ГРЕГОР. Любопытно, что инициалы всегда "Э. М".
      КОЛЕНАТЫЙ. Мадемуазель, видимо, коллекционинрует документы с этими инициалами. Особое пристранстие, а? Ого, "твой Пепи"! Это, безусловно, ваш предок, Прус. Прочитать? "Meine liebste, liebste Ellian".[27]
      ПРУС. Может быть, Элина, а?
      КОЛЕНАТЫЙ. Нет, нет, Эллен. И на конверте -- Эллен Мак-Грегор. Вена, Императорская опера. Погодите, Грегор, Эллен еще придет к финишу первой. "Meine liebste, liebste Ellian"...
      ЭМИЛИЯ. (встает). Погодите! Дальше не читайте. Это мои письма.
      КОЛЕНАТЫЙ. Что ж поделаешь, если они оказанлись такими интересными и для нас.
      ЭМИЛИЯ. Не читайте. Я расскажу все сама. Все, о чем вы спросите.
      КОЛЕНАТЫЙ. Правда?
      ЭМИЛИЯ. Клянусь!
      КОЛЕНАТЫЙ. (складывает бумаги). В таком случае, тысяча извинений, мадемуазель, за то, что нам приншлось принудить вас к этому.
      ЭМИЛИЯ. Вы будете судить меня?
      КОЛЕНАТЫЙ. Боже упаси. Вполне дружеский разнговор.
      ЭМИЛИЯ. Но я хочу, чтобы вы меня судили.
      КОЛЕНАТЫЙ. Ах, так? Постараемся, в пределах наших возможностей. Итак -пожалуйста.
      ЭМИЛИЯ. Нет, все должно быть, как в суде. Крест и все прочее.
      КОЛЕНАТЫЙ. А, вы правы. Еще что?
      ЭМИЛИЯ. Но сперва пустите меня поесть и принвести себя в порядок. Не могу же я предстать перед сундом в неглиже.
      КОЛЕНАТЫЙ. Совершенно верно. Все должно иметь надлежащий, солидный вид.
      ГРЕГОР. Комедия!
      КОЛЕНАТЫЙ. Тс-с-с! Не дискредитируйте акт пранвосудия. Обвиняемая, вам предоставляется десять минут на одевание. Довольно этого?
      ЭМИЛИЯ. Да вы в своем уме? Дайте хоть час.
      КОЛЕНАТЫЙ. Полчаса на подготовку и обдумыванние, после чего вы предстанете перед судом. Ступайте. Мы пришлем вам горничную.
      ЭМИЛИЯ. Спасибо. (Уходит в спальню.)
      ПРУС. Пойду к Янеку.
      КОЛЕНАТЫЙ. Только возвращайтесь через полчаса.
      ГРЕГОР. Не могли бы вы хоть сейчас быть немного серьезней, доктор?
      КОЛЕНАТЫЙ. Тс-с-с, я страшно серьезен, Грегор. Я знаю, как на нее воздействовать. Это истеричка. Витек!
      ВИТЕК. Что угодно?
      КОЛЕНАТЫЙ. Сбегайте в ближайшее похоронное бюро. Пусть пришлют сюда распятие, свечи и черное покрывало. Потом -- Библию и прочую бутафорию. Скорей!
      ВИТЕК. Слушаюсь.
      КОЛЕНАТЫЙ. И раздобудьте где-нибудь череп.
      ВИТЕК. Человеческий?
      КОЛЕНАТЫЙ. Человеческий или коровий -- это все равно. Лишь бы у нас был символ смерти.
      Занавес
      Эпилог
      Та же комната, обставленная как зал суда. Столы, диван, стулья покрыты черным сукном. На большом столе налево крест, Библия, горящая свеча и череп. За столом председатель суда Коленатый и секретарь
      ВИТЕК. Прокурор Грeгор за столиком в середине. На диване--присяжные: Прус, Гаук и Кринстина. Налево свободный стул.
      КОЛЕНАТЫЙ. Ей пора уже явиться.
      ВИТЕК. Не приняла ли она, не дай бог, какой-нинбудь яд?
      ГРЕГОР. Вздор! Она слишком любит себя.
      КОЛЕНАТЫЙ. Введите подсудимую.
      Витек стучится в спальню и входит.
      ПРУС. Не могли бы вы избавить меня от этого фарнса, доктор?
      КОЛЕНАТЫЙ. Нет, вы должны быть присяжным.
      КРИСТИНА. (всхлипывает). Это... похоже... на понхороны.
      КОЛЕНАТЫЙ. Не плакать, девочка. Мир мертвым.
      Витек вводит Эмилию в роскошном туалете, с бутылкой и стаканом в руке.
      Отведите подсудимую на ее место.
      ВИТЕК. Позвольте сообщить: подсудимая пила виски.
      КОЛЕНАТЫЙ. Она пьяна?
      ВИТЕК. Очень.
      ЭМИЛИЯ. (опираясь на стену). Оставьте меня. Это только... для храбрости. Пить хочется...
      КОЛЕНАТЫЙ. Отнимите у нее бутылку.
      ЭМИЛИЯ. (прижимая бутылку к груди). Ну нет, не дам! А то отвечать не стану. Ха-ха-ха, вы похожи на факельщиков. Вот потеха! Ха-ха-ха-ха-ха, погляди, Бертик! Theotokos,[28] я помру со смеху.
      КОЛЕНАТЫЙ. (строго). Подсудимая, ведите себя пристойно.
      ЭМИЛИЯ. (смущена). Вы хотите меня напугать да? Бертик, ведь это все шутка, а?
      КОЛЕНАТЫЙ. Отвечайте только на вопросы суда. Ваше место вон там. Можете сесть. Прошу прокурора огласить обвинительное заключение.
      ЭМИЛИЯ. (тревожно). Я должна присягнуть?
      КОЛЕНАТЫЙ. Обвиняемые не приносят присяги.
      ГРЕГОР. Подсудимая Эмилия Марти, певица, обвинняется перед богом и людьми в том, что с корыстной целью совершила мошенничество и подделку докуменнтов, обманула доверие и попрала всякую порядочность. Виновна перед самой жизнью, извергнута из рядов ченловеческих и предана высшему суду.
      КОЛЕНАТЫЙ. У кого есть замечания? Ни у кого? Приступаем к допросу. Обвиняемая, встаньте. Ваше имя?
      ЭМИЛИЯ. (встает). Мое?
      КОЛЕНАТЫЙ. Ну конечно, ваше, ваше! Как вас зовут?
      ЭМИЛИЯ. Элина Макропулос.
      КОЛЕНАТЫЙ. (присвистнув). Ка-ак?
      ЭМИЛИЯ. Элина Макропулос.
      КОЛЕНАТЫЙ. Где родились?
      ЭМИЛИЯ. На Крите.
      КОЛЕНАТЫЙ. Когда?
      ЭМИЛИЯ. Когда?
      КОЛЕНАТЫЙ. Сколько вам лет?
      ЭМИЛИЯ. А как вы думаете?
      КОЛЕНАТЫЙ. Лет тридцать, а?
      ВИТЕК. Нет, больше.
      КРИСТИНА. За сорок!
      ЭМИЛИЯ. (высовывает ей язык). Девчонка!
      КОЛЕНАТЫЙ. Ведите себя пристойно, обвиняемая.
      ЭМИЛИЯ. Разве я выгляжу такой старухой?
      КОЛЕНАТЫЙ. Боже упаси. Итак, год рождения?
      ЭМИЛИЯ. Тысяча пятьсот восемьдесят пятый.
      КОЛЕНАТЫЙ. (вскакивает). Ка-какой?
      ЭМИЛИЯ. Тысяча пятьсот восемьдесят пятый.
      КОЛЕНАТЫЙ. (садится). Восемьдесят пятый год. Значит, вам сейчас тридцать семь лет, не так ли?
      ЭМИЛИЯ. Триста тридцать семь.
      КОЛЕНАТЫЙ. Настоятельно предлагаю вам отвенчать серьезно. Назовите ваш возраст.
      ЭМИЛИЯ. Триста тридцать семь лет.
      КОЛЕНАТЫЙ. Это переходит все границы! А кто был ваш отец?
      ЭМИЛИЯ. Иеронимус Макропулос, лейб-медик имнператора Рудольфа Второго.[29]
      КОЛЕНАТЫЙ. Тысяча чертей! Я с ней больше не разговариваю.
      ПРУС. Как ваше настоящее имя?
      ЭМИЛИЯ. Элина Макропулос.
      ПРУС. Любовница Иозефа Пруса Элина Макропунлос -- из вашего рода?
      ЭМИЛИЯ. Это я сама.
      ПРУС. То есть как?
      ЭМИЛИЯ. Я жила с Пепи Прусом. От него у меня -- тот Грегор.
      ГРЕГОР. А Эллен Мак-Грегор?
      ЭМИЛИЯ. Это я.
      ГРЕГОР. Вы в своем уме?
      ЭМИЛИЯ. Я твоя прапрабабушка; Ферди был моим сыном, понимаешь?
      ГРЕГОР. Какой Ферди?
      ЭМИЛИЯ. Да Фердинанд Грегор. В метрике он занписан, как Фердинанд Макропулос, потому что... там мне пришлось назвать свое настоящее имя.
      КОЛЕНАТЫЙ. Безусловно. Так когда же вы родинлись?
      ЭМИЛИЯ. В тысяча пятьсот восемьдесят пятом году. Christos Soter,[30] отвяжитесь наконец от меня с этим вонпросом.
      ГАУК. Но... прошу прощения... ведь вы Евгения Монтес?
      ЭМИЛИЯ. Я была ею, Макс, была. Но в то время мне было только двести девяносто лет. Была я и Екатериной Мышкиной, и Эльзой Мюллер, и еще бог весть кем. Вы поймите, не может же один человек жить триста лет!
      КОЛЕНАТЫЙ. Особенно певица.
      ЭМИЛИЯ. Я думаю!
      Пауза.
      ВИТЕК. Значит, вы жили также в восемнадцатом веке?
      ЭМИЛИЯ. Ну конечно.
      ВИТЕК. И лично знали... Дантона?
      ЭМИЛИЯ. Знала. Отвратительный субъект.
      ПРУС. А откуда вам известно содержание запечантанного завещания?
      ЭМИЛИЯ. Пепи показал мне его, прежде чем запенчатать. Он хотел, чтобы я потом рассказала о завещании этому дурачку Ферди Грегору.
      ГРЕГОР. Почему же вы не сказали?
      ЭМИЛИЯ. На кой черт мне было заботиться о своих детях.
      ГАУК. Ай, ай, что вы говорите!
      ЭМИЛИЯ. Я, голубчик, давно уже не дама.
      ВИТЕК. Много у вас было детой?
      ЭМИЛИЯ. Человек двадцать. Иной раз, знаете, не убережешься... Никто не хочет выпить? Матерь божия, до чего горло пересохло! Умираю от жажды. (Опусканется на стул.)
      ПРУС. Стало быть, письма за подписью "Э. М." писали вы?
      ЭМИЛИЯ. Я... Знаешь что? Отдай их мне. Я люблю их иногда перечитывать. Похабство, да?
      ПРУС. Вы писали их, как Элина Макропулос или как Эллен Мак-Грегор?
      ЭМИЛИЯ. Это все равно. Пепи знал, кто я. Ему я все рассказала, его я любила.
      ГАУК. (встает в волнении). Евгения!
      ЭМИЛИЯ. Молчи, Макс: тебя тоже. С тобой хорошо жилось, сорвиголова! Но Пепи... (Расплакалась.) Его я любила больше всех. Потому-то и дала ему... средство Макропулоса... которого ему так хотелось...
      ПРУС. Что вы ему дали?
      ЭМИЛИЯ. Средство Макропулоса.
      ПРУС. Это что такое?
      ЭМИЛИЯ. Тот рецепт в запечатанном конверте, конторый сегодня я получила от вас. Пепи хотел его испронбовать и вернуть мне... и положил рядом с завещанием. Наверно, чтоб я когда-нибудь явилась за ним. И вот я пришла только теперь. Как умирал Пепи?
      ПРУС. В горячке... и ужасных судорогах.
      ЭМИЛИЯ. Это из-за... средства... из-за него! Aia Maria. Я говорила ему!
      ГРЕГОР. Так вы приехали сюда только ради ренцепта?
      ЭМИЛИЯ. Да, и я не отдам вам его! Он теперь мой. Не воображай, Бертик, что меня интересовал твой
      дурацкий процесс. Мне наплевать, что ты -- мой потомок. Я сама не знаю, сколько моих пащенков бегает по свенту. Мне нужен был рецепт... Он мне необходим, потому что...
      ГРЕГОР. Потому что?
      ЭМИЛИЯ. Потому что я старею. Потому что моя жизнь кончается. Потому что я хочу опять начать все сначала. Потрогай, Бертик, как я холодею. (Встает.) Потрогайте, потрогайте мои руки! О, господи! Как лед.
      ГАУК. Что же такое -- средство Макропулоса?
      ЭМИЛИЯ. Там написано, как оно делается.
      ГАУК. Что делается?
      ЭМИЛИЯ. Средство, чтобы прожить триста лет; чтобы триста лет не стареть. Мой отец составил этот рецепт для императора Рудольфа... Но вы ведь его не знаете, а?
      ВИТЕК. Только из истории.
      ЭМИЛИЯ. Что можно узнать из истории? История -- ерунда. Panaia,[31] что я хотела сказать? (Нюхает из конробочки.) Никто не хочет понюхать?
      ГРЕГОР. Что это таксе?
      ЭМИЛИЯ. Так, ничего. Кокаин или что-то в этом роде. О чем бишь я?
      ВИТЕК. Об императоре Рудольфе.
      ЭМИЛИЯ. Да, да. Вот был развратник! Постойте, я вам такое о нем расскажу...
      КОЛЕНАТЫЙ. Не отклоняйтесь от темы.
      ЭМИЛИЯ. Да, так вот, когда он начал стареть, то все искал эликсир жизни. Чтобы снова помолодеть, по-понимаете? Тут к нему пришел мой отец и написал ему этот рецепт... средство не стареть триста лет. Но импенратор боялся отравиться и велел отцу сперва испытать его на мне. Мне тогда было шестнадцать лет. Отец так и сделал. Тогда это называли колдовством, но дело тут совсем не в колдовстве.
      ГАУК. А в чем?
      ЭМИЛИЯ. (вздрогнув). Не могу сказать... это невознможно рассказать... Неделю, а то и больше я лежала в горячке, без памяти, но потом поправилась.
      ВИТЕК. А император?
      ЭМИЛИЯ. Страшно разгневался. Ну, как он мог знать, что я проживу триста лет? Отца велел бросить в темницу, как обманщика, а я бежала с рецептом не то в Венгрию, не то в Турцию, уж не помню.
      КОЛЕНАТЫЙ. Давали вы кому-нибудь средство Макропулоса?
      ЭМИЛИЯ. Давала. В тысяча шестьсот шестидесянтом году его испробовал один тирольский патер. Навернно, он еще жив, но где теперь -- не знаю. Одно время он был папой под именем не то Александра, не то Пия, не то под каким-то другим. Потом один итальянский офинцер, Уго; вот был красавец! Но его убили. Потом еще Андрей Нэгели, потом бездельник Бомбито. И Пепи Прус, который от него умер. Пепи был последним; ренцепт остался у него... Больше я ничего не знаю. Спросите Бомбито. Он жив; не знаю только, как его теперь зовут. По профессии он... как это называется?.. Брачный аферист, что ли?
      КОЛЕНАТЫЙ. Простите, так вам, значит, двести сорок семь лет?
      ЭМИЛИЯ. Нет, триста тридцать семь.
      КОЛЕНАТЫЙ. Вы пьяны. С тысяча пятьсот восемьндесят пятого года до сегодняшнего дня прошло двести сонрок семь лет. Понимаете?
      ЭМИЛИЯ. Вы меня не сбивайте. Мне триста триндцать семь лет.
      КОЛЕНАТЫЙ. Зачем вы подделали заявление Эллен Мак-Г.регор?
      ЭМИЛИЯ. Да ведь я сама и есть Эллен Мак-Грегор.
      КОЛЕНАТЫЙ. Не лгите! Вы Эмилия Марти. Поннятно?
      ЭМИЛИЯ. Да, но только последние двенадцать лет!
      КОЛЕНАТЫЙ. Вы признаетесь в краже медальона Евгения Монтес?
      ЭМИЛИЯ. Пресвятая дева, это неправда! Евгения Монтес...
      КОЛЕНАТЫЙ. Так записано в протоколе. Вы сами сознались.
      ЭМИЛИЯ. Неправда!
      КОЛЕНАТЫЙ. Назовите вашего сообщника.
      ЭМИЛИЯ. У меня нет сообщников.
      КОЛЕНАТЫЙ. Не отпирайтесь! Нам все известно. В каком году вы родились?
      ЭМИЛИЯ. (дрожа). В тысяча пятьсот восемьдесят пятом.
      КОЛЕНАТЫЙ. А теперь выпейте полный стакан.
      ЭМИЛИЯ. Не хочу! Оставьте меня!
      КОЛЕНАТЫЙ. Вы должны! Полный! Немедленно!
      ЭМИЛИЯ. (в страхе). Что вы со мной делаете? Бертик!.. (Пьет.) Голова кружится...
      КОЛЕНАТЫЙ. (встает и грозно приближается к ней). Как ваше имя?
      ЭМИЛИЯ. Мне дурно. (Падает со стула.)
      КОЛЕНАТЫЙ. (подхватывает ее и кладет на пол). Как ваше имя?
      ЭМИЛИЯ. Элина... Макро...
      КОЛЕНАТЫЙ. Не лгите! Вы знаете, кто я? Я свянщенник. Вы мне исповедуетесь.
      ЭМИЛИЯ. Patиr... hиmсn... hos... els... en uranois.[32]
      КОЛЕНАТЫЙ. Как ваше имя?
      ЭМИЛИЯ. Элина... пулос.
      КОЛЕНАТЫЙ. Череп!.. Господи, прими душу грешнной рабы твоей Эмилии Марти... м-м-м-м in saeculorum, amen...[33] Кончено. (Обернув череп черным сукном, поднносит его Эмилии.) Встань! Кто ты?
      ЭМИЛИЯ. Элина. (Падает в обморок.)
      КОЛЕНАТЫЙ. (опускает ее на землю так, что слыншен шум падающего тела). Проклятие! (Встает и откландывает в сторону череп.)
      ГРЕГОР. В чем дело?
      КОЛЕНАТЫЙ. Она не лжет. Снимите эти тряпки. Скорей! (Звонит.) Доктора, Грегор!
      КРИСТИНА. Вы отравили ее алкоголем.
      КОЛЕНАТЫЙ. Немножко.
      ГРЕГОР. (выглянув в коридор). Скажите, пожалуйнста, здесь есть врач?
      Входит Доктор.
      ДОКТОР. Господин Гаук, мы ждем вас уже битый час. Собирайтесь домой.
      КОЛЕНАТЫЙ. Постойте; помогите сначала ей, докнтор.
      ДОКТОР. (нагнувшись над Эмилией). Обморок?
      КОЛЕНАТЫЙ. Отравление.
      ДОКТОР. Чем? (Став на колени, нюхает.) Ага. (Встает.) Уложите ее куда-нибудь.
      КОЛЕНАТЫЙ. Отнесите ее в спальню, Грегор. Вы ведь ближайший родственник.
      ДОКТОР. Есть там теплая вода?
      ПРУС. Есть.
      ДОКТОР. Отлично. Одну минуту. (Пишет рецепт.) Черный кофе, понятно? А с этим рецептом -- в аптеку. (Идет в спальню.)
      КОЛЕНАТЫЙ. Итак, господа...
      Входит Горничная.
      ГОРНИЧНАЯ. Мадемуазель звонила?
      КОЛЕНАТЫЙ. Ну конечно. Она хочет черного кофе. Крепкого-крепкого черного кофе, поняла, Лойзичка?
      ГОРНИЧНАЯ. Хи-хи, откуда вы знаете?
      КОЛЕНАТЫЙ. Ну вот. А с этим сбегай в аптеку. Живо.
      Горничная уходит.
      (Садится на авансцене.) Будь я проклят, но все это не выдумка.
      ПРУС. Да уж сразу видно. Поэтому не надо было ее спаивать.
      ГАУК. Я... я... не смейтесь, но я ей безусловно верю.
      КОЛЕНАТЫЙ. И вы, Прус?
      ПРУС. Вполне.
      КОЛЕНАТЫЙ. Я тоже. А что из этого следует?
      ПРУС. Что Грегор получит Лоуков.
      КОЛЕНАТЫЙ. Гм, и это вам очень не нравится?
      ПРУС. У меня уже нет наследника.
      Грегор возвращается с рукой, перевязанной платком.
      ГАУК. Как она себя чувствует?
      ГРЕГОР. Немножко лучше. Укусила меня, ведьма. Знаете, я ей верю!
      КОЛЕНАТЫЙ. К сожалению, мы тоже.
      Пауза.
      ГАУК. Боже мой, триста лет! Три-ста лет!
      КОЛЕНАТЫЙ. Господа, полнейшая тайна, понятно? Кристинка!
      КРИСТИНА. (содрогнувшись). Триста лет! Это ужасно!
      Горничная входит с кофе.
      КОЛЕНАТЫЙ. (Кристине). Возьми кофе, Кристиночка, отнеси мадемуазель. Побудь у нее сиделкой, ладно?
      Кристина уходит в спальню, Горничная в коридор.
      (Проверяя, закрыты ли двери.) Так. А теперь, господа, пораскинем мозгами, что нам с ним делать.
      ГРЕГОР. С чем?
      КОЛЕНАТЫЙ. Со средством Макропулоса. Существует рецепт на триста лет жизни. И он может быть в наших руках.
      ПРУС. Он у нее за корсажем.
      КОЛЕНАТЫЙ. Можно извлечь его оттуда. Господа, это дело сулит... невообразимые возможности. Что мы сделаем с этим рецептом?
      ГРЕГОР. Ничего. Рецепт принадлежит мне. Я ее наследник.
      КОЛЕНАТЫЙ. Успокойтесь. Пока она жива, вы вонвсе не наследник. А она может прожить еще триста лет, если захочет. Но мы можем заполучить этот рецепт, понимаете?
      ГРЕГОР. Обманным путем?
      КОЛЕНАТЫЙ. Хотя бы. Это так важно... для нас и для всего общества, что... гм... Вы меня понимаете,
      господа? Неужели оставить рецепт ей? Чтобы всю пользу извлекала она одна, да еще какой-то проходимец Бомбито? Кому достанется рецепт?
      ГРЕГОР. Прежде всего -- ее потомкам.
      КОЛЕНАТЫЙ. Такими потомками хоть пруд пруди. Вы на это особенно не напирайте. Ну вот, скажем, вы, Прус. Если б рецепт был ваш, одолжили бы вы его мне? Чтобы я жил триста лет?..
      ПРУС. Нет.
      КОЛЕНАТЫЙ. Вот видите, господа. Значит, нам надо как-то между собой договориться. Что делать с рецептом?
      ВИТЕК. (встает). Обнародуем средство Макропулоса.
      КОЛЕНАТЫЙ. Нет, так, пожалуй, не стоит делать!
      ВИТЕК. Отдадим его в общее пользование. Всему человечеству! Все люди имеют одинаковое право па жизнь. А живем мы так мало! Боже мой, как коротка человеческая жизнь!
      КОЛЕНАТЫЙ. Так что же из этого?
      ВИТЕК. Это так грустно, господа. Посудите сами: человеческая душа, жажда познания, мысль, труд, люнбовь творчество, все, все... И на все -шестьдесят лет! Ну что успевает человек за шестьдесят лет?! Чем насландится? Чему научится? Не дождешься плодов с дерева, которое посадил. Не научишься всему, что человечество узнало до тебя. Не завершишь своего дела, не покажешь примера... Умрешь, будто не жил! Господа, до чего конротка жизнь!
      КОЛЕНАТЫЙ. Ради всех святых, Витек...
      ВИТЕК. Не успел ни порадоваться, ни поразмыслить, ничего, ничего не успел, кроме погони за хлебом насущнным. Ничего не видел, ничего не узнал, ничего не законнчил, даже самого себя -- так и остался недоделком. Зачем жил? И стоило ли так жить?
      КОЛЕНАТЫЙ. Вы хотите довести меня до слез, Витек?
      ВИТЕК. Умираем, как животные... Что такое идея загробной жизни и бессмертия души, как не страшный протест против быстротечности жизни? Никогда человеченство не мирилось с этой звериной долей. С ней нельзя минриться, она слишком несправедлива! Человек не черепаха и не ворон, ему нужно больше времени. Шестьдесят лет -- это рабство! Это слабость, скотоподобие, невежество!
      ГАУК. Эх-хе-хе, а мне уж семьдесят шесть...
      ВИТЕК. Наделим всех людей трехсотлетней жизнью. Это будет величайшим событием в мировой истории, освобождением, новым и окончательным сотворением ченловека. Господи, чего только не успеет добиться человек за триста лет! Пятьдесят лет быть ребенком и школьнинком. Пятьдесят -- самому познавать мир и увидеть все, что в нем есть. Сто лет с пользой трудиться на общее благо. И еще сто, все познав, жить мудро, править, учить, показывать пример. О, как была бы ценна человенческая жизнь, если б она длилась триста лет! Не было бы войн. Не было бы отвратительной борьбы за сущестнвование. Не было бы страха и эгоизма. Каждый человек стал бы благородным, независимым, совершенным -поднлинным сыном божьим, а не ублюдком. Дайте людям жизнь, настоящую человеческую жизнь!
      КОЛЕНАТЫЙ. Все это очень хорошо, очень хонрошо, но...
      ГРЕГОР. Благодарю покорно. Триста лет быть чинновником или вязать чулки.
      ВИТЕК. Но...
      ГРЕГОР. Быть независимым и всезнающим... но ведь... Друг мой, большинство полезных профессий оснонвано па несовершенстве знаний отдельного челонвека.
      КОЛЕНАТЫЙ. Вы увлекаетесь, Витек. Юридически и экономически это абсурд. Вся наша общественная синстема зиждется на краткосрочности жизни. Возьмите, например, договора, пенсии, страхование, наследственное право... да мало ли что еще! А брак? Голубчик, никто не захочет жениться на триста лет. Никто не заключит донговора на триста лет. Вы анархист, милый мой. Вы хонтите разрушить весь установившийся общественный строй.
      ГАУК. А потом... простите... по истечении трехсот лет каждый захотел бы снова омолодиться...
      КОЛЕНАТЫЙ. И фактически жил бы вечно. Этак не выйдет!
      ВИТЕК. Но вечную жизнь можно было бы запретить. Прожив триста лет, все должны будут умирать.
      КОЛЕНАТЫЙ. Вот видите! Из соображений гуманнности вы бы запрещали людям жить.
      ГАУК. Прошу прощения... но мне думается, что это средство можно... было бы выдавать порциями?
      КОЛЕНАТЫЙ. Как так?
      ГАУК. Ну, понимаете: на определенное количество лет. Порция -- десять лет жизни. Триста лет многонвато, иной, пожалуй бы, столько и не захотел. А вот десять лет каждый купит, а?
      КОЛЕНАТЫЙ. И мы открыли бы оптовую торговлю жизнью. Это идея! Представляю себе письма заказчиков: "Вышлите обратной почтой тысячу двести лет жизни в дешевом оформлении. Кон и компания". Или: "Срочно шлите два миллиона лет, прима А, в роскошной упанковке. Филиал Вена". Недурно, Гаук?
      ГАУК. Видите ли... я не коммерсант. Но когда челонвек стареет, он охотно... прикупил бы себе несколько лет жизни. Но триста лет -- это слишком много, а?
      ВИТЕК. Для познания -- нет.
      ГАУК. Познания, простите, никто не может купить. А десять лет наслаждений... я... це-пе-це -- охотно кунпил бы.
      Входит Горничная.
      ГОРНИЧНАЯ. Вот, пожалуйте. Это из аптеки.
      КОЛЕНАТЫЙ. Спасибо, цыпочка. Скажи, сколько дет ты бы хотела прожить?
      ГОРНИЧНАЯ. Хи-хи, да еще лет тридцать.
      КОЛЕНАТЫЙ. Не больше?
      ГОРНИЧНАЯ. Нет. Зачем мне?
      КОЛЕНАТЫЙ. Вот видите, Витек.
      Горничная уходит. Коленатый стучит в спальню.
      ДОКТОР. (в дверях). В чем дело? Ага, хорошо. (Берет лекарство.)
      ГАУК. Скажите, пожалуйста, как чувствует себя мадемуазель?
      ДОКТОР. Плохо. (Уходит в спальню.)
      ГАУК. Ах, ах, бедняжка!
      ПРУС. (встает). Господа, благоприятный случай дает нам в руки средство продления жизни. По-видимому, это действительно возможно. Никто из нас, надеюсь, не нанмерен воспользоваться им только для себя.
      ВИТЕК. Вот и я говорю: надо продлить жизнь всех людей.
      ПРУС. Нет, только сильных, только самых жизненспособных. Для обычной человеческой мрази довольно и жизни однодневки.
      ВИТЕК. Огo! Разрешите...
      ПРУС. Я не хочу спорить. Но дайте мне высказаться. Заурядный маленький глупый человек вообще не уминрает. Маленький человек вечен и без вашей помощи. Ничтожные плодятся без передышки, как мухи или мыши. Умирают только великие. Умирает сила и даронвание, которых не возместишь. Но мы, может быть, в силах удержать их. Основать аристократию долговечнности.
      ВИТЕК. Аристократию? Слышите: привилегия на жизнь!
      ПРУС. Вот именно. Жизнь нуждается только в лучнших. Только в вожаках, производителях потомства, люндях действия. О женщинах не может быть и речи. В мире есть десять, либо двадцать, либо тысяча незаменимых. Мы можем сохранить их, можем открыть им путь к сверхнчеловеческому разуму и сверхъестественной силе. Можем вырастить десять, сто, тысячу сверхчеловеческих властинтелей и творцов.
      ВИТЕК. Разведение магнатов жизни!
      ПРУС. Да. Отбор тех, кто имеет право на безграничную жизнь.
      КОЛЕНАТЫЙ. Скажите, пожалуйста, а кто будет их отбирать? Правительства? Всенародное голосование? Шведская академия?
      ПРУС. Никаких дурацких голосований! Сильнейшие передавали бы жизнь сильнейшим. Из рук в руки.
      Властители материи -- властителям духа. Изобретатели -- воиннам. Предприниматели -- диктаторам. Это была бы династия хозяев жизни. Династия, независимая от цивилизованного сброда.
      ВИТЕК. А если б этот сброд в один прекрасный день пришел взять свое право на жизнь?
      ПРУС. Нет, отнять чужое право на нее, право сильнных. Ну что ж, один-другой деспот пал бы от рук возмутившихся рабов. Пусть! Революция -право рабов. Но единственный возможный прогресс в мире -- это замена малых и слабых деспотов сильными и великими. Привинлегия долголетия будет принадлежать деспотии избранных. Это... власть разума. Сверхчеловеческий авторитет знания и творческой мощи. Власть над людьми. Долго-, вечные станут властителями человечества. Такая вознможность в ваших руках, господа. Можете использовать или упустить ее. Я кончил. (Садится.)
      КОЛЕНАТЫЙ. Гм... Принадлежу я или, например, Грегор к этим наилучшим, избранным?
      ПРУС. Нет.
      ГРЕГОР. Но вы, конечно, принадлежите?
      ПРУС. Теперь уже нет.
      ГРЕГОР. Господа, оставим пустые разговоры. Тайна долголетия -собственность семьи Макропулос. Предоставьте этой семье поступать с рецептом, как ей вздумается.
      ВИТЕК. Простите, то есть как?
      ГРЕГОР. Рецептом будут пользоваться только члены этой семьи. Только потомки Элины Макропулос, кто бы они ни были.
      КОЛЕНАТЫЙ. И они будут жить вечно только понтому, что произошли от какого-то бродяги или барона я шальной распутной истерички? Славная штука эта сенмейная собственность!
      ГРЕГОР. Все равно!..
      КОЛЕНАТЫЙ. Мы имеем честь знать одного из членнов этой семьи. Это... прошу прощенья... черт бы его взял -- просто дегенерат какой-то. Милая семейка, нечего сказать!
      ГРЕГОР. Как вам угодно. Пусть будут хоть кретиннами или павианами. Пусть будут развратниками, вынрожденцами, уродами, идиотами, чем хотите! Пусть бундут воплощением зла. Это ничего не меняет: рецепт будет принадлежать им.
      КОЛЕНАТЫЙ. За-ме-чательио!
      ДОКТОР. (выходит из спальни). Все в порядке. Тенперь ей надо полежать.
      ГАУК. Так, так, полежать. Очень хорошо.
      ДОКТОР. Пойдемте домой, господин Гаук, я пронвожу вас.
      ГАУК. Ах, у нас тут такой важный разговор. Пожанлуйста, оставьте меня еще немножко. Я... я... обязательно...
      ДОКТОР. Вас там ждут в коридоре. Не дурите, старина, а то...
      ГАУК. Нет, нет. Я... я... сейчас приду.
      ДОКТОР. Честь имею кланяться, господа. (Уходит.)
      КОЛЕНАТЫЙ. Вы говорили серьезно, Грегор?
      ГРЕГОР. Совершенно серьезно.
      КРИСТИНА. (выходит из спальни). Говорите тише. Она хочет спать.
      КОЛЕНАТЫЙ. Поди сюда, Кристинка. Хотелось бы тебе прожить триста лет?
      КРИСТИНА. О нет!
      КОЛЕНАТЫЙ. А если б у тебя в руках было среднство для такой долгой жизни, что бы ты с ним сделала?
      КРИСТИНА. Не знаю.
      ВИТЕК. Дала бы его всем людям?
      КРИСТИНА. Не знаю. А разве они стали бы от этого счастливее?
      КОЛЕНАТЫЙ. Но разве жить -- это не великое счастье, девочка?
      КРИСТИНА. Не знаю. Не спрашивайте меня.
      ГАУК. Ах, мадемуазель, человек так жаждет жить!
      КРИСТИНА. (закрыв глаза). Иногда... бывает... что нет.
      Пауза.
      ПРУС. (подходит к ней.) Спасибо за Янека.
      КРИСТИНА. Почему?
      ПРУС. Потому что вы сейчас вспомнили о нем.
      КРИСТИНА. Вспомнила? Точно я вообще могу думать о чем-нибудь другом!
      КОЛЕНАТЫЙ. А мы здесь спорим о вечной жизни
      Входит Э м и л и я, как тень; голова обвязана платком. Все встают.
      ЭМИЛИЯ. Извините, что я... на минутку вас оставила.
      ГРЕГОР. Как вы себя чувствуете?
      ЭМИЛИЯ. Голова болит... Гнусно... противно...
      ГАУК. Ну, ну, пройдет.
      ЭМИЛИЯ. Не пройдет, никогда не пройдет. Это у меня уже двести лет.
      КОЛЕНАТЫЙ. Что "это"?
      ЭМИЛИЯ. Скука. Нет, даже не скука. Это... это... О, у вас, людей, для этого просто нет названия. Ни на одном человеческом языке. Бомбито говорил то же самое... Это так мерзко.
      ГРЕГОР. Но что же это такое?
      ЭМИЛИЯ. Не знаю. Все кругом так глупо, ненужно, бесцельно!.. Вот вы все здесь... а будто вас и нет. Словно вы вещи или тени. Что мне с вами делать?
      КОЛЕНАТЫЙ. Может быть, нам уйти?
      ЭМИЛИЯ. Нет, все равно. Умереть или выйти за дверь -- это одно и то же. Мне безразлично, есть что-нибудь или нет... А вы так возитесь с каждой дурацкой смертью. Какие вы странные! Ах... ВИТЕК. Что с вами?
      ЭМИЛИЯ. Нельзя, не надо человеку жить так долго!
      КОЛЕНАТЫЙ. Почему?
      ЭМИЛИЯ. Это невыносимо. До ста, до ста тридцати лет еще можно выдержать, но потом, потом... начинаешь понимать, что... потом душа умирает.
      ВИТЕК. Что начинаешь понимать?
      ЭМИЛИЯ. Боже мой, этого не выразить словами! Потом уже невозможно ни во что верить. Ни во что! И от этого так скучно. Вот ты, Бертик, говорил, что, когда я пою, мне как будто холодно. Видишь ли, искуснство имеет смысл, пока им не овладел. А как овладеешь, так видишь, что все это зря. Все это зря! КРИСТИНА. Что петь, что молчать, что хрипеть -- все равно. Никакой разницы.
      ВИТЕК. Неправда! Когда вы поете... человек становится лучше, значительнее.
      ЭМИЛИЯ. Люди никогда не становятся лучше. Нинчто не может их изменить. Ничто, ничто, ничто не происнходит. Если сейчас начнется стрельба, землетрясение, светопреставление или еще бог весть что, все равно нинчего не произойдет. И со мною ничего не произойдет. Вот вы здесь, а я где-то далеко, далеко... За триста лет... Ах, боже мой, если б вы знали, как вам легко живется!
      КОЛЕНАТЫЙ. Почему?
      ЭМИЛИЯ. Вы так близки ко всему. Для вас все имеет свой смысл. Для вас все имеет определенную цену, потому что за ваш короткий век вы всем этим не успели насладиться... О, боже мой, если бы снова еще раз... (Ломает руки.) Глупцы, вы такие счастливые. Это даже противно. А все из-за того, что вам жить недолго.. Все забавляет вас... как обезьян. Во все вы верите -- в люнбовь, в себя, в добродетель, в прогресс, в человечество и, бог знает, бог знает, во что еще! Ты, Макс, веришь в нанслаждение, а ты, Кристинка, в любовь и верность. Ты веришь в силу. Ты, Витек, во всякие глупости. Каждый, каждый во что-нибудь верит. Вам легко живется... глунпенькие!
      ВИТЕК. (взволнованно). Но позвольте... ведь сущестнвуют... высшие ценности... идеалы... цели...
      ЭМИЛИЯ. Это только для вас. Как вам объяснить? Любовь, может быть, и существует, но -- только в вас самих. Если ее нет в ваших сердцах, ее нет вообще.