Пробуждение. Необычайное природное явление и сомнения пана Броучека, Земля становится Луной. Обманчивость веса на Луне. Элегическое раздумье. Пан домовладелец отплясывает канкан. В сколь отдаленные места попали сосиски от Вюрфеля. Логические сальто пана Броучека, эффектно завершающие главу.
 
      Когда к пану домовладельцу вернулось сознание, он обнаружил, что лежит на дне каменистой впадины.
      Над собой он увидел прекрасное ночное небо с яркими звездами и серпом месяца. Однако серп этот был так велик, а его цвет столь необычен, что пан Броучек не поверил собственным глазам.
      Он хотел было протереть их, но вместо этого со всей силы двинул по ним кулаками. А сев, поразился, с какой необыкновенной легкостью, почти без усилий, поднялось, вернее сказать, взметнулось его туловище.
      «Что это со мной?» — подумал напуганный пан Броучек и принялся озираться но сторонам. Да, он не ошибся. Он действительно сидел в округлой впадине, посреди которой торчал каменный конус, что делало ее весьма похожей на форму для выпечки кекса. Горная порода, обнаженная на крутых скатах впадины, переливалась всеми цветами радуги в лучах ярчайшего дневного света, в то время как простиравшееся высоко над головой небо было темным, почти черным, — ночное небо с мириадами сказочно мерцавших звезд, походивших на рассыпанные по траурной мантии сверкающие бриллианты. Среди них и светил диковинный полумесяц. Никогда в жизни не видел пан Броучек такого огромного полумесяца, да к тому же еще не серебряного и не золотого, а на редкость пятнистого, так что, казалось, смотришь издалека на красивый подернутый дымкой глобус.
      Пан домовладелец замотал головой, да — помимо своей воли — так энергично, что чуть не вывихнул шею.
      — Господи, что это со мной творится? — в полном смятении произнес он вслух. — Какой-то я сегодня чудной, будто в меня бес вселился! И где я? На небе полно звезд, а здесь, в этой дыре, белый день — может ли такое быть! А этот месяц… Кто и когда видел этакий здоровенный и пятнистый месяц? Что это — бредовый сон, или я лишился рассудка?
      С паном Броучеком действительно творилось нечто похожее на видение Иржика… В конце концов ему удалось собраться с мыслями и припомнить все, что с ним произошло до того, как он лишился чувств или погрузился в сон, окончившийся столь жутким пробуждением. Пан Броучек сделал над собой усилие и вскоре ухватился за путеводную нить: ему вспомнился разговор с паном Вюрфелем о Луне и заминка у собора св. Вита.
      Остальные воспоминания были несколько расплывчаты и смутны, однако ему удалось восстановить в памяти свой путь к Старой замковой лестнице, обращение к Луне, балансирование на гребне ограды, восхождение на крышу садовой беседки и все, что за этим последовало, пока страшное падение в бездонную глубь, то бишь высь, не затмило его сознания.
      И тут в голове пана Броучека шевельнулось кошмарное предположение: что, если магическая сила, всю жизнь внушавшая ему страх, и впрямь завлекла его на Луну, которую в укор Земле он так восторженно превозносил во время ночной прогулки?
      Он старался отогнать от себя эту чудовищную мысль. Ему никогда не доводилось слышать или читать, чтобы Луна завлекла кого-либо выше домовой кровли. И потом — как это сообразовать с законом земного притяжения?
      — Нет, нет! — успокаивал он себя. — Дурацкая мысль! Наверняка во всем виноват дьявольский напиток Вюрфеля. Минутку… Взглянем-ка на манжету… Гм… десять отметин… стало быть, целых десять кружек… Ну, тогда все ясно…
      Но ясности не было никакой. Наблюдения пана Броучека в земных условиях можно было бы счесть разве что плодом больного воображения или оптическим обманом, но пан домовладелец чувствовал, что находится в здравом уме и твердой памяти, что он совершенно трезв и, несмотря на десять отметин на манжете, не ощущает ни малейшего признака похмелья.
      — Э! — воскликнул он и… отвесил себе хорошую оплеуху, хотя намеревался лишь слегка шлепнуть себя по лбу. — Авось она мне поможет…
      Он протянул руку к левому внутреннему карману, чтобы извлечь из него книжку о Луне, которую читал у Вюрфеля, но рука ворвалась в карман с такой стремительностью, что разорвала подкладку, и книжка вывалилась ему на колени.
      — Что за чертовщина! — проворчал пан домовладелец. — Словно в моих жилах не кровь, а ртуть! Надо быть осторожнее!
      Но, вопреки своему намерению, он, поднимая раскрытую книгу, больно стукнул себя по носу. Когда же пан Броучен попытался отодвинуть ее от лица, она вновь очутилась на коленях, и прошло немало времени, пока ему удалось поместить книжку на удобном для глаз расстоянии.
      Он с головой ушел в чтение, так как на Земле просмотрел брошюру весьма бегло.
      Вскоре он добрался до того места, где говорилось, что на лунном небосводе звезды сверкают даже днем, дружной ватагой во главе с полным или ущербленным диском Земли обступив Солнце. Кстати, где оно?
      Чуть обернувшись, он и вправду увидел на звездном небосклоне Солнце, вернее сказать — не увидел, так как вынужден был зажмурить глаза от его необычайно яркого света, слепившего словно гигантский прожектор.
      Сомнений не оставалось — пан Броучек действительно угодил на Луну.
      — О боже! И за что мне такое испытание?! — простонал он. — На Луне! Какой ужас!.. Просто уму непостижимо!.. Но сомневаться не приходится. Эта впадина, вероятно, один из тех небольших кратеров, которыми, как оспинами, густо усеяна поверхность Луны. А тот полумесяц — конечно же, Земля. Ах, господи! Кто бы подумал, что однажды я буду глядеть на нее с Луны, что она сама станет для меня Луной и с вышины небесной будет жестоко смеяться над моей бедой!
      Он снова углубился в книгу, надеясь найти в ней хоть что-нибудь утешительное, но, прочитав о том, что сила притяжения на Луне составляет всего одну шестую силы земного притяжения, то есть что наши шесть килограммов равны на Луне лишь одному, пан Броучек с глубоким вздохом отложил брошюру. «Ах, теперь я понимаю, почему я ударил себя книжкой по носу. Я поднял ее с тем же усилием, что и на Земле, а она здесь, на Луне, вшестеро легче».
      Не стану больше описывать сумятицу горестных раздумий и чувств, обуревавших пана Броучека, и воспроизведу лишь заключительную часть его монолога: «Стало быть, сидишь ты, бедняга, одинокий, всеми покинутый, в чужом, незнакомом мире, на расстоянии пятидесяти тысяч миль от Земли, на которую ты уже никогда не вернешься. Вон там, далеко-далеко, в бескрайнем небесном просторе, на том диковинном месяце, который и есть Земля, находится Прага, стоит твой дом, и, может быть, как раз в эту минуту экошшка стучится с утренним кофе в твою спальню… Но она не достучится, не дозовется тебя… Тогда высадят дверь… Постель не тронута, хозяин как в воду канул… Начнутся розыски по всему городу, следствие… Возможно, и на Вюрфеля падет подозрение в том, что он меня обобрал и сбросил в Олений ров; в итоге мое дело умножит и без того немалое число нераскрытых убийств и несчастных случаев. В моем замечательном доме станут хозяйничать любезные родственнички, от которых на Земле я всегда старался держаться подальше. Пойдут прахом деньги, которые я заблаговременно внес на собственные пышные похороны. Даже простого холмика с крестом, и то не останется после меня на Земле; память обо мне исчезнет бесследно. Разве что старые друзья, лунной ночью возвращаясь из «Петуха» или от Вюрфеля, обронят: «Ну и пивко было нынче, а?! Пожалуй, сам Броучек, царство ему небесное, не смог бы придраться к такому!» Им и в голову не придет, что бедняга Броучек лазает в это время по кратерам на распрекрасной Луне, которой они любуются в звездном небе».
      Пан Броучек прослезился, всецело предавшись своей скорби.
      Но вскоре дало себя знать иное чувство: острый голод.
      — Небось этими каменьями не закусишь, — сказал самому себе пан домовладелец. — Прежде всего надо выбраться из проклятой дыры и получше осмотреться на Луне.
      Он встал, но как! Подскочил, взвился, словно упругий мячик, и, желая приблизиться к откосу кратера, двинулся вперед стремительными прыжками в сочетании с рискованными антраша, за которые не пришлось бы краснеть даже самому Мошне. Друзья-земляне рты бы разинули, увидав, как тучный, солидный пан домовладелец лихо отплясывает разудалый парижский канкан.
      — Уф!.. Уф! Окаянная лунная легкость! — отдувался наш танцор поневоле, с трудом приведя наконец свое туловище в относительное равновесие.
      Тут пан Броучек вспомнил об отложенной книжке.
      Он поднял ее и засунул в правый внутренний карман, ибо левый, как мы знаем, продырявился. При этой пальцы пана Вроучека нащупали какой-то сверток.
      Он вытащил его и вскрикнул от радости.
      Во время своего последнего, рокового визита к Вюрфелю пан Броучек съел две порции копченых венских сосисок с хреном. Поскольку сосиски оказались превосходными, он заказал da capo еще одну порцию, а четыре других велел завернуть с собой, дабы полакомиться ими дома. Теперь эти четыре порции сосисок предстали его радостному взору.
      Пан Броучек поспешил обшарить остальные карманы и, хотя ничего съестного в них не обнаружил, однако с приятным удивлением убедился, что при кошмарном падении на Луну он ровным счетом ничего не утерял: бумажник, часы с брелоками (в ту пору это еще не были маленькие серебряные полумесяцы), перочинный нож со штопором, пивомер и резиновый браслет с фарфоровой пуговкой, которым он помечал свою кружку, — все было на месте.
      Пан домовладелец с аппетитом принялся за сосиски. Но так как его полегчавшие ноги то и дело взлетали кверху, а есть, танцуя, не ахти как удобно, он снова расположился на земле, то бишь на луне, — разумеется, с надлежащей осторожностью, дабы, чего доброго, при слишком жесткой посадке основательно не пострадала наинеобходимейшая для сидения часть тела.
      Три пары сосисок наш герой проглотил в один присест, а над четвертой призадумался. «Что, если ученые правы, и на Луне нет ни животных, ни растительности? — мелькнуло у него в голове. — Чем же я в таком случае буду тут питаться? О боже! За какие грехи я должен погибнуть от голода, а заодно и от жажды — ведь утверждают, что здесь не найти ни капли воды, не говоря уже о пиве!» Но Броучек тут же воспрянул духом.
      «Нет, вряд ли все обстоит так плохо. Ученые могут и ошибаться. Конечно, они ошибаются — ошибаются самым грубым образом. Я всегда так думал. Ну что могут знать о Луне господа профессора, о Луне, к которой ни один из них даже близко не подходил?! И вот доказательства. Они утверждают, будто Земля все к себе притягивает. Меня же она отпустила ни много ни мало как на Луну! Далее. Они говорят, что на Луне отсутствует воздух. Но, будь это правда, я не смог бы здесь дышать, а я, слава богу, до сих пор жив и здоров!» Эти логические построения обрадовали пана Броучека несказанно.
      — Итак, Матей, долой напрасные страхи! — подбодрял он себя почти весело. — Последнюю пару сосисок ты, конечно, припрячь на черный день, но о худшем думать еще погоди! Если на Луне есть воздух, значит, наверняка есть и вода, а раз есть вода, значит, есть растительность и, конечно, животные. Более того- даю голову на отсечение, что здесь обитают разумные существа вроде нас, людей. Здравый смысл подсказывает, что Луна должна быть населена. Иначе для чего она существует? Не для того же, в самом деле, чтобы бессовестно заглядывать в окна красоток или освещать подвыпившим гулякам дорогу из трактира? А коль скоро на Луне обитают разумные существа, стало быть, они должны что-то есть и пить. А что разумные существа пьют не одну только воду — это само собой разумеется.
      Сей логический circulus vitiosus до того воодушевил пана Броучека, что, опрометчиво вскочив, он чуть не на сажень взлетел вверх.
      А когда упал, то вокруг неожиданно потемнело, и над его головой послышался шорох.

       Встреча с одним из лунных жителей. Странное приветствие. Чехи на Луне. Особенности чешского языка селенитов, и информация о выходе первой земной грамматики лунного языка.
 
      Пан Броучек поднял глаза к небу и увидел странное человекоподобное существо, парившее над ним в воздухе на крылатом коне. Серебристые подковы и ослепительно белые крылья могучего скакуна, благородное лицо грациозного всадника с лавровым венком на развевающихся кудрях, с похожим на арфу среброструнным музыкальным инструментом в руках и в длинлой, расшитой серебристыми звездами мантии, — все это являло собой зрелище столь же прекрасное, сколь и отличное от всего, к чему мы привыкли на Земле.
      Всадник и конь скорее походили на туманные картины, какие нам показывают владельцы волшебных фонарей, чем на живые существа из плоти и крови, — настолько воздушна, субтильна, почти прозрачна была их телесная оболочка! Об этих существах можно было бы с полным основанием сказать, пользуясь поэтическим лексиконом, что они сотканы из легчайших облаков и лунного сияния.
      По-видимому, всадник тоже заметил пана Броучека, ибо опустился вниз и сошел с крылатого альбиноса.
      И вот они стоят друг против друга, Броучек — на дне кратера, загадочное существо — наверху, у самой кромки, и, поскольку кратер неглубок, каждый отчетливо видит лицо другого. Теперь Броучек мог хорошенько разглядеть черты лица незнакомца, и он поразился нежнейшей белизне, прозрачности кожи своего визави; казалось, на этом лице лежал отблеск серебристого лунного сияния, придававший ему мечтательное выражение.
      Существо повернуло голову вбок и вытянуло руки в сторону нашего героя, — точно так, как это делают актеры на сцене, отступая перед страшным призраком.
      Затем существо тронуло струны своей арфы и воскликнуло нараспев: — Ха, кто своим урoдством преследует меня? Ты — порожденье ночи иль наважденье дня?
      Разумеется, такое приветствие не очень польстила пану Броучеку. Но критическое положение, в котором он находился, вынудило его скрыть свое неудовольствие.
      — Я обитатель Земли, — ответил он смиренно, — злым роком заброшенный в этот далекий мир. А я, как видно, имею честь говорить с обитателем Луны?
      Селенит оправился от испуга, и теперь его лицо выражало лишь беспредельное изумление: — Что слышу я?.. Землянин… Каким же волшебством попал ты к нам в чертоги, в наш лучезарный дом? O да!.. Землянин… Вижу… Таким уродством, нет, наш мир не осквернится… Ты — мрак ночей, мы — свет!
      И селенит воззрился на пана Броучека, не скрывая своего отвращения.
      Наш герой вздохнул и сказал:
      — Неудивительно, что я кажусь вам странным. Ведь вы тоже… гм… вы тоже мне… гм… не… гм… — пан Броучек воздержался от колкостей и кротко продолжал: — Во всяком случае, могу вас заверить, что на Луну я угодил не по доброй воле и с превеликой радостью вернулся бы на Землю, если б только знал, как это сделать. Неведомая сила ни с того ни с сего оторвала меня от Земли, да так стремительно, что я лишился чувств, а когда пришел в себя, то был уже здесь. Либо господь бог сотворил чудо, наказав меня за мои прегрешения, либо сатана сыграл со мной адскую шутку.
      Селенит задумался., и пан Броучек воспользовался паузой, чтобы собраться с мыслями. Будучи целиком поглощен необычайным видением, он только теперь осознал тот поразительный факт, что лунный житель говорил по-чешски. Правда, это был несколько своеобразный чешский язык, с непривычным акцентом, но все-таки чешский.
      Луна — чешская территория! Какая новость! Какое утешение для нашего несчастного народа! Поверхность Луны составляет примерно тринадцатую часть земной поверхности и, судя по наблюдениям Броучека, довольно густо населена. Следовательно, с полным основанием можно предположить, что население Луны также составляет приблизительно тринадцатую часть земного населения, то есть равняется ста миллионам, и все эти миллионы — наши единокровные братья!
      Стало быть, мы одним махом становимся самым большим европейским народом и вправе свысока глядеть на немцев, французов и даже русских, какой из этих народов может похвастаться тем, что его единокровные братья живут на Луне, что речь его простирается до звездных сфер?! С какой гордостью дополним мы свой национальный гимн новой строфой:
 
Там, где кратеры зияют,
Там, где конусы сверкают,
Где сплели каналы вязь,
По кругам равнин виясь,
— Даже там родятся чехи,
На Луне мой край родной!
 
      Теперь мы наконец можем спокойно отдохнуть после долгой тяжелой борьбы за сохранение своей нации. Можем сложа руки, невозмутимо наблюдать, как тайные и явные германизаторы, соревнуясь между собой, тщатся стереть нас с лица земли; более того, в духе мудрой терпимости мы по собственному почину можем настежь распахнуть перед немецким языком двери нашей национальной жизни; ведь если даже чехи все до единого исчезнут с лица земли, чешская нация все равно не погибнет, ее существование продолжится на Луне, куда, даст бог, вовеки не проникнут ни агенты шульферайна, ни ревнители государственного языка, ни даже Мольтке со своими армиями.
      Кроме того, связи с Луной принесут нам выгоду. Вы только представьте, что было бы, еcли б сейчас, вслед за визитом заокеанских гостей, К нам прибыл воздушный шар с лунной театральной труппой!
      Какое воодушевление охватило бы наш народ, какая ярость сотрясла бы наших недоброжелателей! А если бы правительство запретило эту «лунную» демонстрацию, мы сами отправились бы погулять на Луну, и уж там-то могли бы вволю ораторствовать, устраивать шествия, сборища, банкеты. Думаю, наши лидеры без труда добились бы от дружественных властей разрешения пользоваться на Луне всеми правами, которые гарантированы нам конституцией и притязать на которые в земных условиях неуместно.
      Я сказал, что чешский язык селенитов отличается некоторыми особенностями. Попробую на основании сведений, полученных от пана Ероучека, вкратце обрисовать эти особенности. Правда, я испытываю некоторые опасения по поводу того, что своим экскурсом вряд ли кому-нибудь угожу. В ученой среде филологические потуги дилетанта вызовут разве что презрительную усмешку; что же касается широкой публики, то в результате споров из-за Рукописей она Сыта языкознанием по горло. Поэтому ограничусь лишь самым существенным.
      Чешская речь на Луне отличается странной распевностью, протяжностью, причудливыми модуляциями и сопровождается клекотом, шипением, пришепетыванием, хрюканьем — словом, селениты говорят по-чешски так, как никто и никогда не говорит на Земле, разве что в наших театрах, где иные актеры тоже стараются (особенно в пьесах так называемого классического репертуара) изъясняться способом, всего менее похожим на нормальную человеческую речь.
      Из лексикона лунного языка изгнано множество слов, обычных в земном чешском языке, которые заменены словами менее обычными, или совсем необычными, или же всякого рода модификациями. Так, например, селенит никогда не скажет «глаз», но — «око» или «зрак» (если речь идет о женщине, то сплошь и рядом — «звездочка» или «незабудка»; употребление некоторых слов лишь применительно к прекрасному полу также является характерной чертой лунного языка); не «рот», а «уста» (о женщине — «малина» или «кораллы»); не «зубы», а «жемчуга», не «волосы», а «власы», «кудри», «локоны», «черные тучи», «золотой дождь»; не «луг», а «пестрый ковер»; не «вода», а «влага», «пучина», «зеркало», «хрусталь»; не «небо», а «небеса», «лазурь», «звездный полог»; не «белый», «синий», «зеленый», «желтый», но «лилейный», «сапфировый», «изумрудный», «златой»; не «шел», но «шествовал», «выступал» (о женщине — «витала» или «возносилась», что, между прочим, гораздо больше подходит для субтильных обитательниц Луны, нежели для самых изящных героинь земных поэтов); не «заснул», но «пал в объятия Морфея» и т. д. Некоторые прилагательные в лунном языке срослись с тем или иным существительным, образовав с ним нерасторжимое целое.
      Если селенит, к примеру, говорит «замшелый», то за этим может последовать только «валун»; и наоборот — последний никогда не обходится без замшелости. К числу подобных сращений относятся также «свежая зелень», «шелковистые ресницы», «мечтательный взор», «неизъяснимое Очарование», «бездонная пропасть», «ангельская кротость», и т. д., и т. п. Кроме того, в луннoм языке имеется несколько совершенно неизвестных земному чешскому языку слов, об истинном значении которых пан Броучек догадаться не смог. Это — «цевница», «зой», «паки», «утомный», «вонми», «вреть» и т. д. К некоторым словам селениты питают особое пристрастие, вставляя то или иное из них чуть ли не в каждую фразу. Это прежде всего относится к следующим словам: «крыла», «стяг», «диамант», «эфир», «светило», «волшебство», «любовь», «идеал», «тайна», «видение», «вселенная», «вечность» и т. п.
      Однако обильнее всего пользуются они междометиями «ах», «о», «ой», «гой», «ха», «ха-ха», «увы» и т. д.
      Говоря о грамматике, следует заметить, что лунный язык старательно избегает распространенных на Земле форм и усиленно подыскивает формы наименее употребительные. Селенит никогда не скажет «дочь», «лицо», «скучаешь», «удовлетворить», «хочет», «деревьев», но «дщерь», «лице», «скучишь», «удоволить», «хощет», «дерев» или «древ».
      Что же касается синтаксиса, то лунный чешский язык руководствуется правилом, согласно которому естественный порядок слов надлежит нарушить и разметать слова так, чтобы как можно труднее было собрать воедино обрывки фразы и уловить ее смысл. Наглядным примером может служить такое предложение: «Пестрые светильника готических блики колыхалось мерцающее цветники пред алтарем робкие пламя в сумраке высокими сводами под древнего храма отбрасывая негасимого витражей на».
      Создается впечатление, будто первейшая забота обитателей Луны говорить и писать так, чтобы слушатель и читатель понял как можно меньше.
      Но поскольку луцное глубокомыслие, пожалуй, не всем придется по вкусу и поскольку селениты изъясняются вроде бы в рифму и ямбами, искренних приверженцев коих у нас и того меньше, то в последующих главах я буду передавать речь наших лунных братьев преимущественно обычной земной прозой.
      В заключение хочу сообщить, что вскоре выйдет краткая грамматика лунного языка, которую наши ведущие филологи, г.г. профессора Гаттала, Гебауэр и Квичала (перечисляю их в алфавитном порядке) в процессе нескольких дружеских встреч с примерной готовностью составили на основе собранного паном Броучеком материала.

       Рассуждения лунного поэта и его добросердечие. Лунный ландшафт. Мемориальные аллеи. Наши герои знакомятся ближе. Спор о любви. Философ на покое. Поэзия и проза.
 
      Очнувшись от раздумий, обитатель Луны извлек из своей мантии тончайшее загадочного назначения полотнище размером с добрую простыню.
      Затем он молвил: — О, слепота земная! Ты говоришь о наказании, вместо того, чтобы благословлять таинственный случай, который привел тебя сюда! Знай, в беспредельной иерархии существ, населяющих мировое пространство, мы, луняне, стоим намного выше примитивных жителей Земли, гораздо ближе к величественному извечному Духу Вселенной. Мы, если можно так выразиться, являем собой переходную стадию от существ телесных к бесплотным духам. Наше тело — не глыба первичной субстанции, отягощающей и сковывающей дух, как сковывает движения узника тяжелая гиря на его ноге, а легкое воздушное обрамление, предоставляющее высочайшему духу нашему почти полную свободу. Ты только сравни, жалкий землянин, тот грубый, оплывший жиром куль, в котором ты сопишь, с моей изящной телесной оболочкой!
      При этих словах селенит выпятил грудь и раскинул руки, как это делают в начале выступления канатоходцы, когда многообещающей позой желают продемонстрировать публике эластичную упругость своего тела; и пан Броучек действительно поразился грациозной гибкости изящного, легкого словно перышко незнакомца, который, казалось, пренебрегал любой опорой и словно бы плавно парил в воздухе.
      Все вышеизложенное бесповоротно кладет конец давним спорам ученых относительно жизни на Луне; теперь вместо фантастических и во многом смехотворных домыслов мы располагаем неопровержимыми фактами. Луна — не мертвый шлак, как утверждали одни, и жизнь на ней вовсе не проблематичная, теплящаяся лишь на дне сферических морей и в пустотах недр примитивная жизнь, наличие которой допускали другие. Отнюдь! Вся поверхность Луны задрапирована в богатые покровы сказочной растительности, и обитают здесь высокоразвитые, разумные и тонко чувствующие существа. Последние не имеют ничего общего ни с великанами пифагорейцев, ни с уродливыми карликами новоявленных выдумщиков; они точно такого же роста и такого же сложения, как и люди, и отличаются от нас лишь благородством облика да воздушной легкостью, невесомостью своего субтильного, грациозного тела.
      — Этот налет телесности, — продолжал обитатель Луны, — требует к себе так мало внимания, что мы имеем возможность посвятить почти всю свою жизнь нашей возвышенной душе, предаваясь лишь чистым духовным наслаждениям и служа светлым идеалам. Сколь бездуховна и груба в сравнении с нашей жизнью ваша, земная! Мы о ней довольно хорошо осведомлены. Вследствие большего размера Земли, а также благодаря нашим телескопам, намного превосходящим земные, и большей, чем у землян, остроте зрения, мы довольно отчетливо можем наблюдать наиболее выдающиеся деяния обитателей Земли и перемещения их масс, и на этой основе наш более изощренный разум способен составить достаточно полное представление о вашей жизни, которую вы посвящаете главным образом будничным заботам или удовлетворению низменных страстей и которую лишь иногда озаряет отблеск идеального мира. Я не знаю, какая сила перенесла тебя на Луну, но несомненно одно: ты удостоился редчайшего отличья, ибо. это переселение тебя возвышает. Быть может, ты избранник Духа Вселенной, возложившего на тебя великую миссию познать исполненную духовности лунную жизнь и по возвращении на Землю стать провозвестником и ревнителем благородных идеалов. А если ты туда не вернешься, — благодари судьбу, что хотя бы ты сам имеешь возможность очиститься от скверны и возвысить свою грубую земную сущность под благотворными лучами добра и красоты.
      Такая перспектива отнюдь не воодушевила пана Броучека. Жизнь, которую он вел на Земле, вполне его устраивала, и высокие материи, выходившие за рамки каждодневных удовольствий, нисколько его не прельщали. Сытного обеда, хорошей выпивки и надлежащего комфорта ему вполне хватало, чтобы чувствовать себя на Земле счастливым. Его домашняя библиотечка включала в себя лишь такие сочинения, которые погружают читателя в состояние блаженного покоя, не заставляя волноваться и переживать. О поэтах он отзывался не иначе как с саркастической усмешкой, а в театре, который посещал раз в сто лет, любил лишь фривольные фарсы да бравурные оперетки с роскошными декорациями и большим кордебалетом. Эпикуреец по натуре, он не понимал, как можно горячиться из-за вещей, которых нельзя ни видеть, ни осязать, и его бросило в дрожь при одной только мысли, что ему придется отказаться от земных благ ради платонических услад чистого духа.
      Обитатель Луны принял его молчание за свидетельство радостного волнения и благосклонно заключил свою речь:
      — По всей видимости, я первый лунянин, который встретился с тобой, и я рассматриваю это как повеление свыше стать твоим провожатым по Луне и твоим наставником на стезе к идеальной жизни. Как ни сильно во мне отвращение к твоему варварскому обличью, сострадание, которое я испытываю к тебе, жалкое, убогое создание, еще сильнее! Даже на самое презренное из живых существ распространяется вечная Любовь и беспредельное Милосердие.