21.
      Помещение, заполненное декорациями. На первом плане -- декорации древнего Рима. В комнате включается свет, туда вбегают Сергей и Марина. Сергей начинает ее раздевать.
      М а р и н а. Здесь?
      С е р г е й. Почему бы нет? Тебя что-то смущает? Посмотри вокруг. Здесь можно устроить хорошую оргию. Ты любишь оргии?
      М а р и н а. Обожаю!
      Они занимаются любовью. После того, как все кончилось, она немного отстраняется от него и поправляет помятую одежду.
      С е р г е й. Мне начинает нравиться этот спектакль.
      М а р и н а. Мне тоже. Здесь немного пыльно.
      С е р г е й. Не беда. Я, кажется, начинаю понимать, зачем он затеял всю эту комедию.
      М а р и н а. Зачем же?
      С е р г е й. А зачем обычно затевают комедии? Чтобы посмеяться.
      М а р и н а. Над нами?
      С е р г е й. И над нами тоже. Мы играем без зрителей, в пустом зале. Это хорошо. Это значит, что мы не хотим аплодисментов, мы не паясничаем, мы не работаем на публику, мы работаем только на себя, мы забыли собственные имена, все, что вокруг, мы живем только придуманными образами. Чистое искусство, какое оно есть. Это он хорошо придумал. Только он хотел слюнявых разговоров, а я хочу действия.
      М а р и н а. Ты сказал, что у тебя есть план.
      С е р г е й. Ты -- мой план, дьяволица моя.
      М а р и н а. Я серьезно.
      С е р г е й. Я тоже. Вся интрига крутится вокруг тебя. Мы же актеры. Мы изображаем чувства. Ты можешь сейчас заплакать?
      М а р и н а. Могу.
      С е р г е й. А тебе хочется?
      М а р и н а. Нет. Сейчас мне хорошо. Но если нужно...
      С е р г е й. Вот! Мы знаем, что такое человеческие эмоции, потому что умеем вызывать их по желанию. По желанию мы можем радоваться или грустить, страдать или быть счастливыми. Это всего лишь игра, и я просто хочу довести ее до логического конца. Я хочу вызвать сильные эмоции, я хочу познать крайности, любовь и ненависть, добро и зло.
      М а р и н а. "И вы будете как боги, знающие добро и зло."
      С е р г е й. Нет, боги ничего не знают, они бестелесны, холодны, слишком абстрактны. Мы будем круче, мы будем как человеки! Земные, страстные, любящие, ненавидящие. Мы покажем человеческое, истинно человеческое! Ты не против?
      Сергей хватает ее за одежду и притягивает к себе.
      22.
      Ничего необычного -- сначала чиркаешь спичкой, вспыхивает сера, маленький взрыв, треск, пламя во все стороны, затем горит дерево -- медленно и скучно, оранжевым, с синевой по краям огнем, ты подносишь спичку к конфорке, наклоняя головкой вниз, чтобы она не погасла, затем пускаешь газ. Ставишь чайник. Достаешь чашки. Завариваешь чай. Ничего необычного. Все как всегда.
      Погода, кажется, безнадежно испортилась, хотя еще только начало августа. Небо заволокли серые тучи, пришедшие c юго-запада, все утро нудно и мелко лил холодный дождь, к обеду он прекратился, но сейчас, вроде бы, готов был пойти снова. На улице было тихо -- редкие прохожие проскальзывали неуловимо по тротуару под окном его кухни, да пара легковых машин, может быть, прошелестят шинами за всю субботу, и все. Ни бегающих, орущих детей, ни шумных компаний, пенсионерка из квартиры снизу выгуливала своего похожего на крысу маленького старого, но порой очень голосистого пса неопределенной, какой-то комнатной породы, отпускала его, а когда оно исчезало в ближайших кустах, звала тоненьким голоском: "Ке-е-е-ша! Ке-е-е-ша!". Этот зовущий голос раздавался и сейчас. Миша налил себе чаю и прошел по короткому коридору в комнату. В печатную машинку, как всегда, был заправлен чистый лист -- нужно было начинать новую сцену, а на это не было сейчас ни сил, ни вдохновения. Он поставил чашку на стол, прошелся по комнате несколько раз, пытаясь зацепиться за ускользающие мысли, поймать что-то цельное, что можно было развить и продолжить, но безуспешно. Она ушла, растворилась, исчезла, как и подобает нимфе, приворожив и бесследно, без объяснений, без записок, без видимых причин растаяв в воздухе, что дальше? Что? Сергей должен был, по сюжету, придумать что-то яркое, необычное, нечто, что вписывалось бы в общую идею, но что именно -- Миша терялся уже не первый день, он просто не мог сосредоточиться и поймать образ, тему очередного диалога -- то, что раньше у него всегда хорошо получалось. Что это за странная игра, и какова ее цель? Чем все должно закончиться? Все меньше он находил в себе желание и силу воли искать ответы на эти вопросы. Он прошелся по комнате еще раз, от угла до угла было ровно семь шагов, затем подошел к окну, но ничего нового там не увидел -- все то же серое небо, больные тополиные ветви, палисадник, белая трансформаторная будка и красная стена новостройки чуть дальше.
      На следующий день, в воскресенье, он пошел к Андрею. Оли не было, она нашла себе работу на выходные, и они сидели вдвоем в гостиной, в которой по обыкновению царил художественный, творческий беспорядок, множество вещей было разбросано везде, на них просто не обращали внимания. Андрей достал где-то кассету с последним фильмом Антониони, и они посмотрели ее -- пять любовных истории, облака и тишина.
      -- М-да... -- вздохнул Андрей, -- Хорошее кино. Ну что, как у тебя?
      -- Никак.
      -- Затык?
      -- Вроде того.
      -- Ну ничего, бывает, -- в голосе Андрея сквозила добродушная покровительность, --А ты думал, это будет легко? Не все так просто в датском королевстве. Если ты хочешь написать что-то стоящее, тебе нужно научиться видеть все целиком, как бы со стороны. Поднимаешься в воздух и видишь все события с высоты птичьего полета, везде и во все времена. И тогда понимаешь, что, как и почему, и главное, что дальше. Только это не просто. Мне тоже это не всегда удается.
      -- Дело не в этом, -- замялся Миша, -- Мне просто не нравится то, что выходит. Все зашло куда-то не туда. Не так, как я хотел. Я понимаю, что надо что-то переделать, изменить, а возвращаться назад не хочется. Не могу. Все заново... Нет. И потом... Тут личное.
      -- Ясно, -- кивнул Андрей, -- Не хочешь, не говори.
      -- Ты помнишь Лену? Она уехала к родителям. Уехала, ничего не сказав, даже записки не оставив, тетка ее сказала, что на неделю, уже две прошло, больше даже, а ее до сих пор нет.
      -- Задержалась?
      -- Возможно, кончено, но мне кажется, тут другое. Я думаю, она прочитала мой сценарий.
      -- И что ж ты там про нее написал?
      Миша пожал плечами.
      -- Про нее -- ничего. Написал то, что чувствовал. Она могла неправильно понять... некоторые вещи.
      -- Может быть... -- Андрей задумался, -- А... Не бери в голову. Здесь больше твоих домыслов, чем реальности. Знаешь что... Не бросай это дело. Иначе не стоило начинать. Допиши до конца. Пусть получится плохо, но, по крайней мере, это будет что-то законченное. Иначе ты так и будешь двигаться по кругу.
      -- Хорошо, я подумаю.
      Он думал. Он сел на троллейбус и доехал до конечной, до площади Минина -- где стоит главная башня Кремля, где всегда продают цветы, а по праздникам устраивают шествия, концерты и салюты. Фонтан не работал, сквер был пуст, лишь на остановке стояло с десяток человек. Он пошел поначалу к откосу, к памятнику Чкалову и закрытому сейчас, должно быть, из-за возможного дождя, кафе, в котором они когда-то, уже бог знает как давно, в июнь, в самую жару сидели и слушали чаек, но передумал, развернулся и пошел к Большой Покровке, вдоль кремлевской стены, по мосту через Зеленский съезд, мимо стройплощадки новой гостиницы, к Драматическому театру. Покровка по воскресеньям -- всегда самая шумная и праздничная улица, здесь постоянно что-то происходит, кто-то собирает подписи против чего-то, девушки в фирменных куртках раздают сигареты, кто-то гадает по руке, кто-то взвешивает или фотографирует, кто-то вербует в какие-то религиозные секты, торговцы что-то продают, художники рисуют, все остальные пьют пиво или лимонад, или ничего не пьют, а просто гуляют. Но сегодня народу было мало, а палаток с торговцами уже не было вовсе. Миша прошел несколько метров в сторону трамвайной остановки и остановился около уличного музыканта, которого раньше здесь ни разу не видел -- худощавый молодой парень в черном плаще, с саксофоном в руках. Они посмотрели в глаза друг другу, парень едва заметно дернул плечом, поднес инструмент к губам и заиграл -- медленный, пьяный, вечерний, уплывающий куда-то блюз. Что он еще мог заиграть здесь, на саксофоне, в это время суток, в такую погоду? Низко, раскатисто, сочно, дождливо, он играл, а Миша стоял рядом, слушал и смотрел на проходящих мимо людей -- подошла мама лет тридцати с дочкой в белой курточке, потом -- пожилая пара, молодой человек с бутылкой пива, еще один молодой человек в обнимку с девушкой, семья -родители с двумя детьми, тот парень, который был с девушкой, небрежно, на ходу бросил в футляр саксофониста пятирублевую купюру, а пожилая пара остановилась ненадолго, перешептываясь, но не положила ничего. Потом были еще люди, музыкант заиграл другой блюз, и Миша пошел дальше, оставив в футляре рублей десять.
      У остановки трамвая стояла урна. Самая обычная, красная, металлическая, с написанным на боку через трафарет названием района. Он извлек из пакета папку, раскрыл ее, вынул листы, сложил их пополам и запихал в мусорный ящик, потом, не долго думая, отправил туда и картонку. Все. Было и нет. Как просто! Через пять минут подошел трамвай.
      23.
      Полутемная комната. Узкий луч света рисует квадратное пятно на полу. В нем лицом вверх лежит Вадим, чуть дальше тоже на полу сидит Таня.
      Т а н я. И ты думаешь, это так просто? Взял и уничтожил?
      В а д и м. Такова жизнь.
      Т а н я. Чушь! Бессмысленное и неудачное оправдание.
      В а д и м. Нет. Жизнь действительно такова. В любом случае нет ничего вечного.
      Т а н я. И тем не менее...
      В а д и м. Он должен был уничтожить -- и он это сделал. Он создал, ему и разрушать. В нынешней ситуации... Это его право.
      Т а н я. Нет. Нет у него на это прав. Слишком далеко все зашло. Это не просто листки бумаги с отпечатанным текстом. Это уже не слова или буквы. Это -- конкретная жизнь. Чувства, мысли, судьба, характеры... Любовь, если угодно. Это -- часть его самого. И нас с тобой, кстати, тоже. Ты еще помнишь об этом?
      В а д и м. Ты не понимаешь...
      Т а н я. Понимаю. Взять все и выбросить... Похоже на убийство. Нет.
      В а д и м. Все же он это сделал. Должен был сделать, хотел и сделал. Получил удовольствие.
      Т а н я. Ты его оправдываешь?
      В а д и м. Я принимаю его таким, какой он есть.
      Т а н я. И это хорошо?
      В а д и м. Это правила игры.
      Т а н я. Дальше будет хуже.
      В а д и м. Возможно.
      Т а н я. Да... Будет хуже. Придется идти до конца. Весь путь. Он выдержит?
      В а д и м. Надеюсь, что да.
      Т а н я. Дай Бог...
      Пауза. Вадим молчит, Таня смотрит на него.
      24.
      -- Миша?! Боже мой, ты заболеешь! Иди в ванную! В такой дождь, без зонта... Сумасшедший!
      Было холодно, сыро и неуютно. На бетонный пол лестничной площадки капала вода, промокшая насквозь одежда противно липла к телу. Миша прошел в прихожую, быстро разулся и проскользнул в белую, отделанную кафелем ванную.
      -- Мишенька, халат я тут на ручку повесила, -- постучала в дверь Вика, -- Надень его, хорошо!
      Халат оказался мужской, махровый и очень теплый, синего цвета. Когда он, закутавшись в него по домашнему, прошел на кухню, Вика уже заварила чай.
      -- Миш, у тебя когда день рождения? -- грозно спросила она, -- Я тебе зонт подарю. Что ты без зонта ходишь в такую погоду?
      -- Не люблю зонтов.
      -- Понимаю. Гулять под дождем без зонта -- это так романтично. А болеть потом романтично?
      -- Лена пропала, -- выдавил из себя, наконец, Миша.
      -- В каком смысле пропала?
      -- Сказала, что уехала к родителям на неделю, и не вернулась.
      -- Понятно, -- кивнула Вика, -- И теперь ты ходишь по квартирам...
      -- Это не смешно. Ты знаешь, что произошло?
      -- Я-то знаю! -- устало вздохнула она, -- А вот ты, похоже, вообще не представляешь себе...
      Миша отрезал:
      -- Рассказывай!
      Вика присела рядом с ним и посмотрела на него долгим, открытым, вызывающим доверие взглядом. Это был ее козырь, ее стиль, ее любимое профессиональное оружие, она могла смотреть и улыбаться так, что человек сразу рассказывал ей все свои тайны.
      -- Мишенька-а! -- протянула она, -- Солнце мое! Боюсь, правда тебе не понравится.
      Он начинал терять терпение.
      -- Что случилось?
      Вика снова вздохнула.
      -- Они и раньше встречались, до того, как вы познакомились. Они начали встречаться, когда Ленка еще совсем зеленая была, в школе училась. Родители ее хотели на него в суд подать, только он ведь как уж, везде выкрутится, потом смирились. И я смирилась. Не могут они друг без друга. И ссорятся постоянно, и посуду бьют, и ревнуют, а все равно не могут. Такая связь...
      Он задохнулся.
      -- Ты об Олеге?
      -- О нем, родимом.
      -- Она что, у него сейчас?
      -- Да, у него, квартиру он снимает в городе.
      -- И к родителям она не уезжала?
      -- Нет.
      Миша замолчал, медленно переваривая услышанное. Вика встала и разлила кипяток по чашкам.
      -- На-ка вот, выпей, согреешься!
      -- А ты как же?
      -- А что я? -- в третий раз вздохнула она, -- Они поссорятся, он ко мне бежит. Люблю, говорит, а она стерва, и вообще ему с ней больше не по пути. В этот раз появился ты, все пошло по другому, я надеялась, что это серьезно... Может быть, она действительно тебя любила. По своему.
      -- Любила?.. Ты вправду думаешь, что она меня любила?
      Вика поставила чашку на стол и ответила неожиданно спокойным и рассудительным голосом:
      -- Лена, в конце концов, неплохая девушка. Разгадать ее нужно. Там такая красота изнутри светит иногда, я поражаюсь просто. И стихи пишет, а песни как поет! Очень тонкие энергии. Чем-то он ее цепляет, значит, раз она так его любит. И ты бы цеплял, опыта бы тебе побольше. Эх, Мишенька!..
      25.
      Дни шли. Медленно и тягуче, как асфальтовый каток, проползла в одиночестве, странных снах и мыслях еще одна неделя. Он ничего не делал -только работал, ел и спал. Печатная машинка была убрана на шкаф и замолчала, кажется, навсегда, остались только книги -- последнее прибежище утомленного духа, он взялся, наконец, за Сартра, давно хотел, но как-то все было недосуг, положил книгу у дивана, но брал ее в руки редко, не мог сосредоточиться. Еще были шаги по комнате, обида, маета, сомнения, много эмоций, редкие прогулки под мелкой изморосью -- одним словом, жизнь.
      Однажды вечером он пришел домой. Уставший и голодный после рабочего дня, после ожидания на остановке и тряски в автобусе, он открыл дверь, сунул ключ в карман, расшнуровал ботинки, присев на тумбочку, разулся, снял плащ... На вешалке в углу висела куртка. Ее куртка, та самая, коричневая, недорогая, в которой она была тогда, майской ночью, в трамвае, взбиравшемся в гору, когда они познакомились, он узнал бы ее из тысячи, да и чья еще куртка может висеть здесь, в его квартире? Лицо его посерело, он бросил плащ куда-то на пол и быстро прошел в комнату. Телевизор был включен, к кресле сидела она. Лена.
      -- Мишка! -- она приподнялась и потянулась в его сторону, -- Я так соскучилась!
      -- Что ты здесь делаешь?
      -- Пришла, -- замерев, недоуменно ответила Лена, -- Хотела тебя увидеть и пришла. Что-то не так?
      -- Зачем?
      -- Говорю же, хотела увидеть. Что с тобой?
      Он покачал головой и посмотрел куда-то в левый верхний угол комнаты, туда, где маленький паучок пару недель назад свил свою паутину.
      -- Уходи!
      -- До что с тобой? -- всплеснула руками она, -- Что она тебе наговорила? Сука! Что она тебе наплела? Да она сама на тебя глаз положила, разве ты не видишь?! Ты что, думаешь, я с кем-то?..
      -- Лен, давай не будем!
      На глазах ее появились слезы.
      -- Миша, да как ты можешь так?.. Почему ты мне не веришь? Я люблю тебя. Только тебя. Никого больше. Ты же... Господи, ну что мне сделать, чтобы ты мне поверил?!
      Миша выдержал паузу -- тысячи мыслей кружились, стремительно меняя друг друга в его голове, он стоял, молчал, терялся и не знал, что делать и что сказать, чтобы все это поскорее закончилось.
      Лена встала и подошла к нему почти вплотную.
      -- Мишка, я же люблю тебя! Я все для тебя сделаю, все, что хочешь. Как ты мог даже подумать?..
      Она встала на колени, затем, словно потеряв последние силы, упала к его ногам. Несколько секунд он смотрел на нее, лежащую, сверху вниз. Руки его дрожали.
      -- Лен, уйди пожалуйста! Я не могу сейчас тебя видеть.
      Она подняла заплаканное лицо, он молча выдержал ее жалостливый взгляд, потом она встала. Миша выключил телевизор. Лена порылась в кармане, достала ключ и бросила его на пол.
      -- Олег был прав. Ты действительно тюфяк!
      Он медленно нагнулся, подбирая ключ, увидел, как мимо промелькнули ее ноги в синих джинсах, услышал, как гулко хлопнула входная дверь. Старое кресло с желтой обивкой приняло в свои объятия его тело, он замер, взгляд его остановился в невидимой точке где-то позади, по ту сторону погасшего и беззвучного "голубого" экрана.
      26.
      Зрительный зал. На сцене ничего нет. Две рампы освещают ее перекрестными лучами. Зал теряется в темноте. Справа, у входа, стоят, тихо разговаривая, Сергей, Таня и Марина. Входит Вадим.
      В а д и м. Да... Поздравляю! Оригинальный ход. Не ожидал.
      М а р и н а. Ты тоже хорош. Держался молодцом.
      В а д и м (Марине). Мне кажется, ты немного переигрываешь. Эти заломленные руки, падение к ногам... Мы не в девятнадцатом веке.
      С е р г е й (обнимает Марину). Брось! Наша Джульета сыграла великолепно -- то, что от нее требовалось.
      В а д и м. Так это и есть то, о чем ты говорил?
      С е р г е й. Это только начало. Все зависит от тебя.
      В а д и м. Да, я знаю. Игра есть игра.
      С е р г е й. Что там дальше по пьесе? У тебя есть, что сказать?
      В а д и м. Как ты думаешь?
      С е р г е й. Монолог?
      В а д и м. Как всегда.
      С е р г е й. Давай!
      Вадим поднимается на сцену, озирается по сторонам, уходит куда-то за кулисы и возвращается вместе со стулом. Он ставит его посреди сцены спинкой к зрительному залу. Затем садится на него верхом. Пауза.
      В а д и м. Вот как... Ты живешь, не напрягаясь, легко, вальсируя, ты делаешь то, что перед носом, ты работаешь, ты ешь, ты спишь с женщиной, все потому что ты -- мужчина, и поэтому тебе надо зарабатывать деньги, и есть, и спать с женщиной. Это естественно, и ты пребываешь в этом. Все как бы само собой. До определенного момента. Потом нужно делать выбор. Потому что чего-то вдруг начинает не хватать, работы, денег, женщин, понимания или внутреннего комфорта. Ты должен что-то создать или что-то уничтожить, может быть что-то изменить или вернуть то, что было утрачено. Ты должен выбрать дорогу, по которой дальше идти. Ты должен решить, идти ли вообще, или остаться стоять там, где был. И этот выбор -- это ответственность перед собой и перед другими. Ты можешь выбрать неверную дорогу, создать то, что не надо было создавать, или уничтожить то, что могло бы еще жить и расти, ты можешь потерять то, что было тебе ближе всего, и тогда, тогда ты должен вернуться на развилку. Это выбор. Это непростой выбор. Это выбор человека, способного пойти против течения, человека, способного на все. Ты готов стать таким человеком?
      В зале слышно какое-то шевеление. Таня встает и выходит, опустив голову.
      27.
      Ночь. Город. Он вышел прогуляться, сам не зная зачем, дома оставаться он больше не мог, мучительно хотелось пива, воздуха, движения или чего-нибудь, он сам толком не знал. Он дошел до Средного рынка, купил в киоске бутылку "Царского", выпил половину залпом, и, тут же расхотев, оставил ее, недопитую, на тротуаре, пошел дальше, в любимые старые кварталы, не торопясь, прогуливаясь. Пиво горчило, стояло в горле, весьма специфичный, терпкий вкус кориандра ему не понравился, но от выпитого алкоголя стало как-то легко и спокойнее на душе. Город сонно и пусто молчал, сказать ему было нечего, фонари равнодушно светили под ноги, окна уже не горели, один-два, может быть, где-то вдали мерцали одинокими маяками чужих, незнакомых судеб, раз, два, три, начиналась осень, лето закончилось, пролетело незаметно, оставив только воспоминания, пустоту и одиночество, и тополя уже кое-где желтые, со сморщившимися, изъеденными болезнью листьями, девятый месяц, беременная природа должна была вот-вот что-то родить, четыре, пять, шесть, он шел, считал шаги, смотрел на облака и просвечивающие кое-где редкие звезды. Где-то на юге по светлому пятну можно было разгадать незримое присутствие луны. Он уже почти дошел до улицы Горького, когда сзади послышался шум -- чьи-то быстрые шаги, возгласы и смех. Он оглянулся -- двое молодых людей, потешно и странно одетых приближались с улыбками на лицах стремительно, как будто не замечая вставшего на их пути случайного странника. Миша отошел в сторону, но было поздно. Один из парней, не снимая с лица улыбки, резким толчком в грудь сбил его с ног, второй пнул в живот. Первый, кажется, это был первый, наклонился, посмотрел секунду, затем взял Мишу за волосы, оттянул голову назад и несколько раз с силой стукнул лицом об асфальт. Они посмотрели друг на друга, рассмеялись, стукнули по рукам, и все так же смеясь, исчезли за поворотом. Наступила тишина.
      Некоторое время он лежал без движения, в луже крови, слушая собственное колотящееся сердце, приходя в себя и набираясь сил и воли для того, чтобы встать. Затем пошевелился и, наконец, приподнялся на руках и сел. Плащ был испачкан, лицо разбито, было обидно, прежде всего, из-за бессмысленности всего этого действа, в кармане брюк лежали деньги, но они, кажется, им были не нужны. Миша встал, отряхнулся, как мог, достал из кармана платок, промокнул лицо, выбросил его не глядя куда-то в палисадник и пошел дальше, ссутулившись, старясь идти под фонарями.
      У Вики оказались очень нежные руки. Она быстро и аккуратно обработала уже начавшие заживать царапины на Мишиной щеке, смазала йодом, приклеила пластырь.
      -- Меньше надо по ночам гулять! -- ворчала она, -- Вляпался. Нашел приключений на свою голову!
      -- Заживет, -- успокаивал Миша, -- На мне всегда заживает, как на собаке.
      -- Вот и посмотрим. Но все же, будь осторожнее! Пожалуйста.
      -- Вик, я к тебе вообще-то по делу зашел.
      -- Понятно, -- вздохнула Вика, -- Ты ведь просто так не зайдешь. Ну, что у тебя за дело?
      Миша помолчал, напряженно собираясь с мыслями, словно проверяя свое решение в последний раз.
      -- Дай мне адрес Олега!
      Вика нахмурилась.
      -- Тебе что, мало?
      -- Пожалуйста!
      -- Мишенька!
      Ее ладонь легко, нежно, едва касаясь, легла на его здоровую щеку.
      -- Миш, затем тебе это нужно, скажи а? Ну зачем? Что, девчонок мало вокруг? Ты красивый, умный, у тебя все есть. Свистни, любая прибежит. Кроме... Не твое это, понимаешь? Не твое... Зачем это тебе?
      -- Мне нужно. Поверь, мне действительно нужно.
      -- Мишенька! Солнце! А я? Я тебе нужна? Я понимаю, я намного старше, но я многое умею и много смогу тебе дать. Правда. Мишка, радость моя, я смогу сделать тебя счастливым. Я буду стараться. Мишенька, я все для тебя сделаю. Только скажи.
      Он немного, чуть заметно отстранился.
      -- Вика, пожалуйста, не обижайся, сейчас мне нужен адрес Олега.
      Пауза.
      -- А ты упрям, -- сказала Вика, убирая руку, -- Прости меня, хорошо? Не обижайся. Что взять со старой дуры.
      Он обнял ее за талию.
      -- Вик, ты хорошая. Я хотел бы быть твоим другом. Хорошо?
      Вздыхая:
      -- Уговорил.
      -- Так как насчет адреса?
      -- Все таки идешь?.. Это твое заднее слово?
      -- Заднее.
      -- Мишка, Мишка!.. Как же с вами, мужиками, тяжело!..
      За окном город, проснувшись, окунался в привычную утреннюю суету.
      28.
      Дверь ему открыл Олег. Одетый как всегда в спортивный костюм и рубашку с коротким рукавом, нисколько не изменившийся за прошедшие полтора месяца, что они не виделись, он несколько секунд пораженно пялился на Мишу, и, наконец, сказал:
      -- Ну проходи.
      Миша протянул руку.
      -- Здравствуй!
      -- Не через порог. А так, привет.
      Прихожая была попросторнее Викиной, квартира располагалась в нестаром кирпичном доме, на восьмом этаже и была спланирована по современным стандартам -- было, где развернуться. Миша прошел внутрь.
      -- А Лены нет?
      -- Она на работе, -- буркнул Олег, -- Через полчаса придет. Проходи, чаю попьем!
      На кухне, на покрашенной темно-зеленой краской стене висел календарь с роскошной девицей в купальнике. Миша присел на табуретку, пока Олег возился с чайником и плитой.
      -- Что у тебя с лицом? -- через плечо, не поворачиваясь, спросил он.
      -- Упал, -- коротко ответил Миша.
      -- Бывает, -- поняв, что правдивых объяснений не последует, кивнул Олег. Он зажег огонь и сел напротив, по другую сторону кухонного стола, -Как вообще живешь-то?
      -- Нормально.
      -- Сценарий написал?
      -- Сценарий... -- Миша уже как будто забыл про него. Так, кажется, давно это было, май, начало, лето, какие-то актеры, -- Нет.
      -- А что так?
      -- Не знаю. Не пишется. Не буду я его писать.
      -- А... Ну-ну. Нехорошо это. Надо было дописать. Раз уж начал. А иначе и начинать не надо было.
      Миша пожал плечами.
      -- Может быть.
      Повисла пауза. Олег пробежал взглядом по стенам, затем снова посмотрел на него.
      -- Ты что пришел-то?
      -- Так... Проведать друзей. Давно вот вас не видел.
      -- Это верно, -- согласился Олег, -- давно не виделись. Хорошо, что пришел. Сейчас чай будем пить.
      Он встал и подошел к окну. Его широкая спина загородила свет, стало немного темнее. Осеннее небо вокруг головы было наполовину затянуто облаками -- бело-серо-голубой бесформенный, хаотичный орнамент обрамлял коротко подстриженную черную шевелюру. Олег долго что-то разглядывал там, на улице, по другую сторону стекла, затем резко и неожиданно повернулся, сделал шаг по направлению к Мише.
      -- Ты к ней пришел, да? Хочешь назад ее вернуть? Прощения просить?
      Миша ожидал чего-то подобного, был морально готов и сейчас сам поражался собственному спокойствию.
      -- Я хочу ее увидеть.
      Олег сделал еще один шаг и теперь возвышался над ним, как гора.
      -- Дурак ты! Не надо было тебе сюда приходить. Не любит она тебя и никогда не любила. Ты это хотел услышать?
      -- Пусть она сама это скажет!
      -- Она скажет, ага!.. Слушай, я тебе шанс даю -- ты можешь сейчас встать и уйти, и мы забудем об этом инциденте. Тихо, мирно разойдемся, как интеллигентные люди. Зачем тебе это? Ты что, совсем плохой стал, не можешь себе девчонку найти?
      -- Мне нужно ее увидеть, -- стоял на своем Миша, -- Если она скажет "уходи", я уйду.
      -- Блин, упрямый какой!
      Олег схватил его за отвороты рубашки и, кажется, без особых усилий приподнял в воздух. Миша перехватил его руку, потянул от себя, они замерли на несколько секунд, глядя в глаза друг другу.
      -- Хорошо, ты останешься! -- прошипел Олег, -- Только не обижайся потом.
      Он сделал толчок всем телом, чтобы повалить Мишу на пол, глухо стукнула об пол, падая, табуретка, завязалась борьба. Олегу удалось быстро подмять его под себя и, пользуясь этим, он несколько раз освободившейся рукой с силой заехал Мише в лицо, окончательно его обездвижив. Затем он встал, поправил одежду, передернул плечами, словно разминаясь, и за руки оттащил Мишино тело в гостиную. Оставил его лежать посередине ковра, порылся где-то в ящике стенки, достал наручники, затем оттащил тело к окну, туда, где от пола до потолка протянулась вертикальная труба отопления, пристегнул левую руку соперника к этой трубе, потом пошел на кухню, смочил какую-то тряпку водой из-под крана, вернулся в комнату и приложил тряпку к разбитому Мишиному носу. Олег окончательно успокоился, овладел ситуацией, и делал все теперь деловито и четко, почти по-армейски. Он запрокинул ему голову так, чтобы кровь не текла, и тряпка не падала, после чего устроился в кресло, взял с журнального столика книжку, одну из нескольких, там лежащих, и, не посмотрев на название, принялся листать.
      Минут через пять Миша пришел в себя. Он дернул головой, влажная, испачканная кровью тряпка свалилась на ковер, пошевелил рукой и понял, что пристегнут. Заметив его движения, Олег бросил чтение и пошел в ванную.
      -- У тебя лицо в крови, -- вернувшись, сказал он и протянул влажное полотенце, -- Вытри!
      Кровь из разбитого носа, кажется, перестала идти. Миша вытер лицо и посмотрел на Олега.
      -- Что дальше?
      Олег равнодушно пожал плечами.
      -- Я тебя просил уйти. По человечески просил. Ты сам не захотел. Теперь пеняй на себя, я умываю руки.
      -- Что дальше? -- повторил Миша.
      -- Мальчишка ты еще!.. -- Олег почесал подбородок, -- Думаешь, ты такой замечательный, что она прямо тебе на шею кинется, пришел, прощенья попросил, увел, да? Эх, Мишка, дурак ты, хотя и талантливый, тебе в жизни еще столькому научиться надо!
      -- Что дальше?
      -- Дальше... -- улыбка, -- Цыганочка с выходом. Комедия в трех действиях...
      В коридоре послышался щелчок -- кто-то поворачивал ключ в замке, чуть слышно скрипнула входная дверь, дохнуло холодом.
      -- Ну вот ты ее и увидишь! -- вскрикнул Олег, кинувшись в прихожую, -Действие первое. Все как хотел.
      Лена вошла, одетая в деловой, как-то не подходящий ей по возрасту и по привычному стилю костюм, она подстриглась и выглядела совершенно иной, возможно, несколько повзрослевшей, пожалуй, он мог даже не узнать ее на улице, если бы увидел издалека.
      -- Боже мой, что ты с ним сделал?
      -- Ничего особенного, -- спокойно ответил Олег, -- Шрамы на щеке -- это не я, это он уже пришел такой.
      -- Скотина! -- прошипела она.
      -- Да ладно тебе, от разбитого носа еще никто не умирал.
      Лена подошла ближе.
      -- Мишка... Освободи его!
      -- Не буду, -- надулся Олег, -- Пусть посидит. Знаешь, чего он пришел? Тебя увидеть хотел.