Лесовичка

      - Уленьку забыли! Уленька сгорит!
      Ужас сковал присутствующих, смертельный, панический ужас.
      - Человек погибнет!.. Человек сгорит!
      Пожарные были заняты каждый своим делом на крыше и с боков фронта. За свистом ветра и шумом пожарища им не слышно было отчаянных криков матери Манефы и девочек.
      - Спасите больную! Спасите больную! - гудела толпа.
      - Не спасти все едино!.. Ишь огнище-то! - слышались отдельные голоса.
      - Сунься-ка в пламя - капут!
      - О Господи, душа человеческая!
      - Рискнуть надо!
      - Братцы, идем!
      В ту же минуту с грохотом обвалилась горящая балка.
      Толпа отшатнулась волной.
      - Поздно теперь, шабаш! - выкрикнул чей-то голос.
      Вдруг черная фигура отделилась от толпы, и, прежде чем кто-либо мог остановить Ксаню, она ринулась вперед в самое море огня.
      * * *
      Что-то толкало ее вперед. Она летела как на крыльях среди двух потоков бушующего моря. Ее кожа и губы трескались от жары, одежда начинала тлеть. Одна мысль жгла ей мозг:
      - Больная... забытая... она... Ульяна!.. Надо спасти!.. вытащить!.. Надо... непременно надо...
      Ксаня сама не замечала, что говорит это вслух, как одержимая, как безумная.
      Вот коридор... вот часовня... Дальше, дальше... Пламя занялось... и уже стены горят... Шурша зловеще, огонь гуляет по обоям и мебели... Вот и комната Уленьки...
      Черный дым наполнял эту комнату, выбиваясь клубами в коридор... Он ест глаза Ксани, туманит голову, почти лишает мысли...
      Рядом пылает как костер приемная пансиона.
      Смертельно душно...
      Лесовичка делает скачок... другой... Вот она уже в комнате послушницы.
      Уленька лежит на кровати с закрытыми глазами.
      - Неужели задохлась?
      Ксаня прикладывает ей ухо к сердцу.
      - Нет! Жива! Слава Богу, сердце бьется!
      И Ксаня сильными руками поднимает Уленьку. Больная послушница мала и худа, гораздо меньше ее, Ксани. Но в обморочном состоянии она тяжело повисла на руках своей спасительницы.
      Ватное одеяло тянется за ней, мешая ступать, путаясь в ногах, заставляя спотыкаться. Быстрым, сильным движением Ксаня вскидывает свою ношу выше и идет... спешит...
      Огненные языки тянутся к ней, как красные чудовища, со зверским желанием лизнуть, поглотить, уничтожить...
      Она подвигается медленно со своей ношей на руках.
      - Скорее бы, скорее!
      Больная, бесчувственная Уленька стонет в забытьи:
      - Душно! Душно! Воды! Душно!
      - Сейчас! Сейчас! Потерпи немного!
      Коридор миновали... Спальню тоже... Вот и лестница... Сейчас, сейчас спасенье...
      Но что это? Целое море огня перед ними: пока возилась со своей ношей Ксаня, лестница давно занялась.
      Как сойти вниз?
      Ксаня бросилась было вперед, наперекор свирепствующей стихии - и мгновенно отскочила назад. Тяжело громыхая, что-то ринулось вниз из-под самых ног ошеломленной Ксани.
      И на ее глазах остатки обгоревших ступеней исчезли в огне.
      Кончено! Путь отрезан. Нельзя выбраться без лестницы с третьего этажа.
      Тогда, вне себя, чувствуя гибель, она метнулась к окну.
      - Спасите!.. - крикнула она своим резким, сильным голосом. Спасите!..
      Черные, покрытые сажей фигуры были ей хорошо видны из окна.
      Люди жестикулировали, кричали ей что-то, но ничего нельзя было разобрать.
      А пламя приближалось. Поворотом ветра, ворвавшимся сквозь выбитые стекла, оно приняло другое направление. Оно свистело, как страшное чудовище, теперь за самыми плечами Ксани. Оно касалось ее волос, одежды... Сейчас оно оцепит ее всю с ее ношей, и они обе, и Уленька, и Ксаня, сгорят в бушующем пламени. Пока пожарные приставят лестницу и дойдут до них, все уже будет кончено... все... все! Они сгорят... Сгорят обе...
      Пламя все ближе и ближе... Черные глаза Ксани покосились на бушевавшее вокруг нее беспощадное огненное чудовище, которое уже трепетно охватывало ее со всех сторон.
      - Конец! - где-то со смертельным спокойствием отозвалось в глубине сердца Ксани.
      Она подняла глаза к небу, как тогда, в тот вечер, около Розовой усадьбы, когда угрожала ей такая же гибель от огня.
      Неясная мысль толкнулась в голову. Перед ней всплыл Тот, Распятый, с рубиновыми капельками на ногах и ладонях и на бледном челе, обвитом терновым венцом... Блеснули Его глаза, кроткие, добрые, милостивые, любящие...
      - Христос! - прошептала Ксаня, - Ты Спаситель мира, - спаси нас!
      - Прыгай, прыгай! - послышались голоса снизу.
      Ксаня наклонилась, третий этаж высоко. Внизу несколько покрытых сажей, закоптелых фигур держали огромный кусок сетки под самыми окнами дома.
      Ксаня вздрогнула.
      - Спасены! - вихрем пронеслось в ее мыслях, и, осторожно положив Уленьку на край окна, она обернула ее одеялом и тихонько столкнула вниз.
      Бесшумно упало на протянутую сеть бесчувственное тело больной.
      Ее приняли бережно и переложили на носилки.
      - Прыгай! Прыгай! - кричала снова через минуту Ксане та же толпа.
      Лесовичка вздрогнула, вскочила на подоконник, быстро, бессознательно перекрестилась и скользнула вниз на растянутую под окном сетку...
      Глава XV
      Спектакль. Дверь распахнулась настежь...
      Было семь часов вечера, когда первые приглашенные появились в "театральной" зале княжеского дома.
      В каком-то серебристо-золотистом и голубом платье встречала их княгиня Лиз, смеющаяся и розовая, как летнее утро.
      С хорошеньких губок фейерверком слетала трескучая французская речь:
      - Imaginez vous*... в двенадцать ночи набат... крики и зарево!.. Ах, это было ужасно (Смеющееся личико изображало ужас). - Paul зовет камердинера... Qu'y at-il**? Пансион горит!.. Я потеряла голову... Эти милые чернушки и вдруг... Paul скачет на пожар, привозит их всех... Et figurez vous***, я узнаю, что одна из них - героиня!.. Да, да, героиня! Вынесла больную прислугу из пламени... Разве это не подвиг! И это была та самая новенькая, лесная красавица, о которой я вам говорила. Вы ее увидите скоро, сейчас... Замечательная девушка...
      ______________
      * Представьте себе (фр.).
      ** Что случилось (фр.).
      *** И вообразите себе (фр.).
      - Но пансионерки? Как они могут играть после такого потрясения? интересовались гости.
      - Ах, их надо развлечь. Il rant les distraire, les pauvres petites*. Этот спектакль отвлечет их мысли от катастрофы. Слава Богу, что все еще так кончилось. Ведь весь пансион сгорел дотла... Я пока приютила их у себя. А завтра их переведут в новое помещение. Я уже приказала нанять тут неподалеку.
      ______________
      * Надо развлечь бедных малышек (фр.).
      И розовое личико принимало особенное выражение.
      Между тем за сценой Арбатов выходил из себя, устанавливая группы, горячась и волнуясь как никогда.
      - Так нельзя! Так нельзя! Нужно живее! - тормошил он Юлию Мирскую, изображавшую Лота с самым возмутительно-равнодушным лицом. - Ведь за вами гибнет Содом и Гоморра, все ваши родственники и друзья!
      - И вы тоже неверный тон взяли, - налетал он на Машеньку Косолапову, которая спокойно перелистывала тетрадку, представляя из себя Вооза, называющего Руфь, т.е. Катю Игранову, своей женой.
      - Вот вы, малютка, хорошо, очень хорошо! - одобрил он Соболеву, покорно и трогательно вошедшую в роль Иосифа, проданного братьями в неволю.
      Увлекающийся и горячий Арбатов до того любил сцену, театр, что даже к постановке маленьких духовных пьес, сочиненных княгиней, отнесся с присущим ему вниманием и серьезностью. Режиссерская жилка заговорила в старом актере, и он непременно хотел, чтобы даже нелепые пьески княгини-писательницы, составленные из кусочков, диалогов и отдельных эпизодов, все же в отношении постановки вышли безукоризненно. Но особенно интересовал Арбатова предстоящий "первый дебют" будущей знаменитости, как он мысленно уже окрестил Ксаню, несмотря на ее заявление, что она не желает посвятить себя сцене. Старому актеру и режиссеру хотелось показать зрителям новый талант с самой выгодной стороны. Гримируя самолично девочек, наклеивая на лица одних длинные библейские бороды или покрывая пудрой и румянами красные щеки монастырок, Арбатов поминутно поглядывал на Ксаню, которая, совсем уже готовая к "выходу на сцену", сидела в углу и повторяла свою роль.
      В древнебиблейском костюме, с распущенными вдоль стана своими роскошными волосами, Ксаня была настоящей красавицей. К тому же Арбатов сделал тушью какие-то два неуловимых штриха вокруг ее глаз, и без того красивые глаза лесовички стали глубокими, томными и дивно-прекрасными. Ксаня удивленно посматривала от времени до времени на себя в зеркало, узнавая и не узнавая свое лицо, странно преобразившееся благодаря слою румян и пудры и штрихам вокруг глаз. В то же время она читала вполголоса свою роль, предполагая, что никто не обращает на нее внимания. Но ошиблась: Арбатов прислушивался - и на лице его заметен был восторг, когда, увлекаясь ролью, Ксаня произносила целые монологи громко, с удивительным выражением, отчетливо, ясно отчеканивая каждое слово.
      - Детка моя, - заговорил Арбатов, когда все остальные пансионерки были готовы и поспешили на сцену, - детка моя, теперь я все больше убеждаюсь в вашем успехе. Вы буквально родились актрисой... Вспомните, что я вам говорил и... и... решайтесь ехать со мною, в мою труппу... Я все устрою, нужно только ваше согласие...
      - Матушка сказала, что через неделю отвезет меня в обитель, - был тихий ответ Ксани.
      - Вздор! - вскричал Арбатов в забывчивости. - Вздор! Опомнитесь! Знаете, что ждет вас в монастыре? Тоска, медленное угасание молодой жизни... А там, там, на сцене, известность, слава, полный расцвет и торжествующий праздник таланта!..
      - Но я обречена, - шепнули ее губы.
      - Да, обречена, - подхватил Арбатов, - обречена, чтобы властвовать над толпою силою своего таланта, обречена на то, чтобы высоко и гордо нести светлое знамя искусства!.. Слушайте: сегодня, - прибавил он шепотом, сегодня после нашего спектакля с последним поездом я уезжаю... Если вы решитесь, то сегодня же...
      Резкий звонок прервал его речь. Этот звонок означал, что пора начинать.
      Наскоро шепнув Ксане: - "Подумайте! Решайтесь, пока не поздно!" Арбатов исчез в кулисах.
      В зале зашуршали платья, зашумели голоса. Из-за тяжелого бархатного занавеса долетали звучащие веселыми перекатами французские фразы, смех, восклицания, милый, возбужденный голос княгини.
      Затем все стихло как по мановению волшебного жезла.
      Откуда-то из-за кулис послышались чарующие звуки бетховенской сонаты, и занавес тихо пополз кверху.
      Сцена Лота должна была быть первою, согласно со строго библейским порядком, но, приберегая эффект появления Ксани под конец спектакля, Арбатов пустил ее последней.
      Звуки бетховенской сонаты сменились иными тихими, чуть слышными, еще более чарующими звуками... Точно кто-то неведомый и глубоко печальный тихо плакал, сетуя и жалуясь на судьбу... И под эти чарующие звуки юная Раечка Иосиф, с закованными, как у невольника, руками и ногами, - рассказывала, как тяжело ей, Иосифу, расстаться с милым отцом, родиной и любимым братом Вениамином. Ее голосок хватал за сердце, а нежное лицо было так трогательно-прелестно, что по окончании сцены ее наградили бурными, долго не смолкающими аплодисментами.
      Раечка кончила. Прекрасный Иосиф удалился со сцены. Его сменили Руфь и Вооз.
      Эта сцена не обошлась без приключения. У Вооза отклеилась борода в самую патетическую минуту. Нимало не смущаясь, Машенька Косолапова оторвала ее совсем и положила в карман под оглушительный хохот зрительного вала. Катюша Игранова - Руфь неистово фыркнула при виде безбородого Вооза и, позабыв роль, понесла какую-то чепуху.
      Но и этих двух растерявшихся девочек наградили поощрительными аплодисментами.
      Прочтен, наконец, длинный монолог Ольги Линсаровой над корзиной с Моисеем, и бархатный занавес опустился под дружные хлопки зрительного зала.
      Снова послышались чарующие звуки невидимой музыки, и снова тяжелый занавес поднялся.
      Одобрительный шепот пронесся по залу. На сцене, рядом с Лотом и его дочерьми, Мирской, Играновой и Соболевой, появилась черноокая красавица с трагическим лицом и гордыми губами.
      - О, Лот, я чувствую, что гибель там за нами!
      Первая же фраза Ксани, произнесенная ее глубоким, сильным грудным голосом, захватила зрителей.
      В огромном зале стало тихо, как в могиле. Все взоры приковались к лесовичке.
      Арбатов нервно потирал руки. Его глаза, обводившие публику, казалось, говорили: "Ага! Каково?!"
      С каждой новой фразой Ксаня все больше и больше захватывала зрителей.
      Публика едва дышала, боясь проронить хоть один звук из ее роли.
      - О, Лот, я гибну!.. Смерть пахнула мне в очи!.. Сковала и руки, и ступни... Я гибну!.. Смерть!.. Я обращаюсь в камень!.. - диким, захватывающим криком закончила Ксаня и окаменела с исполненным трагического ужаса лицом.
      Занавес медленно пополз.
      Гробовая тишина воцарилась в зале.
      Воцарилась на миг. Только на миг, после которого гром оглушительных рукоплесканий, гром восторженных отзывов и похвал раздался в переполненном зале.
      Точно что ударило в голову Ксане, когда ее, возбужденную, не остывшую еще от вдохновенного экстаза, Арбатов вывел за руку из-за кулис и сказал:
      - Но, детка, я думаю, теперь вы убедились, что ваша стихия - сцена... Теперь вы убедились, что царевне лесной не место в келье...
      И он стал рассказывать ей, какой успех ждет ее, если она согласится играть фею Раутенделейн.
      Едва Арбатов вывел Ксаню в зал, ее тотчас же окружил со всех сторон целый цветник нарядных дам, целый сонм блестящих мужчин в орденах, лентах.
      Ее спрашивали о чем-то, ее задаривали улыбками, ласковыми взглядами, похвалами и похвалами без конца.
      Ксаня угрюмо молчала, но душа ее расцвела. Что-то огромное, прекрасное, как солнце, наполняло ее.
      - Дорогу! Дорогу княгине! - послышался вдруг шепот, и княгиня Лиз очутилась перед девочкой.
      - Вот твои лавры!.. Это только скромная дань твоему огромному таланту! - произнесла с влажными глазами княгиня, и на красивой головке Ксани очутился венок из душистых пурпуровых роз...
      * * *
      Сейчас после представления в зале зажгли елку. Зеленокудрое дерево было разукрашено по-царски. Изящные безделушки, сласти, свечи - все это играло и горело в тончайших световых переливах электрических фонарей.
      За деревом стоит Ксаня. Ее глаза горят, лицо пылает. О, этот успех! Он кружит голову, дурманит мысль. Он так дивно сладок и хорош, он так приятно и радостно ласкает сердце.
      Ей было слишком хорошо от всех этих похвал. Она боялась, что от острого прилива счастья разорвется сердце. Вот почему она скрылась возбужденная, зачарованная за эту зеленую, пестро разукрашенную ель.
      Здесь, в одиночестве укромного уголка, никто не мешал ей грезить...
      О, как сладки эти грезы... Что ей сказал Арбатов, когда ввел ее в зал? Ах, да: "царевне лесной не место в келье!"
      И еще про фею Раутенделейн говорил ей много-много. Но все это должно отойти от нее, скрыться. Она - обреченная. Она чужая для сцены, для театра, для людей...
      Смертельный ужас разом наполнил душу Ксани. Ей стало жутко. Ей стало холодно. Дрожь пробежала по телу.
      Теперь в монастырь?! Теперь схоронить себя навеки?! О!
      Она задрожала с головы до ног.
      Перед ней, как призрак, появилась Манефа.
      - Вот ты где, девонька, а я-то искала. Всюду искала тебя. Я за тобою. Больно велик соблазн здесь. Хочу увести тебя отсюда, девонька, помолиться. Вместе с тобой молиться буду, всю ночь будем замаливать сегодняшний грех... Ох, суета сует, суета сует и великая суета!.. Бежим от нее, девонька, пока не поздно, пока дурман не закружил мыслей...
      Никогда еще голос матушки не звучал так ласково и кротко. Но от этой ласковой кротости еще больший холод охватил душу Ксани.
      Вернуться! Позволить себя запереть в монастырь! Никогда! Никогда!
      Шумный успех, выпавший на долю Ксани, отравил своим ядом угрюмую душу не привыкшей к нему лесовички!
      "Никогда!" - еще раз вихрем пронеслось в ее мыслях, и, не помня себя, она рванула свою руку из цепко охвативших ее пальцев Манефы и бросилась со всех ног от нее через ряд комнат, в гостиную.
      В гостиной сидели группами гости, весело и оживленно разговаривая. Между ними не было Арбатова.
      "Неужели уехал?" - острым жалом вонзилась в голову Ксани тревожная мысль.
      Она рванулась дальше, в кабинет. Ее глаза блуждали как у безумной, отыскивая Арбатова.
      Вот он!
      Арбатов как раз прощался с княгинею и другими лицами, желавшими ему успеха.
      Ксаня остановилась, никем не замеченная, на пороге. Минута и Арбатов быстрым шагом направился к выходу и тут лицом к лицу столкнулся с Ксаней.
      - Детка моя! Что с вами? Отчего этот расстроенный вид?
      Она стояла, как вкопанная, тяжело дыша, с теми же блуждающими глазами.
      - Возьмите меня с собою... туда... к вам... в театр... Я не могу... больше... Я не хочу в обитель... Выше сил!.. Не могу! Не могу!..
      Она задыхалась.
      Он схватил ее за руку.
      Его голубые детские глаза вспыхнули, загорелись.
      - Детка, неужели? О, я знал, что вы не могли поступить иначе... Скорее же, скорее!
      Он схватил ее за руку и нервной походкой сбежал вниз, в швейцарскую, где высокий гайдук-казак помог одеться Ксане, накинул нарядную бобровую шинель на плечи Арбатова и распахнул перед ними дверь.
      "Честно ли я поступила?" - вихрем пронеслось в мыслях девочки, когда острый морозный воздух прямо дохнул ей в лицо.
      У подъезда уже стоял экипаж княгини, который должен был довезти Арбатова на вокзал. Арбатов, усадив Ксаню и сев рядов с ней, велел кучеру ехать как можно скорее.
      "Честно ли я поступила?" - шепнула еще раз Ксаня, когда яркие фонари вокзала приветливо блеснули ей в лицо.
      Она не слышала, что говорил ей Арбатов всю дорогу. Ее мысли кружились с поразительной быстротой...
      Вот они на вокзале.
      Арбатов послал ожидавшего его с вещами носильщика купить билеты, а сам побежал дать телеграмму своей труппе с извещением о предстоящем приезде и о том, что везет с собою "дебютантку".
      Но вот раздался звонок, заставивший Арбатова с Ксаней броситься в вагон.
      - Слава Богу! А ведь чуть было не опоздали. Фея Раутенделейн, садитесь! - произнес Арбатов.
      Поезд тронулся... Колеса зашумели... Замелькали фонари, фонари без счета...
      Арбатов наклонился к Ксане и шепнул:
      - Детка моя, верьте, сама судьба заставила вас променять монастырь на сцену... О, я уверен, вы будете благодарны судьбе, вы будете счастливы, что послушались совета старого актера...
      Ксаня ничего не ответила. Ее голову сверлила все время одна мысль: честно ли она поступила, бежав тайком после того, как она добровольно дала обещание поступить в монастырь? Она старалась успокоить себя тем, что это судьба так решила, а не она, Ксаня...
      А колеса шумели.
      Шумели, точно пели: "Привет тебе, лесная фея"...
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      НА СЦЕНЕ
      Глава I
      Новые впечатления
      - Приехали, детка!
      Голос Арбатова звучал весело и звонко.
      Ксаня широко раскрыла большие заспанные глаза.
      Та же обстановка, что и в последние двое суток, проведенные ею в дороге, те же развалившиеся на мягких диванах спящие пассажиры, тот же вагонный ночник, завешенный зеленой тафтой.
      Поезд стоит.
      - Что, детка, проснуться еще не можете? - засмеялся Арбатов и тут же стал отдавать распоряжения носильщику.
      Широко раскрытыми, недоумевающими глазами Ксаня смотрела в полутьму вагона, моргая длинными, черными ресницами. Ах, какой чудесный она видела сон! Милый, старый лес, его деревья-великаны, его пышные ковры из зеленого мха и цветущих диких незабудок - вот что приснилось ей...
      И как неожиданно, как странно было пробуждение! Этот вагон, эти грубо храпящие во сне чужие люди... и зимняя стужа за опушенными снегом оконцами купе.
      - Торопитесь, детка, поезд стоит недолго, - слышится снова над ее ухом голос Арбатова, и он предлагает ей руку. Ксаня машинально опирается на эту руку, и оба выходят из вагона.
      Едва они опустились на платформу, как их со всех сторон окружил целый десяток мужчин и дам.
      - Сергей Сергеевич, батенька! Наше вам почтение!
      - Сережа-мамочка! Наконец-то!
      - Отцу командиру наше нижайшее!
      - А мы тут ждали, ждали, ждали!
      - Поезд опоздал на целый час.
      - Кущик уже нос отморозил, до того на вокзале досиделись...
      - Ха, ха, ха, ха!
      Целый поток веселых приветствий, смеха, восклицаний посыпался на выходившего из вагона Арбатова. Его обнимали, целовали, и все это среди самых шумных и бурных речей, самого непринужденного веселья.
      Бритые лица мужчин, говоривших как-то особенно и жестикулирующих особенно, нарядные, оригинальные и своеобразные костюмы дам показывали, что все встречавшие Арбатова были артисты и артистки.
      Действительно, тут была налицо почти вся арбатовская труппа: толстый Дмитрий Петрович Славин или "папа Митя", серьезный комик труппы, с милым, добрым, бабьим лицом, юркий, как обезьяна; второй комик, морщинистый Кущик, казавшийся скорее старообразным мальчиком, нежели стариком; худой, как смерть, костлявый, с мрачным взглядом, в каком-то невероятном плаще, накинутом на плечи, трагик Доринский-Громов; красивый, с огромным букетом в руках, jeune premier* труппы Гродов-Радомс-кий; старуха Ликадиева, которую вся труппа Арбатова называла не иначе как "тетя Лиза" и любила без памяти; тоненькая, миниатюрная Зинаида Долина; затем еще какие-то молодые люди, почти мальчики, веселые, суетливые, особенно крепко трясшие руку Арбатова, - артисты на вторые роли, и барышни-статистки в скромных шубках, потертых шапочках.
      ______________
      * Первый любовник (фр.).
      Все это окружило Арбатова, приветствовало его, осыпая радостными возгласами.
      Скромная фигурка Ксани в черном монастырском одеянии, с большим платком на голове как-то уж слишком резко отличалась от всей этой веселой, суетливой толпы, кипевшей жизнью, шумной и суетливой. Ксаня с удивлением смотрела на эту толпу.
      - Давайте знакомиться, детка! - произнес Арбатов, обращаясь к Ксане. Позвольте вам представить, - прибавил он, обращаясь к собравшейся труппе, это та молодая новая артистка, о которой я вам телеграфировал...
      Прежде чем могла опомниться Ксаня, десятки рук протянулись к ней.
      - Ай, да какая же она красавица! - искренно вырвалось из груди Славина, и он отечески ласково погладил Ксаню по головке поверх ее черного монашеского платка.
      - Ну, уж ладно. Язык-то попридержите. Избалуете только девочку! грубовато огрызнулась старуха Ликадиева и без дальних разговоров обняла Ксаню. - Ты их, деточка, не слушай... Красавица да красавица... А вот услышит это "сама", она тебе пропишет красавицу-то, потому страсть завистлива она у нас!
      - Кто завистлив? - хотела спросить Ксаня и не успела.
      Великолепный букет белых роз, чуть благоухающих среди морозной ночи, очутился перед нею. Красивый господин в бобровой шапке протягивал его девушке, опешившей от неожиданности.
      - Будущему собрату на поприще служения священному искусству от его товарищей! - несколько высокомерным тоном произнес Гродов-Радомский и, театральным жестом протянув цветы Ксане, низко склонил перед нею свою щегольски завитую голову.
      - Цветы? Мне? Зачем же? - быстро проговорила она, вспыхнув до ушей.
      - Звезде восходящей! Таланту молодому, нетронутому! - пробасил глуховатый голос трагика за ее плечами. - Сергей Сергеевич известил нас телеграммой, что нашел "новое дарование", и вот мы позволили себе приветствовать вас этими цветами, барышня! - и его костлявая рука сжала руку Ксани.
      Потом к ней потянулись с приветствием другие руки. Ксаня отвечала на все эти пожатия взволнованная, разгоревшаяся. Но вот неожиданно ее глаза встретились с другими глазами, молодыми, восторженными, голубыми, как южное небо, и чистыми, как оно.
      - Душечка! Дайте мне расцеловать вас. Я и не ожидала, что вы такая!
      И две тоненькие, почти детские, ручонки обвили шею лесовички, а пухлый детский ротик горячо прижался к ее губам:
      - Вы такая прелесть! Такая дуся! Красоточка вы моя!
      Это была Зинаида Долина, или, как ее звали в труппе, "Зиночка", занимавшая в труппе Арбатова амплуа т.н. ingenue comique*.
      ______________
      * Комической инженю (простушки) (фр.).
      Ее искренняя ласка и детски-восторженный поцелуй не оскорбили дикую лесную девочку. Это не были снисходительные ласки графини Наты, желавшей быть только благодетельницей. Нет, в Зиночке Долиной Ксаня почуяла искренний, несколько восторженный, детски-горячий порыв, оттолкнуть который ей было не под силу.
      Она позволила маленькой Зиночке поцеловать себя, пожала еще две-три протянутые ей руки и вопросительно вскинула глазами на Арбатова.
      Тот так и сиял. Горячая встреча, оказанная труппой Ксане, тронула его до глубины души.
      - Я рад! Я очень рад, лесная царевна, - шепнул он ей, - и поцелуи, и розы, и дружеское участие - все налицо. Начало прекрасное! Теперь бы только с "самою" поладить... И еще вашим местопребыванием позаботиться... К тете Лизе вас, что ли, поместить? Тетя Лиза, - окликнул он "старуху" Ликадиеву, - вы нашу Ксению приютите у себя?
      - И... и, батюшка, - ответила Ликадиева. - И рада бы, да у меня и без того Кущик и Речков живут, да целая свора мелкой братии. Шумно, неуютно вашей барышне у меня покажется. Уж лучше бы к Зиночке ее пристроить...
      Услышав свое имя, Зиночка в одну минуту очутилась подле. Ее миниатюрная фигурка уже протискалась к Ликадиевой.
      - Ах, конечно, конечно, тетечка! Да я m-lle... - не знаю их имени и отчества - как солнцу рада... Только вот мои головорезы разве...
      - Пустяки! Ты, девонька, с Зиночкой поселишься, - безапелляционным тоном решила Ликадиева, обращаясь к Ксане. - Ну, а теперь марш по домам! Пора и честь знать! Прощайте, братцы, я восвояси.
      - Мы вас проводим, тетя Лиза. И мы по домам тоже, - послышалось разом несколько мужских и женских голосов.
      - А я вас пойду усажу, детка! - своим бодрым, веселым голосом говорил Арбатов, взяв под руку с одной стороны Зиночку, с другой Ксаню и направляясь с ними в сопровождении всей толпы к выходу вокзала.
      Маленький город уже спал, погруженный в непробудную тишину. Несколько сонных извозчиков стояло у вокзала. Арбатов кликнул одного из них, усадил на него Зиночку с Ксаней и уже готовился распроститься с ними, как неожиданно скромный монашеский костюм последней резко бросился ему в глаза.
      "Но ведь не может же она ходить в этом подряснике, в самом деле!" вихрем пронеслась его мысль, и, наклонившись к самому уху Зиночки, он шепнул ей:
      - Голубушка, не откажите завтра по магазинам поездить и нашу детку приодеть как следует... А все, что будет стоить - это уже дело театра... Вот вам на первый случай, - и он сунул крупную кредитную бумажку в маленькую ручку Зиночки.
      - Ну, а теперь, добрый путь! Спите покойно на новом месте, детка! Берегите хорошенько нашу новую звездочку, Зиночка, на вас полагаюсь... Пусть отдохнет наша дебютантка с дороги хорошенько... Завтра репетиция назначена ровно в шесть!
      Ванька хлестнул своего поджарого конька, конек бойко затрусил с места, и сани запрыгали по рыхлой снежной дороге.
      Глава II
      Маленькое гнездышко и его птенцы
      - Вот мы и дома! Милости просим, гостья дорогая! - прозвенела птичьим голоском Зиночка и первая выпорхнула из саней, наскоро расплатившись с извозчиком.
      Перед Ксаней был небольшой деревянный домик с зелеными ставнями, наглухо закрытыми в эту ночную пору.
      - Моя хатка с краю! - сострила Зиночка и нажала пуговку звонка, духом вбежав на низенькое крыльцо.
      Ее "хатка" была действительно с краю. Домик, снятый Зиночкой, находился далеко за людными улицами города, где-то у большого пустыря, занесенного снегом, недалеко от церкви и городского кладбища.
      На звонок выбежала, со свечою в руке, молодая горничная, она же и кухарка, и нянька, и экономка, как узнала впоследствии Ксаня.
      Хозяйка и гостья очутились в крошечных сенях, из которых вели две двери в жилые комнаты.
      Горничная не без удивления вскинула глазами на необычайную посетительницу в монашеской ряске.
      - Это новая артистка нашего театра. Она будет жить с нами вместе, Глаша, - пояснила Долина служанке.
      Глаша приветливо улыбнулась Ксане румяными пухлыми губами и прошла в сени, освещая путь высоко поднятой свечою.
      В первой комнате было светло и уютно. На столе шипел чисто-начисто вычищенный самовар, стояла сухарница с булками и кренделями, лежал холодный кусок мяса, очевидно, оставшийся от обеда. Из другой комнаты, соседней со столовой, доносилось легкое сопенье. Очевидно, за дверью сладко спали.
      Часть столовой была отгорожена сиреневой занавеской. Зиночка, смеясь, указала на нее Ксане.
      - Там моя спальня. Там и вы будете спать со мною! - весело проговорила она. - А теперь садитесь и кушайте хорошенько, что Бог послал.
      И говоря это, она проворно, быстро резала мясо, намазывала маслом булки и наливала чай, не переставая в то же время бросать восхищенные взгляды на Ксаню. Та, в свою очередь, мельком, исподлобья поглядывала на хозяйку дома.
      Без теплой шапочки и пальто Зиночка казалась еще меньше, и в своем гладком коричневом платьице, с туго закрученной на затылке белокурой косой, совсем уже походила на девочку-гимназистку.
      Худенькое личико Зиночки менялось ежеминутно. Когда она смеялась, оно казалось детски, ребячески беззаботным, но вдруг неожиданно облако грусти набегало на него, и тогда Зиночка имела вид болезненной и чем-то опечаленной девочки.
      Ксаня смотрела на свою новую приятельницу, и ей казалось непонятным, как мог такой ребенок очутиться среди артистов. Неожиданно для самой себя Марко спросила:
      - Как вы, такая молоденькая, девочка почти, крошка, уже попали на сцену?
      Зиночка вскинула на нее большие глаза, в которых заиграли и залучились голубые огоньки, и, всплеснув маленькими ручонками, звонко и искренно расхохоталась.