тысяч. На том берегу Овсянов продает полоску земли, как раз против нас, за две тысячи триста рублей. Если мы купим эту полоску, то оба берега будут наши. А если оба берега будут наши, то, понимаете ли, мы имеем право запрудить реку. Ведь так? Мы мельницу будем строить, и как только мы объявим, что хотим запруду сделать, так все, которые живут вниз по реке, поднимут гвалт, а мы сейчас: коммен зи гер*, - если хотите, чтобы плотины не было, заплатите. Понимаете? Заревская фабрика даст пять тысяч, Корольков три тысячи, монастырь даст пять тысяч…
 

____________________

 
      * идите-ка сюда (нем. kommen Sie her)
      Иванов. Все это, Миша, фокусы… Если не хотите со мною ссориться, то держите их при себе.
      Боркин (садится за стол). Конечно!.. Я так и знал!.. И сами ничего не делаете, и меня связываете…

      Те же, Шабельский и Львов.
      Шабельский (выходя со Львовым из дома). Доктора - те же адвокаты, с тою только разницей, что адвокаты только грабят, а доктора и грабят и убивают… Я не говорю о присутствующих. (Садится на диванчик.) Шарлатаны, эксплоататоры… Может быть, в какой-нибудь Аркадии попадаются исключения из общего правила, но… я в свою жизнь пролечил тысяч двадцать и не встретил ни одного доктора, который не казался бы мне патентованным мошенником.
      Боркин (Иванову). Да, сами ничего не делаете и меня связываете. Оттого у нас и денег нет…
      Шабельский. Повторяю, я не говорю о присутствующих… Может быть, есть исключения, хотя, впрочем… (Зевает.)
      Иванов (закрывая книгу). Что, доктор, скажете?
      Львов (оглядываясь на окно). То же, что и утром говорил: ей немедленно нужно в Крым ехать. (Ходит по сцене.)
      Шабельский (прыскает). В Крым!.. Отчего, Миша, мы с тобою не лечим? Это так просто… Стала перхать или кашлять от скуки какая-нибудь мадам Анго или Офелия, бери сейчас бумагу и прописывай по правилам науки: сначала молодой доктор, потом поездка в Крым, в Крыму татарин…
      Иванов (графу). Ах, не зуди ты, зуда! (Львову.) Чтобы ехать в Крым, нужны средства. Допустим, что я найду их, но ведь она решительно отказывается от этой поездки…
      Львов. Да, отказывается.
      Пауза.
      Боркин. Послушайте, доктор, разве Анна Петровна уж так серьезно больна, что необходимо в Крым ехать?..
      Львов (оглядывается на окно). Да, чахотка…
      Боркин. Псс!.. нехорошо… Я сам давно уже по лицу замечал, что она не протянет долго.
      Львов. Но… говорите потише… в доме слышно…
      Пауза.
      Боркин (вздыхая). Жизнь наша… Жизнь человеческая подобна цветку, пышно произрастающему в поле: пришел козел, съел и - нет цветка…
      Шабельский. Все вздор, вздор и вздор!.. (Зевает.) Вздор и плутни.
      Пауза.
      Боркин. А я, господа, тут все учу Николая Алексеевича деньги наживать. Сообщил ему одну чудную идею, но мой порох, по обыкновению, упал на влажную почву. Ему не втолкуешь… Посмотрите, на что он похож: меланхолия, сплин, тоска, хандра, грусть…
      Шабельский (встает и потягивается). Для всех ты, гениальная башка, изобретаешь и учишь всех, как жить, а меня хоть бы раз поучил… Поучи-ка, умная голова, укажи выход…
      Боркин (встает). Пойду купаться… Прощайте, господа… (Графу.) У вас двадцать выходов есть… На вашем месте я через неделю имел бы тысяч двадцать. (Идет.)
      Шабельский (идет за ним). Каким это образом? Ну-ка, научи.
      Боркин. Тут и учить нечему. Очень просто… (Возвращается.) Николай Алексеевич, дайте мне рубль!
      Иванов молча дает ему деньги. Merci! (Графу.) У вас еще много козырей на руках.
      Шабельский (идя за ним). Ну, какие же?
      Боркин. На вашем месте я через неделю имел бы тысяч тридцать, если не больше. (Уходит с графом.)
      Иванов (после пауза). Лишние люди, лишние слова, необходимость отвечать на глупые вопросы - всё это, доктор, утомило меня до болезни. Я стал раздражителен, вспыльчив, резок, мелочен до того, что не узнаю себя. По целым дням у меня голова болит, бессонница, шум в ушах… А деваться положительно некуда… Положительно…
      Львов. Мне, Николай Алексеевич, нужно серьезно поговорить с вами.
      Иванов. Говорите.
      Львов. Я об Анне Петровне. (Садится.) Она не соглашается ехать в Крым, но с вами она поехала бы.
      Иванов (подумав). Чтобы ехать вдвоем, нужны средства. К тому же, мне не дадут продолжительного отпуска. В этом году я уже брал раз отпуск…
      Львов. Допустим, что это правда. Теперь далее. Самое главное лекарство от чахотки - это абсолютный покой, а ваша жена не знает ни минуты покоя. Ее постоянно волнуют ваши отношения к ней. Простите, я взволнован и буду говорить прямо. Ваше поведение убивает ее.
      Пауза. Николай Алексеевич, позвольте мне думать о вас лучше!..
      Иванов. Все это правда, правда… Вероятно, я страшно виноват, но мысли мои перепутались, душа скована какою-то ленью, и я не в силах понимать себя. Не понимаю ни людей, ни себя… (Взглядывает на окно.) Нас могут услышать, пойдемте, пройдемся.
      Встают. Я, милый друг, рассказал бы вам с самого начала, но история длинная и такая сложная, что до утра не расскажешь.
      Идут. Анюта замечательная, необыкновенная женщина… Ради меня она переменила веру, бросила отца и мать, ушла от богатства, и если бы я потребовал еще сотню жертв, она принесла бы их, не моргнув глазом. Ну-с, а я ничем не замечателен и ничем не жертвовал. Впрочем, это длинная история… Вся суть в том, милый доктор (мнется), что… короче говоря, женился я по страстной любви и клялся любить вечно, но… прошло пять лет, она все еще любит меня, а я… (Разводит руками.) Вы вот говорите мне, что она скоро умрет, а я не чувствую ни любви, ни жалости, а какую-то пустоту, утомление. Если со стороны поглядеть на меня, то это, вероятно, ужасно; сам же я не понимаю, что делается с моею душой…
      Уходят по аллее.

      Шабельский, потом Анна Петровна.
      Шабельский (входит и хохочет). Честное слово, это не мошенник, а мыслитель, виртуоз! Памятник ему нужно поставить. В себе одном совмещает современный гной во всех видах: и адвоката, и доктора, и кукуевца, и кассира. (Садится на нижнюю ступень террасы.) И ведь нигде, кажется, курса не кончил, вот что удивительно… Стало быть, каким был бы гениальным подлецом, если бы еще усвоил культуру, гуманитарные науки! «Вы, говорит, через неделю можете иметь двадцать тысяч. У вас, говорит, еще на руках козырный туз - ваш графский титул. (Хохочет.) За вас любая девица пойдет с приданым»…
      Анна Петровна открывает окно и глядит вниз. «Хотите, говорит, посватаю за вас Марфушу?» Qui est ce que c'est* Марфуша? Ах, это та, Балабалкина… Бабакалкина… эта, что на прачку похожа.
 

____________________

 
      * Кто это (франц.).
      Анна Петровна. Это вы, граф?
      Шабельский. Что такое?
      Анна Петровна смеется. (Еврейским акцентом.) Зачиво вы шмеетесь?
      Анна Петровна. Я вспомнила одну вашу фразу. Помните, вы говорили за обедом? Вор прощеный, лошадь… Как это?
      Шабельский. Жид крещеный, вор прощеный, конь леченый - одна цена.
      Анна Петровна (смеется). Вы даже простого каламбура не можете сказать без злости. Злой вы человек. (Серьезно.) Не шутя, граф, вы очень злы. С вами жить скучно и жутко. Всегда вы брюзжите, ворчите, все у вас подлецы и негодяи. Скажите мне, граф, откровенно: говорили вы когда-нибудь о ком хорошо?
      Шабельский. Это что за экзамен?
      Анна Петровна. Живем мы с вами под одною крышей уже пять лет, и я ни разу не слыхала, чтобы вы отзывались о людях спокойно, без желчи и без смеха. Что вам люди сделали худого? И неужели вы думаете, что вы лучше всех?
      Шабельский. Вовсе я этого не думаю. Я такой же мерзавец и свинья в ермолке, как все. Моветон и старый башмак. Я всегда себя браню. Кто я? Что я? Был богат, свободен, немного счастлив, а теперь… нахлебник, приживалка, обезличенный шут. Я негодую, презираю, а мне в ответ смеются; я смеюсь, на меня печально кивают головой и говорят: спятил старик… А чаще всего меня не слышат и не замечают…
      Анна Петровна (покойно). Опять кричит…
      Шабельский. Кто кричит?
      Анна Петровна. Сова. Каждый вечер кричит.
      Шабельский. Пусть кричит. Хуже того, что уже есть, не может быть. (Потягивается.) Эх, милейшая Сарра, выиграй я сто или двести тысяч, показал бы я вам, где раки зимуют!.. Только бы вы меня и видели. Ушел бы я из этой ямы, от даровых хлебов, и ни ногой бы сюда до самого страшного суда…
      Анна Петровна. А что бы вы сделали, если бы вы выиграли?
      Шабельский (подумав). Я прежде всего поехал бы в Москву и цыган послушал. Потом… потом махнул бы в Париж. Нанял бы себе там квартиру, ходил бы в русскую церковь…
      Анна Петровна. А еще что?
      Шабельский. По целым дням сидел бы на жениной могиле и думал. Так бы я и сидел на могиле, пока не околел. Жена в Париже похоронена…
      Пауза.
      Анна Петровна. Ужасно скучно. Сыграть нам дуэт еще, что ли?
      Шабельский. Хорошо, приготовьте ноты.
      Анна Петровна уходит.
      V
 
      Шабельский, Иванов и Львов.
      Иванов (показывается на аллее со Львовым). Вы, милый друг, кончили курс только в прошлом году, еще молоды и бодры, а мне тридцать пять. Я имею право вам советовать. Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках, а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков. Вообще всю жизнь стройте по шаблону. Чем серее и монотоннее фон, тем лучше. Голубчик, не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом о стены… Да хранит вас бог от всевозможных рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей… Запритесь себе в свою раковину и делайте свое маленькое, богом данное дело… Это теплее, честнее и здоровее. А жизнь, которую я пережил, - как она утомительна! Ах, как утомительна!.. Сколько ошибок, несправедливостей, сколько нелепого… (Увидев графа, раздраженно.) Всегда ты, дядя, перед глазами вертишься, не даешь поговорить наедине!
      Шабельский (плачущим голосом). А черт меня возьми нигде приюта нет! (Вскакивает и идет в дом.)
      Иванов (кричит ему вслед). Ну, виноват, виноват! (Львову.) За что я его обидел? Нет, я решительно развинтился. Надо будет с собою что-нибудь сделать. Надо…
      Львов (волнуясь). Николай Алексеевич, я выслушал вас и… и, простите, буду говорить прямо, без обиняков. В вашем голосе, в вашей интонации, не говоря уж о словах, столько бездушного эгоизма, столько холодного бессердечия… Близкий вам человек погибает оттого, что он вам близок, дни его сочтены, а вы… вы можете не любить, ходить, давать советы, рисоваться… Не могу я вам высказать, нет у меня дара слова, но… но вы мне глубоко несимпатичны!..
      Иванов. Может быть, может быть… Вам со стороны виднее… Очень возможно, что вы меня понимаете… Вероятно, я очень, очень виноват… (Прислушивается.) Кажется, лошадей подали. Пойду одеться… (Идет к дому и останавливается.) Вы, доктор, не любите меня и не скрываете этого. Это делает честь вашему сердцу… (Уходит в дом.)
      Львов (один). Проклятый характер… Опять упустил случай и не поговорил с ним как следует… Не могу говорить с ним хладнокровно! Едва раскрою рот и скажу одно слово, как у меня вот тут (показывает на грудь) начинает душить, переворачиваться, и язык прилипает к горлу. Ненавижу этого Тартюфа, возвышенного мошенника, всею душой… Вот уезжает… У несчастной жены все счастье в том, чтобы он был возле нее, она дышит им, умоляет его провести с нею хоть один вечер, а он… он не может… Ему, видите ли, дома душно и тесно. Если он хоть один вечер проведет дома, то с тоски пулю себе пустит в лоб. Бедный… ему нужен простор, чтобы затеять какую-нибудь новую подлость… О, я знаю, зачем ты каждый вечер ездишь к этим Лебедевым! Знаю!

      Львов, Иванов (в шляпе и пальто), Шабельский и Анна Петровна.
      Шабельский (выходя с Ивановым и с Анной Петровной из дома). Наконец, Nicolas, это бесчеловечно!.. Сам уезжаешь каждый вечер, а мы остаемся одни. От скуки ложимся спать в восемь часов. Это безобразие, а не жизнь! И почему это тебе можно ездить, а нам нельзя? Почему?
      Анна Петровна. Граф, оставьте его! Пусть едет, пусть…
      Иванов (жене). Ну, куда ты, больная, поедешь? Ты больна и тебе нельзя после заката солнца быть на воздухе… Спроси вот доктора. Ты не дитя, Анюта, нужно рассуждать… (Графу.) А тебе зачем туда ехать?
      Шабельский. Хоть к черту в пекло, хоть к крокодилу в зубы, только чтоб не здесь оставаться. Мне скучно! Я отупел от скуки! Я надоел всем. Ты оставляешь меня дома, чтобы ей не было одной скучно, а я ее загрыз, заел!
      Анна Петровна. Оставьте его, граф, оставьте! Пусть едет, если ему там весело.
      Иванов. Аня, к чему этот тон? Ты знаешь, я не за весельем туда еду! Мне нужно поговорить о векселе.
      Анна Петровна. Не понимаю, зачем ты оправдываешься? Поезжай! Кто тебя держит?
      Иванов. Господа, не будемте есть друг друга! Неужели это так необходимо!?
      Шабельский (плачущим голосом). Nicolas, голубчик, ну, я прошу тебя, возьми меня с собою! Я погляжу там мошенников и дураков и, может быть, развлекусь. Ведь я с самой Пасхи нигде не был!
      Иванов (раздраженно). Хорошо, поедем! Как вы мне все надоели!
      Шабельский. Да? Ну, merci, merci… (Весело берет его под руку и отводит в сторону.) Твою соломенную шляпу можно надеть?
      Иванов. Можно, только поскорей, пожалуйста!
      Граф бежит в дом. Как вы все надоели мне! Впрочем, господи, что я говорю? Аня, я говорю с тобою невозможным тоном. Никогда этого со мною раньше не было. Ну, прощай, Аня, я вернусь к часу.
      Анна Петровна. Коля, милый мой, останься дома!
      Иванов (волнуясь). Голубушка моя, родная моя, несчастная, умоляю тебя, не мешай мне уезжать по вечерам из дому. Это жестоко, несправедливо с моей стороны, но позволяй мне делать эту несправедливость! Дома мне мучительно тяжело! Как только прячется солнце, душу мою начинает давить тоска. Какая тоска! Не спрашивай, отчего это. Я сам не знаю. Клянусь истинным богом, не знаю! Здесь тоска, а поедешь к Лебедевым, там еще хуже; вернешься оттуда, а здесь опять тоска, и так всю ночь… Просто отчаяние!..
      Анна Петровна. Коля… а то остался бы! Будем, как прежде, разговаривать… Поужинаем вместе, будем читать… Я и брюзга разучили для тебя много дуэтов… (Обнимает его.) Останься!..
      Пауза. Я тебя не понимаю. Это уж целый год продолжается. Отчего ты изменился?
      Иванов. Не знаю, не знаю…
      Анна Петровна. А почему ты не хочешь, чтобы я уезжала вместе с тобою по вечерам?
      Иванов. Если тебе нужно, то, пожалуй, скажу. Немножко жестоко это говорить, но лучше сказать… Когда меня мучает тоска, я… я начинаю тебя не любить. Я и от тебя бегу в это время. Одним словом, мне нужно уезжать из дому.
      Анна Петровна. Тоска? понимаю, понимаю… Знаешь что, Коля? Ты попробуй, как прежде, петь, смеяться, сердиться… Останься, будем смеяться, пить наливку, и твою тоску разгоним в одну минуту. Хочешь, я буду петь? Или пойдем, сядем у тебя в кабинете, в потемках, как прежде, и ты мне про свою тоску расскажешь… У тебя такие страдальческие глаза! Я буду глядеть в них и плакать, и нам обоим станет легче… (Смеется и плачет.) Или, Коля, как? Цветы повторяются каждую весну, а радости - нет? Да? Ну, поезжай, поезжай…
      Иванов. Ты помолись за меня богу, Аня! (Идет, останавливается и думает.) Нет, не могу! (Уходит.)
      Анна Петровна. Поезжай… (Садится у стола.)
      Львов (ходит по сцене). Анна Петровна, возьмите себе за правило: как только бьет шесть часов, вы должны идти в комнаты и не выходить до самого утра. Вечерняя сырость вредна вам.
      Анна Петровна. Слушаю-с.
      Львов. Что «слушаю-с»! Я говорю серьезно.
      Анна Петровна. А я не хочу быть серьезною. (Кашляет.)
      Львов. Вот видите, - вы уже кашляете…

      Львов, Анна Петровна и Шабельский.
      Шабельский (в шляпе и пальто выходит из дому). А где Николай? Лошадей подали? (Быстро идет и целует руку Анне Петровне.) Покойной ночи, прелесть! (Гримасничает.) Гевалт! Жвините, пожалуста! (Быстро уходит.)
      Львов. Шут!
      Пауза; слышны далекие звуки гармоники.
      Анна Петровна. Какая скука!.. Вон кучера и кухарки задают себе бал, а я… я - как брошенная… Евгений Константинович, где вы там шагаете? Идите сюда, сядьте!..
      Львов. Не могу я сидеть.
      Пауза.
      Анна Петровна. На кухне «чижика» играют. (Поет.) «Чижик, чижик, где ты был? Под горою водку пил».
      Пауза. Доктор, у вас есть отец и мать?
      Львов. Отец умер, а мать есть.
      Анна Петровна. Вы скучаете по матери?
      Львов. Мне некогда скучать.
      Анна Петровна (смеется). Цветы повторяются каждую весну, а радости - нет. Кто мне сказал эту фразу? Дай бог память… Кажется, сам Николай сказал. (Прислушивается.) Опять сова кричит!
      Львов. Ну и пусть кричит.
      Анна Петровна. Я, доктор, начинаю думать, что судьба меня обсчитала. Множество людей, которые, может быть, и не лучше меня, бывают счастливы и ничего не платят за свое счастье. Я же за всё платила, решительно за всё!.. И как дорого! За что брать с меня такие ужасные проценты?.. Душа моя, вы все осторожны со мною, деликатничаете, боитесь сказать правду, но думаете, я не знаю, какая у меня болезнь? Отлично знаю. Впрочем, скучно об этом говорить… (Еврейским акцентом.) Жвините, пожалуста! Вы умеете рассказывать смешные анекдоты?
      Львов. Не умею.
      Анна Петровна. А Николай умеет. И начинаю я также удивляться несправедливости людей: почему на любовь не отвечают любовью и за правду платят ложью? Скажите: до каких пор будут ненавидеть меня отец и мать? Они живут за пятьдесят верст отсюда, а я день и ночь, даже во сне, чувствую их ненависть. А как прикажете понимать тоску Николая? Он говорит, что не любит меня только по вечерам, когда его гнетет тоска. Это я понимаю и допускаю, но представьте, что он разлюбил меня совершенно! Конечно, это невозможно, ну - а вдруг? Нет, нет, об этом и думать даже не надо. (Поет.) «Чижик, чижик, где ты был?..» (Вздрагивает.) Какие у меня страшные мысли!.. Вы, доктор, не семейный и не можете понять многого…
      Львов. Вы удивляетесь… (Садится рядом.) Нет, я… я удивляюсь, удивляюсь вам! Ну, объясните, растолкуйте мне, как это вы, умная, честная, почти святая, позволили так нагло обмануть себя и затащить вас в это совиное гнездо? Зачем вы здесь? Что общего у вас с этим холодным, бездушным… но оставим вашего мужа! - что у вас общего с этою пустою, пошлою средой? О, господи боже мой!.. Этот вечно брюзжащий, заржавленный, сумасшедший граф, этот пройдоха, мошенник из мошенников, Миша, со своею гнусною физиономией… Объясните же мне, к чему вы здесь? Как вы сюда попали?..
      Анна Петровна (смеется). Вот точно так же и он когда-то говорил… Точь-в-точь… Но у него глаза больше, и, бывало, как он начнет говорить о чем-нибудь горячо, так они как угли… Говорите, говорите!..
      Львов (встает и мигает рукой). Что мне говорить? Идите в комнаты…
      Анна Петровна. Вы говорите, что Николай то да се, пятое, десятое. Откуда вы его знаете? Разве за полгода можно узнать человека? Это, доктор, замечательный человек, и я жалею, что вы не знали его года два-три тому назад. Он теперь хандрит, молчит, ничего не делает, но прежде… Какая прелесть!.. Я полюбила его с первого взгляда. (Смеется.) Взглянула, а меня мышеловка - хлоп! Он сказал: пойдем… Я отрезала от себя всё, как, знаете, отрезают гнилые листья ножницами, и пошла…
      Пауза. А теперь не то… Теперь он едет к Лебедевым, чтобы развлечься с другими женщинами, а я… сижу в саду и слушаю, как сова кричит…
      Стук сторожа. Доктор, а братьев у вас нет?
      Львов. Нет.
      Анна Петровна рыдает. Ну, что еще? Что вам?
      Анна Петровна (встает). Я не могу, доктор, я поеду туда…
      Львов. Куда это?
      Анна Петровна. Туда, где он… Я поеду… Прикажите заложить лошадей… (Идет к дому.)
      Львов. Вам нельзя ехать…
      Анна Петровна. Оставьте меня, не ваше дело… Я не могу, поеду… Велите дать лошадей… (Бежит в дом.)
      Львов. Нет, я решительно отказываюсь лечить при таких условиях! Мало того, что ни копейки не платят, но еще душу выворачивают вверх дном!.. Нет, я отказываюсь! Довольно!.. (Идет в дом.)
      Занавес

      Зал в доме Лебедевых; прямо выход в сад; направо и налево двери. Старинная, дорогая мебель. Люстра, канделябры и картины - все это в чехлах.

      Зинаида Савишна, 1-й гость, 2-й гость, 3-й гость, Косых, Авдотья Назаровна, Егорушка, Гаврила, горничная, старухи-гостьи, барышни и Бабакина.
      Зинаида Савишна сидит на диване. По обе стороны ее на креслах старухи-гостьи; на стульях молодежь. В глубине, около выхода в сад, играют в карты; между играющими: Косых, Авдотья Назаровна и Егорушка. Гаврила стоит у правой двери; горничная разносит на подносе лакомства. Из сада в правую дверь и обратно в продолжение всего действия циркулируют гости. Бабакина выходит из правой двери и направляется к Зинаиде Савишне.
      Зинаида Савишна (радостно). Душечка, Марфа Егоровна…
      Бабакина. Здравствуйте, Зинаида Савишна! Честь имею вас поздравить с новорожденною…
      Целуются. Дай бог, чтоб…
      Зинаида Савишна. Благодарю вас, душечка, я так рада… Ну, как ваше здоровье?..
      Бабакина. Очень вами благодарна. (Садится рядом на диван.) Здравствуйте, молодые люди!..
      Гости встают и кланяются.
      1-й гость (смеется). Молодые люди… а вы разве старая?
      Бабакина (вздыхая). Где уж нам в молодые лезть…
      1-й гость (почтительно смеясь). Помилуйте, что вы… Одно только звание, что вдова, а вы любой девице можете десять очков вперед дать.
      Гаврила подносит Бабакиной чай.
      Зинаида Савишна (Гавриле). Что же ты так подаешь? Принес бы какого-нибудь варенья. Кружовенного, что ли…
      Бабакина. Не беспокойтесь, очень вами благодарна…
      Пауза.
      1-й гость. Вы, Марфа Егоровна, через Мушкино ехали?..
      Бабакина. Нет, на Займище. Тут дорога лучше.
      1-й гость. Так-с.
      Косых. Два пики.
      Егорушка. Пас.
      Авдотья Назаровна. Пас.
      2-й гость. Пас.
      Бабакина. Выигрышные билеты, душечка Зинаида Савишна, опять пошли шибко в гору. Видано ли дело: первый заем стоит уж двести семьдесят, а второй без малого двести пятьдесят… Никогда этого не было…
      Зинаида Савишна (вздыхает). Хорошо, у кого их много…
      Бабакина. Не скажите, душечка; хоть они и в большой цене, а держать в них капитал невыгодно. Одна страховка сживет со света.
      Зинаида Савишна. Так-то так, а все-таки, моя милая, надеешься… (Вздыхает.) Бог милостив…
      3-й гость. С моей точки зрения, mesdames, я так рассуждаю, что в настоящее время иметь капитал очень невыгодно. Процентные бумаги дают весьма немного дивиденда, а пускать деньги в оборот чрезвычайно опасно. Я так понимаю, mesdames, что человек, который в настоящее время имеет капитал, находится более в критическом положении, чем тот, mesdames, который…
      Бабакина (вздыхает). Это верно!
      1-й гость зевает. А разве можно при дамах зевать?
      1-й гость. Pardon, mesdames, это я нечаянно.
      Зинаида Савишна встает и уходит в правую дверь; продолжительное молчание.
      Егорушка. Два бубны.
      Авдотья Назаровна. Пас.
      2-й гость. Пас.
      Косых. Пас.
      Бабакина (в сторону). Господи, какая скука, помереть можно!

      Те же, Зинаида Савишна и Лебедев.
      Зинаида Савишна (выходя из правой двери с Лебедевым, тихо). Что уселся там? Примадонна какая! Сиди с гостями! (Садится на прежнее место.)
      Лебедев (зевает). Ох, грехи наши тяжкие! (Увидев Бабакину.) Батюшки, мармелад сидит! Рахат-лукум!.. (Здоровается.) Как ваше драгоценнейшее?..
      Бабакина. Очень вами благодарна.
      Лебедев. Ну, слава богу!.. Слава богу! (Садится в кресло.) Так, так… Гаврила!
      Гаврила подносит ему рюмку водки и стакан воды; он выпивает водку и запивает водой.
      1-й гость. На доброе здоровье!..
      Лебедев. Какое уж тут доброе здоровье!.. Околеванца нет, и на том спасибо. (Жене.) Зюзюшка, а где же наша новорожденная?
      Косых (плаксиво). Скажите мне, ради бога: ну, за что мы остались без взятки? (Вскакивает.) Ну, за что мы проиграли, черт меня подери совсем?
      Авдотья Назаровна (вскакивает и сердито). А за то, что если ты, батюшка, не умеешь играть, так не садись. Какое ты имеешь полное право ходить в чужую масть? Вот и остался у тебя маринованный туз!..
      Оба бегут из-за стола вперед.
      Косых (плачущим голосом). Позвольте, господа… У меня на бубнах: туз, король, дама, коронка сам-восемь, туз пик и одна, понимаете ли, одна маленькая червонка, а она, черт знает, не могла объявить маленький шлем!.. Я сказал: без козыря…
      Авдотья Назаровна (перебивая). Это я сказала: без козыря! Ты сказал: два без козыря…
      Косых. Это возмутительно!.. Позвольте… у вас… у меня… у вас… (Лебедеву.) Да вы посудите, Павел Кириллыч… У меня на бубнах: туз, король, дама, коронка сам-восемь…
      Лебедев (затыкает уши). Отстань, сделай милость… отстань…
      Авдотья Назаровна (кричит). Это я сказала: без козыря!
      Косых (свирепо). Будь я подлец и анафема, если я сяду еще когда-нибудь играть с этою севрюгой! (Быстро уходит в сад.)
      2-й гость уходит за ним, за столом остается Егорушка.
      Авдотья Назаровна. Уф!.. Даже в жар от него бросило… Севрюга!.. Сам ты севрюга!..
      Бабакина. Да и вы, бабушка, сердитая…
      Авдотья Назаровна (увидев Бабакину, всплескивает руками). Ясочка моя, красавица!.. Она здесь, а я, куриная слепота, и не вижу… Голубочка… (Целует ее в плечо и садится рядом.) Вот радость! Дай же я на тебя погляжу, лебедь белая! Тьфу, тьфу, тьфу… чтоб не сглазить!..
      Лебедев. Ну, распелась… Жениха бы ей лучше подыскала…
      Авдотья Назаровна. И найду! В гроб, грешница, не лягу, а ее да Саничку замуж выдам!.. В гроб не лягу… (Вздох.) Только вот, где их найдешь нынче, женихов-то? Вон они, наши женихи-то, сидят нахохлившись, словно петухи мокрые!..
      3-й гость. Весьма неудачное сравнение. С моей точки зрения, mesdames, если теперешние молодые люди предпочитают холостую жизнь, то в этом виноваты, так сказать, социальные условия…
      Лебедев. Ну, ну!.. не философствуй!.. не люблю!..

      Те же и Саша.
      Саша (входит и идет к отцу). Такая великолепная погода, а вы сидите здесь, господа, в духоте.
      Зинаида Савишна. Сашенька, разве ты не видишь, что у нас Марфа Егоровна?
      Саша. Виновата. (Идет к Бабакиной и здоровается.)
      Бабакина. Загорделась, Саничка, загорделась, хоть бы разок приехала. (Целуется.) Поздравляю, душечка…
      Саша. Благодарю. (Садится рядом с отцом.)
      Лебедев. Да, Авдотья Назаровна, трудно теперь с женихами. Не то что жениха - путевых шаферов достать негде. Нынешняя молодежь, не в обиду будь сказано, какая-то, господь с нею, кислая, переваренная… Ни поплясать, ни поговорить, ни выпить толком…
      Авдотья Назаровна. Ну, пить-то они все мастера, только дай…
      Лебедев. Не велика штука пить - пить и лошадь умеет… Нет, ты с толком выпей!.. В наше время, бывало, день-деньской с лекциями бьешься, а как только настал вечер, идешь прямо куда-нибудь на огонь и до самой зари волчком вертишься… И пляшешь, и барышень забавляешь, и эта штука. (Щелкает себя по шее.) Бывало, и брешешь, и философствуешь, пока язык не отнимется… А нынешние… (Машет рукой.) Не понимаю… Ни богу свечка, ни черту кочерга. Во всем уезде есть только один путевый малый, да и тот женат (вздыхает) и, кажется, уж беситься стал…
      Бабакина. Кто это?
      Лебедев. Николаша Иванов.
      Бабакина. Да, он хороший мужчина (делает гримасу), только несчастный!..
      Зинаида Савишна. Еще бы, душечка, быть ему счастливым! (Вздыхает.) Как он, бедный, ошибся!.. Женился на своей жидовке и так, бедный, рассчитывал, что отец и мать за нею золотые горы дадут, а вышло совсем напротив… С того времени, как она переменила веру, отец и мать знать ее не хотят, прокляли… Так ни копейки и не получил. Теперь кается, да уж поздно…
      Саша. Мама, это неправда.
      Бабакина (горячо). Шурочка, как же неправда? Ведь это все знают. Ежели бы не было интереса, то зачем бы ему на еврейке жениться? Разве русских мало? Ошибся, душечка, ошибся… (Живо.) Господи, да и достается же теперь ей от него! Просто смех один. Придет откуда-нибудь домой и сейчас к ней: «Твои отец и мать меня надули! Пошла вон из моего дома!» А куда ей идти? Отец и мать не примут; пошла бы в горничные, да работать не приучена… Уж он мудрует-мудрует над нею, пока граф не вступится. Не будь графа, давно бы ее со света сжил…
      Авдотья Назаровна. А то, бывает, запрет ее в погреб и - «ешь, такая-сякая, чеснок»… Ест-ест, покуда из души переть не начнет.
      Смех.
      Саша. Папа, ведь это ложь!
      Лебедев. Ну, так что же? Пусть себе мелют на здоровье… (Кричит.) Гаврила!..
      Гаврила подает ему водку и воду.
      Зинаида Савишна. Оттого вот и разорился, бедный. Дела, душечка, совсем упали… Если бы Боркин не глядел за хозяйством, так ему бы с жидовкой есть нечего было. (Вздыхает.) А как мы-то, душечка, из-за него пострадали!.. Так пострадали, что один только бог видит! Верите ли, милая, уж три года, как он нам девять тысяч должен!
      Бабакина (с ужасом). Девять тысяч!..
      Зинаида Савишна. Да… это мой милый Пашенька распорядился дать ему. Не разбирает, кому можно дать, кому нельзя. Про капитал я уже не говорю - бог с ним, но лишь бы проценты исправно платил!..
      Саша (горячо). Мама, об этом вы говорили уже тысячу раз!
      Зинаида Савишна. Тебе-то что? Что ты заступаешься?
      Саша (встает). Но как у вас хватает духа говорить все это про человека, который не сделал вам никакого зла? Ну, что он вам сделал?
      3-й гость. Александра Павловна, позвольте мне сказать два слова! Я уважаю Николая Алексеича и всегда считал за честь, но, говоря entre nous*, он мне кажется авантюристом.
 

____________________

 
      * между нами (франц.).
      Саша. И поздравляю, если вам так кажется.
      3-й гость. В доказательство приведу вам следующий факт, который передавал мне его атташе, или, так сказать, чичероне Боркин. Два года тому назад, во время скотской эпизоотии, он накупил скота, застраховал его…
      Зинаида Савишна. Да, да, да! Я помню этот случай. Мне тоже говорили.
      3-й гость. Застраховал его, можете иметь в виду, потом заразил чумой и взял страховую премию.
      Саша. Ах, да вздор все это! Вздор! Никто не покупал и не заражал скота! Это сам Боркин сочинил такой проект и везде хвастался им. Когда Иванов узнал об этом, то Боркин потом у него две недели прощения просил. Виноват же Иванов только, что у него слабый характер и не хватает духа прогнать от себя этого Боркина, и виноват, что он слишком верит людям! Все, что у него было, растащили, расхитили; около его великодушных затей наживался всякий, кто только хотел.
      Лебедев. Шура-горячка! Будет тебе!
      Саша. Зачем же они говорят вздор? Ах, да все это скучно и скучно! Иванов, Иванов, Иванов - и больше нет других разговоров. (Идет к двери и возвращается.) Удивляюсь! (Молодым людям.) Положительно удивляюсь вашему терпению, господа! Неужели вам не скучно так сидеть? Ведь воздух застыл от тоски! Говорите же что-нибудь, забавляйте барышень, шевелитесь! Ну, если у вас нет других сюжетов, кроме Иванова, то смейтесь, пойте, пляшите, что ли…
      Лебедев (смеется). Пробери-ка, пробери их хорошенько!
      Саша. Ну, послушайте, сделайте мне такое одолжение! Если не хотите плясать, смеяться, петь, если все это скучно, то прошу вас, умоляю, хоть раз в жизни, для курьеза, чтобы удивить или насмешить, соберите силы и все разом придумайте что-нибудь остроумное, блестящее, скажите даже хоть дерзость или пошлость, но чтоб было смешно и ново! Или все разом совершите что-нибудь маленькое, чуть заметное, но хоть немножко похожее на подвиг, чтобы барышни хоть раз в жизни, глядя на вас, могли бы сказать: «Ах!» Послушайте, ведь вы желаете нравиться, но почему же вы не стараетесь нравиться? Ах, господа! Все вы не то, не то, не то!.. На вас глядя, мухи мрут и лампы начинают коптеть. Не то, не то!.. Тысячу раз я вам говорила и всегда буду говорить, что все вы не то, не то, не то!..

      Те же, Иванов и Шабельский.
      Шабельский (входя с Ивановым из правой двери) Кто это здесь декламирует? Вы, Шурочка? (Хохочет и пожимает ей руку.) Поздравляю, ангел мой, дай вам бог попозже умереть и не рождаться во второй раз…
      Зинаида Савишна (радостно). Николай Алексеевич, граф!..
      Лебедев. Ба! Кого вижу… граф! (Идет навстречу.)
      Шабельский (увидав Зинаиду Савишну и Бабакину, протягивает в сторону их руки). Два банка на одном диване!.. Глядеть любо! (Здоровается: Зинаиде Савишне.) Здравствуйте, Зюзюшка! (Бабакиной.) Здравствуйте, помпончик!..
      Зинаида Савишна. Я так рада. Вы, граф, у нас такой редкий гость! (Кричит.) Гаврила, чаю! Садитесь, пожалуйста! (Встает, уходит в правую дверь и тотчас же возвращается, вид крайне озабоченный.)
      Саша садится на прежнее место. Иванов молча здоровается со всеми.
      Лебедев (Шабельскому). Откуда ты взялся? Какие это силы тебя принесли? Вот сюрприз, накажи меня бог… (Целует его.) Граф, ведь ты разбойник! Так не делают порядочные люди! (Ведет его за руку к рампе.) Отчего ты у нас не бываешь? Сердит, что ли?
      Шабельский. На чем же я могу к тебе ездить? Верхом на палке? Своих лошадей у меня нет, а Николай не берет с собою, велит с Саррой сидеть, чтоб та не скучала. Присылай за мною своих лошадей, тогда и буду ездить…
      Лебедев (машет рукой). Ну, да?.. Зюзюшка скорее треснет, чем даст лошадей. Голубчик ты мой, милый, ведь ты для меня дороже и роднее всех! Из всего старья уцелели я да ты! Люблю в тебе я прежние страдания и молодость погибшую мою… Шутки шутками, а я вот почти плачу. (Целует графа.)
      Шабельский. Пусти, пусти! От тебя, как из винного погреба…
      Лебедев. Душа моя, ты не можешь себе представить, как мне скучно без моих друзей! Вешаться готов с тоски… (Тихо.) Зюзюшка со своею ссудною кассой разогнала всех порядочных людей, и остались, как видишь, одни только зулусы… эти Дудкины, Будкины… Ну, кушай чай…
      Гаврила подносит графу чай.
      Зинаида Савишна (озабоченно Гавриле). Ну, как же ты подаешь? Принес бы какого-нибудь варенья… Кружовенного что ли…
      Шабельский (хохочет, Иванову). Что, не говорил я тебе? (Лебедеву.) Я с ним пари дорогой держал, что, как приедем, Зюзюшка сейчас же начнет угощать нас кружовенным вареньем…
      Зинаида Савишна. Вы, граф, все такой же насмешник… (Садится.)
      Лебедев. Двадцать бочек его наварили, так куда же его девать?
      Шабельский (садясь около стола). Всё копите, Зюзюшка? Ну, что, уж миллиончик есть, а?
      Зинаида Савишна (со вздохом). Да, со стороны поглядеть, так богаче нас и людей нет, а откуда быть деньгам? Один разговор только…
      Шабельский. Ну, да, да!.. знаем!.. Знаем, как вы плохо в шашки играете… (Лебедеву.) Паша, скажи по совести: скопили миллион?
      Лебедев. Ей-богу, не знаю. Это у Зюзюшки спроси…
      Шабельский (Бабакиной). И у жирненького помпончика скоро будет миллиончик! Ей-богу, хорошеет и полнеет не по дням, а по часам! Что значит деньжищ много…
      Бабакина. Очень вами благодарна, ваше сиятельство, а только я не люблю насмешек.
      Шабельский. Милый мой банк, да разве это насмешки? Это просто вопль души, от избытка чувств глаголят уста… Вас и Зюзюшку я люблю бесконечно… (Весело.) Восторг!.. Упоение!.. Вас обеих не могу видеть равнодушно…
      Зинаида Савишна. Вы все такой же, как и были. (Егорушке.) Егорушка, потуши свечи! Зачем им гореть попусту, если не играете?
      Егорушка вздрагивает; тушит свечи и садится. (Иванову.) Николай Алексеевич, как здоровье вашей супруги?
      Иванов. Плохо. Сегодня доктор положительно сказал, что у нее чахотка…
      Зинаида Савишна. Неужели? Какая жалость!.. (Вздох.) А мы все ее так любим…
      Шабельский. Вздор, вздор и вздор!.. Никакой чахотки нет, докторское шарлатанство, фокус. Хочется эскулапу шляться, вот и выдумал чахотку. Благо муж не ревнив. (Иванов делает нетерпеливое движение.) Что касается самой Сарры, то я не верю ни одному ее слову, ни одному движению. В своей жизни я никогда не верил ни докторам, ни адвокатам, ни женщинам. Вздор, вздор, шарлатанство и фокусы!
      Лебедев (Шабельскому). Удивительный ты субъект, Матвей!.. Напустил на себя какую-то мизантропию и носится с нею, как дурак с писаною торбой. Человек как человек, а заговоришь, так точно у тебя типун на языке или сплошной катар… Да, ей-богу!..
      Шабельский. Что же мне, целоваться с мошенниками и подлецами, что ли?
      Лебедев. Где же ты видишь мошенников и подлецов?
      Шабельский. Я, конечно, не говорю о присутствующих, но…
      Лебедев. Вот тебе и но… Все это напускное.
      Шабельский. Напускное… Хорошо, что у тебя никакого мировоззрения нет.
      Лебедев. Какое мое мировоззрение? Сижу и каждую минуту околеванца жду. Вот мое мировоззрение. Нам, брат, не время с тобою о мировоззрениях думать. Так-то… (Кричит.) Гаврила!
      Шабельский. Ты уж и так нагаврилился… Погляди, как нос насандалил!
      Лебедев (пьет). Ничего, душа моя… не венчаться мне ехать.
      Зинаида Савишна. Давно уже у нас доктор Львов не был. Совсем забыл.
      Саша. Моя антипатия. Ходячая честность. Воды не попросит, папиросы не закурит без того, чтобы не показать своей необыкновенной честности. Ходит или говорит, а у самого на лбу написано: я честный человек! Скучно с ним.
      Шабельский. Узкий, прямолинейный лекарь! (Дразнит.) «Дорогу честному труду!» Орет на каждом шагу, как попугай, и думает, что в самом деле второй Добролюбов. Кто не орет, тот подлец. Взгляды удивительные по своей глубине. Если мужик зажиточный и живет по-человечески, то, значит, подлец и кулак. Я хожу в бархатном пиджаке, и одевает меня лакей - я подлец и крепостник. Так честен, так честен, что всего распирает от честности. Места себе не находит. Я даже боюсь его… Ей-ей!.. Того и гляди, что из чувства долга по рылу хватит или подлеца пустит.
      Иванов. Он меня ужасно утомил, но все-таки мне симпатичен; в нем много искренности.
      Шабельский. Хороша искренность! Подходит вчера ко мне вечером и ни с того ни с сего: «Вы, граф, мне глубоко несимпатичны!» Покорнейше благодарю! И все это не просто, а с тенденцией: и голос дрожит, и глаза горят, и поджилки трясутся… Черт бы побрал эту деревянную искренность! Ну, я противен ему, гадок, это естественно… я и сам сознаю, но к чему говорить это в лицо? Я дрянной человек, но ведь у меня, как бы то ни было, седые волосы… Бездарная, безжалостная честность!
      Лебедев. Ну, ну, ну!.. Сам, небось, был молодым и понимаешь.
      Шабельский. Да, я был молод и глуп, в свое время разыгрывал Чацкого, обличал мерзавцев и мошенников, но никогда в жизни я воров не называл в лицо ворами и в доме повешенного не говорил о веревке. Я был воспитан. А ваш этот тупой лекарь почувствовал бы себя на высоте своей задачи и на седьмом небе, если бы судьба дала ему случай, во имя принципа и общечеловеческих идеалов, хватить меня публично по рылу и под микитки.
      Лебедев. Молодые люди все с норовом. У меня дядя гегелианец был… так тот, бывало, соберет к себе гостей полон дом, выпьет, станет вот этак на стул и начинает: «Вы невежды! Вы мрачная сила! Заря новой жизни!» Та-та, та-та, та-та… Уж он отчитывает-отчитывает…
      Саша. А гости что же?
      Лебедев. А ничего… Слушают да пьют себе. Раз, впрочем, я его на дуэль вызвал… дядю-то родного. Из-за Бэкона вышло. Помню, сидел я, дай бог память, вот так, как Матвей, а дядя с покойным Герасимом Нилычем стояли вот тут, примерно, где Николаша… Ну-с, Герасим Нилыч и задает, братец ты мой, вопрос…
      Входит Боркин.
      V
 
      Те же и Боркин (одетый франтом, со свертком в руках, подпрыгивая и напевая, входит из правой двери. Гул одобрения).
      Барышни, Лебедев, Шабельский вместе.
      Барышни. Михаил Михайлович!..
      Лебедев. Мишель Мишелич! Слыхом-слыхать…
      Шабельский. Душа общества!
      Боркин. А вот и я! (Подбегает к Саше.) Благородная синьорина, беру на себя смелость поздравить вселенную с рождением такого чудного цветка, как вы… Как дань своего восторга, осмеливаюсь преподнести (подает сверток) фейерверки и бенгальские огни собственного изделия. Да прояснят они ночь так же, как вы просветляете потемки темного царства. (Театрально раскланивается.)
      Саша. Благодарю вас…
      Лебедев (хохочет, Иванову). Отчего ты не прогонишь эту Иуду?
      Боркин (Лебедеву). Павлу Кириллычу! (Иванову.) Патрону… (Поет.) Nicolas-voila, го-ги-го! (Обходит всех.) Почтеннейшей Зинаиде Савишне… Божественной Марфе Егоровне… Древнейшей Авдотье Назаровне… Сиятельнейшему графу…
      Шабельский (хохочет). Душа общества… Едва вошел, как атмосфера стала жиже. Вы замечаете?
      Боркин. Уф, утомился… Кажется, со всеми здоровался. Ну, что новенького, господа? Нет ли чего-нибудь такого особенного, в нос шибающего? (Живо Зинаиде Савишне.) Ах, послушайте, мамаша… Еду сейчас к вам… (Гавриле.) Дай-ка мне, Гаврюша, чаю, только без кружовенного варенья! (Зинаиде Савишне.) Еду сейчас к вам, а на реке у вас мужики с лозняка кору дерут. Отчего вы лозняк на откуп не отдадите?
      Лебедев (Иванову). Отчего ты не прогонишь эту Иуду?
      Зинаида Савишна (испуганно). А ведь это правда, мне и на ум не приходило!..
      Боркин (делает ручную гимнастику). Не могу без движений… Мамаша, что бы такое особенное выкинуть? Марфа Егоровна, я в ударе… Я экзальтирован! (Поет.) «Я вновь пред тобою…»
      Зинаида Савишна. Устройте что-нибудь, а то все соскучились.
      Боркин. Господа, что же вы это в самом деле носы повесили? Сидят, точно присяжные заседатели!.. Давайте изобразим что-нибудь. Что хотите? Фанты, веревочку, горелки, танцы, фейерверки?..
      Барышни (хлопают в ладоши). Фейерверки, фейерверки! (Бегут в сад.)
      Саша (Иванову). Что вы сегодня такой скучный?..
      Иванов. Голова болит, Шурочка, да и скучно… Саша. Пойдемте в гостиную.
      Идут в правую дверь; уходят в сад вес, кроме Зинаиды Савишны и Лебедева.
      Зинаида Савишна. Вот это я понимаю - молодой человек: и минуты не побыл, а уж всех развеселил. (Притушивает большую лампу.) Пока они все в саду, нечего свечам даром гореть. (Тушит свечи.)
      Лебедев (идя за нею). Зюзюшка, надо бы дать гостям закусить чего-нибудь…
      Зинаида Савишна. Ишь свечей сколько… недаром люди судят, что мы богатые. (Тушит.)
      Лебедев (идя за нею). Зюзюшка, ей-богу, дала бы чего-нибудь поесть людям… Люди молодые, небось, проголодались, бедные… Зюзюшка…
      Зинаида Савишна. Граф не допил своего стакана. Даром только сахар пропал. (Идет в левую дверь.)
      Лебедев. Тьфу!.. (Уходит в сад.)

      Иванов и Саша.
      Саша (входя с Ивановым из правой двери). Все ушли в сад.
      Иванов. Такие-то дела, Шурочка. Прежде я много работал и много думал, но никогда не утомлялся; теперь же ничего не делаю и ни о чем не думаю, а устал телом и душой. День и ночь болит моя совесть, я чувствую, что глубоко виноват, но в чем собственно моя вина, не понимаю. А тут еще болезнь жены, безденежье, вечная грызня, сплетни, лишние разговоры, глупый Боркин… Мой дом мне опротивел, и жить в нем для меня хуже пытки. Скажу вам откровенно, Шурочка, для меня стало невыносимо даже общество жены, которая меня любит. Вы - мой старый приятель, и вы не будете сердиться за мою искренность. Приехал я вот к вам развлечься, но мне скучно и у вас, и опять меня тянет домой. Простите, я сейчас потихоньку уеду.
      Саша. Николай Алексеевич, я понимаю вас. Ваше несчастие в том, что вы одиноки. Нужно, чтобы около вас был человек, которого бы вы любили и который вас понимал бы. Одна только любовь может обновить вас.
      Иванов. Ну, вот еще, Шурочка! Недостает, чтоб я, старый, мокрый петух, затянул новый роман! Храни меня бог от такого несчастия! Нет, моя умница, не в романе дело. Говорю, как пред богом, я снесу все: и тоску, и психопатию, и разоренье, и потерю жены, и свою раннюю старость, и одиночество, но не снесу, не выдержу я своей насмешки над самим собою. Я умираю от стыда при мысли, что я, здоровый, сильный человек, обратился не то в Гамлета, не то в Манфреда, не то в лишние люди… сам черт не разберет! Есть жалкие люди, которым льстит, когда их называют Гамлетами или лишними, но для меня это - позор! Это возмущает мою гордость, стыд гнетет меня, и я страдаю…
      Саша (шутя, сквозь слезы). Николай Алексеевич, бежимте в Америку.
      Иванов. Мне до этого порога лень дойти, а вы в Америку… (Идут к выходу в сад.) В самом деле, Шура, вам здесь трудно живется! Как погляжу я на людей, которые вас окружают, мне становится страшно: за кого вы тут замуж пойдете? Одна только надежда, что какой-нибудь проезжий поручик или студент украдет вас и увезет…

      Те же и Зинаида Савишна.
      Зинаида Савишна выходит из левой двери с банкой варенья.
      Иванов. Виноват, Шурочка, я догоню вас…
      Саша уходит в сад. Зинаида Савишна, я к вам с просьбой…
      Зинаида Савишна. Что вам, Николай Алексеевич?
      Иванов (мнется). Дело, видите ли, в том, что послезавтра срок моему векселю. Вы премного обязали бы меня, если бы дали отсрочку или позволили приписать проценты к капиталу. У меня теперь совсем нет денег…
      Зинаида Савишна (испуганно). Николай Алексеевич, да как это можно? Что же это за порядок? Нет, и не выдумывайте вы, бога ради, не мучьте меня несчастную…
      Иванов. Виноват, виноват… (Уходит в сад.)
      Зинаида Савишна. Фуй, батюшки, как он меня встревожил!.. Я вся дрожу… вся дрожу… (Уходит в правую дверь.)

      Косых.
      Косых (входит из левой двери и идет через сцену). У меня на бубнах: туз, король, дама, коронка сам-восемь, туз пик и одна… одна маленькая червонка, а она, черт ее возьми совсем, не могла объявить маленького шлема! (Уходит в правую дверь.)

      Авдотья Назаровна и 1-й гость.
      Авдотья Назаровна (выходя с 1-м гостем из сада). Вот так бы я ее и растерзала, сквалыгу… так бы и растерзала! Шутка ли, с пяти часов сижу, а она хоть бы ржавою селедкой попотчевала!.. Ну, дом!.. Ну, хозяйство!..
      1-й гость. Такая скучища, что просто разбежался бы и головой об стену! Ну, люди, господи помилуй!.. Со скуки да с голоду волком завоешь и людей грызть начнешь…
      Авдотья Назаровна. Так бы я ее и растерзала, грешница.
      1-й гость. Выпью, старая, и - домой! И невест мне твоих не надо. Какая тут, к нечистому, любовь, ежели с самого обеда ни рюмки?
      Авдотья Назаровна. Пойдем, поищем, что ли…
      1-й гость. Тсс!.. Потихоньку! Шнапс, кажется, в столовой, в буфете стоит. Мы Егорушку за бока… Тсс!..
      Уходят в левую дверь.

      Анна Петровна и Львов (выходят из правой двери).
      Анна Петровна. Ничего, нам рады будут. Никого нет. Должно быть, в саду.
      Львов. Ну, зачем, спрашивается, вы привезли меня сюда, к этим коршунам? Не место тут для нас с вами! Честные люди не должны знать этой атмосферы!
      Анна Петровна. Послушайте, господин честный человек! Нелюбезно провожать даму и всю дорогу говорить с нею только о своей честности! Может быть, это и честно, но, по меньшей мере, скучно. Никогда с женщинами не говорите о своих добродетелях. Пусть они сами поймут. Мой Николай, когда был таким, как вы, в женском обществе только пел песни и рассказывал небылицы, а между тем каждая знала, что он за человек.
      Львов. Ах, не говорите мне про вашего Николая, я его отлично понимаю!
      Анна Петровна. Вы хороший человек, но ничего не понимаете. Пойдемте в сад. Он никогда не выражался так: «Я честен! Мне душно в этой атмосфере! Коршуны! Совиное гнездо! Крокодилы!» Зверинец он оставлял в покое, а когда, бывало, возмущался, то я от него только и слышала: «Ах, как я был несправедлив сегодня!» или: «Анюта, жаль мне этого человека!» Вот как, а вы…
      Уходят.

      Авдотья Назаровна и 1-й гость.
      1-й гость (выходя из левой двери). В столовой нет, так, стало быть, где-нибудь в кладовой. Надо бы Егорушку пощупать. Пойдем через гостиную.
      Авдотья Назаровна. Так бы я ее и растерзала!..
      Уходят в правую дверь.

      Бабакина, Боркин и Шабельский.
      Бабакина и Боркин со смехом выбегают из сада; за ними, смеясь и потирая руки, семенит Шабельский.
      Бабакина. Какая скука! (Хохочет.) Какая скука! Все ходят и сидят, как будто аршин проглотили! От скуки все косточки застыли. (Прыгает.) Надо размяться!..
      Боркин хватает ее за талию и целует в щеку.
      Шабельский (хохочет и щелкает пальцами). Черт возьми! (Крякает.) Некоторым образом…
      Бабакина. Пустите, пустите руки, бесстыдник, а то граф бог знает что подумает! Отстаньте!..
      Боркин. Ангел души моей, карбункул моего сердца!.. (Целует.) Дайте взаймы две тысячи триста рублей!..
      Бабакина. Не-не-нет… Что хотите, а насчет денег - очень вами благодарна… Нет, нет, нет!.. Ах, да пустите руки!..
      Шабельский (семенит около). Помпончик… Имеет свою приятность…
      Боркин (серьезно). Но довольно. Давайте говорить о деле. Будем рассуждать прямо, по-коммерчески. Отвечайте мне прямо, без субтильностей и без всяких фокусов: да или нет? Слушайте! (Указывает на графа.) Вот ему нужны деньги, минимум три тысячи годового дохода. Вам нужен муж. Хотите быть графиней?
      Шабельский (хохочет). Удивительный циник!
      Боркин. Хотите быть графиней? Да или нет?
      Бабакина (взволнованно). Выдумываете, Миша, право… И эти дела не делаются так, с бухты-барахты… Если графу угодно, он сам может и… и я не знаю, как это вдруг, сразу…
      Боркин. Ну, ну, будет тень наводить! Дело коммерческое… Да или нет?
      Шабельский (смеясь и потирая руки). В самом деле, а? Черт возьми, разве устроить себе эту гнусность? а? Помпончик… (Целует Бабакину в щеку.) Прелесть!.. Огурчик!..
      Бабакина. Постойте, постойте, вы меня совсем встревожили… Уйдите, уйдите!.. Нет, не уходите!..
      Боркин. Скорей! Да или нет? Нам некогда…
      Бабакина. Знаете что, граф? Вы приезжайте ко мне в гости дня на три… У меня весело, не так, как здесь… Приезжайте завтра… (Боркину.) Нет, вы это шутите?
      Боркин (сердито). Да кто же станет шутить в серьезных делах?
      Бабакина. Постойте, постойте… Ах, мне дурно! Мне дурно! Графиня… Мне дурно!.. Я падаю…
      Боркин и граф со смехом берут ее под руки и, целуя в щеки, уводят в правую дверь.

      Иванов, Саша, потом Анна Петровна. Иванов и Саша вбегают из сада.
      Иванов (в отчаянии хватая себя за голову). Не может быть! Не надо, не надо, Шурочка!.. Ах, не надо!..
      Саша (с увлечением). Люблю я вас безумно… Без вас нет смысла моей жизни, нет счастья и радости! Для меня вы всё…
      Иванов. К чему, к чему! Боже мой, я ничего не понимаю… Шурочка, не надо!..
      Саша. В детстве моем вы были для меня единственною радостью; я любила вас и вашу душу, как себя, а теперь… я вас люблю, Николай Алексеевич… С вами не то что на край света, а куда хотите, хоть в могилу, только, ради бога, скорее, иначе я задохнусь…
      Иванов (закатывается счастливым смехом). Это что же такое? Это, значит, начинать жизнь сначала? Шурочка, да?.. Счастье мое! (Привлекает ее к себе.) Моя молодость, моя свежесть…
      Анна Петровна входит из сада и, увидев мужа и Сашу, останавливается как вкопанная. Значит, жить? Да? Снова за дело?
      Поцелуй. После поцелуя Иванов и Саша оглядываются и видят Анну Петровну. (В ужасе.) Сарра!
      Занавес

      Кабинет Иванова. Письменный стол, на котором в беспорядке лежат бумаги, книги, казенные пакеты, безделушки, револьверы; возле бумаг лампа, графин с водкой, тарелка с селедкой, куски хлеба и огурцы. На стенах ландкарты, картины, ружья, пистолеты, серпы, нагайки и проч. - Полдень.

      Шабельский, Лебедев, Боркин и Петр.
      Шабельский и Лебедев сидят по сторонам письменного стола. Боркин среди сцены верхом на стуле. Петр стоит у двери.
      Лебедев. У Франции политика ясная и определенная… Французы знают, чего хотят. Им нужно лущить колбасников и больше ничего, а у Германии, брат, совсем не та музыка. У Германии кроме Франции еще много сучков в глазу…
      Шабельский. Вздор!.. По-моему, немцы трусы и французы трусы… Показывают только друг другу кукиши в кармане. Поверь, кукишами дело и ограничится. Драться не будут.
      Боркин. А по-моему, зачем драться? К чему все эти вооружения, конгрессы, расходы? Я что бы сделал? Собрал бы со всего государства собак, привил бы им пастеровский яд в хорошей дозе и пустил бы в неприятельскую страну. Все враги перебесились бы у меня через месяц.
      Лебедев (смеется). Голова, посмотришь, маленькая, а великих идей в ней тьма-тьмущая, как рыб в океане.
      Шабельский. Виртуоз!
      Лебедев. Бог с тобою, смешишь ты, Мишель Мишелич! (Перестает смеяться.) Что ж, господа, Жомини да Жомини, а об водке ни полслова. Repetatur!* (Наливает три рюмки.) Будемте здоровы…
 

____________________

 
      * Повторим! (лат.)
      Пьют и закусывают. Селедочка, матушка, всем закускам закуска.
      Шабельский. Ну, нет, огурец лучше… Ученые с сотворения мира думают и ничего умнее соленого огурца не придумали. (Петру.) Петр, поди-ка еще принеси огурцов да вели на кухне изжарить четыре пирожка с луком. Чтоб горячие были.
      Петр уходит.
      Лебедев. Водку тоже хорошо икрой закусывать. Только как? С умом надо… Взять икры паюсной четверку, две луковочки зеленого лучку, прованского масла, смешать все это и, знаешь, этак… поверх всего лимончиком… Смерть! От одного аромата угоришь.
      Боркин. После водки хорошо тоже закусывать жареными пескарями. Только их надо уметь жарить. Нужно почистить, потом обвалять в толченых сухарях и жарить досуха, чтобы на зубах хрустели… хру-хру-хру…
      Шабельский. Вчера у Бабакиной была хорошая закуска - белые грибы.
      Лебедев. А еще бы…
      Шабельский. Только как-то особенно приготовлены. Знаешь, с луком, с лавровым листом, со всякими специями. Как открыли кастрюлю, а из нее пар, запах… просто восторг!
      Лебедев. А что ж? Repetatur, господа!
      Выпивают. Будемте здоровы… (Смотрит на часы.) Должно быть, не дождусь я Николаши. Пора мне ехать. У Бабакиной, ты говоришь, грибы подавали, а у нас еще не видать грибов. Скажи на милость, за каким это лешим ты зачастил к Марфутке?
      Шабельский (кивает на Боркина). Да вот, женить меня на ней хочет…
      Лебедев. Женить?.. Тебе сколько лет?
      Шабельский. Шестьдесят два года.
      Лебедев. Самая пора жениться. А Марфутка как раз тебе пара.
      Боркин. Тут не в Марфутке дело, а в Марфуткиных стерлингах.
      Лебедев. Чего захотел: Марфуткиных стерлингов… А гусиного чаю не хочешь?
      Боркин. А вот как женится человек, да набьет себе ампоше*, тогда и увидите гусиный чай. Облизнетесь…
      Шабельский. Ей-богу, а ведь он серьезно. Этот гений уверен, что я его послушаюсь и женюсь…
 

____________________

 
      * Здесь: карман (франц. empocher - класть в карман).
      Боркин. А то как же? А вы разве уже не уверены?
      Шабельский. Да ты с ума сошел… Когда я был уверен? Псс…
      Боркин. Благодарю вас… Очень вам благодарен! Так это, значит, вы меня подвести хотите? То женюсь, то не женюсь… сам черт не разберет, а я уж честное слово дал! Так вы не женитесь?
      Шабельский (пожимает плечами). Он серьезно… Удивительный человек!
      Боркин (возмущаясь). В таком случае, зачем же было баламутить честную женщину? Она помешалась на графстве, не спит, не ест… Разве этим шутят?.. Разве это честно?
      Шабельский (щелкает пальцами). А что, в самом деле, не устроить ли себе эту гнусность? А? Назло! Возьму и устрою. Честное слово… Вот будет потеха!
      Входит Львов.

      Те же и Львов.
      Лебедев. Эскулапии наше нижайшее… (Подает Львову руку и поет.) «Доктор, батюшка, спасите, смерти до смерти боюсь…»
      Львов. Николай Алексеевич еще не приходил?
      Лебедев. Да нет, я сам его жду больше часа.
      Львов нетерпеливо шагает по сцене. Милый, ну, как здоровье Анны Петровны?
      Львов. Плохо.
      Лебедев (вздох). Можно пойти засвидетельствовать почтение?
      Львов. Нет, пожалуйста, не ходите. Она, кажется, спит…
      Пауза.
      Лебедев. Симпатичная, славная… (Вздыхает.) В Шурочкин день рождения, когда она у нас в обморок упала, поглядел я на ее лицо и тогда еще понял, что уж ей, бедной, недолго жить. Не понимаю, отчего с нею тогда дурно сделалось? Прибегаю, гляжу: она, бледная, на полу лежит, около нее Николаша на коленях, тоже бледный, Шурочка вся в слезах. Я и Шурочка после этого случая неделю как шальные ходили.
      Шабельский (Львову). Скажите мне, почтеннейший жрец науки, какой ученый открыл, что при грудных болезнях дамам бывают полезны частые посещения молодого врача? Это великое открытие! Великое! Куда оно относится: к аллопатии или гомеопатии?
      Львов хочет ответить, но делает презрительное движение и уходит. Какой уничтожающий взгляд…
      Лебедев. А тебя дергает нелегкая за язык! За что ты его обидел?
      Шабельский (раздраженно). А зачем он врет? Чахотка, нет надежды, умрет… Врет он! Я этого терпеть не могу!
      Лебедев. Почему же ты думаешь, что он врет?
      Шабельский (встает и ходит). Я не могу допустить мысли, чтобы живой человек вдруг, ни с того, ни с сего, умер. Оставим этот разговор!

      Лебедев, Шабельский, Боркин и Косых.
      Косых (вбегает запыхавшись). Дома Николай Алексеевич? Здравствуйте! (Быстро пожимает всем руки.) Дома?
      Боркин. Его нет.
      Косых (садится и вскакивает). В таком случае, прощайте! (Выпивает рюмку водки и быстро закусывает.) Поеду дальше… Дела… Замучился… Еле на ногах стою…
      Лебедев. Откуда ветер принес?
      Косых. От Барабанова. Всю ночь провинтили и только что кончили… Проигрался в пух… Этот Барабанов играет как сапожник! (Плачущим голосом.) Вы послушайте: все время носу я черву… (Обращается к Боркину, который прыгает от него.) Он ходит бубну, я опять черву, он бубну… Ну, и без взятки. (Лебедеву.) Играем четыре трефы. У меня туз, дама-шост на руках, туз, десятка-третей пик…
      Лебедев (затыкает уши). Уволь, уволь, ради Христа, уволь!
      Косых (графу). Понимаете: туз, дама-шост на трефах, туз, десятка-третей пик…
      Шабельский (отстраняет его руками). Уходите, не желаю я слушать!
      Косых. И вдруг несчастье: туза пик по первой бьют…
      Шабельский (хватает со стола револьвер). Отойдите, стрелять буду!..
      Косых (машет рукой). Черт знает… Неужели даже поговорить не с кем? Живешь как в Австралии: ни общих интересов, ни солидарности… Каждый живет врозь… Однако, надо ехать… пора. (Хватает фуражку.) Время дорого… (Подает Лебедеву руку.) Пас!..
      Смех.
      Косых уходит и в дверях сталкивается с Авдотьей Назаровной.

      Шабельский, Лебедев, Боркин и Авдотья Назаровна.
      Авдотья Назаровна (вскрикивает). Чтоб тебе пусто было, с ног сшиб!
      Все. А-а-а!.. вездесущая!..
      Авдотья Назаровна. Вот они где, а я по всему дому ищу. Здравствуйте, ясные соколы, хлеб да соль… (Здоровается.)
      Лебедев. Зачем пришла?
      Авдотья Назаровна. За делом, батюшка! (Графу.) Дело вас касающее, ваше сиятельство. (Кланяется.) Велели кланяться и о здоровье спросить… И велела она, куколочка моя, сказать, что ежели вы нынче к вечеру не приедете, то она глазочки свои проплачет. Так, говорит, милая, отзови его в стороночку и шепни на ушко по секрету. А зачем по секрету? Тут всё люди свои. И такое дело, не кур крадем, а по закону да по любви, по междоусобному согласию. Никогда, грешница, не пью, а через такой случай выпью!
      Лебедев. И я выпью. (Наливает.) А тебе, старая скворешня, и сносу нет. Лет тридцать я тебя старухой знаю…
      Авдотья Назаровна. И счет годам потеряла… Двух мужей похоронила, пошла бы еще за третьего, да никто не хочет без приданого брать. Детей душ восемь было… (Берет рюмку.) Ну, дай бог, дело хорошее мы начали, дай бог его и кончить! Они будут жить да поживать, а мы глядеть на них да радоваться! Совет им и любовь… (Пьет.) Строгая водка!
      Шабельский (хохоча, Лебедеву). Но что, понимаешь, курьезнее всего, так это то, что они думают серьезно, будто я… Удивительно! (Встает.) А то в самом деле, Паша, не устроить ли себе эту гнусность? Назло… Этак, мол, на, старая собака, ешь! Паша, а? Ей-богу…
      Лебедев. Пустое ты городишь, граф. Наше, брат, дело с тобою об околеванце думать, а Марфутки да стерлинги давно мимо проехали… Прошла наша пора.
      Шабельский. Нет, я устрою! Честное слово, устрою!
      Входят Иванов и Львов.
      V
 
      Те же, Иванов и Львов.
      Львов. Я прошу вас уделить мне только пять минут.
      Лебедев. Николаша! (Идет навстречу к Иванову и целует его.) Здравствуй, дружище… Я тебя уж целый час дожидаюсь.
      Авдотья Назаровна (кланяется). Здравствуйте, батюшка!
      Иванов (с горечью). Господа, опять в моем кабинете кабак завели!.. Тысячу раз просил я всех и каждого не делать этого… (Подходит к столу.) Ну, вот, бумагу водкой облили… крошки… огурцы… Ведь противно!
      Лебедев. Виноват, Николаша, виноват… Прости. Мне с тобою, дружище, поговорить надо о весьма важном деле…
      Боркин. И мне тоже.
      Львов. Николай Алексеевич, можно с вами поговорить?
      Иванов (указывает на Лебедева). Вот и ему я нужен. Подождите, вы после… (Лебедеву.) Чего тебе?
      Лебедев. Господа, я желаю говорить конфиденциально. Прошу…
      Граф уходит с Авдотьей Назаровной, за ними Боркин, потом Львов.
      Иванов. Паша, сам ты можешь пить, сколько тебе угодно, это твоя болезнь, но прошу не спаивать дядю. Раньше он у меня никогда не пил. Ему вредно.
      Лебедев (испуганно). Голубчик, я не знал… Я даже внимания не обратил…
      Иванов. Не дай бог, умрет этот старый ребенок, не вам будет худо, а мне… Что тебе нужно?..
      Пауза.
      Лебедев. Видишь ли, любезный друг… Не знаю, как начать, чтобы это вышло не так бессовестно… Николаша, совестно мне, краснею, язык заплетается, но, голубчик, войди в мое положение, пойми, что я человек подневольный, негр, тряпка… Извини ты меня…
      Иванов. Что такое?
      Лебедев. Жена послала… Сделай милость, будь другом, заплати ты ей проценты! Веришь ли, загрызла, заездила, замучила! Отвяжись ты от нее, ради создателя!..
      Иванов. Паша, ты знаешь, у меня теперь нет денег.
      Лебедев. Знаю, знаю, но что же мне делать? Ждать она не хочет. Если протестует вексель, то как я и Шурочка будем тебе в глаза глядеть?
      Иванов. Мне самому совестно, Паша, рад сквозь землю провалиться, но… но где взять? Научи: где? Остается одно: ждать осени, когда я хлеб продам.
      Лебедев (кричит). Не хочет она ждать!
      Пауза.
      Иванов. Твое положение неприятное, щекотливое, а мое еще хуже. (Ходит и думает.) И ничего не придумаешь… Продать нечего…
      Лебедев. Съездил бы к Мильбаху, попросил, ведь он тебе шестнадцать тысяч должен.
      Иванов безнадежно машет рукой. Вот что, Николаша… Я знаю, ты станешь браниться, по… уважь старого пьяницу! По-дружески… Гляди на меня, как на друга… Студенты мы с тобою, либералы… Общность идей и интересов… В Московском университете оба учились… Alma mater… (Вынимает бумажник.) У меня вот есть заветные, про них ни одна душа в доме не знает. Возьми взаймы… (Вынимает деньги и кладет на стол.) Брось самолюбие, а взгляни по-дружески… Я бы от тебя взял, честное слово…
      Пауза. Вот они на столе: тысяча сто. Ты съезди к ней сегодня и отдай собственноручно. Нате, мол, Зинаида Савишна, подавитесь! Только, смотри, и виду не подавай, что у меня занял, храни тебя бог! А то достанется мне на орехи от кружовенного варенья! (Всматривается в лицо Иванова.) Ну, ну, не надо! (Быстро берет со стола деньги и прячет в карман.) Не надо! Я пошутил… Извини, ради Христа!
      Пауза. Мутит на душе?
      Иванов машет рукой. Да, дела… (Вздыхает.) Настало для тебя время скорби и печали. Человек, братец ты мой, все равно что самовар. Не все он стоит в холодке на полке, но, бывает, и угольки в него кладут: пш… пш! Ни к черту это сравнение не годится, ну, да ведь умнее не придумаешь… (Вздыхает.) Несчастия закаляют душу. Мне тебя не жалко, Николаша, ты выскочишь из беды, перемелется - мука будет, но обидно, брат, и досадно мне на людей… Скажи на милость, откуда эти сплетни берутся! Столько, брат, про тебя по уезду сплетен ходит, что, того и гляди, к тебе товарищ прокурора приедет… Ты и убийца, и кровопийца, и грабитель, и изменник…
      Иванов. Это все пустяки, вот у меня голова болит.
      Лебедев. Все оттого, что много думаешь.
      Иванов. Ничего я не думаю.
      Лебедев. А ты, Николаша, начихай на все да поезжай к нам. Шурочка тебя любит, понимает и ценит. Она, Николаша, честный, хороший человек. Не в мать и не в отца, а, должно быть, в проезжего молодца… Гляжу, брат, иной раз и не верю, что у меня, у толстоносого пьяницы, такое сокровище. Поезжай, потолкуй с нею об умном и - развлечешься. Это верный, искренний человек…
      Пауза.
      Иванов. Наша, голубчик, оставь меня одного…
      Лебедев. Понимаю, понимаю… (Торопливо смотрит на часы.) Я понимаю. (Целует Иванова.) Прощай. Мне еще на освящение школы ехать. (Идет к двери и останавливается.) Умная… Вчера стали мы с Шурочкой насчет сплетен говорить. (Смеется.) А она афоризмом выпалила: «Папочка, светляки, говорит, светят ночью только для того, чтобы их легче могли увидеть и съесть ночные птицы, а хорошие люди существуют для того, чтобы было что есть клевете и сплетне». Каково? Гений! Жорж Занд!..
      Иванов. Паша! (Останавливает его.) Что со мною?
      Лебедев. Я сам тебя хотел спросить об этом, да, признаться, стеснялся. Не знаю, брат! С одной стороны, мне казалось, что тебя одолели несчастия разные, с другой же стороны, знаю, что ты не таковский, чтобы того… Бедой тебя не победишь. Что-то, Николаша, другое, а что - не понимаю!
      Иванов. Я сам не понимаю. Мне кажется, или… впрочем, нет!
      Пауза. Видишь ли, что я хотел сказать. У меня был рабочий Семен, которого ты помнишь. Раз, во время молотьбы, он захотел похвастать перед девками своею силой, взвалил себе на спину два мешка ржи и надорвался. Умер скоро. Мне кажется, что я тоже надорвался. Гимназия, университет, потом хозяйство, школы, проекты… Веровал я не так, как все, женился не так, как все, горячился, рисковал, деньги свои, сам знаешь, бросал направо и налево, был счастлив и страдал, как никто во всем уезде. Все это, Паша, мои мешки… Взвалил себе на спину ношу, а спина-то и треснула. В двадцать лет мы все уже герои, за всё беремся, всё можем, и к тридцати уже утомляемся, никуда не годимся. Чем, чем ты объяснишь такую утомляемость? Впрочем, быть может, это не то… Не то, не то!.. Иди, Паша, с богом, я надоел тебе.
      Лебедев (живо). Знаешь что? Тебя, брат, среда заела!
      Иванов. Глупо, Паша, и старо. Иди!
      Лебедев. Действительно, глупо. Теперь и сам вижу, что глупо. Иду, иду!.. (Уходит.)

      Иванов, потом Львов.
      Иванов (один). Нехороший, жалкий и ничтожный я человек. Надо быть тоже жалким, истасканным, испитым, как Паша, чтобы еще любить меня и уважать. Как я себя презираю, боже мой! Как глубоко ненавижу я свой голос, свои шаги, свои руки, эту одежду, свои мысли. Ну, не смешно ли, не обидно ли? Еще года нет, как был здоров и силен, был бодр, неутомим, горяч, работал этими самыми руками, говорил так, что трогал до слез даже невежд, умел плакать, когда видел горе, возмущался, когда встречал зло. Я знал, что такое вдохновение, знал прелесть и поэзию тихих ночей, когда от зари до зари сидишь за рабочим столом или тешишь свой ум мечтами. Я веровал, в будущее глядел, как в глаза родной матери… А теперь, о, боже мой! утомился, не верю, в безделье провожу дни и ночи. Не слушаются ни мозг, ни руки, ни ноги. Имение идет прахом, леса трещат под топором. (Плачет.) Земля моя глядит на меня, как сирота. Ничего я не жду, ничего не жаль, душа дрожит от страха перед завтрашним днем… А история с Саррой? Клялся в вечной любви, пророчил счастье, открывал перед ее глазами будущее, какое ей не снилось даже во сне. Она поверила. Во все пять лет я видел только, как она угасала под тяжестью своих жертв, как изнемогала в борьбе с совестью, но, видит бог, ни косого взгляда на меня, ни слова упрека!.. И что же? Я разлюбил ее… Как? Почему? За что? Не понимаю. Вот она страдает, дни ее сочтены, а я, как последний трус, бегу от ее бледного лица, впалой груди, умоляющих глаз… Стыдно, стыдно!
      Пауза. Сашу, девочку, трогают мои несчастия. Она мне, почти старику, объясняется в любви, а я пьянею, забываю про все на свете, обвороженный, как музыкой, и кричу: «Новая жизнь! счастье!» А на другой день верю в эту жизнь и в счастье так же мало, как в домового… Что же со мною? В какую пропасть толкаю я себя? Откуда во мне эта слабость? Что стало с моими нервами? Стоит только больной жене уколоть мое самолюбие, или не угодит прислуга, или ружье даст осечку, как я становлюсь груб, зол и не похож на себя…
      Пауза. Не понимаю, не понимаю, не понимаю! Просто хоть пулю в лоб!..
      Львов (входит.) Мне нужно с вами объясниться, Николай Алексеевич!
      Иванов. Если мы, доктор, будем каждый день объясняться, то на это сил никаких не хватит.
      Львов. Вам угодно меня выслушать?
      Иванов. Выслушиваю я вас каждый день и до сих пор никак не могу понять: что собственно вам от меня угодно?
      Львов. Говорю я ясно и определенно, и не может меня понять только тот, у кого нет сердца…
      Иванов. Что у меня жена при смерти - я знаю; что я непоправимо виноват перед нею - я тоже знаю; что вы честный, прямой человек - тоже знаю! Что же вам нужно еще?
      Львов. Меня возмущает человеческая жестокость… Умирает женщина. У нее есть отец и мать, которых она любит и хотела бы видеть перед смертью; то знают отлично, что она скоро умрет и что все еще любит их, но, проклятая жестокость, они точно хотят удивить Иегову своим религиозным закалом: всё еще проклинают ее! Вы, человек, которому она пожертвовала всем - и верой, и родным гнездом, и покоем совести, вы откровеннейшим образом и с самыми откровенными целями каждый день катаетесь к этим Лебедевым!
      Иванов. Ах, я там уже две недели не был…
      Львов (не слушая его). С такими людьми, как вы, надо говорить прямо, без обиняков, и если вам не угодно слушать меня, то не слушайте! Я привык называть вещи настоящим их именем… Вам нужна эта смерть для новых подвигов; пусть так, но неужели вы не могли бы подождать? Если бы вы дали ей умереть естественным порядком, не долбили бы ее своим откровенным цинизмом, то неужели бы от вас ушла Лебедева со своим приданым? Не теперь, так через год, через два, вы, чудный Тартюф, успели бы вскружить голову девочке и завладеть ее приданым так же, как и теперь… К чему же вы торопитесь? Почему вам нужно, чтобы ваша жена умерла теперь, а не через месяц, через год?..
      Иванов. Мучение… Доктор, вы слишком плохой врач, если предполагаете, что человек может сдерживать себя до бесконечности. Мне страшных усилии стоит не отвечать вам на ваши оскорбления.
      Львов. Полноте, кого вы хотите одурачить? Сбросьте маску.
      Иванов. Умный человек, подумайте: по-вашему, нет ничего легче, как понять меня! Да? Я женился на Анне, чтобы получить большое приданое… Приданого мне не дали, я промахнулся и теперь сживаю ее со света, чтобы жениться на другой и взять приданое… Да? Как просто и несложно… Человек такая простая и немудреная машина… Нет, доктор, в каждом из нас слишком много колес, винтов и клапанов, чтобы мы могли судить друг о друге по первому впечатлению или по двум-трем внешним признакам. Я не понимаю вас, вы меня не понимаете, и сами мы себя не понимаем. Можно быть прекрасным врачом - и в то же время совсем не знать людей. Не будьте же самоуверенны и согласитесь с этим.
      Львов. Да неужели же вы думаете, что вы так непрозрачны и у меня так мало мозга, что я не могу отличить подлости от честности?
      Иванов. Очевидно, мы с вами никогда не споемся… В последний раз я спрашиваю и отвечайте, пожалуйста, без предисловий: что собственно вам нужно от меня? Чего вы добиваетесь? (Раздраженно.) И с кем я имею честь говорить: с моим прокурором или с врачом моей жены?
      Львов. Я врач и, как врач, требую, чтобы вы изменили ваше поведение… Оно убивает Анну Петровну!
      Иванов. Но что же мне делать? Что? Если вы меня понимаете лучше, чем я сам себя понимаю, то говорите определенно: что мне делать?
      Львов. По крайней мере, действовать не так откровенно.
      Иванов. А, боже мой! Неужели вы себя понимаете? (Пьет воду.) Оставьте меня. Я тысячу раз виноват, отвечу перед богом, а вас никто не уполномочивал ежедневно пытать меня…
      Львов. А кто вас уполномочивал оскорблять во мне мою правду? Вы измучили и отравили мою душу. Пока я не попал в этот уезд, я допускал существование людей глупых, сумасшедших, увлекающихся, но никогда я не верил, что есть люди преступные осмысленно, сознательно направляющие свою волю в сторону зла… Я уважал и любил людей, но, когда увидел вас…
      Иванов. Я уже слышал об этом!
      Львов. Слышали? (Увидев входящую Сашу; она в амазонке.) Теперь уж, надеюсь, мы отлично понимаем друг друга! (Пожимает плечами и уходит.)

      Иванов и Саша.
      Иванов (испуганно). Шура, это ты?
      Саша. Да, я. Здравствуй. Не ожидал? Отчего ты так долго не был у нас?
      Иванов. Шура, ради бога, это неосторожно! Твой приезд может страшно подействовать на жену.
      Саша. Она меня не увидит. Я прошла черным ходом. Сейчас уеду. Я беспокоюсь: ты здоров? Отчего не приезжал так долго?
      Иванов. Жена и без того уж оскорблена, почти умирает, а ты приезжаешь сюда. Шура, Шура, это легкомысленно и бесчеловечно!
      Саша. Что же мне было делать? Ты две недели не был у нас, не отвечал на письма. Я измучилась. Мне казалось, что ты тут невыносимо страдаешь, болен, умер. Ни одной ночи я не спала покойно. Сейчас уеду… По крайней мере, скажи: ты здоров?
      Иванов. Нет, замучил я себя, люди мучают меня без конца… Просто сил моих нет! А тут еще ты! Как это нездорово, как ненормально! Шура, как я виноват, как виноват!..
      Саша. Как ты любишь говорить страшные и жалкие слова! Виноват ты? Да? Виноват? Ну, так говори же: в чем?
      Иванов. Не знаю, не знаю…
      Саша. Это не ответ. Каждый грешник должен знать, в чем он грешен. Фальшивые бумажки делал, что ли?
      Иванов. Неостроумно!
      Саша. Виноват, что разлюбил жену? Может быть, но человек не хозяин своим чувствам, ты не хотел разлюбить. Виноват ты, что она видела, как я объяснялась тебе в любви? Нет, ты не хотел, чтобы она видела…
      Иванов (перебивая). И так далее, и так далее… Полюбил, разлюбил, не хозяин своим чувствам - все это общие места, избитые фразы, которыми не поможешь…
      Саша. Утомительно с тобою говорить. (Смотрит на картину.) Как хорошо собака нарисована! Это с натуры?
      Иванов. С натуры. И весь этот наш роман - общее, избитое место: он пал духом и утерял почву. Явилась она, бодрая духом, сильная, и подала ему руку помощи. Это красиво и похоже на правду только в романах, а в жизни…
      Саша. И в жизни то же самое.
      Иванов. Вижу, тонко ты понимаешь жизнь! Мое нытье внушает тебе благоговейный страх, ты воображаешь, что обрела во мне второго Гамлета, а, по-моему, эта моя психопатия, со всеми ее аксессуарами, может служить хорошим материалом только для смеха и больше ничего! Надо бы хохотать до упаду над моим кривляньем, а ты - караул! Спасать, совершать подвиг! Ах, как я зол сегодня на себя! Чувствую, что сегодняшнее мое напряжение разрешится чем-нибудь… Или я сломаю что-нибудь, или…
      Саша. Вот, вот, это именно и нужно. Сломай что-нибудь, разбей или закричи. Ты на меня сердит, я сделала глупость, что решилась приехать сюда. Ну, так возмутись, закричи на меня, затопай ногами. Ну? Начинай сердиться…
      Пауза. Ну?
      Иванов. Смешная.
      Саша. Отлично! Мы, кажется, улыбаемся! Будьте добры, соблаговолите еще раз улыбнуться!
      Иванов (смеется). Я заметил: когда ты начинаешь спасать меня и учить уму-разуму, то у тебя делается лицо наивное-пренаивное, а зрачки большие, точно ты на комету смотришь. Постой, у тебя плечо в пыли. (Смахивает с ее плеча пыль.) Наивный мужчина, - это дурак. Вы же, женщины, умудряетесь наивничать так, что это у вас выходит и мило, и здорово, и тепло, и не так глупо, как кажется. Только что у вас у всех за манера? Пока мужчина здоров, силен и весел, вы не обращаете на него никакого внимания, но как только он покатил вниз по наклонной плоскости и стал Лазаря петь, вы вешаетесь ему на шею. Разве быть женой сильного и храброго человека хуже, чем быть сиделкой у какого-нибудь слезоточивого неудачника?
      Саша. Хуже!
      Иванов. Почему же? (Хохочет.) Не знает об этом Дарвин, а то бы он задал вам на орехи! Вы портите человеческую породу. По вашей милости на свете скоро будут рождаться одни только нытики и психопаты.
      Саша. Мужчины многого не понимают. Всякой девушке скорее понравится неудачник, чем счастливец, потому что каждую соблазняет любовь деятельная… Понимаешь? Деятельная. Мужчины заняты делом и потому у них любовь на третьем плане. Поговорить с женой, погулять с нею по саду, приятно провести время, на ее могилке поплакать - вот и все. А у нас любовь - это жизнь. Я люблю тебя, это значит, что я мечтаю, как я излечу тебя от тоски, как пойду с тобою на край света… Ты на гору, и я на гору; ты в яму, и я в яму. Для меня, например, было бы большим счастьем всю ночь бумаги твои переписывать, или всю ночь сторожить, чтобы тебя не разбудил кто-нибудь, или идти с тобою пешком верст сто. Помню, года три назад, ты раз, во время молотьбы, пришел к нам весь в пыли, загорелый, измученный и попросил пить. Принесла я тебе стакан, а ты уж лежишь на диване и спишь как убитый. Спал ты у нас полсуток, а я все время стояла за дверью и сторожила, чтобы кто не вошел. И так мне было хорошо! Чем больше труда, тем любовь лучше, то есть она, понимаешь ли, сильней чувствуется.
      Иванов. Деятельная любовь… Гм… Порча это, девическая философия, или, может, так оно и должно быть… (Пожимает плечами.) Черт его знает! (Весело.) Шура, честное слово, я порядочный человек!.. Ты посуди: я всегда любил философствовать, но никогда в жизни я не говорил: «наши женщины испорчены» или: «женщина вступила на ложную дорогу». Ей-богу, я был только благодарен и больше ничего! Больше ничего! Девочка моя, хорошая, какая ты забавная! А я-то, какой смешной болван! Православный народ смущаю, по целым дням Лазаря пою. (Смеется.) Бу-у! бу-у! (Быстро отходит.) Но уходи, Саша! Мы забылись…
      Саша. Да, пора уходить. Прощай! Боюсь, как бы твой честный доктор из чувства долга не донес Анне Петровне, что я здесь. Слушай меня: ступай сейчас к жене и сиди, сиди, сиди… Год понадобится сидеть - год сиди. Десять лет - сиди десять лет. Исполняй свой долг. И горюй, и прощения у нее проси, и плачь - все это так и надо. А главное, не забывай дела.
      Иванов. Опять у меня такое чувство, как будто я мухомору объелся. Опять!
      Саша. Ну, храни тебя создатель! Обо мне можешь совсем не думать! Недели через две черкнешь строчку - и на том спасибо. А я тебе буду писать…
      Боркин выглядывает в дверь.

      Те же и Боркин.
      Боркин. Николай Алексеевич, можно? (Увидев Сашу.) Виноват, я и не вижу… (Входит.) Бонжур! (Раскланивается.)
      Саша (смущенно). Здравствуйте…
      Боркин. Вы пополнели, похорошели.
      Саша (Иванову). Так я ухожу, Николай Алексеевич… Я ухожу. (Уходит.)
      Боркин. Чудное видение! Шел за прозой, а наткнулся на поэзию… (Поет.) «Явилась ты, как пташка к свету…»
      Иванов взволнованно ходит по сцене. (Садится.) А в ней, Nicolas, есть что-то такое, этакое, чего нет в других. Не правда ли? Что-то особенное… фантасмагорическое… (Вздыхает.) В сущности, самая богатая невеста во всем уезде, но маменька такая редька, что никто не захочет связываться. После ее смерти все останется Шурочке, а до смерти даст тысяч десять, плойку и утюг, да еще велит в ножки поклониться. (Роется в карманах.) Покурить де-лос-махорос. Не хотите ли? (Протягивает портсигар.) Хорошие… Курить можно.
      Иванов (подходит к Боркину, задыхаясь от гнева). Сию же минуту чтоб ноги вашей не было у меня в доме! Сию же минуту!
      Боркин приподнимается и роняет сигару. Вон сию же минуту!
      Боркин. Nicolas, что это значит? За что вы сердитесь?
      Иванов. За что? А откуда у вас эти сигары? И вы думаете, что я не знаю, куда и зачем вы каждый день возите старика?
      Боркин (пожимает плечами). Да вам-то что за надобность?
      Иванов. Негодяй вы этакий! Ваши подлые проекты, которыми вы сыплете по всему уезду, сделали меня в глазах людей бесчестным человеком! У нас нет ничего общего, и я прошу вас сию же минуту оставить мой дом! (Быстро ходит.)
      Боркин. Я знаю, все это вы говорите в раздражении, а потому не сержусь на вас. Оскорбляйте сколько хотите… (Поднимает сигару.) А меланхолию пора бросить. Вы не гимназист…
      Иванов. Я вам что сказал? (Дрожа.) Вы играете мною?
      Входит Анна Петровна.

      Те же и Анна Петровна.
      Боркин. Ну, вот, Анна Петровна пришла… Я уйду. (Уходит.)
      Иванов останавливается возле стола и стоит, поникнув головой.
      Анна Петровна (после паузы). Зачем она сейчас сюда приезжала?
      Пауза. Я тебя спрашиваю: зачем она сюда приезжала?
      Иванов. Не спрашивай, Анюта…
      Пауза. Я глубоко виноват. Придумывай какое хочешь наказание, я все снесу, но… не спрашивай… Говорить я не в силах.
      Анна Петровна (сердито). Зачем она здесь была?
      Пауза. А, так вот ты какой! Теперь я тебя понимаю. Наконец-то я вижу, что ты за человек. Бесчестный, низкий… Помнишь, ты пришел и солгал мне, что ты меня любишь… Я поверила и оставила отца, мать, веру и пошла за тобою… Ты лгал мне о правде, о добре, о своих честных планах, я верила каждому слову…
      Иванов. Анюта, я никогда не лгал тебе…
      Анна Петровна. Жила я с тобою пять лет, томилась и болела от мысли, что изменила своей вере, но любила тебя и не оставляла ни на одну минуту… Ты был моим кумиром… И что же? Все это время ты обманывал меня самым наглым образом…
      Иванов. Анюта, не говори неправды. Я ошибался, да, но не солгал ни разу в жизни… В этом ты не смеешь попрекнуть меня…
      Анна Петровна. Теперь все понятно… Женился ты на мне и думал, что отец и мать простят меня, дадут мне денег… Ты это думал…
      Иванов. О, боже мой! Анюта, испытывать так терпение… (Плачет.)
      Анна Петровна. Молчи! Когда увидел, что денег нет, повел новую игру… Теперь я все помню и понимаю. (Плачет.) Ты никогда не любил меня и не был мне верен… Никогда!..
      Иванов. Сарра, это ложь!.. Говори, что хочешь, но не оскорбляй меня ложью…
      Анна Петровна. Бесчестный, низкий человек… Ты должен Лебедеву, и теперь, чтобы увильнуть от долга, хочешь вскружить голову его дочери, обмануть ее так же, как меня. Разве неправда?
      Иванов (задыхаясь). Замолчи, ради бога! Я за себя не ручаюсь… Меня душит гнев, и я… я могу оскорбить тебя…
      Анна Петровна. Всегда ты нагло обманывал, и не меня одну… Все бесчестные поступки сваливал ты на Боркина, но теперь я знаю - чьи они…
      Иванов. Сарра, замолчи, уйди, а то у меня с языка сорвется слово! Меня так и подмывает сказать тебе что-нибудь ужасное, оскорбительное… (Кричит.) Замолчи, жидовка!..
      Анна Петровна. Не замолчу… Слишком долго ты обманывал меня, чтобы я могла молчать…
      Иванов. Так ты не замолчишь? (Борется с собою.) Ради бога…
      Анна Петровна. Теперь иди и обманывай Лебедеву…
      Иванов. Так знай же, что ты… скоро умрешь… Мне доктор сказал, что ты скоро умрешь…
      Анна Петровна (садится, упавшим голосом). Когда он сказал?
      Пауза.
      Иванов (хватая себя за голову). Как я виноват! Боже, как я виноват! (Рыдает.)
      Занавес
 

____________________

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

 
      Одна из гостиных в доме Лебедева. Впереди арка, отделяющая гостиную от зала, направо и налево - двери. Старинная бронза, фамильные портреты. Праздничное убранство. Пианино, на нем скрипка, возле стоит виолончель. - В продолжение всего действия по залу ходят гости, одетые по-бальному.

      Львов.
      Львов (входит, смотрит на часы). Пятый час. Должно быть, сейчас начнется благословение… Благословят и повезут венчать. Вот оно, торжество добродетели и правды! Сарру не удалось ограбить, замучил ее и в гроб уложил, теперь нашел другую. Будет и перед этою лицемерить, пока не ограбит ее и, ограбивши, не уложит туда же, где лежит бедная Сарра. Старая, кулаческая история…
      Пауза. На седьмом небе от счастья, прекрасно проживет до глубокой старости, а умрет со спокойною совестью. Нет, я выведу тебя на чистую воду! Когда я сорву с тебя проклятую маску и когда все узнают, что ты за птица, ты полетишь у меня с седьмого неба вниз головой в такую яму, из которой не вытащит тебя сама нечистая сила! Я честный человек, мое дело вступиться и открыть глаза слепым. Исполню свой долг и завтра же вон из этого проклятого уезда! (Задумывается.) Но что сделать? Объясняться с Лебедевыми - напрасный труд. Вызвать на дуэль? Затеять скандал? Боже мой, я волнуюсь, как мальчишка, и совсем потерял способность соображать. Что делать? Дуэль?

      Львов и Косых.
      Косых (входит, радостно Львову). Вчера объявил маленький шлем на трефах, а взял большой. Только опять этот Барабанов мне всю музыку испортил! Играем. Я говорю: без козырей. Он пас. Два трефы. Он пас. Я два бубны… три трефы… и представьте, можете себе представить: я объявляю шлем, а он не показывает туза. Покажи он, мерзавец, туза, я объявил бы большой шлем на без-козырях…
      Львов. Простите, я в карты не играю и потому не сумею разделить вашего восторга. Скоро благословение?
      Косых. Должно, скоро. Зюзюшку в чувство приводят. Белугой ревет, приданого жалко.
      Львов. А не дочери?
      Косых. Приданого. Да и обидно. Женится, значит долга не заплатит. Зятевы векселя не протестуешь.

      Те же и Бабакина.
      Бабакина (разодетая, важно проходит через сцену мимо Львова и Косых; последний прыскает в кулак; она оглядывается). Глупо!
      Косых касается пальцем ее талии и хохочет. Мужик! (Уходит.)
      Косых (хохочет). Совсем спятила баба! Пока в сиятельство не лезла - была баба, как баба, а теперь приступу нет. (Дразнит.) Мужик!
      Львов (волнуясь). Слушайте, скажите мне искренно: какого вы мнения об Иванове?
      Косых. Ничего не стоит. Играет как сапожник. В прошлом году, в посту, был такой случай. Садимся мы играть: я, граф, Боркин и он. Я сдаю…
      Львов (перебивая). Хороший он человек?
      Косых. Он-то? Жох-мужчина! Пройда, сквозь огонь и воду прошел. Он и граф - пятак пара. Нюхом чуют, где что плохо лежит. На жидовке нарвался, съел гриб, а теперь к Зюзюшкиным сундукам подбирается. Об заклад бьюсь, будь я трижды анафема, если через год он Зюзюшку по миру не пустит. Он - Зюзюшку, а граф - Бабакину. Заберут денежки и будут жить-поживать да добра наживать. Доктор, что это вы сегодня такой бледный? На вас лица нет.
      Львов. Ничего, это так. Вчера лишнее выпил.

      Те же, Лебедев и Саша.
      Лебедев (входя с Сашей). Здесь поговорим. (Львову и Косых.) Ступайте, зулусы, в залу к барышням. Нам по секрету поговорить нужно.
      Косых (проходя мимо Саши, восторженно щелкает пальцами). Картина! Козырная дама!
      Лебедев. Проходи, пещерный человек, проходи!
      Львов и Косых уходят. Садись, Шурочка, вот так… (Садится и оглядывается.) Слушай внимательно и с должным благоговением. Дело вот в чем: твоя мать приказала мне передать тебе следующее… Понимаешь? Я не от себя буду говорить, а мать приказала.
      Саша. Папа, покороче!
      Лебедев. Тебе в приданое назначается пятнадцать тысяч рублей серебром. Вот… Смотри, чтоб потом разговоров не было! Постой, молчи! Это только цветки, а будут еще ягодки. Приданого тебе назначено пятнадцать тысяч, но, принимая во внимание, что Николай Алексеевич должен твоей матери девять тысяч, из твоего приданого делается вычитание… Ну-с, а потом, кроме того…
      Саша. Для чего ты мне это говоришь?
      Лебедев. Мать приказала!
      Саша. Оставьте меня в покое! Если бы ты хотя немного уважал меня и себя, то не позволил бы себе говорить со мною таким образом. Не нужно мне вашего приданого! Я не просила и не прошу!
      Лебедев. За что же ты на меня набросилась? У Гоголя две крысы сначала понюхали, а потом уж ушли, а ты, эмансипе, не понюхавши, набросилась.
      Саша. Оставьте вы меня в покое, не оскорбляйте моего слуха вашими грошовыми расчетами.
      Лебедев (вспылив). Тьфу! Все вы то сделаете, что я себя ножом пырну или человека зарежу! Та день-деньской рёвма-ревет, зудит, пилит, копейки считает, а эта, умная, гуманная, черт подери, эмансипированная, не может понять родного отца! Я оскорбляю слух! Да ведь прежде чем прийти сюда оскорблять твой слух, меня там (указывает на дверь) на куски резали, четвертовали. Не может она понять! Голову вскружили и с толку сбили… ну вас! (Идет к двери и останавливается.) Не нравится мне, всё мне в вас не нравится!
      Саша. Что тебе не нравится?
      Лебедев. Всё мне не нравится! Всё!
      Саша. Что всё?
      Лебедев. Так вот я рассядусь перед тобою и стану рассказывать. Ничего мне не нравится, а на свадьбу твою я и смотреть не хочу! (Подходит к Саше и ласково.) Ты меня извини, Шурочка, может быть, твоя свадьба умная, честная, возвышенная, с принципами, но что-то в ней не то, не то! Не походит она на другие свадьбы. Ты - молодая, свежая, чистая, как стеклышко, красивая, а он - вдовец, истрепался, обносился. И не понимаю я его, бог с ним. (Целует дочь.) Шурочка, прости, но что-то не совсем чисто. Уж очень много люди говорят. Как-то так у него эта Сарра умерла, потом как-то вдруг почему-то на тебе жениться захотел… (Живо.) Впрочем, я баба, баба. Обабился, как старый кринолин. Не слушай меня. Никого, себя только слушай.
      Саша. Папа, я и сама чувствую, что не то… Не то, не то, не то. Если бы ты знал, как мне тяжело! Невыносимо! Мне неловко и страшно сознаваться в этом. Папа, голубчик, ты меня подбодри, ради бога… научи, что делать.
      Лебедев. Что такое? Что?
      Саша. Так страшно, как никогда не было! (Оглядывается.) Мне кажется, что я его не понимаю и никогда не пойму. За все время, пока я его невеста, он ни разу не улыбнулся, ни разу не взглянул мне прямо в глаза. Вечно жалобы, раскаяние в чем-то, намеки на какую-то вину, дрожь… Я утомилась. Бывают даже минуты, когда мне кажется, что я… я его люблю не так сильно, как нужно. А когда он приезжает к нам или говорит со мною, мне становится скучно. Что это все значит, папочка? Страшно!
      Лебедев. Голубушка моя, дитя мое единственное, послушай старого отца. Откажи ему!
      Саша (испуганно). Что ты, что ты!
      Лебедев. Право, Шурочка. Скандал будет, весь уезд языками затрезвонит, но ведь лучше пережить скандал, чем губить себя на всю жизнь.
      Саша. Не говори, не говори, папа! И слушать не хочу. Надо бороться с мрачными мыслями. Он хороший, несчастный, непонятый человек; я буду его любить, пойму, поставлю его на ноги. Я исполню свою задачу. Решено!
      Лебедев. Не задача это, а психопатия.
      Саша. Довольно. Я покаялась тебе, в чем не хотела сознаться даже самой себе. Никому не говори. Забудем.
      Лебедев. Ничего я не понимаю. Или я отупел от старости, или все вы очень уж умны стали, а только я, хоть зарежьте, ничего не понимаю.
      V
 
      Те же и Шабельский.
      Шабельский (входя). Черт бы побрал всех и меня в том числе! Возмутительно!
      Лебедев. Тебе что?
      Шабельский. Нет, серьезно, нужно во что бы то ни стало устроить себе какую-нибудь гнусность, подлость, чтоб не только мне, но и всем противно стало. И я устрою. Честное слово! Я уж сказал Боркину, чтобы он объявил меня сегодня женихом. (Смеется.) Все подлы, и я буду подл.
      Лебедев. Надоел ты мне! Слушай, Матвей, договоришься ты до того, что тебя, извини за выражение, в желтый дом свезут.
      Шабельский. А чем желтый дом хуже любого белого или красного дома? Сделай милость, хоть сейчас меня туда вези. Сделай милость. Все подленькие, маленькие, ничтожные, бездарные, сам я гадок себе, не верю ни одному своему слову…
      Лебедев. Знаешь что, брат? Возьми в рот паклю, зажги и дыши на людей. Или еще лучше: возьми свою шапку и поезжай домой. Тут свадьба, все веселятся, а ты - кра-кра, как ворона. Да, право…
      Шабельский склоняется к пианино и рыдает. Батюшки!.. Матвей!.. граф!.. Что с тобою? Матюша, родной мой… ангел мой… Я обидел тебя? Ну, прости меня, старую собаку… Прости пьяницу… Воды выпей…
      Шабельский. Не нужно. (Поднимает голову.)
      Лебедев. Чего ты плачешь?
      Шабельский. Ничего, так…
      Лебедев. Нет, Матюша, не лги… отчего? Что за причина?
      Шабельский. Взглянул я сейчас на эту виолончель и… и жидовочку вспомнил…
      Лебедев. Эва, когда нашел вспоминать! Царство ей небесное, вечный покой, а вспоминать не время…
      Шабельский. Мы с нею дуэты играли… Чудная, превосходная женщина!
      Саша рыдает.
      Лебедев. Ты еще что? Будет тебе! Господи, ревут оба, а я… я… Хоть уйдите отсюда, гости увидят!
      Шабельский. Паша, когда солнце светит, то и на кладбище весело. Когда есть надежда, то и в старости хорошо. А у меня ни одной надежды, ни одной!
      Лебедев. Да, действительно тебе плоховато… Ни детей у тебя, ни денег, ни занятий… Ну, да что делать! (Саше.) А ты-то чего?
      Шабельский. Паша, дай мне денег. На том свете мы поквитаемся. Я съезжу в Париж, погляжу на могилу жены. В своей жизни я много давал, роздал половину своего состояния, а потому имею право просить. К тому же прошу я у друга…
      Лебедев (растерянно). Голубчик, у меня ни копейки! Впрочем, хорошо, хорошо! То есть я не обещаю, а понимаешь ли… отлично, отлично! (В сторону.) Замучили!

      Те же, Бабакина и потом Зинаида Савишна.
      Бабакина (входит). Где же мой кавалер? Граф, как вы смеете оставлять меня одну? У, противный! (Бьет графа веером по руке.)
      Шабельский (брезгливо). Оставьте меня в покое! Я вас ненавижу!
      Бабакина (оторопело). Что?.. А?..
      Шабельский. Отойдите прочь!
      Бабакина (падает в кресло). Ах! (Плачет.)
      Зинаида Савишна (входит, плача). Там кто-то приехал… Кажется, женихов шафер. Благословлять время… (Рыдает.)
      Саша (умоляюще). Мама!
      Лебедев. Ну, все заревели! Квартет! Да будет нам сырость разводить! Матвей!.. Марфа Егоровна!.. Ведь этак и я… я заплачу… (Плачет.) Господи!
      Зинаида Савишна. Если тебе мать не нужна, если без послушания… то сделаю тебе такое удовольствие, благословлю…
      Входит Иванов; он во фраке и перчатках.

      Те же и Иванов.
      Лебедев. Этого еще недоставало! Что такое?
      Саша. Зачем ты?
      Иванов. Виноват, господа, позвольте мне поговорить с Сашей наедине.
      Лебедев. Это непорядок, чтоб до венца к невесте приезжать! Тебе пора ехать в церковь!
      Иванов. Паша, я прошу…
      Лебедев пожимает плечами; он, Зинаида Савишна, граф и Бабакина уходят.

      Иванов и Саша.
      Саша (сурово). Что тебе нужно?
      Иванов. Меня душит злоба, но я могу говорить хладнокровно. Слушай. Сейчас я одевался к венцу, взглянул на себя в зеркало, а у меня на висках… седины. Шура, не надо! Пока еще не поздно, нужно прекратить эту бессмысленную комедию… Ты молода, чиста, у тебя впереди жизнь, а я…
      Саша. Все это не ново, слышала я уже тысячу раз и мне надоело! Поезжай в церковь, не задерживай людей.
      Иванов. Я сейчас уеду домой, а ты объяви своим, что свадьбы не будет. Объясни им как-нибудь. Пора взяться за ум. Поиграл я Гамлета, а ты возвышенную девицу - и будет с нас.
      Саша (вспыхнув). Это что за тон? Я не слушаю.
      Иванов. А я говорю и буду говорить.
      Саша. Ты зачем приехал? Твое нытье переходит в издевательство.
      Иванов. Нет, уж я не ною! Издевательство? Да, я издеваюсь. И если бы можно было издеваться над самим собою в тысячу раз сильнее и заставить хохотать весь свет, то я бы это сделал! Взглянул я на себя в зеркало - и в моей совести точно ядро лопнуло! Я надсмеялся над собою и от стыда едва не сошел с ума. (Смеется.) Меланхолия! Благородная тоска! Безотчетная скорбь! Недостает еще, чтобы я стихи писал. Ныть, петь Лазаря, нагонять тоску на людей, сознавать, что энергия жизни утрачена навсегда, что я заржавел, отжил свое, что я поддался слабодушию и по уши увяз в этой гнусной меланхолии, - сознавать это, когда солнце ярко светит, когда даже муравей тащит свою ношу и доволен собою, - нет, слуга покорный! Видеть, как одни считают тебя за шарлатана, другие сожалеют, третьи протягивают руку помощи, четвертые, - что всего хуже, - с благоговением прислушиваются к твоим вздохам, глядят на тебя, как на второго Магомета, и ждут, что вот-вот ты объявишь им новую религию… Нет, слава богу, у меня еще есть гордость и совесть! Ехал я сюда, смеялся над собою, и мне казалось, что надо мною смеются птицы, смеются деревья…
      Саша. Это не злость, а сумасшествие!
      Иванов. Ты думаешь? Нет, я не сумасшедший. Теперь я вижу вещи в настоящем свете, и моя мысль так же чиста, как твоя совесть. Мы любим друг друга, но свадьбе нашей не быть! Я сам могу беситься и киснуть сколько мне угодно, но я не имею права губить других! Своим нытьем я отравил жене последний год ее жизни. Пока ты моя невеста, ты разучилась смеяться и постарела на пять лет. Твой отец, для которого было все ясно в жизни, по моей милости перестал понимать людей. Еду ли я на съезд, в гости, на охоту, куда ни пойду, всюду вношу с собою скуку, уныние, недовольство. Постой, не перебивай! Я резок, свиреп, но, прости, злоба душит меня, и иначе говорить я не могу. Никогда я не лгал, не клеветал на жизнь, но, ставши брюзгой, я, против воли, сам того не замечая, клевещу на нее, ропщу на судьбу, жалуюсь, и всякий, слушая меня, заражается отвращением к жизни и тоже начинает клеветать. А какой тон! Точно я делаю одолжение природе, что живу. Да черт меня возьми!
      Саша. Постой… Из того, что ты сейчас сказал, следует, что нытье тебе надоело и что нора начать новую жизнь!.. И отлично!..
      Иванов. Ничего я отличного не вижу. И какая там новая жизнь? Я погиб безвозвратно! Пора нам обоим понять это. Новая жизнь!
      Саша. Николай, опомнись! Откуда видно, что ты погиб? Что за цинизм такой? Нет, не хочу ни говорить, ни слушать… Поезжай в церковь!
      Иванов. Погиб!
      Саша. Не кричи так, гости услышат!
      Иванов. Если неглупый, образованный и здоровый человек без всякой видимой причины стал петь Лазаря и покатил вниз по наклонной плоскости, то он катит уже без удержа, и нет ему спасения! Ну, где мое спасение? В чем? Пить я не могу - голова болит от вина; плохих стихов писать - не умею, молиться на свою душевную лень и видеть в ней нечто превыспреннее - не могу. Лень и есть лень, слабость есть слабость - других названий у меня нет. Погиб, погиб - и разговоров быть не может! (Оглядывается.) Нам могут помешать. Слушай. Если ты меня любишь, то помоги мне. Сию же минуту, немедля откажись от меня! Скорее…
      Саша. Ах, Николай, если бы ты знал, как ты меня утомил! Как измучил ты мою душу! Добрый, умный человек, посуди: ну, можно ли задавать такие задачи? Что ни день, то задача, одна труднее другой… Хотела я деятельной любви, но ведь это мученическая любовь!
      Иванов. А когда ты станешь моею женой, задачи будут еще сложней. Откажись же! Пойми: в тебе говорит не любовь, а упрямство честной натуры. Ты задалась целью во что бы то ни стало воскресить во мне человека, спасти, тебе льстило, что ты совершаешь подвиг… Теперь ты готова отступить назад, но тебе мешает ложное чувство. Пойми!
      Саша. Какая у тебя странная, дикая логика! Ну, могу ли я от тебя отказаться? Как я откажусь? У тебя ни матери, ни сестры, ни друзей… Ты разорен, имение твое растащили, на тебя кругом клевещут…
      Иванов. Глупо я сделал, что сюда приехал. Мне нужно было бы поступить так, как я хотел…
      Входит Лебедев.

      Те же и Лебедев.
      Саша (бежит навстречу отцу). Папа, ради бога, прибежал он сюда, как бешеный, и мучает меня! Требует, чтобы я отказалась от него, не хочет губить меня. Скажи ему, что я не хочу его великодушия! Я знаю, что делаю.
      Лебедев. Ничего не понимаю… Какое великодушие?
      Иванов. Свадьбы не будет!
      Саша. Будет! Папа, скажи ему, что свадьба будет!
      Лебедев. Постой, постой!.. Почему же ты не хочешь, чтобы была свадьба?
      Иванов. Я объяснил ей почему, но она не хочет понимать.
      Лебедев. Нет, ты не ей, а мне объясни, да так объясни, чтобы я понял! Ах, Николай Алексеевич! Бог тебе судья! Столько ты напустил туману в нашу жизнь, что я точно в кунсткамере живу: гляжу и ничего не понимаю… Просто наказание… Ну, что мне прикажешь, старику, с тобою делать? На дуэль тебя вызвать, что ли?
      Иванов. Никакой дуэли не нужно. Нужно иметь только голову на плечах и понимать русский язык.
      Саша (ходит в волнении, по сцене). Это ужасно, ужасно! Просто как ребенок!
      Лебедев. Остается только руками развести и больше ничего. Послушай, Николай! По-твоему, все это у тебя умно, тонко, по всем правилам психологии, а по-моему, это скандал и несчастие. Выслушай меня, старика, в последний раз! Вот что я тебе скажу: успокой свой ум! Гляди на вещи просто, как все глядят! На этом свете все просто. Потолок белый, сапоги черные, сахар сладкий. Ты Сашу любишь, она тебя любит. Коли любишь - оставайся, не любишь - уходи, в претензии не будем. Ведь это так просто! Оба вы здоровые, умные, нравственные, и сыты, слава богу, и одеты… Что ж тебе еще нужно? Денег нет? Велика важность! Не в деньгах счастье… Конечно, я понимаю… имение у тебя заложено, процентов нечем платить, но я - отец, я понимаю… Мать как хочет, бог с ней; не дает денег - не нужно. Шурка говорит, что не нуждается в приданом. Принципы, Шопенгауэр… Все это чепуха… Есть у меня в банке заветные десять тысяч… (Оглядывается.) Про них в доме ни одна собака не знает… Бабушкины… Это вам обоим… Берите, только уговор лучше денег: Матвею дайте тысячи две…
      В зале собираются гости.
      Иванов. Паша, разговоры ни к чему. Я поступаю так, как велит мне моя совесть.
      Саша. И я поступаю так, как велит мне моя совесть. Можешь говорить что угодно, я тебя не отпущу. Папа, сейчас благословлять! Пойду позову маму… (Уходит.)

      Иванов и Лебедев.
      Лебедев. Ничего не понимаю…
      Иванов. Слушай, бедняга… Объяснять тебе, кто я - честен или подл, здоров или психопат, я не стану. Тебе не втолкуешь. Был я молодым, горячим, искренним, неглупым; любил, ненавидел и верил не так, как все, работал и надеялся за десятерых, сражался с мельницами, бился лбом об стены; не соразмерив своих сил, не рассуждая, не зная жизни, я взвалил на себя ношу, от которой сразу захрустела спина и потянулись жилы; я спешил расходовать себя на одну только молодость, пьянел, возбуждался, работал; не знал меры. И скажи: можно ли было иначе? Ведь нас мало, а работы много, много! Боже, как много! И вот как жестоко мстит мне жизнь, с которою я боролся! Надорвался я! В тридцать лет уже похмелье, я стар, я уже надел халат. С тяжелою головой, с ленивою душой, утомленный, надорванный, надломленный, без веры, без любви, без цели, как топь, слоняюсь я среди людей и не знаю: кто я, зачем живу, чего хочу? И мне уже кажется, что любовь - вздор, ласки приторны, что в труде нет смысла, что песня и горячие речи пошлы и стары. И всюду я вношу с собою тоску, холодную скуку, недовольство, отвращение к жизни… Погиб безвозвратно! Перед тобою стоит человек, в тридцать пять лет уже утомленный, разочарованный, раздавленный своими ничтожными подвигами; он сгорает со стыда, издевается над своею слабостью… О, как возмущается во мне гордость, какое душит меня бешенство! (Пошатываясь.) Эка, как я уходил себя! Даже шатаюсь… Ослабел я. Где Матвей? Пусть он свезет меня домой.
      Голоса в зале. Женихов шафер приехал!

      Те же, Шабельский, Боркин и потом Львов и Саша.
      Шабельский (входя). В чужом, поношенном фраке… без перчаток… и сколько за это насмешливых взглядов, глупых острот, пошлых улыбок… Отвратительные людишки!
      Боркин (быстро входит с букетом; он во фраке, с шаферским цветком). Уф! Где же он? (Иванову.) Вас в церкви давно ждут, а вы тут философию разводите. Вот комик! Ей-богу, комик! Ведь вам надо не с невестой ехать, а отдельно со мною, за невестой же я приеду из церкви. Неужели вы даже этого не понимаете? Положительно, комик!
      Львов (входит, Иванову). А, вы здесь? (Громко.) Николай Алексеевич Иванов, объявляю во всеуслышание, что вы подлец!
      Иванов (холодно). Покорнейше благодарю.
      Общее замешательство.
      Боркин (Львову). Милостивый государь, это низко! Я вызываю вас на дуэль!
      Львов. Господин Боркин, я считаю для себя унизительным не только драться, но даже говорить с вами! А господин Иванов может получить удовлетворение, когда ему угодно.
      Шабельский. Милостивый государь, я дерусь с вами!
      Саша (Львову). За что? За что вы его оскорбили? Господа, позвольте, пусть он мне скажет: за что?
      Львов. Александра Павловна, я оскорблял не голословно. Я пришел сюда как честный человек, чтобы раскрыть вам глаза, и прошу вас выслушать меня.
      Саша. Что вы можете сказать? Что вы честный человек? Это весь свет знает! Вы лучше скажите мне по чистой совести: понимаете вы себя или нет! Вошли вы сейчас сюда как честный человек и нанесли ему страшное оскорбление, которое едва не убило меня; раньше, когда вы преследовали его, как тень, и мешали ему жить, вы были уверены, что исполняете свой долг, что вы честный человек. Вы вмешивались в его частную жизнь, злословили и судили его где только можно было, забрасывали меня и всех знакомых анонимными письмами, - и все время вы думали, что вы честный человек. Думая, что это честно, вы, доктор, не щадили даже его больной жены и не давали ей покоя своими подозрениями. И какое бы насилие, какую жестокую подлость вы ни сделали, вам все бы казалось, что вы необыкновенно честный и передовой человек!
      Иванов (смеясь). Не свадьба, а парламент! Браво, браво!..
      Саша (Львову). Вот теперь и подумайте: понимаете вы себя или нет? Тупые, бессердечные люди! (Берет Иванова за руку.) Пойдем отсюда, Николай! Отец, пойдем!
      Иванов. Куда там пойдем? Постой, я сейчас все это кончу! Проснулась во мне молодость, заговорил прежний Иванов! (Вынимает револьвер.)
      Саша (вскрикивает). Я знаю, что он хочет сделать! Николай, бога ради!
      Иванов. Долго катил вниз по наклону, теперь стой! Пора и честь знать! Отойдите! Спасибо, Саша!
      Саша (кричит). Николай, бога ради! Удержите!
      Иванов. Оставьте меня! (Отбегает в сторону и застреливается.)
      Занавес

ДРАМА В 1 ДЕЙСТВИИ

 
      (Посвящается А. С. Суворину)
 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      Оленина.
      Кокошкина.
      Матвеев.
      Зоненштайн.
      Сабинин.
      Котельников.
      Кокошкин.
      Патронников.
      Волгин, молодой офицер.
      Студент.
      Барышня.
      О. Иван, кафедральный протоиерей, старик 70 л.
      О. Николай, молодой священник.
      О. Алексей, молодой священник.
      Дьякон.
      Дьячок.
      Кузьма, церковный сторож.
      Дама в черном.
      Товарищ прокурора.
      Актеры и актрисы.
 
      Седьмой час вечера. Соборная церковь. Горят все паникадила и ставники. Царские врата открыты. Поют два хора: архиерейский и соборный. Церковь полна народа. Тесно и душно. Идет венчание. Венчаются Сабинин и Оленина. У первого шаферами Котельников и офицер Волгин, у второй - ее брат студент и товарищ прокурора. Вся местная интеллигенция. Роскошные наряды. Венчают: о. Иван в полинявшей камилавке, о. Николай в скуфейке и лохматый, очень молодой еще о. Алексей в темных очках; позади и несколько вправо от о. Ивана - высокий, тощий дьякон с книгой. В толпе местная труппа с Матвеевым во главе.
      О. Иван (читает). Помяни, боже, и воспитавшыя их родители: зане молитвы родителей утверждают основания домов. Помяни, господи боже наш, рабы твоя уневестившияся, сшедшияся в радость сию. Помяни, господи боже наш, раба твоего Петра и рабу твою Веру и благослови я. Даждь им плод чрева, доброчадие, единомыслие душ и телес; возвыси я, яко кедры ливанские, яко лозу благорозгную. Даруй им семя класяно, да всякое самодовольство имуще, изобилуют на всякое дело благое и тебе благоугодное; и да узрят сыны сынов своих, яко новосаждения масличная окрест трапезы их; и благоугодивше пред тобою, воссияют, яко светила на небеси, в тебе, господе нашем. С тобою же слава, держава, честь и поклонение, безначальному твоему отцу и животворящему твоему духу, ныне и присно и во веки веков.
      Архиерейский хор (поет). Аминь.
      Патронников. Душно! Это какой у вас орден на шее, Давид Соломонович?
      Зоненштейн. Бельгийский. И зачем так много народу? Кто пускал? Уф! Русский баня!
      Патронников. Полиция дрянная.
      Дьякон. Господу помолимся!
      Соборный хор (поет). Господи помилуй.
      О. Николай (читает). Боже святый, создавый от персти человека и от ребра его воссоздавый жену и спрягий ему помощника по нему, за еже тако угодно бысть твоему величеству, не единому быть человеку на земле; сам и ныне, владыко, ниспосли руку твою от святого жилища твоего и сочетай раба твоего сего Петра и рабу твою сию Веру, зане от тебе сочетавается мужу жена. Сопрязи я в единомудрии, венчай я в плоть едину, даруй има плод чрева, благочадия восприятие. Яко твоя держава, и твое есть царство, и сила, и слава, отца и сына и святаго духа, ныне и присно и во веки веков.
      Соборный хор (поет). Аминь.
      Барышня (Зоненштейну). Сейчас венцы будут надевать. Смотрите, смотрите!
      О. Иван (берет с налоя венец и обращается лицом к Сабинину). Венчается раб божий Петр рабе божией Вере во имя отца и сына и святаго духа, аминь. (Передает венец Котельникову.)
      В толпе. Шафер как раз под рост жениху. Неинтересный. Кто это?
      – Это Котельников. И офицер неинтересный. Господа, пропустите даму! Вы, madame, не пройдете здесь.
      О. Иван (обращаясь к Олениной). Венчается раба божия Вера рабу божию Петру во имя отца и сына и святаго духа. (Передает венец студенту.)
      Котельников. Венцы тяжелые. У меня уж рука отекла.
      Волгин. Ничего, я вас скоро сменю. От кого это пачулями разит, желал бы я знать!
      Товарищ прокурора. Это от Котельникова.
      Котельников. Врете.
      Волгин. Тссс!
      О. Иван. Господи боже наш, славою и честью венчай я! Господи боже наш, славою и честью венчай я! Господи боже наш, славою и честью венчай я!
      Кокошкина (мужу). Какая сегодня Вера миленькая! Я на нее любуюсь. И не робеет.
      Кокошкин. Привычная. Ведь второй раз венчается.
      Кокошкина. Да, правда. (Вздыхает.) Я ей от души желаю!.. У нее доброе сердце.
      Дьячок (выходя на середину церкви). Прокимен глас восьмый. Положил еси на главах их венцы от каменей честных, живота просиша у тебе, и дал еси им.
      Архиерейский хор (поет). Положил еси на главах…
      Патронников. Курить хочется.
      Дьячок. Апостола Павла чтение.
      Дьякон. Вонмем!
      Дьячок (протяжно октавой). Братие, благодаряще всегда о всех, о имени господа нашего Иисуса Христа, богу и отцу; повинующеся друг другу в страсе божии. Жены, своим мужем повинуйтеся, якоже господу, зане муж глава есть жены, якоже и Христос глава церкви, и той есть спаситель тела. Но якоже церковь повинуется Христу, такожде и жены своим мужем во всем…
      Сабинин (Котельникову). Ты венцом давишь мне голову.
      Котельников. Сочиняешь. Я держу венец на три вершка от головы.
      Сабинин. Говорю тебе, давишь!
      Дьячок. Мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюби церковь и себе предаде за ню: да освятит ю, очистив банею водною в глаголе. Да представит ю себе славну церковь, не имущу скверны, или порока, или нечто от таковых, но да есть свята и непорочна.
      Волгин. Хороший бас… (Котельникову.) Хотите, я вас сменю?
      Котельников. Я еще не утомился.
      Дьячок. Тако должни суть мужие любити своя жены, яко своя телеса, любяй бо свою жену, себе самого любит. Никто же бо когда свою плоть возненавиде, но питает и греет ю, якоже и господь церковь, зане уди есмы тела его, от плоти его и от костей его. Сего ради оставит человек отца своего и матерь…
      Сабинин. Держи повыше венец. Давишь.
      Котельников. Какой вздор!
      Дьячок…и прилепится к жене своей, и будете два в плоть едину…
      Кокошкин. Губернатор здесь.
      Кокошкина. Где ты его видишь?
      Кокошкин. Вон стоит около правого клироса рядом с Алтуховым. Инкогнито.
      Кокошкина. Вижу, вижу. С Машенькой Ганзен разговаривает. Это его пассия.
      Дьячок. Тайна сия велика есть. Аз же глаголю во Христа и во церковь. Обаче и вы по единому, кийждо свою жену сице да любит, якоже и себя, а жена да убоится мужа своего!!
      Соборный хор (поет). Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…
      В толпе. Слышите, Наталья Сергеевна? Жена да убоится мужа своего.
      – Отвяжитесь.
      Смех.
      – Тссс! Господа, неловко!
      Дьякон. Премудрость прости, услышим святаго евангелия!
      О. Иван. Мир всем!
      Архиерейский хор (поет). И духови твоему.
      В толпе. Апостол, евангелие… как все это длинно! Пора бы уж им отпустить душу на покаяние.
      – Дышать невозможно. Я уйду.
      – Не пройдете. Ждите, скоро кончится.
      О. Иван. От Иоанна святаго евангелия чтение!
      Дьякон. Вонмем!
      О. Иван (снимает камилавку). Во время оно, брак бысть в Кане Галилейстей, и бе мати Иисусова ту. Зван же бысть Иисус и ученицы его на брак. И не доставшу вину, глагола мати Иисусова к нему: вина не имут! Глагола ей Иисус: что есть мне и тебе, жено? не убо прииде час мой…
      Сабинин (Котельникову). Скоро конец?
      Котельников. Не знаю, неграмотен по этой части. Должно, скоро.
      Волгин. Еще водить будут.
      О. Иван. Глагола мати его слугам: еже аще глаголет вам, сотворите. Беху же ту водоносы каменни шесть, лежаще по очищению иудейску, вместящыя по двема или трием мерам. Глагола им Иисус: наполните водоносы воды, и наполниша их до верха. И глагола им: почерпите ныне и принесите архитриклинови…
      Слышится стон.
      Волгин. Кескесе? задавили, что ли?
      В толпе. Тссс! Тише!
      Стон.
      О. Иван…и принесоша. Якоже вкуси архитриклин вина бывшаго от воды - и не ведите, откуду есть; слуги же ведяху, почерпшии воду - пригласи жениха архитриклин. И глагола ему…
      Сабинин (Котельникову). Кто это сейчас стонал?
      Котельников (всматриваясь в толпу). Что-то такое движется… Какая-то дама в черном… Должно быть, дурно… Повели…
      Сабинин (всматриваясь). Держи повыше венец…
      О. Иван…всяк человек прежде доброе вино полагает, и егда упиются, тогда хуждшее, ты же соблюл еси доброе вино доселе. Се сотвори начаток знамением Иисус в Кане Галилейстей, и яви славу свою, и вероваша в него ученицы его.
      В толпе. Не понимаю, зачем это сюда истеричных пускают!
      Архиерейский хор. Слава тебе, господи, слава тебе!
      Патронников. Не жужжайте, Давид Соломонович, как шмел. И не стойте спиной к алтарю. Это не принято.
      Зоненштейн. Это барышня жужжаит, как шмел, а не я… хе, хе, хе.
      Дьякон. Рцем вси от всея души, и от всего помышления нашего рцем…
      Соборный хор (поет). Господи, помилуй.
      Дьякон. Господи вседержителю, боже отец наших, молимтися, услыши и помилуй.
      В толпе. Тссс! Тише!
      – Да меня самого толкают!
      Хор (поет). Господи, помилуй!
      В толпе. Тише! Тссс!
      – С кем это дурно?
      Дьякон. Помилуй нас, боже, по велицей милости твоей, молимтися, услыши и помилуй.
      Хор (поет). Господи, помилуй. (Трижды.)
      Дьякон. Еще молимся о благочестивейшем самодержавнейшем великом государе нашем императоре Александре Александровиче всея России, о державе, победе, пребывании, мире, здравии, спасении его, и господу богу нашему наипаче поспешити и пособити ему во всех и покорити под нозе его всякого врага и супостата.
      Хор (поет трижды). Господи, помилуй.
      Стон. Движение в толпе.
      Кокошкина. Что такое? (Соседке даме.) Это, душечка, невозможно. Хоть бы они двери отворили, что ли… Умрешь от жары.
      В толпе. Ее ведут, а она не хочет… Кто она? Тссс!
      Дьякон. Еще молимся о супруге его, благочестивейшей государыне, императрице Марии Федоровне…
      Хор (поет). Господи, помилуй.
      Дьякон. Еще молимся о наследнике его, благоверном государе, цесаревиче и великом князе Николае Александровиче и о всем царствующем доме.
      Хор (поет). Господи, помилуй!
      Сабинин. О боже мой…
      Оленина. Что?
      Дьякон. Еще молимся о святейшем правительствующем Синоде и о господине нашем, преосвященнейшем Феофиле, епископе N-ском и Z-ском, и всей во Христе братии нашей.
      Хор (поет). Господи, помилуй.
      В толпе. А вчера в Европейской гостинице опять отравилась какая-то женщина.
      – Да. Говорят, жена доктора какого-то.
      – Отчего, не знаете?
      Дьякон. Еще молимся о всем их христолюбивом воинстве…
      Хор (поет). Господи, помилуй.
      Волгин. Точно как будто кто плачет… Неприлично ведет себя публика.
      Дьякон. Еще молимся о братиях наших, священиицех, священномонасех и всем во Христе братстве нашем.
      Хор (поет). Господи, помилуй.
      Матвеев. Важно нынче певчие поют.
      Комик. Нам бы таких, Захар Ильич!
      Матвеев. Ишь, чего захотел, харя!
      Смех. Тссс!
      Дьякон. Еще молимся о милости, жизни, мире, здравии, спасении, посещении рабов божиих Петра и Веры.
      Хор (поет). Господи, помилуй!
      Дьякон. Еще молимся о блаженных…
      В толпе. Да, докторша какая-то… в гостинице…
      Дьякон…и приснопамятных, святейших патриарсех православных…
      В толпе. С легкой руки Репиной это уж четвертая отравляется. Вот объясните-ка мне, батенька, эти отравления!
      – Психоз. Не иначе.
      – Подражательность, думаете?
      Дьякон…и благочестивых царех и благоверных царицах, и создателях святаго храма сего, и о всех прежде почивших отцех и братиях…
      В толпе. Самоубийства заразительны…
      – Сколько психопаток этих развелось, ужас!
      – Тише! Да перестаньте вы ходить!
      Дьякон…зде лежащих и повсюду, православных.
      В толпе. Не орите, пожалуйста.
      Стон.
      Хор (поет). Господи, помилуй!
      В толпе. Репина своею смертью отравила воздух. Все барыни заразились и помешались на том, что они оскорблены.
      – Даже в церкви отравлен воздух. Чувствуете, какое напряжение?
      Дьякон. Еще молимся о плодоносящих и добродеющих во святом и всечестнем храме сем, труждающихся, поющих и предстоящих людях, ожидающих от тебя великия и богатыя милости…
      Хор (поет). Господи, помилуй.
      О. Иван. Яко милостив и человеколюбец бог оси и тебе славу воссылаем отцу и сыну и святому духу, ныне и присно и во веки веков.
      Хор (поет). Аминь.
      Сабинин. Котельников!
      Котельников. Ну?
      Сабинин. Ничего… О боже мой… Татьяна Петровна здесь… Она здесь…
      Котельников. Ты с ума сошел!
      Сабинин. Дама в черном… это она. Я узнал… видел…
      Котельников. Никакого сходства… Только что брюнетка и больше ничего.
      Дьякон. Господу помолимся!
      Котельников. Не шепчись со мной, это неприлично. Публика следит за тобой…
      Сабинин. Ради бога… Я едва на ногах стою. Это она.
      Стон.
      Хор. Господи, помилуй!
      В толпе. Тише! Тссс! Господа, кто там сзади напирает? Тшш!
      – За колонну увели…
      – Нигде от дам проходу нет… Сидели бы дома!
      Кто-то (кричит). Тише!
      О. Иван (читает). Господи боже наш, во спасительном твоем смотрении, сподобивый в Кане Галилейстей… (Оглядывает публику.) Народ какой, право… (Читает.)…честный показати брак твоим пришествием… (Возвысив голос.) Прошу вас потише! Вы мешаете нам совершать таинство! Не ходите по церкви, не разговаривайте и не шумите, а стойте тихо и молитесь богу. Так-то. Надо страх божий иметь. (Читает.) Господи боже наш, во спасительном твоем смотрении, сподобивый в Кане Галилейстей честный показати брак твоим пришествием, сам ныне рабы твоя Петра и Веру, яже благоволил еси сочетаватися друг другу, в мире и единомыслии сохрани, честный их брак покажи, нескверное их ложе соблюди, непорочное их сожительство пребывати благоволи, и сподоби я в старости маститей достигнути, чистым сердцем, делающи заповеди твоя. Ты бо еси бог наш, бог еже миловати и спасати, и тебе славу воссылаем, со безначальным твоим отцем, и всесвятым и благим и животворящим твоим духом, ныне и присно и во веки веков.
      Архиерейский хор (поет). Аминь.
      Сабинин. (Котельникову). Пошли сказать жандармам, чтоб не впускали никого…
      Котельников. Кого же еще не впускать? Церковь и так битком набита. Молчи… не шепчи.
      Сабинин. Она… Татьяна здесь.
      Котельников. Ты бредишь. Она на кладбище.
      Дьякон. Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, боже, твоею благодатию!
      Соборный хор (поет). Господи, помилуй.
      Дьякон. Дне всего совершенна, свята, мирна и безгрешна у господа просим.
      Соборный хор (поет). Подай, господи.
      Дьякон. Ангела мирна, верна наставника, хранителя душ и телес наших у господа просим.
      Хор (поет). Подай, господи!
      В толпе. Этот дьякон никогда не кончит… То господи помилуй, то подай господи.
      – Надоело уж стоять.
      Дьякон. Прощения и оставления грехов и прегрешений наших у господа просим.
      Хор (поет). Подай, господи!
      Дьякон. Добрых и полезных душам нашим и мира мирови у господа просим.
      В толпе. Опять зашумели! Ну, народ!
      Хор (поет). Подай, господи!
      Оленина. Петр, ты весь дрожишь и тяжело дышишь… Тебе дурно?
      Сабинин. Дама в черном… она… Мы виноваты…
      Оленина. Какая дама?
      Стон.
      Сабинин. Репина стонет… Я креплюсь, креплюсь… Котельников давит мне голову венцом… Ничего, ничего…
      Дьякон. Прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати у господа просим.
      Хор. Подай, господи.
      Кокошкин. Вера бледна, как смерть. Гляди, кажется, слезы на глазах. А он, он… погляди!
      Кокошкина. Я же ей говорила, что публика будет дурно вести себя! Не понимаю, как она решилась тут венчаться. Ехала бы в деревню.
      Дьякон. Христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны и добраго ответа на страшнем судилищи Христове просим.
      Хор (поет). Подай, господи!
      Кокошкина. Надо бы попросить отца Ивана поторопиться. На ней лица нет.
      Волгин. Позвольте, я вас сменю! (Сменяет Котельникова.)
      Дьякон. Соединения веры и причастия святаго духа испросивше, сами себе, и друг друга, и весь живот наш Христу богу предадим!
      Хор (поет). Тебе, господи!
      Сабинин. Крепись, Вера, как я… Да… Впрочем, скоро обедня кончится. Сейчас поедем… Она это…
      Волгин. Тссс!
      О. Иван. И сподоби нас, владыко, со дерзновением неосужденно смети призывати тебя, небесного бога отца, и глаголати!
      Архиерейский хор (поет). Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое, да приидет царствие твое…
      Матвеев (актерам). Раздвиньтесь немножко, ребятки, я хочу на коленки стать… (Становится на колени и кланяется в землю.) Да будет воля твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша…
      Архиерейский хор…да будет воля твоя, яко на небеси… на небеси… хлеб наш насущный… насущный!
      Матвеев. Помяни, господи, усопшую рабу твою Татьяну и прости ей грехи вольные и невольные, а нас прости и помилуй… (Поднимается.) Жарко!
      Архиерейский хор…даждь нам днесь и остави… и остави нам долги наша… якоже и мы оставляем должником нашим… нашим…
      В толпе. Ну, затянули нотное!
      Архиерейский хор…и не введи нас… нас… нас! во искушение, но избави нас от лука-а-аваго!
      Котельников (товарищу прокурора). Нашего жениха муха укусила. Посмотрите, как дрожит!
      Товарищ прокурора. Что с ним?
      Котельников. Даму в черном, что сейчас истерика была, за Татьяну принял. Галлюцинирует.
      О. Иван. Яко твое есть царство, и сила, и слава, отца и сына и святого духа, ныне и присно и во веки веков.
      Хор. Аминь.
      Товарищ прокурора. Смотрите, как бы он какой-нибудь штуки не выкинул!
      Котельников. Вы-ыдержит! Не таковский!
      Товарищ прокурора. Да, круто ему приходится.
      О. Иван. Мир всем.
      Хор. И духови твоему.
      Дьякон. Главы ваша господеви приклоните!
      Хор. Тебе, господи!
      В толпе. Сейчас, кажется, водить будут. Тссс!
      – Докторшу вскрывали?
      – Нет еще. Говорят, муж бросил. А ведь Сабинин тоже Репину бросил! Правда это?
      – Да-а…
      – Я помню, как Репину вскрывали…
      Дьякон. Господу помолимся!
      Хор. Господи, помилуй!
      О. Иван (читает). Боже, вся сотворивый крепостию твоею и утвердивый вселенную, и украсивый венец всех сотворенных от тебе, и чашу общую сию подаваяй сочетавающимся ко общению брака, благослови благословением духовным. Яко благословися твое имя и прославися твое царство всегда, ныне и присно и во веки веков. (Дает Сабинину и Олениной пить вино.)
      Хор. Аминь.
      Товарищ прокурора. Смотрите, как бы ему дурно не сделалось.
      Котельников. Сильная скотина. Выдержит.
      В толпе. Так вы же, господа, не расходитесь, все вместе выйдем. Зипунов здесь?
      – Здесь. Надо будет окружить карету и свистать минут пять.
      О. Иван. Позвольте ваши руки. (Связывает Сабинину и Олениной платком руки.) Не туго?
      Товарищ прокурора (студенту). Давайте мне, юноша, венец, а вы шлейф тащите.
      Архиерейский хор (поет). Исаие ликуй, дева име во чреве…
      О. Иван идет вокруг налоя; за ним молодые и шафера.
      В толпе. Студент запутался в шлейфе.
      Архиерейский хор…и роди сына Еммануила, бога же и человека, восток имя ему…
      Сабинин (Волгину). Это конец?
      Волгин. Нет еще.
      Архиерейский хор…его же величающе, деву ублажаем.
      О. Иван идет вокруг налоя в другой раз.
      Соборный хор (поет). Святии мученицы, добре страдальчествовавшии, и венчавшийся, молитеся ко господу помиловатися душам нашим.
      О. Иван (идет в третий раз и подпевает)…душа-ам нашим.
      Сабинин. Боже мой, это бесконечно.
      Архиерейский хор (поет). Слава тебе, Христе боже, апостолом похвало, мучеников радование, их же проповедь, троица единосущная.
      Офицер из толпы (Котельникову). Предупредите Сабинина, что студенты и гимназисты собираются освистать его на улице.
      Котельников. Благодарю. (Товарищу прокурора.) Однако, как длинно тянется эта история! Они никогда не кончат служить. (Утирает платком лицо.)
      Товарищ прокурора. Да и у вас руки дрожат… Экие вы все неженки?
      Котельников. У меня Репина из головы не выходит. Мне все чудится, что Сабинин поет, а она плачет.
      О. Иван (принимая от Волгина венец, Сабинину). Возвеличися, женише, якоже Авраам, и благословися, якоже Исаак, и умножися, якоже Иаков, ходяй в мире и делаяй в правде заповеди божия!
      Молодой актер. Какие прекрасные слова говорятся мерзавцам!
      Матвеев. Бог у всех один.
      О. Иван (принимая венец от товарища прокурора, Олениной). И ты, невесто, возвеличися, якоже Сарра, и возвеселися, якоже Ревекка, и умножися, якоже Рахиль, веселящися о своем муже, хранящи пределы закона, зане тако благослови господь.
      В толпе (сильное движение к выходу).
      – Тише, господа! Еще не кончилось!
      – Тссс! Не напирайте!
      Дьякон. Господу помолимся!
      Хор. Господи, помилуй.
      О. Алексей (читает, сняв темные очки). Боже, боже наш, пришедый в Кану Галилейскую и тамошний брак благословивый, благослови и рабы твоя сия, твоим промыслом ко общению брака сочетавшыяся; благослови их входы и исходы, умножи во благих живот их, восприими венцы их в царствии твоем, нескверны и непорочны, и ненавстны соблюдали, во веки веков.
      Хор (поет). Аминь.
      Оленина (брату). Скажи, чтобы мне дали стул. Мне дурно.
      Студент. Сейчас кончится. (Товарищу прокурора.) Вере дурно!
      Товарищ прокурора. Вера Александровна, сейчас кончится! Сию минуту… Потерпите, голубушка!
      Оленина (брату). Петр меня не слышит… Точно у него столбняк… Боже мой, боже мой… (Сабинину.) Петр!
      О. Иван. Мир всем!
      Хор. И духови твоему!
      Дьякон. Главы ваша господеви приклоните.
      О. Иван (Сабинину и Олениной). Отец, сын и святый дух, всесвятая и единосущная, и живоначальная троица, едино божество и царство да благословит вас, и да подаст вам долгожитие, благочадие, преспеяние живота и веры, и да исполнит вас всех сущих на земли благих! Да сподобит вас и обещанных благ восприятия, молитвами святыя богородицы и всех святых, аминь! (Олениной, с улыбкой.) Поцелуйте вашего мужа.
      Волгин (Сабинину). Что ж вы стоите? Целуйтесь!
      Молодые целуются.
      О. Иван. Поздравляю вас! Дай бог…
      Кокошкина (идет к Олениной). Милая моя, дорогая… Я так рада! Поздравляю!
      Котельников (Сабинину). Поздравляю, окрутившись… Ну, будет бледнеть, кончилась канитель…
      Дьякон. Премудрость!
      Поздравления.
      Хор (поет). Честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим, без нетления бога слова рождшую, сущую богородицу тя величаем. Именем господним благослови, о-отче!
      Народ валит из церкви; Кузьма тушит ставники.
      О. Иван. Иже в Кане Галилейстей пришествием своим честен брак показавый, Христос истинный бог наш, молитвами пречистыя своея матере, святых славных и всехвальных апостол, святых благовенчанных царей и равноапостольных Константина и Елены, святаго великомученика Прокопия и всех святых, помилует и спасет нас, яко благ и человеколюбец!
      Хор. Аминь. Господи, помилуй, господи, помилуй, гос-по-ди, по-ми-и-илуй!
      Дамы (Олениной). Поздравляю, дорогая… Сто лет жить… (Поцелуи.)
      Зоненштейн. M-me Сабинин, вы, так сказать, как это говорится на чистом русском языке…
      Архиерейский хор. Многая, мно-огая ле! та!! Многая лета…
      Сабинин. Pardon, Вера! (Берет под руку Котельникова и бистро отводит его в сторону; дрожа и задыхаясь.) Едем сейчас на кладбище!
      Котельников. Ты с ума сошел! Теперь ночь! Что ты там будешь делать?
      Сабинин. Ради бога, едем! Я прошу…
      Котельников. Тебе нужно с невестой домой ехать! Сумасшедший!
      Сабинин. Плевать я на все хотел, и будь оно все проклято тысячу раз! Я… я еду! Панихиду отслужить… Впрочем, я с ума сошел… Едва я не умер… Ах, Котельников, Котельников!
      Котельников. Идем, идем… (Ведет его к невесте.)
      Через минуту слышится с улицы пронзительный свист. Народ мало-помалу выходит из церкви. Остаются только дьячок и Кузьма.
      Кузьма (тушит паникадила). Народу-то навалило…
      Дьячок. М-да… Богатая свадьба. (Надевает шубу.) Живут люди.
      Кузьма. Все это ни к чему… Зря.
      Дьячок. Что?
      Кузьма. Да вот венчание… Каждый день венчаем, крестим и хороним, а все никакого толку…
      Дьячок. А чего бы ты хотел собственно?
      Кузьма. Ничего… Так… Все это зря. И поют, и кадят, и читают, а бог все не слышит. Сорок лет тут служу, а ни разу не случилось, чтоб бог слышал… Уж где тот и бог, не знаю… Все зря…
      Дьячок. М-да… (Надевает калоши.) Зафилософствуй - и ум вскружился. (Идет, гремя калошами.) До свиданция! (Уходит.)
      Кузьма (один). Сегодня в обед хоронили барина, сейчас венчали, завтра утром крестить будем. И конца не видать. А кому это нужно? Никому… Так, зря.
      Слышится стон.
      Из алтаря выходит о. Иван и лохматый о. Алексей в темных очках.
      О. Иван. И приданое взял хорошее, полагаю…
      О. Алексей. Не без того.
      О. Иван. Жизнь наша, посмотришь! Когда-то ведь и я сватался, венчался и приданое брал, но уж все это забыто в круговороте времени. (Кричит.) Кузьма, что ж это ты все потушил? Этак я упаду в потемках.
      Кузьма. А я думал, что вы уже ушли.
      О. Иван. Что ж, отец Алексей? Пойдем ко мне чай пить?
      О. Алексей. Нет, благодарствуйте, отец протоиерей. Не время. Мне надо еще отчет писать.
      О. Иван. Ну, как знаете.
      Дама в черном (выходит из-за колонны, пошатываясь). Кто здесь? Уведите меня… уведите…
      О. Иван. Что такое? Кто там? (Испуганно.) Что вам, матушка?
      О. Алексей. Господи, прости нас, грешных…
      Дама в черном. Уведите меня… уведите… (Стонет.) Я сестра офицера Иванова… сестра.
      О. Иван. Зачем вы здесь?
      Дама в черном. Я отравилась… из ненависти… Он оскорбил… Зачем же он счастлив? Боже мой… (Кричит.) Спасите меня, спасите! (Опускается на пол.) Все должны отравиться… все! Нет справедливости…
      О. Алексей (в ужасе). Какое кощунство! Боже, какое кощунство!
      Дама в черном. Из ненависти… Все должны отравиться… (Стонет и валяется по полу.) Она в могиле, а он… он… В женщине оскорблен бог… Погибла женщина…
      О. Алексей. Какое кощунство над религией! (Всплескивает руками.) Какое кощунство над жизнью!
      Дама в черном (рвет на себе все и кричит). Спасите меня! Спасите! Спасите!..
      Занавес а все остальное предоставляю фантазии А. С. Суворина.

      (ИЗ ДАЧНОЙ ЖИЗНИ)
 

ШУТКА В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
Иван Иванович Толкачов, отец семейства.
Алексеи Алексеевич Мурашкин, его друг.
Действие происходит в Петербурге, в квартире Мурашкина.
 
      Кабинет Мурашкина. Мягкая мебель. - Мурашкин сидит за письменным столом. Входит Толкачов, держа в руках стеклянный шар для лампы, игрушечный велосипед, три коробки со шляпками, большой узел с платьем, кулек с пивом и много маленьких узелков. Он бессмысленно поводит глазами и в изнеможении опускается на софу.
      Мурашкин. Здравствуй, Иван Иваныч! Как я рад! Откуда ты?
      Толкачов (тяжело дыша). Голубчик, милый мой… У меня к тебе просьба… Умоляю… одолжи до завтрашнего дня револьвера. Будь другом!
      Мурашкин. На что тебе револьвер?
      Толкачов. Нужно… Ох, батюшки!.. Дай-ка воды… Скорей воды!.. Нужно… Ночью придется ехать темным лесом, так вот я… на всякий случай. Одолжи, сделай милость!
      Мурашкин. Ой, врешь, Иван Иваныч! Какой там у лешего темный лес? Вероятно, задумал что-нибудь? По лицу вижу, что задумал недоброе! Да что с тобою? Тебе дурно?
      Толкачов. Постой, дай отдышаться… Ох, матушки. Замучился, как собака. Во всем теле и в башке такое ощущение, как будто из меня шашлык сделали. Не могу больше терпеть. Будь другом, ничего не спрашивай, не вдавайся в подробности… дай револьвер! Умоляю!
      Мурашкин. Ну, полно! Иван Иваныч, что за малодушие? Отец семейства, статский советник! Стыдись!
      Толкачов. Какой я отец семейства? Я мученик! Я вьючная скотина, негр, раб, подлец, который все еще чего-то ждет и не отправляет себя на тот свет! Я тряпка, болван, идиот! Зачем я живу? Для чего? (Вскакивает.) Ну, ты скажи мне, для чего я живу? К чему этот непрерывный ряд нравственных и физических страданий? Я понимаю быть мучеником идеи, да! но быть мучеником черт знает чего, дамских юбок да ламповых шаров, нет! - слуга покорный! Нет, нет, нет! Довольно с меня! Довольно!
      Мурашкин. Ты не кричи, соседям слышно!
      Толкачов. Пусть и соседи слышат, для меня все равно! Не дашь ты револьвера, так другой даст, а уж мне не быть в живых! Решено!
      Мурашкин. Постой, ты мне пуговицу оторвал. Говори хладнокровно. Я все-таки не понимаю, чем же плоха твоя жизнь?
      Толкачов. Чем? Ты спрашиваешь: чем? Изволь, я расскажу тебе! Изволь! Выскажусь перед тобою и, может быть, на душе у меня полегчает. Сядем. Ну, слушай… Ох, матушки, одышка!.. Возьмем для примера хоть сегодняшний день. Возьмем. Как ты знаешь, от десяти часов до четырех приходится трубить в канцелярии. Жарища, духота, мухи и несосветимейший, братец ты мой, хаос. Секретарь отпуск взял, Храпов жениться поехал, канцелярская мелюзга помешалась на дачах, амурах да любительских спектаклях. Все заспанные, уморенные, испитые, так что не добьешься никакого толка… Должность секретаря исправляет субъект, глухой на левое ухо и влюбленный; просители обалделые, всё куда-то спешат и торопятся, сердятся, грозят, - такой кавардак со стихиями, что хоть караул кричи. Путаница и дым коромыслом. А работа аспидская: одно и то же, одно и то же, справка, отношение, справка, отношение, - однообразно, как зыбь морская. Просто, понимаешь ли, глаза вон из-под лба лезут. Дай-ка воды… Выходишь из присутствия разбитый, измочаленный, тут бы обедать идти и спать завалиться, ан нет! - помни, что ты дачник, то есть раб, дрянь, мочалка, сосулька, и изволь, как курицын сын, сейчас же бежать исполнять поручения. На наших дачах установился милый обычай: если дачник едет в город, то, не говоря уж о его супруге, всякая дачная мразь имеет власть и право навязать ему тьму поручений. Супруга требует, чтобы я заехал к модистке и выбранил ее за то, что лиф вышел широк, а в плечах узко; Соничке нужно переменить башмаки, свояченице пунцового шелку по образчику на двадцать копеек и три аршина тесьмы… Да вот, постой, я тебе сейчас прочту. (Вынимает из кармана записочку и читает.) Шар для лампы; 1 фунт ветчинной колбасы; гвоздики и корицы на 5 коп.; касторового масла для Миши; 10 фунтов сахарного песку; взять из дому медный таз и ступку для сахара; карболовой кислоты, персидского порошку, пудры на 10 коп.; 20 бутылок пива; уксусной эссенции и корсет для m-lle Шансо 82… уф! и взять дома Мишино осеннее пальто и калоши. Это приказ супруги и семейства. Теперь поручения милых знакомых и соседей, черт бы их взял. У Власиных завтра именинник Володя, ему нужно велосипед купить; подполковница Вихрина в интересном положении, и по этому случаю я обязан ежедневно заезжать к акушерке и приглашать ее приехать. И так далее, и так далее. Пять записок у меня в кармане и весь платок в узелках. Этак, батенька, в промежутке между службой и поездом бегаешь по городу, как собака, высунув язык, - бегаешь, бегаешь и жизнь проклянешь. Из магазина в аптеку, из аптеки к модистке, от модистки в колбасную, а там опять в аптеку. Тут спотыкнешься, там деньги потеряешь, в третьем месте заплатить забудешь и за тобою гонятся со скандалом, в четвертом месте даме на шлейф наступишь… тьфу! От такого моциона осатанеешь и так тебя разломает, что потом всю ночь кости трещат и крокодилы снятся. Ну-с, поручения исполнены, все куплено, теперь как прикажешь упаковать всю эту музыку? Как ты, например, уложишь вместе тяжелую медную ступку и толкач с ламповым шаром или карболку с чаем? Как ты скомбинируешь воедино пивные бутылки и этот велосипед? Египетская работа, задача для ума, ребус! Как там ни ломай голову, как ни хитри, а в конце концов все-таки что-нибудь расколотишь и рассыплешь, а на вокзале и в вагоне будешь стоять, растопыривши руки, раскорячившись и поддерживая подбородком какой-нибудь узел, весь в кульках, в картонках и в прочей дряни. А тронется поезд, публика начнет швырять во все стороны твой багаж: своими вещами ты чужие места занял. Кричат, зовут кондуктора, грозят высадить, а я-то что поделаю? Стою и глазами только лупаю, как побитый осел. Теперь слушай дальше. Приезжаю я к себе на дачу. Тут бы выпить хорошенько от трудов праведных, поесть да храповицкого - не правда ли? - но не тут-то было. Моя супружница уж давно стережет. Едва ты похлебал супу, как она цап-царап раба божьего и - не угодно ли вам пожаловать куда-нибудь на любительский спектакль или танцевальный круг? Протестовать не моги. Ты - муж, а слово «муж» в переводе на дачный язык значит бессловесное животное, на котором можно ездить и возить клади сколько угодно, не боясь вмешательства общества покровительства животных. Идешь и таращишь глаза на «Скандал в благородном семействе» или на какую-нибудь «Мотю», аплодируешь по приказанию супруги и чахнешь, чахнешь, чахнешь и каждую минуту ждешь, что вот-вот тебя хватит кондратий. А на кругу гляди на танцы и подыскивай для супруги кавалеров, а если недостает кавалера, то и сам изволь танцевать кадриль. Танцуешь с какой-нибудь Кривулей Ивановной, улыбаешься по-дурацки, а сам думаешь: «доколе, о господи?» Вернешься после полуночи из театра или с бала, а уж ты не человек, а дохлятина, хоть брось. Но вот наконец ты достиг цели: разоблачился и лег в постель. Отлично, закрывай глаза и спи… Все так хорошо, поэтично: и тепло, понимаешь ли, и ребята за стеной не визжат, и супруги нет, и совесть чиста - лучше и не надо. Засыпаешь ты - и вдруг… и вдруг слышишь: дзз!.. Комары! (Вскакивает.) Комары, будь они трижды, анафемы, прокляты, комары! (Потрясает кулаками.) Комары! Это казнь египетская, инквизиция! Дзз!.. Дзюзюкает этак жалобно, печально, точно прощения просит, но так тебя, подлец, укусит, что потом целый час чешешься. Ты и куришь, и бьешь их, и с головой укрываешься - нет спасения! В конце концов плюнешь и отдашь себя на растерзание: жрите, проклятые! Не успеешь привыкнуть к комарам, как новая казнь египетская: в зале супруга начинает со своими тенорами романсы разучивать. Днем спят, а по ночам к любительским концертам готовятся. О, боже мой! Тенора - это такое мучение, что никакие комары не сравнятся. (Поет.) «Не говори, что молодость сгубила…» «Я вновь пред тобою стою очарован…» О, по-одлые! Всю душу мою вытянули! Чтоб их хоть немножко заглушить, я на такой фокус пускаюсь: стучу себе пальцем по виску около уха. Этак стучу часов до четырех, пока не разойдутся. Ох, дай-ка, брат, еще воды… Не могу… Ну-с, этак, не поспавши, встанешь в шесть часов и - марш на станцию к поезду. Бежишь, боишься опоздать, а тут грязь, туман, холод, брр! А приедешь в город, заводи шарманку сначала. Так-то, брат. Жизнь, доложу я тебе, преподлая, и врагу такой жизни не пожелаю. Понимаешь - заболел! Одышка, изжога, вечно чего-то боюсь, желудок не варит, в глазах мутно… Веришь ли, психопатом стал… (Оглядывается.) Только это между нами… Хочу сходить к Чечотту или к Мержеевскому. Находит на меня, братец, какая-то чертовщина. Этак в минуты досады и обалдения, когда комары кусают или тенора поют, вдруг в глазах помутится, вдруг вскочишь, бегаешь, как угорелый, по всему дому и кричишь: «Крови жажду! Крови!» И в самом деле, в это время хочется кого-нибудь ножом пырнуть или по голове стулом трахнуть. Вот оно, до чего дачная жизнь доводит! И никто не жалеет, не сочувствует, а как будто это так и надо. Даже смеются. Но ведь пойми, я животное, я жить хочу! Тут не водевиль, а трагедия! Послушай, если не даешь револьвера, то хоть посочувствуй!
      Мурашкин. Я сочувствую.
      Толкачов. Вижу, как вы сочувствуете… Прощай. Поеду за кильками, за колбасой… зубного порошку еще надо, а потом на вокзал.
      Мурашкин. Ты где на даче живешь?
      Толкачов. На Дохлой речке.
      Мурашкин (радостно). Неужели? Послушай, ты не знаешь ли там дачницу Ольгу Павловну Финберг?
      Толкачов. Знаю. Знаком даже.
      Мурашкин. Да что ты? Ведь вот какой случай! Как это кстати, как это мило с твоей стороны…
      Толкачов. Что такое?
      Мурашкин. Голубчик, милый, не можешь ли исполнить одну маленькую просьбу? Будь другом! Ну, дай честное слово, что исполнишь!
      Толкачов. Что такое?
      Мурашкин. Не в службу, а в дружбу! Умоляю, голубчик. Во-первых, поклонись Ольге Павловне и скажи, что я жив и здоров, целую ей ручку. Во-вторых, свези ей одну вещичку. Она поручила мне купить для нее ручную швейную машину, а доставить ей некому… Свези, милый! И, кстати, заодно вот эту клетку с канарейкой… только осторожней, а то дверца сломается Что ты на меня так глядишь?
      Толкачов. Швейная машинка… канарейка с клеткой… чижики, зяблики…
      Мурашкин. Иван Иванович, да что с тобой? Отчего ты побагровел?
      Толкачов (топая ногами). Давай сюда машинку! Где клетка? Садись сам верхом! Ешь человека! Терзай! Добивай его! (Сжимая кулаки.) Крови жажду! Крови! Крови!
      Мурашкин. Ты с ума сошел!
      Толкачов (наступая на него). Крови жажду! Крови!
      Мурашкин (в ужасе). Он с ума сошел (Кричит.) Петрушка! Марья! Где вы? Люди, спасите!
      Толкачов (гоняясь за ним по комнате). Крови жажду! Крови!
      Занавес

СЦЕНА В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      Евдоким Захарович Жигалов, отставной коллежский регистратор.
      Настасья Тимофеевна, его жена.
      Дашенька, их дочь.
      Эпаминонд Максимович Апломбов, ее жених.
      Федор Яковлевич Ревунов-Караулов, капитан 2-го ранга в отставке.
      Андрей Андреевич Нюнин, агент страхового общества.
      Анна Мартыновна Змеюкина, акушерка 30 лет, в ярко-пунцовом платье.
      Иван Михайлович Ять, телеграфист.
      Харлампий Спиридонович Дымба, грек-кондитер.
      Дмитрий Степанович Мозговой, матрос из Добровольного флота.
      Шафера, кавалеры, лакеи и проч.
      Действие происходит в одной из зал кухмистера Андронова.
 
      Ярко освещенная зала. Большой стол, накрытый для ужина. Около стола хлопочут лакеи во фраках. За сценой музыка играет последнюю фигуру кадрили.
      Змеюкина, Ять и шафер (идут через сцену).
      Змеюкина. Нет, нет, нет!
      Ять (идя за ней). Сжальтесь! Сжальтесь!
      Змеюкина. Нет, нет, нет!
      Шафер (спеша за ними). Господа, так нельзя! Куда же вы? А гран-рон? Гран-рон, силь-ву-пле!
      Уходят.
      Входят Настасья Тимофеевна и Апломбов.
      Настасья Тимофеевна. Чем тревожить меня разными словами, вы бы лучше шли танцевать.
      Апломбов. Я не Спиноза какой-нибудь, чтоб выделывать ногами кренделя. Я человек положительный и с характером и не вижу никакого развлечения в пустых удовольствиях. Но дело не в танцах. Простите, maman, но я многого не понимаю в ваших поступках. Например, кроме предметов домашней необходимости, вы обещали также дать мне за вашей дочерью два выигрышных билета. Где они?
      Настасья Тимофеевна. Голова у меня что-то разболелась… Должно, к непогоде… Быть оттепели!
      Апломбов. Вы мне зубов не заговаривайте. Сегодня же я узнал, что ваши билеты в залоге. Извините, maman, но так поступают одни только эксплоататоры. Я ведь это не из эгоистицизма - мне ваши билеты не нужны, но я из принципа, и надувать себя никому не позволю. Я вашу дочь осчастливил, и если вы мне не отдадите сегодня билетов, то я вашу дочь с кашей съем. Я человек благородный!
      Настасья Тимофеевна (оглядывая стол и считая приборы). Раз, два, три, четыре, пять…
      Лакей. Повар спрашивает, как прикажете подавать мороженое: с ромом, с мадерой или без никого?
      Апломбов. С ромом. Да скажи хозяину, что вина мало. Скажи, чтоб еще го-сотерну поставил. (Настасье Тимофеевне.) Вы также обещали, и уговор такой был, что сегодня за ужином будет генерал. А где он, спрашивается?
      Настасья Тимофеевна. Это, батюшка, не я виновата.
      Апломбов. Кто же?
      Настасья Тимофеевна. Андрей Андреич виноват… Вчерась он был и обещал привесть самого настоящего генерала. (Вздыхает.) Должно, не нашел нигде, а то привел бы… Нешто нам жалко? Для родного дитя мы ничего не пожалеем. Генерал так генерал…
      Апломбов. Но дальше… Всем, в том числе и вам, maman, известно, что за Дашенькой, пока я не сделал ей предложения, ухаживал этот телеграфист Ять. Зачем вы его пригласили? Разве вы не знали, что мне это неприятно?
      Настасья Тимофеевна. Ох, как тебя? - Эпаминонд Максимыч, еще и дня нет, как женился, а уж замучил ты и меня, и Дашеньку своими разговорами. А что будет через год? Нудный ты, ух нудный!
      Апломбов. Не нравится правду слушать? Ага! То-то! А вы поступайте благородно. Я от вас хочу только одного: будьте благородны!
      Через залу из одной двери в другую проходят пары танцующих grand-rond. В передней паре шафер с Дашенькой, в задней Ять со Змеюкиной. Последняя пара отстает и остается в зале.
      Жигалов и Дымба входят и идут к столу.
      Шафер (кричит). Променад! Мсье, променад! (За сценой.) Променад!
      Пары уходят.
      Ять (Змеюкиной). Сжальтесь! Сжальтесь, очаровательная Анна Мартыновна!
      Змеюкина. Ах, какой вы… Я уже вам сказала, что я сегодня не в голосе.
      Ять. Умоляю вас, спойте! Одну только ноту! Сжальтесь! Одну только ноту!
      Змеюкина. Надоели… (Садится и машет веером.)
      Ять. Нет, вы просто безжалостны! У такого жестокого создания, позвольте вам выразиться, и такой чудный, чудный голос! С таким голосом, извините за выражение, не акушерством заниматься, а концерты петь в публичных собраниях! Например, как божественно выходит у вас вот эта фиоритура… вот эта… (Напевает.) «Я вас любил, любовь еще напрасно…» Чудно!
      Змеюкина (напевает). «Я вас любил, любовь еще, быть может…» Это?
      Ять. Вот это самое! Чудно!
      Змеюкина. Нет, я не в голосе сегодня. Нате, махайте на меня веером… Жарко! (Апломбову.) Эпаминонд Максимыч, что это вы в меланхолии? Разве жениху можно так? Как вам не стыдно, противный? Ну, о чем вы задумались?
      Апломбов. Женитьба шаг серьезный! Надо все обдумать всесторонне, обстоятельно.
      Змеюкина. Какие вы все противные скептики! Возле вас я задыхаюсь… Дайте мне атмосферы! Слышите? Дайте мне атмосферы! (Напевает.)
      Ять. Чудно! Чудно!
      Змеюкина. Махайте на меня, махайте, а то я чувствую, у меня сейчас будет разрыв сердца. Скажите, пожалуйста, отчего мне так душно?
      Ять. Это оттого, что вы вспотели-с…
      Змеюкина. Фуй, как вы вульгарны! Не смейте так выражаться!
      Ять. Виноват! Конечно, вы привыкли, извините за выражение, к аристократическому обществу и…
      Змеюкина. Ах, оставьте меня в покое! Дайте мне поэзии, восторгов! Махайте, махайте…
      Жигалов (Дымбе). Повторим, что ли? (Наливает.) Пить во всякую минуту можно. Главное действие, Харлампий Спиридоныч, чтоб дело свое не забывать. Пей, да дело разумей… А ежели насчет выпить, то почему не выпить? Выпить можно… За ваше здоровье!
      Пьют. А тигры у вас в Греции есть?
      Дымба. Есть.
      Жигалов. А львы?
      Дымба. И львы есть. Это в России ницего нету, а в Греции все есть. Там у меня и отец, и дядя, и братья, а тут ницего нету.
      Жигалов. Гм… А кашалоты в Греции есть?
      Дымба. Все есть.
      Настасья Тимофеевна (мужу). Что ж зря-то пить и закусывать? Пора бы уж всем садиться. Не тыкай вилкой в омары… Это для генерала поставлено. Может, еще придет…
      Жигалов. А омары в Греции есть?
      Дымба. Есть… Там все есть.
      Жигалов. Гм… А коллежские регистраторы есть?
      Змеюкина. Воображаю, какая в Греции атмосфера!
      Жигалов. И, должно быть, жульничества много. Греки ведь все равно, что армяне или цыганы. Продает тебе губку или золотую рыбку, а сам так и норовит, чтоб содрать с тебя лишнее. Повторим, что ли?
      Настасья Тимофеевна. Что ж зря повторять? Всем бы уж пора садиться. Двенадцатый час…
      Жигалов. Садиться так садиться. Господа, покорнейше прошу! Пожалуйте! (Кричит.) Ужинать! Молодые люди!
      Настасья Тимофеевна. Дорогие гости, милости просим! Садитесь!
      Змеюкина (садясь за стол). Дайте мне поэзии! А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой. Дайте мне бурю!
      Ять (в сторону). Замечательная женщина! Влюблен! По уши влюблен!
      Входят Дашенька, Мозговой, шафера, кавалеры, барышни и проч. Все шумно усаживаются за стол; минутная пауза; музыка играет марш.
      Мозговой (вставая). Господа! Я должен сказать вам следующее… У нас приготовлено очень много тостов и речей. Не будем дожидаться и начнем сейчас же. Господа, предлагаю выпить тост за новобрачных!
      Музыка играет туш. Ура. Чоканье.
      Мозговой. Горько!
      Все. Горько! Горько!
      Апломбов и Дашенька целуются.
      Ять. Чудно! Чудно! Я должен вам выразиться, господа, и отдать должную справедливость, что эта зала и вообще помещение великолепны! Превосходно, очаровательно! Только знаете, чего не хватает для полного торжества? Электрического освещения, извините за выражение! Во всех странах уже введено электрическое освещение, и одна только Россия отстала.
      Жигалов (глубокомысленно). Электричество… Гм… А по моему взгляду, электрическое освещение - одно только жульничество… Всунут туда уголек, да и думают глаза отвести! Нет, брат, уж если ты даешь освещение, то ты давай не уголек, а что-нибудь существенное, этакое что-нибудь особенное, чтоб было за что взяться! Ты давай огня - понимаешь? - огня, который натуральный, а не умственный!
      Ять. Ежели бы вы видели электрическую батарею, из чего она составлена, то иначе бы рассуждали.
      Жигалов. И не желаю видеть. Жульничество. Народ простой надувают… Соки последние выжимают… Знаем их, этих самых… А вы, господин молодой человек, чем за жульничество заступаться, лучше бы выпили и другим налили. Да право!
      Апломбов. Я с вами, папаша, вполне согласен. К чему заводить ученые разговоры? Я не прочь и сам поговорить о всевозможных открытиях в научном смысле, но ведь на это есть другое время! (Дашеньке.) Ты какого мнения, машер*?
 

____________________

 
      * дорогая (франц. ma chere).
      Дашенька. Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном.
      Настасья Тимофеевна. Слава богу, прожили век без образования и вот уж третью дочку за хорошего человека выдаем. А ежели мы, по-вашему выходим необразованные, так зачем вы к нам ходите? Шли бы к своим образованным!
      Ять. Я, Настасья Тимофеевна, всегда уважал ваше семейство, а ежели я насчет электрического освещения, так это еще не значит, что я из гордости. Даже вот выпить могу. Я всегда от всех чувств желал Дарье Евдокимовне хорошего жениха. В наше время, Настасья Тимофеевна, трудно выйти за хорошего человека. Нынче каждый норовит вступить в брак из-за интереса, из-за денег…
      Апломбов. Это намек!
      Ять (струсив). И никакого тут нет намека… Я не говорю о присутствующих… Это я так… вообще… Помилуйте! Все знают, что вы из-за любви… Приданое пустяшное.
      Настасья Тимофеевна. Нет, не пустяшное! Ты говори, сударь, да не заговаривайся. Кроме того, что тысячу рублей чистыми деньгами, мы три салопа даем, постель и всю мебель. Подика-сь, найди в другом месте такое приданое!
      Ять. Я ничего… Мебель, действительно, хорошая и… и салопы, конечно, но я в том смысле, что вот они обижаются, что я намекнул.
      Настасья Тимофеевна. А вы не намекайте. Мы вас по вашим родителям почитаем и на свадьбу пригласили, а вы разные слова. А ежели вы знали, что Эпаминонд Максимыч из интересу женится, то что же вы раньше молчали? (Слезливо.) Я ее, может, вскормила, вспоила, взлелеяла… берегла пуще алмаза изумрудного, деточку мою…
      Апломбов. И вы поверили? Покорнейше вас благодарю! Очень вам благодарен! (Ятю.) А вы, господин Ять, хоть и знакомый мне, а я вам не позволю строить в чужом доме такие безобразия! Позвольте вам выйти вон!
      Ять. То есть как?
      Апломбов. Желаю, чтобы и вы были таким же честным человеком, как я! Одним словом, позвольте вам выйти вон!
      Музыка играет туш.
      Кавалеры (Апломбову). Да оставь! Будет тебе! Ну стоит ли? Садись! Оставь!
      Ять. Я ничего… Я ведь… Не понимаю даже… Извольте, я уйду… Только вы отдайте мне сначала пять рублей, что вы брали у меня в прошлом году на жилетку пике, извините за выражение. Выпью вот еще и… и уйду, только вы сначала долг отдайте.
      Кавалеры. Ну будет, будет! Довольно! Стоит ли из-за пустяков?
      Шафер (кричит). За здоровье родителей невесты Евдокима Захарыча и Настасьи Тимофеевны!
      Музыка играет туш. Ура.
      Жигалов (растроганный, кланяется во все стороны). Благодарю вас! Дорогие гости! Очень вам благодарен, что вы нас не забыли и пожаловали, не побрезгали!.. И не подумайте, чтоб я был выжига какой или жульничество с моей стороны, а просто из чувств! От прямоты души! Для хороших людей ничего не пожалею! Благодарим покорно! (Целуется.)
      Дашенька (матери). Мамаша, что же вы плачете? Я так счастлива!
      Апломбов. Maman взволнована предстоящей разлукой. Но я посоветовал бы ей лучше вспомнить наш недавний разговор.
      Ять. Не плачьте, Настасья Тимофеевна! Вы подумайте: что такое слезы человеческие? Малодушная психиатрия и больше ничего!
      Жигалов. А рыжики в Греции есть?
      Дымба. Есть. Там все есть.
      Жигалов. А вот груздей, небось, нету.
      Дымба. И грузди есть. Все есть. Мозговой. Харлампий Спиридоныч, ваша очередь читать речь! Господа, пусть говорит речь!
      Все (Дымбе). Речь! речь! Ваша очередь!
      Дымба. Зацем? Я не понимаю которое… Сто такое?
      Змеюкина. Нет, нет! Не смейте отказываться! Ваша очередь! Вставайте!
      Дымба (встает, смущенно). Я могу говорить такое… Которая Россия и которая Греция. Теперь которые люди в России и которые в Греции… И которые по морю плавают каравия, по русскому знацит корабли, а по земле разные которые зелезные дороги. Я хоросо понимаю… Мы греки, вы русские и мне ницего не надо… Я могу говорить такое… Которая Россия и которая Греция.
      Входит Нюнин.
      Нюнин. Постойте, господа, не ешьте! Погодите! Настасья Тимофеевна, на минуточку! Пожалуйте сюда! (Ведет Настасью Тимофеевну в сторону, запыхавшись.) Послушайте… Сейчас придет генерал… Наконец нашел-таки… Просто замучился… Генерал настоящий, солидный такой, старый, лет, пожалуй, восемьдесят, а то и девяносто…
      Настасья Тимофеевна. Когда же он придет?
      Нюнин. Сию минуту. Будете всю жизнь мне благодарны. Не генерал, а малина, Буланже! Не пехота какая-нибудь, не инфантерия, а флотский! По чину он капитан второго ранга, а по-ихнему, морскому, это все равно, что генерал-майор, или в гражданской - действительный статский советник. Решительно все равно. Даже выше.
      Настасья Тимофеевна. А ты меня не обманываешь, Андрюшенька?
      Нюнин. Ну вот, мошенник я, что ли? Будьте покойны!
      Настасья Тимофеевна (вздыхая). Не хочется зря деньги тратить, Андрюшенька…
      Нюнин. Будьте покойны! Не генерал, а картина! (Возвышая голос.) Я и говорю: «Совсем, говорю, забыли нас, ваше превосходительство! Нехорошо, ваше превосходительство, старых знакомых забывать! Настасья, говорю, Тимофеевна на вас в большой претензии!» (Идет к столу и садится.) А он говорит: «Помилуй, мой друг, как же я пойду, если я с женихом не знаком?» - «Э, полноте, ваше превосходительство, что за церемонии? Жених, говорю, человек прекраснейший, душа нараспашку. Служит, говорю, оценщиком в ссудной кассе, но вы не подумайте, ваше превосходительство, что это какой-нибудь замухрышка или червонный валет. В ссудных кассах, говорю, нынче и благородные дамы служат». Похлопал он меня по плечу, выкурили мы с ним по гаванской сигаре, и вот теперь он едет… Погодите, господа, не ешьте…
      Апломбов. А когда он приедет?
      Нюнин. Сию минуту. Когда я уходил от него, он уже калоши надевал. Погодите, господа, не ешьте.
      Апломбов. Так надо приказать, чтоб марш играли…
      Нюнин (кричит). Эй, музыканты! Марш!
      Музыка минуту играет марш.
      Лакей (докладывает). Господин Ревунов-Караулов!
      Жигалов, Настасья Тимофеевна и Нюнин бегут навстречу.
      Входит Ревунов-Караулов.
      Настасья Тимофеевна (кланяясь). Милости просим, ваше превосходительство! Очень приятно!
      Ревунов. Весьма!
      Жигалов. Мы, ваше превосходительство, люди не знатные, не высокие, люди простые, но не подумайте, что с нашей стороны какое-нибудь жульничество. Для хороших людей у нас первое место, мы ничего не пожалеем. Милости просим!
      Ревунов. Весьма рад!
      Нюнин. Позвольте представить, ваше превосходительство! Новобрачный Эпаминонд Максимыч Апломбов со своей новорожд… то есть с новобрачной супругой! Иван Михайлыч Ять, служащий на телеграфе! Иностранец греческого звания по кондитерской части Харлампий Спиридоныч Дымба! Осип Лукич Бабельмандебский! И прочие, и прочие… Остальные все - чепуха. Садитесь, ваше превосходительство!
      Ревунов. Весьма! Виноват, господа, я хочу сказать Андрюше два слова. (Отводит Нюнина в сторону.) Я, братец, немножко сконфужен… Зачем ты зовешь меня вашим превосходительством? Ведь я не генерал! Капитан 2-го ранга - это даже ниже полковника.
      Нюнин (говорит ему в ухо, как глухому). Знаю, но, Федор Яковлевич, будьте добры, позвольте нам называть вас вашим превосходительством! Семья здесь, знаете ли, патриархальная, уважает старших, любит чинопочитание…
      Ревунов. Да, если так, то конечно… (Идя к столу.) Весьма!
      Настасья Тимофеевна. Садитесь, ваше превосходительство! Будьте такие добрые! Кушайте, ваше превосходительство! Только извините, у себя там вы привыкли к деликатности, а у нас просто!
      Ревунов (не расслышав). Что-с? Гм… Да-с.
      Пауза. Да-с… В старину люди всегда жили просто и были довольны. Я человек, который в чинах, и то живу просто… Сегодня Андрюша приходит ко мне и зовет меня сюда на свадьбу. Как же, говорю, я пойду, если я не знаком? Это неловко! А он говорит: «Люди они простые, патриархальные, всякому гостю рады…» Ну, конечно, если так… то отчего же? Очень рад. Дома мне одинокому скучно, а если мое присутствие на свадьбе может доставить кому-нибудь удовольствие, то сделай, говорю, одолжение…
      Жигалов. Значит, от души, ваше превосходительство? Уважаю! Сам я человек простой, без всякого жульничества, и уважаю таких. Кушайте, ваше превосходительство!
      Апломбов. Вы давно в отставке, ваше превосходительство?
      Ревунов. А? Да, да… так… Это верно. Да-с… Но позвольте, что же это, однако? Селедка горькая… и хлеб горький. Невозможно есть!
      Все. Горько! Горько!
      Апломбов и Дашенька целуются.
      Ревунов. Хе-хе-хе… Ваше здоровье!
      Пауза. Да-с… В старину все просто было и все были довольны… Я люблю простоту… Я ведь старый, в отставку вышел в 1865 году… Мне семьдесят два года… Да. Конечно, не без того, и прежде любили при случае показать пышность, по… (Увидев Мозгового.) Вы того… матрос, стало быть?
      Мозговой. Точно так.
      Ревунов. Ага… Так… Да… Морская служба всегда была трудная. Есть над чем задуматься и голову поломать. Всякое незначительное слово имеет, так сказать, свой особый смысл! Например: марсовые по вантам на фок и грот! Что это значит? Матрос небось понимает! Хе-хе… Тонкость, что твоя математика!
      Нюнин. За здоровье его превосходительства Федора Яковлевича Ревунова-Караулова!
      Музыка играет туш. Ура.
      Ять. Вот вы, ваше превосходительство, изволили сейчас выразиться насчет трудностей флотской службы. А разве телеграфная легче? Теперь, ваше превосходительство, никто не может поступить на телеграфную службу, если не умеет читать и писать по-французски и по-немецки. Но самое трудное у нас, это передача телеграмм. Ужасно трудно! Извольте послушать. (Стучит вилкой по столу, подражая телеграфному станку.)
      Ревунов. Что же это значит?
      Ять. Это значит: я уважаю вас, ваше превосходительство, за добродетели. Вы думаете, легко? А вот еще… (Стучит.)
      Ревунов. Вы погромче… Не слышу…
      Ять. А это значит: мадам, как я счастлив, что держу вас в своих объятиях!
      Ревунов. Вы про какую это мадам? Да… (Мозговому.) А вот, если идя полным ветром и надо… и надо поставить брамсели и бом-брамсели! Тут уж надо командовать: салинговые к вантам на брамсели и бом-брамсели… и в это время, как на реях отдают паруса, внизу становятся на брам и бом-брам-шкоты, фалы и брасы…
      Шафер (вставая). Милостивые государи и милостивые госуд…
      Ревунов (перебивая). Да-с… Мало ли разных команд… Да… Брам и бом-брам-шкоты тянуть пшел фалы!! Хорошо? Но что это значит и какой смысл? А очень просто! Тянут, знаете ли, брам и бом-брам-шкоты и поднимают фалы… все вдруг! причем уравнивают бом-брам-шкоты и бом-брам-фалы при подъеме, а в это время, глядя по надобности, потравливают брасы сих парусов, а когда уж, стало быть, шкоты натянуты, фалы все до места подняты, то брам и бом-брам-брасы вытягиваются и реи брасопятся соответственно направлению ветра…
      Нюнин (Ревунову). Федор Яковлевич, хозяйка просит вас поговорить о чем-нибудь другом. Это непонятно гостям и скучно…
      Ревунов. Что? Кому скучно? (Мозговому.) Молодой человек! А вот ежели корабль лежит бейдевинд правым галсом под всеми парусами и надо сделать через фордевинд. Как надо командовать? А вот как: свистать всех наверх, поворот через фордевинд!.. Хе-хе…
      Нюнин. Федор Яковлевич, довольно! Кушайте.
      Ревунов. Как только все выбежали, сейчас командуют: по местам стоять, поворот через фордевинд! Эх, жизнь! Командуешь, а сам смотришь, как матросы, как молния, разбегаются по местам и разносят брамы и брасы. Этак не вытерпишь и крикнешь: молодцы, ребята! (Поперхнулся и кашляет.)
      Шафер (спешит воспользоваться наступившей паузой). В сегодняшний, так сказать, день, в который мы, собравшись все в кучу для чествования нашего любимого…
      Ревунов (перебивая). Да-с! И ведь все это надо помнить! Например: фока-шкот, грота-шкот раздернуть!..
      Шафер (обиженно). Что ж он перебивает? Этак мы ни одной речи не скажем!
      Настасья Тимофеевна. Мы люди темные, ваше превосходительство, ничего этого самого не понимаем, а вы лучше расскажите нам что-нибудь касающее…
      Ревунов (не расслышав). Я уже ел, благодарю. Вы говорите: гуся? Благодарю… Да… Старину вспомнил… А ведь приятно, молодой человек! Плывешь себе по морю, горя не знаючи, и… (дрогнувшим голосом) помните этот восторг, когда делают поворот оверштаг! Какой моряк не зажжется при воспоминании об этом маневре?! Ведь как только раздалась команда: свистать всех наверх, поворот оверштаг - словно электрическая искра пробежала по всем. Начиная от командира и до последнего матроса - все встрепенулись…
      Змеюкина. Скучно! Скучно!
      Общий ропот.
      Ревунов (не расслышав). Благодарю, я ел. (С увлечением.) Все приготовилось и впилось глазами в старшего офицера… На фоковые и гротовые брасы на правую, на крюйсельные брасы на левую, на контра-брасы на левую, командует старший офицер. Все моментально исполняется… Фока-шкот, кливер-шкот раздернуть… право на борт! (Встает.) Корабль покатился к ветру, и, наконец, паруса начинают заполаскивать. Старший офицер: - на брасах, на брасах не зевать, а сам впился глазами в грот-марсель и, когда, наконец, и этот парус наполоскал, то есть момент поворота наступил, раздается громовая команда: грот-марса-булинь отдай, пшел брасы! Тут все летит, трещит - столпотворение вавилонское! - все исполняется без ошибки. Поворот удался!
      Настасья Тимофеевна (вспыхнув). Генерал, а безобразите… Постыдились бы на старости лет!
      Ревунов. Котлет? Нет, не ел… благодарю вас.
      Настасья Тимофеевна (громко). Я говорю, постыдились бы на старости лет! Генерал, а безобразите!
      Нюнин (смущенно). Господа, ну вот… стоит ли? Право…
      Ревунов. Во-первых, я не генерал, а капитан 2-го ранга, что по военной табели о рангах соответствует подполковнику.
      Настасья Тимофеевна. Ежели не генерал, то за что же вы деньги взяли? И мы вам не за то деньги платили, чтоб вы безобразили!
      Ревунов (в недоумении). Какие деньги?
      Настасья Тимофеевна. Известно, какие. Небось получили через Андрея Андреевича четвертную… (Нюнину.) А тебе, Андрюшенька, грех! Я тебя не просила такого нанимать!
      Нюнин. Ну вот… Оставьте! Стоит ли?
      Ревунов. Наняли… заплатили… Что такое?
      Апломбов. Позвольте, однако… Вы ведь получили от Андрея Андреевича двадцать пять рублей?
      Ревунов. Какие двадцать пять рублей? (Сообразив.) Вот оно что! Теперь я все понимаю… Какая гадость! Какая гадость!
      Апломбов. Ведь вы получили деньги?
      Ревунов. Никаких я денег не получал! Подите прочь! (Выходит из-за стола.) Какая гадость! Какая низость! Оскорбить так старого человека, моряка, заслуженного офицера!.. Будь это порядочное общество, я мог бы вызвать на дуэль, а теперь что я могу сделать? (Растерянно.) Где дверь? В какую сторону идти? Человек, выведи меня! Человек! (Идет.) Какая низость! Какая гадость! (Уходит.)
      Настасья Тимофеевна. Андрюшенька, где же двадцать пять рублей?
      Нюнин. Ну стоит ли говорить о таких пустяках? Велика важность! Тут все радуются, а вы черт знает о чем… (Кричит.) За здоровье молодых! Музыка, марш! Музыка!
      Музыка играет марш. За здоровье молодых!
      Змеюкина. Мне душно! Дайте мне атмосферы! Возле вас я задыхаюсь!
      Ять (в восторге). Чудная! Чудная!
      Шум.
      Шафер (стараясь перекричать). Милостивые государи и милостивые государыни! В сегодняшний так сказать, день…
      Занавес

      КОМЕДИЯ В 4-х ДЕЙСТВИЯХ
 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      Александр Владимирович Серебряков, отставной профессор.
      Елена Андреевна, его жена, 27 лет.
      Софья Александровна (Соня), его дочь от первого брака, 20 лет.
      Марья Васильевна Войницкая, вдова тайного советника, мать первой жены профессора.
      Егор Петрович Войницкий, ее сын.
      Леонид Степанович Желтухин, не кончивший курса технолог, очень богатый человек.
      Юлия Степановна (Юля), его сестра, 18 лет.
      Иван Иванович Орловский, помещик.
      Федор Иванович, его сын.
      Михаил Львович Хрущов, помещик, кончивший курс на медицинском факультете.
      Илья Ильич Дядин.
      Василий, слуга Желтухина.
      Семен, работник на мельнице.
 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 
      Сад в имении Желтухина. Дом с террасою, на площадке перед домом два стола: большой, сервированный для завтрака, и другой, поменьше - для закуски. Третий час дня.

      Желтухин и Юля выходят из дому.
      Юля. Ты бы лучше надел серенький костюмчик. Этот тебе не к лицу.
      Желтухин. Все равно. Пустяки.
      Юля. Ленечка, отчего ты такой хмурый? Разве можно так в день рождения? Какой же ты нехороший!.. (Кладет ему голову на грудь.)
      Желтухин. Поменьше любви, пожалуйста!
      Юля (сквозь слезы). Ленечка!
      Желтухин. Вместо этих кислых поцелуев, разных там любящих взглядов и башмачков для часов, которые ни на какой черт мне не нужны, ты бы лучше просьбы мои исполняла! Отчего ты не написала Серебряковым?
      Юля. Ленечка, я написала!
      Желтухин. Кому ты написала?
      Юля. Сонечке. Я просила ее приехать сегодня непременно, непременно к часу. Честное слово, написала!
      Желтухин. Однако уж третий час, а их нет… Впрочем, как им угодно! И не нужно! Все это нужно оставить, ничего из этого не выйдет… Одни только унижения, подлое чувство и больше ничего… Она на меня и внимания не обращает. Я некрасив, неинтересен, ничего во мне нет романического, и если она выйдет за меня, то только по расчету… за деньги!..
      Юля. Некрасив… Ты о себе не можешь понимать.
      Желтухин. Ну да, точно я слепой! Борода растет отсюда, из шеи, не так, как у людей… Усы какие-то, черт их знает… нос…
      Юля. Что это ты за щеку держишься? Желтухин. Опять болит под глазом.
      Юля. Да и напухло немножко. Дай я поцелую, оно и пройдет.
      Желтухин. Глупо!
      Входят Орловский и Войницкий.

      Те же, Орловский и Войницкий.
      Орловский. Манюня, когда же мы есть будем? Уж третий час!
      Юля. Крестненький, да ведь еще Серебряковы не приехали!
      Орловский. До каких же пор их ждать? Я, лапочка, есть хочу. Вот и Егор Петрович хочет. Желтухин (Войницкому). Ваши приедут?
      Войницкий. Когда я уезжал из дому, Елена Андреевна одевалась.
      Желтухин. Значит, наверное будут?
      Войницкий. Наверное ничего нельзя сказать. Вдруг у нашего генерала подагра или каприз какой - вот и останутся.
      Желтухин. В таком случае давайте есть. Что же ждать? (Кричит.) Илья Ильич! Сергей Никодимыч!
      Входят Дядин и два-три гостя.

      Те же, Дядин и гости.
      Желтухин. Пожалуйте закусить. Милости просим. (Около закуски.) Серебряковы не приехали, Федора Иваныча нет. Леший тоже не приехал… Забыли нас!
      Юля. Крестненький, выпьете водки?
      Орловский. Самую малость. Вот так… Достаточно.
      Дядин (повязывая на шею салфетку). А какое у вас превосходное хозяйство, Юлия Степановна! Еду ли я по вашему полю, гуляю ли под тенью вашего сада, смотрю ли на этот стол, всюду вижу могучую власть вашей волшебной ручки. За ваше здоровье!
      Юля. Неприятностей много, Илья Ильич! Вчера, например, Назарка не загнал индюшат в сарайчик, ночевали они в саду на росе, а сегодня пять индюшат издохло.
      Дядин. Это нельзя. Индюшка птица нежная.
      Войницкий (Дядину). Вафля, отрежь-ка мне ветчины!
      Дядин. С особенным удовольствием. Прекрасная ветчина. Одно из волшебств тысяча и одной ночи. (Режет.) Я тебе, Жорженька, отрежу по всем правилам искусства. Бетховен и Шекспир так не умели резать. Только вот ножик тупой. (Точит нож о нож.)
      Желтухин (вздрагивая). Вввв!.. Оставь, Вафля! Я не могу этого!
      Орловский. Рассказывайте же, Егор Петрович. Что у вас дома делается?
      Войницкий. Ничего не делается.
      Орловский. Что нового?
      Войницкий. Ничего. Все старо. Что было в прошлом году, то и теперь. Я, по обыкновению, много говорю и мало делаю. Моя старая галка maman все еще лепечет про женскую эмансипацию; одним глазом смотрит в могилу, а другим ищет в своих умных книжках зарю новой жизни.
      Орловский. А Саша?
      Войницкий. А профессора, к сожалению, еще не съела моль. По-прежнему от утра до глубокой ночи сидит у себя в кабинете и пишет. «Напрягши ум, наморщивши чело, всё оды пишем, пишем, и ни себе, ни им похвал нигде не слышим». Бедная бумага! Сонечка по-прежнему читает умные книжки и пишет очень умный дневник.
      Орловский. Милая ты моя, душа моя…
      Войницкий. При моей наблюдательности мне бы роман писать. Сюжет так и просится на бумагу. Отставной профессор, старый сухарь, ученая вобла… Подагра, ревматизм, мигрень, печёнка и всякие штуки… Ревнив, как Отелло. Живет поневоле в именье своей первой жены, потому что жить в городе ему не по карману. Вечно жалуется на свои несчастья, хотя в то же время сам необыкновенно счастлив.
      Орловский. Ну вот!
      Войницкий. Конечно! Вы только подумайте, какое счастье! Не будем говорить о том, что сын простого дьячка, бурсак, добился ученых степеней и кафедры, что он его превосходительство, зять сенатора и прочее. Все это неважно. Но вы возьмите вот что. Человек ровно двадцать пять лет читает и пишет об искусстве, ровно ничего не понимая в искусстве. Ровно двадцать пять лет он жует чужие мысли о реализме, тенденции и всяком другом вздоре; двадцать пять лет читает я пишет о том, что умным давно уже известно, а для глупых неинтересно, значит, ровно двадцать пять лет переливает из пустого в порожнее. И в то же время какой успех! Какая известность! За что? Почему? По какому праву?
      Орловский (хохочет). Зависть, зависть!
      Войницкий. Да, зависть! А какой успех у женщин! Ни один Дон-Жуан не знал такого полного успеха! Его первая жена, моя сестра, прекрасное, кроткое создание, чистая, как вот это голубое небо, благородная, великодушная, имевшая поклонников больше, чем он учеников, любила его так, как могут любить одни только чистые ангелы таких же чистых и прекрасных, как они сами. Моя мать, его теща, до сих пор обожает его, и до сих пор он внушает ей священный ужас. Его вторая жена, красавица, умница, - вы ее видели, - вышла за него, когда уж он был стар, отдала ему молодость, красоту, свободу, свой блеск… За что? Почему? А ведь какой талант, какая артистка! Как чудно играет она на рояли!
      Орловский. Вообще талантливая семья. Редкая семья.
      Желтухин. Да, у Софьи Александровны, например, великолепнейший голос. Удивительное сопрано! Не слышал ничего подобного даже в Петербурге. Но, знаете ли, слишком форсирует в верхних нотах. Этакая жалость! Дайте мне верхние ноты! Дайте мне верхние ноты! Ах, будь эти ноты, ручаюсь вам головой, из нее получилось бы… удивительное, понимаете ли… Виноват, господа, мне нужно сказать Юле два слова. (Отводит Юлю в сторону.) Пошли к ним верхового. Напиши, что если им нельзя сейчас приехать, то чтоб хоть к обеду. (Тише.) Да не будь дурой, не срами меня, пиши пограмотней… Ехать пишется через ять… (Громко и ласково.) Пожалуйста, мой друг.
      Юля. Хорошо. (Уходит.)
      Дядин. Говорят, что супруга профессора, Елена Андреевна, которую я не имею чести знать, отличается красотою своих не только душевных, но и внешних качеств.
      Орловский. Да, чудесная барыня.
      Желтухин. Она верна своему профессору?
      Войницкий. К сожалению, да.
      Желтухин. Почему же к сожалению?
      Войницкий. Потому что эта верность фальшива от начала до конца. В ней много риторики, но нет логики. Изменить старому мужу, которого терпеть не можешь, - это безнравственно; стараться же заглушить в себе бедную молодость и живое чувство - это не безнравственно. Где же тут, черт возьми, логика?
      Дядин (плачущим голосом). Жорженька, я не люблю, когда ты это говоришь. Ну вот, право… Я даже дрожу… Господа, я не обладаю талантом и цветами красноречия, но позвольте мне без пышных фраз высказать вам по совести… Господа, кто изменяет жене или мужу, тот, значит, неверный человек, тот может изменить и отечеству!
      Войницкий. Заткни фонтан!
      Дядин. Позволь, Жорженька… Иван Иваныч, Ленечка, милые мои друзья, возьмите вы во внимание коловратность моей судьбы. Это не секрет и не покрыто мраком неизвестности, что жена моя бежала от меня на другой день после свадьбы с любимым человеком по причине моей непривлекательной наружности…
      Войницкий. И превосходно сделала.
      Дядин. Позвольте, господа! После того инцидента я своего долга не нарушал. Я до сих пор ее люблю и верен ей, помогаю, чем могу, и завещал свое имущество ее деточкам, которых она прижила с любимым человеком. Я долга не нарушал и горжусь. Я горд! Счастья я лишился, но у меня осталась гордость. А она? Молодость уж прошла, красота под влиянием законов природы поблекла, любимый человек скончался, царство ему небесное… Что же у нее осталось? (Садится.) Я вам серьезно, а вы смеетесь.
      Орловский. Человек ты добрый, прекрасная у тебя душа, но уж очень длинно говоришь и руками махаешь…
      Из дому выходит Федор Иванович он в поддевке из отличного сукна, в высоких сапогах; на груди у него ордена, медали и массивная золотая цепь с брелоками; на пальцах дорогие перстни.

      Те же и Федор Иванович.
      Федор Иванович. Здорово, ребята!
      Орловский (радостно). Федюша милый, сын мой!
      Федор Иванович (Желтухину). Поздравляю с днем рождения… расти большой… (Здоровается со всеми.) Родитель! Вафля, здравствуй! Приятного вам аппетита, хлеб да соль.
      Желтухин. Где ты шатался? Нельзя так опаздывать.
      Федор Иванович. Жарко! Водки выпить надо.
      Орловский (любуясь им). Душа моя, борода ты моя великолепная… Господа, ведь красавец? Поглядите: красавец?
      Федор Иванович. С новорожденным! (Пьет.) А Серебряковых нет?
      Желтухин. Не приехали.
      Федор Иванович. Гм… А где же Юля?
      Желтухин. Не знаю, что она там застряла. Пора бы уж и пирог подавать. Я сейчас ее позову. (Уходит.)
      Орловский. А наш Ленечка, новорожденный, сегодня что-то не в духе. Угрюм.
      Войницкий. Просто скотина.
      Орловский. Нервы расстроены, ничего не поделаешь…
      Войницкий. Самолюбив очень, оттого и нервы. Скажите при нем, что эта селедка хороша, он сейчас же обидится: почему не его похвалили. Дрянцо порядочное. Вот он идет.
      Входят Юля и Желтухин.

      Те же, Желтухин и Юля.
      Юля. Здравствуй, Феденька! (Целуется с Федором Ивановичем.) Кушай, душечка. (Ивану Ивановичу.) Посмотрите, крестненький, какой я сегодня Ленечке подарок подарила! (Показывает башмачок для часов.)
      Орловский. Дусенька моя, девочка моя, башмачок! Какая штука…
      Юля. Одной золотой канители на восемь с полтиной пошло. Посмотрите на края: жемчужинки, жемчужинки, жемчужинки… А это буквы: Леонид Желтухин. Тут шелком: кого люблю, того дарю…
      Дядин. А позвольте мне посмотреть! Восхитительно!
      Федор Иванович. Бросьте вы это… будет нам! Юля, вели-ка подать шампанского!
      Юля. Феденька, это вечером!
      Федор Иванович. Ну, вот еще - вечером! Валяй сейчас! А то уйду. Честное слово, уйду. Где оно у тебя стоит? Я сам пойду возьму.
      Юля. Всегда ты, Федя, в хозяйстве беспорядки делаешь. (Василию.) Василий, на ключ! Шампанское в кладовой, знаешь, в углу около кулька с изюмом, в корзине. Только смотри, не разбей чего-нибудь.
      Федор Иванович. Василий, три бутылки!
      Юля. Не выйдет из тебя, Феденька, хорошего хозяина… (Накладывает всем пирога.) Кушайте, господа, побольше… Обед еще не скоро, в шестом часу… Ничего из тебя, Феденька, не выйдет… Пропащий ты человек. Федор Иванович. Ну, пошла отчитывать!
      Войницкий. Кажется, кто-то подъехал… Слышите?
      Желтухин. Да… Это Серебряковы… Наконец-то!
      Василий. Господа Серебряковы приехали!
      Юля (вскрикивает.). Сонечка! (Убегает.)
      Войницкий (поет). Пойдем встретим, пойдем встретим… (Уходит.)
      Федор Иванович. Эка обрадовались!
      Желтухин. Как в людях мало такта! Живет с профессоршей и не может скрыть этого.
      Федор Иванович. Кто?
      Желтухин. Да вот Жорж. Так ее расхваливал сейчас, когда тебя не было, что даже неприлично.
      Федор Иванович. Откуда ты знаешь, что он с ней живет?
      Желтухин. Точно я слепой… Да и весь уезд говорит об этом…
      Федор Иванович. Вздор. Пока с ней никто не живет, но скоро буду жить я… Понимаешь? Я!

      Те же, Серебряков, Марья Васильевна.
      Войницкий под руку с Еленой Андреевной, Соня и Юля входят.
      Юля (целуя Соню). Милая! Милая!
      Орловский (идя навстречу). Саша, здравствуй, голубушка, здравствуй, матушка! (Целуется с профессором.) Здоров? Слава богу?
      Серебряков. А ты, кум? Ты ничего - молодцом! Очень рад тебя видеть. Давно приехал?
      Орловский. В пятницу. (Марье Васильевне.) Марья Васильевна! Как изволите поживать, ваше превосходительство? (Целует руку.)
      Марья Васильевна. Дорогой мой… (Целует его в голову.)
      Соня. Крестненький!
      Орловский. Сонечка, душа моя! (Целует ее.) Голубушка, канареечка моя…
      Соня. Лицо по-прежнему добренькое, сантиментальное, сладенькое…
      Орловский. И выросла, и похорошела, и возмужала, душа моя…
      Соня. Ну, как вы вообще? Что, здоровы?
      Орловский. Страсть как здоров!
      Соня. Молодчина, Крестненький! (Федору Ивановичу.) А слона-то и не приметила. (Целуется с ним.) Загорел, оброс… настоящий паук!
      Юля. Милая!
      Орловский (Серебрякову). Как живешь, кум?
      Серебряков. Да понемножку… Ты как?
      Орловский. Что мне делается? Живу! Именье сыну отдал, дочек за хороших людей повыдавал, и теперь свободней меня человека нет. Знай себе гуляю!
      Дядин (Серебрякову). Ваше превосходительство изволили несколько опоздать. В пироге уж значительно понизилась температура. Позвольте представиться: Илья Ильич Дядин, или, как некоторые весьма остроумно выражаются по причине моего рябого лица, Вафля.
      Серебряков. Очень приятно.
      Дядин. Madame! Mademoiselle! (Кланяется Елене Андреевне и Соне.) Здесь всё мои друзья, ваше превосходительство. Когда-то я имел большое состояние, но по домашним обстоятельствам, или, как выражаются в умственных центрах, по причинам, от редакции не зависящим, я должен был уступить свою часть родному моему брату, который по одному несчастному случаю лишился семидесяти тысяч казенных денег. Моя профессия; эксплоатация бурных стихий. Заставляю бурные волны вращать колеса мельницы, которую я арендую у моего друга Лешего.
      Войницкий. Вафля, заткни фонтан!
      Дядин. Всегда с благоговением преклоняюсь (преклоняется) пред научными светилами, украшающими наш отечественный горизонт. Простите мне дерзость, с какою я мечтаю нанести вашему превосходительству визит и усладить свою душу беседою о последних выводах науки.
      Серебряков. Прошу покорно. Буду рад.
      Соня. Ну, рассказывайте, Крестненький… Где вы зиму проводили? Куда исчезали?
      Орловский. В Гмундене был, в Париже был, в Ницце, в Лондоне, дуся моя, был…
      Соня. Хорошо! Счастливчик!
      Орловский. Поедем со мной осенью! Хочешь?
      Соня (поет). Не искушай меня без нужды…
      Федор Иванович. Не пой за завтраком, а то у твоего мужа жена будет дура.
      Дядин. Теперь интересно бы взглянуть на этот стол а vol d'oiseau*. Какой восхитительный букет! Сочетание грации, красоты, глубокой учености, сла… Федор Иванович. Какой восхитительный язык! Черт знает что такое! Говоришь ты, точно кто тебя по спине рубанком водит…
 

____________________

 
      * с высоты птичьего полета (франц.).
      Смех.
      Орловский (Соне). А ты, душа моя, все еще замуж не вышла…
      Войницкий. Помилуйте, за кого ей замуж идти? Гумбольдт уж умер, Эдисон в Америке, Лассаль тоже умер… Намедни нашел я на столе ее дневник: во какой! Раскрываю и читаю: «Нет, я никогда не полюблю… Любовь - это эгоистическое влечение моего я к объекту другого пола…» И черт знает, чего только там нет? Трансцендентально, кульминационный пункт интегрирующего начала… тьфу! И где ты научилась?
      Соня. Кто бы другой иронизировал, да не ты, дядя Жорж.
      Войницкий. Что же ты сердишься?
      Соня. Если скажешь еще хоть одно слово, то кому-нибудь из нас двоих придется уехать домой. Я или ты…
      Орловский (хохочет). Ну, характер!
      Войницкий. Да, характер, доложу вам… (Соне.) Ну, лапку! Дай лапку! (Целует руку.) Мир и согласие… Не буду больше.

      Те же и Хрущов
      Хрущов (выходя из дому). Зачем я не художник? Какая чудная группа!
      Орловский (радостно). Миша! Сыночек мой крестненький!
      Хрущов. С новорожденным! Здравствуйте, Юлечка, какая вы сегодня хорошенькая! Крестненький! (Целуется с Орловским.) Софья Александровна… (Здоровается со всеми.)
      Желтухин. Ну, можно ли так поздно приезжать? Где ты был?
      Хрущов. У больного.
      Юля. Пирог давно уже простыл.
      Хрущов. Ничего, Юлечка, я холодного поем. Где же мне сесть?
      Соня. Садитесь сюда… (Дает ему место рядом.)
      Хрущов. Великолепная сегодня погода, и аппетит у меня адский… Постойте, я водки выпью… (Пьет.) С новорожденным! Пирожком закушу… Юлечка, поцелуйте этот пирожок, он станет вкуснее…
      Та целует. Merci. Как живете, крестненький? Давно не видел.
      Орловский. Да, давненько не видались. Ведь я за границей был.
      Хрущов. Слышал, слышал… Позавидовал вам. Федор, а ты как живешь?
      Федор Иванович. Ничего, вашими молитвами, как столбами, подпираемся…
      Хрущов. Дела твои как?
      Федор Иванович. Не могу пожаловаться. Живем. Только вот, братец ты мой, езды много. Замучился. Отсюда на Кавказ, из Кавказа сюда, отсюда опять на Кавказ - и этак без конца, скачешь как угорелый. Ведь у меня там - два именья!
      Хрущов. Знаю.
      Федор Иванович. Колонизацией занимаюсь и ловлю тарантулов и скорпионов. Дела вообще идут хорошо, но насчет «уймитесь, волнения страсти» - все обстоит по-прежнему.
      Хрущов. Влюблен, конечно?
      Федор Иванович. По этому случаю, Леший, надо выпить. (Пьет.) Господа, никогда не влюбляйтесь в замужних женщин! Честное слово, лучше быть раненным в плечо и в ногу навылет, как ваш покорнейший слуга, чем любить замужнюю… Такая беда, что просто…
      Соня. Безнадежно?
      Федор Иванович. Ну вот еще! Безнадежно… На этом свете ничего нет безнадежного. Безнадежно, несчастная любовь, ох, ах - все это баловство. Надо только хотеть… Захотел я, чтоб ружье мое не давало осечки, оно и не дает. Захотел я, чтоб барыня меня полюбила, - она и полюбит. Так-то, брат Соня. Уж если я какую намечу, то, кажется, легче ей на луну вскочить, чем от меня уйти.
      Соня. Какой ты, однако, страшный…
      Федор Иванович. От меня не уйдешь, нет! Я с нею не сказал еще трех фраз, а она уж в моей власти… Да… я ей только сказал: «Сударыня, всякий раз, когда вы взглянете на какое-нибудь окно, вы должны вспомнить обо мне. Я хочу этого». Значит, вспоминает она обо мне тысячу раз в день. Мало того, я каждый день бомбандирую ее письмами.
      Елена Андреевна. Письма - это ненадежный прием. Она получает их, но может не читать.
      Федор Иванович. Вы думаете? Гм… Живу я на этом свете тридцать пять лет, а что-то не встречал таких феноменальных женщин, у которых хватало бы мужества не распечатать письмо.
      Орловский (любуясь им). Каков? Сыночек мой, красавец! Ведь и я таким был. Точь-в-точь таким! Только вот на войне не был, а водку пил и деньги мотал - страшное дело!
      Федор Иванович. Люблю я ее, Миша, серьезно, аспидски… Пожелай только она, и я отдал бы ей все… Увез бы ее к себе на Кавказ, на горы, жили бы мы припеваючи… Я, Елена Андреевна, сторожил бы ее, как верный пес, и была бы она для меня, как вот поет наш предводитель: «И будешь ты царицей мира, подруга верная моя». Эх, не знает она своего счастья!
      Хрущов. Кто же эта счастливица?
      Федор Иванович. Много будешь знать, скоро состаришься… Но довольно об этом. Теперь начнем из другой оперы. Помню, лет десять назад - Леня тогда еще гимназистом был - праздновали мы вот так же день его рождения. Ехал я отсюда домой верхом, и на правой руке сидела у меня Соня, а на левой - Юлька, и обе за мою бороду держались. Господа, выпьем за здоровье друзей юности моей, Сони и Юли!
      Дядин (хохочет). Это восхитительно! Это восхитительно!
      Федор Иванович, Как-то раз после войны пьянствовал я с одним турецким пашой в Трапезонде… Он меня и спрашивает…
      Дядин (перебивая). Господа, выпьем тост за отличные отношения! Виват дружба! Живьо!
      Федор Иванович. Стоп, стоп, стоп! Соня, прошу внимания! Держу, черт меня возьми, пари! Кладу вот на стол триста рублей! Пойдем после завтрака на крокет, и я держу пари, что в один раз пройду все ворота и обратно.
      Соня. Принимаю, только у меня трехсот рублей нет.
      Федор Иванович. Если проиграешь, то споешь мне сорок раз.
      Соня. Согласна.
      Дядин. Это восхитительно! Это восхитительно!
      Елена Андреевна (глядя на небо). Какая это птица летит?
      Желтухин. Это ястреб.
      Федор Иванович. Господа, за здоровье ястреба!
      Соня хохочет.
      Орловский. Ну, закатилась наша! Что ты?
      Хрущов хохочет. Ты-то чего?
      Марья Васильевна. Софи, это неприлично!
      Хрущов. Ох, виноват, господа… Сейчас кончу, сейчас…
      Орловский. Это называется - без ума смеяхся.
      Войницкий. Им обоим палец покажи, сейчас же захохочут. Соня! (Показывает палец.) Ну, вот…
      Хрущов. Будет вам! (Смотрит на часы.) Ну, отче Михаиле, поел, попил, теперь и честь знай. Пора ехать.
      Соня. Куда это?
      Хрущов. К больному. Опротивела мне моя медицина, как постылая жена, как длинная зима…
      Серебряков. Позвольте, однако, ведь медицина ваша профессия, дело, так сказать…
      Войницкий (с иронией). У него есть другая профессия. Он на своей земле торф копает.
      Серебряков. Что?
      Войницкий. Торф. Один инженер вычислил, как дважды два, что в его земле лежит торфу на семьсот двадцать тысяч. Не шутите.
      Хрущов. Я копаю торф не для денег.
      Войницкий. Для чего же вы его копаете?
      Хрущов. Для того, чтобы вы не рубили лесов.
      Войницкий. Почему же их не рубить? Если вас послушать, то леса существуют только для того, чтобы в них аукали парни и девки.
      Хрущов. Я этого никогда не говорил.
      Войницкий. И все, что я до сих пор имел честь слышать от вас в защиту лесов, - все старо, несерьезно и тенденциозно. Извините меня, пожалуйста. Я сужу не голословно, я почти наизусть знаю все ваши защитительные речи… Например… (Приподнятым тоном и жестикулируя, как бы подражая Хрущову.) Вы, о люди, истребляете леса, а они украшают землю, они учат человека понимать прекрасное и внушают ему величавое настроение. Леса смягчают суровый климат. Где мягче климат, там меньше тратится сил на борьбу с природой, и потому там мягче и нежнее человек. В странах, где климат мягок, люди красивы, гибки, легко возбудимы, речь их изящна, движения грациозны. У них процветают науки и искусства, философии их не мрачна, отношения к женщине полны изящного благородства. И так далее, и так далее… Все это мило, но так мало убедительно, что позвольте мне продолжать топить печи дровами и строить сараи из дерева.
      Хрущов. Рубить леса из нужды можно, но пора перестать истреблять их. Все русские леса трещат от топоров, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо. Надо быть безрассудным варваром (показывает на деревья), чтобы жечь в своей печке эту красоту, разрушать то, чего мы не можем создать. Человеку даны разум и творческая сила, чтобы приумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а только разрушал. Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее. Вы глядите на меня с иронией, и все, что я говорю, вам кажется старым и несерьезным, а когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный вот этими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти, и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я. Когда я сажаю березку и потом вижу, как она зеленеет и качается от ветра, душа моя наполняется гордостью от сознания, что я помогаю богу создавать организм.
      Федор Иванович (перебивая). За твое здоровье, Леший!
      Войницкий. Все это прекрасно, но если бы взглянули на дело не с фельетонной точки зрения, а с научной, то…
      Соня. Дядя Жорж, у тебя язык покрыт ржавчиной. Замолчи!
      Хрущов. В самом деле, Егор Петрович, не будем говорить об этом. Прошу вас.
      Войницкий. Как угодно.
      Марья Васильевна. Ах!
      Соня. Бабушка, что с вами?
      Марья Васильевна (Серебрякову). Забыла я сказать вам, Александр… потеряла память… сегодня получила я письмо из Харькова от Павла Алексеевича… Вам кланяется…
      Серебряков. Благодарю, очень рад.
      Марья Васильевна. Прислал свою новую брошюру и просил показать вам.
      Серебряков. Интересно?
      Марья Васильевна. Интересно, но как-то странно. Опровергает то, что семь лет тому назад сам же защищал. Это очень, очень типично для нашего времени. Никогда с такою легкостью не изменяли своим убеждениям, как теперь. Это ужасно!
      Войницкий. Ничего нет ужасного. Кушайте, maman, карасей.
      Марья Васильевна. Но я хочу говорить!
      Войницкий. Но мы уже пятьдесят лет говорим о направлениях и лагерях, пора бы уж и кончить.
      Марья Васильевна. Тебе почему-то неприятно слушать, когда я говорю. Прости, Жорж, но в последний год ты так изменился, что я тебя совершенно не узнаю. Ты был человеком определенных убеждений, светлою личностью…
      Войницкий. О да! Я был светлою личностью, от которой никому не было светло. Позвольте мне встать. Я был светлою личностью… Нельзя сострить ядовитей! Теперь мне сорок семь лет. До прошлого года я так же, как вы, нарочно старался отуманивать свои глаза всякими отвлеченностями и схоластикой, чтобы не видеть настоящей жизни, - и думал, что делаю хорошо… А теперь, если б вы знали, каким большим дураком я кажусь себе за то, что глупо проворонил время, когда мог бы иметь все, в чем отказывает мне теперь моя старость!
      Серебряков. Постой. Ты, Жорж, точно обвиняешь в чем-то свои прежние убеждения…
      Соня. Довольно, папа! Скучно!
      Серебряков. Постой. Ты точно обвиняешь в чем-то свои прежние убеждения. Но виноваты не они, а ты сам. Ты забывал, что убеждения без дел мертвы. Нужно было дело делать.
      Войницкий. Дело? Не всякий, способен быть пишущим perpetuum mobile.
      Серебряков. Что ты хочешь этим сказать?
      Войницкий. Ничего. Прекратим этот разговор. Мы не дома.
      Марья Васильевна. Совсем потеряла память… Забыла вам, Александр, напомнить, чтобы вы перед завтраком приняли капли. Привезла их, а напомнить забыла…
      Серебряков. Не нужно.
      Марья Васильевна. Но ведь вы больны, Александр! Вы очень больны!
      Серебряков. Зачем же трезвонить об этом? Стар, болен, стар, болен… только и слышишь! (Желтухину.) Леонид Степаныч, позвольте мне встать и уйти в комнаты. Здесь немного жарко и кусают комары.
      Желтухин. Сделайте такое одолжение. Завтрак кончился.
      Серебряков. Благодарю вас. (Уходит в дом; за ним идет Марья Васильевна.)
      Юля (брату). Иди за профессором! Неловко!
      Желтухин (ей). Черт бы его взял! (Уходит.)
      Дядин. Юлия Степановна, позвольте вас поблагодарить от глубины души. (Целует руку.)
      Юля. Не за что, Илья Ильич! Вы мало ели…
      Ее благодарят. Не за что, господа! Вы все так мало кушали!
      Федор Иванович. Что же, господа, теперь будем делать? Пойдем сейчас на крокет пари держать… а потом?
      Юля. А потом обедать.
      Федор Иванович. А потом?
      Хрущов. Потом приезжайте все ко мне. Вечером рыбную ловлю на озере устроим.
      Федор Иванович. Превосходно.
      Дядин. Восхитительно.
      Соня. Так позвольте же, господа… Значит, сейчас мы пойдем на крокет пари держать… Потом пораньше пообедаем у Юли и этак часов в семь поедем к Леш… то есть вот к Михаилу Львовичу. Отлично. Пойдемте, Юлечка, за шарами. (Уходит с Юлей в дом.)
      Федор Иванович. Василий, неси вино на крокет! Будем пить за здоровье победителей. Ну, отче, пойдем заниматься благородной игрой.
      Орловский. Погоди, роднуша, мне нужно с профессором минуток пять посидеть, а то неловко. Этикет надо соблюсти. Пока поиграй моим шаром, а я скоро… (Уходит в дом.)
      Дядин. Пойду сейчас слушать ученейшего Александра Владимировича. Предвкушаю то высокое наслаждение, кото…
      Войницкий. Ты надоел, Вафля. Иди.
      Дядин. Иду-с. (Уходит в дом.)
      Федор Иванович (идя в сад, поет). И будешь ты царицей мира, подруга верная моя… (Уходит.)
      Хрущов. Я сейчас потихоньку уеду. (Войницкому.) Егор Петрович, убедительно прошу вас, не будем никогда говорить ни о лесах, ни о медицине. Не знаю почему, но когда вы заводите об этом речь, то у меня после этого весь день бывает такое чувство, как будто я пообедал из нелуженой посуды. Честь имею кланяться. (Уходит.)

      Елена Андреевна и Войницкий.
      Войницкий. Узкий человек. Всем позволительно говорить глупости, но я не люблю, когда их говорят с пафосом.
      Елена Андреевна. А вы, Жорж, опять вели себя невозможно! Нужно было вам спорить с Марьей Васильевной и с Александром, говорить о perpetuum mobile! Как это мелко!
      Войницкий. Но если я его ненавижу!
      Елена Андреевна. Ненавидеть Александра не за что, он такой же, как и все…
      Соня и Юля проходят в сад с шарами и молотками для крокета.
      Войницкий. Если б вы могли видеть свое лицо, свои движения… Какая вам лень жить! Ах, какая лень!
      Елена Андреевна. Ах, и лень, и скучно!
      Пауза. Все бранят моего мужа при мне, не стесняясь моим присутствием. Все смотрят на меня с сожалением: несчастная, у нее старый муж! Всем, даже очень добрым людям, хотелось бы, чтоб я ушла от Александра… Это участие ко мне, все эти сострадательные взгляды и вздохи сожаления клонятся к одному. Вот, как сказал сейчас Леший, все вы безрассудно губите леса, и скоро на земле ничего не останется, точно так вы безрассудно губите человека, и скоро по вашей милости на земле не останется ни верности, ни чистоты, ни способности жертвовать собой. Почему вы не можете видеть равнодушно верную жену, если она не ваша? Потому что, прав этот Леший, во всех вас сидит бес разрушения. Вам не жаль ни лесов, ни птиц, ни женщин, ни друг друга.
      Войницкий. Не люблю я этой философии!
      Елена Андреевна. Скажите этому Федору Иванычу, что он надоел мне своею наглостью. Это противно наконец. Смотреть мне в глаза и громко при всех говорить о своей любви к какой-то замужней женщине - удивительно остроумно!
      Голоса в саду: «Браво! Браво!» Но как, однако, мил этот Леший! Он бывает у нас часто, но я застенчива и ни разу не говорила с ним как следует, не обласкала его. Он подумает, что я злая или гордая. Вероятно, Жорж, оттого мы с вами такие друзья, что оба мы нудные, скучные люди! Нудные! Не смотрите на меня так, я этого не люблю.
      Войницкий. Могу ли я смотреть на вас иначе если я люблю вас? Вы мое счастье, жизнь, моя молодость!.. Я знаю, шансы мои на взаимность равны нолю, но мне ничего не нужно, позвольте мне только глядеть на вас, слышать ваш голос…

      Те же и Серебряков.
      Серебряков (в окне). Леночка, где ты?
      Елена Андреевна. Здесь.
      Серебряков. Иди посиди с нами, милая… (Скрывается.)
      Елена Андреевна идет к дому.
      Войницкий (идя за нею). Позвольте мне говорить о своей любви, не гоните меня прочь, и это одно будет для меня величайшим счастьем.
      Занавес
 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

 
      Столовая в доме Серебрякова. Буфет, посреди комнаты обеденный стол. Второй час ночи. Слышно, как в саду стучит сторож.

      Серебряков (сидит в кресле перед открытым окном и дремлет) и Елена Андреевна (сидит около него и тоже дремлет).
      Серебряков (очнувшись). Кто здесь? Соня, ты?
      Елена Андреевна. Это я…
      Серебряков. Ты, Леночка… Невыносимая боль!
      Елена Андреевна. У тебя плэд упал на пол… (Кутает ему ноги.) Я, Александр, затворю окно.
      Серебряков. Нет, мне душно… Я сейчас задремал, и мне снилось, будто у меня левая нога чужая… Проснулся от мучительной боли. Нет, это не подагра, скорей ревматизм. Который теперь час?
      Елена Андреевна. Двадцать минут второго.
      Пауза.
      Серебряков. Утром поищи в библиотеке Батюшкова. Кажется, он есть у нас.
      Елена Андреевна. А?
      Серебряков. Поищи утром Батюшкова. Помнится, он был у нас. Но отчего мне так тяжело дышать?
      Елена Андреевна. Ты устал. Вторую ночь не спишь.
      Серебряков. Говорят, у Тургенева от подагры сделалась грудная жаба. Боюсь, как бы у меня не было. Проклятая, отвратительная старость. Черт бы ее побрал. Когда я постарел, я стал себе противен. Да и вам всем, должно быть, противно на меня смотреть.
      Елена Андреевна. Ты говоришь о своей старости таким тоном, как будто все мы виноваты, что ты стар.
      Серебряков. Тебе же первой я противен.
      Елена Андреевна. Скучно! (Отходит и садится поодаль.)
      Серебряков. Конечно, ты права. Я не глуп и понимаю. Ты молода, здорова, красива, жить хочешь, а я старик, почти труп. Что ж? Разве я не понимаю? И, конечно, глупо, что я до сих пор жив. Но погодите, скоро я освобожу вас всех. Недолго мне еще придется тянуть.
      Елена Андреевна. Саша, я изнемогаю. Если за бессонные ночи я заслуживаю награды, то об одном только прошу: молчи! Бога ради, молчи. Больше мне ничего не нужно.
      Серебряков. Выходит так, что благодаря мне все изнемогли, скучают, губят свою молодость, один только я наслаждаюсь жизнью и доволен. Ну да, конечно!
      Елена Андреевна. Замолчи! Ты меня замучил!
      Серебряков. Я всех замучил. Конечно!
      Елена Андреевна (плача). Невыносимо! Скажи, чего ты хочешь от меня?
      Серебряков. Ничего.
      Елена Андреевна. Ну, так замолчи; я прошу.
      Серебряков. Странное дело, заговорит Жорж или эта старая идиотка Марья Васильевна - и ничего, все слушают, но скажи я хоть одно слово, как все начинают чувствовать себя несчастными. Даже голос мой противен. Ну, допустим, я противен, я эгоист, я деспот, но неужели я даже в старости не имею некоторого права на эгоизм? Неужели я не заслужил? Жизнь моя была тяжела. Я и Иван Иваныч в одно время были студентами. Спроси его. Он кутил, ездил к цыганкам, был моим благодетелем, а я в это время жил в дешевом, грязном номере, работал день и ночь, как вол, голодал и томился, что живу на чужой счет. Потом был я в Гейдельберге и не видел Гейдельберга; был в Париже и не видел Парижа: все время сидел в четырех стенах и работал. А получив кафедру, я всю свою жизнь служил науке, как говорится, верой и правдой и теперь служу. Неужели же, я спрашиваю, за все это я не имею права на покойную старость, на внимание к себе людей?
      Елена Андреевна. Никто не оспаривает у тебя этого права.
      Окно хлопает от ветра. Ветер поднялся, я закрою окно. (Закрывает.) Сейчас будет дождь. Никто у тебя твоих прав не оспаривает.
      Пауза. Сторож в саду стучит и поет песню.
      Серебряков. Всю жизнь работать для науки, привыкнуть к своему кабинету, к аудитории, к почтенным товарищам и вдруг ни с того ни с сего очутиться в этом склепе, каждый день видеть тут пошлых людей, слушать ничтожные разговоры. Я хочу жить, я люблю успех, люблю известность, шум, а тут точно в ссылке. Каждую минуту тосковать по прошлом, следить за успехами других, бояться смерти… не могу! Нет сил! А тут еще не хотят простить мне моей старости!
      Елена Андреевна. Погоди, имей терпенье: через пять-шесть лет и я буду стара.
      Входит Соня.

      Те же и Соня.
      Соня. Не знаю, отчего это так долго доктора нет. Я сказала Степану, что если он не застанет земского врача, то чтоб поехал к Лешему.
      Серебряков. На что мне твой Леший? Он столько же понимает в медицине, как я в астрономии.
      Соня. Не выписывать же сюда для твоей подагры целый медицинский факультет.
      Серебряков. Я с этим юродивым и разговаривать не стану.
      Соня. Это как угодно. (Садится.) Мне все равно.
      Серебряков. Который теперь час?
      Елена Андреевна. Второй.
      Серебряков. Душно… Соня, дай мне со стола капли!
      Соня. Сейчас. (Подает капли.)
      Серебряков (раздражении). Ах, да не эти! Ни о чем нельзя попросить!
      Соня. Пожалуйста, не капризничай! Может быть, это некоторым и нравится, но меня избавь, сделай милость. Я этого не люблю.
      Серебряков. У этой девочки невозможный характер. Что же ты сердишься?
      Соня. И почему ты говоришь таким несчастным тоном? Пожалуй, кто-нибудь подумает, что ты в самом деле несчастлив. А на земле мало таких счастливых, как ты.
      Серебряков. Да, конечно! Я очень, очень счастлив!
      Соня. Разумеется, счастлив… А если подагра, то ведь ты знаешь отлично, что к утру припадок кончится. Что же тут стонать? Экая важность!
      Входит Войницкий в халате и со свечой.

      Те же и Войницкий.
      Войницкий. На дворе гроза собирается…
      Молния. Вона как! Helene и Соня, идите спать, я пришел вас сменить.
      Серебряков (испуганно). Нет, нет, не оставляйте меня с ним! нет! Он меня заговорит!
      Войницкий. Но надо же дать им покой! Они уж другую ночь не спят.
      Серебряков. Пусть идут спать, но и ты уходи. Благодарю. Умоляю тебя. Во имя нашей прежней дружбы, не протестуй. После поговорим.
      Войницкий. Прежней нашей дружбы… Это, признаюсь, для меня новость.
      Елена Андреевна. Замолчите, Жорж.
      Серебряков. Дорогая моя, не оставляй меня с ним! Он меня заговорит.
      Войницкий. Это становится даже смешно.
      Голос Хрущова за сценой: «Они в столовой? Здесь? Пожалуйста, велите убрать мою лошадь!» Вот доктор приехал.
      Входит Хрущов.

      Те же, Хрущов.
      Хрущов. Какова погодка-то? За мной гнался дождь, и я едва ушел от него. Здравствуйте. (Здоровается.)
      Серебряков. Извините, вас побеспокоили. Я этого вовсе не хотел.
      Хрущов. Полноте, что за важность! Но что это вы вздумали, Александр Владимирович? Как вам не стыдно хворать? Э, нехорошо! Что с вами?
      Серебряков. Отчего это доктора обыкновенно говорят с больными снисходительным тоном?
      Хрущов (смеется). А вы не будьте наблюдательны. (Нежно.) Пойдемте в постель. Здесь вам неудобно. В постели и теплей и покойней. Пойдемте… Там я вас выслушаю и… и все будет прекрасно.
      Елена Андреевна. Слушайся, Саша, иди.
      Хрущов. Если вам больно ходить, то мы снесем вас в кресле.
      Серебряков. Ничего, я могу… я пойду… (Поднимается.) Только напрасно вас побеспокоили.
      Хрущов и Соня ведут его под руки. К тому же я не очень-то верю… в аптеку. Что вы меня ведете? Я и сам могу. (Уходит с Хрущовым и Соней.)

      Елена Андреевна и Войницкий.
      Елена Андреевна. Я замучилась с ним. Едва на ногах стою.
      Войницкий. Вы с ним, а я с самим собою. Вот уж третью ночь не сплю.
      Елена Андреевна. Неблагополучно в этом доме. Ваша мать ненавидит все, кроме своих брошюр и профессора; профессор раздражен, мне не верит, вас боится; Соня злится на отца и не говорит со мною; вы ненавидите мужа и открыто презираете свою мать; я нудная, тоже раздражена и сегодня раз двадцать принималась плакать. Одним словом, война всех против всех. Спрашивается, какой смысл в этой войне, к чему она?
      Войницкий. Оставим философию!
      Елена Андреевна. Неблагополучно в этом доме. Вы, Жорж, образованны и умны и, кажется, должны понимать, что мир погибает не от разбойников и не от воров, а от скрытой ненависти, от вражды между хорошими людьми, от всех этих мелких дрязг, которых не видят люди, называющие наш дом гнездом интеллигенции. Помогите же мне мирить всех! Одна я не в силах.
      Войницкий. Сначала помирите меня с самим собой! Дорогая моя… (Припадает к ее руке.)
      Елена Андреевна. Оставьте! (Отнимает руку.) Уходите!
      Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и любовь: куда мне их девать, что мне из них делать? Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну…
      Елена Андреевна. Когда вы мне говорите о своей любви, я как-то тупею и не знаю, что говорить. Простите, я ничего не могу сказать вам. (Хочет идти.) Спокойной ночи!
      Войницкий (загораживая ей дорогу). И если б вы знали, как я страдаю от мысли, что рядом со мною в этом же доме гибнет другая жизнь - ваша! Чего вы ждете? Какая проклятая философия мешает вам? Поймите же, что высшая нравственность заключается не в том, что вы на свою молодость надели колодки и стараетесь заглушить в себе жажду жизни…
      Елена Андреевна (пристально смотрит на него). Жорж, вы пьяны!
      Войницкий. Может быть, может быть…
      Елена Андреевна. Федор Иванович у вас?
      Войницкий. Он у меня ночует. Может быть, может быть. Все может быть!
      Елена Андреевна. И сегодня кутили? К чему это?
      Войницкий. Все-таки на жизнь похоже… Не мешайте мне, Helene!
      Елена Андреевна. Раньше вы никогда не пили и никогда вы так много не говорили, как теперь. Идите спать! Мне с вами скучно. И скажите вашему другу Федору Иванычу, что если он не перестанет надоедать мне, то я приму меры. Идите!
      Войницкий (припадая к ее руке). Дорогая моя… Чудная!
      Входит Хрущов.

      Те же и Хрущов.
      Хрущов. Елена Андреевна, вас Александр Владимирович просит.
      Елена Андреевна (вырывая от Войницкого руку). Сию минуту! (Уходит.)
      Хрущов (Войницкому). У вас нет ничего святого! Вы и эта милая барыня, что сейчас вышла, вспомнили бы, что ее муж был когда-то мужем вашей родной сестры и что с вами под одной кровлей живет молодая девушка! О вашем романе говорит уже вся губерния. Какое бесстыдство! (Уходит к больному.)
      Войницкий (один). Ушла…
      Пауза. Десять лет тому назад я встречал ее у покойной сестры. Тогда ей было семнадцать, а мне тридцать семь лет. Отчего я тогда не влюбился в нее и не сделал ей предложения? Ведь это было так возможно! И была бы теперь она моей женой… Да… теперь оба мы проснулись бы от грозы; она испугалась бы грома, а я держал бы ее в своих объятиях и шептал: «Не бойся, я здесь». О, чудные мысли, как хорошо, я даже смеюсь… но, боже мой, мысли путаются в голове… Зачем я стар? Зачем она меня не понимает? Ее риторика, ленивая мораль, вздорные, ленивые мысли о погибели мира - все это мне глубоко ненавистно…
      Пауза. Зачем я дурно создан? Как я завидую этому шалому Федору или этому глупому Лешему! Они непосредственны, искренни, глупы… Они не знают этой проклятой, отравляющей иронии…
      Входит Федор Иванович, окутанный в одеяло.

      Войницкий и Федор Иванович.
      Федор Иванович (в дверь). Вы одни здесь? дам нет? (Входит.) А меня гроза разбудила. Важный дождик. Который теперь час?
      Войницкий. А черт его знает!
      Федор Иванович. Мне как будто послышался голос Елены Андреевны.
      Войницкий. Сейчас она была здесь.
      Федор Иванович. Роскошная женщина! (Осматривает стклянки на столе.) Что это? Мятные лепешки? (Ест.) Да-с, роскошная женщина… Профессор болен, что ли?
      Войницкий. Болен.
      Федор Иванович. Не понимаю такого существования. Говорят, что древние греки бросали слабых и хилых детей в пропасть с горы Монблана. Вот таких бы надо бросать!
      Войницкий (раздраженно). Не с Монблана, а с Тарпейской скалы. Какое грубое невежество!
      Федор Иванович. Ну, со скалы так со скалы… черт ли в том? Что ты сегодня такой печальный? Профессора жаль, что ли?
      Войницкий. Оставь меня.
      Пауза.
      Федор Иванович. А то, может быть, в профессоршу влюблен? А? Что ж! Это можно… вздыхай… только послушай: если в сплетнях, вот что по уезду ходят, есть хоть одна сотая доля правды и если я узнаю, то не проси милости, сброшу тебя с Тарпейской скалы…
      Войницкий. Она мой друг.
      Федор Иванович. Уже?
      Войницкий. Что значит это «уже»?
      Федор Иванович. Женщина может быть другом мужчины только под таким условием: сначала приятель, потом любовница, а затем уж друг.
      Войницкий. Пошляческая философия.
      Федор Иванович. По этому случаю надо выпить. Пойдем, у меня, кажется, еще шартрез остался. Выпьем. А как рассветет, ко мне поедем. Идёть? У меня есть приказчик Лука, который никогда не скажет «идет», а «идёть». Мошенник страшный… Так идёть? (Увидев входящую Соню.) Батюшки-светы, извините, я без галстуха! (Убегает.)

      Войницкий и Соня.
      Соня. А ты, дядя Жорж, опять пил шампанское с Федей и катался на тройке. Подружились ясные соколы. Ну, тот уж отпетый и родился кутилой, а ты-то с чего? В твои годы это совсем не к лицу.
      Войницкий. Годы тут ни при чем. Когда нет настоящей жизни, то живут миражами. Все-таки лучше, чем ничего.
      Соня. Сено у нас не убрано; Герасим сегодня сказал, что оно сгниет от дождя, а ты занимаешься миражами. (Испуганно.) Дядя, у тебя на глазах слезы!
      Войницкий. Какие слезы? Ничего нет… вздор… ты сейчас взглянула на меня, как покойная твоя мать. Милая моя… (Жадно целует руки и лицо.) Сестра моя… милая сестра моя… где она теперь? Если б она знала! Ах, если б она знала!
      Соня. Что? Дядя, что знала?
      Войницкий. Тяжело, нехорошо… Ничего…
      Входит Хрущов. После… Ничего… Я уйду… (Уходит.)
 

9

 
      Соня и Хрущов.
      Хрущов. Ваш батюшка совсем не хочет слушаться. Я ему говорю - подагра, а он - ревматизм; я прошу его лежать, а он сидит. (Берет фуражку.) Нервы.
      Соня. Избалован. Положите вашу шапку. Дайте дождю кончиться. Хотите закусить?
      Хрущов. Пожалуй, дайте.
      Соня. Я люблю по ночам закусывать. В буфете, кажется, есть что-то… (Роется в буфете.) Разве ему доктор нужен? Ему нужно, чтобы около него сидела дюжина дам, заглядывала бы ему в глаза и стонала: «Профессор!» Вот берите сыр…
      Хрущов. Таким тоном не говорят о родном отце. Согласен, он тяжелый человек, но если сравнить его с другими, то все эти дяди Жоржи и Иваны Иванычи не стоят его мизинца.
      Соня. Вот бутылка с чем-то. Я вам не об отце, а о великом человеке. Отца я люблю, а великие люди с их китайскими церемониями мне наскучили.
      Садятся. Дождь-то какой!
      Молния. Вот!
      Хрущов. Гроза идет мимо, только краем захватит.
      Соня (наливает). Пейте.
      Хрущов. Сто лет вам жить. (Пьет.)
      Соня. Вы сердитесь на нас за то, что мы побеспокоили вас ночью?
      Хрущов. Напротив. Если бы вы меня не позвали, то я бы теперь спал, а видеть вас наяву гораздо приятнее, чем во сне.
      Соня. Отчего же у вас такое сердитое лицо?
      Хрущов. Оттого, что я сердит. Здесь никого нет, и можно говорить прямо. С каким удовольствием, Софья Александровна, я увез бы вас отсюда сию минуту. Но могу я дышать этим вашим воздухом, и мне кажется, что он отравляет вас. Ваш отец, который весь ушел в свою подагру и в книги и знать больше ничего не хочет, этот дядя Жорж, наконец ваша мачеха…
      Соня. Что мачеха?
      Хрущов. Нельзя обо всем говорить… нельзя! Великолепная моя, я многого не понимаю в людях. В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли… Часто я вижу прекрасное лицо и такую одежду, что кружится голова от восторга, но душа и мысли - боже мой! В красивой оболочке прячется иногда душа такая черная, что не затрешь ее никакими белилами… Простите мне, я волнуюсь… Ведь вы мне бесконечно дороги…
      Соня (роняет нож). Уронила…
      Хрущов (поднимает). Ничего…
      Пауза. Бывает, что идешь темной ночью по лесу, и если в это время светит вдали огонек, то на душе почему-то так хорошо, что не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя прямо в лицо. Я работаю от утра до глубокой ночи, зиму и лето, не знаю покою, воюю с теми, кто меня не понимает, страдаю иногда невыносимо… но вот наконец я нашел свой огонек. Я не буду хвастать, что люблю вас больше всего на свете. Любовь у меня не все в жизни… она моя награда! Моя хорошая, славная, нет выше награды для того, кто работает, борется, страдает…
      Соня (взволнованная). Виновата… Один вопрос, Михаил Львович.
      Хрущов. Что? Говорите скорее…
      Соня. Видите ли… вот вы часто бываете у нас, и я тоже иногда бываю у вас со своими. Сознайтесь, что вы этого никак не можете простить себе…
      Хрущов. То есть?
      Соня. То есть я хочу сказать, что ваше демократическое чувство оскорблено тем, что вы коротко знакомы с нами. Я институтка, Елена Андреевна аристократка, одеваемся мы по моде, а вы демократ…
      Хрущов. Ну… ну… не будем говорить об этом! Не время!
      Соня. Главное, что вы сами копаете торф, сажаете лес… как-то странно. Одним словом, вы народник…
      Хрущов. Демократ, народник… Софья Александровна, да неужели об этом можно говорить серьезно и даже с дрожью в голосе?
      Соня. Да, да, серьезно, тысячу раз серьезно.
      Хрущов. Да нет, нет…
      Соня. Уверяю вас и клянусь, чем угодно, что если бы у меня, положим, была сестра и если б вы ее полюбили и сделали ей предложение, то вы бы этого никогда себе не простили, и вам было бы стыдно показаться на глаза вашим земским докторам и женщинам-врачам, стыдно, что вы полюбили институтку, кисейную барышню, которая не была на курсах и одевается по моде. Знаю я очень хорошо… Но вашим глазам я вижу, что это правда! Одним словом, короче говоря, эти ваши леса, торф, вышитая сорочка - все рисовка, кривлянье, ложь и больше ничего.
      Хрущов. За что? Дитя мое, за что вы меня оскорбили? Впрочем, я глупец. Так мне и нужно: не в свои сани не садись! Прощайте! (Идет к двери.)
      Соня. Прощайте… Я была резка, прошу извинения.
      Хрущов (возвращаясь). Если б вы знали, как здесь у вас тяжело и душно! Среда, где к каждому человеку подходят боком, смотрят на него искоса и ищут в нем народника, психопата, фразера - все, что угодно, но только не человека! «О, это, говорят, психопат!» - и рады. «Это фразер!» - и довольны, точно открыли Америку! А когда меня не понимают и не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то винят в этом не себя, а меня же и говорят: «Это странный человек, странный!» Нам еще только двадцать лет, но уж вы стары и рассудительны, как ваш отец и дядя Жорж, и я нисколько бы не удивился, если бы вы пригласили меня лечить вас от подагры. Так жить нельзя! Кто бы я ни был, глядите мне в глаза прямо, ясно, без задних мыслей, без программы, и ищите во мне прежде всего человека, иначе в ваших отношениях к людям никогда не будет мира. Прощайте! И попомните мое слово, с такими хитрыми, подозрительными глазами, как у вас, вы никогда не полюбите!
      Соня. Неправда!
      Хрущов. Правда!
      Соня. Неправда! Вот назло же вам… я люблю! люблю, и мне больно, больно! Оставьте меня! Уходите, умоляю… не бывайте у нас… не бывайте…
      Хрущов. Честь имею кланяться! (Уходит.)
      Соня (одна). Разозлился. Не дай бог иметь такой характер, как у этого человека!
      Пауза. Он прекрасно говорит, но кто поручится мне, что это не фразерство? Он постоянно думает и говорит только о своих лесах, сажает деревья… Это хорошо, но ведь очень может быть, что это психопатия… (Закрывает лицо руками.) Ничего не понимаю! (Плачет.) Учился; на медицинском факультете, а занимается совсем не медициной… Это все странно, странно… Господи, да помоги же мне все это обдумать!
      Входит Елена Андреевна.

      Соня и Елена Андреевна.
      Елена Андреевна (открывает окна). Прошла гроза! Какой хороший воздух!
      Пауза. Где Леший?
      Соня. Ушел.
      Пауза.
      Елена Андреевна. Софи!
      Соня. Что?
      Елена Андреевна. До каких пор вы будете дуться на меня? Друг другу мы не сделали никакого зла. Зачем же нам быть врагами? Полноте…
      Соня. Я сама хотела… (Обнимает ее.) Милая!
      Елена Андреевна. И отлично…
      Обе взволнованы.
      Соня. Папа лег?
      Елена Андреевна. Нет, сидит в гостиной! Не говорим мы друг с другом по целому месяцу и бог знает из-за чего… Пора наконец… (Смотрит на стол.) Что это?
      Соня. Леший ужинал.
      Елена Андреевна. И вино есть… Давайте выпьем брудершафт.
      Соня. Давайте.
      Елена Андреевна. Из одной рюмки… (Наливает.) Этак лучше. Ну, значит - «ты»?
      Соня. «Ты».
      Пьют и целуются. Я давно уж хотела мириться, да все как-то совестно было… (Плачет.)
      Елена Андреевна. Что же ты плачешь?
      Соня. Ничего, это я так.
      Елена Андреевна. Ну, будет, будет… (Плачет.) Чудачка, и я через тебя заплакала!
      Пауза. Ты на меня сердита за то, что я будто вышла за твоего отца по расчету. Если веришь клятвам, то клянусь тебе, я выходила за него по любви. Я увлеклась им как ученым и известным человеком. Любовь была не настоящая, искусственная, но ведь мне казалось тогда, что она настоящая. Я не виновата. А ты с самой нашей свадьбы казнила меня своими хитрыми, подозрительными глазами.
      Соня. Ну, мир, мир! Забудем. Я уж второй раз сегодня слышу, что у меня хитрые, подозрительные глаза.
      Елена Андреевна. Не надо смотреть так хитро. Тебе это не идет. Надо всем верить, иначе жить нельзя.
      Соня. Пуганая ворона куста боится. Мне так часто приходилось разочаровываться.
      Елена Андреевна. В ком? Отец твой хороший, честный человек, труженик. Ты сегодня попрекнула его счастьем. Если он в самом деле был счастлив, то за трудами он не замечал этого своего счастья. Я не сделала умышленно зла ни отцу, ни тебе. Дядя твой Жорж очень добрый, честный, но несчастный, неудовлетворенный человек… Кому же не веришь?
      Пауза.
      Соня. Скажи мне по совести, как другу… Ты счастлива?
      Елена Андреевна. Нет.
      Соня. Я это знала. Еще один вопрос. Скажи откровенно, ты хотела бы, чтобы у тебя был молодой муж?
      Елена Андреевна. Какая ты еще девочка… Конечно, хотела бы! (Смеется.) Ну, спроси еще что-нибудь, спроси…
      Соня. Тебе Леший нравится?
      Елена Андреевна. Да, очень.
      Соня (смеется). У меня глупое лицо… да? Вот он ушел, а я все еще слышу его голос и шаги, а посмотри на темное окно - там мне представляется его лицо… Дай мне высказаться… Но я не могу говорить так громко, мне стыдно. Пойдем ко мне в комнату, там поговорим. Я тебе кажусь глупой? Сознайся… Он хороший человек?
      Елена Андреевна. Очень, очень…
      Соня. Мне кажутся странными его леса, торф… Я не понимаю.
      Елена Андреевна. Да разве в лесах дело? Милая моя, пойми, ведь это талант! Ты знаешь, что значит талант? Смелость, свободная голова, широкий размах… посадит деревцо или выкопает какой-нибудь пуд торфа - и уж загадывает, что будет от этого через тысячу лет, уж снится ему счастье человечества. Такие люди дороги, и их любить нужно. Дай вам бог. Оба вы чистые, смелые, честные… Он взбалмошный, ты рассудительная, умная… Будете отлично дополнять друг друга… (Встает.) А я нудная, эпизодическое лицо… И в музыке, и в доме мужа, и во всех ваших романах везде я была только эпизодическим лицом. Собственно говоря, Соня, если вдуматься, то, вероятно, я очень, очень несчастна! (Ходит в волнении по сцене.) Нет мне счастья на этом свете! Нет! Что ты смеешься?
      Соня (смеется, закрывая лицо). Я так счастлива! Как я счастлива!
      Елена Андреевна (ломая руки). В самом деле, как я несчастна!
      Соня. Я счастлива… счастлива.
      Елена Андреевна. Мне хочется играть… Я сыграла бы теперь что-нибудь…
      Соня. Сыграй. (Обнимает ее.) Я не могу спать… Сыграй.
      Елена Андреевна. Сейчас. Твои отец не спит. Когда он болен, его раздражает музыка. Поди спроси. Если он ничего, то сыграю… поди… Соня. Сейчас. (Уходит.)
      В саду стучит сторож.
      Елена Андреевна. Давно уж я не играла. Буду играть и плакать, как дура… (В окно.) Это ты стучишь, Ефим?
      Голос сторожа: «Эге!» Не стучи, пан нездоров.
      Голос сторожа: «Сейчас уйду! (Подсвистывает.) Жучка! Трезор! Жучка!»
      Пауза.
      Соня (вернувшись). Нельзя!
      Занавес

      Гостиная в доме Серебрякова. Три двери: направо, налево и посредине. День. Слышно, как за сценой Елена Андреевна играет на рояли арию Ленского перед дуэлью из «Евгения Онегина».

      Орловский, Войницкий и Федор Иванович (последний в черкесском костюме с папахой в руках).
      Войницкий (слушая музыку). Это она играет, Елена Андреевна… Моя любимая вещь…
      Музыка за сценой умолкает. Да… хорошая вещь… Кажется, никогда еще у нас так скучно не было…
      Федор Иванович. Не видал ты, душа моя, настоящей скуки. Когда я был в Сербии добровольцем, так вот где была скука! Жарко, душно, грязно, голова трещит с похмелья… Сижу я раз, помню, в грязном сараишке… Со мною капитан Кашкинази… Всё уж переговорили, идти некуда, делать нечего, пить не хочется - тошно, понимаешь ли, просто хоть в петлю! Сидим, как аспиды, и друг на друга глядим… Он на меня глядит, а я на него… Я на него, а он на меня… Глядим и сами не знаем, чего… Проходит, понимаешь ли, час, другой, а мы всё глядим. Вдруг он ни с того ни с сего вскакивает, выхватывает шашку и на меня… Здравствуйте… Я, конечно, сейчас - ведь убьет же! - вынимаю свою шашку, и пошла писать: чик-чак, чик-чак, чик-чак… Насилу розняли. Я потом ничего, а капитан Кашкинази до сих пор с шрамом на щеке ходит. Так вот до какой степени люди балдеют иногда…
      Орловский. Да, бывает.
      Входит Соня.

      Те же и Соня.
      Соня (в сторону). Не нахожу себе места… (Идет и смеется.)
      Орловский. Кисанька, куда ты? Посиди с нами.
      Соня. Федя, поди сюда… (Отводит Федора Ивановича в сторону.) Поди сюда…
      Федор Иванович. Что тебе? Отчего у тебя лицо такое лучезарное?
      Соня. Федя, дай слово, что исполнишь!
      Федор Иванович. Ну?
      Соня. Поезжай… к Лешему.
      Федор Иванович. Зачем?
      Соня. Да так… просто поезжай… Спроси, отчего он у нас так долго не был… Уж две недели.
      Федор Иванович. Покраснела! Стыдно! Господа, Соня влюблена!
      Все. Стыдно! Стыдно!
      Соня закрывает лицо и убегает.
      Федор Иванович. Слоняется, как тень, из комнаты в комнату и места себе не находит. В Лешего влюблена.
      Орловский. Славная девочка… Люблю. Мечтал я, Федюша, что ты на ней женишься - лучшей невесты не скоро найдешь, ну, да, значит, так богу угодно… А как бы мне приятно и умилительно было! Приехал бы я к тебе, а у тебя молодая жена, семейный очаг, самоварчик кипит…
      Федор Иванович. Неграмотен я по этой части. Если бы когда-нибудь пришла мне в голову блажь жениться, то во всяком случае я женился бы на Юле. Эта, по крайности, маленькая, а из всех зол надо всегда выбирать меньшее. Да и хозяйка… (Хлопает себя по лбу.) Идея!
      Орловский. Что такое?
      Федор Иванович. Давайте, шампанского выпьем!
      Войницкий. Рано еще, да и жарко… Погоди…
      Орловский (любуясь). Сыночек мой, красавец… Шампанского захотел, дуся моя…
      Входит Елена Андреевна.

      Те же и Елена Андреевна.
      Елена Андреевна идет через сцену.
      Войницкий. Полюбуйтесь: идет и от лени шатается. Очень мило! Очень!
      Елена Андреевна. Перестаньте, Жорж. И без вашего жужжанья скучно.
      Войницкий (загораживая ей дорогу). Талант, артистка! Ну, похожи ли вы на артистку? Апатия, Обломов, вахлак… Столько добродетели, что, извините, даже глядеть противно.
      Елена Андреевна. Не глядите… Пустите меня…
      Войницкий. Что томитесь? (Живо.) Ну, дорогая моя, роскошь, будьте умницей! В ваших жилах течет русалочья кровь, будьте же русалкой!
      Елена Андреевна. Пустите!
      Войницкий. Дайте себе волю хоть раз в жизни, влюбитесь поскорее по самые уши в какого-нибудь водяного…
      Федор Иванович. И бултых с головою в омут с ним вместе так, чтобы герр профессор и все мы только руками развели!
      Войницкий. Русалка, а? Люби, покуда любится!
      Елена Андреевна. И что вы меня учите? Точно я без вас не знаю, как бы я жила, если б моя воля! Я бы улетела вольной птицей подальше от всех вас, от ваших сонных физиономий, скучных, постылых разговоров, забыла бы, что все вы существуете на свете, и никто бы не посмел тогда учить меня. Но нет у меня своей воли. Я труслива, застенчива, и мне все кажется, что если бы я изменила, то все жены взяли бы с меня пример и побросали бы своих мужей, что меня накажет бог и замучит совесть, а то бы я показала вам, как живут на воле! (Уходит.)
      Орловский. Душа моя, красавица…
      Войницкий. Я, кажется, скоро начну презирать эту женщину! Застенчива, как девчонка, и философствует, как старый, преукрашенный добродетелями дьячок! Кислота! Простокваша!
      Орловский. Полно, полно… Где теперь профессор?
      Войницкий. У себя в кабинете. Пишет.
      Орловский. Он вызвал меня сюда письмом по какому-то делу. Вам не известно, какое дело?
      Войницкий. Никаких у него нет дел. Пишет чепуху, брюзжит и ревнует, больше ничего.
      Входят из правой двери Желтухин и Юля.

      Те же, Желтухин и Юля.
      Желтухин. Здравствуйте, господа. (Здоровается.)
      Юля. Здравствуйте, крестненький! (Целуется.) Здравствуй, Феденька! (Целуется.) Здравствуйте, Егор Петрович! (Целуется.)
      Желтухин. Александр Владимирович дома?
      Орловский. Дома. В кабинете сидит.
      Желтухин. Надо пойти к нему. Он писал мне, что дело какое-то есть… (Уходит.)
      Юля. Егор Петрович, вы вчера получили ячмень по вашей записке?
      Войницкий. Благодарю, получил. Сколько вам следует? Мы еще что-то брали у вас весной, не помню что… Надо нам счесться. Терпеть не могу путать и запускать счеты.
      Юля. Брали весной восемь четвертей ржи, Егор Петрович, двух телушек, одного бычка, и из вашего хутора присылали за маслом.
      Войницкий. Сколько же вам следует?
      Юля. Как же я могу? Я без счетов не могу, Егор Петрович.
      Войницкий. Счеты я вам сейчас принесу, если нужно… (Уходит и тотчас же возвращается со счетами.)
      Орловский. Манюня, братон здоров?
      Юля. Слава богу. Крестненький, где это вы купили такой галстух?
      Орловский. В городе, у Кирпичева.
      Юля. Славненький. Надо будет Ленечке такой купить.
      Войницкий. Вот вам и счеты.
      Юля садится и щелкает на счетах.
      Орловский. Какую Лене бог хозяйку послал! Пупсик, от земли не видно, а гляди, как работает! Ишь ты!
      Федор Иванович. Да, а он только ходит да за щеку держится. Свистун…
      Орловский. Салопница моя милая… Знаете, ведь она в салопе ходит. Еду я в пятницу по базару, а она ходит около возов в салопе…
      Юля. Вот вы меня и сбили.
      Войницкий. Пойдемте, господа, куда-нибудь в другое место. В залу, что ли. Надоело мне здесь… (Зевает.)
      Орловский. В залу так в залу… Мне все равно.
      Уходят в левую дверь.
      Юля (одна, после паузы). Феденька чеченцем нарядился… Что значит родители направления хорошего не дали… Красивей мужчины во всей губернии нет, умный, богатый, а никакого толку… Дурак дураком… (Щелкает на счетах.)
      Входит Соня.

      Юля и Соня.
      Соня. Вы у нас, Юлечка? А я не знала…
      Юля (целуется). Милая!
      Соня. Что вы тут делаете? Считаете? Какая вы хорошая хозяйка, даже смотреть завидно… Юлечка, отчего вы замуж не выходите?
      Юля. Так… Меня приезжали сватать, да я отказала. За меня не посватается настоящий жених! (Вздыхает.) Нет!
      Соня. Почему же?
      Юля. Я необразованная девушка. Меня ведь из второго класса гимназии взяли!
      Соня. Зачем же вас взяли, Юлечка?
      Юля. За неспособности.
      Соня смеется. Что вы смеетесь, Сонечка?
      Соня. У меня в голове как-то странно… Юлечка, я сегодня так счастлива, так счастлива, что даже скучно от счастья… Места себе не найду… Ну, давайте говорить о чем-нибудь, давайте… Вы были когда-нибудь влюблены?
      Юля утвердительно кивает головой. Да? Он интересный?
      Юля шепчет ей на ухо. В кого? В Федора Иваныча?
      Юля (утвердительно кивает головой). А вы?
      Соня. И я тоже… только я не в Федора Иваныча. (Смеется.) Ну, еще скажите что-нибудь.
      Юля. Мне давно уж нужно поговорить с вами, Сонечка.
      Соня. Пожалуйста.
      Юля. Я хочу объясниться. Видите ли… Я всегда к вам душевно расположена… У меня много знакомых девушек, но вы из всех самая лучшая… Если б вы мне сказали: «Юлечка, дайте мне десять лошадей или, положим, двести овец». С удовольствием… Для вас бы ничего не пожалела…
      Соня. Что же вы сконфузились, Юлечка?
      Юля. Мне совестно… Я… я душевно к вам расположена… Из всех вы самая лучшая… не гордая… Какой у вас миленький ситчик!
      Соня. Про ситчик после… Говорите…
      Юля (волнуясь). Не знаю, как это по-умному… Позвольте предложить вам… осчастливить… то есть… то есть… то есть… выходите замуж за Ленечку. (Закрывает лицо.)
      Соня (вставая). Не будем говорить об этом, Юлечка… Не надо, не надо…
      Входит Елена Андреевна.

      Те же и Елена Андреевна.
      Елена Андреевна. Положительно деваться некуда. Оба Орловские и Жорж ходят по всем комнатам, и куда ни войдешь, везде они. Просто даже тоска берет. Что им здесь надо? Ехали бы куда-нибудь.
      Юля (сквозь слезы). Здравствуйте, Елена Андреевна! (Хочет целоваться.)
      Елена Андреевна. Здравствуйте, Юлечка. Простите, я не люблю часто целоваться. Соня, что отец делает?
      Пауза. Соня, что же ты мне не отвечаешь? Я спрашиваю: что отец делает?
      Пауза. Соня, отчего ты не отвечаешь?
      Соня. Вам хочется знать? Идите сюда… (Отводит ее немного в сторону.) Извольте, я скажу… Слишком чисто у меня сегодня на душе, чтобы я могла говорить с вами и продолжать скрывать. Вот возьмите! (Подает письмо.) Это я нашла в саду. Юлечка, пойдемте! (Уходит с Юлей в левую дверь.)

      Елена Андреевна, потом Федор Иванович.
      Елена Андреевна (одна). Что такое? Письмо Жоржа ко мне! Но чем же я виновата? О, как это резко, безбожно… У нее так чисто на душе, что она не может говорить со мной… Боже мой, так оскорблять… Голова кружится, я сейчас упаду…
      Федор Иванович (выходит из левой двери и идет через сцену). Что это вы всё вздрагиваете, когда видите меня?
      Пауза. Гм. (Берет у нее из рук письмо и рвет его на клочки.) Все это вы бросьте. Вы должны думать только обо мне.
      Пауза.
      Елена Андреевна. Это что значит?
      Федор Иванович. А это значит, что если я кого раз наметил, тому уж не вырваться из этих рук.
      Елена Андреевна. Нет, это значит, что вы глупы и наглы.
      Федор Иванович. Сегодня в семь с половиною часов вечера вы должны быть за садом около мостика и ждать меня… Ну-с? Больше я ничего не имею вам сказать… Итак, мой ангел, до семи с половиною часов. (Хочет взять ее за руку.)
      Елена Андреевна дает ему пощечину. Сильно сказано…
      Елена Андреевна. Ступайте прочь.
      Федор Иванович. Слушаю-с… (Идет и возвращается.) Я тронут… Будем рассуждать мирно. Видите ли… На этом свете я все испытал, даже уху из золотых рыбок два раза ел… Только вот еще на шарах не летал и ни разу еще у ученых профессоров жен не увозил…
      Елена Андреевна. Ступайте…
      Федор Иванович. Сейчас уйду… Все испытал… И столько у меня от этого наглости, что просто деваться некуда. То есть все это я к тому говорю, что если вам когда-нибудь понадобится друг или верный пес, то обратитесь ко мне… Я тронут…
      Елена Андреевна. Никаких мне псов не надо… Ступайте.
      Федор Иванович. Слушаю… (Растроганный.) Тем не менее все-таки я тронут… Конечно, тронут… Да… (Нерешительно уходит.)
      Елена Андреевна (одна). Голова болит… Каждую ночь я вижу нехорошие сны и предчувствую что-то ужасное… Какая, однако, мерзость! Молодежь родилась и воспиталась вместе, друг с другом на «ты», всегда целуются; жить бы им в мире и в согласии, но, кажется, скоро все съедят друг друга… Леса спасает Леший, а людей некому спасать. (Идет к левой двери, но, увидав идущих навстречу Желтухина и Юлю, уходит в среднюю.)

      Желтухин и Юля.
      Юля. Как мы с тобой несчастны, Ленечка, ах, как несчастны!
      Желтухин. Кто же уполномочивал тебя говорить с нею? Непрошеная сваха, баба! Ты мне все дело испортила! Она подумает, что я сам не умею говорить, и… и какое мещанство! Тысячу раз говорил я, что все это надо оставить. Ничего кроме унижения и этих всяких намеков, низостей, подлостей… Старик, вероятно, догадался, что я люблю ее, и уж эксплоатирует мое чувство! Хочет, чтобы я купил у него это имение.
      Юля. А сколько он просит?
      Желтухин. Тссс!.. Идут…
      Входят из левой двери Серебряков, Орловский и Марья Васильевна; последняя читает на ходу брошюру.
 

9

 
      Те же, Серебряков, Орловский и Марья Васильевна.
      Орловский. Я и сам, душа моя, что-то не совсем здоров. Вот уж два дня голова болит и все тело ломит…
      Серебряков. Где же остальные? Не люблю я этого дома. Какой-то лабиринт. Двадцать шесть громадных комнат, разбредутся все, и никого никогда не найдешь. (Звонит.) Пригласите сюда Егора Петровича и Елену Андреевну!
      Желтухин. Юля, тебе нечего делать, поди поищи Егора Петровича и Елену Андреевну.
      Юля уходит.
      Серебряков. С нездоровьем еще можно мириться, куда ни шло, но чего я не могу переварить, так это своего теперешнего настроения. У меня такое чувство, как будто я уже умер или с земли свалился на какую-то чужую планету.
      Орловский. Оно с какой точки взглянуть…
      Марья Васильевна (читая). Дайте мне карандаша… Опять противоречие! Надо отметить.
      Орловский. Извольте, ваше превосходительство! (Подает карандаш и целует руку.)
      Входит Войницкий.

      Те же, Войницкий, потом Елена Андреевна.
      Войницкий. Я вам нужен?
      Серебряков. Да, Жорж.
      Войницкий. Что вам от меня угодно?
      Серебряков. Вам… Что же ты сердишься?
      Пауза. Если я в чем виноват перед тобой, то извини, пожалуйста…
      Войницкий. Оставь этот тон… Приступим к делу… Что тебе нужно?
      Входит Елена Андреевна.
      Серебряков. Вот и Леночка… Садитесь, господа.
      Пауза. Я пригласил вас, господа, чтобы объявить вам, что к нам едет ревизор. Впрочем, шутки в сторону. Дело серьезное. Я, господа, собрал вас, чтобы попросить у вас помощи и совета, и, зная всегдашнюю вашу любезность, надеюсь, что получу их. Человек я ученый, книжный и всегда был чужд практической жизни. Обойтись без указаний сведущих людей я не могу и прошу тебя, Иван Иваныч, вот вас, Леонид Степаныч, и тебя, Жорж… Дело в том, что manet omnes una nox*, то есть все мы под богом ходим; я стар, болен и потому нахожу своевременным регулировать свои имущественные отношения постольку, поскольку они касаются моей семьи. Жизнь моя уже кончена, о себе я не думаю, но у меня молодая жена, дочь-девушка… Продолжать жить в деревне им невозможно.
 

____________________

 
      * всех ожидает одна ночь (лат.).
      Елена Андреевна. Мне все равно.
      Серебряков. Мы для деревни не созданы. Жить же в городе на те средства, какие мы получаем с этого именья, невозможно. Третьего дня я продал на четыре тысячи лесу, но это мера экстраординарная, которою нельзя пользоваться ежегодно. Нужно изыскать такие меры, которые гарантировали бы нам постоянную, более или менее определенную цифру дохода. Я придумал одну такую меру и имею честь предложить ее на ваше обсуждение. Минуя детали, изложу ее в общих чертах. Наше имение дает в среднем размере не более двух процентов. Я предлагаю продать его. Если вырученные деньги мы обратим в процентные бумаги, то будем получать от четырех до пяти процентов. Я думаю, что будет даже излишек в несколько тысяч, который нам позволит купить в Финляндии небольшую дачу…
      Войницкий. Постой, мне кажется, что мне изменяет мой слух. Повтори, что ты сказал…
      Серебряков. Деньги обратить в процентные бумаги и купить дачу в Финляндии…
      Войницкий. Не Финляндия… Ты еще что-то другое сказал.
      Серебряков. Я предлагаю продать имение.
      Войницкий. Вот это самое… Ты продашь имение… Превосходно, богатая идея… А куда прикажешь деваться мне со старухой матерью?
      Серебряков. Все это своевременно мы обсудим… Не сразу же…
      Войницкий. Постой… Очевидно, до сих пор у меня не было ни капли здравого смысла. До сих пор я имел глупость думать, что это имение принадлежит Соне. Мой покойный отец купил это имение в приданое для моей сестры. До сих пор я был наивен, понимал законы не по-турецки и думал, что именье от сестры перешло к Соне.
      Серебряков. Да, имение принадлежит Соне… Кто спорит? Без согласия Сони я не решусь продать его. К тому же это я делаю для блага Сони.
      Войницкий. Это непостижимо, непостижимо! Или я с ума сошел, или… или…
      Марья Васильевна. Жорж, не противоречь профессору! Он лучше нас знает, что хорошо и что дурно.
      Войницкий. Нет, дайте мне воды… (Пьет воду.) Говорите что хотите! Что хотите!
      Серебряков. Я не понимаю, отчего ты волнуешься, Жорж? Я не говорю, что мой проект идеален. Если все найдут его негодным, то я не буду настаивать.
      Входит Дядин; он во фраке, в белых перчатках и с широкополым цилиндром.

      Те же и Дядин.
      Дядин. Честь имею кланяться. Прошу прощения, что осмеливаюсь входить без доклада. Виновен, но заслуживаю снисхождения, так как у вас в передней нет ни одного доместика*.
 

____________________

 
      * слуги (франц. domestique).
      Серебряков (смущенно). Очень рад… Прошу…
      Дядин (расшаркиваясь). Ваше превосходительство! Mesdames! Мое вторжение в ваши пределы имеет двоякую цель. Во-первых, я пришел сюда, чтобы нанести визит и засвидетельствовать свое благоговейное уважение, во-вторых, чтобы пригласить всех вас, по случаю прекрасной погоды, совершить экспедицию в мою область. Обитаю я на водяной мельнице, которую арендую у нашего общего друга Лешего. Это укромный поэтический уголок земли, где ночью слышится плеск русалок, а днем…
      Войницкий. Постой, Вафля, мы о деле… Погоди, после… (Серебрякову.) Вот спроси ты у него… Это именье куплено у его дяди.
      Серебряков. Ах, да зачем мне спрашивать? К чему?
      Войницкий. Это именье было куплено по тогдашнему времени за девяносто пять тысяч! Отец уплатил только семьдесят, и осталось долгу двадцать пять тысяч. Теперь слушайте… Именье это не было бы куплено, если бы я не отказался от наследства в пользу сестры, которую любил. Мало того, я десять лет работал, как вол, и выплатил весь долг.
      Орловский. Чего же вы, душа моя, хотите?
      Войницкий. Именье чисто от долгов и не расстроено только благодаря моим личным усилиям. И вот, когда я стал стар, меня хотят выгнать отсюда в шею!
      Серебряков. Я не понимаю, чего ты добиваешься?
      Войницкий. Двадцать пять лет я управлял этим именьем, работал, высылал тебе деньги, как самый добросовестный приказчик, и за все время ты ни разу не поблагодарил меня! Все время, и в молодости и теперь, я получал от тебя жалованья пятьсот рублей в год - нищенские деньги! - и ты ни разу не догадался прибавить мне хоть один рубль!
      Серебряков. Жорж, почем же я знал! Я человек непрактический и ничего не понимаю. Ты мог бы сам прибавить себе, сколько угодно.
      Войницкий. Зачем я не крал? Отчего вы все не презираете меня за то, что я не крал? Это было бы справедливо, и теперь я не был бы нищим!
      Марья Васильевна (строго). Жорж!
      Дядин (волнуясь). Жорженька, не надо, не надо… Я дрожу… Зачем портить хорошие отношения? (Целует его.) Не надо…
      Войницкий. Двадцать пять лет я вот с ней, вот с этой матерью, как крот, сидел в четырех стенах… Все наши мысли и чувства принадлежали тебе одному. Днем мы говорили о тебе, о твоих работах, гордились твоей известностью, с благоговением произносили твое имя; ночи мы губили на то, что читали журналы и книги, которые я теперь глубоко презираю!
      Дядин. Не надо, Жорженька, не надо… Не могу…
      Серебряков. Я не понимаю, что тебе нужно?
      Войницкий. Ты для нас был существом высшего порядка, а твои статьи мы знали наизусть… Но теперь у меня открылись глаза. Я все вижу! Пишешь ты об искусстве, но ничего не понимаешь в искусстве! Все твои работы, которые я любил, не стоят гроша медного!
      Серебряков. Господа! Да уймите же его наконец! Я уйду!
      Елена Андреевна. Жорж, я требую, чтобы вы замолчали! Слышите?
      Войницкий. Не замолчу! (Загораживая Серебрякову дорогу.) Постой, я не кончил! Ты погубил мою жизнь! Я не жил, не жил! По твоей милости я истребил, уничтожил лучшие годы своей жизни! Ты мой злейший враг!
      Дядин. Я не могу… не могу… Я уйду в другую комнату… (В сильном волнении уходит в правую дверь.)
      Серебряков. Что ты хочешь от меня? И какое ты имеешь право говорить со мной таким тоном? Ничтожество! Если именье твое, то бери его, я не нуждаюсь в нем!
      Желтухин (в сторону). Ну, заварилась каша!.. Уйду! (Уходит.)
      Елена Андреевна. Если не замолчите, то я сию минуту уеду из этого ада! (Кричит.) Я не могу дольше выносить!
      Войницкий. Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел… Если б я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский… Я зарапортовался! Я с ума схожу… Матушка, я в отчаянии! Матушка!
      Марья Васильевна. Слушайся профессора!
      Войницкий. Матушка! Что мне делать? Не нужно, не говорите! Я сам знаю, что мне делать! (Серебрякову.) Будешь ты меня помнить! (Уходит в среднюю дверь.)
      Марья Васильевна идет за ним.
      Серебряков. Господа, что же это наконец такое? Уберите от меня этого сумасшедшего!
      Орловский. Ничего, ничего, Саша, пусть у него душа уляжется. Ты не волнуйся так.
      Серебряков. Не могу я жить с ним под одной Крышей! Живет тут (указывает на среднюю дверь), почти рядом со мной… Пусть перебирается в деревню, во флигель, или я переберусь отсюда, но оставаться с ним я не могу…
      Елена Андреевна (мужу). Если повторится еще что-нибудь подобное, то я уеду!
      Серебряков. Ах, не пугай, пожалуйста!
      Елена Андреевна. Я не пугаю, но все вы точно условились сделать из моей жизни ад… Я уеду…
      Серебряков. Все отлично знают, что ты молода, я стар, и что ты делаешь большое одолжение, что живешь здесь…
      Елена Андреевна. Продолжай, продолжай…
      Орловский. Ну, ну, ну… Друзья мои…
      Быстро входит Хрущов.

      Те же и Хрущов.
      Хрущов (волнуясь). Очень рад, что застаю вас дома, Александр Владимирович… Простите, быть может, я пришел не вовремя и помешал вам… Но не в этом дело. Здравствуйте…
      Серебряков. Что вам угодно?
      Хрущов. Извините, я взволнован - это оттого, что сейчас я быстро ехал верхом… Александр Владимирович, я слышал, что третьего дня вы продали Кузнецову свой лес на сруб. Если это правда, а не простая сплетня, то, прошу вас, не делайте этого.
      Елена Андреевна. Михаил Львович, муж сейчас не расположен говорить о делах. Пойдемте в сад.
      Хрущов. Но мне сейчас нужно говорить! Елена Андреевна. Как знаете… Я не могу… (Уходит.)
      Хрущов. Позвольте мне съездить к Кузнецову и сказать ему, что вы раздумали… Да? Позволяете? Повалить тысячу деревьев, уничтожить их ради каких-нибудь двух-трех тысяч, ради женских тряпок, прихоти, роскоши… Уничтожить, чтобы в будущем потомство проклинало наше варварство! Если вы, ученый, знаменитый человек, решаетесь на такую жестокость, то что же должны делать люди, стоящие много ниже вас? Как это ужасно!
      Орловский. Миша, после об этом!
      Серебряков. Пойдем, Иван Иванович, это никогда не кончится.
      Хрущов (загораживая Серебрякову дорогу). В таком случае вот что, профессор… Погодите, через три месяца я получу деньги и куплю у вас сам.
      Орловский. Извини, Миша, но это даже странно… Ну, ты, положим, идейный человек… покорнейше тебя благодарим за это, кланяемся тебе низко (кланяется), но зачем же стулья ломать?
      Хрущов (вспыхнув). Всеобщий крестненький! Много добродушных людей на свете, и это всегда казалось мне подозрительным! Добродушны они все оттого, что равнодушны!
      Орловский. Вот ты ссориться сюда приехал, душа моя… Нехорошо! Идея-то идеей, но надо, брат, иметь еще и эту штуку… (Показывает на сердце.) Без этой штуки, душа моя, всем твоим лесам и торфам цена грош медный… Не обижайся, но зеленый ты еще, ух, какой зеленый!
      Серебряков (резко). И в другой раз потрудитесь не входить без доклада, и прошу вас избавить меня от ваших психопатических выходок! Всем вам хотелось вывести меня из терпения, и это удалось вам… Извольте меня оставить! Все эти ваши леса, торфы я считаю бредом и психопатией - вот мое мнение! Пойдем, Иван Иванович! (Уходит.)
      Орловский (идя за ним). Это, Саша, уж слишком… Зачем так резко? (Уходит.)
      Хрущов (один, после паузы). Бред, психопатия… Значит, по мнению знаменитого ученого и профессора, я сумасшедший… Преклоняюсь перед авторитетом вашего превосходительства и поеду сейчас домой, обрею себе голову. Нет, сумасшедшая земля, которая еще держит вас!
      Быстро идет к правой двери; из левой входит Соня, которая подслушивала у двери в продолжение всего 12-го явления.

      Хрущов и Соня.
      Соня (бежит за ним). Постойте… я все слышала… Говорите же… Говорите скорее, а то я не выдержу и сама начну говорить!
      Хрущов. Софья Александровна, я сказал уже все, что мне нужно. Я умолял вашего отца пощадить лес, я был прав, а он оскорбил меня, назвал сумасшедшим… Я сумасшедший!
      Соня. Довольно, довольно…
      Хрущов. Да, не сумасшедшие те, которые под ученостью прячут свое жестокое, каменное сердце и свое бездушие выдают за глубокую мудрость! Не сумасшедшие те, которые выходят за стариков замуж только для того, чтобы у всех на глазах обманывать их, чтобы покупать себе модные, щегольские платья на деньги, вырученные от порубки лесов!
      Соня. Слушайте меня, слушайте… (Сжимает ему руки.) Дайте мне сказать вам…
      Хрущов, Перестанем. Кончим. Я для вас чужой, ваше мнение о себе я уже знаю и делать мне тут больше нечего. Прощайте. Жалею, что после нашего короткого знакомства, которым я так дорожил, у меня останутся в памяти только подагра вашего отца и ваши рассуждения о моем демократизме… Но не я в этом виноват… Не я…
      Соня плачет, закрывает лицо и быстро уходит в левую дверь. Я имел неосторожность полюбить здесь, это послужит для меня уроком! Вон из этого погреба!
      Идет к правой двери; из левой выходит Елена Андреевна.

      Хрущов и Елена Андреевна.
      Елена Андреевна. Вы еще здесь? Постойте… Сейчас Иван Иванович сказал мне, что муж был резок с вами… Простите, он сегодня сердит и не понял вас… Что же касается меня, то моя душа принадлежит вам, Михаил Львович! Верьте в искренность моего уважения, я сочувствую, тронута, и позвольте мне от чистого сердца предложить вам мою дружбу! (Протягивает обе руки.)
      Хрущов (брезгливо). Отойдите от меня… Я презираю вашу дружбу! (Уходит.)
      Елена Андреевна (одна, стонет). За что? За что?
      За сценой выстрел.

      Елена Андреевна, Марья Васильевна, потом Соня, Серебряков. Орловский и Желтухин.
      Марья Васильевна выходит, пошатываясь, из средней двери, вскрикивает и падает без чувств.
      Соня выходит и бежит в среднюю дверь.
      Серебряков. Что такое?
      Орловский. Что такое?
      Желтухин. Что такое?
      Слышно, как вскрикивает Соня; она возвращается и кричит: «Дядя Жорж застрелился!» Она, Орловский, Серебряков и Желтухин бегут в среднюю дверь.
      Елена Андреевна (стонет). За что? За что?
      В правой двери показывается Дядин.

      Елена Андреевна, Марья Васильевна и Дядин.
      Дядин (в дверях). Что такое?
      Елена Андреевна (ему). Увезите меня отсюда! Бросьте меня в глубокую пропасть, убейте, но здесь я не могу оставаться. Скорее, умоляю вас! (Уходит с Дядиным.)
      Занавес
 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

 
      Лес и дом при мельнице, которую арендует Дядин у Хрущова.

      Елена Андреевна и Дядин сидят на скамье под окном.
      Елена Андреевна. Голубчик Илья Ильич, завтра вы опять съездите на почту.
      Дядин. Всенепременно.
      Елена Андреевна. Погожу еще три дня. Если не получу от брата ответа на свое письмо, то возьму у вас денег взаймы и сама поеду в Москву. Не век же мне жить тут у вас на мельнице.
      Дядин. Оно конечно…
      Пауза. Не смею я учить вас, многоуважаемая, но все ваши письма, телеграммы, и что я каждый день езжу на почту - все это, извините, напрасные хлопоты. Какой бы ответ ни прислал вам братец, вы все равно вернетесь к супругу.
      Елена Андреевна. Не вернусь я… Надо рассуждать, Илья Ильич. Мужа я не люблю. Молодежь, которую я любила, была несправедлива ко мне от начала до конца. Зачем же я туда вернусь? Вы скажете - долг… Это я и сама знаю отлично, но, повторяю, надо рассуждать…
      Пауза.
      Дядин. Так-с… Величайший русский поэт Ломоносов убежал из Архангельской губернии и нашел свою фортуну в Москве. Это, конечно, благородно с его стороны… А вы-то зачем бежали? Ведь вашего счастья, ежели рассуждать по совести, нигде нету… Положено канареечке в клетке сидеть и на чужое счастье поглядывать, ну, и сиди весь век.
      Елена Андреевна. А может быть, я не канарейка, а вольный воробей!
      Дядин. Эва! Видно птицу по полету, многоуважаемая… За эти две недели другая дама успела бы в десяти городах побывать и всем в глаза пыль пустить, а вы изволили добежать только до мельницы, да и то у вас вся душа измучилась… Нет, куда уж! Поживете у меня еще некоторый период времени, сердце ваше успокоится, и поедете к супругу. (Прислушивается.) Кто-то едет в коляске. (Встает.)
      Елена Андреевна. Я уйду.
      Дядин. Не смею дольше утруждать вас своим присутствием… Пойду к себе на мельницу и засну немножко… Нынче я встал раньше Авроры.
      Елена Андреевна. Когда проснетесь, приходите, вместе чай будем пить. (Уходит в дом.)
      Дядин (один). Если бы я жил в умственном центре, то с меня могли бы нарисовать в журнале карикатуру с презабавною сатирическою надписью. Помилуйте, будучи уже в пожилых летах и с непривлекательною наружностью, я увоз у знаменитого профессора молодую жену! Это восхитительно! (Уходит.)

      Семен (несет ведра) и Юля (входит).
      Юля. Здравствуй, Сенька, бог в помощь! Илья Ильич дома?
      Семен. Дома. Пошел на мельницу.
      Юля. Поди позови.
      Семен. Сейчас. (Уходит.)
      Юля (одна). Спит, должно быть… (Садится на лавочку под окном и глубоко вздыхает.) Одни снять, другие гуляют, а я целый день мыкаюсь, мыкаюсь… не посылает бог смерти. (Вздыхает еще глубже.) Господи, есть же такие глупые люди, как этот Вафля! Еду я сейчас мимо его амбара, а из дверей черненький поросеночек выходит… Вот как порвут ему свиньи чужие мешки, тогда и будет знать…
      Входит Дядин.

      Юля и Дядин.
      Дядин (надевает сюртук). Это вы, Юлия Степановна? Виноват, я дезабилье… Хотел уснуть немножко в объятиях Морфея.
      Юля. Здравствуйте.
      Дядин. Извините, я не приглашаю вас в комнаты… Там у меня не прибрано и прочее… Ежели угодно, то пожалуйте на мельницу…
      Юля. Я и тут посижу. Вот я зачем к вам приехала, Илья Ильич. Ленечка и профессор, чтобы развлечься, хотят сегодня здесь у вас на мельнице пикник устроить, чаю напиться…
      Дядин. Весьма приятно.
      Юля. Я вперед приехала… Скоро и они будут. Распорядитесь, чтобы поставили тут стол, ну и самовар, конечно… Велите Сеньке, чтоб он вынул из моей коляски корзины с провизией.
      Дядин. Это можно.
      Пауза. Ну что? Как у вас там?
      Юля. Плохо, Илья Ильич… Верите ли, такая забота, что я даже заболела. Вы знаете, ведь профессор и Сонечка теперь у нас живут!
      Дядин. Знаю.
      Юля. После того как Егор Петрович руки на себя наложил, они не могут жить в своем доме… Боятся. Днем все-таки еще ничего, а как вечер, сойдутся все в одной комнате и сидят до самого рассвета. Страшно всем. Боятся, как бы в потемках Егор Петрович не представился…
      Дядин. Предрассудки… А про Елену Андреевну вспоминают?
      Юля. Конечно, вспоминают.
      Пауза. Укатила!
      Дядин. Да, сюжет, достойный кисти Айвазовского… Взяла и укатила.
      Юля. И теперь неизвестно где… Может, уехала, а может, с отчаяния…
      Дядин. Бог милостив, Юлия Степановна! Все будет благополучно.
      Входит Хрущов с папкой и с ящиком для рисовальных принадлежностей.

      Те же и Хрущов.
      Хрущов. Эй! Кто здесь есть? Семен!
      Дядин. Взгляни сюда!
      Хрущов. А!.. Здравствуйте, Юлечка!
      Юля. Здравствуйте, Михаил Львович.
      Хрущов. А я, Илья Ильич, опять к тебе пришел работать. Не сидится дома. Вели по-вчерашнему поставить под это дерево мой стол, да и скажи, чтобы две лампы приготовили. Уж начинает смеркаться…
      Дядин. Слушаю, ваше благородие. (Уходит.)
      Хрущов. Как живете, Юлечка?
      Юля. Так себе…
      Пауза.
      Хрущов. Серебряковы у вас живут?
      Юля. У нас.
      Хрущов. Гм… А ваш Ленечка что делает?
      Юля. Дома сидит… Всё с Сонечкой…
      Хрущов. Еще бы!
      Пауза. Ему бы жениться на ней.
      Юля. Что ж? (Вздыхает.) Дай бог! Он человек образованный, благородный, она тоже из хорошего семейства… Я всегда ей желала…
      Хрущов. Дура она…
      Юля. Ну, не скажите.
      Хрущов. И ваш Ленечка тоже умник… Вообще вся ваша публика как на подбор. Ума палата!
      Юля. Вы, должно быть, сегодня не обедали.
      Хрущов. Почему вы это думаете?
      Юля. Сердиты вы уж очень.
      Входят Дядин и Семен; оба несут небольшой стол.

      Те же, Дядин и Семен.
      Дядин. А у тебя, Миша, губа не дура. Прекрасное место выбрал ты себе для работы. Это оазис! Именно оазис! Вообрази, что это вокруг всё пальмы, Юлечка - кроткая лань, ты лев, я тигр.
      Хрущов. Хороший ты, душевный человек, Илья Ильич, но что у тебя за манеры? Какие-то мармеладные слова, ногами шаркаешь, плечами дергаешь… Если кто посторонний увидит, то подумает, что ты не человек, а черт знает что… Досадно…
      Дядин. Значит, на роду у меня так написано… Фатальное предопределение.
      Хрущов. Ну вот, фатальное предопределение. Брось все это. (Фиксирует на столе чертеж.) Я сегодня останусь у тебя ночевать.
      Дядин. Чрезвычайно рад. Вот ты, Миша, сердишься, а у меня на душе невыразимо отрадно! Как будто сидит у меня в груди птичка и песенку поет.
      Хрущов. Радуйся.
      Пауза. У тебя в груди птичка, а у меня жаба. Двадцать тысяч скандалов! Шиманский продал свой лес на сруб… Это раз! Елена Андреевна бежала от мужа, и теперь никто не знает, где она. Это два! Я чувствую, что с каждым днем становлюсь все глупее, мелочнее и бездарнее… Это три! Вчера я хотел рассказать тебе, но не мог, не хватило храбрости. Можешь меня поздравить. После покойного Егора Петровича остался дневник. Этот дневник на первых порах попал в руки Ивана Иваныча, я был у него и прочел раз десять…
      Юля. Наши тоже читали.
      Хрущов. Роман Жоржа с Еленой Андреевной, о котором трезвонил весь уезд, оказывается подлой, грязной сплетней… Я верил этой сплетне и клеветал заодно с другими, ненавидел, презирал, оскорблял.
      Дядин. Конечно, это нехорошо.
      Хрущов. Первый, кому я поверил, был ваш брат, Юлечка! Хорош тоже и я! Поверил вашему брату, которого не уважаю, и не верил этой женщине, которая на моих же глазах жертвовала собой. Я охотнее верю злу, чем добру, и не вижу дальше своего носа. А это значит, что я бездарен, как все.
      Дядин (Юле). Пойдемте, детка, на мельницу. Пускай он, злюка, тут работает, а мы с вами погуляем. Пойдемте… Работай, Мишенька. (Уходит с Юлей.)
      Хрущов (один; разводит в блюдечке краску). Раз ночью я видел, как он прижался лицом к ее руке. У него в дневнике подробно описана эта ночь, описано, как я приехал туда, что говорил ему. Он приводит мои слова и называет меня глупцом и узким человеком.
      Пауза. Слишком густо… Надо посветлее… А дальше он бранит Соню за то, что она меня полюбила… Никогда она меня не любила… Кляксу сделал… (Скоблит бумагу ножом.) Даже если допустить, что это немножко верно, то все-таки нечего уж об этом думать… Глупо началось, глупо кончилось…
      Семен и рабочие несут большой стол. Что это вы? К чему это?
      Семен. Илья Ильич велел. Господа из Желтухина приедут чай пить.
      Хрущов. Покорно благодарю. Значит, насчет работы придется отложить попечение… Соберу все и уйду домой.
      Входит Желтухин под руку с Соней.

      Хрущов, Желтухин и Соня.
      Желтухин (поет). «Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила…»
      Хрущов. Кто это там? А! (Спешит уложить в ящик рисовальные принадлежности.)
      Желтухин. Еще один вопрос, дорогая Софи… Помните, в день рождения вы завтракали у нас? Сознайтесь, что вы хохотали тогда над моей наружностью.
      Соня. Полноте, Леонид Степаныч. Можно ли это говорить? Хохотала я без причины.
      Желтухин (увидев Хрущова). А, кого вижу! И ты здесь? Здравствуй.
      Хрущов. Здравствуй.
      Желтухин. Работаешь? Отлично… Где Вафля?
      Хрущов. Там…
      Желтухин. Где там?
      Хрущов. Я, кажется, ясно говорю… Там, на мельнице.
      Желтухин. Пойти позвать его. (Идет и напевает.) «Невольно к этим грустным берегам…» (Уходит.)
      Соня. Здравствуйте…
      Хрущов. Здравствуйте.
      Пауза.
      Соня. Что это вы рисуете?
      Хрущов. Так… неинтересно.
      Соня. Это план?
      Хрущов. Нет, лесная карта нашего уезда. Я составил.
      Пауза. Зеленая краска означает места, где были леса при наших дедах и раньше; светло-зеленая - где вырублен лес в последние двадцать пять лет, ну, а голубая - где еще уцелел лес… Да…
      Пауза. Ну, а вы что? Счастливы?
      Соня. Теперь, Михаил Львович, не время думать о счастье.
      Хрущов. О чем же думать?
      Соня. И горе наше произошло только оттого, что мы слишком много думали о счастье…
      Хрущов. Так-с.
      Пауза.
      Соня. Нет худа без добра. Горе научило меня. Надо, Михаил Львович, забыть о своем счастье и думать только о счастье других. Нужно, чтоб вся жизнь состояла из жертв.
      Хрущов. Ну, да…
      Пауза. У Марьи Васильевны застрелился сын, а она все еще ищет противоречий в своих брошюрках. Над вами стряслось несчастье, а вы тешите свое самолюбие: стараетесь исковеркать свою жизнь и думаете, что это похоже на жертвы… Ни у кого нет сердца… Нет его ни у вас, ни у меня… Делается совсем не то, что нужно, и все идет прахом… Я сейчас уйду и не буду мешать вам и Желтухину… Что же вы плачете? Я этого вовсе не хотел.
      Соня. Ничего, Ничего… (Утирает глаза.)
      Входят Юля, Дядин и Желтухин.

      Те же, Юля, Дядин, Желтухин, потом Серебряков и Орловский.
      Голос Серебрякова: «Ау! Где вы, господа?»
      Соня (кричит). Папа, здесь!
      Дядин. Самовар несут! Восхитительно! (Хлопочет с Юлей около стола.)
      Входят Серебряков и Орловский.
      Соня. Сюда, папа!
      Серебряков. Вижу, вижу…
      Желтухин (громко). Господа, объявляю заседание открытым! Вафля, откупоривай наливку!
      Хрущов (Серебрякову). Профессор, забудем все, что между нами произошло! (Протягивает руку.) Я прошу у вас извинения…
      Серебряков. Благодарю. Очень рад. Вы тоже простите меня. Когда я после того случая на другой день старался обдумать все происшедшее и вспомнил о нашем разговоре, мне было очень неприятно… Будем друзьями. (Берет его под руку и идет к столу.)
      Орловский. Вот так бы давно, душа моя. Худой мир лучше доброй ссоры.
      Дядин. Ваше превосходительство, я счастлив, что вы изволили пожаловать в мой оазис. Неизъяснимо приятно!
      Серебряков. Благодарю, почтеннейший. Здесь в самом деле прекрасно. Именно оазис.
      Орловский. А ты, Саша, любишь природу?
      Серебряков. Весьма.
      Пауза. Не будем, господа, молчать, будем говорить. В нашем положении это самое лучшее. Надо глядеть несчастьям в глаза смело и прямо. Я гляжу бодрее вас всех, и это оттого, что я больше всех несчастлив.
      Юля. Господа, я сахару класть не буду; пейте с вареньем.
      Дядин (суетится около гостей). Как я рад, как я рад!
      Серебряков. В последнее время, Михаил Львович, я так много пережил и столько передумал, что, кажется, мог бы написать в назидание потомству целый трактат о том, как надо жить. Век живи, век учись, а несчастия учат нас.
      Дядин. Кто старое помянет, тому глаз вон. Бог милостив, все обойдется благополучно.
      Соня вздрагивает.
      Желтухин. Что это вы так вздрогнули?
      Соня. Кто-то крикнул.
      Дядин. Это на реке мужики раков ловят.
      Пауза.
      Желтухин. Господа, мы ведь условились, что проведем этот вечер так, как будто ничего не случилось… Право, а то напряжение какое-то…
      Дядин. Я, ваше превосходительство, питаю к науке не только благоговение, но даже родственные чувства. Брата моего Григория Ильича жены брат, может быть, изволите знать, Константин Гаврилыч Новоселов был магистром иностранной словесности.
      Серебряков. Знаком не был, но знаю.
      Пауза.
      Юля. Завтра ровно пятнадцать дней, как умер Егор Петрович.
      Хрущов. Юлечка, не будем говорить об этом.
      Серебряков. Бодро, бодро!
      Пауза.
      Желтухин. Все-таки чувствуется какое-то напряжение…
      Серебряков. Природа не терпит пустоты. Она лишила меня двух близких людей и, чтобы пополнить этот дефект, скоро послала мне новых друзей. Пью ваше здоровье, Леонид Степанович!
      Желтухин. Благодарю вас, дорогой Александр Владимирович! В свою очередь позвольте мне выпить за вашу плодотворную ученую деятельность.
      Сейте разумное, доброе, вечное,
      Сейте! Спасибо вам скажет сердечное
      Русский народ!
      Серебряков. Ценю ваше приветствие. От души желаю, чтобы скорее наступило время, когда наши дружеские отношения перейдут в более короткие.
      Входит Федор Иванович.

      Те же и Федор Иванович.
      Федор Иванович. Вот оно что! Пикник!
      Орловский. Сыночек мой… красавец!
      Федор Иванович. Здравствуйте. (Целуется с Соней и Юлей.)
      Орловский. Целые две недели не видались. Где был? Что видел?
      Федор Иванович. Поехал я сейчас к Лёне, там мне сказали, что вы здесь, ну, я и поехал сюда.
      Орловский. Где шатался?
      Федор Иванович. Три ночи не спал… Вчера, отец, в карты пять тысяч проиграл. И пил, и в карты играл, и в городе раз пять был… Совсем очумел.
      Орловский. Молодчина! Стало быть, теперь выпивши?
      Федор Иванович. Ни в одном глазе. Юлька, чаю! Только с лимоном, покислей… А каков Жорж-то, а? Взял, ни с того ни с сего, и чичикнул себе в лоб! И нашел тоже из чего: из Лефоше! Не мог взять Смита и Вессона!
      Хрущов. Замолчи ты, скотина!
      Федор Иванович. Скотина, но только породистая. (Разглаживает себе бороду.) Одна борода чего стоит… Вот я и скотина, и дурак, и каналья, а стоит мне только захотеть - и за меня любая невеста пойдет. Соня, выходи за меня замуж! (Хрущову.) Впрочем, виноват… Pardon…
      Хрущов. Перестань дурака ломать.
      Юля. Пропащий ты человек, Феденька! Во всей губернии нет другого такого пьяницы и мотыги, как ты. Даже глядеть на тебя жалко. Фараон фараоном - чистое наказание!
      Федор Иванович. Ну, запела Лазаря! Иди, сядь рядом со мной… Вот так. Я к тебе на две недели поеду жить… Отдохнуть надо. (Целует ее.)
      Юля. От людей за тебя совестно. Ты должен отца своего под старость утешать, а ты его только срамишь. Дурацкая жизнь и больше ничего.
      Федор Иванович. Бросаю пить! Баста! (Наливает себе наливки.) Это сливянка или вишневка?
      Юля. Не пей же, не пей.
      Федор Иванович. Одну рюмку можно. (Пьет.) Дарю тебе, Леший, пару лошадей и ружье. К Юле поеду жить… Проживу у нее недельки две.
      Хрущов. Тебе бы в дисциплинарном батальоне пожить.
      Юля. Пей, пей чай!
      Дядин. Ты с сухариками, Феденька.
      Орловский (Серебрякову). Я, брат Саша, до сорока лет вел такую же вот жизнь, как мой Федор. Раз я, душа моя, стал считать, сколько женщин на своем веку я сделал несчастными? Считал, считал, дошел до семидесяти и бросил. Ну-с, а как только исполнилось мне сорок лет, вдруг на меня, брат Саша, что-то нашло. Тоска, места себе нигде не найду, одним словом, разлад в душе, да и шабаш. Я туда-сюда, и книжки читаю, и работаю, и путешествую - не помогает! Ну-с, душа моя, поехал я как-то в гости к покойному куму моему, светлейшему князю Дмитрию Павловичу. Закусили, пообедали… После обеда, чтобы не спать, затеяли на дворе стрельбу в цель. Народу собралось видимо-невидимо. И наш Вафля тут был.
      Дядин. Был, был… помню.
      Орловский. Тоска у меня, понимаешь ли - господи! Не выдержал. Вдруг слезы брызнули из глаз, зашатался и как крикну на весь двор, что есть мочи: «Друзья мои, люди добрые, простите меня ради Христа!» В ту же самую минуту стало на душе у меня чисто, ласково, тепло, и с той поры, душа моя, во всем уезде нет счастливей меня человека. И тебе это самое надо сделать.
      Серебряков. Что?
      На небе показывается зарево.
      Орловский. Вот это самое. На капитуляцию сдаться надо.
      Серебряков. Образчик туземной философии. Ты советуешь мне прощения просить. За что? Пусть у меня прощения попросят!
      Соня. Папа, но ведь мы виноваты!
      Серебряков. Да? Господа, очевидно, в настоящую минуту все вы имеете в виду мои отношения к жене. Неужели, по-вашему, я виноват? Это даже смешно, господа. Она нарушила свой долг, оставила меня в тяжелую минуту жизни…
      Хрущов. Александр Владимирович, выслушайте меня… Вы двадцать пять лет были профессором и служили науке, я сажаю леса и занимаюсь медициной, но к чему, для кого все это, если мы не щадим тех, для кого работаем? Мы говорим, что служим людям, и в то же время бесчеловечно губим друг друга. Например, сделали ли мы с вами что-нибудь, чтобы спасти Жоржа? Где ваша жена, которую все мы оскорбляли? Где ваш покой, где покой вашей дочери? Все погибло, разрушено, все идет прахом. Вы, господа, называете меня Лешим, но ведь не я один, во всех вас сидит леший, все вы бродите в темном лесу и живете ощупью. Ума, знаний и сердца у всех хватает только на то, чтобы портить жизнь себе и другим.
      Елена Андреевна выходит из дому и садится на скамью под окном.

      Те же и Елена Андреевна.
      Хрущов. Я считал себя идейным, гуманным человеком и наряду с этим не прощал людям малейших ошибок, верил сплетням, клеветал заодно с другими, и когда, например, ваша жена доверчиво предложила мне свою дружбу, я выпалил ей с высоты своего величия: «Отойдите от меня! Я презираю вашу дружбу!» Вот каков я. Во мне сидит леший, я мелок, бездарен, слеп, но и вы, профессор, не орел! И в то же время весь уезд, все женщины видят во мне героя, передового человека, а вы знамениты на всю Россию. А если таких, как я, серьезно считают героями, и если такие, как вы, серьезно знамениты, то это значит, что на безлюдье и Фома дворянин, что нет истинных героев, нет талантов, нет людей, которые выводили бы нас из этого темного леса, исправляли бы то, что мы портим, нет настоящих орлов, которые по праву пользовались бы почетной известностью…
      Серебряков. Виноват… Я приехал сюда не для того, чтобы полемизировать с вами и защищать свои права на известность.
      Желтухин. Вообще, Миша, прекратим этот разговор.
      Хрущов. Я сейчас кончу и уйду. Да, я мелок, но и вы, профессор, не орел! Мелок Жорж, который ничего не нашел умнее сделать, как только пустить себе пулю в лоб. Все мелки! Что же касается женщин…
      Елена Андреевна (перебивая). Что же касается женщин, то и они не крупнее. (Идет к столу.) Елена Андреевна ушла от своего мужа, и, вы думаете, она сделает что-нибудь путное из своей свободы? Не беспокойтесь… Она вернется… (Садится за стол.) Вот уж и вернулась…
      Общее замешательство.
      Дядин (хохочет). Это восхитительно! Господа, не велите казнить, велите слово вымолвить! Ваше превосходительство, это я похитил у вас супругу, как некогда некий Парис прекрасную Елену! Я! Хотя рябые Парисы и не бывают, но, друг Горацио, на свете есть много такого, что не снилось нашим мудрецам!
      Хрущов. Ничего не понимаю… Это вы, Елена Андреевна?
      Елена Андреевна. Эти две недели я прожила у Ильи Ильича… Что вы на меня все так смотрите? Ну, здравствуйте… Я сидела у окна и все слышала. (Обнимает Соню.) Давайте мириться. Здравствуй, милая девочка… Мир и согласие!
      Дядин (потирая руки). Это восхитительно!
      Елена Андреевна (Хрущову). Михаил Львович. (Дает руку.) Кто старое помянет, тому глаз вон. Здравствуйте, Федор Иваныч… Юлечка…
      Орловский. Душа моя, профессорша наша славная, красавица… Она вернулась, опять пришла к нам…
      Елена Андреевна. Я соскучилась по вас. Здравствуй, Александр! (Протягивает мужу руку, тот отворачивается.) Александр!
      Серебряков. Вы нарушили ваш долг.
      Елена Андреевна. Александр!
      Серебряков. Не скрою, я очень рад видеть вас и готов говорить с вами, но не здесь, а дома… (Отходит от стола.)
      Орловский. Саша!
      Пауза.
      Елена Андреевна. Так… Значит, Александр, наш вопрос решается очень просто: никак. Ну, так тому и быть! Я эпизодическое лицо, счастье мое канареечное, бабье счастье… Сиди сиднем весь век дома, ешь, пей, спи и слушай каждый день, как говорят тебе о подагре, о своих правах, о заслугах. Что вы все опустили головы, точно сконфузились? Давайте пить наливку, что ли? Эх!
      Дядин. Все обойдется, исправится, все будет хорошо и благополучно.
      Федор Иванович (подходит к Серебрякову, взволнованный). Александр Владимирович, я тронут… Прошу вас, приласкайте вашу жену, скажите ей хоть одно доброе слово, и, честное слово благородного человека, я всю жизнь буду вашим верным другом, подарю вам лучшую свою тройку.
      Серебряков. Благодарю, но, извините, я вас не понимаю…
      Федор Иванович. Гм… не понимаете… Иду я раз с охоты, смотрю - на дереве филин сидит. Я в него трах бекасинником! Он сидит… я в него девятым номером… Сидит… Ничто его не берет. Сидит и только глазами хлопает.
      Серебряков. К чему же это относится?
      Федор Иванович. К филину. (Возвращается к столу.)
      Орловский (прислушивается). Позвольте, господа… Тише… Кажется, где-то в набат бьют…
      Федор Иванович (увидел зарево). Ой-ой-ой! Поглядите на небо! Какое зарево!
      Орловский. Батюшки, а мы сидим тут и не видим!
      Дядин. Ловко.
      Федор Иванович. Те-те-те! Вот так иллюминация! Это около Алексеевского.
      Хрущов. Нет, Алексеевское будет правее… Скорее это в Ново-Петровском.
      Юля. Как страшно! Боюсь я пожаров!
      Хрущов. Конечно, в Ново-Петровском.
      Дядин (кричит). Семен, сбегай на плотину, погляди оттуда, что горит. Может, видно!
      Семен (кричит). Это Телибеевский лес горит.
      Дядин. Что?
      Семен. Телибеевский лес!
      Дядин. Лес…
      Продолжительная пауза.
      Хрущов. Мне надо идти туда… на пожар. Прощайте… Извините, я был резок - это оттого, что никогда я себя не чувствовал в таком угнетенном состоянии, как сегодня… У меня тяжко на душе… Но все это не беда… Надо быть человеком и твердо стоять на ногах. Я не застрелюсь и не брошусь под колеса мельницы… Пусть я не герой, но я сделаюсь им! Я отращу себе крылья орла, и не испугают меня ни это зарево, ни сам черт! Пусть горят леса - я посею новые! Пусть меня не любят, я полюблю другую! (Быстро уходит.)
      Елена Андреевна. Какой он молодец!
      Орловский. Да… «Пусть меня не любят - я полюблю другую». Как сие понимать прикажете?
      Соня. Увезите меня отсюда… Домой хочу…
      Серебряков. Да, пора уже ехать. Сырость здесь невозможная. Где-то были мой плэд и пальто…
      Желтухин. Плэд в коляске, а пальто здесь. (Подает пальто.)
      Соня (в сильном волнении). Увезите меня отсюда… Увезите…
      Желтухин. Я к вашим услугам…
      Соня. Нет, я с крестненьким поеду. Возьмите меня с собой, крестненький…
      Орловский. Поедем, душа моя, поедем. (Помогает ей одеться.)
      Желтухин (в сторону). Черт знает… Ничего кроме подлостей и унижения.
      Федор Иванович и Юля укладывают в корзину посуду и салфетки.
      Серебряков. Левая нога болит в ступне… Ревматизм, должно быть… Опять придется всю ночь не спать.
      Елена Андреевна (застегивая мужу пальто). Милый Илья Ильич, принесите мне из дому мою шляпу и тальму!
      Дядин. Сию минуту! (Уходит в дом и возвращается с шляпой и тальмой.)
      Орловский. Зарева, душа моя, испугалась! Не бойся, оно стало меньше. Пожар потухает…
      Юля. Полбанки кизилового варенья осталось… Ну, это пусть Илья Ильич скушает. (Брату.) Ленечка, бери корзину.
      Елена Андреевна. Я готова. (Мужу.) Ну, бери меня, статуя командора, и проваливайся со мной в свои двадцать шесть унылых комнат! Туда мне и дорога!
      Серебряков. Статуя командора… Я посмеялся бы этому сравнению, но мне мешает боль в ноге. (Всем.) До свидания, господа! Благодарю вас за угощение и за приятное общество… Великолепный вечер, отличный чай - все прекрасно, но, простите, только одного я не могу признать у вас - это вашей туземной философии и взглядов на жизнь. Надо, господа, дело делать. Так нельзя! Надо дело делать… Да-с… Прощайте. (Уходит с женой.)
      Федор Иванович. Пойдем, салопница! (Отцу.) Прощай, отче! (Уходит с Юлей.)
      Желтухин (с корзиной, идя за ними). Тяже-лая корзина, черт бы ее побрал… Терпеть не могу этих пикников. (Уходит и кричит за сценой.) Алексей, подавай.

      Орловский, Соня и Дядин.
      Орловский (Соне). Ну, что же села? Пойдем, манюся… (Идет с Соней.)
      Дядин (в сторону). А со мной никто не простился… Это восхитительно! (Тушит свечи.)
      Орловский (Соне). Что же ты?
      Соня. Не могу я идти, крестненький… Сил нет! Я в отчаянии, крестненький… я в отчаянии! Мне невыносимо тяжело!
      Орловский (встревоженно). Что такое? Душа моя, красавица…
      Соня. Останемся… Побудем здесь немного.
      Орловский. То увезите, то останемся… Тебя не поймешь…
      Соня. Здесь я потеряла сегодня свое счастье… Не могу… Ах, крестненький, зачем я еще не умерла! (Обнимает его.) Ах, если б вы знали, если б вы знали!
      Орловский. Тебе водицы… Пойдем сядем… иди…
      Дядин. Что такое? Софья Александровна, матушка… я не могу, я весь дрожу… (Слезливо.) Не могу я видеть этого… Деточка моя…
      Соня. Илья Ильич, родной мой, свезите меня на пожар! Умоляю вас!
      Орловский. Зачем тебе на пожар? Что ты там будешь делать?
      Соня. Умоляю вас, свезите, а то я сама пойду. Я в отчаянии… Крестненький, мне тяжело, невыносимо тяжело. Свезите меня на пожар.
      Быстро входит Хрущов.

      Те же и Хрущов.
      Хрущов (кричит). Илья Ильич!
      Дядин. Здесь! Что тебе?
      Хрущов. Я не могу идти пешком, дай мне лошадь.
      Соня (узнав Хрущова, радостно вскрикивает). Михаил Львович! (Идет к нему.) Михаил Львович! (Орловскому.) Уйдите, крестненький, мне поговорить с ним нужно. (Хрущову.) Михаил Львович, вы сказали, что полюбите другую… (Орловскому.) Уйдите, крестненький… (Хрущову.) Я теперь другая… Я хочу одну только правду… Ничего, ничего, кроме правды! Я люблю, люблю вас… люблю…
      Орловский. Вот так история с географией. (Хохочет.)
      Дядин. Это восхитительно!
      Соня (Орловскому). Уйдите, крестненький. (Хрущову.) Да, да, одной только правды и больше ничего… Говорите же, говорите… Я все сказала…
      Хрущов (обнимая ее). Голубка моя!
      Соня. Не уходите, крестненький… Когда ты объяснялся мне, я всякий раз задыхалась от радости, но я была скована предрассудками; отвечать тебе правду мне мешало то же самое, что теперь мешает моему отцу улыбаться Елене. Теперь я свободна…
      Орловский (хохочет). Спелись-таки, наконец! Выкарабкались на берег! Честь имею вас поздравить. (Низко кланяется.) Ах вы, бесстыдники, бесстыдники! Канителили, друг дружку за фалды ловили!
      Дядин (обнимая Хрущова). Мишенька, голубчик, как ты меня обрадовал! Мишенька!
      Орловский (обнимая и целуя Соню). Дуся, канареечка моя… Дочка моя крестненькая…
      Соня хохочет. Ну, закатилась!
      Хрущов. Позвольте, я никак не могу опомниться… Дайте мне еще поговорить с ною… Не мешайте… Умоляю вас, уходите…
      Входят Федор Иванович и Юля.

      Те же, Федор Иванович и Юля.
      Юля. Но ведь ты, Феденька, все врешь! Ты все врешь!
      Орловский. Тссс! Тише, ребятки! Мой разбойник идет. Спрячемся, господа, поскорее! Пожалуйста.
      Орловский, Дядин, Хрущов и Соня прячутся.
      Федор Иванович. Я забыл тут свой кнут и перчатку.
      Юля. Но ведь ты все врешь!
      Федор Иванович. Ну, вру… Что ж из этого? Не хочу я сейчас ехать к тебе… Погуляем, тогда и поедем.
      Юля. Забота мне с тобой! Чистое наказание! (Всплескивает руками.) Ну, не дурак ли этот Вафля! До сих пор со стола не убрал! Ведь самовар украсть могут… Ах, Вафля, Вафля, кажется, уж старый, а ума меньше, чем у дитя!
      Дядин (в сторону). Благодарим покорно.
      Юля. Когда мы шли, тут кто-то смеялся…
      Федор Иванович. Это бабы купаются… (Поднимает перчатку.) Чья-то перчатка… Сонина… Сегодня Соню точно муха укусила. В Лешего влюблена. Она в него по уши врезалась, а он, болван, не видит.
      Юля (сердито). Куда же это мы идем? Федор Иванович. На плотину… Пойдем погуляем… Лучшего места во всем уезде нет… Красота!
      Орловский (в сторону). Сыночек мой, красавец, борода широкая…
      Юля. Я сейчас слышала чей-то голос.
      Федор Иванович. Тут чудеса, тут леший бродит, русалка на ветвях сидит… Так-то, дядя! (Хлопает ее по плечу.)
      Юля. Я не дядя.
      Федор Иванович. Будем рассуждать мирно. Слушай, Юлечка. Я прошел сквозь огонь, воду и медные трубы… Мне уж тридцать пять лет, а у меня никакого звания, кроме как поручик сербской службы и унтер-офицер русского запаса. Болтаюсь между небом и землей… Нужно мне образ жизни переменить, и знаешь… понимаешь, у меня теперь в голове такая фантазия, что если я женюсь, то в моей жизни произойдет круговорот… Выходи за меня, а? Лучшей мне не надо…
      Юля (смущенно). Гм… Видишь ли… Сначала исправься, Феденька.
      Федор Иванович. Да ну, не цыгань! Говори прямо!
      Юля. Мне совестно… (Оглядывается.) постой, как бы кто не вошел или не подслушал… Кажется, Вафля в окно смотрит.
      Федор Иванович. Никого нет.
      Юля (бросается ему на шею). Феденька!
      Соня хохочет; Орловский, Дядин и Хрущов хохочут, хлопают в ладоши и кричат: «Браво! Браво!»
      Федор Иванович. Тьфу! Испугали! Откуда вы взялись?
      Соня. Юлечка, поздравляю! И я тоже, и я тоже!
      Смех, поцелуи, шум.
      Дядин. Это восхитительно! Это восхитительно!
      Занавес

ШУТКА В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 
      Шипучин Андрей Андреевич, председатель правления N-ского Общества взаимного кредита, нестарый человек, с моноклем.
      Татьяна Алексеевна, его жена, 25 лет.
      Хирин Кузьма Николаевич, бухгалтер банка, старик.
      Мерчуткина Настасья Федоровна, старуха в салопе.
      Члены банка.
      Служащие в банке.
      Действие происходит в N-ском Банке взаимного кредита.
 
      Кабинет председателя правления. Налево дверь, ведущая в контору банка. Два письменных стола. Обстановка с претензией на изысканную роскошь: бархатная мебель, цветы, статуи, ковры, телефон. - Полдень.
      Хирин один; он в валенках.
      Хирин (кричит в дверь). Пошлите взять в аптеке валериановых капель на пятнадцать копеек да велите принести в директорский кабинет свежей воды! Сто раз вам говорить! (Идет к столу.) Совсем замучился. Пишу уже четвертые сутки и глаз не смыкаю; от утра до вечера пишу здесь, а от вечера до утра - дома. (Кашляет.) А тут еще воспаление во всем теле. Зноб, жар, кашель, ноги ломит и в глазах этакие… междометия. (Садится.) Наш кривляка, этот мерзавец, председатель правления, сегодня на общем собрании будет читать доклад: «Наш банк в настоящем и в будущем». Какой Гамбетта, подумаешь… (Пишет.) Два… один… один… шесть… ноль… семь… Затем, шесть… ноль… один… шесть… Ему хочется пыль пустить, а я вот сиди и работай для него, как каторжный!.. Он в этот доклад одной только поэзии напустил и больше ничего, а я вот день-деньской на счетах щелкай, черт бы его душу драл!.. (Щелкает на счетах.) Терпеть не могу! (Пишет.) Значит, один… три… семь… два… один… ноль… Обещал наградить за труды. Если сегодня все обойдется благополучно и удастся очки втереть публике, то обещал золотой жетон и триста наградных… Увидим. (Пишет.) Ну, а если труды мои пропадут даром, то, брат, не взыщи… Я человек вспыльчивый… Я, брат, под горячую руку могу и преступление совершить… Да!
      За сценой шум и аплодисменты. Голос Шипучина: «Благодарю! благодарю! Тронут!» Входит Шипучин. Он во фраке и белом галстуке; в руках только что поднесенный ему альбом.
      Шипучин (стоя в дверях и обращаясь в контору). Этот ваш подарок, дорогие сослуживцы, я буду хранить до самой смерти как воспоминание о счастливейших днях моей жизни! Да, милостивые государи! Еще раз благодарю! (Посылает воздушный поцелуй и идет к Хирину.) Мой дорогой, мой почтеннейший Кузьма Николаич!
      Все время, пока он на сцене, служащие изредка входят с бумагами для подписи и уходят.
      Хирин (вставая). Честь имею поздравить вас, Андрей Андреич, с пятнадцатилетней годовщиной нашего банка и желаю, чтоб…
      Шипучин (крепко пожимает руку). Благодарю, мой дорогой! Благодарю! Для сегодняшнего знаменательного дня, ради юбилея, полагаю, можно и поцеловаться!..
      Целуются. Очень, очень рад! Спасибо вам за службу… за все, за все спасибо! Если мною, пока я имею честь быть председателем правления этого банка, сделано что-нибудь полезное, то этим я обязан прежде всего своим сослуживцам. (Вздыхает.) Да, батенька, пятнадцать лет! Пятнадцать лет, не будь я Шипучин! (Живо.) Ну, что мой доклад? Подвигается?
      Хирин. Да. Осталось всего страниц пять.
      Шипучин. Прекрасно. Значит, к трем часам будет готов?
      Хирин. Если никто не помешает, то кончу. Пустяки осталось.
      Шипучин. Великолепно. Великолепно, не будь я Шипучин! Общее собрание будет в четыре. Пожалуйста, голубчик. Дайте-ка мне первую половину, я проштудирую… Дайте скорее… (Берет доклад.) На этот доклад я возлагаю громадные надежды… Это мое profession de foi*, или, лучше сказать, мой фейерверк… Фейерверк, не будь я Шипучин! (Садится и про себя читает доклад.) Устал я, однако, адски… Ночью у меня был припадочек подагры, все утро провел в хлопотах и побегушках, потом эти волнения, овации, эта ажитация… устал!
 

____________________

 
      * исповедание веры (франц.).
      Хирин (пишет). Два… ноль… ноль… три… девять… два… ноль… От цифр в глазах зелено… Три… один… шесть… четыре… один… пять… (Щелкает на счетах.)
      Шипучин. Тоже неприятность… Сегодня утром была у меня ваша супруга и опять жаловалась на вас. Говорила, что вчера вечером вы за нею и за свояченицей с ножом гонялись. Кузьма Николаич, на что это похоже? Ай-ай!
      Хирин (сурово). Осмелюсь ради юбилея, Андрей Андреич, обратиться к вам с просьбой. Прошу вас, хотя бы из уважения к моим каторжным трудам, не вмешивайтесь в мою семейную жизнь. Прошу!
      Шипучин (вздыхает). Невозможный у вас характер, Кузьма Николаич! Человек вы прекрасный, почтенный, а с женщинами держите себя, как какой-нибудь Джэк. Право. Не понимаю, за что вы их так ненавидите?
      Хирин. А я вот не понимаю: за что вы их так любите?
      Пауза.
      Шипучин. Служащие поднесли сейчас альбом, а члены банка, как я слышал, хотят поднести мне адрес и серебряный жбан… (Играя моноклем.) Хорошо, не будь я Шипучин! Это не лишнее… Для репутации банка необходима некоторая помпа, черт возьми! Вы свой человек, вам все, конечно, известно… Адрес сочинял я сам, серебряный жбан купил тоже я сам… Ну, и переплет для адреса сорок пять рублей, но без этого нельзя. Сами бы они не догадались. (Оглядывается.) Обстановочка-то какова! Что за обстановка! Вот говорят, что я мелочен, что мне нужно, чтобы только замки у дверей были почищены, чтоб служащие носили модные галстуки да у подъезда стоял толстый швейцар. Ну, нет, Судари мои. Замки у дверей и толстый швейцар - не мелочь. Дома у себя я могу быть мещанином, есть и спать по-свински, пить запоем…
      Хирин. Прошу, пожалуйста, без намеков!
      Шипучин. Ах, никто не намекает! Какой у вас невозможный характер… Так вот я и говорю: дома у себя я могу быть мещанином, парвеню и слушаться своих привычек, но здесь все должно быть en grand*. Здесь банк! Здесь каждая деталь должна импонировать, так сказать, и иметь торжественный вид. (Поднимает с пола бумажку и бросает ее в камин.) Заслуга моя именно в том, что я высоко поднял репутацию банка!.. Великое дело - тон! Великое, не будь я Шипучин. (Оглядев Хирина.) Дорогой мой, каждую минуту сюда может явиться депутация от членов банка, а вы в валенках, в этом шарфе… в каком-то пиджаке дикого цвета… Могли бы надеть фрак, ну, наконец, черный сюртук…
 

____________________

 
      * на широкую ногу (франц.).
      Хирин. Для меня здоровье дороже ваших членов банка. У меня воспаление всего тела.
      Шипучин (волнуясь). Но согласитесь, что это беспорядок! Вы нарушаете ансамбль!
      Хирин. Если придет депутация, то я спрятаться могу. Не велика беда… (Пишет.) Семь… один… семь… два… один… пять… ноль. Я и сам беспорядков не люблю… Семь… два… девять… (Щелкает на счетах.) Терпеть не могу беспорядков! Вот хорошо бы вы сделали, если бы не приглашали сегодня на юбилейный обед дам…
      Шипучин. Пустяки какие…
      Хирин. Я знаю, вы для шику напустите их сегодня полную залу, но, глядите, они вам все дело испортят. От них всякий вред и беспорядок.
      Шипучин. Напротив, женское общество возвышает!
      Хирин. Да… Ваша супруга, кажется, образованная, а в понедельник на прошлой неделе такое выпалила, что я потом дня два только руками разводил. Вдруг при посторонних спрашивает: «Правда ли, что у нас в банке муж накупил акций Дряжско-Пряжского банка, которые упали на бирже? Ах, мой муж так беспокоится!» Это при посторонних-то! И зачем вы откровенничаете с ними, не понимаю! Хотите, чтобы они вас под уголовщину подвели?
      Шипучин. Ну, довольно, довольно! Для юбилея это все слишком мрачно. Кстати, вы мне напомнили. (Смотрит на часы.) Сейчас должна приехать моя супружница. В сущности, следовало бы съездить на вокзал, встретить ее, бедняжку, но нет времени и… и устал. Признаться, я не рад ей! То есть я рад, но для меня было бы приятнее, если бы она еще денька два пожила у своей матери. Она потребует, чтобы я сегодня провел весь вечер с нею, а, между тем, у нас сегодня предполагается после обеда маленькая экскурсия… (Вздрагивает.) Однако, у меня уже начинается нервная дрожь. Нервы так напряжены, что достаточно, кажется, малейшего пустяка, чтобы я расплакался! Нет, надо быть крепким, не будь я Шипучин!
      Входит Татьяна Алексеевна, в ватерпруфе и с дорожной сумочкой через плечо.
      Шипучин. Ба! Легка на помине!
      Татьяна Алексеевна. Милый! (Бежит к мужу, продолжительный поцелуй.)
      Шипучин. А мы только что о тебе говорили!.. (Смотрит на часы.)
      Татьяна Алексеевна (запыхавшись). Соскучился? Здоров? А я еще дома не была, с вокзала прямо сюда. Нужно тебе рассказать многое, многое… не могу утерпеть… Раздеваться я не буду, я на минутку. (Хирину.) Здравствуйте, Кузьма Николаич! (Мужу.) Дома у нас все благополучно?
      Шипучин. Все. А ты за эту неделю пополнела, похорошела… Ну, как съездила?
      Татьяна Алексеевна. Превосходно. Кланяются тебе мама и Катя. Василий Андреич велел тебя поцеловать. (Целует.) Тетя прислала тебе банку варенья, и все сердятся, что ты не пишешь. Зина велела тебя поцеловать. (Целует.) Ах, если б ты знал, что было! Что было! Мне даже страшно рассказывать! Ах, что было! Но я вижу по глазам, что ты мне не рад!
      Шипучин. Напротив… Милая… (Целует.)
      Хирин сердито кашляет.
      Татьяна Алексеевна (вздыхает). Ах, бедная Катя, бедная Катя! Мне ее так жаль, так жаль! Шипучин. У нас, милая, сегодня юбилей, всякую минуту может явиться сюда депутация от членов банка, а ты не одета.
      Татьяна Алексеевна. Правда, юбилей! Поздравляю, господа… Желаю вам… Значит, сегодня собрание, обед… Это я люблю. А помнишь, тот прекрасный адрес, который ты так долго сочинял для членов банка? Его сегодня будут тебе читать?
      Хирин сердито кашляет.
      Шипучин (смущенно). Милая, об этом не говорят… Право, ехала бы домой.
      Татьяна Алексеевна. Сейчас, сейчас. В одну минуту расскажу и уеду. Я тебе все с самого начала. Ну-с… Когда ты меня проводил, я, помнишь, села рядом с той полной дамой и стала читать. В вагоне я не люблю разговаривать. Три станции все читала и ни с кем ни одного слова… Ну, наступил вечер, и такие, знаешь, пошли всё мрачные мысли! Напротив сидел молодой человек, ничего себе так, недурненький, брюнет… Ну, разговорились… Подошел моряк, потом студент какой-то… (Смеется.) Я сказала им, что я не замужем… Как они за мной ухаживали! Болтали мы до самой полночи, брюнет рассказывал ужасно смешные анекдоты, а моряк все пел. У меня грудь заболела от смеха. А когда моряк - ах, эти моряки! - когда моряк узнал нечаянно, что меня зовут Татьяной, то знаешь, что он пел? (Поет басом.) Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну!.. (Хохочет.)
      Хирин сердито кашляет.
      Шипучин. Однако, Танюша, мы мешаем Кузьме Николаичу. Поезжай домой, милая… После…
      Татьяна Алексеевна. Ничего, ничего, пусть и он послушает, это очень интересно. Я сейчас кончу. На станцию выехал за мной Сережа. Подвернулся тут какой-то молодой человек, податной инспектор, кажется… ничего себе, славненький, особенно глаза… Сережа представил его, и мы поехали втроем… Погода была чудная…
      За сценой голоса: «Нельзя! Нельзя! Что вам угодно?»
      Входит Мерчуткина.
      Мерчуткина (в дверях, отмахиваясь). Чего хватаете-то? Вот еще! Мне самого нужно!.. (Входит, Шипучину.) Честь имею, ваше превосходительство… Жена губернского секретаря, Настасья Федоровна Мерчуткина-с.
      Шипучин. Что вам угодно?
      Мерчуткина. Изволите ли видеть, ваше превосходительство, муж мой, губернский секретарь Мерчуткин, был болен пять месяцев, и пока он лежал дома и лечился, ему без всякой причины отставку дали, ваше превосходительство, а когда я пошла за его жалованьем, то они, изволите ли видеть, взяли и вычли из его жалованья двадцать четыре рубля тридцать шесть копеек. За что? спрашиваю. «А он, говорят, из товарищеской кассы брал и за него другие ручались». Как же так? Нешто он мог без моего согласия брать? Так нельзя, ваше превосходительство! Я женщина бедная, только и кормлюсь жильцами… Я слабая, беззащитная… От всех обиду терплю и ни от кого доброго слова не слышу.
      Шипучин. Позвольте… (Берет от нее прошение и читает его стоя.)
      Татьяна Алексеевна (Хирину). Но нужно сначала… На прошлой неделе вдруг я получаю от мамы письмо. Пишет, что сестре Кате сделал предложение некий Грендилевский. Прекрасный, скромный молодой человек, но без всяких средств и никакого определенного положения. И на беду, представьте себе, Катя увлеклась им. Что тут делать? Мама пишет, чтобы я не медля приехала и повлияла на Катю…
      Хирин (сурово). Позвольте, вы меня сбили! Вы - мама да Катя, а я вот сбился и ничего не понимаю.
      Татьяна Алексеевна. Экая важность! А вы слушайте, когда с вами дама говорит! Отчего вы сегодня такой сердитый? Влюблены? (Смеется.)
      Шипучин (Мерчуткиной). Позвольте, однако, как же это? Я ничего не понимаю…
      Татьяна Алексеевна. Влюблены? Ага! Покраснел!
      Шипучин (жене). Танюша, поди, милая, на минутку в контору. Я сейчас.
      Татьяна Алексеевна. Хорошо. (Уходит.)
      Шипучин. Я ничего не понимаю. Очевидно, вы, сударыня, не туда попали. Ваша просьба по существу совсем к нам не относится. Вы потрудитесь обратиться в то ведомство, где служил ваш муж.
      Мерчуткина. Я, батюшка, в пяти местах уже была, нигде даже прошения не приняли. Я уж и голову потеряла, да спасибо зятю Борису Матвеичу, надоумил к вам сходить. «Вы, говорит, мамаша, обратитесь к господину Шипучину: они влиятельный человек, все могут…» Помогите, ваше превосходительство!
      Шипучин. Мы, госпожа Мерчуткина, ничего не можем для вас сделать. Поймите вы: ваш муж, насколько я могу судить, служил по военно-медицинскому ведомству, а наше учреждение совершенно частное, коммерческое, у нас банк. Как не понять этого!
      Мерчуткина. Ваше превосходительство, а что муж мой болен был, у меня докторское свидетельство есть. Вот оно, извольте поглядеть…
      Шипучин (раздраженно). Прекрасно, я верю вам, но, повторяю, это к нам не относится.
      За сценой смех Татьяны Алексеевны; потом мужской смех.
      Шипучин (взглянув на дверь). Она там мешает служащим. (Мерчуткиной.) Странно и даже смешно. Неужели ваш муж не знает, куда вам обращаться?
      Мерчуткина. Он, ваше превосходительство, у меня ничего не знает. Зарядил одно: «не твое дело! пошла вон!» да и все тут…
      Шипучин. Повторяю, сударыня: ваш муж служил по военно-медицинскому ведомству, а здесь банк, учреждение частное, коммерческое…
      Мерчуткина. Так, так, так… Понимаю, батюшка. В таком случае, ваше превосходительство, прикажите выдать мне хоть пятнадцать рублей! Я согласна не всё сразу.
      Шипучин (вздыхает). Уф!
      Хирин. Андрей Андреич, этак я никогда доклада не кончу!
      Шипучин. Сейчас. (Мерчуткиной.) Вам не втолкуешь. Да поймите же, что обращаться к нам с подобной просьбой так же странно, как подавать прошение о разводе, например, в аптеку или в пробирную палатку.
      Стук в дверь. Голос Татьяны Алексеевны: «Андрей, можно войти?»
      (Кричит.) Погоди, милая, сейчас! (Мерчуткиной.) Вам не доплатили, но мы-то тут при чем? И к тому же, сударыня, у нас сегодня юбилей, мы заняты… и может сюда войти кто-нибудь сейчас… Извините…
      Мерчуткина. Ваше превосходительство, пожалейте меня, сироту! Я женщина слабая, беззащитная… Замучилась до смерти… И с жильцами судись, и за мужа хлопочи, и по хозяйству бегай, а тут еще зять без места.
      Шипучин. Госпожа Мерчуткина, я… Нет, извините, я не могу с вами говорить! У меня даже голова закружилась… Вы и нам мешаете, и время понапрасну теряете… (Вздыхает, в сторону.) Вот пробка, не будь я Шипучин! (Хирину.) Кузьма Николаич, объясните вы, пожалуйста, госпоже Мерчуткиной… (Машет рукой и уходит в правление.)
      Хирин (подходит к Мерчуткиной. Сурово). Что вам угодно?
      Мерчуткина. Я женщина слабая, беззащитная… На вид, может, я крепкая, а ежели разобрать, так во мне ни одной жилочки нет здоровой! Еле на ногах стою и аппетита решилась. Кофей сегодня пила и без всякого удовольствия.
      Хирин. Я вас спрашиваю, что вам угодно?
      Мерчуткина. Прикажите, батюшка, выдать мне пятнадцать рублей, а остальные хоть через месяц.
      Хирин. Но ведь вам, кажется, было сказано русским языком: здесь банк!
      Мерчуткина. Так, так… А если нужно, я могу медицинское свидетельство представить.
      Хирин. У вас на плечах голова или что?
      Мерчуткина. Миленький, ведь я по закону прошу. Мне чужого не нужно.
      Хирин. Я вас, мадам, спрашиваю: у вас голова на плечах или что? Ну, черт меня подери совсем, мне некогда с вами разговаривать! Я занят. (Указывает на дверь.) Прошу!
      Мерчуткина (удивленная). А деньги как же?..
      Хирин. Одним словом, у вас на плечах не голова, а вот что… (Стучит пальцем по столу, потом себе по лбу.)
      Мерчуткина (обидевшись). Что? Ну, нечего, нечего… Своей жене постукай… Я губернская секретарша… Со мной не очень!
      Хирин (вспылив, вполголоса). Вон отсюда!
      Мерчуткина. Но, но, но… Не очень!
      Хирин (вполголоса). Ежели ты не уйдешь сию секунду, то я за дворником пошлю! Вон! (Топочет ногами.)
      Мерчуткина. Нечего, нечего! Не боюсь! Видали мы таких… Скважина!
      Хирин. Кажется, во всю свою жизнь не видал противнее… Уф! Даже в голову ударило… (Тяжело дышит.) Я тебе еще раз говорю… Слышишь! Ежели ты, старая кикимора, не уйдешь отсюда, то я тебя в порошок сотру! У меня такой характер, что я могу из тебя на весь век калеку сделать! Я могу преступление совершить!
      Мерчуткина. Собака лает, ветер носит. Не испугалась. Видали мы таких.
      Хирин (в отчаянии). Видеть ее не могу! Мне дурно! Я не могу! (Идет к столу и садится.) Напустили баб полон банк, не могу я доклада писать! Не могу!
      Мерчуткина. Я не чужое прошу, а свое, по закону. Ишь срамник! В присутственном месте в валенках сидит… Мужик…
      Входят Шипучин и Татьяна Алексеевна.
      Татьяна Алексеевна (входя за мужем). Поехали мы на вечер к Бережницким. На Кате было голубенькое фуляровое платье с легким кружевом и с открытой шейкой… Ей очень к лицу высокая прическа, и я ее сама причесала… Как оделась и причесалась, ну просто очарование!
      Шипучин (уже с мигренью). Да, да… очарование… Сейчас могут прийти сюда.
      Мерчуткина. Ваше превосходительство!.. Шипучин (уныло). Что еще? Что вам угодно? Мерчуткина. Ваше превосходительство!.. (Указывает на Хирина.) Вот этот, вот самый… вот этот постучал себе пальцем по лбу, а потом по столу… Вы велели ему мое дело разобрать, а он насмехается и всякие слова. Я женщина слабая, беззащитная…
      Шипучин. Хорошо, сударыня, я разберу… приму меры… Уходите… после!.. (В сторону.) У меня подагра начинается!..
      Хирин (подходит к Шипучину, тихо). Андрей Андреич, прикажите послать за швейцаром, пусть ее в три шеи погонит. Ведь это что такое?
      Шипучин (испуганно). Нет, нет! Она визг поднимет, а в этом доме много квартир.
      Мерчуткина. Ваше превосходительство!..
      Хирин (плачущим голосом). Но ведь мне доклад надо писать! Я не успею!.. (Возвращается к столу.) Я не могу!
      Мерчуткина. Ваше превосходительство, когда же я получу? Мне нынче деньги надобны.
      Шипучин (в сторону, с негодованием). За-ме-ча-тель-но подлая баба! (Ей мягко.) Сударыня, я уже вам говорил. Здесь банк, учреждение частное, коммерческое…
      Мерчуткина. Сделайте милость, ваше превосходительство, будьте отцом родным… Ежели медицинского свидетельства мало, то я могу и из участка удостоверение представить. Прикажите выдать мне деньги!
      Шипучин (тяжело вздыхает). Уф!
      Татьяна Алексеевна (Мерчуткиной). Бабушка, вам же говорят, что вы мешаете. Какая вы, право.
      Мерчуткина. Красавица, матушка, за меня похлопотать некому. Одно только звание, что пью и ем, а кофей ныне пила без всякого удовольствия.
      Шипучин (в изнеможении, Мерчуткиной). Сколько вы хотите получить?
      Мерчуткина. Двадцать четыре рубля тридцать шесть копеек.
      Шипучин. Хорошо! (Достает из бумажника 25 руб. и подает ей.) Вот вам двадцать пять рублей. Берите и… уходите!
      Хирин сердито кашляет.
      Мерчуткина. Покорнейше благодарю, ваше превосходительство… (Прячет деньги.)
      Татьяна Алексеевна (садясь около мужа). Однако мне пора домой… (Посмотрев на часы.) Но я еще не кончила… В одну минуточку кончу и уйду… Что было! Ах, что было! Итак, поехали мы на вечер к Бережницким… Ничего себе, весело было, но не особенно… Был, конечно, и Катин вздыхатель Грендилевский… Ну, я с Катей поговорила, поплакала, повлияла на нее, она тут же на вечере объяснилась с Грендилевским и отказала ему. Ну, думаю, все устроилось, как нельзя лучше: маму успокоила, Катю спасла и теперь сама могу быть спокойна… Что же ты думаешь? Перед самым ужином идем мы с Катей по аллее и вдруг… (Волнуясь.) И вдруг слышим выстрел… Нет, я не могу говорить об этом хладнокровно! (Обмахивается платком.) Нет, не могу!
      Шипучин (вздыхает). Уф!
      Татьяна Алексеевна (плачет). Бежим к беседке, а там… там лежит бедный Грендилевский… с пистолетом в руке…
      Шипучин. Нет, я этого не вынесу! Я не вынесу! (Мерчуткиной.) Вам что еще нужно?
      Мерчуткина. Ваше превосходительство, нельзя ли моему мужу опять поступить на место?
      Татьяна Алексеевна (плача). Выстрелил себе прямо в сердце… вот тут… Катя упала без чувств, бедняжка… А он сам страшно испугался, лежит и… и просит послать за доктором. Скоро приехал доктор и… и спас несчастного…
      Мерчуткина. Ваше превосходительство, нельзя ли моему мужу опять поступить на место?
      Шипучин. Нет, я не вынесу! (Плачет.) Не вынесу! (Протягивает к Хирину обе руки, в отчаянии.) Прогоните ее! Прогоните, умоляю вас!
      Хирин (подходя к Татьяне Алексеевне). Вон отсюда!
      Шипучин. Не ее, а вот эту… вот эту ужасную… (указывает на Мерчуткину) вот эту!
      Хирин (не поняв его, Татьяне Алексеевне). Вон отсюда! (Топочет ногами.) Вон пошла!
      Татьяна Алексеевна. Что? Что вы? С ума сошли?
      Шипучин. Это ужасно! Я несчастный человек! Гоните ее! Гоните!
      Хирин (Татьяне Алексеевне). Вон! Искалечу! Исковеркаю! Преступление совершу!
      Татьяна Алексеевна (бежит от него, он за ней). Да как вы смеете! Вы нахал! (Кричит.) Андрей! Спаси! Андрей! (Взвизгивает.)
      Шипучин (бежит за ними). Перестаньте! Умоляю вас! Тише! Пощадите меня!
      Хирин (гонится за Мерчуткиной). Вон отсюда! Ловите! Бейте! Режьте ее!
      Шипучин (кричит). Перестаньте! Прошу вас! Умоляю!
      Мерчуткина. Батюшки… батюшки!.. (Взвизгивает.) Батюшки!..
      Татьяна Алексеевна (кричит). Спасите! Спасите!.. Ах, ах… дурно! Дурно! (Вскакивает на стул, потом падает на диван и стонет, как в обмороке.)
      Хирин (гонится за Мерчуткиной). Бейте ее! Лупите! Режьте!
      Мерчуткина. Ах, ах… батюшки, в глазах томно! Ах! (Падает без чувств на руки Шипучина.)
      Стук в дверь и голос за сценой: «Депутация!»
      Шипучин. Депутация… репутация… оккупация…
      Хирин (топочет ногами). Вон, черт бы меня драл! (Засучивает рукава.) Дайте мне ее! Преступление могу совершить!
      Входит депутация из пяти человек; все во фраках. У одного в руках адрес в бархатном переплете, у другого - жбан. В дверь из правления смотрят служащие. Татьяна Алексеевна на диване, Мерчуткина на руках у Шипучина, обе тихо стонут.
      Член банка (громко читает). Многоуважаемый и дорогой Андрей Андреевич! Бросая ретроспективный взгляд на прошлое нашего финансового учреждения и пробегая умственным взором историю его постепенного развития, мы получаем в высшей степени отрадное впечатление. Правда, в первое время его существования небольшие размеры основного капитала, отсутствие каких-либо серьезных операций, а также неопределенность целей ставили ребром гамлетовский вопрос: «быть или не быть?», и в одно время даже раздавались голоса в пользу закрытия банка. Но вот во главе учреждения становитесь вы. Ваши знания, энергия и присущий вам такт были причиною необычайного успеха и редкого процветания. Репутация банка… (кашляет) репутация банка…
      Мерчуткина (стонет). Ох! Ох!
      Татьяна Алексеевна (стонет). Воды! Воды!
      Член банка (продолжает). Репутация… (кашляет) репутация банка поднята вами на такую высоту, что наше учреждение может ныне соперничать с лучшими заграничными учреждениями…
      Шипучин. Депутация… репутация… оккупация… шли два приятеля вечернею порой и дельный разговор вели между собой… Не говори, что молодость сгубила, что ревностью истерзана моей.
      Член банка (продолжает в смущении). Затем, бросая объективный взгляд на настоящее, мы, многоуважаемый и дорогой Андрей Андреевич… (Понизив тон.) В таком случае мы после… Мы лучше после…
      Уходят в смущении.
      Занавес