- Никогда! - возразила я пылко, - слышите ли вы? Никогда! Никогда я не соглашусь - не видеться с Людой, с Андро, со всеми, кого я люблю и уважаю. Слышите ли, княгиня, никогда я не перестану любить их, что бы вы мне ни говорили! Никогда не перестану искать встречи с ними и, если вы помешаете мне в этом, я найду возможность убежать из замка и убегу... Да, убегу, убегу! - Говоря все это прерывающимся от волнения голосом, я топала ногами, отчаянно жестикулировала, предоставляя бабушке блестящую возможность лицезреть дикую, необузданную лезгинскую девочку, которая, как никто другой, нуждалась в воспитании...
      Странное дело: чем больше волновалась и кипятилась я, тем все спокойнее и спокойнее становилась бабушка. Наконец, когда я остановилась, чтобы перевести дух, она положила руку мне на плечо и произнесла сурово:
      - Довольно юродствовать. Опомнись. Дело непоправимо, и твоей гостьи я не пущу в замок. Приди в себя и примирись с неизбежным. Садись-ка за мемуары и займись ими хорошенько. Работа поможет тебе выкинуть всякую блажь из головы.
      А, мемуары? Опять мемуары? Так хорошо же! Так вот же!
      И прежде, чем бабушка могла догадаться, что я намерена сделать, и удержать меня, я подскочила к столу, где лежала ненавистная толстая книга, и, захватив рукой несколько страниц, с ожесточением вырвала их из книги. Потом разрывая их на клочки, я кричала, давясь слезами и бешенством:
      - Мемуары! Вот они, ваши мемуары! Вот, как я буду заниматься ими, если вы не разрешите мне повидать Люду!..
      Бабушка помертвела лицом, схватилась за голову, крикнула что-то... Потом быстро-быстро принялась жестикулировать, как бы обращаясь к Мариам. Немая, казалось, с глубоким вниманием слушала госпожу. Когда же бабушка кончила свое безмолвное объяснение, Мариам оказалась возле меня и, прежде чем я могла опомниться, протестовать и защищаться, снова, как малого ребенка, подхватила меня на руки и потащила вон из комнаты.
      Отчаявшись, я не пыталась хотя бы осмотреться, чтобы понять, куда она несет меня, и опомнилась, когда очутилась на площадке башни, той самой башни, откуда увидела подъезжавшую Люду.
      "Уж не намерена ли она сбросить меня вниз с уступа в бездну? От безумной всего можно ожидать!" - ужаснулась я.
      Подобные опасения рассеялись тотчас же.
      Великанша втащила меня в большую круглую комнату с огромным окном и опустила на широкую постель, застланную ветхим, но дорогим одеялом с княжеским гербом посередине, с грудой подушек и малиновым балдахином под княжеской короной, окружавшим со всех сторон это огромное ложе. Потом она приблизила ко мне бледное, как мел, лицо с широко раскрытыми незрячими глазами и, погрозив огромным пальцем с нечистым ногтем, удалилась, плотно прикрыв за собой дверь. Щелкнула задвижка, повернулся ключ в ржавом замке, и я осталась одна, еще более одинокая и несчастная, чем когда-либо.
      Глава четырнадцатая
      УЗНИЦА. БЕЛОЕ ВИДЕНИЕ. ДРУГ.
      В большой круглой комнате с пышной постелью под балдахином никакой другой мебели, необходимой для жилья, не было, и это наводило на грустные мысли. Очевидно, эту комнату бабушка выбрала для моего ареста.
      Ареста!.. Не было сомнения, что я находилась под арестом, и это несказанно угнетало меня. Теперь я поняла окончательно и бесповоротно, что мне не вырваться на свободу. Сколько меня продержат здесь? Разве весь этот замок - не тюрьма, где мне суждено коротать годы до своего совершеннолетия - вдали от вольной жизни, в разлуке с близкими людьми? И разве они обе, тиранка-бабушка и ее безумная служанка, - не мои тюремщики? О Господи! Какие тяжелые испытания уготовила мне судьба!
      Окончательно расстроенная этими размышлениями, я подошла к окну, распахнула его и почти по пояс высунулась наружу...
      О, радость! Я увидела знакомую коляску, только сейчас лошади мчали ее от замка - по направлению к Тифлису.
      - Люда! Люда! - закричала я, напрягая голос. - Люда, вернись! Возьми меня отсюда! Я не могу больше, я задыхаюсь!
      Увы! Одинокая пассажирка не оборачивалась. Взгляд на дорогу из башни, сверху, создавал обманчивое впечатление, будто коляска совсем близко, а на самом деле, Люда уже не могла услышать моего крика. Я закричала еще громче, еще отчаяннее. Но и это оказалось лишь тщетным, бесполезным усилием. Коляска миновала поворот и скрылась за темным утесом-великаном.
      В тоске и горе, я с криком повалилась на пол, изо всех сил колотя ногами и кулаками. Мне казалось, что если я буду кричать и бесчинствовать, и мои крики достигнут ушей бабушки, наказание будет немедленно снято, и меня освободят. Ничего подобного. Никто не приходил, только эхо в горах повторяло дикие вопли исступленной пятнадцатилетней девчонки, вдруг позволившей себе уподобиться маленькому, капризному ребенку. Наконец, окончательно выбившись из сил, накричавшись и наревевшись вволю, я затихла, опустила голову на руки и тотчас же забылась тяжелым, мучительным, как кошмар, сном.
      * * *
      За окном было совсем темно, когда я проснулась. Чья-то заботливая рука прикрыла обе половинки окна. Та же рука, по-видимому, оставила здесь ручной фонарик и ужин, пока я спала.
      Есть мне не хотелось. К тому же, в этом доме подавались сомнительного вкуса жареная баранина с застывшим жиром и пресные лаваши, которые не возбуждали аппетита: в доме моего приемного отца я привыкла к вкусной и даже изысканной еде. Я не дотронулась до ужина, презрительно оттолкнув ногой поднос, и подошла к окну. Небо и горы слились в непроницаемой мгле. Где-то далеко-далеко слышался крик джейрана, а под самыми стенами замка не умолкал Терек - кипящий, ревущий и мечущийся.
      Этот постоянный гул, черная тьма за окном, эта сводчатая холодная комната с высокой постелью, похожей на катафалк, - отнюдь не помогали успокоению моих измученных нервов. Чувствуя ужасную слабость, я волей-неволей должна была улечься на огромную, неуютную постель под пологом с княжеской короной. Я испытывала странную неприязнь к этой постели, однако мне было хорошо на ее мягких, пышно взбитых пуховиках. Спать не хотелось, но после пережитых сегодня треволнений было приятно спокойно полежать, удобно вытянувшись всем телом...
      Постепенно успокаивались нервы, утихала душевная боль, голова становилась яснее, и ко мне вернулась способность реально смотреть на вещи.
      Мое положение узницы не представлялось больше безысходно трагическим, напротив, в нем было даже нечто смешное...
      Конечно, со стороны бабушки было смешно и непростительно наказывать меня подобным образом. Не ребенок же я, в самом деле, чтобы со мной, почти взрослой девушкой, поступать подобным бесцеремонным образом!
      Нет, завтра же я добьюсь, чтобы меня выпустили из этого глупого заточения, и переговорю с княгиней. Непременно поговорю о том, что я не хочу больше подвергаться подобным наказаниям и во что бы то ни стало желаю бывать в Гори.
      Полагая, что найдено замечательно мудрое и окончательное решение, я подложила под голову подушку, собираясь, наконец-то, выспаться спокойно, как вдруг легкий шорох привлек мое внимание. Точно откуда-то едва уловимо потянуло холодным воздухом, и одновременно я услышала мягкое шарканье туфель об пол.
      Кровь бросилась в голову. Воображение услужливо восстановило в памяти утренний рассказ Николая о появлении призрака в окне башни.
      Раньше, за всеми событиями и волнениями, я просто не обратила внимания на то, что меня заперли как раз в том самом помещении, где Николай видел призрак. Теперь с поразительной ясностью мне припомнились малейшие подробности нашей беседы со старым слугой, и холодный пот крупными каплями выступил на лбу.
      Шаги становились слышны все яснее и яснее. Великанша не могла бы ступать так легко, чуть слышно. За время моего пребывания в замке я успела узнать ее тяжелую, грузную походку. Стало быть, в чувяки или войлочные туфли, мягко шаркающие сейчас по полу, не мог быть обут никто другой, кроме призрака старой княгини.
      Сомнений не оставалось. Николай был прав. В комнате замка водилось привидение, призрак княгини показывался в окне.
      Я глубоко зарылась в подушки, заткнула пальцами уши и, обливаясь холодным потом, с сильно бьющимся сердцем, приготовилась к тому страшному и неминуемому, что должно было случиться. Ни подушки, ни пальцы в ушах нисколько не мешали мне с поразительной ясностью слышать приближение шагов...
      Вот они ближе... еще ближе... Я была уверена, что сейчас из-за атласного полога выглянет надменное, строгое лицо призрака - с ввалившимися щеками, с горящими фосфорическим светом глазищами. Потом сухая, костлявая рука призрака, откинет полог, вцепится мне в горло и задушит меня. Леденящий душу ужас, который нельзя выразить словами, сковал меня. И все-таки я заставила себя оторвать голову от подушки, открыть уши и глаза и смотрела теперь прямо перед собой исполненным отчаяния и ужаса взглядом. У меня с детства была такая особенность - смотреть опасности прямо в глаза.
      Теперь таинственные шаги раздавались уже возле самой постели - по ту сторону атласного полога... Вот какая-то неясная тень возникла на пурпурной ткани балдахина... Вот зашевелилась занавеска... и чья-то быстрая рука откинула полог...
      Призрак являл собой невысокую фигуру во всем белом, в белой же чадре, из-под которой сверкали, искрясь и мерцая, подобно черным алмазам, два огненных черных глаза...
      Я дико вскрикнула и закрыла лицо руками.
      Тотчас сильные руки обняли мои плечи, и над моим ухом раздался знакомый голос:
      - Красоточка-джаным, ты?
      Что такое? Не во сне ли происходит все это?
      Сорвав белую чадру, скрывавшую лицо привидения, моя смешливая тетка Гуль-Гуль упала рядом - на мое арестантское ложе под княжеским гербом.
      - Гуль-Гуль! Родная, голубушка! Здесь? Ты здесь? Как могло все это случиться? - не веря своим глазам, спрашивала я.
      - А ты здесь как? Как ты здесь, красоточка-джаным? - в свою очередь, удивилась она, успевая одновременно смеяться, плакать и целовать меня.
      Простые житейские обстоятельства подготовили нашу неожиданную встречу. После похищения Гуль-Гуль Керим с молодой женой и со своей шайкой удалился на Терек. Здесь власти прослышали о нем, и молодой душман должен был скрываться в горах и пещерах. Не желая подвергать жену превратностям своей судьбы, опасаясь попасть в руки тифлисской полиции, он поместил Гуль-Гуль в башне замка, которая была ему хорошо знакома. В стене башни он пробил брешь. Гуль-Гуль нисколько не рисковала, имея свободный доступ сюда и выход в горы. Укрытая от непогоды и полиции, Гуль-Гуль могла спокойно жить в башне до тех пор, пока Керим не нашел бы возможным увезти жену. Ее-то, неосторожно высунувшуюся из окна башни, старый Николай и принял за призрак покойной княгини.
      Рассказав все это, Гуль-Гуль показала мне потайную дверцу, которая вела из моей тюрьмы в ее временное убежище, оказавшееся крошечной комнаткой, которая служила когда-то, скорее всего, кладовой, а теперь была окончательно заброшена обитателями замка. Керим доставлял ей съестные припасы. За водой же Гуль-Гуль спускалась прямо к Тереку - по уступам полуразрушенной стены.
      - Ну, а ты как попала сюда, радость очей моих? - обратилась ко мне хорошенькая горянка, закончив рассказ о себе.
      Я поведала Гуль-Гуль все свои горести и неудачи.
      - О-о! - произнесла в гневном возбуждении моя молоденькая тетка, - так нельзя! Так нельзя! Что она безумная, что ли, старая княгиня? Мучить так хорошенькую джаным! О-о! Стыд ей, старой княгине, стыд! Погоди, придет на днях к Гуль-Гуль повелитель, все расскажет Кериму Гуль-Гуль, и освободит Керим Нину из замка. "Иди на свободу из замка, Нина, - скажет он, - иди, куда хочешь".
      - Нет, Гуль-Гуль, не пойду я никуда, мне некуда идти! - отозвалась я печально.
      - Как некуда? Как не надо идти? - всполошилась она. - Да разве может джаным здесь оставаться? Разве можно оставаться там, где мучают бедненькую джаным злые люди?
      Я объяснила, что покойный отец сам назначил бабушку мне в опекунши, следовательно, я не смею нарушить его предсмертную волю. Но хотела бы попросить Керима, чтобы он передал записку Люде или князю Андро.
      - Все сделает Керим, что надо, все сделает, - успокаивала меня Гуль-Гуль, - для этого надо только Гуль-Гуль показаться на зубцах стены, выходящей в горы. В горах увидят, что надо что-то Гуль-Гуль, и придут узнать к ночи. Как завоет белая женщина свою песню на кровле, так и придут в башню.
      - А они не боятся воя великанши? - удивилась я.
      - Разве горный орел устрашится крика серой кукушки? - тихо рассмеялась Гуль-Гуль. - Чего бояться храбрым джигитам? Одной безумной бояться, что ли? Нет, не было еще такой опасности, перед которой не устоял бы Керим! - с гордостью заключила моя подруга, и лицо ее засияло необычайной нежностью и лаской.
      - Ты его очень любишь, бедняжка Гуль-Гуль? - спросила я.
      Гуль-Гуль выпрямилась, побледнела, черные глаза вдохновенно блеснули.
      - Спроси цветок розы - любит ли он солнечный луч? Спроси пену Терека любит ли она берег? Спроси голосистую пташку - дорога ли ей зеленая ветка чинары и голубой простор? Всех спроси и тогда ответишь, любит ли Гуль-Гуль своего Керима!
      Мы обе лежали теперь на пышно взбитых пуховиках старой княжеской постели, не боясь призраков - ни живых, ни мертвых. Гуль-Гуль с увлечением рассказывала мне о Кериме, и я с жадностью ловила каждое слово моей красавицы-тетки.
      - Керим не простой душман-барантач, - пылко объясняла воодушевленная Гуль-Гуль, - Керим великий вождь, смелый и мудрый. Керим не только бедняка не тронет, но и богача того не тронет, который делится с бедняком. И того, кто упорным трудом и честным путем приобрел богатство, даже пальцем не коснется Керим. Но того, кто притесняет бедных, заставляет, как мула, за грош работать на себя, а сам только кальян курит да подсчитывает туманы, того настигнет в горах шашка Керима, да! Простой народ знает, что Керим за него, простой народ потому и любит Керима и укрывает его. И осетин, и грузин, и чеченец... Зато богатые готовы зубами изорвать Керима, как чекалки, у-у!
      Долго еще говорила Гуль-Гуль о своем муже, гордая и счастливая, с полным сознанием его правоты. Если до сих пор я восторгалась бесстрашием и смелостью бека-Джамала, то теперь я невольно преклонялась пред благородством и величием его души.
      - Дай Бог тебе счастья, дорогая Гуль-Гуль, тебе и твоему Кериму! воскликнула я, обнимая и крепко целуя верную спутницу благородного бунтаря.
      Должно быть, милая Гуль-Гуль не сразу поверила в искренность моего порыва. Все-таки я была в ее глазах княжеской дочерью, уруской. Подчиненные моего отца охотились за ее любимым Керимом... Сначала она тихо заплакала, потом засмеялась и, наконец, крепко расцеловала меня в обе щеки.
      Поздно уснула я в эту ночь.
      Глава пятнадцатая
      СНОВА ДОУРОВ.
      БАБУШКИНО РЕШЕНИЕ. ЖЕНИХ.
      Ослепительно яркое солнце заливало круглую комнату, когда я подняла отяжелевшие со сна веки.
      - Наконец-то проснулась, бирюзовая! - прозвенел надо мной хорошо знакомый голосок, и Гуль-Гуль с разбега прыгнула ко мне на постель.
      Все, что казалось мне ночью сном или сказкой, оставалось при свете дня самой настоящей действительностью. И какой чудной, какой яркой действительностью! Со мной был мой друг! Со мной была Гуль-Гуль!
      - Джаным голубушка! Нина яхонтовая! - тараторила она, спеша и волнуясь, - вставай, солнышко! Вставай, бирюзовая! Новость! Большая, большая новость! По берегу Терека всадник скачет! Начальник!.. Прямо сюда!.. Прямо к замку! Спеши к окну, хорошенькая джаным!
      Я не заставила повторять приглашения. Заслонив глаза ладонью от солнца, я силилась разглядеть, кто же это был.
      Что офицер, казачий офицер - в этом я не сомневалась.
      А вдруг Андро? Милый, дорогой князь Андро, которому Люда успела сообщить о нежелании бабушки принять ее? И он сразу поспешил мне на выручку...
      Ах, как это было бы хорошо! Умница Андро сумел бы, конечно, найти нужные слова, чтобы убедить бабушку. Андро лучше многих знал мою вольнолюбивую натуру и почти всегда принимал мою сторону...
      Но всадник, скакавший во весь опор, приближался, и скоро мне пришлось разувериться в своем, слишком заманчивом предположении. Когда путник поровнялся с башней, я разочарованно вздохнула.
      Это был Доуров... Опять Доуров!
      - Его не впустят. Вот увидишь, не впустят, - говорила я убежденно, обернувшись к Гуль-Гуль в то время, как всадник подскакал к воротам замка.
      Но каково же было мое изумление, когда, после продолжительных переговоров со старым Николаем, ворота замка распахнулись настежь, и Доуров въехал во двор.
      А через час на лестнице раздались тяжелые шаги великанши, и Гуль-Гуль едва-едва успела скрыться в своей каморке, когда немая появилась на пороге.
      Она неистово мычала, хватая меня за руки и указывая куда-то вниз своим огромным пальцем.
      Я решила покориться и последовала за ней. Она привела меня сначала в мою комнату, помогла умыться и одеться в одно из платьев, доставленных сюда с арбой, и повела меня к бабушке.
      Старая княгиня Джаваха сидела в кресле, держась прямо и торжественно, и, похоже, поджидала меня.
      - А где же Доуров? - поинтересовалась я. - Мне показалось, что я видела его из окна башни.
      - Ты не ошиблась. Сергей Владимирович Доуров здесь, и ты его увидишь через несколько минут. А пока выслушай то, что я скажу тебе. Будь внимательна.
      - Я охотно слушаю вас, бабушка, - поторопилась ответить я, решив покоряться до времени всем причудам этой странной старухи.
      - Я не сомневаюсь в этом, - сухо уронила она, - потому что самый маленький ребенок должен понимать тех, кто делает ему добро. А ты далеко не ребенок, Нина, тебе скоро шестнадцать лет, ты уже взрослая барышня. Другие в твои годы здесь, на Кавказе, давно замужем.
      - Я никогда не выйду замуж, бабушка, - прервав ее речь, воскликнула я пылко.
      Она пристально посмотрела на меня, и губы ее скривились в неприятной гримасе.
      - Тебя не спрашивают об этом, - сухо возразила она. - Как ты думаешь, - внезапно переменила тему разговора бабушка, - приятно мне было убедиться в том, что в мой тихий замок, вместо ожидаемой почтительной и благонравной барышни, ворвался дикий, непослушный, отчаянный мальчишка-джигит, на которого не действует ни доброе слово, ни наказание! Этот мальчишка остается тем же разбойником, тем же дикарем и нарушает спокойствие моего мирного жилья! Нечего сказать, приятную услугу оказал мне покойный племянник, поручив тебя моей опеке!
      - А вы отказались бы от опеки, бабушка! - дерзко и весело взглянув в глаза старухи, предложила я, - отдали бы меня князю Андро. Право, он охотно приютил бы меня.
      - Глупая девчонка! - сердито отозвалась княгиня, - ты не понимаешь, что молоденькой барышне неприлично жить в квартире чужого холостого офицера.
      - Князь Андро - брат мой! - горячо воскликнула я, - а не чужой. Я люблю его больше всех в мире, после Люды, и считаю себя его сестрой.
      - Мало ли что ты считаешь, глупая! - прервала меня бабушка, - надо, чтобы люди думали так. А люди так думать не будут. Значит, для тебя надо выбрать нечто иное. И я выбрала. У Сергея Владимировича Доурова есть прелестное поместье в Гурии, где живет его мать, бывшая фрейлина покойной русской царицы. Там же живут и его взрослые сестры, прекрасно воспитанные барышни, и там поселишься ты до тех пор... ну, до тех пор, словом, пока не станешь его женой.
      - Женой? Чьей женой? Доурова? Вы шутите, верно, бабушка? Никогда...
      - Молчать! - сурово прикрикнула старуха. - Молчать! Не сметь непочтительно говорить со мной! Вздор! Раз я говорю, что это будет так, то так оно и будет. Глупое дитя, ты не понимаешь своей пользы. Сергей Владимирович Доуров делает честь тебе, - дикой, невоспитанной провинциалке, предлагая себя в мужья. Он служил прежде в блестящем полку в столице, он уважаем в своем кругу, он самый блестящий офицер из всего Гори, Мцхета и даже Тифлиса, и тебе нечего раздумывать. Ты будешь его женой! Да, будешь, я уже дала ему слово.
      - Ну, вот и отлично! - расхохоталась я, не совсем, впрочем, естественным смехом, - вот и отлично - выходите за него сами, бабушка, если он вам так нравится.
      - Дерзкая! - закричала княгиня вне себя, - как ты смеешь? - однако тотчас спохватилась и продолжала подчеркнуто спокойно и веско, - ну, довольно слов и пререканий, как я сказала - так и будет. Завтра на заре ты поедешь с Сергеем Владимировичем Доуровым в его поместье, где получишь светское воспитание в его семье. А сейчас ты сможешь сама сказать Сергею Владимировичу, что согласна на его предложение.
      С этими словами бабушка встала с кресла и величественно поплыла к двери.
      Я осталась одна. Я была ошеломлена, уничтожена, убита. Ничего подобного я и представить себе не могла. Дело оборачивалось гораздо серьезнее, нежели я ожидала.
      Завтра на заре меня отвезут в Гурию, в поместье ненавистного Доурова, к его чопорной матери и кривлякам-сестрам и... и я никогда не увижу ни милой Люды, ни дорогого Андро, ни чудных гор и бездн Бестуди, ни обоих старых дедушек... Никогда! Никогда!
      Я упала головой на стол, сжала виски ладонями и невольно застонала сквозь стиснутые зубы.
      - Что с вами? Вы плачете, милая княжна? - послышался надо мной вкрадчивый голос.
      Я вскочила, подняла голову и отступила назад, дрожа от ненависти и отвращения.
      Предо мной стоял Доуров, спокойный, холеный Доуров, человек, которого, судя по всему, не слишком интересовало мое нетерпимое отношение к нему.
      - А-а, это вы? - скорее прошипела, нежели произнесла я, задыхаясь от волнения, - так вот вы какой! Вот вы...
      Я захлебывалась. Я не находила подходящих слов для выражения негодования. И вдруг меня осенило...
      - Слушайте, Доуров! - крикнула я неестественно звонким голосом, сколько вы возьмете отступного из тех сумм, которые завещаны мне покойным князем, - сколько денег должна я назначить вам в пешкеш, чтобы вы оставили меня в покое?
      Он вздрогнул, как под ударом хлыста. Выпрямился во весь рост и побледнел, как полотно. Оскорбление, брошенное мной, казалось, и ему было не под силу. Но в мгновение ока Доуров поборол свои чувства. Его пухлые пальцы с отполированными розовыми ногтями легли на мою руку.
      - Напрасно вы такого дурного мнения обо мне, княжна Нина, - произнес он наигранно печальным голосом, - я искренно люблю вас!
      - Уйдите! - закричала я не своим голосом, - не смейте трогать моей руки, не смейте говорить мне явную ложь. Вы не говорили бы так, если бы я не была самой богатой невестой в Гори!
      - Нина! Нина! - театрально восклицал он, красивым жестом взявшись за голову.
      Доуров все еще удерживал мою руку. Надо полагать, прикосновение самого гадкого пресмыкающегося не могло вызвать той гадливости, какую испытывала я. Я ненавидела в бывшем адъютанте отца все, решительно все: и эти лощенные ногти, и самодовольное лицо, и рассчитанные на эффект речи. С ненавистью вырвала я свою руку и крикнула, почти в упор приблизив свое пылающее лицо к его противной, самодовольной, упитанной физиономии:
      - Слушайте вы, как вас... Не смейте так говорить со мной, не смейте касаться моей руки... или... или... я выцарапаю вам глаза, клянусь Богом!
      И кинулась вон из комнаты.
      Глава шестнадцатая
      СНОВА УЗНИЦА.
      ИЗ МРАКА К СВЕТУ И СНОВА МРАК.
      ИЗБАВЛЕНИЕ.
      Первым моим побуждением было бежать в башню к Гуль-Гуль, рассказать ей все и просить помощи. Но пока я намеревалась исполнить это, кто-то сзади сильно сжал мои локти, поднял на плечи и понес. Разумеется, это была Мариам.
      Великанша втащила меня в мою комнату и тотчас вышла, заперев за собой дверь.
      Я снова очутилась в заточении. На этот раз я уже не билась, не кричала и не выходила из себя в диком неистовстве. Я хорошо понимала все безрассудство подобного поведения. Меня охватило отчаяние, тихое, молчаливое отчаяние, которое доводит человека до состояния оцепенения, небытия. Что бабушка сказала правду, и меня завтра ждет отъезд с гадким, более того - отвратительным человеком в его Гурийское поместье, в этом я уже не сомневалась. Из своего окна, я видела как старый Николай открыл дверь покосившегося от времени сарая, вывел оттуда пару вороных лошадей и выволок огромный старомодный фаэтон. Экипаж он старательно вымыл, а лошадей принялся чистить скребницей. По двору пронеслась великанша с моим чемоданом на плече. Сомнений не было - меня увезут с зарей.
      Я стиснула зубы в бессильном бешенстве.
      Меня поведут во двор, лишь только небо зарумянится ранним восходом, поведут и посадят в фаэтон, - может быть, одну, может быть, с Николаем или великаншей. Доуров поедет подле верхом и... и...
      Дальше я не могла думать. Мне казалось ужасным это насилие над моей судьбой, моей волей... Жить в чужой семье, учиться хорошим манерам и получить воспитание у чужих людей, чтобы стать в конце-концов женой ненавистного Доурова, - о, это было уже слишком! Уж слишком несправедливо, слишком безжалостно обходилась со мной судьба...
      О, как я раскаивалась, вспоминая разговор в башне... Если бы я послушалась Гуль-Гуль и согласилась, чтобы Керим выручил меня из неволи! Но я гордо отклонила ее предложение. Я сказала, что меня никто не притесняет. Да разве я знала? Разве знал покойный папа о той участи, которая постигнет меня здесь, когда решился отдать меня под опеку бабушки? О, если бы только людям был дан дар предвидения, - я никогда не очутилась бы в этих старых развалинах с этими странными бессердечными людьми. Нет! Разумеется, нет! Или я сама виновата во всем? Виновата, что была слишком шумна, непочтительна и непокорна, и бабушке захотелось как можно скорей отделаться от меня? Может быть, она права по-своему, может быть... Но какое мне дело права она или нет, я хочу избавиться от нее, от Доурова, от поездки в Гурию, избавиться во чтобы то ни стало! Хочу и не могу! Да, не могу! Не могу! Бог всесильный, Ты видишь мою беззащитность!..
      Я упала головой на окно, возле которого стояла, и забылась...
      Очнулась я на холодном полу под окном. Когда я подняла голову, бледный месяц заглядывал в комнату. Была ночь, чудно-прекрасная, дивно-таинственная кавказская ночь. Облака, принимая причудливые формы гигантов-людей, странных волшебных предметов и животных, медленно проплывали по небу. Глухой рев Терека казался еще воинственнее среди спящей природы. Как завороженная, вслушивалась я в голос воды, в котором то сливаясь воедино, то перебивая друг друга, звучали ропот и клич, смех и скорбное рыдание... И вдруг чуткое, напряженное ухо уловило какой-то неясный посторонний шум звуки, явно чуждые речным завываниям... Источник этих звуков не за стенами, а в самом замке... Неужели кто-то осторожной, крадущейся походкой пробирается к моей комнате в тишине ночи?
      Сердце тревожно забилось, глаза жадно всматривались в темноту. Неужели Гуль-Гуль! Неужели милая, отважная моя подружка, тщетно прождав меня в башне и не дождавшись, почувствовала грозящую мне опасность и спешит на выручку?
      Милая, смелая красавица Гуль-Гуль! Спаси ее, Боже, от встречи с Доуровым или жителями замка. Спаси ее, милосердный Господь!..
      Между тем шаги все-таки приближаются... Вот кто-то остановился у двери, трогает и чуть слышно поворачивает задвижку... Мое сердце замирает, на мгновение перестав биться. Дверь бесшумно распахивается...
      - Керим! - облегченно вздыхаю я.
      Да, это он, Керим-ага бек-Джамала, в своем обычном наряде, со своим гордым, независимым видом вождя горных душманов, каким я его узнала в пещере Уплис-цихе в ту темную грозовую ночь.
      - Керим, вы?.. Здесь?.. Как неосторожно! - в волнении прошептала я, протягивая к нему руки.
      - Не бойся, княжна, ничего не бойся... Керим у жены был... У Гуль-Гуль в башне. Жена сказала: княжна несчастна, по своим тоскует, по Гори... А в полдень Керим на Тереке уруса-офицера видел... Дурной человек этот урус. Хорошего от него ждать нечего. Вот и решил Керим на выручку к княжне пробраться. Жаль, что мои абреки далеко, помочь не могут. А то бы!.. - он загадочно улыбнулся, недобро сверкнув горящими глазами. - Помогли бы Кериму напасть на замок, схватить Доура и... Счастье уруса, что Керим не за местью к нему, не для канлы пришел. Его счастье. А теперь, княжна, тебе говорю бежим. В Гори провожу тебя, хочешь? А не хочешь, - в Мцхет, где родные есть, туда и доставлю. Что тебе здесь, в замке, жить со старыми воронами да серыми мышами. Идем на волю, княжна. На заре будешь в Гори.
      - Да, да! - прервала я восторженным шепотом его речь, - да, да, спасите меня! Спасите меня, ради Бога, Керим! А то... а то...
      Задыхаясь от негодования и волнения, я рассказала, как решила поступить со мной старая княгиня.
      Рассказ мой произвел на Керима тяжелое впечатление. Он выпрямился, ноздри его тонкого носа гневно раздувались, глаза засверкали бешеным огнем.
      - Клянусь, в другое время он поплатился бы мне за это! - вскричал он, хватаясь за рукоятку кинжала, но разом поборов волнение, Керим заговорил, сжимая мою руку своей небольшой, но сильной рукой:
      - Спеши, княжна... Время не ждет... Внизу у Терека мой конь пасется... До утра надо быть в Гори... Спеши! Спеши!
      И, не выпуская моей руки, Керим повлек меня к двери.
      Я не осмеливалась спросить, как он пробрался сюда, оставшись незамеченным Николаем и Мариам, которая, впрочем, почему-то не выходила в последние ночи на крышу. Я еле успевала за моим избавителем, минуя одну за другой темные, как могилы, комнаты замка. Вот мы почти у цели: еще один небольшой коридорчик - и мы окажемся в столовой замка, а там останется пройти самую незначительную и наименее опасную часть пути.
      - Княжна удивляется, как попал Керим в жилые помещения замка? раздался у самого уха голос моего спутника, будто угадавшего мои мысли, и мне послышалось, что голос дрогнул от сдержанного смеха. - Подземный ход ведет из башни, - тут же пояснил он чуть слышно, - в столовую замка ведет, сейчас его увидишь, сию минуту.
      И, шепнув мне это, Керим толкнул крошечную дверцу, перед которой мы остановились.
      В ту же минуту дикий, бешеный крик проклятия вырвался из его груди. Следом раздался выстрел. Керим, как подкошенный, упал навзничь.
      Столовая была освещена потайным ручным фонариком. Перед самыми дверями стоял Доуров с дымящимся револьвером в руке, рядом с ним Николай и великанша, оба, - вооруженные кинжалами. Несколько поодаль находилась бабушка, вся - олицетворенное бесстрашие и гнев. Очевидно, они выследили бедного Керима, когда он пробирался в башню, и устроили ему ловушку.