Глава 11

Ренвей заложил крутой вираж и погнался за самолетом Святого. Обернувшись назад, чтобы не терять Ренвея из виду, Саймон пикировал под небольшим углом и одновременно бросал самолет из стороны в сторону, не давая пилоту истребителя как следует прицелиться. Из стволов пулеметов вырывалось оранжевое пламя, трассирующие очереди пролетали далеко справа и слева от самолета Саймона. Владение искусством прицеливания в воздухе – хитрая штука, а у Ренвея не было никакой практики, и это был единственный фактор, на который мог рассчитывать Святой.

Случайная очередь сделала еще одну строчку в фюзеляже, и Саймон тут же бросил самолет в петлю. Ренвей с ходу проскочил мимо и снова заложил крутой вираж. На выводе Святой выровнял машину и устремился ему навстречу. Они стремительно сближались лоб в лоб. Саймон выдерживал курс до последней секунды, а потом прямо перед носом истребителя резко пошел вверх и сделал полупереворот, который спас его от неминуемой гибели.

В самой верхней точке Саймон заложил медленный вираж и увидел под собой самолет Ренвея, который все еще шел вниз, беспорядочно переваливаясь с крыла на крыло. Святой дал полный газ и начал снова пикировать на "хаукер".

Вниз... вниз... Ревел двигатель, в расчалках завывал ветер, а указатель скорости показал триста двадцать миль в час. Саймон весь напрягся в ожидании первых признаков вибрации, которая служила указанием того, что самолет начинает разваливаться в воздухе. Его машина не была рассчитана на такие перегрузки. Это был самолет последней модели, самый прочный и скоростной из всех существующих, но для воздушного боя он все же не годился. Саймон заметил, что "хаукер" пытается неуверенно уклониться, и увидел невообразимо быстро приближающееся совершенно белое лицо Ренвея под очками. Он сжал зубы и потянул ручку на себя. Сейчас! Самолет, казалось, просел в воздухе, и Святой на мгновение потерял сознание из-за перегрузки, но крылья все-таки выдержали. Перегнувшись через борт, он увидел, что "хаукер" снова пикирует, дико раскачиваясь в неопытных руках пилота. Саймон снова сделал переворот на горке и опять перешел в пике.

Это было его единственное оружие против пулеметов истребителя – пикирование, горка, петля и опять пикирование. Каждый раз задевать верхнее крыло "хаукера" колесами своего самолета, делать горку с полупереворотом и снова пикировать. Все время маневрируя, стараться прижимать истребитель к земле. Сделать переворот и опять пикировать на полном газу, рискуя разрушить самолет. Обрушиваться на Ренвея с разных сторон, заставляя его нервничать и терять самообладание, каждый раз снижаться еще и еще – на пятьсот футов, на тысячу, на полторы... А потом опять набирать высоту и опять пикировать.

Святой пилотировал машину так, как никогда раньше. Он вытворял невозможные вещи, шел на безумный риск, создавал такие перегрузки, которые его самолет в принципе выдержать не мог, – и так до бесконечности. Если бы Ренвей мог делать хотя бы половину такого, все это надолго не затянулось бы.

Но Ренвей не мог. Самолет Саймона исчезал из поля зрения Ренвея на казавшиеся столь долгими минуты, а когда Ренвей все же находил его и доворачивал свою машину, то цель снова ускользала от него. И с каждым разом он все больше нервничал. Его самолет все быстрее и быстрее терял высоту, фут за футом уступал ее этому жестокому небесному демону, который, казалось, намеревался сцепить их машины вместе и обрушить их на землю в огненных объятиях...

Святой снова безжалостно улыбнулся и снова спикировал. Он победит. Он это знал. Он видел, что Ренвей летит все более неуверенно, его "хаукер" теряет высоту и маневрирует все более неуклюже. Саймон видел, как Ренвей в очередной раз обернулся, бессильно погрозил ему кулаком и беззвучно открыл рот. Святой представил, какие проклятия шлет ему Ренвей, и рассмеялся. Он, казалось, мог читать мысли Ренвея и видел тот страх, который заставлял Ренвея дрожать и обливаться холодным потом. С превратившимся в бронзовую маску лицом Саймон вновь пролетел в шести дюймах над головой Ренвея, этой трясущейся медузы, которая посмела назваться Святым!

В эту минуту он впервые спокойно огляделся, чтобы посмотреть, что еще происходит в воздухе, и увидел, что в схватке они вылетели в море примерно на милю, а транспортный самолет только что пересек линию прибрежных скал.

Ренвей, должно быть, тоже заметил его. Он внезапно заложил отчаянно глубокий вираж, чуть не сорвался в штопор и начал пикировать, непрерывно ведя огонь из пулеметов. Саймон двинул ручку вперед до отказа, дал полный газ и камнем ринулся вниз. Рев двигателя перешел в сатанинский вой. Самолет стремительно падал, бешеный ветер пытался сорвать очки, а транспортник испуганно накренился и принялся улепетывать. Ренвей пытался догнать его. Святой в фантастическом пике этой сумасшедшей схватки управлял самолетом хладнокровно и чутко, как породистым скакуном, крепко и нежно держа поводья, каждым нервом и мускулом ощущая свою машину как живое существо. Взгляд его не отрывался от противника. Губы застыли в грозящей смертью улыбке. Все ниже, ниже – и вот где-то сбоку словно рванулся вверх силуэт транспортного самолета. Саймон понял: Ренвей не рассчитал и промахнулся. Еще ниже – Ренвей выровнял самолет и пошел с небольшим креном, намереваясь снова набрать высоту.

Пора было кончать, иначе Ренвей мог дать еще одну очередь и совершенно случайно не промахнуться.

Еще ниже... Но никакой гражданский самолет не мог выйти из такого пике, не поломав крылья. Так что выводить его надо было очень мягко, но и в этом случае всякое могло случиться. Хладнокровно, как будто ведя машину на скорости двадцать миль в час, Святой прикинул расстояние и почувствовал сопротивление ручки. На мгновение ему показалось, что его самолет врежется в кабину истребителя точно в том месте, где стоит прицел...

Хрясь!

Самолет Саймона содрогнулся так, как будто в него попал крупнокалиберный снаряд. Цветная карта бешено завертелась перед его глазами, но Саймону все же удалось перейти в управляемый полет. Он огляделся: крылья, похоже, выдержали. Нос машины постепенно пошел вверх и наконец встал горизонтально. Саймон посмотрел вниз.

В пятистах футах под ним "хаукер" падал в медленном штопоре. Его хвостовое оперение было разрушено как будто ударом исполинской дубинки, и из всей этой мешанины торчали какие-то обломки, очень похожие на остатки шасси самолета Саймона. Он увидел в кабине лихорадочно борющегося с управлением Ренвея и почувствовал укол жалости, что, однако, не отразилось на его лице. В конце концов, этот человек был безумен... Но даже если он был убийцей и собирался убивать снова, его собственная смерть будет не из приятных. Тут Саймон вспомнил про находящиеся на борту истребителя бомбы и понял, что конец будет быстрым.

Святой наблюдал за падающим самолетом с застывшим удивлением. Если он врежется в море, то бомбы могут и не взорваться. Скалы были очень близко, но самолет падал, крутясь и раскачиваясь, как осенний лист... Казалось, на землю он так и не упадет.

Но по какой-то прихоти аэродинамики, с которой сталкивался каждый летчик, самолет вдруг выровнялся. На мгновение он как бы завис в воздухе, а потом, как бумажная стрелка, по абсолютно прямой линии устремился вниз и врезался точно в кромку прибоя, разбивавшегося о подножия белых утесов. В следующую же секунду на месте падения поднялся огромный язык оранжево-фиолетового пламени.

Саймон Темплер отпил глоток хереса и закурил сигарету.

– Все остальное было довольно просто. Я очень аккуратно сел на воду ярдах в пятидесяти от берега, и меня подобрала моторная лодка. С Тилом мы встретились на середине подъема на скалы, и я показал ему вход в пещеру. Только мы туда заглянули, а навстречу карабкается Петровиц со своей командой. Самолет Ренвея взорвался прямо над подводным входом в пещеру и обрушил его, так что подводная лодка оказалась запертой внутри. Наверное, экипаж лодки, наблюдая нашу драку, сообразил, что что-то вышло не так, и собрался уже было разбежаться по домам. Они летели под всеми парусами в кильватер друг другу, а поскольку вылезать можно было только по одному, нам не составило никакого труда помочь им попасть прямо по назначению.

– Ты не заслужил того, чтобы выбраться из этой заварухи с неповрежденной шкурой, – после некоторого раздумья заметила Патриция Холм.

– Но я выбрался, да еще и кое-что прихватил, – сказал Святой с невинными глазами. – Перед отъездом я снова открыл сейф и забрал шкатулку Хьюго. Она лежит в машине.

Попрыгунчик Униац молчал немного дольше. Сомнительно, чтобы он понял, из-за чего весь этот шум, но он сумел ухватить один момент, к которому имел непосредственное касательство.

– Босс, – неуверенно сказал он, – значит, меня не посадят за то, что я вырубил фараона?

– Можешь поспорить на последнюю рубашку.

– Ого! – воскликнул Попрыгунчик, с энтузиазмом потянувшись к бутылке виски. – Это здорово! Как же вы это обтяпали?

Саймон поймал взгляд Патриции, вздохнул и рассмеялся.

– Я заставил Клода позабыть об этом ради его матушки, – пояснил он. – А теперь выкладывай свою историю. Тебе удалось застукать Уинниса?

Тут раздался звонок в дверь, все замолчали, а Попрыгунчик тем временем налил себе полпинты неразбавленного виски. Они услышали шаркающие шаги Горация, звук открывшейся двери и шаги вошедших людей, а потом дверь в комнату распахнулась, и Саймон сразу узнал посетителя.

– Клод! – вскочив, воскликнул он. – А мы только что о вас говорили! Я рассказывал Попрыгунчику о вашей матушке.

Инспектор Тил вошел в комнату и остановился, заложив большие пальцы за пояс широченного пальто. Его голубые глаза, казалось, почти уже совершенно засыпали от непередаваемой скуки, но это была старая уловка. Выражение глаз никак не вязалось с краснотой лица и сжатыми губами. И вообще, вокруг него возникла такая атмосфера, какая никогда не могла бы возникнуть вокруг человека, который с нежностью вспоминает о своей матушке.

– Ах, вот как? – сказал инспектор Тил, и голос его сорвался на какой-то истерический лай. – Я приехал из Лондона не для того, чтобы слушать про мою матушку! Я хочу услышать про человека по имени Уиннис, которого ограбили в его же собственной квартире сегодня в половине девятого утра!