Страх за моего бесстрашного избавителя, отчаяние, гнев на этих людей, устроивших на Керима облаву, как на дикого зверя, - все это разом закипело в моей душе.
      - Вы ранены, Керим! О Боже, вы ранены! - прошептала я, опустившись на колени перед упавшим беком, с ужасом глядя на огромную лужу крови у его ног.
      Доуров, очевидно, всадил весь заряд в колени, желая преградить врагу отступление.
      Керим не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Лицо его белое, как мел, было искажено нечеловеческим страданием и злостью. Огромные горящие, как уголья, глаза не сдавались, грозя гибелью своему победителю-врагу. Но рука тщетно пыталась вырвать кинжал из-за пояса. Силы покинули его.
      Прежде, нежели я успела, увидев рану, понять положение несчастного, Доуров уже очутился подле Керима.
      - Ага! Наконец-то попался в мои руки, разбойник! - с мстительным торжеством прошипел он, замахиваясь кинжалом.
      С поразительной ясностью запечатлелась в моей памяти эта картина поверженный Керим, а над ним ненавистный Доуров с кинжалом в поднятой руке. И тут же я вспомнила, где видела ее. Тетка Лейла-Фатьма показала мне в своем темном окне нечто подобное полтора месяца тому назад - в лезгинском ауле. Лейла-Фатьма - колдунья. Ее гаданье сбылось...
      Но если Лейла-Фатьма - колдунья, я - не глупое дитя, чтобы позволить заколоть своего беззащитного друга.
      - Опомнитесь, Доуров!.. Или вы окажетесь настолько подлы, что будете бить лежачего?! - воскликнула я, отводя его руку.
      Доуров вспыхнул до корней волос, хотел ответить что-то, но удержался и, молча опустив оружие, заткнул его за пояс.
      - Вы правы, княжна, - миролюбиво сказал он с отвратительной улыбочкой, - вы правы! Не следует пачкать рук об этого негодяя. Слишком большая честь для него - пасть от кинжала русского офицера. Его ждет виселица, и он стоит ее.
      - Молчите! - закричала я вне себя от бешенства, - вы... вы сами...
      Я не закончила.
      Доуров снова с перекошенным от злости лицом подскочил к Кериму и, выхватив из-за пояса казацкую нагайку, пригрозил:
      - Еще одно дерзкое слово, Нина, и я исполосую кнутом этого бездельника. Клянусь вам!.. А теперь связать его! - приказал он Николаю и великанше, указывая на бессильно распростертого врага.
      Те бросились к раненому и - при помощи Доурова - связали. Затем стащили Керима в небольшую каморку и заперли его там на ключ.
      Доуров подошел ко мне и уже не прежним вкрадчивым голосом, а жестко и сурово сказал:
      - Извольте идти в вашу комнату, княжна, и постарайтесь отдохнуть и выспаться до утра. На заре мы выезжаем...
      Не знаю, что стало со мной, но я не возражала, не сопротивлялась. Вид беспомощного окровавленного Керима произвел на меня ужасное, ошеломляющее впечатление. К тому же, я теперь была беззащитна и находилась во власти своего врага...
      Все было кончено... Моя участь решилась.
      * * *
      Я засыпала, просыпалась и снова засыпала, но это был не сон, не отдых, а какой-то тягучий и мучительный кошмар. Окровавленный Керим неотступно стоял перед моими глазами. Несколько раз я порывалась вскочить и бежать к нему, освободить его - в тот же миг сильные руки Мариам, дежурившей у моей постели, укладывали меня обратно в кровать. В бессильном отчаянии я стонала от мысли, что ничем не могу помочь ни себе, ни Кериму. Эта была ужасная ночь...
      Утром Мариам одела меня, причесала, приколола шляпу, опустила на лицо креповую вуаль и свела вниз, в столовую, где ждали меня бабушка и Доуров.
      Я не ответила на любезное приветствие этого человека и, как бы не замечая его, обратилась к бабушке.
      - Помните, княгиня, вы являетесь ответчицей за меня и за того несчастного, который заперт в вашем замке, - напомнила я сурово.
      Она промолчала, словно не слышала моих слов, и как ни в чем не бывало подвинула мне завтрак.
      Но я с гневом оттолкнула его от себя.
      - Никогда больше я не съем ни кусочка под вашей кровлей.
      - И не придется, так как ты уезжаешь сию минуту, - усмехнулась она.
      Уезжаю сию минуту!..
      Да, она права, эта бессердечная старуха. К сожалению, права. Все решено: я уезжаю с ненавистным человеком в ненавистную Гурию, где находится его поместье. Уезжаю сию минуту...
      Он подал руку и вывел меня на крыльцо.
      Да, положительно это не сон, и я уезжаю. Перед старым, покосившимся от времени крыльцом замка стоит дорожная коляска, в которую уложили мои чемоданы и сундучки, присланные из Гори. На козлах сидит старый Николай. Доуров подсаживает меня в коляску. Мариам открывает ворота. Ворота скрипят на ржавых петлях... Бабушка говорит что-то, чего я не понимаю... Впрочем, бабушка обращается не ко мне - Доуров ей отвечает:
      - Да, да, вернусь, княгиня, лишь только отвезу к матери княжну.
      Он любезно прикладывает руку к козырьку фуражки. Коляска трогается, и мы выезжаем из ворот замка, где я видела столько горя...
      Все кончено. Я пленница. Возврата нет. Нет! Нет! Нет!..
      Дорога вьется вдоль извилистого берега Терека. Я молчу. Мой спутник молчит тоже.
      Наконец, он первым прерывает молчание:
      - Я не зверь, княжна Нина! Напрасно вы думаете обо мне так дурно.
      - Я ненавижу вас! - к сожалению, мне не удается справиться с волнением, и голос мой предательски дрожит.
      - Благодарю вас. И все-таки вы едете к нам - к моей матери, к моим сестрам, чтобы стать в конце концов Ниной Доуровой. Так суждено свыше. Такова судьба!
      В ответ я только стискиваю зубы и сплетаю пальцы так, что хрустят суставы.
      - Что вы хотите сделать с Керимом? Зачем собираетесь вернуться в замок бабушки? - спрашиваю я через минуту.
      - Очень понятно, зачем. Чтобы взять Керима, отвезти его в Тифлис и сдать властям. Надо взять казаков на обратном пути. Одному, пожалуй, не справиться с разбойником.
      - Но вы не причините ему никакого вреда, Доуров? - стараюсь я взять независимый тон.
      - А это будет зависеть от вас, милая княжна: если вы будете повиноваться мне и моей матери, если будете любезны с нами, - даю вам честное слово, вашего разбойника не тронут и пальцем и доставят тифлисским властям целым и невредимым. Если же... - и его глаза договорили то, о чем так красноречиво промолчал этот гнусный человек.
      Он смеет еще издеваться надо мной, он!.. О! Этого я не допущу!
      Я резко вскочила и выпрямилась в коляске во весь рост.
      - Я выскочу сию минуту и брошусь в Терек, если вы... - выпалила я, задыхаясь от гнева.
      - Но-но, не так скоро, милая княжна, - произнес он, сурово хмуря брови, - помните, что вы в моих руках и...
      Но я уже не помнила и не хотела помнить ничего, кроме того, что должна спастись, должна вырваться из рук Доурова во что бы то ни стало. Не размышляя, я соскочила на подножку, оттуда - на дорогу и со всех ног понеслась к берегу Терека.
      Громкий злобный крик раздался за моей спиной. Потом - свист кнута, ударившего в тощие спины коней, и коляска понеслась за мной во весь опор.
      Я чувствовала, я сознавала, что в следующую же минуту она нагонит меня.
      - Княжна Нина! Княжна Нина! - кричал вне себя Доуров, - остановитесь!
      О, я прекрасно слышала призывы Доурова, но не собиралась подчиняться. Я знала только одно: надо уйти, убежать, во что бы то ни стало. И я бежала, бежала, сколько было сил в моих быстрых ногах.
      Потом я ясно услышала, как остановилась коляска, и Доуров, выскочив из нее, устремился вслед за мной. Вот он уже настигает меня, вот хватает за руки, и вдруг - топот других лошадей и стук другой коляски доносится до меня.
      По-видимому, навстречу нам, скрытая соседними утесами, направляется другая коляска. Я хочу прислушаться, хочу дождаться, но мой спутник, схватив меня под руку, тащит за собой к экипажу.
      - Едем же, едем, княжна! - твердит он, - не надо быть упрямой, не надо быть ребенком.
      Но я не слушаю его. Я рвусь туда, вперед, откуда слышится топот коней и стук экипажа, инстинктивно чувствуя, что там мое спасение.
      - Скорей! Сюда, скорей! Спасите! - мне кажется, что весь протест и всю надежду мне удается выразить в этом крике...
      - Но это безумие! Безумие! Что вы делаете? Зачем вы кричите? - шипит над ухом ненавистный голос, и Доуров старается втолкнуть меня в фаэтон...
      Наша коляска поворачивает назад... Николай взмахивает кнутом, лошади прибавляют ходу! Минута... Еще минута, и желанное спасение останется далеко позади.
      - Нина! Нина! Вы ли это? - раздаются голоса позади. Вне себя я вскакиваю, оборачиваюсь назад. Так и есть! Недаром я ждала спасения. Это они - они, мои дорогие! В настигающей нас коляске я вижу их: Люду и кузена Андро!.. Они здесь, за моей спиной! Я протягиваю к ним руки, откидываю вуаль и кричу во весь голос:
      - Люда! Андро! Ко мне! Сюда, скорее!
      Потом все как-то разом поплыло перед моими глазами - и небо, и Терек, и длинная, узкая, как змея, дорога...
      Почва уходит из-под ног, небо падает на землю, земля разверзается подо мной, и я падаю навзничь, сильно ударившись головой о кузов коляски...
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ЗА СЕРЫМИ СТЕНАМИ
      Глава первая
      Я - ИНСТИТУТКА.
      Упруго покачиваясь на рессорах, карета подкатила к подъезду большого, неприветливого петербургского дома. Длинная аллея, идущая вдоль вытянутого серого фасада, освещалась лишь двумя-тремя фонарями, горящими вполнакала. Швейцар в красной ливрее помог нам выйти из кареты, - мне и Люде.
      - Барышня Влассовская! Наконец-то! - искренне обрадовался он.
      - Узнали, Петр? - ласково кивая ему, спросила моя названная сестра.
      - Как не узнать, как не узнать! - заторопился он. - Совсем не переменились, барышня. Если бы мне даже и не сказали, что вы приедете узнал бы. Как же! Ведь про вас, барышня, и до сих пор в нашем институте все разговоры идут, вспоминают вас часто. Вас, да покойную княжну Нину Джаваху - царство ей небесное!.. Никого так долго не помнят, как вас... Спросите любую барышню в институте - все знают по рассказам барышню Влассовскую... И не видно, что шестнадцать лет прошло с тех пор, как от нас уехали. Такие же, как в день выпуска, остались... Право!.. Новенькую барышню нам привезли? - приветливо глядя на меня, поинтересовался Петр.
      - Да, новенькую. Можно к баронессе? - Коротко отозвалась Люда, снимая пальто и шляпу. По-видимому, ей не хотелось поощрять словоохотливость собеседника...
      - Как же, как же, сию минуту. Их превосходительство ждали вас уже утром. Телеграмма вчера от вас получена. Пожалуйста, я вас проведу к баронессе.
      И, сделав нам знак следовать за ним, пошел вперед, неслышно ступая по гладко отполированному паркету.
      Миновав узкую, длинную комнату с деревянными скамьями и роялем у окна, мы вошли в зеленую приемную с мягкой мебелью и высокими зеркалами, и, наконец, с таинственной доверительностью кивнув нам головой, Петр приоткрыл массивную дверь, завешенную тяжелой бархатной портьерой.
      - Люда, mon adoree*! - послышался тотчас же низкий бархатный голос, и высокая, полная дама с красивым строгим лицом раскрыла объятия.
      ______________
      * Обожаемая.
      Ей одной свойственным, необычайно мягким движением Люда скользнула вперед и упала в эти объятия.
      Баронесса Нольден, начальница института, знала Люду еще шестнадцать лет тому назад, когда, состоя фрейлиной одной из августейших покровительниц института, приезжала туда каждую неделю. Люда Влассовская пользовалась исключительным расположением баронессы.
      И теперь, возглавив институт, баронесса с распростертыми объятиями принимала свою любимицу.
      - Очень, очень рада видеть вас, дорогая Люда! - восклицала она, целуя мою названную сестру.
      Когда радостное оживление первых минут встречи поутихло, Люда взяла меня за руку, чтобы подвести к начальнице.
      - Вот моя воспитанница Нина, баронесса. Прошу любить и жаловать... Нина, - обратилась она ко мне, поцелуй же ручку maman.
      Я стояла, не двигаясь, и во все глаза смотрела на баронессу. Смешная тихоня Люда...
      Целовать руки? Я? Княжна Джаваха Нина бек-Израэл, я буду целовать руку какой-то остзейской баронессе, потому только, что она имеет счастье быть начальницей учебного заведения, куда я поступаю на год, - благодаря хлопотам той же Люды! Нет, это уж слишком!
      - Нина! Нина! - шепчет между тем Люда испуганно, - ты мне погубишь все дело! Полно, Нина, дорогая моя, хорошая! Ведь тебя приняли по доброте баронессы, ведь это против правил - принимать в старший, выпускной класс. Пойми же, Нина, пойми! - волнуясь, продолжает шептать Люда.
      - Меня не даром приняли! - отвечаю я запальчивым шепотом, - и ты это отлично знаешь. А если это такое благодеяние, как ты говоришь, - неожиданно проявляю я покладистость, моя бедная Люда бледнеет от ужаса, предчувствуя какую-нибудь неблагонравную выходку с моей стороны, - изволь, я готова поблагодарить баронессу, только иначе, чем ты рекомендуешь.
      И я с подобающей торжественностью выступила вперед, придерживая кончиками пальцев складки траурного платья и низко приседая перед начальницей института, произнесла самым высокопарным тоном, какой только сумела изобразить, подражая бабушке и светским дамам нашего горийского общества:
      - Честь имею поблагодарить вас, баронесса.
      Что-то неуловимое, как проблеск зарницы, возникло в заискрившихся юмором умных глазах баронессы и придало новое выражение ее энергичному лицу. Вот это "что-то" и разрушило преграду между нами, прирожденной столичной аристократкой и вольной, свободной от условностей этикета горянкой-княжной.
      - Но она прелестна, твоя воспитанница, chere* Люда! Такая непосредственность! - обратилась баронесса к смущенной Люде, одобрительно улыбаясь.
      ______________
      * Дорогая.
      - Нет! Вы - прелесть! Вы, а не я! - воскликнула я, - и если весь институт таков, как его начальница, то я очень раскаиваюсь, что не поступила сюда на семь лет раньше. Руку, баронесса! Дайте мне руку! Я не сомневаюсь, что мы станем друзьями на всю жизнь.
      Я подбежала к баронессе и протянула ей руку, смело и твердо глядя ей прямо в лицо.
      Люда помертвела. Потом ее бледное лицо пошло пятнами багрового румянца.
      - Нина! Нина! - прошептала она в священном ужасе, кажется, готовая упасть в обморок.
      Но мне сейчас одно только было важно: откликнется баронесса на мой призыв или нет? И баронесса откликнулась. Она взяла мою загорелую и загрубевшую от конской упряжи руку своей холеной благоухающей ручкой, крепко пожала и серьезно сказала:
      - Да, Нина бек-Израэл, мы с вами будем друзьями! Я в этом уверена.
      - Ага! Что, взяла? - не преминула я поддеть названную сестру, - а ты: ручки целуй, в благодарностях рассыпайся... Как же! Никому в жизни я рук не целовала, кроме покойного папы, и целовать не буду. Да, не буду! Баронесса - прелесть, а не какое-нибудь чучело и отлично поймет мои душевные побуждения! Молодец, баронесса!
      С этими словами я обняла начальницу и крепко, звучно чмокнула ее в губы.
      Если за минуту до этого Люда была только близка к обмороку, то сейчас она непременно упала бы без чувств, если бы баронесса Нольден не поспешила покончить с этой оригинальной сценой, сказав, что пора отвести молоденькую бек-Израэл, то есть меня, к подругам, которые уже поднялись в дортуар.
      - А вы, душа моя, - предложила начальница Люде, - пойдите тотчас же к вашим малюткам, чтобы сразу приступить к исполнению новых обязанностей, а то у них, в отсутствие классной дамы, дежурит пепиньерка*. В моей рекомендации вы не нуждаетесь. За эти шестнадцать лет не угасла память о примернейшей и лучшей ученице нашего института Людмиле Влассовской. С Богом, дитя мое, - прибавила баронесса. - Вам предстоит нелегкий путь. На протяжении семи лет вы будете жить, вникать во все подробности воспитания тридцати пяти воспитанниц, чтобы вырастить из нынешних крошек честных и хороших тружениц-гражданок. Это далеко не простая задача. Но вы - Людмила Влассовская, а не кто-нибудь другой, и я спокойно вверяю вам мое стадо. С Богом, Люда!
      ______________
      * Старшеклассница.
      Перекрестив мою названную сестру, баронесса поцеловала ее в лоб и обратилась ко мне:
      - Ну, а теперь пойдем и мы!
      И, взяв меня за руку, вывела из приемной.
      Длинный, бесконечный коридор, скупо освещенный редкими газовыми рожками, расстилался перед нами. Миновав его, мы поднялись по широкой, роскошной лестнице мимо двух таких же коридоров и вошли в четвертый этаж здания. Здесь коридор шел вправо от широкой площадки с дверями домашней церкви института.
      - Классы уже разошлись по дортуарам, - нашла нужным сообщить мне начальница и отворила какую-то дверь.
      Громкое, назойливое, беспрерывное жужжание буквально оглушило меня. Точно миллиарды пчел слетелись на майский праздник! Комната, куда мы вошли, служила, очевидно, умывальной, потому что на правой ее стене были расположены водопроводные медные краны. Несколько девушек, возрастом от шестнадцати до девятнадцати лет, плескались у кранов, коротко переговариваясь между собой. На них были надеты короткие холщовые юбочки и остроконечные колпачки, поразительно безобразившие эти юные лица.
      Заметив наше появление, девочки разом отскочили от медных кранов и, вытянувшись в линию, присели чуть не до земли, дружно приветствуя начальницу:
      - Bonsoir, maman*!
      ______________
      * Добрый вечер.
      Я взглянула на баронессу и не узнала нового выражения ее как бы закаменевшего лица. Помину не осталось от ласкового одобрения, легкой обаятельной насмешливости... Она была теперь олицетворением строгости и дисциплины.
      - Bonsoir, maman! - эхом откликнулось множество голосов, едва мы переступили порог дортуара - большой, длинной комнаты, похожей на казарму, с двумя рядами кроватей, поставленных изголовьями одна к другой. Некоторые девушки-подростки успели переодеться в холщовые юбочки, кофточки и колпачки, другие были в зеленых камлотовых платьях, белых передниках и пелеринках. И все они обступили нас, почтительно приседая перед баронессой и с любопытством разглядывая меня. Жужжанье прервалось, как по мановению волшебного жезла, и в дортуаре воцарилась мертвая тишина.
      - Mesdames! - особенно четко и звучно раздался в этой тишине голос начальницы, - вот вам новая подруга. Прошу не обижать ее, она названная сестра всем вам хорошо известной мадемуазель Влассовской, которая сегодня вернулась в институт и стала классной дамой у седьмых. К тому же Нина бек-Израэл круглая сирота... Круглая сирота, понимаете? - подчеркнула баронесса Нольден. - Впрочем, зачем я говорю вам это? Вы - взрослые барышни и вполне сочувственно отнесетесь к новой подруге. Бек-Израэл - истинное дитя Кавказских гор и невольно во многом отличается от вас, вполне воспитанных барышень, но вы должны быть снисходительны к ней... вы должны...
      Что такое? "Снисходительными" ко мне?
      "Милая баронесса, я не нуждаюсь в снисхождении"... - хотелось мне крикнуть непрошенной покровительнице, я уже была готова объясниться с начальницей, но тут передо мной предстало нечто необычайное - длинное, костлявое, худое, как скелет, облаченное в синее платье, в котором, как в мешке, болталась жалкая плоть этого странного существа.
      - Мадемуазель Арно, вот вам новая воспитанница. Прошу любить и жаловать, - с любезной улыбкой сказала баронесса, протягивая руку синему привидению, - и обернулась ко мне:
      - Мадемуазель Арно, - наставница выпускного класса, то есть ближайшая ваша начальница, милое дитя, и вы должны ей во всем подчиняться, как и все воспитанницы.
      Первый раз в жизни я видела перед собой классную наставницу, и надо же было случиться, чтобы ею оказалась именно мадемуазель Арно! Ведь я хорошо знала ее по воспоминаниям Люды - Арно была в свое время и ее воспитательницей! И, по рассказам, мадемуазель представлялась мне просто "длинной вешалкой в синем", тогда как в действительности классная дама была, похоже, не только комической фигурой...
      Между тем Арно почтительно присела перед баронессой.
      Нечего сказать - грациозным был этот поклон!
      Потом она подошла ко мне и подала руку, прошипев:
      - Добро пожаловать, милое дитя.
      Я едва прикоснулась к ее холодным влажным пальцам, напоминавшим мне прикосновение лягушки, и тотчас же вырвала свою руку. Не сомневаюсь, что Арно успела заметить выражение гадливости на моем лице...
      Она значительно поджала губы и произнесла сухим, деревянным тоном:
      - Мы ждали вашего приезда. Вот ваша постель, мадемуазель. В классе вы будете сидеть с Мариной Волховской. Она лучшая ученица и поможет вам в том, в чем вы не особенно тверды.
      - Очень рада, потому что я далеко не тверда во многом, - ответила я непринужденно, успев заметить, какое испуганное выражение приняло лицо "привидения", как я мысленно окрестила классную даму.
      - Ну, а теперь спокойной ночи, дитя! Мне пора идти, - вставила свое слово баронесса и, погладив меня по голове, как ребенка, величественно направилась к выходу в сопровождении классной дамы.
      Я осталась одна среди бело-зеленого роя воспитанниц.
      Глава вторая
      ЗНАКОМСТВО. НЕОЖИДАННЫЙ НЕДРУГ.
      Какие у вас прелестные волосы!
      - Сколько вам лет?
      - Как? Только шестнадцать? Неужели шестнадцать? Тогда вы почти самая младшая в классе. Одна Лазарева - однолетка с вами. Женя Лазарева! Женька! Женишок! Где ты? Только ей одной будет скоро шестнадцать лет, а мы все старше.
      - Maman говорит, вы сирота!
      - Это ужасно! Ах, мне вас жаль! - выделился в хоре общих возгласов и расспросов нежный голосок.
      Я быстро оглянулась. Прелестное личико было обращено ко мне с явным сочувствием. Голубые глаза сияли лаской. Белокурая девочка была миниатюрна, как фарфоровая куколка.
      - Женя Лазарева, - назвалась она.
      - Женька - молодец, прелесть! Она у нас самая чувствительная. Сирот и мышей любит и жалеет больше всего на свете! Мы ее так и прозвали - "Мышка".
      Тиха, покорна, молчалива,
      Как лань лесная боязлива...
      С пафосом продекламировала рослая девушка с румяными щеками, черными огненными глазами и толстой, как корабельный канат, пышной косой.
      - Позвольте отрекомендоваться: Щупенко, казачка Ростово-Донская, или просто: "Маша" - по имени и "Казачка" - по прозвищу. Дон свой люблю и вас любить буду.
      - Да, да, все мы любить вас будем! - пообещал другой нежный голос.
      - Ну, Милка Перская всех любит, не от сердца только, а по привычке, насмешливо воскликнула, выступив вперед высокая, рябая, энергичная с виду девушка. - Эмилии всегда и всем восторгаться надо. Без этого не проживет. Она у нас леденчик. Так и тает, так и тает. Смотришь - и нет ничего, растаяла совсем...
      - Ну, уж ты, пожалуйста, Волховская, - обиделась рыженькая большеглазая девочка.
      Я обратила внимание на Волховскую, поскольку Арно называла фамилию моей будущей соседки по парте - прямые резкие черты, упрямая складка у губ, взгляд энергичный и открытый.
      "Так вот она какова - первая ученица, представительница выпускных!" отметила я, еще не разобравшись, нравится она мне или нет.
      - Новенькая? Где новенькая? Maman, говорят, новенькую привела! послышались новые голоса, и в дортуаре появилась еще одна группа девочек.
      - Лида! Лида! - неслось со всех концов дортуара, - что же так долго, Лида?
      - Мы экзерсировались. "Блоха" заставила. Все к soiree* готовимся. До десятого поту! - послышался сильный, звучный девичий голос.
      ______________
      * Танцевальный вечер.
      И в ту же минуту, самым бесцеремонным образом расталкивая окружавших меня девочек, его обладательница ворвалась в центр нашего круга.
      Нельзя сказать, что она была красива или хотя бы миловидна. Передо мной стояла стройная, небольшого роста девушка-подросток лет семнадцати, с темными коротко остриженными волосами, вьющимися, как у мальчика. Обыкновенная девушка. Но неизъяснимая притягательность была в ее нервном, вызывающе гордом лице с насмешливыми, слегка прищуренными зеленовато-серыми глазами... Крупные и, пожалуй, слишком полные губы дерзко улыбались, когда она уставилась на меня с выражением самого беззастенчивого любопытства. Не знаю почему, но с первого взгляда я испытывала безотчетную симпатию к зеленоглазой девушке, которую она явно не разделяла, потому что в ее пристальном любопытстве я чувствовала какую-то недоброжелательную предвзятость.
      - Бароночка, тебе не нравится новенькая? - спросила одна из пришедших с ней воспитанниц. - Говори же, душечка-бароночка...
      - Игренева, опять! Сколько раз надо повторять тебе, что мы вышли из того возраста, когда можно было называть друг друга кисками, душками, мушками, блошками... Почему не клопиками, таракашками, мокричками? Брр! Презираю! Наивно и смешно. Меня, по крайней мере, избавьте от всего этого! - раздраженно проговорила зеленоглазая девочка.
      - Рады стараться, превосходительная баронесса! - пропищал кто-то, поддразнивая гордячку.
      - Коткова! Вы глупы, если не можете понять этого!
      Зеленоглазая девочка бросила грозный взгляд куда-то в сторону. Зрачки ее расширились. Бледные щеки вспыхнули румянцем.
      - Баронесса, не злитесь! - предложил тот же голос, но уже миролюбиво, без подвоха.
      - Я и не злюсь! - горячо выкрикнула Лида. - Злиться на вас всех было бы по меньшей мере... оплошностью с моей стороны. Ну, да не в том дело! махнула она рукой и презрительно улыбнулась.
      - Как ваша фамилия? - неожиданно обратилась она ко мне.
      Я не ожидала вопроса и растерялась, когда ко мне обратилась эта гордая, независимая девочка.
      - Ее зовут Ниной бек-Израэл, названной княжной Джаваха, - выскочив вперед, ответила за меня Эмилия Перская.
      - Разве вы немы, что позволяете отвечать за себя? - не обратив ни малейшего внимания на рыженькую Милу, спросила Лидия Рамзай.
      - Бек-Израэл! - ответила я громко, глядя в зеленые глаза девочки.
      - А при чем же тут "названная княжна Джаваха?" - не спуская с меня взгляда, спросила она.
      - Моего названного отца и дядю звали так, и на Кавказе все меня знали под этой фамилией. Мои предки...
      - Да, наши предки Рим спасли! - рассмеялась мне в лицо странная девочка, заставив меня вспыхнуть от незаслуженной обиды.
      Баронесса, казалось, тотчас забыла обо мне, но не тут-то было...
      - Соня! Пуд! - тормошила она полную, высокую, апатичную девушку с вялым одутловатым лицом, вполне оправдывающую свою фамилию - Пуд. - Ты знаешь басню Крылова "Гуси"?: "Мужик гусей гнал в город продавать"... Если помнишь, продекламируй новенькой...
      - Я не нуждаюсь в этом, - разом закипая гневом, воскликнула я, слышите ли, не нуждаюсь! И потом, ваш пример неудачен. Если вы хотите острить, то должны, по крайней мере, попросить кого-нибудь, чтобы вам объяснили смысл басни, которую вы упомянули. Крыловские гуси кичились своими доблестными предками, а я...
      - А вы кичитесь происхождением вашего названного отца, госпожа самозванная княжна. Не все ли это равно! - насмешливо выкрикнула Лидия.
      - Вы лжете! Вы лжете! И если вы еще одно слово скажете, я не ручаюсь за себя! - воскликнула я, бросаясь к язвительной баронессе.
      Но в эту минуту на пороге дортуара вновь появилось костлявое привидение, именуемое классной дамой, мадемуазель Арно.
      - Как, еще не в постелях? - уныло удивилась она и тотчас же захлопала в ладоши, аккомпанируя своему скрипучему голосу:
      - Спать, девочки, спать! Пора ложиться.
      - Мадемуазель Арно! Я забыла, как жаба по-французски? - послышался преувеличенно кроткий голос Тони Котковой.
      - Le crapaud, - ответила мадемуазель Арно, не подозревая еще о подоплеке простого вопроса.
      - А лягушка? - послышалось из противоположного угла.
      - La grenoille, - снова ответила эта невольная мученица в синем форменном платье.
      - А бывает синяя лягушка, мадемуазель Арно? - после небольшой паузы раздался задорный голосок Котковой.
      - Мадемуазель Коткова, вы будете наказаны! - почуяв, наконец, в чем дело, прошипела та, зеленея от злости.
      - А синие привидения есть? - давясь от смеха, вторила шалунье Котковой Даля Игренева.
      Девочки, успевшие улечься по своим постелям, сдержанно фыркали в подушки.
      - Спать! Спать! - отчаянно вопила несчастная Арно, предугадывая начало травли, и с безнадежным видом металась по дортуару.
      Я легла на узкую жесткую кровать, под холодное нанковое одеяло, предварительно закрутив вокруг головы свои длинные косы и запрятав их под ночной чепец. Моя постель была крайней от дверей умывальни. Подле меня лежала рыженькая Перская.
      Эта девочка казалась мне симпатичнее других, и я была довольна соседством с ней. Когда свет в лампе был собственноручно притушен взгромоздившейся на табурет мадемуазель Арно, и классная дама "испарилась", по выражению институток, в свою, соседнюю с дортуаром комнату, я услышала тихий, чуть внятный шепот подле себя:
      - Бек-Израэл! Бек-Израэл, вы спите?
      - Нет, а что? - поспешила я отозваться.
      - Не спите, Израэл, не спите! Мне так хочется поговорить с вами, зашептала рыженькая Перская. - Вы не сердитесь, Израэл, что я к вам "лезу" по первому слову. Но я не "подлизываюсь". Ей Богу же, нет! Хотите, перекрещусь! Вот!
      И, прежде чем я могла заверить девочку, что и без того верю ей, Мила поспешно извлекла из-под сорочки белое костяное распятие и набожно приложилась к нему губами.
      - Вот, - торжествуя заключила она, - вот! Теперь вы не имеете права мне не верить. Клянусь вам Богом, Израэл, вы мне понравились с первого взгляда. Так понравились, что ужас! Я обожаю Лермонтова... Башню Тамары помните у него?
      В глубокой теснине Дарьяла,
      Где роется Терек во мгле,
      Старинная башня стояла,
      Чернея на темной скале...
      Девочка декламировала весьма выразительно, и ее большие карие глаза сияли умиленным восхищением. Потом она продолжала:
      - Вы точно Тамара, Израэл, настоящая лермонтовская Тамара. И такая же красавица! О вас уже давно говорилось в институте...