И вдруг легкий, едва уловимый шелест пронесся по зале... Словно ветер зашелестел древесными листьями. Все присутствующие низко склонили головы... Девочки присели чуть не до полу, и из сотни грудей вырвался один дружный возглас: "Nous avons l'honneur de saluer Votre Majeste Imperiale" (имеем честь приветствовать Ваше Императорское Величество).
      Когда мы подняли головы, то увидели двух дам, которые стояли у стола, покрытого красным сукном, с разложенными на нем наградами. Одна из них, вся в белом, обшитом дорогими кружевами платье, была полная, высокая и седая дама... Другая...
      Нет, кто сам близко не видел Императрицы, тот никогда не поймет всей прелести ее глубоких карих, необъяснимо выразительных, полных очарования глаз. Глядя в эти прекрасные, как звезды, ясные глаза, на эту молодую, гибкую, как у девушки, фигуру, охваченную белым, совершенно простым платьем, на эти улыбающиеся приветливо губы, хотелось благословлять и любить целый мир ради одного этого чарующего взгляда.
      Седая дама, оказавшаяся фрейлиной, передала взятый со стола лист бумаги министру народного просвещения, и тот начал вызывать по фамилии воспитанниц.
      Мне казалось, что я не доживу до моей очереди. Вот последняя из смолянок получила награду и отошла от стола. Вот потянулись екатерининки... Вот двинулась шеренга Патриотического института. За ними наша очередь...
      - Людмила Влассовская! - прозвучал знакомый голос министра, и я, еле живая от волнения, отделилась от группы "своих". Я смотрела и не видела ни белых фигур девочек, стоявших шпалерами вдоль стен зала, ни толпы придворных в залитых золотом мундирах, сгруппировавшихся у дверей, ни старичка министра, ободряюще кивавшего мне головою, и только видела одни карие прекрасные глаза, сиявшие мне призывом из-под тонкой дуги соболиных бровей...
      С каждым моим шагом уменьшалось пространство, отделявшее меня от Императрицы, - и вот... я перед нею... Глаза уже близко... глаза уже тут... передо мною. Они сияют мне, эти темные звезды, одной только мне в данную минуту. Она берет из рук фрейлины золотую медаль и передает ее мне. Я машинально принимаю награду и все гляжу, гляжу не отрываясь, восторженным взором в лицо Императрицы... Ее рука протягивается ко мне, я склоняюсь к ее белым пальчикам и как святыню подношу их к моим трепещущим губам...
      Не объяснимый словами восторг охватывает всю мою душу... Мне хочется упасть на колени, к ее ногам, целовать подол ее платья и, рыдая, кричать о моей безграничной, громадной любви к ней...
      Мне кажется, вот-вот сердце мое разорвется сейчас в груди, не имея возможности вынести эту страшную бурю восторга!..
      Но я только делаю условный, глубокий реверанс и отхожу от стола, уступая место следующей счастливице...
      По окончании раздачи наград нас отвели в соседние апартаменты, где уже лакеи, в парадных кафтанах, разносили подносы с тартинками, шоколадом и конфектами. Долго и молчаливо сдерживаемый восторг вылился наконец наружу: институтки, молчавшие все время, разом заговорили, и все в один голос - об одном и том же: о доброте Государыни и ее прекрасных глазах! Аудиенция кончилась. Императрица была уже далеко во внутренних покоях, и ничто не мешало выражению нашего бурного восторга. И вдруг, в самый разгар его, в зале появился стройный мальчик лет тринадцати в сопровождении англичанина-воспитателя. На нем была белая курточка-матроска, лицо улыбалось милой, лукаво-приветливой улыбкой, все пальцы были перепачканы чернильными пятнами. Очевидно, мальчик прибежал прямо с урока из классной.
      Мы с недоумением заметили, как самые почтенные, седые головы наших опекунов и члены свиты почтительно склонялись перед стройным мальчиком в белой матроске.
      - Великий князь! - пронеслось жужжание по зале.
      И девочки низко присели перед младшим сыном Государя.
      Великий князь живо перезнакомился с институтками, весело расспрашивал их обо всем, набивал их карманы печеньем и конфектами, прося не церемониться и кушать побольше, и вообще держал себя с обворожительною простотою.
      - Как жаль, что Великие княжны в Гатчине сегодня, - произнес его звонкий голосок, - они были бы так довольны видеть вас всех!
      Императрица еще раз выходила к нам, разговаривала с начальницами и детьми. Обезумевшие от счастья, возвращались мы в институт, где нас ждали подруги, расспросы и восклицания.
      ГЛАВА XXII
      Последнее слово. На вольную волю
      В тот вечер - это было накануне выпуска - никто из нас, согласно обычаю, установившемуся в институте, не ложился спать. После вечерней молитвы нас позвали к начальнице для последней, прощальной беседы с нею.
      В гостиной Maman были спущены драпировки и горела лампа под красным абажуром.
      Сама Maman в темном фланелевом домашнем капоте уже не казалась нам строгой и взыскательной начальницей, а скорее доброй наставницей, позвавшей нас сказать свое последнее напутственное слово.
      Она сделала нам знак садиться, и девочки вмиг окружили ее кресло и расселись все у ее ног на полу.
      - Дети! - произнесла Maman, и голос ее дрожал от волнения. - Завтра великий день для всех вас! Завтра вы уже не будете прежними девочками, о которых неустанно печется институтское начальство. С завтрашнего дня вы должны будете сами следить за собою, предоставленные самим себе. Те, у кого есть родители, думайте о том, чтобы доставить им как можно больше приятного в совместной жизни с ними... Помните, что первое назначение ваше - быть хорошими семьянинками и приносить посильную помощь близким. Те, кого судьба направляет на трудный путь заработка, старайтесь угодить вашим будущим хозяевам... Будьте кротки и послушны и не забывайте вашу старушку Maman, которая искренно вас любит.
      Начальница замолчала и приложила платок к глазам... Она плакала. Плакали и мы, ловя и целуя ее руки.
      Детские души отзывчивы на искреннее участие и ласку и умеют ценить их.
      Через полчаса мы уже поднялись в дортуар, где должны были провести последнюю ночь перед выпуском. М-lle Арно, дежурившая в этот день, предпочла сон беседе с кончившими институтками, которых она, в сущности, никогда не понимала и не любила.
      Зато Кис-Кис поднялась к нам из второго этажа, где была ее комната, и, сидя в кругу молодых девушек, ласково и участливо беседовала с ними. А в открытые окна дортуара врывалась светлая, белая, как призрак, майская ночь... Внизу под окном расцветала сирень, и ее пряный аромат вливался к нам благовонной волною...
      - Как хорошо! Боже мой, как хорошо! - воскликнула, вдыхая в себя полною грудью ночную свежесть, Маруся.
      Мы стояли у открытого окна, нежно обнявшись с нею.
      - Что хорошо, милая? - спросила я ее.
      - Да все! И Maman, и выпуск, и наша дружба, и самая жизнь - все хорошо, Люда!
      - А ты не боишься ее, Маруся?
      - Кого, Люда?
      Ее бледное на фоне этой майской ночи личико сияло таким воодушевлением, темные глаза так смело смотрели куда-то вперед через верхушки лип и кленов, что мне стала разом смешна мысль о боязни и трепете за будущее. Ее восторженное состояние передалось и мне.
      В самом деле! Что бы ни ждало нас за этой каменной оградой, отделившей нас от целого мира, - разве не хватит у нас силы, молодости и воли выйти победительницами из всех препятствий жизни?..
      Мы долго беседовали всем классом, собравшись в одну тесную группу, все эти сорок молодых девушек, готовившихся вылететь на свободу.
      Никто не думал о сне. Все нервы были подняты и напряжены при мысли о неведомом будущем и близкой разлуке.
      Алая красавица заря застала нас такими же бодрыми и свежими, как и накануне. Сонливости и усталости не было и следа, и мы с радостными улыбками приветствовали эту первую зарю нашей "свободной" жизни.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      Под небом Кавказа
      ГЛАВА I
      В старом гнезде
      Дивная, теплая кавказская ночь окутала природу. Серебряный месяц обливал дрожащим светом маленькие домики предместья. Одуряющий запах роз и еще какой-то незнакомый мне аромат сладким дурманом туманил и кружил мне голову.
      Еле живая от усталости и смены впечатлений, сидела я в коляске, нанятой на станции в Тифлисе.
      Все четыре дня дороги я находилась как во сне. Прощание с подругами, начальством, любимыми учителями, последние объятия и поцелуи моей дорогой Маруси - и после трогательных звуков пропетой институтками кантаты, после заключительного напутствия старушки Maman, я, вместе с другими тридцатью девятью девушками, вылетела как птичка на волю из долго державшей меня институтской клетки...
      Все прошлое, хорошее детское прошлое осталось далеко за мною... Впереди было неведомое и таинственное будущее, пугающее меня этой своей таинственностью. Оно уже близко теперь от меня, это будущее... там, за этими группами домов, составляющими предместье Гори...
      И вот я у цели. Предо мною спящий город, дома, деревья, виноградники и что-то плещется, словно стонет и жалуется, за ними внизу, под обрывом.
      - Это Кура, - полуобернувшись ко мне и указывая кнутом по направлению обрыва, произнес возница-татарин.
      Еще квартал, еще два квартала: один налево, другой направо - и мы в Гори.
      - А ты хорошо знаешь дом князя Кашидзе, Ахмет? - спросила я.
      На мой вопрос татарин только прищелкнул языком, не удостоив меня ответом.
      Гори спал... Ни в одном окне не было света, и только изредка на пустынных улицах попадалась запоздалая фигура прохожего, да звучала где-то в отдалении печальная и заунывная кавказская песня. Коляска с грохотом катилась по узким улицам города. Под этот шум и грохот мы миновали пустынную рыночную площадь, проехали бесконечный армянский квартал с его бесчисленными ларьками менял и продавцов тканей и выехали на ровную, гладкую аллею между двумя рядами стройных исполинов-чинар.
      - Какой это парк? - спросила я возницу, глядя на группу деревьев влево от дороги, на самом обрыве Куры.
      - Это не парк, госпожа, а усадьба и сад одного горийского князя... Богатый князь, знатный... Все его знают от Куры до Арагвы... и в Дагестане знают, и далеко в аулах у горцев и лезгин...
      - Что же он, твой князь, и теперь живет тут в усадьбе? - спросила я.
      - Зачем живет! - тряхнул головой татарин. - Йок - нет, не живет здесь... Усадьба пустая... Давно пустая стоит. Князь под Мцхетом со своим полком... Стоянка у них под Мцхетом... Большой воин князь - генерал!
      Последние слова татарин произнес шепотом для пущей важности, как бы подчеркивая этим всю знатность князя, владельца забытой усадьбы.
      Между тем мы проезжали около самых ворот усадьбы, почти укрытой от людских взоров густо разросшимися каштанами и громадными чинарами, словно сторожившими это старое гнездо. Я успела, однако, разглядеть густую, прямую как стрела аллею, ведущую к крыльцу дома, и самый дом, светлым пятном выделяющийся на бархате зелени, весь залитый серебряным сиянием молодого месяца.
      И вдруг что-то точно кольнуло мне в сердце. Этот дом, с плоской кровлей, какие встречаются в аулах горцев, эта прямая аллея и розовые кусты, разбросанные по всему саду, напомнили мне что-то знакомое и дорогое, что я знала давно и что было так близко моему сердцу.
      - Ага Ахмет, - спросила я в волнении, - скажи мне, как имя твоего князя?
      - Чего ты испугалась, госпожа? - засмеялся татарин. - В усадьбе ты не встретишь даже маленького ребенка, и никто не остановит тебя и не помешает твоему пути.
      - Не то, не то, - волновалась я, сгорая от нетерпения, - как имя? Скорее скажи мне его имя, Ахмет!
      - Изволь, госпожа, - удивленный моим нетерпением, произнес возница, хозяина усадьбы зовут князь Георгий Джаваха.
      Так вот оно что!
      Недаром сжалось мое сердце томительным и сладким предчувствием. Я около милого дома, в который никогда еще не ступала моя нога, но который мне был знаком по описанию до малейших подробностей, до самых сокровенных закоулков! Это был тот самый дом, в котором жила когда-то моя покойная теперь подруга княжна Нина Джаваха, которую я так горячо и беззаветно любила в дни моего детства и память о которой сохраню на всю жизнь.
      Из дневника моей бедной Нины я знала этот дом, этот сад и эту чинаровую аллею так же хорошо и подробно, как если бы сама была здесь много-много раз...
      Внезапная мысль мелькнула в моей голове.
      - Ага Ахмет, - сказала я татарину, - остановись здесь и выпусти меня! Я хочу посмотреть на этот дом поближе. А ты поедешь к князю Кашидзе, отвезешь мои вещи и сдашь слуге. Я приду туда через несколько времени, слышишь? А пока вот тебе плата за труды...
      Но Ахмет, казалось, не понимал меня. Он стоял передо мной с широко выпученными от удивления глазами и смотрел с таким выражением, точно увидел на лице моем что-то необычайное. И только спустя несколько минут он произнес, заикаясь:
      - Но что же будет делать госпожа тут одна ночью?
      - Ничего, Ахмет, - поспешила пояснить я, - я много слышала интересного про эту старую усадьбу и хочу взглянуть на нее поближе.
      - Храни тебя Аллах от такого решения, добрая госпожа, - со страхом произнес татарин, - это место проклято самим Аллахом. Много людей унесено отсюда черным Ангелом смерти. Горе и несчастье сторожат весь род князей Джаваха. Молодая княгиня, хозяйка дома, взятая из племени лезгин, умерла здесь. За нею - маленький князь, племянник генерала. Потом далеко-далеко, в столице вашего царя, зачахла молоденькая княжна, единственная дочь князя, и, наконец, старая княгиня Джаваха, охваченная припадком безумия, здесь же отдала свою душу Аллаху... Не ходи в старое гнездо, госпожа, там сам шайтан справляет свой праздник, и по ночам там бродят привидения, души умерших.
      - Я не боюсь шайтана, Ахмет, - произнесла я, - ни шайтана, ни привидений.
      - Шайтана нельзя не бояться, госпожа! - прошептал он с благоговейным ужасом. - Шайтан шлет гибель и смерть. Смотри, сколько смертей наслал он на дом князя...
      - Вздор, Ахмет! - произнесла я решительно. - Ты сам говоришь, что жизнь и смерть одинаково посылаются в мир Аллахом...
      - О, только не эти, - произнес он убежденно, - только не эти, госпожа! - И потом, приблизив ко мне свое смуглое лицо с быстрыми черными глазами и выдающимися скулами, прошептал так тихо, что я скорее угадала, нежели услыхала его: - Я сам видел "его", проезжая ночью мимо сада! Я видел шайтана, госпожа!
      Признаться, легкий озноб прохватил меня при этом сообщении, но только на мгновение. Через минуту я уже оправилась и сказала насколько могла спокойно:
      - Все это вздор, Ахмет, тебе просто показалось.
      - О, не говори так, госпожа, - произнес он, пугливо озираясь во все стороны. - Ахмет сказал тебе правду... Ахмет сказал тебе то, что видел. Старая Барбале, что живет у князя Кашидзе, была раньше служанкой в доме Джавахи... Она часто ходит на могилу покойной княгини Марии, что зарыта на кладбище по ту сторону обрыва. Она же и говорила, что не раз видела душу молодой княжны, бродившей по саду... Княжну схоронили в дальней стороне, в чужом городе, и душа ее тоскует по родным местам.
      - Довольно, Ахмет, - прервала я его, - только выжившие из ума старухи и маленькие дети могут поверить в эти глупости. Поезжай-ка в дом князя Кашидзе и скажи там, что я скоро приду.
      - Как, госпожа, ты все-таки решаешься идти в это убежище шайтана? - с неподдельным ужасом вскричал татарин.
      Но я только махнула ему рукой и, толкнув с трудом поддавшуюся мне садовую калитку, вошла в сад и углубилась в тенистую, развесистую, как исполинский шатер, чинаровую аллею.
      Не скажу, чтобы я не ощутила никакого трепета, оставшись одна... Напротив, нервы мои, не окрепшие еще после разлуки с друзьями и долгой дороги, были сильно напряжены от тайного страха и опасения. Но в то же время какое-то сладкое волнение, вызванное дорогими воспоминаниями, заставляло меня идти вперед и вперед к манившему меня дому. Я не верила слухам, переданным мне Ахметом, но все-таки мне было жутко. Таинственное появление призрака Нины я считала, разумеется, сказкой, но в глубине души мне хотелось верить в эту сказку, хотелось увидеть мою дорогую княжну, с ее черными змеями-косами, с ее тоскливыми глазами, с гордым бледным лицом, полным чарующей красоты Востока. Ее бы я не испугалась... ее, моей милой, дорогой Нины, моей далекой полночной звездочки восточного неба, если бы увидела ее здесь внезапно, всю облитую лунным сиянием среди кустов роз и магнолий, посылающих мне свой острый аромат.
      За решеткой сада прогремели колеса отъезжающей коляски. Это Ахмет решился наконец оставить меня и поехал с моим поручением к дому князя Кашидзе.
      С этими звуками колес как бы исчезла последняя моя связь с остальным миром. Теперь вокруг меня были только чинары, розы да дивная кавказская ночь, благоухающая цветами и сияющая нежной улыбкой молодого месяца. Еще звук... еще стук колес о камни мостовой, и все стало тихо-тихо кругом, как в могиле...
      Я слышу теперь только чуть внятный шепот чинар да тихое трепетание на ветке розового куста какой-то сонной маленькой пташки. С легким замиранием сердца вступаю я в чинаровую аллею... Вот он - серый дом с колоннами, поддерживающими крытую террасу, окружающую его! Сколько раз пировали здесь товарищи и друзья князя Георгия!
      Я не без трепета поднялась по шатким ступеням и толкнула дверь. Она не поддалась, так как была, должно быть, закрыта на ключ. Тогда, хорошо помня из дневника Нины расположение дома, я обошла его кругом и стала подниматься по узенькой витой наружной лестнице на плоскую кровлю. Шаткие ступеньки заскрипели подо мной... Вот и она - эта плоская кровля вроде балкона, на которой не раз плясала перед гостями родимую свою лезгинку, освещенная заревом заката, красавица Мария Джаваха. Здесь же умирала она, полная тоски по родине, с печальными песнями, вынесенными ею из аула.
      Отсюда, с этой плоской кровли, я могла видеть и далекое кладбище, расположенное по ту сторону Куры, на котором покоились останки молодой княгини, и развалины старой крепости, говорившей о таинственных преданиях далекого прошлого Грузии, и весь Гори, залитый лунным сиянием, тихий и пленительный в своем сонном покое.
      Я долго любовалась дивной картиной восточной ночи. Потом, внезапно вспомнив, что Ахмет уже давно приехал к Кашидзе и что там могут беспокоиться в ожидании меня, я стала медленно спускаться с кровли.
      И снова таинственный, купающийся в серебряном сиянии сад принял меня в свои благоухающие объятия. Вот громадный кипарис, точно воин, стоящий на страже, гордо высится у окна второго этажа, где, по моему предположению, должна была быть спальня покойной княжны... Тут подолгу слушала она горийских соловьев, желанных гостей чинаровой чащи... Тут, по этим аллейкам, на которые легли колеблющиеся ночные тени, быстро бегали ее стройные ножки...
      Теперь мне уже казалось, что я не одна, что стоит мне только взглянуть в глубь чинаровой аллеи - и я увижу тоненькую гибкую фигурку, стянутую голубым бешметом, с мингрельской шапочкой на матово-белом лбу...
      Казалось, дух княжны Нины витал надо мною...
      Я вздрогнула невольно: мне стало страшно. Я невольно пожалела теперь, что отпустила Ахмета и осталась одна в этом царстве покоя и смерти.
      Меня неудержимо потянуло назад, к живым людям, из этого мертвого сада... Острое до боли, щемящее чувство страха пронизало мне душу... Дыхание сперлось в груди... Я бессознательно прибавила шагу и почти побежала по направлению выхода...
      Минуя дом с его верандой и плотно закрытой дверью, ведущей во внутреннее помещение, я приостановилась немного и, осенив его издали крестным знамением, тихо проговорила, обращаясь к памяти усопшего друга:
      - Вечный покой тебе, моя бедная маленькая Нина!
      Помимо чувства к покойной, мне хотелось еще звуком собственного голоса разогнать немного страх, навеянный молчанием этой ночи. Потом я сорвала с ближайшего куста пурпуровую розу, казавшуюся черной в этом фантастическом освещении, и спрятала ее на груди. Затем еще раз, как бы прощаясь, оглянулась на дом и...
      Дикий крик вырвался из моей груди, страшным, потрясающим звуком прервав безмолвие ночи. Все волосы, казалось, отделились от кожи и поднялись на моей голове... Холод сковал члены... Сердце перестало биться...
      Дверь на веранду из дома была открыта, и в темной раме дверного пространства стояла высокая человеческая фигура.
      ГЛАВА II
      Встреча
      Не минуту, не две, не три, а целую вечность, казалось мне, длилось мучительное состояние страха, охватившее меня...
      Я не думала о бегстве, потому что ноги мои подкашивались и отказывались мне служить. Я только умоляюще протягивала руки к небу, с трудом припоминая молитву отуманенной страхом головой.
      Но вот высокий призрак отделился от двери, быстро миновал террасу, сошел со ступеней и стоял передо мной, весь ярко освещенный лучами месяца.
      Я увидела прекрасное, гордое лицо, еще далеко не старое, но бледное как мрамор и высокий лоб под короной белых как лунь, седых кудрей. Черные, юношески живые, громадные глаза ярко горели, представляя собой странную противоположность этим старческим седым волосам.
      Что-то знакомое мелькнуло мне в этих ярко горящих глазах, в этом бледном лице с прекрасными чертами.
      Между тем призрак протянул мне руки, и я услышала голос, настоящий человеческий голос, мигом прогнавший и рассеявший весь мой страх:
      - Я напугал вас, бедное дитя! Простите меня, Бога ради!
      И так как я все еще молчала, собираясь с силами, он продолжал возможно спокойнее и ласковее:
      - Как вы попали сюда? Кто вы? Вот уже семь лет, как в этом саду не слышалось человеческого голоса... Но вы все еще дрожите, бедняжка! Я появился так неожиданно, что испугал вас! Должно быть, вы приняли меня за призрак или привидение... Но взгляните на меня: во мне нет ничего страшного! Я владелец этого дома, этой старой усадьбы... Мое имя князь Георгий Джаваха.
      Князь Георгий! Князь Джаваха! Отец моей дорогой Нины!.. Князь Георгий, которого я видела только раз мельком на похоронах его дочери, но которого любила как родного по рассказам Нины!.. Князь Георгий!.. Вот кто был предо мной!
      Теперь я уже дрожала не от страха. Отрадное волнение охватило меня... Я уже не чувствовала себя одинокой, потому что была уже не одна... Самый близкий человек, родной отец моей Нины, не мог бы оттолкнуть от себя ее осиротевшую подругу!
      Между тем князь Джаваха, наклонившись ко мне своей не по летам стройной фигурой, говорил своим сильным грудным голосом с гортанным оттенком, отдаленно напоминающим нежный голосок его дочери:
      - Бедное дитя! Объясните же, как вы сюда попали. Вероятно, вы знали, что дом мой пользуется дурной славой у горийского простолюдья, и хотели проверить слухи? А я еще явился так внезапно, как настоящий призрак! Но дело в том, что я ежегодно в эту ночь, накануне дня Святой Нины, покровительницы Грузии, приезжаю сюда из Мцхета, где стоит мой полк, и ночую здесь, в этом доме... Мою дочь звали Ниной, она скончалась далеко в Петербурге семь лет тому назад, еще в свою бытность в институте, где она воспитывалась... И, не имея возможности навещать ее дорогую могилу, я в день ангела покойной Нины приезжаю сюда... Мне кажется, что здесь я нахожусь ближе к ней. Весь этот старый дом, и сад, и усадьба полны воспоминаниями о моей дорогой девочке... О, вы не знали ее, милое дитя, что это была за дивная, исключительная натура! - произнес он с глубоким чувством, поднимая к небу свое разом изменившееся лицо.
      - Вы ошибаетесь, князь Георгий! - произнесла я тихо. - Я ее знала!
      - Вы знали ее? Вы знали мою Нину?! - вскричал он и вдруг осторожно повернул мою голову лицом к месяцу, ярко светившему в него, словно отыскивая во мне сходство с кем-то.
      - Да, я знала ее! - подтвердила я и, вынув из-под корсажа платья медальон, оставленный мне моим покойным другом, подала его князю со словами: - Теперь вы можете мне поверить!
      Он быстро схватил, почти вырвал его у меня из рук и, раскрыв медальон дрожащими руками, тихо вскричал:
      - Это она!.. Она, моя незаменимая, моя несравненная малютка Нина!
      Потом, возвращая мне вещь с портретом той, которую мы оба горячо любили, князь Джаваха сказал с чувством:
      - Вы можете мне не говорить вашего имени. Вы - та, о которой так много писала мне моя малютка. Вы Людмила Влассовская. Я вас давно знаю по ее письмам... Но каким образом вы очутились здесь, за тысячи верст от Петербурга, и в эту ночь в нашей заброшенной усадьбе?
      Я в коротких словах рассказала ему о приглашении меня его родственником в качестве гувернантки.
      Он слушал меня с большим вниманием, разглаживая свои усы.
      Когда я кончила, его горящие во мраке ночи глаза ласково остановились на мне и, положив мне на плечо свою сильную руку, он сказал:
      - Я рад, Люда, - ведь вы позволите мне, старику, называть вас так в память моей дочери? - рад, что вы попадете в дом моего дяди Кашидзе. Это благородный человек, правда, несколько суровый и взыскательный, но справедливый. Его внучка Тамара, ваша будущая воспитанница, несколько беспокойное маленькое существо, но она, в сущности, добрый ребенок, и, надеюсь, вы не будете иметь слишком много хлопот с ней. Если же, продолжал князь Георгий, - вам будет хоть сколько-нибудь тяжело в доме моего родственника, возвращайтесь сюда, в это старое гнездо, и кликните клич старику Джавахе. Он прилетит сюда за десятки верст и позаботится о вашей дальнейшей судьбе, Люда... Мы тогда оживим старую усадьбу, чтобы поселить в ней гостью далекого севера! Помните, дитя мое, что отныне у вас есть друг. Отец Нины Джавахи не может считать вас чужой. Однако, спохватился он, - отсюда неблизко до дома Кашидзе, а уже давно полночь... Я провожу вас туда.
      И, сказав это, князь Георгий тихо свистнул. В ответ послышалось продолжительное ржание невидимого коня.
      - У вас здесь лошадь? - спросила я, удивленная этим новым открытием.
      - Да. Со мной мой верный старый Шалый, с которым я неразлучен со времени смерти дочери. Это лошадь покойной Нины, спасшая однажды жизнь моей маленькой княжне. Вот он. Я никогда не привязываю его... Это бесполезно: он и так не уйдет от меня. Он понимает меня, как человек, и бесконечно любит.
      Как бы в подтверждение слов князя в конце аллеи обрисовался стройный силуэт лошади. Она казалась волшебным конем из какой-то легендарной сказки благодаря засеребрившему ее лунному сиянию. Я не видала более благородного, более красивого животного.
      - Я сниму седло и посажу вас на лошадь, Люда... Будьте покойны, быстрый, как вихрь, он умеет быть тихим, как овечка! Вы будете сидеть на нем, как в кресле, вам нечего бояться!
      И, говоря это, князь Георгий погладил крутые бока Шалого и, подняв меня своими сильными руками, посадил на его шелковистую, лоснящуюся спину. Потом он взял лошадь за повод и, велев мне ухватиться за ее гриву (Шалый был уже расседлан князем), осторожно повел ее к выходу из усадьбы вдоль чинаровой аллеи.
      Через минуту мы были уже за оградой. Старый сад снова погрузился в безмолвие. Мы тронулись в путь.
      Гори спал по-прежнему, тихо и безмятежно... Мы миновали несколько улиц, базарную площадь и вступили в большую, темную аллею, по обе стороны которой пышно разрослись виноградные кусты.
      - Это начало сада Кашидзе, - пояснил мне мой спутник.
      Через несколько минут мы уже стояли у большого одноэтажного дома старинной архитектуры, находящегося среди громадного старого сада. В одном из окон виднелся свет. Князь, не желая, должно быть, будить хозяев, прямо подошел к освещенному окну и тихо стукнул в стекло.
      - Барбале! - позвал он тихо.
      Окно мигом распахнулось, и старая служанка в национальном грузинском наряде высунула на улицу седую голову с надетой на ней мингрельской шапочкой. Она с минуту разглядывала нас и вдруг, узнав моего спутника, радостно вскричала:
      - Батоно князь! Будь благословен твой приход в нашем доме!
      - Я не зайду в дом, моя добрая Барбале, - произнес князь Георгий ласково, - сегодня с зарей я должен быть уже в Мцхете. А ты передай мой привет твоему господину и прими поласковее приезжую барышню.
      И, говоря это, князь Джаваха снял меня с лошади и помог мне войти на крыльцо. Барбале стояла теперь уже со свечой на пороге дома. В свече не было никакой надобности, потому что месяц светил по-прежнему светло и ясно.
      Мне сразу понравилось ее лицо, морщинистое и доброе, с пытливыми черными, как у всех грузинок, глазами. Она подняла свечу в уровень с моим лицом и, разглядывая его, произнесла с чувством:
      - Честные глаза... открытый взгляд... добрая душа... хорошее сердце! О, Барбале никогда не ошибается в людях... Сильно стара Барбале и много людей видела на своем веку... Господь посылает одного из своих ангелов в дом князя Кашидзе!
      - Полно, полно, Барбале, - нетерпеливо проговорил князь, - не смущай барышню. Она и так устала и измучилась за дорогу. Отведи ее скорее в приготовленную для нее комнату и помни, что служить этой девушке ты должна так же, как когда-то служила Нине, которую ты так любила.
      - Нина... джан... - прошептала старуха, и две крупные слезы выкатились из ее глаз, - княжна-звездочка... ласточка сизокрылая... тихая горлинка... нет ее!.. умерла наша птичка райская, завяла лучшая из роз Востока.
      - Перестань, Барбале! - со стоном вырвалось из груди князя Георгия. Не рви моего сердца, старуха!..
      И потом, обернувшись ко мне лицом, в котором отражалась теперь такая смертная тоска, что больно было смотреть на него, он проговорил поспешно:
      - Помните же, Люда: что бы ни случилось с вами - смело рассчитывайте на князя Георгия Джаваху.
      И прежде чем я успела что-либо ответить, он вскочил на лошадь, послал мне последнее приветствие рукой и быстро исчез из виду.
      - Пойдем, госпожа, я проведу тебя в твою комнату, - произнесла Барбале.
      Я последовала за нею.
      Длинным темным коридором мы прошли в самый отдаленный угол дома. Барбале толкнула маленькую дверцу, и мы очутились в уютной горнице, убранной с восточной роскошью и богатством. Вся комната была застлана коврами, в простенке между двумя окнами тускло блестело громадное зеркало, всюду по стенам были развешаны восточные ткани, а вдоль стен стояли широкие тахты.