- Все это внешние факты, сырая действительность, - сказал поэт, теребя себя за нос. - А поэзия - это внутренняя реальность. Поэзия - это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, - укоризненно закончил Нерад.
      - Скажите пожалуйста! - воскликнул Мейзлик. - Ну, ладно, дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм... "Дома в строю темнели сквозь ажур..." Почему в строю? Объясните-ка это.
      - Житная улица, - безмятежно сказал поэт. - Два ряда домов. Понимаете?
      - А почему это не обозначает Национальный проспект? скептически осведомился Мейзлик.
      - Потому, что Национальный проспект не такой прямой, последовал уверенный ответ.
      - Так, дальше: "Рассвет уже играл на мандолине..." Допустим. "Краснела дева..." Извиняюсь, откуда же здесь дева?
      - Заря, - лаконически пояснил поэт.
      - Ах, прошу прощения. "В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине"?
      - Так, видимо, был воспринят мной тот автомобиль, - объяснил поэт.
      - Он был гоночный?
      - Не знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался. Словно спешил на край света.
      - Ага, так. В Сингапур, например? Но почему именно в Сингапур, боже мой?
      Поэт пожал плечами.
      - Не знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.
      - А какое отношение имеют к этому малайцы? А?
      Поэт замялся.
      - Вероятно, машина была коричневого цвета, - задумчиво произнес он. - Что-то коричневое там непременно было. Иначе откуда взялся бы Сингапур?
      - Так, - сказал Мейзлик. - Другие свидетели говорили, что авто было синее, темно-красное и черное. Кому же верить?
      - Мне, - сказал поэт. - Мой цвет приятнее для глаза.
      - "Повержен в пыль надломленный тюльпан", - читал далее Мейзлик. - "Надломленный тюльпан" - это, стало быть, пьяная побирушка?
      - Не мог же я так о ней написать! - с досадой сказал поэт. - Это была женщина, вот и все. Понятно?
      - Ага! А это что: "О шея лебедя, о грудь, о барабан!" Свободные ассоциации?
      - Покажите, - сказал, наклоняясь, поэт. - Гм... "О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки"... Что бы все это значило?
      - Вот и я то же самое спрашиваю, - не без язвительности заметил полицейский чиновник.
      - Постойте, - размышлял Нерад. - Что-нибудь подсказало мне эти образы... Скажите, вам не кажется, - что двойка похожа на лебединую шею? Взгляните.
      И он написал карандашом "2".
      - Ага! - уже не без интереса воскликнул Мейзлик. - Ну, а это: "о грудь"?
      - Да ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей, не так ли?
      - Остаются барабан и палочки! - взволнованно воскликнул полицейский чиновник.
      - Барабан и палочки... - размышлял Нерад.- Барабан и палочки... Наверное, это пятерка, а? Смотрите, - он написал цифру 5. - Нижний кружок словно барабан, а над ним палочки.
      - Так, - сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру "235". - Вы уверены, что номер авто был двести тридцать пять?
      - Номер? Я не заметил никакого номера, - решительно возразил Нерад. - Но что-то такое там было, иначе бы я так не написал. По-моему, это самое удачное место? Как вы думаете?
      Через два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт не спал. У него сидела какая-то девица, и он тщетно пытался найти стул, чтобы усадить полицейского чиновника.
      - Я на минутку, - сказал Мейзлик. - Зашел только сказать вам, что это действительно было авто номер двести тридцать пять.
      - Какое авто? - испугался поэт.
      - "О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки!" - одним духом выпалил Мейзлик. - И насчет Сингапура правильно. Авто было коричневое.
      - Ага! - вспомнил поэт. - Вот видите, что значит внутренняя реальность. Хотите, я прочту вам два-три моих стихотворения? Теперь-то вы их поймете.
      - В другой раз! - поспешил ответить полицейский чиновник. - Когда у меня опять будет такой случай, ладно?
      1928
      ГИБЕЛЬ ДВОРЯНСКОГО РОДА ВОТИЦКИХ
      В один прекрасный день в кабинет полицейского чиновника д-ра Мейзлика вошел озабоченный человечек в золотых очках.
      - Архивариус Дивишек, - представился он. - Господин Мейзлик, я к вам за советом... как к выдающемуся криминалисту. Мне говорили, что вы умеете... что вы особенно хорошо разбираетесь в сложных случаях. А это чрезвычайно загадочная история, - заключил он убежденно.
      - Рассказывайте же, в чем дело, - сказал Мейзлик, взяв в руки блокнот и карандаш.
      - Надо выяснить, - воскликнул архивариус, - кто убил высокородного Петра Берковца, при каких обстоятельствах умер его брат Индржих и что произошло с супругой высокородного Петра Катержиной.
      - Берковец Петр? - задумался Мейзлик. - Что-то не припомню, чтобы к нам поступал акт о его смерти. Вы хотите официально поставить нас в известность об этом?
      - Да нет же! - возразил архивариус. - Я к вам только за советом, понимаете? Видимо, у них там произошло нечто ужасное.
      - Когда произошло? - пришел ему на помощь Мейзлик. Прежде всего прошу сообщить точную дату.
      - Ну, дата ясна: тысяча четыреста шестьдесят пятый год, отозвался Дивишек, укоризненно воззрившись на полицейского следователя. - Это вы должны бы знать, сударь. Дело было в царствование блаженной памяти короля Иржи из Подебрад *.
      - Ах, так!.. - сказал Мейзлик и отложил блокнот и карандаш. - Вот что, мой друг, - продолжал он с подчеркнутой приветливостью. - Ваш случай больше относится к компетенции доктора Кноблоха *, нашего полицейского врача. Я его приглашу сюда, ладно?
      Архивариус приуныл.
      - Как жаль! - сказал он. - Мне так рекомендовали вас! Видите ли, я пишу исторический труд об эпохе короля Иржи Подебрада и вот споткнулся, - да, именно споткнулся! - на таком случае, что не знаю, как и быть.
      "Безвредный", - подумал Мейзлик.
      - Друг мой, - быстро сказал он, - боюсь, что не смогу вам помочь. В истории я очень слаб, надо сознаться.
      - Это упущение с вашей стороны, - строго заметил Дивишек. - Историю вам надо бы знать. Но если даже вы непосредственно не знакомы с соответствующими историческими источниками, сударь, я изложу вам все известные обстоятельства этого дела. К сожалению, их немного. Прежде всего имеется письмо высокородного Ладислава Пхача из Олешной высокородному Яну Боршовскому из Черчан. Это письмо вам, конечно, известно?
      - Простите, нет, - сокрушенно признался Мейзлик тоном неуспевающего ученика.
      - Что вы говорите! - возмутился Дивишек. - Ведь это письмо еще семнадцать лет назад опубликовал историк Шебек в своих "Извлечениях". Хоть это вам следовало бы знать. Но только, - добавил он, поправив очки, - ни Шебек, ни Пекарж *, ни даже Новотный *, в общем, никто не уделил письму должного внимания. А ведь именно это письмо, о котором вам следовало бы знать, навело меня на след.
      - Ага, - сказал Мейзлик. - Что же дальше?
      - Итак, прежде всего о письме, - продолжал архивариус. У меня, к сожалению, нет с собой полного текста, но нам важны только несколько фраз, которые относятся к данному делу. Дворянин Ладислав Пхач сообщает в нем дворянину Боршовскому, что его, то есть Боршовского, дядя, высокородный Ешек Скалицкий из Скалице, не ожидается при дворе в Праге, в этом, то есть в тысяча четыреста шестьдесят пятом году, поскольку, как пишет автор письма, "после тех недостойных деямий в Вотице Веленевой его милость король лично повелел, чтобы высокородный Ешек Скалицкий ко двору королевскому более не являлся, а предался молитвам и покаянию за свою вспыльчивость и уповал на правосудие божие". Теперь вы понимаете? - втолковывал архивариус Мейзлику. - Мы бы сказали, что его милость король тем самым наложил опалу на высокородного Ешека и сослал его в собственную сего дворянина вотчину. Не кажется ли это вам странным, сударь?
      - Пока что нет, - сказал Мейзлик, выводя карандашом на бумаге замысловатые спирали.
      - Ага! - торжествующе воскликнул Дивишек. - Вот видите, и Шебек тоже не нашел в этом ничего особенного. А ведь очень странно, сударь, то обстоятельство, что его королевская милость не вызвал дворянина Ешека - каковы бы ни были проступки последнего - на обычный светский суд, а предоставил его правосудию божьему. Король ясно дал этим понять, - почтительно произнес архивариус, - что проступки эти такого свойства, что сам государь изымает их из ведения светского правосудия. Если бы вы побольше енали о его королевской милости Иржи Подебраде, вы бы сразу поняли, что это исключительный случай, ибо блаженной памяти король всегда неукоснительно придерживался строгого соблюдения законов.
      - Может быть, он побаивался дворянина Ешека? - заметил Мейзлик. - Во времена его правления это случалось...
      Архивариус возмущенно вскочил.
      - Что вы говорите, сударь! Чтобы король Иржи боялся кого-нибудь! Да еще простого дворянина!
      - Значит, у Ешека была протекция, - заметил Мейзлик. Сами знаете, даже у нас...
      - Никакой протекции! - вскричал Дивишек, покраснев. - О протекции может идти речь, когда мы говорим о правлении короля Владислава *, а при Иржи Подебраде... Нет, сударь, при нем протекция не помогала! Он бы вас выгнал. - Архивариус немного успокоился. - Нет, никакой протекции быть не могло! Очевидно, сами недостойные деяния были таковы, что его королевская милость препоручил виновного божьему правосудию.
      - Что же это были за деяния? - вздохнул Мейзлик.
      Архивариус удивился.
      - Именно это вы и должны установить. Ведь вы криминалист. Для этого я к вам и пришел.
      - Ради бога... - запротестовал Мейзлик, но посетитель не дал ему договорить.
      - Прежде всего вы должны познакомиться с фактами, - сказал он наставительно. - Итак, обратив внимание на туманное указание письма, я поехал, в Вотице искать следы упомянутых недостойных деяний. Там, однако, о них не сохранилось никаких записей. Зато в местной церкви я обнаружил могильную плиту дворянина Петра Берковца, и эта плита, сударь, датирована как раз тысяча четыреста шестьдесят пятым годом! А Петр Берковец был, видите ли, зятем дворянина Ешека Скалицкого, он женился на его дочери Катержине. Вот фотография с этого камня. Вы не замечаете ничего особенного?
      - Нет, - сказал Мейзлик, осмотрев снимок с обеих сторон; на могильной плите была высечена статуя рыцаря со скрещенными на груди руками. Вокруг него шла надпись готическим шрифтом. - Постойте-ка, вот тут, в углу, отпечатки пальцев!..
      - Это, наверное, мои, - сказал архивариус. - Но обратите внимание на надпись!
      - "Anno Domini MCCCCLXV", - с трудом разобрал Мейзлик. "Год от рождества Христова тысяча четыреста шестьдесят пятый". Это дата смерти того дворянина, не так ли?
      - Разумеется. А больше вы ничего не замечаете? Некоторые буквы явно чуть покрупнее других. Вот поглядите. - Ион быстро написал карандашом "Anno DOminiMCcCcLXV". Мастер нарочно сделал буквы О, С и С побольше. Это криптограмма, понимаете? Напишите-ка эти буквы подряд - ОСС. Вам ничего не приходит в голову?
      - ОСС, ОСС, - бормотал Мейзлик. - Это может быть... ага, это сокращение слова "occisis" - "убит", а?
      - Да! - торжествующе вскричал архивариус. - Мастер, сделавший могильную плиту, хотел сообщить потомству, что высокородный Петр Берковец из Вотице Веленовой был злодейски умерщвлен. Вот что!
      - А убийца - его тесть, тот самый Ешек Скалицкий! - провозгласил Мейзлик по внезапному историческому наитию.
      - Чушь! - пренебрежительно отмахнулся Дивишек. - Если бы высокородный Ешек убил высокородного Берковца, его милость король предал бы убийцу уголовному суду. Но слушайте дальше, сударь. Рядом с этой надгробной плитой лежит другая, под ней покоится Henricus Berkovec de Wotice Welenowa, то есть брат высокородного Петра. И на этой плите высечена та же дата: тысяча четыреста шестьдесят пятый год, только без всякой криптограммы. Рыцарь Индржих 1 изображен на ней с мечом в руке. Мастер, видимо, хотел дать понять, что покойный пал в честном бою. А теперь объясните мне, пожалуйста, какова связь между этими двумя смертями.
      - Может быть, тот факт, что Индржих умер в том же году, просто чистая случайность? - неуверенно предположил Мейзлик.
      - Случайность! - рассердился архивариус. - Сударь, мы, историки, не признаем никаких случайностей. Куда бы мы докатились, если бы допустили случайности! Не-ет, тут должна быть причинная связь! Но я еще не изложил вам все факты! Через год, в тысяча четыреста шестьдесят шестом году, почил
      1 Чешское имя Индржих соответствует немецкому Генрих. (Прим. ред.)
      в бозе высокородный Ешек из Скалице, и - обратите внимание! - его вотчины Скалице и Градек перешли по наследству к его двоюродному брату, уже известному нам дворянину Яну Боршовскому из Черчан.
      Вы понимаете, что это означает? Это означает, что дочери покойного, Катержины, которую, как известно каждому младенцу, в тысяча четыреста шестьдесят четвертом году взял себе в жены высокородный Петр Берковец, тоже уже не было в живых. Но могильной плиты с именем высокородной Катержины нигде нет! Разрешите спросить вас, разве тот факт, что после смерти высокородного Петра мы не находим никаких следов и его супруги, это тоже случайность? Что? И это вы называете случайностью? Почему же нет могильной плиты? Случайно? Или дело тут именно в тех самых недостойных деяниях, из-за которых его милость король препоручил высокородного Ешека правосудию божьему?
      - Вполне возможно, - уже не без интереса отозвался криминалист.
      - Не возможно, а несомненно! - непререкаемо изрек Дивишек. - А теперь все дело в том, кто же кого убил и как связаны между собой все эти факты.
      Смерть рыцаря Ешека нас не интересует, поскольку он пережил эти недостойные деяния. Иначе король Иржи не велел бы ему каяться. Нам надо выяснить, кто убил высокородного Петра, как погиб рыцарь Индржих, куда девалась высокородная Катержина и какое отношение имеет ко всему этому высокородный Ешек из Скалице.
      - Погодите, - сказал Мейзлик. - Давайте-ка запишем всех участников:
      1. Петр Берковец - убит.
      2. Индржих Берковец - пал с оружием в руках, не так ли?
      3. Катержина - бесследно исчезла.
      4. Ешек из Скалице - препоручен правосудию божьему. Так?
      - Так, - помаргивая, сказал архивариус. - Только надо бы говорить "высокородный Петр Берковец", "высокородный Ешек" и так далее. Итак...
      - Мы исключаем возможность, что Ешек убил своего зятя Петра Берковца, потому что в этом случае он угодил бы под суд присяжных...
      - Предстал бы перед королевским судом, - поправил архивариус. - В остальном вы правы.
      - Погодите, тогда, стало быть, остается только брат Петра - Индржих. Вернее всего это он убил своего братца...
      - Исключено! - проворчал архивариус. - Убей он брата, его не похоронили бы в церкви, да еще рядом с убитым.
      - Ага, значит, Индржих только подстроил убийство Петра, а сам пал в какой-то схватке. Так?
      - А почему же тогда рыцарь Ешек попал в опалу за свою вспыльчивость? - возразил архивариус, беспокойно ерзая на стуле. - И куда делась Катержина?
      - М-да, в самом деле, - буркнул Мейзлик. - Слушайте-ка, а ведь это сложный случай. Ну, а допустим так: Петр застиг Катержину in flagrant! 1 с Индржихом и убил ее на месте. Об этом узнает отец и в приступе гнева убивает своего зятя...
      - Тоже не выходит, - возразил Дивишек. - Если бы рыцарь Петр убил Катержину за супружескую измену, ее отец одобрил бы такую расправу. В те времена на этот счет было строго!
      - Погодите-ка, - размышлял Мейзлик. - А может быть, он убил ее просто так, в ссоре...
      Архивариус покачал головой.
      - Тогда она была бы похоронена честь честью; под могильной плитой. Нет, и это не выходит. Я, сударь, уже год ломаю голову над этим случаем, и ни в какую!
      - Гм... - Мейзлик в раздумье разглядывал "список участников". - Экая чертовщина! А может быть, тут не хватает еще пятого участника дела?
      - Зачем же пятый - укоризненно заметил Дивишек. - Вы и с четырьмя-то не можете разобраться.
      - Ну, стало быть, один из двух - убийца Берковца: или его тесть, или его брат... Э-э, черт поде
      1 на месте преступления (лат.)
      ри, - вдруг спохватился Мейзлик, - а что, если это Катержина?
      - Батюшки мои! - воскликнул подавленный архивариус. - Я и думать об этом не хотел! Она - убийца, о господи! Ну и что же с ней потом случилось?
      У Мейзлика даже уши покраснели от напряженной работы мысли.
      - Минуточку! - воскликнул он, вскочил со стула и взволнованно зашагал по комнате. - Ага, ага, уже начинаю понимать! Черт подери, вот так случай! Да, все согласуется... Ешек здесь главная фигура!.. Ага, круг замкнулся. Вот почему король Иржи... теперь мне все понятно! Слушайте-ка, он был голова, этот король!
      - О да, - благоговейно подтвердил Дивишек. - Он, голубчик мой, был мудрым правителем.
      - Так вот, слушайте, - начал Мейзлик, усаживаясь прямехонько на свою чернильницу. - Наиболее вероятная гипотеза следующая, я за нее голову даю на отсечение! Прежде всего надо сказать, что гипотеза, признаваемая приемлемой, должна включать в себя все имеющиеся факты. Ни одно самое мелкое обстоятельство не должно ей противоречить. Во-вторых, все эти факты должны найти свое место в едином и связном ходе событий. Чем он проще, компактнее и закономернее, тем больше вероятия, что дело было именно так, а не иначе. Это мы называем реконструкцией обстановки. Гипотезу, которая согласует все установленные факты в наиболее связном и правдоподобном ходе событий, мы принимаем как несомненную, понятно? - И Мейзлик строго взглянул на архивариуса. - Такова наша криминалистическая метода!
      - Да, - послушно отозвался тот.
      - Итак, факты, из которых нам нужно исходить, следующие. Перечислим их в последовательном порядке.
      1. Петр Берковец взял себе в жены Катержину.
      2. Он был убит.
      3. Катержина исчезла, и могила ее не найдена.
      4. Индржих погиб в какой-то вооруженной схватке.
      5. Ешек Скалицкий за свою вспыльчивость попал в опалу.
      6. Но король не предал его суду, следовательно, Ешек Скалицкий в какой-то мере был прав. Таковы все наличные факты, не так ли? Теперь далее. Из сопоставления этих фактов следует, что Петра не убивали ни Индржих, ни Ешек. Кто же еще мог быть убийцей?
      Очевидно, Катержина. Это предположение подтверждается и тем, что могила Катержины не обнаружена.
      Вероятно, ее похоронили где-нибудь, как собаку. Но почему же ее не предали обычному суду? Видимо, потому, что какой-то вспыльчивый мститель убил ее на месте. Был это Индржих? Ясно, что нет. Если бы Индржих покарал Катержину смертью, старый Ешек, надо полагать, согласился бы с этим. С какой же стати король потом наказывал бы его за вспыльчивость? Таким образом, получается, что Катержину убил ее собственный отец в припадке гнева. Остается вопрос, кто же убил Индржиха в бою? Кто это сделал, а?
      - Не знаю, - вздохнул подавленный архивариус.
      - Ну, конечно, Ешек! - воскликнул криминалист. - Ведь больше некому. Итак, весь казус округлился, понятно? Вот, слушайте: Катержина, жена Петра Берковца... гм... воспылала, как говорится, греховной страстью к его младшему брату Индржиху...
      - А это подтверждено документально? - осведомился Дивишек с живейшим интересом.
      - Это вытекает из логики событий, - уверенно ответил д-р Мейзлик. - Я вам скажу так: причиной всегда бывают деньги или женщина, уж мы-то знаем! Насколько Индржих отвечал ей взаимностью, неизвестно.
      Но во всяком случае это и есть причина, побудившая Катержину отправить своего мужа на тот свет. Говорю вам прямо, громогласно резюмировал Мейзлик, - это сделала она!
      - Я так и думал! - пригорюнился архивариус.
      - Но тут на сцене появляется ее отец, Ешек Скалицкий, в роли семейной Немезиды. Он убивает дочь, чтобы не отдавать ее в руки палача. Потом он вызывает на поединок Индржиха, ибо сей несчастный молодой человек в какой-то мере повинен в преступлении единственной дочери Ешека и в ее гибели. Индржих погибает в этом поединке... Возможен, разумеется, и другой вариант: Индржих своим телом закрывает Катержину от разъяренного отца и в схватке с ним получает смертельный удар. Но первая версия лучше.
      Вот они, эти недостойные деяния! И король Иржи, понимая, сколь мало суд человеческий призван судить такой дикий, но справедливый поступок, мудро передает этого страшного отца, этого необузданного мстителя, правосудию божьему. Хороший суд присяжных поступил бы также... Через год старый Ешек умирает от горя и одиночества... скорее всего в результате инфаркта.
      - Аминь! - сказал Дивишек, благоговейно складывая руки. Так оно и было. Король Иржи не мог поступить иначе, насколько я его знаю. Слушайте, а ведь этот Ешек - замечательная, на редкость цельная натура, а? Теперь весь случай совершенно ясен.
      Я прямо-таки все вижу воочию. И как логично! - в восторге воскликнул архивариус. - Сударь, вы оказали исторической науке ценнейшую услугу. Эта драма бросает яркий свет на тогдашние нравы... и вообще... - Исполненный признательности, Дивишек, махнул рукой. - Когда выйдут мои "Очерки правления короля Иржи Подебрада", я разрешу себе послать вам экземпляр, сударь. Вот увидите, какое научное истолкование я дам этому прискорбному случаю.
      Через некоторое время криминалист Мейзлик действительно получил толстенный том "Очерков правления короля Иржи Подебрада" с теплым авторским посвящением. Мейзлик прочитал том от корки до корки, ибо - скажем откровенно - был очень горд тем, что сделал вклад в историческую науку. Но во всей книге он не обнаружил ни строчки о драме в Вотице.
      Только на странице 471, в библиографическом указателе, Мейзлик прочитал следующее:
      Шебек Ярослав, "Извлечения из документов XIV и XV столетия", стр. 213, письмо дворянина Ладислава Пхача из Олешны дворянину Яну Боршовскому из Черчан. Особого внимания заслуживает интересное, научно еще не истолкованное упоминание о Ешеке Скалицком из Скалице.
      1928
      РЕКОРД
      - Господин судья, - рапортовал полицейский вахмистр Гейда участковому судье Тучеку, - разрешите доложить: случай серьезного членовредительства... Черт побери, ну и жара!
      - А вы располагайтесь поудобнее, - посоветовал судья.
      Гейда поставил винтовку в угол, бросил каску на пол, снял портупею и расстегнул мундир.
      - Уф, - сказал он. - Проклятый парень! Господин судья, такого случая у меня еще не было. Взгляните-ка, - с этими словами вахмистр поднял тяжелый сверток, развязал узлы синего носового платка и вынул камень величиной с человеческую голову. - Вы только взгляните, - настойчиво повторил он.
      - А что тут особенного? - спросил судья, тыча карандашом в камень. - Простой булыжник, а?
      - Да к тому же увесистый, - подтвердил Гейда. - Итак, позвольте доложить, господин судья: Лисицкий Вацлав, девятнадцати лет, работающий на кирпичном заводе, проживающий там же... записали? - швырнул прилагаемый камень - вес камня пять килограммов девятьсот сорок девять граммов - во Франтишека Пудила, земледельца, проживающего в поселке Дольний Уезд, дом номер четырнадцать... записали? - попав Пудилу в левое плечо, в результате чего потерпевший получил повреждение сустава, переломы плечевой кости и ключицы, открытую рваную рану плечевых мышц, разрыв сухожилий и мышечного мешка... записали?
      - Да, - сказал судья. - А что ж в этом особенного?
      - Вы удивитесь, господин судья, - торжественно объявил Гейда, - когда я расскажу вам все по порядку. Три дня назад за мной послал этот самый Пудил. Вы его, впрочем, знаете, господин судья,
      - Знаю, - подтвердил Тучек. - Мы его два раза притягивали к суду: один раз за ростовщичество, а другой... гм...
      - Другой раз за недозволенные азартные игры. Так вот, у этого самого Пудила в усадьбе есть черешневый сад, который спускается к самой реке, как раз у излучины, где Сазава шире, чем в других местах.
      Итак, Пудил послал за мной - с ним,, мол, случилось несчастье. Прихожу. Он лежит в пастели, охает и ругается. Так и так, вчера вечером он будто бы вышел в сад -и застиг на дереве какого-то мальчишку, который совал в карманы черешни. Этот Пудил за себя постоит.
      Он снял ремень, стащил мальчика за ногу и давай его полосовать. А тут кто-то и закричи ему с другого берега: "Оставь мальчишку в покое, Пудил!" Пудил немного близорук, наверное от пьянства. Посмотрел он на тот берег, видит, там кто-то стоит и глазеет на него.
      Для верности Пудил закричал: "А тебе что за дело, бродяга?" - и давай еще сильнее лупцевать мальчишку. "Пудил! кричит человек на том берегу, - отпусти мальчишку, слышишь?" Пудил подумал: "Что он мне может сделать?" - и отвечает: "Поди-ка ты к такой-то матери, дубина!" Только сказал он это, как почувствовал страшный удар в левое плечо и грохнулся наземь. А человек на том берегу кричит: "Вот тебе, скупердяй чертов!" И, представьте себе, Пудил даже встать не смог, пришлось его унести. Рядом с ним лежал этот булыжник. Ночью послали за доктором, тог Хотел отправить Пудила в больницу, потому что у него разбиты все кости и левая рука навсегда изуродована, Но Пудил не согласился, ведь сейчас уборка урожая. Утром посылает он за мной и просит арестовать негодяя, который его изувечил. Ладно. Но когда мне показали этот камень, я прямо глаза вытаращил. Это булыжник с примесью колчедана, так что он даже тяжелее, чем кажется. Попробуйте. Я на глаз определил вес в шесть кило и ошибся только на пятьдесят один грамм. Швырнуть такой камень - это надо уметь! Пошел я посмотреть на сад и на реку. Гляжу: от того места, где упал Пудил - там примята трава, - до воды еще метра два, а река, господин судья, в излучине не уже четырнадцати метров. Я так и подпрыгнул, поднял крик и велел немедленно принести мне восемнадцать метров шпагата. Потом в том месте, где упал Пудил, вбил колышек, привязал к нему шпагат, разделся, взял в зубы другой конец веревки и переплыл на тот берег. И что бы вы сказали, господин судья: ее едва хватило. А ведь надо еще прикинуть несколько метров до насыпи, по которой проходит тропинка, где стоял Вацлав Лисицкий. Я три раза промерял - от моего колышка до тропинки ровно девятнадцать метров двадцать семь сантиметров.
      - Милый человек, - возразил судья, - это же невозможно. Девятнадцать метров - такое громадное расстояние. Слушайте, может быть, он стоял в воде, посреди реки.
      - Мне это тоже пришло в голову, - сказал Гейда. - Но дело в том, что в той излучине у самого берега обрыв и глубина больше двух метров. А в насыпи еще осталась ямка от этого камня. Насыпь-то выложена булыжником, чтобы ее не размывала вода, вот Лисицкий и вытащил один такой камень. Швырнуть его он мог только с тропинки, потому что из воды это невозможно, а на крутой насыпи он бы не удержался. А это значит, что он покрыл расстояние девятнадцать метров двадцать семь сантиметров. Представляете себе?
      - Может быть, у него была праща? - неуверенно сказал судья.
      Гейда укоризненно взглянул на собеседника.
      - Господин судья, вы, наверное, не держали в руках пращи. Попробуйте-ка метнуть из нее шестикилограммовый камень! Для этого понадобилась бы катапульта. Я два дня возился с этим камнем: все пробовал метнуть его из петли, знаете, вот так закрутить и кинуть с размаху. Ничего не выходит, камень вываливается из любой петли. Нет, господин судья, это было самое настоящее толкание ядра. И знаете, какое? Мировой рекорд, вот что! - воскликнул взволнованный Гейда.
      - Да бросьте! - поразился судья.
      - Мировой рекорд! - торжествующе повторил Гейда. - Спортивное ядро, правда, немного тяжелее, в нем семь кило. В нынешнем году рекорд по толканию ядра - шестнадцать метров без нескольких сантиметров. А до этого в течение девятнадцати лет рекорд держался на пятнадцати с половиной метрах.
      Только нынче какой-то американец - не то Кук *, не то Гиршфельд * толкнул почти на шестнадцать. Допустим, что шестикилограммовым ядром он мог бы покрыть восемнадцать, ну, девятнадцать метров.
      А у нас здесь на двадцать семь сантиметров больше.
      Господин судья, этот парень без всякой тренировки толкнул бы спортивное ядро не меньше, чем на шестнадцать с четвертью метров! Мать честная, шестнадцать с четвертью метров! Я давно занимаюсь этим спортом, господин судья, еще на войне ребята, бывало, звали меня на подмогу: "Гейда, забрось-ка туда ручную гранату!" Однажды во Владивостоке я состязался с американскими моряками и толкнул на четырнадцать метров, а их судовой священник перекрыл меня на четыре сантиметра. В Сибири, вот где была практика! Но этот булыжник, господин судья, я бросил только на пятнадцать с половиной метров.
      Больше ни в какую! А тут девятнадцать метров! Черт побери, сказал я себе, надо найти этого парня, он доставит нам мировой рекорд. Представляете себе - перекрыть американцев!
      - Ну, а что с тем Пудилом? - осведомился судья.
      - Черт с ним, с Пудилом! - воскликнул Гейда. - Я объявил розыск неизвестного лица, поставившего мировой рекорд, Это в интересах всей страны, не правда ли? Поэтому я прежде всего гарантировал безнаказанность виновному.
      - Ну, это уж зря, - запротестовал судья.
      - Погодите. Безнаказанность при том условии, что он перебросит шестикилограммовый камень через Сазаву. Всем окрестным старостам я объяснил, какое это замечательное спортивное достижение, о нем, мол, будут писать во всех газетах мира, а рекордсмен заработает кучу денег. Вы бы видели, что после этого началось! Все окрестные парни бросили жать, сбежались к насыпи и давай швырять камни на тот берег.
      Там уже не осталось ни одного булыжника. Теперь они разбивают межевые камни и каменные ограды, чтобы было чем кидать. А все деревенские мальчишки только тем и заняты, паршивцы, что кидают камнями, пропасть кур перебили... А я стою на насыпи и наблюдаю. Ну, конечно, никто не докинул дальше, чем до середины реки... Наверно, уже русло наполовину засыпали.
      Вчера вечером приводят ко мне того парня, что будто бы угрстил Пудила булыжником. Да вы его увидите, он ждет здесь. "Слушай, Лисицкий, - говорю я ему, - так это ты бросил камнем в Пудила?" - "Да, - отвечает он, - Пудил меня облаял, я осерчал, а другого камня под рукой не было..." - "Так вот тебе другой такой же камень, - говорю я, - кинь его на тот берег, а если не докинешь, я тебе покажу, голубчик, где раки зимуют". Взял он камень, - ручищи у него, как лопаты, - стал на насыпи и размахнулся.